Дедушко

Было это, не было… Кто же знает. Только сказывают люди, будто в стародавние времена жила в одном селе семья — муж да жена. И было в той семье детей, по тогдашним меркам, малым мало: дочь да сын.

Девчушка была лет пяти, а братец старше вдвое. Он и нянькался с сестрицей, пока мать да отец трудились в поте лица.

А был тот мальчонка матушкиным любимцем и большим пакостником: что не набезобразит, на сестру валил.

Все, что повкусней, без спросу слопает, а рубашонку сестре перемажет. Мальчишки во дворе ему тумаков навешают, а он дома на младшей отыграется: давай, мол, бороться. И кулаком сестренке все в бок, да под дых.

И не столько больно ей было, сколь обидно. А как докажешь родителям, что брат ее обижает?

Вот и лежала «дохленькой» кроха на полу-то до их прихода, чтобы видела матушка безобразие своего любимчика, а батюшка бы его непременно наказал.

Но не верила мать, а отец не разбирался, кто виноват.

Чуть что, малую сладкого лишал, а старшего порол. Только от этого девчушке еще хуже становилось. Братец-то ничего не прощал.

Но пуще тумаков боялась малая братовых баек про черный угол, что за печкой, и про домового. Как оставались они вдвоем дома, так и заводил он про страшное…

И вот однажды уехали родители на ярмарку в город, а дочку, как всегда, на сына оставили. Он же, недолго думая, запер ее в горнице, да еще и кочергой дверь подпер, для верности. А сам айда на ледянку да в снежки играть.

Зимний день короток, темнеет рано. Страшно стало малой. Заплакала она, запричитала. Да кто ж услышит-то…

Вдруг из черного угла кто-то начал ее передразнивать. Она голосит:

— Маатушка-голууубушка,боюююсь, боюююсь, боюююсь!

И невидимка вторит эхом, да только голос у него хриплый, будто простуженный.

Наигрался, натешился детским страхом, а потом прокашлялся и засипел:

— Напои меня, красна девка, теплым молоком да чтобы с медом, не то чихну так, что разнесу избу по бревнышку. А все подумают на тебя!

Да как расчихался!

Но у страха глаза велики, а у любопытства-то больше.

Как вышла луна на небо, так и в избе светлей стало. И увидела девченочка, что сидит возле печки махонький, ростом с котенка, чумазый дедушко, но дохает, как большой! И так ей того дедушку жалко стало.

Разогрела малая на печной плите молоко, что родители, уходя, на столе оставили. Медом заправила, да старичонка болезного напоила из блюдца. А он, ну до того смешной, как нафурындался, от блюдца отвалился и тут же заснул. Сам-то от горшка два вершка, а от храпа его стены в доме ходуном заходили.

А тут и родители с ярмарки воротились. Дверь отворили, видят: печь остыла, в доме ледник, а их малявочка лежит на голом полу — в обнимку с приблудным котенком, чернющим, грязнущим да некудышним… Греет он ее, лапками мнет, песенку поет хрипатенько…

Откуда взялся, каких кровей — уж и не спрашивали. Не до того было. Но в доме оставили за няньку.

Что до сынка-негодника, то как приплелся он с горки, накатавшись до упаду, да навалившись в снегу, досталось ему и от матери...

И с того дня он сестру уж больше не обижал, а, по слухам, еще и жалел, и защищал.

Но, по правде-то сказать, очень он того кота боялся. В каком обличье явился гадкому мальчишке запечный старичок, неизвестно. Но, видно, так пригрозил для острастки, что больше неповадно было пакостить.

А как котейку-то назвали, догадались? Дедушкой и назвали. Так малая захотела. С тех-то пор ее слово в доме стало чуть ли не главным.

(с) Алена Подобед
____________________
иллюстрация из Интернета