Надежды маленький оркестрик

памяти Булата Окуджавы



драма в 2-х частях








время действия: сейчас
место действия: побережье Балтики





персоны:

ГЕОРГ, 59 лет
АННА
СТАС
ИНГА
ФЕЛИКС
ЯКОВ
ИННОКЕНТИЙ, гимназист



Часть 1

СКАЛА
Утро. У края выступа над обрывом стоит Яков, любуется. Из лесу выходит Стас.

СТАС. Здесь очередь на тот свет?
ЯКОВ. Нет-нет, я не стою, проходи.
СТАС. Ты не мог бы объяснить…
ЯКОВ. Нет-нет-нет, не ко мне. Сам-сам-сам, всё сам. Меня здесь нет и не было. Я уже не стою, ухожу, ничего не вижу, не слышу, уже ушёл. (Уходит.)
СТАС. И не совестно издеваться над обречённым!? Психованный хам. Чёрт с тобой. Со всеми чёрт. (Ступает на площадку). Голый камень. Народ отполировал. Подошвами. Коленками. Последней молитвой. Может, глянуть в пропасть, качнёт, и всё само собой… Да, пусть, чтоб без меня… само собой. Ну? Глянь в пропасть. Трус.

Из лесу выходит Георг.

ГЕОРГ. Один вопрос!
СТАС. Что надо, что, что?
ГЕОРГ. Не желаешь ли чаю?
СТАС. Что?
ГЕОРГ. Предлагаю выпить чаю. На травах, сам собирал.
СТАС. Я, может, выгляжу жалким, но я – человек, и я имею право на проявление уважения к умирающему!
ГЕОРГ. Ты смертельно болен и чай противопоказан?
СТАС. Я болен, да, безнадежно болен, невылечимо. При чём тут чай? Чай – да, чай мне можно.
ГЕОРГ. Надумаешь, заходи в гости. Жена будет рада новому человеку. Для надёжности иди вон по той тропинке, чтобы не заплутать. Она упирается в самое что ни на есть крыльцо моей избы. По ней можно ходить без боязни сорваться со скалы. Осень, дожди. Сам понимаешь, Балтика – край суровый, чуть зазеваешься, не пощадит. Мы, с моей женой, уважаем гостей.
СТАС. Знаешь, зачем я тут?
ГЕОРГ. Конечно.
СТАС. И не станешь отговаривать?
ГЕОРГ. Зачем.
СТАС. Я хочу спрыгнуть со скалы.
ГЕОРГ. Всех благ.
СТАС. И просто так уйдёшь, даже не попытавшись спасти человека?
ГЕОРГ. Я не спасатель и не Спаситель.
СТАС. Тогда что ты здесь делаешь?
ГЕОРГ. Просто у меня есть превосходный чай, хочу поделиться.
СТАС. А, я понял! Ты станешь подглядывать за процессом суицида. Ты какой-нибудь мозгоправ на отдыхе. Или мозгоклюй. Или, того хуже, психиатр в командировке. В учёной экспедиции!
ГЕОРГ. Я здесь живу. Неподалёку от маяка.
СТАС. Ты собираешь материал для книги о самоубийцах. О, я тебя раскусил, не таких мудрёных орешков раскусывали. Не смею задерживать.
ГЕОРГ. Благодарю. Мне действительно есть, чем заняться в утренний час. Никаких коммунальных удобств, одно сплошное личное рукоделие, и так – почти сорок лет.
СТАС. Ты не гуманист, ты зоолог.
ГЕОРГ. Поговорим, без проблем. Всех благ.
СТАС. Стой! Как там тебя…
ГЕОРГ. Я – Георг.
СТАС. Только чай? И - всё, больше ничего, кроме чая? Ни слова?
ГЕОРГ. Можно закусить. Причём, плотно.
СТАС. Ни звука, что жизнь прекрасна, что самоубийство – грех, и всякое такое?
ГЕОРГ. Только чай. Если хочешь, с дымком.
СТАС. Как?
ГЕОРГ. С дымком. На костре заварим, в котелке. Травы, свежий воздух, букашки-какашки, сучки-задоринки. От всего этого – аромат, над всем этим – дымок. Восторг и прелесть. Жизнь, одним словом, какая-никакая.

Из лесу выходит Иннокентий.

ИННОКЕНТИЙ. Вон. Пошли вон.
ГЕОРГ. А чаю с нами желаешь?
ИННОКЕНТИЙ. С дымком, с костерком. Ты - Георг. Сразу видно: сволочь. Меня предупредили, что будешь косить под добренького дяденьку. (Проходит к краю обрыва.) Уходи. Оба отвалите. Не надо на меня смотреть.
ГЕОРГ. Юноша, не торопись, успеешь…
ИННОКЕНТИЙ. Молчи. Заткнись. Умри. Не заговаривай, не забалтывай меня, или я тебя камнями закидаю, забью. Только тронь меня кто-нибудь, прибью к чертям.
ГЕОРГ. Мой дом в пятидесяти метрах…
ИННОКЕНТИЙ. Я знаю, всё знаю. Я готов. Чёрт с вами, глядите. Дураки, что остались, я же вам сниться буду в кошмарах до самой вашей гнилой смерти. Спокойной ночи, малыши. (Прыгает в пропасть.)
ГЕОРГ. Всё. Ещё один…
СТАС. Он - что? Всё? Всё!?
ГЕОРГ. Пойду.
СТАС. Он погиб?
ГЕОРГ. Приходи.
СТАС. Куда ты! Георг! Надо же проверить,
ГЕОРГ. Двадцать пять метров вниз, если по прямой. Спустись к воде, проверь.
СТАС. По прямой?
ГЕОРГ. Прекрати уже. Просто представь, что прыгнул ты, а не он, и радуйся, что юный сентябрь всё ещё с тобой.
СТАС. Там обрыв… И сразу море? Или не сразу?
ГЕОРГ. Первые годы я проверял. Спускался. Было несколько полётов, завершившихся в воде, но результат тот же, что и о берег. Камни. Выжить невозможно.
СТАС. Похоронить хотя бы… по-людски как-то…
ГЕОРГ. Хорони. Идти надо в обход, вот по той тропе.
СТАС. Ты бросаешь людей не погребёнными.
ГЕОРГ. Я? Я бросаю людей? Ты слышишь, что говоришь?
СТАС. Нельзя на меня кричать, я в депрессии.
ГЕОРГ. Они сами себя бросают, да ещё так, чтоб наверняка не выжить. Едут за сотни, тысячи километров на эту адскую балтийскую скалу, чтобы убить себя красиво, на лоне природы, вроде как герои древних легенд и сказаний. А как же, место-то популярное, в интернете страничка есть. Я могильщиком не нанимался. Я здесь живу. Умираю, да, конечно, как всякий человек, но не нарочно, а по естественному ходу событий. Так заведено: родился – умри. Но между этими двумя приколами надо ещё и зачем-то жить. Смысл – в жизни, а не в смерти, и уж точно не в рождении. Хотите корюшку?
СТАС. Кого?
ГЕОРГ. Корюшка, спрашиваю, для тебя - вкусная рыба?
СТАС. Да, ещё бы. Вкуснейшая.
ГЕОРГ. Основным кормом корюшки является человечина. Утопленники, то есть.
СТАС. Брешешь.
ГЕОРГ. Брешут собаки и средства массовой информации, а я говорю, что знаю. Больше скажу, по секрету: трупоедством страдают все виды рыб и все виды зверей. Зачем лишать их того, что человек выбрасывает, им-то это очень даже кстати.
СТАС. Он ещё смакует!
ГЕОРГ. Смерть всегда накормит жизнь, так пусть желающие жить покушают.
СТАС. Человеконенавистническая философия у тебя! Прямо фашист какой-то. Не стану я сидеть с тобой за одним столом, гитлер проклятый.
ГЕОРГ. Как твоё имя?
СТАС. Не скажу, злодей. Враг человеческий!
ГЕОРГ. Так вот, господин Нескажу, я к фауне отношусь бережно и с терпением. А главное, с максимальным пониманием. До встречи. Жена уже развела костёр. Закусим жареной рыбкой. Жаль, не апрель, обожаю корюшку. (Уходит в лес.)
СТАС. У тебя чай отравленный и водка палёная. Ты сам старый гнилой пень. И не надо мне ничего, ни мыслей, ни чувств, и скалы вашей не надо. (Уходит.)

Между деревьев появляется Феликс, с ружьём.

ФЕЛИКС (укладывает ружьё в чехол). «Раз, два, три, четыре, пять Вышел Зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает - Прямо в Зайчика стреляет: Пиф-паф, Ой-ой-ой, Умирает Зайка мой... Принесли его домой  - Оказался он живой». Ничего, терпение, исусик, я тебя достану.  (Уходит.)

Между деревьев появляется Яков.

ЯКОВ. Так интересно. (Уходит.)


ДВОР
Среди сосен. Чёрный от времени, добротный рубленый дом. Колодец. Ветряк. Огород, с теплицей. Деревянный грубый стол под навесом, вместе с лавками, врытый в землю. В плетёнке: пирожки, масленица, хлеб, солонка. Инга пьёт молоко. Из теплицы выходит Анна, с огромной деревянным блюдом, с овощами.

АННА. Скучаем?
ИНГА. Ни грамма! Так хорошо после города, не рассказать.

Из лесу входит Георг.

ГЕОРГ. С приездом, Инга!
ИНГА. Хорошо так… здравствуй, Георг.
АННА. Ты один?
ГЕОРГ. Побродит, продышится, продумается и выйдет к нам.
АННА. Парнишка пробегал. Обругал нас, чтоб не трогали. Надеюсь, не на скалу?
ГЕОРГ. Останешься?
ИНГА. Если позволишь. На столе в комнате конверт с гонораром, конверт с фотографиями Анна дала, я уже упаковала.
АННА. Она ещё топорик в подарок привезла.
ИНГА. А что, у вас в доме, для печи, настоящая гильотина заряжена, а этот аккуратненький.
АННА, Прям, хозяйка дома, от печи пляшет…
ГЕОРГ. Малыш спрыгнул.
АННА. Костёр развести или плитой обойдёмся?
ГЕОРГ. Я обещал чай с дымком. Инга, в доме останешься или в гостевом?
ИНГА. Сейчас поветрие такое в городе. Массовые самоубийства подростков.
АННА. В гостевом, нечего в чужой семье свои шмотки перетряхивать.
ИНГА. Как всегда права, ненавижу хозяев стеснять. Дети сигают с крыш, забираются на высотки и - прыг. Типа игра у них такая.
ГЕОРГ. Где здесь ты видишь высотку? Какая игра за десятки миль от цивилизации? За то время, что сюда добираться, сотню раз передумаешь. А тут подросток! Без вещей, наверняка без еды. Он точно знал, что спрыгнет. Никакая игра, никакой массовый психоз не может довести человека до такого отчаяния. Это жизнь! Конкретные люди, конкретные события.
АННА. Пойдём, Инга, устрою.
ИНГА. Школа виновата. Иду, Анна.
ГЕОРГ. Школа? А родители?
ИНГА. Родители работают, чтоб кормить, одевать тех же самых детей.
ГЕОРГ. Кормить – одевать что? Трупы?
ИНГА. Нельзя же не работать.
ГЕОРГ. А безответственно рожать можно?
АННА. Всё, Георг, хватит, одни и те же аргументы, одни и те же слова.
ГЕОРГ. Я тебя не заставлял оставаться здесь.
АННА. Угомонись! Я понимаю, что тебя потрясла смерть мальчонки, но ёлки-палки я здесь не при чём. И ты не при чём.
ГЕОРГ. А кто при том, кто!
АННА. Дед пихто.

Из лесу выходит Яков. 

ЯКОВ. Доброго дня!
ИНГА. Да у вас сегодня столпотворение.
АННА. Кто это?
ГЕОРГ. Не знаю.
ЯКОВ. Как говаривали наивные и милые индейцы, поглаживая томагавки: Мы к вам с миром. Я – Яков. Ты меня, конечно, не помнишь, но на чай приглашал. Девять лет прошло, Георг.
АННА. Инга, за мной. (Уходит.)
ИНГА. Здравствуй. (Уходит.)
ГЕОРГ. Не помню. Приветствую. Нет у меня задачи помнить.
ЯКОВ. Так что начёт чаю?
ГЕОРГ. Решил, таки, полетать?
ЯКОВ. Хо-хо, да ты стал циником.
ГЕОРГ. Вот молоко, попей. Пирожки, угощайся, хлеб.
ЯКОВ. Решил навестить, поговорить. Да просто посмотреть на Рыжий Камень, не отпускает скала, напоминает.
ГЕОРГ. Я – не циник, я здесь живу.
ЯКОВ. Спасибо, козье не пью, оно пахнет неприятно и горчит.
ГЕОРГ. Яков, ты у меня был, знаешь, сколько дел по хозяйству у сельского жителя.
ЯКОВ. Да, Балтика – суровый край, тем более самое, что ни на есть, море. Здесь не до церемоний и антимоний.
ГЕОРГ. Если ухаживать за козой, мыть вымя, кормить не полынью, молоко окажется не только целебным, но и ароматным и сладким.
ЯКОВ. Так давай, помогу управиться. Хотя бы сегодня. А-то и пару-тройку дней в придачу. Мне теперь спешить некуда, я живу каждый день, каждую минуту, не тороплюсь, не замедляюсь.
ГЕОРГ. Мой дом – не отель.
ЯКОВ. Женился?
ГЕОРГ. Ты должен помнить, каково возвращаться человеку со скалы.
ЯКОВ. Дважды разом или по очереди?
ГЕОРГ. Сегодня есть кому пить чай с дымком, и мы сговорились.
ЯКОВ. На кого бы можно было охотиться на Ржавом Камне?
ГЕОРГ. Изложи вопрос, просьбу и я пойду. Пирожки хороши и без молока.
ЯКОВ. Я видел самоубийцу. Даже перемолвились. Посторонись, говорит, я посторонился. И мальчишку видел. Обидно, когда старики живут вопреки смерти, а дети, благодаря жизни, мрут. И ещё я видел охотника. Он тоже наблюдал за тобой, как и я, из лесу. Он с ружьём. Оптический прицел – всё, как положено в кино, когда показывают киллера.
ГЕОРГ. Ты говорил с ним?
ЯКОВ. Ружьё охотничье, двустволка. Правда, патронташ не заметил. Видимо, двух патронов для дела хватит, загнал в ствол, шарахнул по цели и – восвояси.
ГЕОРГ. Киллер – бред.
ЯКОВ. Не ходил бы ты по обрыву, мало ли.
ГЕОРГ. Зачем приехал?
ЯКОВ. Ты же помнишь, я тогда был совсем спитой.
ГЕОРГ. Не помню.
ЯКОВ. Почти совсем, иначе не добирался бы сюда, а вздёрнулся бы в ближайшей подворотне. Здесь очухался. Надеялся, что ненадолго, очень уж хотелось обратно, в нирвану любви к себе, несчастному, никем нелюбимому, обездоленному. Но пока возвращался через болота, словил мысль и просветлел. Сначала стало просто так обидно-обидно! Жил себе и жил, как жил, а тут взял и словил мысль. Всю жизнь страшился мыслей и – на тебе.
ГЕОРГ. Что за мысль.
ЯКОВ. Умеешь ты слушать и слышать. Мысль? Мысль, что я умер. Я вдруг осознал, что мертвец. Без прыжка со скалы. Понял, что давно уже в бездне, но без полёта в пропасть. Я жил в пропасти. В пропасти безнадёги. Хотя шухерил, как все, носился, как угорелый, копошился, даже строил, разрушал и суетился. Ехал отсюда домой в электричке, задремал и вижу личную эпитафию на могильной плите: он умер от тоски не оттого, что был в тоске, напротив, но оттого, что жил, а жизнь была напротив. Много слов для памятника?
ГЕОРГ. Нет.
ЯКОВ. И тут я решил переселиться напротив. Начал, не мудрствуя лукаво, с кладбища, потрудился могильщиком, потом поднялся до похоронного бюро, гробы оббивал, венки плёл. Я ж по сути человек не лукавый, добрый, хороший. И покуда блюл себя, жил в дерьме, сделался бомжем. Затем, по ходу, кончил бухгалтерские курсы. Месячные. И сделался плохим хорошим человеком. Потрудился главным бухгалтером на умиравшем заводе, затем генеральным директором на нём же, уже восставшем и крепко стоящем на ногах. Хотя мне-то известно, что не все ноги – это ноги, на самом деле, как правило, это не ноги, а костыли. Потом я поднял из руин и защитил от крепкого наезда фабрику. И вот, месяц назад, мне предложили должность финансового директора крупной многопрофильной фирмы. Конечно же, и там есть перспективы, но на данный исторический момент дело не в них. А в том, что я точно должен знать, что передвигаюсь по планете на собственных ногах, а не на твоих подпорках, Георг.
ГЕОРГ. Из тебя работник никакой, руки разнеженные.
ЯКОВ. Да ладно, в помойках копался, за отходы бился, память сильнее преград, прошлое всегда побеждает настоящее и наверняка убивает будущее.
ГЕОРГ. Не люблю, когда бестолково шарахаются. Жену долго обучать пришлось, тоже городская.
ЯКОВ. Все мы – цивилизованные.
ГЕОРГ. А другая женщина – курьер издательства, где ждут мои фотографии. Ты знаешь, я – натуралист.
ЯКОВ. Три дня на побережье – заряд бодрости на много лет. Я не помешаю вам чаёвничать, хочешь – почищу скотину, хочешь – пошляюсь по лесу…
ГЕОРГ. Что тебе нужно?
ЯКОВ. Архив.
ГЕОРГ. Опять. Нет.
ЯКОВ. Не весь, конечно, а только страницы с упоминанием меня. Согласись, чем выше по карьерной лестнице, тем больнее падать. Причём, самое мерзкое, что шлёпнешься не насмерть, а просто шлёпнешься, и живи потом, как хочешь, шлёпнутый.
ГЕОРГ. У меня нет архива, я его не держу, потому что не веду записи. Я безграмотный отшельник.
ЯКОВ. Ты сказал «опять». Другие наводили справки?
ГЕОРГ. Возьми пирожки в дорогу.
ЯКОВ. Врёшь! Курьер-то, небось, из издательства!
ГЕОРГ. Они покупают мои фотографии, не больше.
ЯКОВ. Не может быть, чтобы издательство не желало издать книгу о Ржавом Камне! Скала самоубийц, десятки лет, столько людей, судеб, биографий…
ГЕОРГ. Я сказал правду. И вообще сказал всё. Возвращайся.
ЯКОВ. А я как раз и вернулся! Ты ведёшь записи, я видел.
ГЕОРГ. Повторяю, я – натуралист. Без образования, но со всей душой. Естественно, наблюдаю за флорой, фауной, потому что мне они интересны, и записываю. Поверь, записки натуралиста никому не интересны, да ещё и без диплома. Общество не интересуется жизнью планеты Земля, оно даже на небо перестало пялиться. Тем более в изложении дилетанта.
ЯКОВ. Мне нужны гарантии.
ГЕОРГ. Что ты себе позволяешь, наглец. Или может быть тебя интересует, чем закончится мужская беседа селянина с бухгалтером, несмотря на разницу в возрасте? Я тебе сейчас таких гарантий выпишу, месяц сидеть будет не на чем, ходить и сморкаться не чем!
ЯКОВ. Георг, пойми меня…
ГЕОРГ. Я сказал то, что сказал, и сказал я, как есть. Мне неинтересны самоубийцы, ни до, ни после, ни даже вместо; я просто здесь живу. В родовом доме покойного смотрителя погасшего маяка. Подальше от людей с их государствами и прочими психическими заморочками.
ЯКОВ. Не верю. Это слишком выгодный бизнес, чтобы отмахиваться.
ГЕОРГ. Исчезни. Или можешь пойти на скалу и сигануть, погода сегодня лётная, главное, дождаться попутного порыва ветра и оттолкнуться посильнее. И не надо мне угрожать, а также пугать наёмными убийцами. Я не боюсь. Потому что не жажду ни жизни, ни смерти, а просто живу, и не оттого, что хочется, а оттого, что меня родили, помимо моей воли. Вот такой я безвольный, но вполне физически годный. Будь здоров. Вон. (Уходит.)
ЯКОВ. Сам будь здоров. Если получится. Что вряд ли. (Уходит.)


ЛЕС
День. Анна собирает грибы. Из-за деревьев выходит Стас.

СТАС. Прошу прощения, женщина, заплутал. Подскажите, как пройти в дом местного жителя… Георг, кажется.
АННА. Стас!?
СТАС. Аня…
АННА. Как ты здесь! Зачем!
СТАС. Я… А ты?
АННА. Георг пригласил тебя на чай?
СТАС. Да. А ты!
АННА. А я та, кто вам его заварит.
СТАС. Почему ты?
АННА. Потому что.
СТАС. Я похоронил тебя!
АННА. Не кричи в лесу, веди себя уважительно.
СТАС. К кому?
АННА. К лесу! Не ко мне же.
СТАС. Да нет, нет, чёрт с ним, с лесом, я хочу уважительно к тебе.
АННА. Хотелки кончились четыре года назад.

Вбегает Георг.

ГЕОРГ. Анна! Что!?
АННА. Ничего, всё нормально.
ГЕОРГ. А, это ты. Долго ходишь-бродишь. Верно, не умеешь сам с собой по-честному говорить, упираешься, не слышишь. Как оно?
СТАС. Спросил дорогу к тебе, а тут – вот.
ГЕОРГ. Что – вот?
АННА. Стас – мой супруг. Георг – мой муж. А я хожу, грибы собираю. Вот такая я, волшебная. Георг, ты весь день какой-то настороженный, озираешься, прислушиваешься, нервничаешь как будто.
ГЕОРГ. Не знаю, не замечаю.
АННА. Тот самый Яков что-то наговорил?
ГЕОРГ. Парнишка покоя не даёт.
АННА. И меня как будто преследуешь, всё время рядом. Никогда таким не бывал. Вроде бы оберегаешь…
СТАС. Оберегать жену – мужняя обязанность.
АННА. Ёлки-палки, учёный какой заделался, не прошло и пятилетки.
ГЕОРГ. Решил сходить на берег, глянуть, что там. Похоронить.
СТАС. Я – с тобой.
ГЕОРГ. Нет.
СТАС. Меня это тоже касается, я был свидетелем.
ГЕОРГ. Здесь я хозяин, мне решать. Мой чай тебе уже не нужен. Стас, значит? Не хотел называться, как язычник какой, мол, хоть четвертуйте, но родовое имя не скажу. Поговорите с Анной. Жалко мальчонку, придурочный какой-то, прыг и – на тот свет. Ни поговорить, ни обсудить. Псих на воле. (Уходит.)
СТАС. Аня…
АННА. Ты на машине или электричкой?
СТАС. Да, на машине. Оставил  в мотеле.
АННА. Три-четыре часа пешком. Хорошо, дойдём до дома, соберу что-то поесть, вынесу. Погуляй пока, минут через десять выдвигайся. Держи курс на ту ель, что меж соснами, рыжая такая. 
СТАС. Аня…
АННА. Подойдёшь к ели, сориентируешься, двор оттуда заметен. Не хочу идти с тобой рядом. Противно. (Уходит.)
СТАС. Мне не надо еды! Мёртвые не кушают! Я – труп! Аня! Это же судьба! Поговорим, обсудим. Постой! Не убивай меня опять, мне же больно. Я устал. Обожди меня, ради бога! Я изменился, я уже не тот! Выслушай меня! Пожалуйста!!! (Уходит за Анной.)


ПОЛЯНА
Инга стоит за мольбертом, рисует рыжую ель в соснах. Входит Стас.

ИНГА. Стас?
СТАС. Да.
ИНГА. А-то ходят тут сегодня мужчины, как муравьи, туда-сюда, туда-сюда. Презираю технологии, искусство должно быть рукотворным, особенно примитивное. А человек – примитив, как я. Я – Инга. Потому что предок его - примат. Если ты, конечно, понимаешь, о чём я. Анна предупредила о тебе, не напрягай зря мозг, береги извилины кривыми, не-то выпрямятся и станешь ты, потомок, предком. Рисую ель в соснах. Так-то бы её жук-полиграф обожрал. Дохлая рыжуха посреди вечной жизни. Рыжая бестия на фоне вечнозелёной невинности. Ржавчина на воротах в небо. Обожаю пафос. Несовременная я, несовременная. Попросту, на всякую красоту у жизни припасён жук-полиграф.
СТАС. Мне куда?
ИНГА. У меня спрашиваешь? Ты мне скажи: куда ты, а я укажу направление.
СТАС. Дом Георга.
ИНГА. Четыре года назад Анна была очень трогательная. Я уже приезжала сюда, сама была малявка. Тоже, между прочим, симпатичная. После первой кружки чая с можжевеловым дымком она совсем опростилась, обнаивилась, как ребятёнок. Я видела. Георг признался позже, впервые увидел такую первобытную растерянность и повёлся. Целый год она умасливала Георга и он сдался. Великий человек, могучий мужчина. За три года с ним Анна стала буквальной женщиной из плоти и крови. Оказывается, из нас, цивильных серых молей, реально сделать человека. Я в этом году кончаю журфак, выражаюсь цветастенько, бывает. У тебя, Стас, нет ровно ни одного шанса против Георга, а жаль. Понятия не имею, зачем мне профессия, если я – женщина. Так ты куда – к Анне или прочь?
СТАС. Хочу просто поговорить с ней. Я плакал по ней, каждый день молился за упокой её и радость там, на том свете. Думаешь, прочь?

Звучит далёкий выстрел.

ИНГА. Слышал? Выстрел, что ли?
СТАС. Я не разбираюсь в лесных звуках, я не местный.
ИНГА. А я – не советчик.
СТАС. Хочу к Аннушке.

Звучит второй далёкий выстрел.

ИНГА. Ещё? Слышал?
СТАС. Нет.
ИНГА. Хочешь – иди по этой стороне поляны до конца, дойдёшь до малинника, обогни справа и увидишь, самый короткий путь.
СТАС. Почему бы в лесу не быть охотникам?
ИНГА. Какая может быть охота на Ржавом Камне! В эту сторону забредают одни психи, толковой дичи здесь нет. Прогуляюсь-ка в ту сторону… (Складывает мольберт.)
СТАС. Мне пойти с тобой?
ИНГА. Ой, я тебя умоляю, из тебя спутник, как из коровы – балерина. На всякий случай, сообщи Анне, что в районе скалы, возможно, стреляли. Хотя, в принципе, это невозможно и мне показалось. Если уведёшь супругу у мужа, Стас, я – твоя должница.
СТАС. Не понял?
ИНГА. Давай-давай, шагай.
СТАС. Ты тоже хотела прыгнуть со скалы?
ИНГА. Я похожа на дуру?
СТАС. Да.
ИНГА. Нет. То есть, я, возможно, и похожа, но не она. И не малохольная шиза, и не страдалица, и не подросток. Нет, я – не самоубийца. Я люблю. А любовь и самоубийство – две вещи несовместные. У тебя такой жалкий вид, мужичок, бабы на таких клюют. Удачи с Анной, мне на радость. Ой, болтушка я такая несусветная, побежала-побежала. Будь. (Уходит.)
СТАС. Эй, Инга! А мольберт!? Ладно, я теперь не гордый, приберу. (Прихватив мольберт, уходит.)


ПРОГАЛИНА
Феликс, с ружьём в чехле, подходит к дереву, разбирает лапник.

ФЕЛИКС (достаёт спрятанный рюкзак). «Высоко-превысоко Кинул я свой мяч легко. Но упал мой мяч с небес, Закатился в темный лес. Раз-два-три-четыре-пять, Я иду его искать».

Из кустарника выпрыгивает Яков, бьёт Феликса дубиной по голове – тот падает без сознания.

ЯКОВ (стягивает руки Феликса ремнём). И связать, и связать быстро-быстренько, а там посмотрим. (Проверяет пульс.) Так-так… Пульс есть. Отлично. (Обыскивает Феликса.) Грамотный обыск – залог успеха. А здоров боров. Документы на месте, деньги, карточки. И это всё о нём. Орудие убийства, как положено, тоже изымем. (Снимает ремень.) Ремень самому нужен. Телефон! Чуть не забыл. Ну, дружище, до новой встречи в эфире. (Подхватив ружьё, уходит.)
 

ДВОР
Анна сидит за столом, на котором разложены продукты. Входит Стас, с мольбертом.

СТАС. Куда мольберт?
АННА. Где Инга?
СТАС. Не знаю, всё бросила, побежала куда-то.
АННА. Сейчас-сейчас, заверну снедь, и пойдёшь.
СТАС. Стреляли где-то, что ли, где-то на скале.
АННА. Ой, вечно у неё страхи, мороки, галики всякие. Вон скала, впритык ко двору, разве я не услышала бы. Положи мольберт на стол. Что, спрашиваю, психотерапией занялась? А Инга – девка бурная, натуральная бестия. Нет, отвечает, хочу нарисовать много картин, сделать из них галерею, чтобы люди смотрели и незаметно позволяли возрождаться в душах надежде. Пафоса в ней, как комаров на болоте, туча, глаза застит, рот забивает…
СТАС. Хочу сказать. Когда мы жили вместе, рядышком… Я был неправ. Во всём, в поступках, в словах, во всём. Неправ, Анюта, неправ.
АННА. А теперь ты лев?
СТАС. Что?
АННА. А ещё Инга играет на саксофоне. Начиталась сказок, особенно про крысолова… Не играет, лабает на саксе, как сумасшедшая! Пошлая романтичка. По-моему, она влюблена в моего Георга по макушку. С макушкой! Ждёт не дождётся, когда меня не станет. Как-нибудь, всё равно как, лишь бы не стало здесь. Меня оболгали. Я не желала развода, не таскалась по мужикам. Хотя ты ко мне относился, как к вещи. Пинал, переставлял, ломал, бил.
СТАС. Прости.
АННА. Жирная скотина, ты меня насиловал. Кожа белая, складка на складке, как у откормленной свиньи. И ходит по дому, трясёт жирами, аж сочится. Даже не хряк, нет, именно свинья. Кабан женского рода. Щёки по плечам развалит и хрюкает. Ручонки с ножонками хиленькие, кожа дрябленькая… ужас. Ни радости для меня, ни деток, ни даже работы. Сиди дома, клуша, и жирей, как я! Да ещё взяли и оболгали! Мало, что жила униженная донельзя, ниже плинтуса, так ещё давайте размажем тонким слоем в грязной жиже!
СТАС. Теперь же я не такой. Забудь того, увидь, что есть на самом деле.
АННА. А что есть? Что и есть. Не кто. Никто. Нечто. Просто распирает любопытство, как тебя угораздило на Ржавый Камень! Я – ладно, мне быть угробленной, так или иначе, человеком ли, животным, неважно, один свет в окошке – на тот свет. Но ты-то!
СТАС. Я – банкрот. Все мои предприятия лопнули и треснули.
АННА. Посмотри мои руки. Грубые, жёсткие. Не руки – сплошная мозоль. Шрамы, порезы, ссадины.
СТАС. Дай мне, поцелую…
АННА. Я горжусь моим руками, они могут всё.
СТАС. Помнишь, как мы познакомились? Чудные руки, как крылья могучей птицы. Картина висела над твоей головой, беркут взлетает, с красными огромными бусами в когтях. В музыкальной школе.
АННА. Инга меня раздражает. Она делает всё то, от чего я отказалась. Я была многообещающей флейтисткой! Не то, что ты, со своим фаготом: ду-ду-ду… бу…
СТАС. Ты исчезла, я взбесился. Как же, моя личная рабыня взбунтовалась без спросу. Сколько денег вбухал в твои поиски, ужас. Да что деньги, всего себя. Сначала психи, потом нервы, потом тоску. Гля, а вот и любовь. Та самая, которая нас соединила. Оказывается, была, никуда не делась. Всего меня наизнанку вывернуло. Потом отпустило. Огляделся: ни тебе жиров, ни души. Ни денег. Потом в интернете увидел фотографии Ржавого Камня. Вспомнил, что мы с тобой когда-то потешались над теми, кто пёр со всех краёв туда, чтобы броситься со скалы. Мол, дешёвые пошлые романтики.
АННА. И я наткнулась, и тоже вспомнила.
СТАС. Как ты?
АННА. Хорошо. Правда-правда. Георг – великий человек. Простой, искренний. Он меня не любит. По-моему, он никого не любит. Как Бог. Всех уважает, всех терпит, всех понимает. Потому и не любит. Не за что. Мы – не Божьи Сыны, так – пасынки. Или просто сукины дети.
СТАС. Дай шанс, Аннушка. Позволь остаться хотя бы на день. Лучше на два. Я не тот, от кого ты бежала, я тот, кого ты любила, с кем венчалась. Пусть не будет ничего, ничего и не надо. Есть ты. Ты - моя женщина… ваше величество моя любовь… Жизнь моя.
АННА. Шанса не дам, ни единого. И себя не доверю. Только увези меня отсюда. Я хочу к людям. Я не богиня, я – человеческая баба и мне это нравится, мне только это и надо. Ради бога, увези.
СТАС. Идём?
АННА. Нет, бежим.
СТАС. А Георг…
АННА. Он найдёт моё письмо. Которому уже год. Я давно собиралась уйти, но не могла набраться духу. Так что, я собрана. Пока бог не вернулся, человече, бежим прочь.
СТАС. Прочь!

Анна и Стас уходят.


ПОДНОЖИЕ СКАЛЫ
За валуном лежит без сознания Георг. Инга ходит, оглядывая местность.

ИНГА. Нету. И здесь нету. Значит, и не было. Нет-нет, тревожит… Да тихо ты, море! Заткнись! Дай прислушаться! Георг! Георг, ты где? Ты меня слышишь, Георг! Так-так, думай, Инга, думай. Если бы он стоял на вершине, упал бы где-то там. Я там смотрела. А если бы с тропы, по пути вниз, сюда… Чёрт его знает, да где угодно. Всё-всё, просто у меня женские психические прибамбасы… А за валуном не глядела. (Видит Георга.) Георг? Георг! Живой! Живой? Весь в крови. Георг, родненький… Очнись. Ты жив? Помогите! Спасите! Проклятое море орёт, как сволочь! Меня не слышит никто. Старик чёртов, я не могу нащупать пульс… Георг! Любимый мой! Старый хрыч, очнись! Вернись ко мне… Милый… милый… Георг!!!


ПРОГАЛИНА
Сумерки. Феликс приходит в сознание. Поодаль стоит Яков.
   
ФЕЛИКС. Голова… голова моя! Голова.
ЯКОВ. Больно, ещё бы, дубиной по кумполу, это тебе не шишками швыряться.
ФЕЛИКС. Кто?
ЯКОВ. Такой же, как ты, зомби, только счастливый. Почти.
ФЕЛИКС. Что?
ЯКОВ. Вот держи пластинку, таблетки классные, всегда при себе держу. В рюкзаке твоём вода есть. Больше двух за раз не пей, очень сильное лекарство.
ФЕЛИКС. Я не зомби.
ЯКОВ. А вот твоё портмоне и телефон. Всё в сохранности, но, правда, не в целости. Что-то сфотографировал, что-то скопировал. И отправил куда надо, себе на память. Не бойся, я не злопамятный, всё забываю, поэтому всё записываю.
ФЕЛИКС. Убью.
ЯКОВ. Как ты в Георга стрелял, тоже на видео есть. За ружьё не беспокойся, оно у меня. Ну, вот как-то так. Не надо, не дёргайся, не говори, береги голову. Ты мне понадобишься скоро, сделаешь, что прикажу, сотру все улики. Ну, я пошёл. Позвоню.
ФЕЛИКС. Загрызу!
ЯКОВ. У тебя пародонтоз, зубы шатаются от глотка воды, а тут грызть такое, как я. Убирайся восвояси и срочно, думаю, Георг уже вызвал полицию. Разве я не сказал? Он жив. Оба выстрела, Феликс, в молоко. Тренироваться надо. Он, конечно, весь в крови, но не от ран, о камни разбился, когда падал со скалы. Жив-жив, лично проверял. И его уже нашли. Если бы ты его подстрелил, я тебя забил бы насмерть. Георг мне нужен живым. До поры до времени. Не успел я тебя перехватить раньше стрельбы. Может, к лучшему. Впрочем, есть как есть. А теперь я убираюсь отсюда, покуда не налетела саранча в погонах. Однако, интересно, за что ты его, Георга?
ФЕЛИКС. Отвали.
ЯКОВ. Зомби – это мертвец, не имеющий души, но при этом сохранивший физическую жизнь. Мы все, кто однажды пришёл сюда, чтобы самоубиться, все до одного зомби. Все, кто не спрыгнул со скалы. Потому что души наши успели умереть. Мы их убили. А тело забыли убить, не захотели, испугались, пожалели… Мало ли, чаю вдруг захотелось. Но души не уберегли. Потому-то мы и зомби. Мёртвые души изображающие жизнь на земле. Одним словом, люди.
ФЕЛИКС. Вторую таблетку можно сразу или с перерывом?
ЯКОВ. Только не рассказывай, что ты наёмный убийца. Киллеры с удостоверением личности на дело не ходят. Дилетант. И стрелять не умеешь. Скоро вызову, жди. Всё расскажешь, всё выложишь. Ты – мой раб, Феликс. Всё, что могу обещать, повторяю, отпустить на волю после того, как исполнишь моё повеление. Потом. Всё, время выходит, надо убираться. Минут через пять выпей вторую, боль пройдёт.
ФЕЛИКС. Как тебя звать?
ЯКОВ. Как-то же зовут, наверняка. Бывай. (Уходит.)
ФЕЛИКС. Вышел зайчик погулять. Полиция, полиция… Ходу. (Уходит.)


ДОМ
В комнату входит Георг, с перевязанной головой и рукой на перевязи, читает письмо. С улицы входит Инга.

ИНГА. Видок у тебя, как у недотёпы после переделки. Руку береги! Трудно взять бумажку в другую руку?
ГЕОРГ. Анна ушла.
ИНГА. В смысле?
ГЕОРГ. Насовсем.
ИНГА. Сто процентов ушла?
ГЕОРГ. Дома нигде нет, а из текста письма следует, что ушла точно.
ИНГА. Слава богу, теперь я со всей ответственностью займусь твоим здоровьем. То есть перебираюсь в дом.
ГЕОРГ. Ты сейчас о чём?
ИНГА. О твоей разбитой голове и ушибленной руке. И я продолжаю настаивать, вызови полицию. В тебя стреляли.
ГЕОРГ. Причём, письмо датировано прошлым годом.
ИНГА. Убийца может быть ещё на Камне, или убийцы.
ГЕОРГ. Вот это жена! Терпеливая, внимательная… Трогательно до ужаса.
Нет, он ли, они ли уже ушли. Надо быть конченым кретином, чтобы оставаться, а вдруг полиция нагрянет. Кроме того, они уверены, что я мёртв.
ИНГА. Я лучше.
ГЕОРГ. Что?
ИНГА. Я молода, красива, здорова. Я знаю тебе цену. Никогда не мечтала о самоубийстве. И тебя я не боготворю, а люблю. Просто так, по-женски. Как человек человека. Мы с тобой друг другу ничем не обязаны. Я – сама свежесть, самый сок. Самые витамины! Сорви плод и съешь его, он твой. Я твоя. Анна никогда тебя не любила.
ГЕОРГ. Знаю.
ИНГА. Ей просто нужно было притулиться к надёжному мужчине.
ГЕОРГ. Мы говорили с ней об этом.
ИНГА. И ты её не любил.
ГЕОРГ. Да, мы просто жили рядом.
ИНГА. А со мной ты будешь жить вместе. И ты это отлично знаешь!
ГЕОРГ. Откуда?
ИНГА. Ты что слепой? Или зачем я сюда постоянно мотаюсь? Остаюсь на Ржавом Камне, то с мольбертом, то с саксофоном. Думаешь, в городах и столицах мои таланты с красотой никому не нужны?
ГЕОРГ. У нас разница в возрасте.
ИНГА. Я ж тебя не в церковь зову! Почему ваше поколение, чуть что – сразу под венец. Просто пожить. Состаришься окончательно, я тебя брошу, уйду к другому. Но пока-то мы можем жить друг с другом. Хотим. Ведь ты хочешь, Георг, хочешь…
ГЕОРГ. Хочу.
ИНГА. Счастье моё! Радость моя!
ГЕОРГ. Инга… Я растерян… Нельзя же так сразу… Приличия какие-то должны же быть соблюдены!
ИНГА. Перед кем? Какие приличия? Что неприличного во взаимной тяге двух людей? В любви-то, что неприличного?
ГЕОРГ. Я не уверен, что это любовь…
ИНГА. Хорошо. Остановимся пока на сексе. Зафиксируем данный вариант близости, а дальше как получится.
ГЕОРГ. Помолчи, мне больно смеяться.
ИНГА. Без секса нельзя, любимый. Воздержание в период повышенного желания особенно вредит здоровью. В твоём возрасте это уже опасно для жизни. Я же всё понимаю! Прости меня за мой нахрап, я вся в восторге, пойми, поверь, я с ума схожу. Я так мечтала, так надеялась, что когда-нибудь ты допустишь меня к себе… Георг, я – твоя. Ты мой…
ГЕОРГ. Ураган… Меня и так-то штормит…

Входит Иннокентий, в сырой, грязной одежде.

ИННОКЕНТИЙ. Привет. Я пришёл.
ИНГА. Кто…
ГЕОРГ. Парень… это же он! Живой! Не может быть…
ИННОКЕНТИЙ. Так вот как-то.
ГЕОРГ. Это же ты прыгнул со скалы?
ИННОКЕНТИЙ. Я замёрз.
ГЕОРГ. Это он! В баню! В кипяток его!
ИННОКЕНТИЙ. Нет! Не надо в воду! Хватит! Не хочу воду!
ГЕОРГ. Ладно-ладно, без воды, просто в парилке посидишь, отогреешься. Скидывай одежду! Я принесу сухую. А пока вот, в покрывало закутайся. Инга, проследи. Скидывай! Я – сейчас. (Убегает.)
ИННОКЕНТИЙ. Не буду при женщине.
ИНГА. У ты какой наглец. Было бы что скрывать, небось, всё отморозил.
ИННОКЕНТИЙ. Не всё!
ИНГА. Так ты до самого моря долетел, когда спрыгнул? Вот покрывало.
ИННОКЕНТИЙ. Ветром сдуло. Даже завис, как чайка. Спланировал на воду, бултыхнулся не больно. Вынырнул, ничего не соображал, как-то. Вообще как-то выплыл, не знаю.
ИНГА. Раздевайся. Мог бы ещё поплавать, минут двадцать хотя бы.
ИННОКЕНТИЙ. Зачем?
ИНГА. Нельзя в сырой одежде долго находиться.
ИННОКЕНТИЙ. Зачем ещё было плавать?
ИНГА. Просто иногда не надо спешить.
ИННОКЕНТИЙ. Нет, выплывал уже без сознания, даже не барахтался.
ИНГА. Ну, просто погулял бы.
ИННОКЕНТИЙ. Я и так еле шёл.
ИНГА. А вообще, парень, ты псих.
ИННОКЕНТИЙ. Нет, я уравновешен и невозмутим.
ИНГА. А чего ж тогда решил сигануть?
ИННОКЕНТИЙ. Представляешь, как же надо было достать, чтобы меня, такого, понесло на Ржавый Камень…
ИНГА. Раздевайся, простынешь.
ИННОКЕНТИЙ. При тебе ни за что.
ИНГА. Ну, тогда нечего болтать, бегом в баню! Я отведу тебя и оставлю, не волнуйся, подглядывать не стану. Сейчас, оденусь только.
ИННОКЕНТИЙ. Да мне всё равно, главное, чтобы я не видел, что меня видят обнажённым.
ИНГА. Такой мудрёный товарищ. Как звать?
ИННОКЕНТИЙ. Иннокентий.
ИНГА. А короче?
ИННОКЕНТИЙ. Короче нельзя, получится кличка, а у меня - имя.
ИНГА. Ну, ты фрукт.
ИННОКЕНТИЙ. Только несъедобный, имей виду.
ИНГА. Всё, побежали. Только очень быстро. Понял? Чем быстрее, тем лучше.
ИННОКЕНТИЙ. У меня сил нет.
ИНГА. Не в силе дело, кролик, в скорости.
ИННОКЕНТИЙ. Я не кролик.
ИНГА. Ты сейчас вообще непонятно кто. Молчать! Побежали! Марш-марш-марш!

Инга и Иннокентий убегают.


АВТОСТОЯНКА
Поздний вечер. Около входа стоит Стас, поигрывая связкой ключей. Входит Яков, с чемоданом.

СТАС. О! Приветствую! Эй!
ЯКОВ. Ты – мне?
СТАС. Не узнаёшь? На скале сегодня утром, помнишь?
ЯКОВ. Что за скала?
СТАС. Ржавый Камень. Или это не ты?
ЯКОВ. Представления не имею. Обознался. Рыжий Камень какой-то… чудно. Камни не ржавеют, они же не железные. Хотя чёрт его знает, я не специалист. (Уходит в калитку.)
СТАС. Извини!

Входит Анна.

АННА. С кем-то знакомым встретился?
СТАС. Анна, или выезжаем сию минуту, или придётся заночевать здесь.
АННА. Едем, едем. Просто я так давно не сидела в автомобиле, меня заранее мутит. Дай чуток надышаться.
СТАС. Да пересеклись с чудаком одним утром на скале. Подумал, очередь там, что ли, на тот свет. Подумал, что этот мужчина – тот самый, но нет, отнекивается.
АННА. Там у нас сегодня ошивался один, Яков, кажется, зовут. У них, с Георгом, серьёзный разговор произошёл. Тоже из наших, из тех, кто предпочёл чашку чая.
СТАС. Едем.
АННА. Стреляли, говоришь?
СТАС. Аня, бог с тобой.
АННА. Бог? Чёрт! Сатана со мной! Тварь неблагодарная, бросила всё, даже не попрощалась. И спасибо не сказала! Письмецо оставила, с претензиями. Представляешь? Мало, что от смерти отвратил, поддержал, пригрел, так ещё и претензии вместе благодарности! А ведь я, за все его четыре десятка лет на Ржавом Камне, первая и единственная женщина, кого он сделал своей женой. Нет-нет, не сделал. Позволил сделаться. Надо вернуться.
СТАС. Анюта, девочка моя…
АННА. Езжай, Стас. Я потом приеду. В Георга могли действительно стрелять! Его убили. Мы же все ненормальные, безнадёжные сволочи, все, кто хоть минуту постоял на выступе скалы. Может быть, мы даже там, на краю, и умерли. Тело живо, душа мертва.
СТАС. Вот, что, Анна, прекрати истерику. Плакать плачь, а психи гони прочь. Сейчас ты не можешь вернуться туда чисто физически, потому что ночь. Пешком, через болота, просто нереально. Мы останемся в мотеле. Утром решишь. А сейчас ты можешь позвонить Георгу.
АННА. Мобильной связи со скалой нет.
СТАС. Неужели нет другой?
АННА. Ой, есть. Да. По радио. Надо обратиться куда-то… Я не знаю, не помню, забыла, я за все годы ни разу не вышла к людям!
СТАС. Остаёмся. Поговорим с хозяином мотеля, он наверняка предложит что-нибудь толковое.
АННА. Как я по тебе скучала… вот по такому, по настоящему. Ты мой мужчина, самый-самый.
СТАС. Идём, твоё величество, в тепло. А домой всегда успеем.
АННА. Теперь да. Стас…

Стас и Анна уходят. В проёме калитки появляется Яков.

ЯКОВ. Вот тебе и пиф-паф, один сплошной ой-ё-ёй…


Часть 2


МАЯК
Жилая комната. Иннокентий сидит на полу, читает рукописный журнал. Входит Георг.

ГЕОРГ. Ушам не поверил, когда Инга сказала, что ты на маяке. А теперь и глазам не верю, что ты вломился в чужое жилище.
ИННОКЕНТИЙ. Нежилое.
ГЕОРГ. Взломал замок!
ИННОКЕНТИЙ. Почему нет, без ключа-то…
ГЕОРГ. Без спросу.
ИННОКЕНТИЙ. Кого спрашивать? Маяк упразднён, смотрителей нет, ты тут не при делах. Или я неправ?
ГЕОРГ. Идём, тебе пора выходить, Инга ждёт.
ИННОКЕНТИЙ. Мне здесь интереснее, я не хочу домой!
ГЕОРГ. Я здесь впервые. Последнего смотрителя в последний путь провожал, а на сам маяк так и ступил ни разу.
ИННОКЕНТИЙ. Вот журнал! Здесь вся история маяка. С ума сойти! Знаешь, какое историческое название этого места? Не Ржавый Камень, а вообще Альба Регия!
ГЕОРГ. На каком языке написано?
ИННОКЕНТИЙ. Латынь.
ГЕОРГ. Дитя, откуда ты?
ИННОКЕНТИЙ. Да в этом же всё и дело. Мне многое интересно, мне многого хочется, а меня за это бьют, шпыняют, ругают. Преподаватели оценивают не знания, а дисциплину, гимназисты ценят компанейство, а не личность. Разве так можно жить? Без просвета, без надежды, обсуждая лишь еду, соседей и погоду. Маленьким, я мечтал стать музыкантом, но это дорого, сказали родители, инструмент купить, обучение. Я подумал стать архитектором, в ответ та же экономика. И вообще, сказали они, станешь тем, кем мы скажем. Я смирился, пусть взрослые решают. Но мне же надо готовиться, время-то уходит, и я, естественно, настаивал на вердикте. Родители сказали, что я должен стать врачом. Отличное решение, не правда ли? И гуманизм тебе, пожалуйста, и финансовая отдача очень даже солидная.
ГЕОРГ. Поэтому ты выучил латынь.
ИННОКЕНТИЙ. Ну, конечно. И тут как-то случилась беда, заболела тётя, мамина сестра. Её доставили в больницу, но что-то там не то оказалось с документами. Тётю возили по всем больницам города и нигде не принимали. На пороге приёмного покоя последней она скончалась.
ГЕОРГ. Ужас.
ИННОКЕНТИЙ. Нет, Георг, не ужас, катастрофа! Меня потрясло то, что мимо неё, умирающей, ходили врачи. Мимо проходили. Ничто врачебное, ничто человеческое в них не восстало! Хорошо, нельзя внести больного в здание медицинского учреждения, но не помочь здесь, на улице, перед дверьми! Я слышал, объясняли, что ни один врач не рискнёт помочь больному, ведь тот может умереть и тогда его, доктора, будут судить. Зачем такая жизнь, где регламент важнее жизни и смерти? Это же не жизнь. Это имитация жизни. Я не хочу жить так, а коли по-другому нельзя, тогда зачем жить в принципе?
ГЕОРГ. В принципе жить не обязательно, живи на земле. А что это за музыкальные инструменты? Старые…
ИННОКЕНТИЙ. О! Жутко интересно. Тут, в журнале, записана легенда происхождения маяка. Их, таких, два. Ещё один где-то в Австралии, тут указаны координаты. И при каждом из них должно быть по оркестру. Небольшому, всего из пяти инструментов. Эти два оркестра, мистическим образом, ходят между людьми и своей игрой вселяют в них надежду. И покуда звучит музыка, горят два синих маяка, как глаза самой надежды, осеняют любовью человеческую жизнь…
ГЕОРГ. Сказки сказками, но тебе надо идти.
ИННОКЕНТИЙ. Я не хочу возвращаться!
ГЕОРГ. А придётся. Ты здесь уже неделю, а я до сих пор не сообщал о тебе, ровно на неделю дольше, чем положено.
ИННОКЕНТИЙ. Регламент…
ГЕОРГ. Как переводится Альба Регия?
ИННОКЕНТИЙ. Дословно выходит неказисто, но по смыслу что-то вроде белый королевский дворец или замок.
ГЕОРГ. Когда-то и я ушёл от людей именно из-за того, что привело и тебя на Ржавый Камень. Но ты пришёл, чтобы умереть, а я для того, чтобы жить. Понял?
ИННОКЕНТИЙ. Да. На Ржавом Камне хочется пропасть, а на Альба Регии хочется воспарить.
ГЕОРГ. Всё одно без пропасти не обойтись. Забавно, как в песне. Кларнет пробит, труба помята, фагот, как старый посох, стёрт, на барабане швы разлезлись… флейта.
ИННОКЕНТИЙ. Я мечтал стать трубачом! Как Луи Армстронг. Разговаривать на трубе, как он. Общаться с людьми музыкой.
ГЕОРГ. Красивое занятие.
ИННОКЕНТИЙ. Кто бы спорил. В легенде говорится, что музыканты оркестра постоянно подвергаются смертельной опасности. Так-то бы они невидимы, но на звук в них бросают камни и всё, что ни попадя.
ГЕОРГ. Злые колдовские силы?
ИННОКЕНТИЙ. Не-а, не угадал. Люди. Сами люди убивают надежду. Собственными руками. Когда в живых остаётся один музыкант, он возвращается на маяк и складывает инструменты. Синеглазый маяк гаснет. То же справедливо и для другого маяка. И так каждое столетие. Судя по журналу, в этом году юбилей молчания. Собрать бы оркестр! Я пошёл бы без разговоров. Потрясающая жизненная идея: дарить людям надежду. Тихо так, мирно, аккуратно, вежливо, даже нежно. 
ГЕОРГ. Ту песню сочинил Булат Окуджава. Он пел божественные песни, почти молитвы. Хотя почему «почти»… молитвы и есть.
ИННОКЕНТИЙ. Может быть, он музыкант этого оркестра?
ГЕОРГ. Вот уж нет. У барда не было ни голоса, ни сколь-нибудь приличного музыкального образования, и вообще едва бренчал на гитаре. Да-да, точно! Там же так дословно и поётся: «Надежды маленький оркестрик под управлением любви».
ИННОКЕНТИЙ. Значит, легенда не врёт!
ГЕОРГ. Что-то у меня сегодня ум за разум заходит, почти не соображаю. Похоже, голова в уме до сих пор пересчитывает все камни, по которым ударилась, пока я падал со скалы. Возможно, мне нужен был бы доктор, но у меня наверняка окажутся проблемы с регламентом, а ты решил отказаться от медицинской практики.
ИННОКЕНТИЙ. Не надо язвить, взрослый человек, а так с ребёнком разговаривает, просто неприлично.
ГЕОРГ. Ладно, друг мой Иннокентий, идём. Попрощаемся и расстанемся. Альба Регия, говоришь? А мы говорим: Ржавый Камень. Не верь глазам своим.
ИННОКЕНТИЙ. Глаза-то не при чём. Просто нельзя доверять картографам, они врут. Ты знаешь, например, что Америго Веспуччи, в честь которого континент назван Америкой, в жизни своей не выходил в море, а был потомственным нотариусом.
ГЕОРГ. Ты точно это знаешь?
ИННОКЕНТИЙ. В гимназии говорили…
ГЕОРГ. Не верь ушам своим.
ИННОКЕНТИЙ. Про то, что никому нельзя верить, это мне уже родители рассказали. Ты говоришь: не верь ни глазам, ни ушам. Но верить-то надо! Или остаётся одна только надежда?
ГЕОРГ. Не знаю. Пойдём отсюда, Иннокентий, пойдём.


ДВОР
Из лесу входит Анна. Из дому входит Инга, с дорожной сумкой.

ИНГА. Так и знала.
АННА. И не сомневалась.
ИНГА. И?
АННА. Где?
ИНГА. С парнишкой на маяке.
АННА. С парнишкой?
ИНГА. Тот, что спрыгнул со скалы. То ли Бог не дал разбиться, то сам ангел. Сейчас поведу его на электричку, сумку собрала. Я так понимаю, облом приключился с побегом в люди? Даже не мечтай вернуться к нему, съем голыми руками.
АННА. Георг – хозяин, он решает.
ИНГА. Он уже решил.
АННА. Приключился. Вон они, идут.
ИНГА. В гостевом домике остановишься, нечего в чужой семье свои шмотки перетряхивать.
АННА. Злопамятная стерва.

Входят Георг с Иннокентием.

ГЕОРГ. Инга, фотографии для издательства не забыла?
ИНГА. Иннокентий, вперёд, за мной. Возьми сумку с едой и твоей одеждой, в поезде переоденешься. Конечно, взяла. Я решила отправить их экспресс-почтой, доставят в лучшем виде. Об увольнении уведомлю по скайпу, из интернет-салона. А сама выпровожу пострелёныша и тут же обратно, домой, к тебе.
АННА. Здравствуй, мальчик, я – Анна, жена Георга.
ИННОКЕНТИЙ. Как?
ИНГА. Бывшая. Тут часто ходят-бродят всякие-разные из прошлого. Забудь.
ИННОКЕНТИЙ. Всё равно, здравствуйте.
АННА. Доброе утро, Георг.
ГЕОРГ. А вот это вряд ли, Анна. Всё, идите.
ИНГА. Так я всё правильно решила?
ГЕОРГ. Твоя жизнь, ты решаешь.
ИНГА. Наша жизнь! Семейная. Мы решаем. Да?
ГЕОРГ. Да.
ИННОКЕНТИЙ. Ладно, я пошёл, не люблю телячьи нежности, сейчас как начнут вылизывать друг друга. Всем привет. (Уходит.)
АННА. Бывай, сынок.
ГЕОРГ. Инга, не упускай его из виду.
ИНГА. Вот гадёныш, после таких слов, какие могут быть поцелуи. Какие-какие, а вот такие. (Целует Георга.) Всё, побежала. (Уходит.)
ГЕОРГ. Счастливо!
АННА. А я, когда сбежала, чуть не вернулась, готова была ночью бежать сюда через болота. Увидела Якова, с которым ты утром встречался здесь, на этом месте, вспомнила, что Стас говорил, будто бы Инга слышала выстрелы… Так испугалась за тебя!
ГЕОРГ. Созвонились же, всё путём. Правда, звонил Стас.
АННА. А ответила ему Инга.
ГЕОРГ. Хотя ты звонила мне. Поговорили. Забавно.
АННА. Скоренько это ты с Ингой.
ГЕОРГ. Намного медленнее, чем ты со Стасом.
АННА. Стас – мой супруг!
ГЕОРГ. Интересный мальчишка, Иннокентий. Живой такой.
АННА. Ты же на маяк – ни ногой.
ГЕОРГ. И не пошёл бы, но он там обосновался. Инга покрывала. Иннокентий раскрыл на маяке тайну. Оказывается, я живу не на Ржавом Камне, а в цитадели Альба Регия. По смыслу, Альба Регия – не то, чтобы начало начал, но в принципе и есть начало. Чего-то нового. Забытого старого, но живого.
АННА. Поначалу было замечательно. Потом оказалось, что я вернулась не к людям, а в ад. Следует же восстановить права на проживание. Сбор подтверждающих документов… О, это праздник кошмара. Мэрия, полиция… и так далее, и тому подобное. Можно было бы поручить всё юридической конторе, но за очень большие деньги. И ясно одно: никто тебе заранее не верит, а доверять не будет никогда. Это не жизнь, а если жизнь, то мне она, такая, не нужна. Хорошо у зверей, пришёл проситься в стаю, они присмотрелись, если надо подрались, и – вся любовь.
ГЕОРГ. Могут и загрызть.
АННА. Не ври.
ГЕОРГ. Да, ты права, они просто прогонят. Но загрызут, если будешь настаивать.
АННА. Смотри, кто-то идёт на скалу!
ГЕОРГ. Где ты видишь? Точно. Я побежал.
АННА. Так что – со мной, Георг?
ГЕОРГ. Разведи костёр, ты же знаешь, чай с дымком – самый животворящий на свете напиток. (Уходит на скалу.)
АННА. Можжевеловый. Пусть в гостевом, зато в домике. Где же у меня были можжевеловые ветки… А, да! Надеюсь, тут ничего ещё не переставлено… (Уходит.)


СКАЛЬНЫЙ ВЫСТУП
У края стоит Яков. Входит Георг.

ГЕОРГ. Один вопрос! Не желаешь ли чаю? Предлагаю выпить чаю. На травах, сам собирал.
ЯКОВ. Не откажусь. Дай мне моё, выпьем чаю и разойдёмся.
ГЕОРГ. Нет у меня записей, я не веду архив. Ты душевнобольной осёл.
ЯКОВ. Я спалю твой дом, дотла.
ГЕОРГ. Нет слов. Отойди от края. Или хочешь, чтобы я тебя столкнул со скалы.
ЯКОВ. Не хочу.
ГЕОРГ. Тогда в чём дело?
ЯКОВ. Отдай архив и разойдёмся.
ГЕОРГ. Я бессилен перед человеческой тупостью.
ЯКОВ. Стой. Я тебе приказываю: стой!
ГЕОРГ. Он ещё и приказывает! Отойди от края и давай, так и быть, побьёмся.
ЯКОВ. Неужели бумажка дороже жизни?
ГЕОРГ. Ровно то же я хочу спросить у тебя.
ЯКОВ. А, значит, я прав, записи есть.
ГЕОРГ. Всё, достал. Видимо, глотку упоротого быдла можно заткнуть только смертью. Хочешь биться на краю, пусть так.
ЯКОВ. Ты – всерьёз?
ГЕОРГ. А ты думал тебе просто так позволят уничтожить свой дом?
ЯКОВ. Я думал, ты добрый гуманист, а ты живого человека готов убить!? Не могу поверить, ты и есть тот самый Георг!? Почти святой, отвративший от самоубийства тысячи человек! О тебе слагают стихи, в честь твою называют детей, в храмах всех религий за тебя возносят молитвы, а ты – убийца!?
ГЕОРГ. Всё, перестаю понимать, что происходит…
ЯКОВ. Хорошо, буду вежлив, если дело в этом и это спасёт мне жизнь. Уважаемый Георг, пожалуйста, дай мне то, о чём я умоляю, на коленях прошу… вот.
ГЕОРГ. Фантасмагория… я сошёл с ума!?
ЯКОВ. Не дашь?
ГЕОРГ. У меня нет.
ЯКОВ. Ну, на нет и суда нет. Правда, есть приговор. Смертный. Эй, выходи! Если тебе есть, что сказать этому человеку, давай, самое время. Если нет, просто пали, и – вся любовь.

Входит Феликс, с ружьём.

ФЕЛИКС. Привет, Георг. Помнишь меня?
ГЕОРГ. Я никого не запоминаю. Нет. Хотя… Лет десять назад. Многодетный отец!
ФЕЛИКС. Одиннадцать лет.
ГЕОРГ. Феликс?
ФЕЛИКС. Да. Я. 
ЯКОВ. Его он помнит, а меня нет! А ведь я позже пришёл.
ФЕЛИКС. Его не вспомнил? Правда, что ли! Класс. Приятно.
ГЕОРГ. У тебя тогда неординарный кризис случился.
ФЕЛИКС. И это помнишь? А я забыл. Напомнишь?
ГЕОРГ. Ты отказался от всех вредных привычек: пьянки, гулянки, курево. Спустя где-то год, впервые осознал, что глядишь на мир трезвым взглядом…
ФЕЛИКС. И обомлел. Точно. Ворох обязанностей и никаких прав. Полная безнадёга. Благодарю, что помнишь.
ГЕОРГ. Со мной такого почти не бывает.
ФЕЛИКС. Тем более. Я там стоял, слушал. В чём вопрос-то, Яков?
ЯКОВ. Ты свой вопрос задавай, мой тебя не касается.
ФЕЛИКС. У меня нет вопросов.
ЯКОВ. Ну, тогда приводи приговор в исполнение.
ФЕЛИКС. Я тебе не палач, а ты мне не хозяин.
ЯКОВ. Что-что? Ты с кем разговариваешь, раб!
ФЕЛИКС. Слыхал? Он думает, что держит бога за бороду. Знаешь, в чём дело? Неделю назад я в тебя стрелял и у него есть вещественные доказательства, даже видео. И теперь угрожает сдать меня за покушение на убийство, если я тебя не убью на самом деле. А сам не хочет руки марать. Ты же сам орал, что Георг – святой, а как можно замараться о святость?
ЯКОВ. Ты чего несёшь?
ФЕЛИКС. Короче, или сам, или никто.
ЯКОВ. Ага, бунт!?
ФЕЛИКС. Дурак какой-то. Бунтуют рабы, а я свободный человек.
ЯКОВ. Посмотрю я на твою свободу, когда тебя повяжут.
ФЕЛИКС. Меня не повяжут.
ЯКОВ. Почему?
ФЕЛИКС. Потому что я не хочу. И не в тебе дело, Яков, отойди, дай пообщаться с человеком, уже если он выжил. Грубиян. Давно тебя шлёпнул бы, да было страшно интересно, какая у тебя претензия к Георгу.
ЯКОВ (достаёт телефон). Вот телефон! Стоит нажать кнопку и вся информация о тебе тут же уйдёт по назначению.
ФЕЛИКС.  Здесь мобильники не работают.
ЯКОВ. У меня спутниковая связь, баран, не человеческая!
ФЕЛИКС. Ладно, только на кнопку жать придётся в полёте, если не замолчишь.
ЯКОВ. Хамло…
ФЕЛИКС. Уйди, мешаешь говорить. (Сталкивает Якова в пропасть.)
ГЕОРГ. О, небо…
ФЕЛИКС. Там нет неба, там пропасть. Держишь Бога за бороду, нет проблем, держи, но меня-то ты ни за что не ухватишь, потому что я не Бог и панибратство не люблю.
ГЕОРГ. А если он всё же нажмёт кнопку?
ФЕЛИКС. И что. Пусть жмёт. Так о каком архиве вы толковали?
ГЕОРГ. Которого нет. Якову втемяшилось, что я веду записи про каждого, кто пьёт со мной чай.
ФЕЛИКС. А ты ведёшь?
ГЕОРГ. Да нет же! Нет! Мне это не нужно! Я не учёный, не писатель, я здесь просто живу!
ФЕЛИКС. Ну, и сказал бы ему, как мне сейчас.
ГЕОРГ. Так я и сказал!
ФЕЛИКС. Не поверил. А зря. Мог бы жить. Я вот тебе сразу поверил. Я человека по голосу очень точно распознаю. Вот пусть теперь и варит головой, что хуже, когда мысль втемяшивается или камень.
ГЕОРГ. Крутоват ты, однако.
ФЕЛИКС. А как же, я же – народ. Потерпел, сколько мог, дождался удобного момента и ответил. Я почему в тебя стрелял-то в прошлый раз. После твоего чая, вернулся домой. Всё нормально. Ещё одного дитёнка с женой забубенили сдуру. А чего, больше-то ничего толкового и полезного сами-то сотворить не умеем, так хоть родить. Там ведь ещё и деньжат родное государство за производство граждан подбрасывает. Старший уже тогда подключился к финансированию, он у нас хороший, правильный. Как и весь выводок. Школа-то моя серьёзная, безо всяких там психических докторов, ремнём по заднице и – вся любовь. Но только по делу. Ребёнок всегда понимает, когда по делу, а когда несправедливо. Пусть не сразу, но с возрастом обязательно поймёт и оценит.
ГЕОРГ. Может быть, чаю?
ФЕЛИКС. Не, не надо уходить со скалы. Так-то бы хорошо, но нет. Вернулся отсюда, то да сё, прибился продавать яблоки на рынке. Начал со своих, потом соседи попросили, знакомые. Стою, торгую. И вот в один проклятый день подходит мужик. Точнее, мужчина, в смысле не как мы с тобой, не сермяга. И всё бы ничего, но куртка у него кожаная. Мне потом объяснили, мол, из лайки. Да оно и так видно, что не дешёвка, глаз бьёт! А сам ищет цену пониже. У меня, как раз, ниже всех, по сороковнику. Мне, говорит, сладкие нужны, кислотность в желудке высокая. На, отвечаю, пробуй. Он попробовал, говорит, класс, беру три килограмма. Только у тебя, говорит, здесь разные сорта в кучу, выбери сладкий сорт. Меня аж захолонуло. Мало, что у всех от полтинника и выше, так ему ещё и выбирай. Я тебе что, едрёна вошь, нанимался? Я так и отвечаю, только без грубости и выражений, мол, не буду выбирать, сложу все подряд. Он, говорит, как? А куртка кожаная, аж блестит. Как, говорит, я за мои деньги хочу взять то, что мне нужно. Я отвечаю, что за сороковник и дуст – сахар. Он распсиховался, раскраснелся, ушёл. Вернулся, а я-то же не вижу, с соседками по торговле общаюсь. Он и услышал, как я опять про его наглость рассказываю и говорю, мол, терпеть не могу таких, ходят тут, выбирают. Он на меня как налетел. Словами, конечно. Я почти смолчал в ответ, а что тут скажешь, не объяснишь ведь, что я прав. Просто сказал, что он на выбор может купить те же продукты, только в другом ряду, но за восемьдесят. Он аж задохнулся. Ушёл. А потом слышу, сирена «скорой помощи», к главному входу. Слух моментально прошёл, человек умирает. Я – туда, интересно же. Гляжу, точно, так и знал, лежит на земле эта чёртова лайковая куртка. Люди толкуют, что гипертонический криз. И тут объявили, что умер. Куртку с психом на носилки и – в морг. Я-то бы яблоки распродал, всё как надо, но в голове – тупик. Уж кто-кто, а я-то понял причину смерти. И – всё. Перемкнуло. Совесть молчит, про душу давно даже и не поминаю, видимо, здесь, на скале в прошлый раз потерял. А ум - в тупике! Ни вперёд, ни назад, ни в какую сторону никак не выйдет. Я ж ни общаться с людьми, ни работать не могу. Хожу задумчивый, неинтересный. Один тупик, причём, чёрный и блестящий, как кожаная лайковая куртка, только не знаешь, где молния, чтоб расстегнуть. Жена меня отвела к знакомой психологине. Врач у нас в поликлинике, старая, опытная, и без медицины на метр под землю правду видит. Давай, говорит, по науке выходить из тупика. То есть, будем искать причину психического ступора в детстве. Давай, мол, отматывать киноплёнку жизни в обратном направлении до самого младенчества. Хорошо, мотаю, как сказано. Дохожу с памятью до скалы и всё мне стало понятно. Причина ступора – ты, Георг. Я так и сказал доктору, нечего, мол, нам, с тобой, делать в моём детстве, причина обнаружена, осталось принять меры. Про меры не сказал, а понял. Знаешь, в чём ты виноват передо мной? Знаешь!?
ГЕОРГ. Предложил чай.
ФЕЛИКС. Точно. Знаешь. Ведь после возвращения со скалы, ничего не переменилось. Я-то бы рад и даже сдвинулся с мёртвой точки, типа стану жить по новому, насыщенно, с любопытством. А вокруг-то не изменилось ничего. Гляжу на жизненные проблемы, решаю насущные задачи, а сам соображаю, что ничего этого не было бы, стоило всего лишь спрыгнуть в пропасть. И ведь стоял же на краю, стоял! Нет, едрёна вошь, не желаешь ли чаю. Нужен он мне был, как же. Ты заставил меня испугаться. Ужаснуться смерти заставил. А мне-то ведь было уже всё равно. И равновесие нарушилось. Я решил, что ты виноват. Живёт тут, спасатель хренов, без спросу. Стрелял. Выбрал момент, чтобы ты упал со скалы, куда никто и никогда не спускается. Сам рассказывал. Там же, небось, свалка костей. И ты вдруг пошёл к морю. Я шарахнул, ты рухнул и скатился под откос. Я был уверен, что всё. Собираюсь, такой, жду просвета в уме, причины-то торчать в тупике больше нет. А он стоит. Стоит, гад, чёрный, блестящий, без замка! Потом Яков врезал мне по башке, вырубил, чтобы изъять улики и документы. Оказывается, выслеживал меня. Он-то и рассказал, что ты жив. Потом стал унижать, мол, я – раб, а он – господин. Плевать, проехали, никчёмный человечишка был. И была неделя. Между той стрельбой и сегодняшним днём. Я ни с кем не разговаривал. Бился о тупик, аж искры из мозга, хоть прикуривай. Так ничего и не высветилось. Осталась первая и единственная, что надо было сигать. То есть не ты виноват, а я сам. Когда слушал Якова, его претензию, утвердился в данной мысли. Какая сволочь мне её дала…
ГЕОРГ. У тебя же дети.
ФЕЛИКС. У меня!? Вот это новость! Они не у меня, они у государства. Я их только родил, а дальше я всего лишь комбинат бытового обслуживания очередного гражданина, с которым государство, что захочет, то и сделает, и у меня разрешения не спросит. У гражданина – да, есть всё, кроме одного: нет человека. Тебе ружьё нужно?
ГЕОРГ. Феликс, не торопись действовать…
ФЕЛИКС. Ну, не нужно и не нужно, тогда в нужник его. (Бросает ружьё в пропасть.) Хотел пожать руку, но, боюсь, не сдержусь, утащу за собой. Бывай, Георг, слушай людей, ты умеешь выслушивать, слышишь нас. Правда, поздно. Тебе не здесь нас встречать бы, а где-нибудь во дворе, когда мы в песочнице копаемся, а лучше в роддоме, пока не родились. Прощения не прошу, я перед тобой ни в чём не виноват. Ты сам здесь оказался, просто не надо стоять на дороге. И перед курткой сволочной я тоже не виноват. Прав я, во всём прав. Классное ружьё, дорогое, с оптикой. Жалко. Как думаешь, догоню? Я же тяжелее, скорость выше. Попробую. (Ступает в пропасть.)
ГЕОРГ. Феликс… Ещё один. Яков. Неужели нельзя как-то по-другому, не так. Безнадёжное занятие - вставать на пути идущего в пропасть. Не все пьют чай, да ведь вот же и он, оказывается, не всем впрок. Ну, да как-то же что-то же надо же делать, когда по-другому никак нельзя. Есть как есть. И – вся любовь. (Уходит.)


ПЕРЕЛЕСОК
День. Инга и Иннокентий переходят болото.

ИНГА. Всё, вышли на берег! Привал, здесь сухо, падаем.
ИННОКЕНТИЙ. Ну, знаешь, ты просто ненормальная. Зачем было переть через болото, когда есть обходный путь.
ИНГА. Его нет.
ИННОКЕНТИЙ. Как нет, я по нему шёл на Ржавый Камень.
ИНГА. Для молодого здорового человека обходных путей не бывает.
ИННОКЕНТИЙ. Сама еле жива, а воспитывает. Я тебе не мальчик.
ИНГА. Не мальчик, не мальчик. Сильный, надёжный. Спасибо, что вытащил из трясины. Жаль, нет времени развести костёр, просушиться.
ИННОКЕНТИЙ. Инга, ты – поразительная девушка, удивительная. Добрая, тактичная, интеллектуальная.
ИНГА. И?
ИННОКЕНТИЙ. Пожалуйста, отпусти меня обратно.
ИНГА. Уже говорили.
ИННОКЕНТИЙ. Мне нужно на маяк.
ИНГА. Проехали.
ИННОКЕНТИЙ. Легенда покоя не даёт. А ведь можно же проверить на достоверность, поставить как бы эксперимент, а потом я уеду домой. Георг не узнает, я по-тихому.
ИНГА. Нет.
ИННОКЕНТИЙ. Я тебе расскажу легенду и ты проникнешься…
ИНГА. Всё! Молчи. Я устала, хочу тишины и покоя на пять минут.
ИННОКЕНТИЙ. Одета, как чёрт-те что, грубит, меня принижает, а сама такая красивая, как сама красота.
ИНГА. Так-так, ты о чём?
ИННОКЕНТИЙ. О тебе.
ИНГА. Ой. Я прямо даже не знаю, что сказать.
ИННОКЕНТИЙ. Молчи. Ты же хотела тишины и покоя, отдыхай. Я скажу. Дико видеть в грязных комариных болотах подобное совершенство. Ты ведь и человек потрясающий, иначе видели бы тебя здесь, как бы не так. Удел красавицы – царские дворцы, океанские яхты, воздушные пути.
ИНГА. Придётся развести костёр. Быстренько собери валежник.
ИННОКЕНТИЙ. Легко! Но дрова сырые. (Собирает ветки.)
ИНГА (разбирает рюкзак). Для растопки у меня всё с собой, в рюкзаке. А большой огонь нам и не нужен. Выхода нет, подсушим промокшее, переоденемся. Так на чём ты остановился?
ИННОКЕНТИЙ. Восхищаюсь, но не понимаю, зачем тебе Георг? Старый, предсказуемый болотный лунь. Ровесник моего деда. Не сегодня-завтра его не станет и тебе всё одно возвращаться. Нельзя, чтобы женская красота гнила в топях. Сама красота не позволит, выведет тебя отсюда, как миленькую. Милая… Инга…
ИНГА. Не сходи с ума.
ИННОКЕНТИЙ. Уже.
ИНГА. И?
ИННОКЕНТИЙ. И вот. (Целует Ингу.)
ИНГА. Вот это поцелуй! Я летала… где-то…
ИННОКЕНТИЙ. Я там тоже был.
ИНГА. Где?
ИННОКЕНТИЙ. Где-то.
ИНГА. Над Балтикой была, точно знаю. Обожаю моё море, зелёное, бурое, в белых кружевах. Моя волшебная родина. Какие болота, бог с тобой. Лично я болот не замечаю живу морем. Королевское море. Море королей.
ИННОКЕНТИЙ. Альба Регия.
ИНГА. Что?
ИННОКЕНТИЙ. Прости, королева, я всё ещё лечу.
ИНГА. Ничего себе гимназист… хорош. Хорошо!!!
ИННОКЕНТИЙ. О, да… ооо!!!
ИНГА. Что значит Альба Регия?
ИННОКЕНТИЙ. Маяк на Балтике. Но ты не хочешь слышать легенду.
ИНГА. Не хочу. Ох, как ты не прост. То ли рыцарь, то ли пройдоха. Уже многое можешь, но ещё ничего не умеешь. Со временем, скоро-скоро, научишься. Без меня. Потому что покуда я жива и любима, до последнего вздоха я буду с ним. Он мой. Нежный, строгий, мудрый ребёнок… мой мальчишка Георг. Я дышу не болотом – Георгом, я вижу не трясину – Георга, я жажду не протоки – Георга. Не надо, не говори. Быстренько облачаемся в чистое и сухое, нам дальше. Благодарю за привал, никогда не забуду. Но привал – не дом, встреча – не жизнь. Ты - чудный юноша, станешь обалденным мужчиной и непременно построишь для своей единственной красавицы дворцы и яхты с самолётами, а сейчас, будь добр, шагом марш на электричку. Ничего не говори. Потом скажешь. Может быть, даже поговорим. А сейчас пошли. Пожалуйста, молча. (Уходит.)
ИННОКЕНТИЙ. Чудо. (Уходит.)


ДОМ
Ночь. Свет погашен. Долгий громкий стук в дверь. Из спальни выходит Георг.

ГЕОРГ. Кто? Кто? Зачем? Ох, Аня-Аня… (Отпирает дверь.)

Входит Анна. 

АННА. Свет включи! Сама включу. (Включает освещение.) Я пришла занять моё законное место.

Из спальни входит Инга.

ИНГА. Слыхал!? Больная, что ли, совсем.
АННА. Здесь мой дом. Твоё место в гостевом. Выметайся.
ГЕОРГ. Аня, давай, не будем устраивать глупых историй.
АННА. Я требую, чтобы она ушла. Выметайся! Или буду говорить по-другому. (Вынимает из-под полы нож.)
ГЕОРГ. С ума-то не сходи! Убери нож, сейчас же.
АННА. Пусть убирается.
ИНГА. А я уже убралась, пол выметен, посуда перемыта, постельное бельё перестелено. (Достаёт из-за печи топор.)
ГЕОРГ. Инга, поставь топор обратно!
ИНГА. Ещё чего, с дикими тварями по-другому нельзя, не понимают. Не я первая!
АННА. Давай, кто кого…
ГЕОРГ. Вы что творите? Вы меня за кого держите! Всю жизнь не подпускал женщин, только дал слабину и – на, получи, фашист, гранату. Немедленно прекратить.

Стук в дверь.

ИНГА. Ещё не все тараканы из щелей повылазили?
ГЕОРГ. Да? Кто? Входите!

Входит Стас.

СТАС. Доброй ночи. Едва добрался. Я так понимаю, вы тут веселитесь, озоруете. Неплохо устроились.
АННА. Плохо.
СТАС. Кому?
АННА. Мне плохо.
СТАС. Чего вдруг?
АННА. Без тебя плохо мне…
СТАС. Слава богу, хоть одна хорошая новость.
АННА. Где ты был так долго! Я чуть с ума не сошла! Почему ты не приходил?
СТАС. А должен был?
АННА. Да! Ты же знаешь, я не могу быть одна, не могу! Мне просто нельзя быть одной. Потому что одной меня нет. Я не чувствую себя, когда рядом со иной никого нет. Когда нет тебя… Я поплачу, ладно? Просто поплачу, и мне станет легко. И всем тоже. Не обижайтесь. Просто поплачу. Обними меня, сволочь! Гулёна!
СТАС. Нож положи.
АННА. Какой нож? А, это. Откуда он у меня. Наверное, что-то хотела порезать, пошинковать. Не нужен он мне, этот ваш нож. (Отбрасывает нож.) Стасик…
СТАС. Иди ко мне, голуба моя… (Обнимает Анну.)
ГЕОРГ (подхватив нож). Инга, поставь на место.
ИНГА. Что? А, да, конечно. (Убирает топор за печь.) Со сна лезет всякая дурь…
СТАС. Анюта моя, устала…
АННА. Не лезь, плакать мешаешь.
СТАС. А что у вас с маяком? Опять заработал?
ГЕОРГ. Что?
СТАС. Так я ж время не рассчитал, тьма как навалилась, думал, сгину в болоте. И вдруг вижу свечение.
ИНГА. Глянь в окно, Георг! Синий свет…
СТАС. Северного Сияния, по-моему, на Балтике не бывает… да оно и цвета другого, я видел. Выхожу, гля, а это маяк.
ГЕОРГ. Инга, ты точно посадила Иннокентия в поезд?
ИНГА. Как ты наказал, не спускала глаз, покуда полный ход не наберёт.
ГЕОРГ (одеваяь). Я – на маяк.
ИНГА. Думаешь, Иннокентий!? Вот пострелёныш… Я – с тобой. (Одевается.)
ГЕОРГ. Стас, Аня… вы тут побудьте. Если что… сами разберётесь.
АННА. Да всё нормально, Георг, мы в гостевом домике, у меня, обустроимся. Ты прости, не знаю, что нашло… прости.
ГЕОРГ. Всё нормально.
ИНГА. Может, маяк какие-то лучи испускает, что на мозг воздействует?
АННА. У меня с мозгом всё в порядке.
ИНГА. Не на мозг, не на мозг, воздействует на сознание.
АННА. Такое да, может быть.
ГЕОРГ. Пойдём. (Уходит.)
ИНГА. Уже-уже. (Уходит.)
СТАС. Присядем? У меня ноги отваливаются.
ИНГА. Пока не отвалились, пойдём домой. В этом доме не хочу здесь быть, не могу. Чужой. (Уходит.)
СТАС. Кто бы спорил. (Уходит.)


МАЯК
В комнате Иннокентий играет на трубе. Входят Георг и Инга.

ГЕОРГ. Он ещё и трубит!
ИНГА. Эй, ау, мы здесь.
ИННОКЕНТИЙ. А что, в доме слышно, что ли?
ГЕОРГ. Как ты включил маяк?
ИННОКЕНТИЙ. Я!? Я включил только свет в комнате. Ох, мама моя рОдная, смотрите, труба стала новой! Сработало! Чудо.
ГЕОРГ. Не пори чушь, зубы заговариваешь. Ты должен был уже быть дома.
ИНГА. О, кларнет. Мой инструмент…
ИННОКЕНТИЙ. Не ори на меня. Какая разница, когда уеду, сегодня или завтра.
ИНГА. Пробитый. Нерабочий наверняка.
ИННОКЕНТИЙ. Да хватит на меня смотреть волком, Георг! Не мог я уехать просто так. Я обязан был провести эксперимент. Неужели маяк зажёгся! Как написано в журнале…
ИНГА (играет на кларнете). Звучит, как ни странно.
ИННОКЕНТИЙ. Смотри, пробоины не стало!
ИНГА. Что за фокусы…

Входят Анна и Стас.

СТАС. Решили заглянуть на огонёк, не спится нам.
АННА. Что здесь такое… Очуметь.
СТАС. Фагот! Настоящий?
ИНГА. Только не говори, что умеешь фаготить.
СТАС. Сейчас-то вряд ли уже, конечно.
АННА. Флейточка!
СТАС. Стёртый совсем. Бывалый инструмент. А когда-то пукал, да, в детстве.
АННА. Мы же познакомились в детской музыкальной школе. С тех пор вместе.
ИНГА. С небольшим перерывчиком.
АННА. Перерыв – не конец. А ну-ка, вспомнит ли аппарат инструмент
ИННОКЕНТИЙ. Пауза – не кода!
АННА (играет на флейте). Годится.
СТАС. А зачем сдерживаться, ну-ка. (Играет на фаготе.) А!? Эту песню не задушишь, не убьёшь.
ИННОКЕНТИЙ. Посмотрите на инструменты!
СТАС. Чего?
АННА. Как из магазина!
СТАС. И мой нигде не потёртый…
ИННОКЕНТИЙ. Срабатывает!
ИНГА. Колись, парень, что происходит.
ИННОКЕНТИЙ. В двух словах не объяснишь. А давайте, попробуем залабать тутти! Ноты в футлярах лежат. Без композитора, без названия, у каждого своя партия.
АННА. Тоже мне, капельмейстер.
ИНГА. Георг, что за история происходит?
ИННОКЕНТИЙ. История! Она и происходит, история!
ГЕОРГ. Странное дело. Но тут Иннокентий прав, чего объяснять, если оркестр не сложится, не зазвучит. Похоже, барабан для меня. (Стучит в барабан.) Я-то ведь нигде не музыкант, хорошо, что барабану ноты не положены.
ИННОКЕНТИЙ. Ещё как положены, вон они, на пюпитре.
ГЕОРГ. Да ладно, барабанить по нотам?
СТАС. А ты, как думал. Радуйся, что нет тарелок, привинтили бы сейчас сверху и шарахал бы на двух инструментах одновременно.
АННА. А на обоих по нотам.
ИНГА. Ну так что, играем или где! Капельмейстер, маши уже.
СТАС. Махайте на нас, маэстро, махайте.
ГЕОРГ. А барабан тоже обновился. Ох, чует моё сердце, не зря мы здесь, не зря. Давай, Иннокентий, командуй.
ИННОКЕНТИЙ. Сначала подстроим инструменты. Прошу.

Все играют.

ИНГА. Анна, чуть выше.
АННА. А может, ты ниже?
СТАС. Девчата, не ссорьтесь.
ИННОКЕНТИЙ. Инга, ты высишь. Подправь. Георг, позвучи, только тихонько.
ГЕОРГ. Меня тоже можно настроить?
ИНГА. Всего лишь подстроить. Вон тот вентиль, по часовой стрелке, чуть-чуть.
СТАС. Я сделаю.
ИННОКЕНТИЙ. Так-так. Теперь все позвучим. По-моему, нормалёк. Темпоритм указан, менять не смею. Готовы? Ну, господа музыканты, грянули.

Оркестр играет.