Алика. Главы из повести без названия

   Глава 22
   
  Танец - это почти объяснение в любви.
  Ф. Достоевский
   
   
   Кажется, тут не подавали горячительного. Только горячее. Огромный самовар, сияя зеркальным боком, как латник в парадном одеянии, взгромоздился на стойку и пылал так, что, казалось, будто даже здесь, за три столика, ощущается его жар. Музыканты тихонько пиликали, сбившись в кучу: настраивали инструменты. Конкордатс заказал большую чашку чаю и кусок пирога с брусникой. Достав из сапога флягу, плеснул в кружку светло-коричневой пряно пахнущей жидкости и сделал несколько неспешных глотков. Тепло побежало по телу.
Он вдруг почувствовал, что устал. Было так хорошо сидеть здесь одному ничего не хотеть и грустить. Ни о чем. Просто для настроения. Думать о том, что никто по-настоящему его не любит, вспоминать какие-то случайные фразы, сказанные близкими людьми, которые можно было бы истолковать, как небрежные или нелюбезные по отношению к нему. Краем глаза он увидел в зале Ерофеича, но не обрадовался, а сделал вид, что не заметил, потому что тот мог пригласить его к себе или подсесть, а ему этого не хотелось. Не то настроение. Впрочем, тот, кажется, не очень и нуждался в чьем- либо обществе, поскольку был не один, а с симпатичной молодой особой, правда, Конкордатс заметил это не без злорадства – особа та была почти на полголовы его выше.
   Как-то незаметно, почти без перехода, разрозненные звуки вдруг слились в мелодию, и от оркестра поплыла музыка: нежная, грустная, серебристая. Однако в этой грусти не было уныния и на душе у Конкордатса просветлело. Заиграли бликами трубы, создавая настроение преддверья праздника. Именно преддверья. Кануна. Когда еще не радость, а предвкушение радости. Когда хорошо уже от мысли, что самое главное впереди, завтра, а завтра это еще далеко! И не тяготит потому душу понимание того, что завтра уже наступило, и не тревожит еще мысль о том, что праздник идет к концу. Радость в полнакала...
Конкордатс плыл на волнах мелодии, покачиваемый легким, едва заметным ритмом. Мимо него статный молодой человек провел за руку девушку... Начались танцы. Конкордатс посмотрел им вслед. Ему захотелось так же вести за собой через зал на глазах у всех послушное, изящное существо, сжимать тонкое девичье запястье, ощущая нервный возбужденный пульс. Преддверье танца. А потом... Головка в обрамлении мягких возбуждающе пахнущих волос, искорки в глубине затуманенных глаз, вспыхивающие от соприкосновения взглядов, обоюдная неловкость и неловкая ее попытка спрятаться от партнёра в его же плече. Преддверие любви...
 Он задумался и не заметил, как сменилась мелодия, не услышал произнесенных с эстрады слов... Легкая тень легла на столик Конкордатса. Он поднял глаза. Перед ним, чуть наклонив голову, стояла девушка. Высокая, стройная, с тонкими запястьями, и напряженно-взволнованным взглядом затуманенных глаз. Та, что была только что с Ерофеичем. Он не сразу понял, чего она хочет, и только чуть склоненная головка и тревожное ожидание в глазах, словно воскресили утонувшую уже в мозгу фразу, произнесенную музыкантами: "Белый танец". Он отстегнул плащ, который тут же с шумом обрушился у него за спиной, и, обойдя стол, бережно принял ее ладошку. Танец был ему совсем не знаком, однако он быстро приноровился к незамысловатым движениям, словно вспомнил, тем более, что партнерша умело повела, и он положился на ее умение. Раз-два-три, раз-два-три, - отсчитывал кто-то невидимый внутри.
   - Ты хорошо двигаешься, Конкордатс, - улыбнулась она и подбодрила его своей улыбкой.
   - В поединках без этого нельзя... Ты знаешь мое имя?
   - Знаю, - ответила она тихо.
   - А я не знаю твоего...
   - Алика...
   И они замолчали. Но не было неловкости в том молчании, будто молчали они об одном. Время от времени он ловил ее взгляд, смущая ее этим, и тогда она спряталась от него у него же на плече. И он тихонько коснулся ее волос губами. О, если женщина приглашает на белый танец, это многое значит!
   Он собрался проводить ее к столику. Его немного смущало, как отнесется к их танцевальному партнерству Ерофеич. Но она покачала головой: "я ухожу" и, махнув на прощанье Ерофиечу, картинно пившему чаек с блюдца, установленного на короткие растопыренные пальцы, направилась к выходу.
   - Я провожу! - сказал Конкордатс. Она кивнула не оборачиваясь.
   Он вернулся за плащом и вышел следом.
   - Прохладно. - Сказала она. - Ветер...
   И тотчас вдруг в лицо ему ударило сыростью, и мелкие капли стегнули по лицу. Надо же, он и не заметил, пока она не сказала. Конкордатс поколебался секунду, раздумывая, не накрыть ли Алику полой плаща, однако этому должно было сопутствовать объятие, а он не знал, не обидит ли ее этим. Вернее, не уверен был, что знал. Тогда он снял плащ и накинул ей на плечи.
   - Ого, - ответила она, кутаясь под ним - тяжелый какой! И теплый.
   На мгновенье полыхнул свет, вырвался из помещения шум голосов, и тут же всё стихло. Дверь выпустила Ерофеича. Он подошёл к ним, по-хозяйски снял с Алики плащ, и со словами:
   - Э, лыцарь, она тебе вещи носить не подряжалась, - набросил на тонкие плечи легкую накидку и оправил ее, проведя по плечам руками ... - Так оно справней будет.
   - Спасибо, Ерофеич, - засмеялась Алика, отстраняясь – так, действительно, будет удобней.
И это её «удобней» прозвучало с едва уловимым подтекстом. И выглядело всё сказанное так, словно она благодарна была Ерофеичу за то, что тот помог устранить возникшую неловкость.
   То, что она с такой легкостью отказалось от плаща, Конкордатса неприятно задело, но за то, что отстранилась от Ерофеича, он тут же ее простил.
   Ерофеич уже собрался было уходить, как вдруг остановился и произнёс горестно вздохнув:
   - До чего ж, погода неожиданно испортилась, только выходил покурить - ни дождя, ни ветра. И на тебе сразу налетели. Ворожба какая-то да и только!
   Алика спросила его, пряча улыбку:
   - И как ты только узнал? Как дождевик вынести сообразил?...
   - Так ведь старость - не радость. Ревматизм проклятый - хуже барометра...
   - Хуже или лучше? - Весело переспросила Алика уже без нотки смущения.
   - Хуже, конечно! Пусть бы лучше у меня барометр был, чем ревматизм...
   - Мне кажется, нет у тебя ни того, ни другого... Мы пошли!
   - Идите уж. Эх, почему я не лыцарь!? Почему у меня нет такого красивого берета и такой длинной сабли! Пойду себе грустить... А то и напьюсь.
   И вновь на мгновенье полыхнул свет и бухнули голоса.   
  Некоторое время шли молча. Конкордатс старался умерять шаг, но каблуки всё равно грохотали с тупым фанфаронским самодовольством, и никчемные шпоры звенели с неуместным безразличием к романтической тишине ночи. Алика вдруг остановилась, посмотрела пристально ему в глаза и спросила:
   - Ты и правда помнишь то, что было "до"?
   Конкордатс кивнул головой.
   - Но почему? Почему?...
   - Не знаю... - Его тяготила эта исключительность. Он на самом деле не знал, почему вдруг в момент перехода кто-то могучий и влиятельный не стер из памяти то, что здесь не полагалось помнить.
   - Почему я не помню? - расстроилась она. - Я должна была помнить... Что-то очень важное... А что помнишь ты?
   Конкордатс помолчал. Что рассказать ей? Про родовой замок, затерянный в глубине безлюдного края, про бесконечные стычки, победы, в том числе и любовные? Поражения и отсидки за каменными стенами? Про поединки, про турниры? Про пьяные кутежи, про бешенные скачки по полям во время охоты... Здесь это кажется каким-то далеким и нереальным...
   - Все помню, - ответил он наконец.
   - Там по-другому?
   - Все по-другому...
   - Ну, что, например?
   - Небо, например. Там есть небо.
   - Небо, это то, что вверху, - ответила она быстро, словно радуясь тому, что знает ответ на непростой вопрос. И быстро взглянула вверх. - И какое оно?
   - Разное... - На самом деле, как описать небо? Конкордатс тоже поднял голову. В фиолетовом мареве бились едва заметные всполохи света, неизвестно отчего рождавшиеся. Не молнии и не отблески луны или звезд, а едва заметные вспышки. Неба здесь не было. Днем - низкая белесая пелена, словно густой туман, ночью фиолетовое, словно подсвеченное изнутри, марево.
   - А кого-нибудь из тех, кого встретил здесь, там ты не знал? - она приблизила свои глаза к его, и он увидел них отблески небесных всполохов.
   - Нет, - ответил он, - почему-то отстраняясь
   Она тут же отступила на шаг, словно остыла, и эта дистанция сохранялась у них до конца прогулки.
   Они как-то отстраненно попрощались у калитки узорчатого забора. Конкордатс постоял, думая не пойти ли домой, но махнул рукой и вернулся в чайную.
   Ерофеич не напился. И даже не грустил. Он танцевал с Иманэ, постоянно тыкаясь носом в огромную желтую хризантему, которую она держала в руке, и демонстрировал своё наслаждение, закатывая глаза от деланного восторга. Иманэ, подыгрывая ему, смеялась и время от времени убирала хризантему в сторону, отчего Ерофеичу приходилось ее преследовать. При виде Конкордатса, Ерофеич что-то негромко сказал, и она с интересом взглянула в его сторону и помахала ему хризантемой. Вообще-то Ерофеич уже начудил не на одну дуэль, но Конкордатс словно отодвигал границу дозволенного. Ему почему-то совсем не хотелось с ним драться. Хотя соперник он, чувствовалось, несмотря на внешнюю чудоковатость, был интересный.
   Есть много признаков, характеризующих бойца. Прежде всего, взгляд. Дерзкий и вызывающий - признак того, что противник, вкусив сладость побед, еще не упился романтикой поединков. Как правило, это юный, одаренный от природы, уверовавший в себя, опасный для сверстников и для высокомерных дуэлистов, слепленных из того же теста, соперник. С таким главное не спешить, потому что его упорство и настойчивость, быстрота и наглость может случайно проткнуть брешь даже в надежной защите ветерана. Однако две-три уверенных контратаки сбивают спесь с этих юнцов, они теряются и становятся доступной целью для клинка. Опасней тот, чей взгляд спокоен и даже чуть отрешен. Тверд и насмешлив. Кто смотрит сквозь тебя. Кто не видит твоих глаз, но читает их выражение, кто не следит за руками, а видит само движение в момент его возникновения.
Конкордатс не стал заходить в чайную. Он постоял у входа, повернулся и пошел домой, поняв, что сегодня он уже получил все, что было ему уготовано. 

Глава 25
   
  Испытай один раз полет, и твои глаза навечно будут устремлены в небо.
  Леонардо да Винчи
   
   Алика, казалось, совсем не боится высоты. Они стояли на краю пропасти и смотрели вниз - на черную каменную россыпь, тянущуюся почти до самой воды. Конкордатс на всякий случай взял ее за руку. Кисть была послушной и даже робкой. Но вдруг Алика мягким, но уверенным движением высвободилась и отошла к скале, ограничивающей площадку с другой стороны. Положила ладони на ее шероховатую поверхность, прислонилась к камню щекой и замерла. Конкордатс видел: ей нравится ощущать теплоту камня, и ещё, он вдруг почувствовал это, ей нравилось, что Конкордатс на нее смотрит. А она некоторое время стояла без движения, растягивая удовольствие от того и другого, а потом вдруг быстро повернулась и пристально посмотрела на него через плечо, поймав на любовании. И тут же засмеялась весело и неожиданно для нее уверенно. Он, смешавшись было от этого контрольного взгляда, от вызывающей хитрости, улыбнулся в ответ. Все стало понятно без слов. Конкордатс шагнул было к ней, - он уже ощущал горьковатый запах тяжелых светлых волос, теплую податливость ткани, - как вдруг Алика, легко отстранившись от скалы, помахала ему рукой и бросилась к краю пропасти. Это был разбег. Стремительный и легкий. Она бежала не для того, чтобы остановиться на краешке с желанием испытать себя или пережить острое чувство смертельной опасности. Конкордатс, успел. Потому что тело сработало раньше, чем включилась голова. Он перехватил ее почти на самом краю и следуя ее движению вывернулся, гася инерцию. Ноги ее пронеслись над бездной. Словно в танце они совершили широкий круг и вновь оказались около скалы. Она была легкой и удобной. Конкордатсу не хотелось отпускать ее. Он нашел ее губы своими, и она ответила.
   - Это не хуже, - прошептала она через несколько секунд с запинкой, словно переведя дыхание. - Но - другое. Ты что испугался, дурачок? Смотри. Ну, пусти, пусти же ... Соскользнув на землю, она подбежала к обрыву, и вдруг прыгнула.   
   У Конкордатса оборвалось сердце... Сердце? Но Алика не упала, а, вскинув руки, взмыла по крутой дуге вверх. Это было необычайно красиво: стройная изящная фигура, скользящая по крутой дуге, раскинутые, как крылья, руки.
   - Не дурачок, а дурак, - подумал он, ощутив неловкость, - Пора бы привыкнуть... Алика, набрав высоту, стремительно понеслась вперед, затем сделала несколько крутых пируэтов и нырнула вниз. Она резвилась, как стрижонок, впервые отведавший полета. Но вдруг длинная широкая юбка спарашютировала, и Алика, ойкнув, резко изогнулась, подхватив подол, отчего потеряв устойчивость, закрутилась будто в водовороте. И снова Конкордатс залюбовался ею. Биение юбки, с которой она никак не могла управиться, взволновало его. Охваченный внезапным чувством восторга, он закричал что-то ликующе-озорное и, разбежавшись, прыгнул с кручи... Конечно, он испытал ощущение полета. Только за то время, что стремительно несся вниз, не успел им насладиться. Удар был так силен, что Конкордатс на некоторое время потерял способность воспринимать происходящее. Если бы у него была жизнь, то после такого приземления он с ней неминуемо расстался бы.
   Первое, что ощутил Конкордатс, придя в себя, было легкое касание ее рук.
   - Ты слишком приземлённый, - прошептала Алика и коснулась его щеки. - Больно?
   - Хорошо, - ответил он, пытаясь придержать её руку. Но она отстранилась: 'Не надо!'
   - Рожденный Конем летать не может, - сказал он неожиданно для себя. Очень даже к месту. Неужели сам сочинил?
   - Откуда это? - спросила она, взглянув на него с интересом.
   - Сущий, наверное, забыл, - сделал он самое достоверное предположение. - А я приспособил к себе.
   - Ты всё-таки удачно приземлился, - проговорила она серьезно и протянула ему ладошку, то ли извиняясь за недавнюю резкость, то ли, чтобы помочь встать.
   - Да, - ответил он, и не отпуская ее руку, но и не опираясь на нее, стремительно поднялся. Они возвращались в город уже затемно. Возле ее калитки задержались на минуту. Конкордатс наклонился было к ее лицу, но получил только ладошку с отстраняющим движением и строгий взгляд.
   - Ты меня пригласишь к себе?
   - Нет.
   Дверь захлопнулась. Конкордатс постоял немного соображая. А почему, собственно, "нет"? Он толкнул калитку и решительно вошел во двор. Шагах в пяти от него стоял Ерофеич и ладил к скамейке какую-то дощечку. Увидев Конкордатса, выпрямился и строго спросил, будто и правда так думал:
   - Ко мне?
   - К тебе, - ответил Конкордатс, приходя в бешенство и хватаясь за рукоять меча.