Шестиплет

               

                ШЕСТИПЛЕТ


   В сентябре у легашатников, как известно, разгар сезона. Улетают последние дупеля, но с севера подтягивается коростель, а перепелки собираются на оставшихся нескошенных полях и попадаются иногда в большом изобилии. Маленькие куропатки тоже подросли и теперь почти не отличаются от взрослых. Отыскать их веселую стайку, и полюбоваться на стойку, и встретить в широком поле золотое сентябрьское утро раскатистым салютом – что может быть лучше на свете?  Пой, охотник, пой и пей этот светлый хмель, прославляй своего Создателя, веселись и радуйся!

   Не дают. Друзья мои, легашатники, Елховников и Сабанеев – весь сезон проблемы у нас,  вопросы, споры и брань.

   Едва приучили к послушанию Трэсси Елховникову и порадовались первым успехам Яси Сабанеевой, едва уговорили наших дратхарочек подавать дичь как положено и - выражаясь бюрократическим языком - дождались полноценного  поголовья куриного молодняка, как в нашем колхозе опять началась гражданская война.

   Звонит Елховников:
   - Леха совсем оборзел! Я нашел поле, километра три от его деревни, куропаток штук сорок! Я парочку хлопнул, Трэсси опять их отыскала, стала, а он ноет и ноет: во-от, ничего не осталось, теперь всех перебьем, это моё заветное поле, я его берёг…  А сам и не знал про него! Достал меня, негатив!

   Звонит Сабанеев:
   - На том краю, где ты кино снимал, поле пустое - одни клещи,  Петрухино поле – прошлый год там пятьдесят штук было - тоже пустое, показал я Мишке новое место, нашли штук тридцать, оставь, говорю, они недалеко от деревни - мне Яську тренировать! Как оглох! Зарядился и пошел хлопать, пятиплет... епрст (далее нецензурно)

   Да что ж такое, думаю, опять революция, опять бесы, и даже новые партийные клички у них есть или, как теперь выражаются, никнэймы: Негатив и Пятиплет.

   Создатель мой, что делать?
 
   Кручусь между ними как флюгер.
 
   Мише: «Оставь ты ему это поле, пусть он тренирует Яську! Уедем с тобой на другие поля, сколько мы их нашли за эти два года? Сам говорил: поставим палатки, бросим собачкам палас, разведем костерок, чтоб чай с дымком – у тихой воды, под светлым небом, что нам с тобой еще надо?..»

   Леше: «Леша, ты просто не объяснил ему толком! Вы нашли новое поле, Трэська стала, он в азарте, вот и не слышит. Леша, у него, наконец, появилась собака! Ты вспомни, ведь это он возил тебя с нами эти два года, он рассказывал о нашей охоте, он помог купить тебе Ясю! А теперь он думает, что тебя жаба давит! Лёша, у нас не куропатки главное, и даже не собачки, и не мы сами со своими амбициями! Не это нас собирает у костра, неужели ты до сих пор не понял?..»

   Конечно, я не надеялся на свои задушевные речи, не надеялся и на молитвы – нашими молитвами такие горы не двинешь, - надеялся я только на свой любимый авось: на чудо.

   И они, переругиваясь время от времени, все-таки всю осень проохотились вместе.

   И надо было видеть Михаила Елховникова! Вот уж не думал, что этот спокойный любитель всего понемножку – охоты, рыбалки и отдыха на природе в дружеском кругу – и вдруг окажется таким азартным легашатником!

   Никаких тебе привалов у каждого пня, никаких тебе жалоб на жару и усталость и никаких теперь отчаянных воплей типа «стоять! собака! нельзя!» – всё забыто.  «Вперед, Трэсси! Подай, Трэсси! Умница, Трэсси…» - эта соловьиная песня... нет, господа охотники, скорее, эта песня жаворонка – высоко в синеве поет он своему Создателю, и ликует, и благодарит - за все. Даже за шлепки и проблемы.

   И вот стоим мы на краю очередного поля, машем руками, как полководцы перед наступлением. Трэсси слева, с охватом весьма перспективного овражка, Яся в центре, ну а мы со Шмелем на правом фланге, почти по опушкам.

   Первой прихватывает наброды Яся, торопится, суетится и уходит на полосу Шмеля.

   А Трэсси – стает. У овражка, как я и надеялся. «Пиф-паф, пиф-паф-паф!» - стукает Мишина «бенелька». Стая куропаток летит вдоль оврага. Трэсси ищет. Подает. Опять ищет. Подходим. Помогаем.
 
   Елховников уверяет, что упало – две. Ищем в три собаки. Нет. Сабанеев:
   - Три молодых собаки и три старых кобеля – и не можем найти! Опять врешь. Точно упала?

   Миша уверен. Увы, ничего больше не находим.

   Стайка как сквозь землю провалилась. Зато поднимаем три петуха и тетерку. Со стоечкой, всё как положено. Яся, конечно, гонит их метров сто, Елховников – бурчит.
 
   Давно ли, думаю, вы сами-то перестали гонять? Уже забыли.

   Сабанееву очень хочется взять одного петушка. Нельзя! Но – очень хочется! Но нельзя.

   На следующем поле встречаем еще одного легашатника - грузин Мамукин. Сабанеев его хорошо знает, а мы – знакомимся. У Мамукина пятилетний курцхаар Риф и молодой, пока еще малоуправляемый драт.

   Опять стоим на краю поля, разбиваем его - теперь на четыре части – и вперед. Риф и драт – слева, потом Шмель, дальше Трэсси, и на правом краю – Яся.

   Не прошли и ста метров – Риф стает. Шмель тут же подруливает и тоже стает в метре позади. Вот, они, думаю, куропаточки-то! И - наши курцхаары. Красавцы! Душа моя поет, оглядываюсь, поджидаю Мамукина. Тот не торопится, не спеша снимает с плеча ружье и подходит. В это время откуда-то вылетает драт, схватывает запах, дергается как от разряда и вылетает впереди наших курцев. Чтоб тебя… Всё!.. Но нет, драт тоже стает как убитый - полтора метра впереди Рифа!

   У меня внутри... рассказывать, господа охотники? Рассказывать вам, что у меня внутри от этой картины – от этих трех великолепных собак, одновременно замеревших на стойке в золотистой траве?
 
   Нет у меня слов, нету у меня подходящих слов, и я уверен, что не нашли бы тут слов ни Пришвин, ни Тургенев, ни даже сам Сергей Тимофеевич Аксаков! Думаю, что и Пушкин не нашел бы тут нужного аккорда, потому что ему-то уж совсем не повезло в жизни – не имел он охотничьего таланта.

   Мамукин подошел и остановился рядом. Вслед за ним остановилось и время. Наконец, он негромко скомандовал: «Вперед!..» Дрогнули перед нами три мраморных изваяния и одновременно опустили поднятые правые лапы...
 
   Нет, не так, господа охотники! Остановилось время, замер Большой зал консерватории и три гениальных пианиста одновременно опустили свои тонкие пальцы...
 
   Нет, опять не так. Остановились созвездия, замерло мироздание и только одна маленькая синяя звездочка не успела остановиться и звонко сказала: «Ой!» И тогда незримые ангелы, наши святые хранители, коснулись своими легкими крылами небесных сфер - и запела земля, и заплакало сердце.

   Нет,  господа охотники, опять получилось не так. Ожидали мы с Мамукиным куропаток, а перед нами вылетели три петуха - в десяти метрах, из высокой травы, три черно-синих красавца, вспыхнули, хлопнули крыльями и веером разошлись в стороны. Мы опустили ружья, драт улетел следом, а Риф и Шмель остались на месте. Я оглянулся на Мамукина, а  тот глядел на меня – влажными темными очами.

   Опять расходимся в стороны по своим местам и продолжаем. Отыскиваю глазами Елховникова и Трэсси, они идут справа от меня - в сотне метров. Я вижу, как перед ними поднимается тетерка. За ней вторая, за ней третья – хлоп-хлоп-хлоп! – и  последняя валится в траву.
 
   Ну вот. Интересно, видел ли это Мамукин? Жаль, если видел. Как объяснишь, что у твоего друга азарт, что у него, наконец, появилась собачка, что два с половиной года он ждал, и наконец дождался? И не специально он хлопнул ее и не от жадности – на соседнем поле перед этим он спокойно отпустил петуха… Как объяснишь всё это малознакомому охотнику?

   Мамукин все-таки видел.

   - По-моему, тетерка... Вы что ж думаете, что я не могу их тут перестрелять, возле своей деревни? Берегу – собачек порадовать, а вы...

   Молчу – что говорить.

   Однако, Елховников тоже не лыком шит – азарт прошел, мозги прояснились и он подготовился к ответу.

   Прошли мы поле, Риф и Шмель принесли хозяевам по коростелю, а Яся принесла хозяину свою красоту. Возвращаемся к машинам, подходим – Елховников ощипывает дичь. Ну-ка, ну-ка... Куропатка!

   - Так ты куропатку хлопнул?
   - Ну! – честные глаза, сам в перьях, вид придурковатый, но куропатка – вот она!

    Кручу недавние кадры в обратную сторону – вот они поднимаются: одна, вторая, третья  - тетерки!

   Слава Богу, Мамукин был далеко, на самом левом фланге. Расстаемся - дружески.

   Спрашиваю Елховникова:
   - Ты где куропатку-то взял?
   - Так утренняя, с того поля, где подранка не нашли...

   Две недели после этого я не могу вырваться на охоту – болезни, проблемы - но свежие новости получаю регулярно. Более того, исполняю обязанности начальника генерального штаба и, открыв яндекс-карты, корректирую поиски. Отмечаю минусами скошенные поля, отбрасываю бесконечные клевера, ставлю крестики на перспективных местах. Елховников - на передовой, трудится как пчела и не жалеет ни лошади своей «пажерки», ни солярки. Сабанеевка далеко позади. Двадцать  километров – скопление сел и полей - обследуем, тридцать километров – обследуем, пятьдесят километров... В десять утра звонят – плачут:
   - Сил больше нету. Куропаток нету. Перепелок, правда, пяток подняли, парочку взял.

   Молчание. В три часа звоню сам:
   - Что ты молчишь?
   - Нашли! Штук сорок куропаток, троечку взяли, десятка два перепелок разогнали – всё, обед. Поля – немереные, Сабанеев мазня мазней, Трэсси работает как часы, Яська ходит далеко и гоняет после подъема, Леха-натасчик… может ты ему растолкуешь, а то я пристрелю его к едрене фене! Бросай всё, пока они не улетели - перепелки я имею ввиду.

   Бросаю всё и через день, пинками погоняя свою обленившуюся ипонскую кобылу, скачу к Сабанееву. Едем к тем же полям. Позавчера они были там с Елховниковым, позавчера им улыбались там ангелы и летали синие птицы нашего безбрежного счастья.
 
   Утро, серое высокое небо, легкий туман над полями, канюки на проводах, ястреб в небе.

   Русские сёла, родные названия, цветные крыши, новенькие купола – Родина моя, потом, потом я тебе расскажу, что ты для меня значишь и почему я не могу жить без тебя.

   Бросаем машину на краю поля и Леша машет рукой – там! Передо мной заросшая кустами и редкими березками низинка, слева от нее – клевера, справа – некошеное травяное поле, впереди, километра через два – лесок и деревушка.

   Лешка с Ясей уходят на травяное поле, а нам... а нам оставляют они щедрой рукой эту низинку и я только мысленно благодарю Сабанеева. А Шмель уже рванул влево, до клевера, сотню метров, разворот вправо – до травяного поля,  я тороплюсь, тороплюсь и глаз не свожу с первых березок, и смотрю под ноги и вижу – были, были они здесь! Но Шмель – летит опять влево, опять до клевера – и обратно, через низину, и на следы – ноль внимания. Справа – крапива, кусты, потом – трава. И еще один челнок, и еще – и ничего. Господи! Ничего. Проскочил. Возвращаю назад – пробегает туда-сюда по старым следам и опять рвет вперед. Всё – нету... Вешаю ружье на плечо и вижу, как Шмель далеко впереди дергается на скаку – и стаёт! Господи помилуй, Господи помилуй… Иду-бегу-лечу на невидимых крыльях  и вот он, мой красавец пес, стоит. Я готов – вперед! Вылетает – тетерев. Собачий ты сын!
 
   Возвращаюсь назад – и на травяное поле, к Ясе и Сабанееву. Берем каждый по полосе, расходимся и пошли. С перепелками Елховников не только не обманул, но даже и поскромничал. Стоечка – перепелочка, стоечка – перепелочка. Нет, это, конечно, песня, а работали мы по-разному и взлетали они тоже по-разному, и парочками, и фонтанчиками по пять-шесть штучек. И бегали от Шмеля, а он – носом в землю и по следу. И хозяин, конечно, рявкал, но любя, любя, сияя душой и ликуя сердцем.

   И стрельба - слава Богу! – шла. Только один промах и запомнился – шли уже в обратку, по ветру, Шмель, развернувшись, сделал стойку, но вылетела она не от его носа, а в стороне. И пошла над полем – я взял ее под брюшко, нажал на спуск, а она в это время почему-то махнула вверх. Я выцелил ее вторым, опять нажал на спуск – теперь она резко качнулась вниз и пошла себе на бреющем, толстенькая и веселая. То ли ветром ее качало по воздушным ямам, то ли ловкая такая. Но – запомнилась.

   Настреляв семь штучек, вернулись со Шмелем к машине. Подошел и Сабанеев – пустой!

   - Леша, я не понял?
   - Не могу попасть, хоть ты тресни! Коростели с куропатками падают, а эти – никак!
   - Хм. А над Мишкой смеешься – а он, я слышал, наловчился!
   - Кто наловчился, пятиплет? Да врет он – выпустит очередь по стае и каждый раз мне: две упало! Ищем, ищем – одна! Один раз, второй, на третий я и не пошел - пусть сам ковыряется.
   - Всё-таки непонятно, ты-то почему мажешь?
   - Не знаю. Не моя дичь и всё...

   ...Утром, еще не успел растаять туман в низине, мы опять выпустили из кабины Шмеля и Ясю. Внешне не торопясь – а внутри… внутри, господа охотники, не рассказать это ожидание, не передать это чувство! Надеюсь, что вы и так меня понимаете. Одели патронташи, ягдташи, зарядили ружья. Ну, с Богом!

   Я поглядел на Лешу.

   - Иди, - спокойно сказал Сабанеев, - может их там опять нет. Я правее возьму.

   И я пошел к низинке. Шмель рванул тоже – без всякого челнока. Пришлось свистнуть. Остановился, оглянулся, пошел влево – до клевера, вправо – до некоси, всё как и вчера. Пятьдесят, сто метров – вот и низинка, первый кустик. Лешка с Ясей идут правее, в сотне метров, а Шмель... а Шмель – стоит!

   И опять я иду-бегу-лечу над осенней землей – благодарю Тебя, Господи! А может – опять тетерев? Нет, Господи, нет, Господи.

   И вот я уже рядом со Шмелем. И - не успел толком приготовиться. И они – взлетают! Первая – впереди, метрах в пятнадцати, а парочка – рядом! Шум, гам, писк. Бью ближнюю и тут же перевожу стволы дальше, на самую первую одиночку, уходящую вправо. Падает и она. Всё!!! Краем глаза отмечаю, куда уходит стайка и опускаю ружьё. Открываю патронник – эжектор выбрасывает пустые гильзы и они красными бабочками падают в траву.

   Издалека подходит Сабанеев. Торопится.

   - Ну что? Мимо?
   - Да нет, парочка упала.
   - А я  гляжу – стоит, голову опустил, ну, думаю, пролупил. Или далеко были, а вроде нет?
   - Да рядом, Леша – и всё как по нотам.
   У меня еще легкий хмель в голове. Шмель несет куропатку и бросает ее под ноги. Никак не хочет садиться перед хозяином, собачий сын.
  - А где Яся?
   А Яся стоит на стойке – перед первой куропаткой.
   - Подай!
   Подает – не жует, приносит хорошо. Отдаю – Лешке.
   - А я причем?
   - Яся нашла, значит – ваша!
   - Ну, если так...

   Сабанеев доволен.
 
   - А где Шмель?

   А Шмель – на стойке!

   - Стой, Леша, может, еще какая... дурочка...
 
   Однако, не успеваем мы даже снять ружей, как Шмель суется в траву – и пожалуйста, в зубах куропатка!

   А дальше начинается – анекдот. Или песня. Как хотите.

   - А где Яся?

   А Яся – на стойке. Подай! Несет. А где Шмель? А Шмель – на стойке! Подай! Несет. А Яся? На стойке! Подай! Несет, отдает Лешке.

   Стоим, смотрим друг на друга. Улыбаемся.

   - Три у тебя, три у меня – итого шесть, – пересчитывает Сабанеев. – Шестиплет! А говорил – две. Я думал, промахнулся, а он...
   - Леша, веришь, ничего не видел! Первая - метров пятнадцать, а рядом – пара, бью ближнюю и сразу – по первой! А за ближней парой - вся их куча была, а я и не видел!
   - Сколько приблизительно? Штук двадцать?
   - Двадцать – точно, но я не успел посчитать.
    - Так. Погоди, дай-ка я Мише позвоню.

   Он набирает номер Елховникова. Ну, думаю, сейчас хвастаться будет. Но нет. Лешка подробно рассказывает Мише о работе собачек и заканчивает:
   - Слушай, ты мне все время врешь, что сбил две – находим одну, этот мне врет, что сбил две – находим шесть. Второе вранье мне больше нравится!

   Подвешиваем к ягдташам куропаток, отрезаем кусок нескошенного поля – и против ветра вперед.

   Иду недалеко от Сабанеева. Яся и Шмель работают вместе, вместе и стают. Вылетает перепелка – в пяти метрах от Сабанеева, тот не дает ей и приподняться, хлоп-хлоп-хлоп! Триплет – наших нет.
 
   - Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Опять мимо!
   - Сабанеев, - говорю, - я понимаю, конечно, что твой родной язык – матерный, но птичку надо отпускать подальше.
   - Да куда ж подальше, она как пуля.
   - Все равно. Она вылетает, ты про себя говоришь: Господи, благослови! И стреляешь. Некоторые говорят: эх, хороша! Это по-русски. Но по-церковнославянски – лучше, сам увидишь.
   - А если ее по-вавилонски?
   - Да за что, Леша? Такую радость, матом, за что, Леша?..

   В это время Шмель стает, но перепелка - бежит. Он - по следу, она бежит, мы с Лешкой - за Шмелем. Впереди сбоку выскакивает Яся, смотрит на Шмеля – нос против ветра – и на потяжках идет ему навстречу. Перепелке деваться некуда, она вылетает меж двух собачек и летит над Ясей. Яська, собачья дочь, прыгает за ней. Держу перепелку на мушке и жду, пока дичь отрастет от собаки. Наконец, собачка отстает и я стреляю - далеко, на пределе, но птичка послушно валится в траву.

   - Надо же, как далеко!
   - А я тебе и говорю – отпускай, не бойся. Колотишь за десять метров, дробь еще пулей идет... короче, понятно.

   Наконец, после отличной стоечки красавицы Яси, отличается и Сабанеев. Стоит, улыбается. Слава Богу.

   В самом конце поля, возле силосных ям, поднимаем мы и наших куропаточек. Место чистое и поднимаются они далеко – собаки тут же стают, но – поздно. Яся улетает следом. Пересчитываем – двадцать семь штук.

   Идем к машине. Обед.

   После обеда – солнца нет, небо светло-серое, влажно – охоться сколько хочешь. Помощники наши рвутся в бой и мы едем на поиски новых полей.
   Через три километра – поля. На краю – несколько комбайнов. Косят ячмень. Уезжаем в самый угол – тот же ячмень, но низкорослый, пополам с травой и сорняками.

   - Леша, чую!
   - Думаешь?
   - Если не здесь, то где ж им и быть?

   Беру с собой камеру – чистые поля и перелески, то есть отличные декорации, и киношная муза зовет и манит.
 
   Не проходим и сотни метров – Яся на стойке. Стает и Шмель – далеко, метров тридцать от Яси. Вылетает тетерев. Через сотню метров – опять Яся на стойке и опять Шмель стает по Ясе. Секундирование!
 
   Шмель уже показывал мне этот прием, еще в августе, на охоте с Трэськой, но я тогда его почему-то не понял.

   - А я тебя, Шмель, собакой тогда обругал. Забираю свои слова обратно! Тем более, ты и сам знаешь, собака у нас – не ругательство.

   Опять попадаются тетерева – и Яся, наша умница Яся, тоже секундирует Шмелю.

   Снимаем кино, любуемся собачками и Лешка одним выстрелом выбивает сразу двух перепелочек – слава тебе, осень, время изобилия плодов земных и благорастворения воздухов!