Из цикла Тонские берега. Самогонщица

Гульмира, жена Коли, стоит во дворе и, высоко подняв тазик, сыпет из него пшеницу. Пшеница падает струей на широкую холщину, расстеленную на жухлой, скошенной траве. 

Нет ни малейшего намека на дуновенье ветра, чтобы отделить пшеничную шелуху от злаков и унести ее в сторону, за пределы холста.

Чтобы привлечь ветер, Гульмира пытается свистеть, вытянув губы трубочкой, как и положено в таких случаях, следуя древним традициям.  Но, все тщетно.  Свист не выходит.  Она пытается менять форму губ, то вытягивая их, то плотно смыкая, то обнажая оскал.  Все тщетно. Пересохшие губы издают шипение, как бы Гульмира ни  старалась.  Так случается, когда природа лишает человека мало-мальских талантов, в данном случае, музыкальных.               

Чуть поодаль, под  развесистой урючиной с опавшими листьями, на топчане, дремлет Коля.  «Колей» его погоняли  во время службы в Советской Армии,  на тамбовщине,  где прапор не мог выговорить «Каныбек».  И, как часто бывает, русское имя так и прилипло к исконно иссык-кульскому киргизу. Даже матушка его, восьмидесятилетняя Алымкан, кличет с тех пор своего сына «Колей».

Еще в ночи Коля выехал со двора на своем ушатаном «Москвиче», и, провернув дела, слегка припоздав, вернулся к завтраку. Не желая раздеваться, он не зашел в дом, а прошел в сад и прилег там на топчан. Привстал лишь на короткое время, когда Гульмира поднесла глубокую миску с подогретой лапшой на индюшачьем бульоне, поставив еду на табуретку перед мужем. 

Уже отпели все петухи и из мечети на бугре выходили прихожане. 

Коля укрылся тулупом и закрыл глаза.  Еще на рассвете он сдал товар – свежевыловленную иссыкульскую форель отвез приемщице Зине, поставляющую продукты столичным кафе и ресторанам. И теперь, жахнув перед горячим завтраком стопарь первача и набирая тепло под овчиной, Коля решил доспать положенное на студеном осеннем воздухе.

Но, не тут-то было. Зашевелилась во дворе, гремя тазами, женушка Гульмира. Чтоб ее…               

Гульмира подтащила мешок с пшеницей ближе к хощине, поставила тазик на табуретку, уперла кулаки в бока и стала разглядывать небо. Ни облачка. Ни ветерка.

Вчера только бушевал Улан, шквальный западный ветер. Он гнал черные тучи по небу и белые барашки по озеру, и срывал с крыш сараев плохо накрытые стога сена.  Ливень полосой прошелся по озеру, вспенивая его и лишь краем задел поселок. А к полуночи ураган поутих и пошел на убыль. И, видимо, весь издох, оставив поутру поселковых женщинок с невышелушеной пшеницей. 

Гульмира, все же, почувствовала легкое дуновенье с озера, стеклянистую поверхность которого тронуло рябью. В бескрайней водной глади уже отразилось бирюзовое небо с летящими утками. Она вновь взялась за тазик, высоко подняла его и, сыпя пшеницу, опять задула. Но, шелуха, хоть и отделялась от зерен, не вылетала за пределы холста.

Коля приоткрыл глаза, поглядел на Гульмиру. Издаваемые женой звуки вызывали на его лице выражение мученика, страдающего мигренью. Только разок его губ тронула улыбка, когда он глянул на сухие лодыжки своей зазнобы. Он представил длинные, не потерявшие стройности, смуглые ноги, скрытые под ситцевым, в мелкий цветочек, платьем.

«Зинка, хоть и моложе, но потучней будет. Еще пару лет и раздастся вширь. Особенно, если так без мужика и останется». – Думал Коля о недавних впечатлениях от встречи со скупщицей. – «А жинка моя, хоть и закрашивает проседи, а девичью стройность не потеряла еще».

Коля длинно зевнул, так и не решив, что для его мужского вкуса ближе – полненькие, или стройненькие. Глянув в небо, где от края и до края не видать ни облачка, а затем проследив за пшеничной струей, ниспадающей из тазика на холст, он, с осознанием безнадежности происходящего, отвернулся и закрыл голову подушкой.

Он вспомнил своего подельника, Кайрата.  У того тоже жинка привлекательная. Знойная саячка. Небось, уже давно в постели греется, в обнимочку со своей женушкой. Который сон видит после исполнения супружеского долга.

И тут Коля представил, как и он, выспавшись и переделав все дневные дела, вечерком залезет в постель к своей ненаглядной. От этой мысли он почувствовал легкое возбуждение, но сон начал брать свое.

За воротами раздался свист. Гульмира поставила тазик на землю и пошла к калитке.  Приоткрыв ее,  она увидела  Эрмека и Эрика, поселковых бродяг.

- Здравствуй, Гульмира. Все ли в порядке дома? Все ли здоровы? – Ритуально быстро и тихо проговарил  Эрмек. - Хлеб дай.

- Какой? – Спросила Гульмира.

- Сама знаешь. Жидкий. – Ответил Эрмек.

- Под запись больше не дам. Задолжали изрядно. – Так же тихо ответила Гульмира.

Эрмек толкнул Эрика локтем. Тот достал сложенные вдвое купюры, протянул их Гульмире. Гульмира взяла деньги и, развернув, посчитала.

- С учетом долга. – Сказал Эрик.

- Сейчас. – Сказала Гульмира и пошла в сарай.  Вскоре она вернулась с бутылкой,  которую Эрмек спрятал под пиджак.

- Как Коля? – Спросил Эрик.

- Спит он. – Ответила  Гульмира.

- На посту в Боконбаево машины проверяют. Рыбу ищут. –  Сказал Эрик.
   
Гульмира кивнула головой.  Эрмек и Эрик, поклонившись в ответ, пошли прочь.

Гульмира прошла мимо кушетки, где лежал Коля с подушкой на голове.

- В Боконбаево  машины проверяют. –  Проговорила громко Гульмира, подходя к тазику.  Она пополнила его до половины пшеницей и подняла до уровеня  лица. Глянув в небо, она начала сыпать пшеницу на холст и  попыталась свистеть. Но, опять все тщетно.

«Рыбу ищут…» - думал Коля в полудреме. Ухмылка коснулась его губ. Он
засветло успел объехать Боконбаево по проселочной дороге. Там, у въезда в Торт-Куль, он свернул с трассы и благополучно въехал во двор скупщицы.

Все прошло гладко. И теперь надо выспаться, чтобы после обеда отправиться с женой  на боконбаевский  рынок, чтобы закупить продукты на неделю. Но, разве уснешь тут? 

«Эти бабы.» - Подумал Коля. - «Ни грамма сообразительности, смекалки»… 

Коля мысленно видел струящуюся пшеницу и отлетающую, словно роящаяся мошка, шелуху. Она, шелуха, серебристая, с блеском. А пшеница – золото. 

Слов нет. В этом году ядреная уродилась пшеница. И заготовители приняли хорошо, по верхней планке. Не напрасны были труды в поле. Для себя оставили с запасом, пять мешков.  Намололи на сельской мельнице и затарили в кладовку. Отсортировали «высшую» для самогонки. Такой «самаш»  (перефраза в киргизском просторечье) никто в округе не вываривает, как жинка его, Гульмира. Дестилятор у нее особый. Украинцы с Покровки спаяли.  Бак с нержавейки, а трубка на спираль медная. Первач идет душистый, сивухой не прет от него. Еще и через арчевые угли пропускает для очистки. А на выходе  родниковой, мягкой водицей разбавляет. До сорока пяти градусов для себя, к столу.  До тридцати восьми на продажу. Через спиртометр, как в аптеке. А то уж больно крепкая.

Но вот свист у нее, родимой, не выходит. «Э-х-х-х, бабы…»   

Коля вспомнил, что еще остался литровый бутыль медовухи. Это вообще песня. Еще с первой качки набуторили остатки с бака. В этом сезоне и с медом хорошо пошло. Первые три фляги чуть с руками не оторвали. 

А вот с рыбой плохо. Все меньше ее становится. Таких уловов, как прежде, уже нет. И вряд ли в ближайшие годы будет. Надо завязывать с рыбой. Не стоит она того риска.  Рейды участились… Ну, разок-другой заедет к Зинке с последней рыбкой.

И вновь Коля представил струящуюся пшеницу. И серебристую шелуху. И стройные ноги зазнобы. И… крутые бока перекупщицы Зинки.

Коля то перебирал мыслишки о текущей бытовухе, то погружался в мягкую дрему.  А к этому времени осеннее солнце уже приподнялось и стало прогревать поле. Иней на жухлой траве  стаял и всюду, что хватало взору, от земли шел пар. Коля предался неге под нагревающимся под солнцем тулупом. 

Гульмира, потеряв терпение, кромко поставила тазик на табуретку. 

Коля открыл глаза и через отверстие под тулупом посмотрел на жену, исчезающую в дверях дома. 

Затуманенный взор Коли поднялся вверх  и застрял на флюгере, закрепленном на коньке соседской крыши. Пропеллер был четырех-лопастным, вырезанным из тонкой нержавейки соседом Макешом. Хвост пластмассовый, в форме рыбьего плавника. Флюгер отдыхал.

Коля знал, что необъятная поверхность воды в озере начнет прогреваться и теплый воздух устремится  вверх. Его плотность увеличится и он неминуемо поползет в сторону берегов,  к прибрежным камням и песчаным пляжам, которые тоже, в свою очередь прогревшись, начнут отдавать тепло.  И они, оба теплых потока, объединившись, направятся в сторону поселка, нагреваясь по пути испариной полей.   Набравшись мощи, теплый воздух устремится дальше, к горам.  Там он столкнется с крутыми склонами Тескей Ала-Тоо и, взобравшись на самый верх, начнет кучковаться, располагаясь пышными белыми облаками на снежных вершинах. И тогда все вокруг придет в движение и настанет полдень… 

Стоило только этой мысли возникнуть в дремлющем сознании Коли, как со стороны соседской крыши что-то негромко скрипнуло. Коля приоткрыл глаза и увидел, как на  коньке соседской крыши качнулся флюгер. Лопасти пытались было сделать пол оборота, но вернулись на прежнее место. Коля не спускал глаз с флюгера, выжидая.  Но его веки, тяжелея, медленно смыкались…

Коле вдруг на память пришел вентилятор. Обыкновенный домашний вентилятор на длинной ножке,  китайского производства, что продаются в местном сельмаге. 

Вот оно, решение! Больше не придется раннему жаворонку, милой сердцу Гульмире, терпеливо выжидать, пока прогреется вода в озере и теплый воздух всколыхнет атмосферу. Всего-то – сегодня же отправиться в райцентр, в Универмаг, и купить там на часть из вырученных денег китайский вентилятор.  Не велика затрата – покроется с первых же литров «самаша», вываренного с новой пшеницы. На том и стоит разумный бизнес - совершенствовать технологию производственного процесса. А летом, в июльскую жару, обдуваться с вентилятора прохладой воздушного потока, сидя под абрикосовым деревом.

Коля, восхищаясь своей сообразительностью, погружался в сон. 

И засверкали на солнце, замельтешили лопасти электрического вентилятора. 
И шелуха, подхваченная упругим напором ветра, взлетела, закружилась вихрем на фоне синего моря, и полетела прочь, подальше от холщины, на которую полилась обильной струей золотистая, вымученная минувшим летом, пшеница.