Мы так любили Бергмана

За окном был синий вечер и жуткий холод. В электричке было тоже холодно. У Алисы закоченели ноги. Виталик снял с нее сапоги и держал ее ступни в своих руках, чтобы согреть. Она процарапала на стекле, изукрашенном морозными узорами, сердце, а он пронзил его стрелой. Она нарисовала смеющуюся рожицу, а он пририсовал к ней рожки. Они не были влюбленной парой, но у них была общая любовь, они были страстно влюблены в  кинематограф, и теперь ехали в Баташиху, где в клубе камвольной фабрики, должны были крутить «Земляничную поляну» Бергмана.
Клуб находился недалеко от станции, они нашли его легко. Это был совсем маленький деревянный дом с высоким крыльцом. В окошечке кассы горел свет, значит, сеанс не отменили, значит, они не напрасно ехали такую даль по морозу. А впрочем, Баташиха не такая уж и даль, всего полчаса на электричке. Для того, чтобы посмотреть «Набережную утренних туманов» им пришлось ехать аж в Бронницы.
В буфете они взяли бутылку пива и бутерброды с сыром. Пиво было слишком холодное, от него ломило зубы, и они оставили недопитые стаканы на столике. Зал был маленький, всего на двадцать мест, половину из них занимали мужчины и женщины в телогрейках и валенках. Они смахивали на путейских рабочих, заглянувших в клуб погреться. Некоторые грызли семечки.
Перед сеансом на сцену вышла дама в пестрой шали и лыжной шапочке.
– Поздравляю вас товарищи, вам посчастливилось попасть на показ шедевра мирового кино. В Москве вы его не увидите, прокатное удостоверение закончилось три года назад, но нам, благодаря хорошему отношению с руководством Госфильмофонда, удалось получить одну копию. Приятного вам просмотра.
Свет погас и сеанс начался. Слышно было, как зрители лузгают семечки. Через десять минут народ стал уходить, через двадцать в зале остались только Алиса и Виталик. Они боялись, что киномеханик не станет крутить фильм для двоих, закроет будку и уйдет, но механик попался добросовестный и они благополучно досмотрели кино.
В фойе их ждала директор клуба, которая представилась Любовью Германовной.
– Миленькие мои, я вижу вы не здешние. Из Москвы к нам приехали, чтобы посмотреть «Поляну»? Студенты, наверно?
– Ага, – соврал Виталик, – я учусь на сценариста, а вот Алиса будет играть в кино главные роли.
Летом он поступал во ВГИК, но даже до собеседования не дошел – завалил сочинение, а, может, и не завалил, а просто кто-то решил отсеять его заранее, ведь конкурс был сто человек на место. Но ничего, на следующий год он обязательно поступит, так что врать почти не пришлось. Алиса не прошла по конкурсу  в Щуку, от волнения у нее сел голос, и она не смогла как следует прочитать цветаевскую «Бузину». А ведь так красиво  получалось, когда она читала стихи старушке репетиторше, у той даже слезы на глаза наворачивались: «Что за краски разведены/ В мелкой ягоде слаще яда!/ Кумача, сургуча и ада – / Смесь, коралловых мелких бус /Блеск, запекшейся крови вкус». Нет, уж на будущий год она непременно поступит, такой талант не может себя е проявить.
– Миленькие мои, – всплеснула руками заслуженная работница культуры Любовь Германовна. – Это ж как надо так любить кино, чтобы в такую  погоду ехать на ночь глядя за город, чтобы посмотреть фильм. Хотя я вас понимаю, у меня у самой дух захватывает, когда профессор смотрит в темное окно заброшенной дачи и видит там ночное небо. Кажется, что вот-вот там сквозь облака проступит что-то страшное, что-то не от мира сего. Я всегда боюсь смотреть днем в темные окна. А этот ужасный профессорский сон, когда по пустынным улицам катится неуправляемый похоронный экипаж, натыкается на фонарный столб и из гроба вываливается рука, и покойник, который оказывается двойником профессора, пытается затянуть его к себе в гроб. Это ведь символ, а символ чего я до сих пор не могу понять. Хотя и понимаю, что это очень сильно.
– Этот двойник память профессора, она пытается затянуть его в прошлое, которое давно умерло, – сказал Виталик, и сам удивился, как ловко он раскрыл  режиссерский ход, а Алиса посмотрела на него с восхищением.
– Сейчас половина двенадцатого, – сказала директриса. – На двенадцатичасовую электричку вы не успеете. А следующая будет только в час тридцать. На улице мороз и такой неприятный пронизывающий ветер. Если вы даже ее дождетесь, то совсем закоченеете по дороге и простудитесь. Оставайтесь на ночь у меня, я живу одна, тут рядом в двухкомнатной квартире. Там есть телефон – можете позвонить домой.
Виталику не нужно было никому звонить, его родители ехали на курорт в Карловы Вары. Алиса приехала в Москву из Курска поступать в театральный, здесь она снимала комнату у слепой и глухой бабки.
– Нет, – сказал Виталик, –  мы, пожалуй, поедем.
– Тебе легко говорить, – сказала Алиса. – У тебя сапоги на меху и вон такая толстая дубленка, а у меня пальтишко и тонкий свитер под ним. Спасибо, мы, пожалуй. воспользуемся вашим гостеприимством.
Любовь Германовна жила на втором этаже блочной пятиэтажки. Из окна комнаты, которую она выделила случайным гостям, был виден заснеженный двор с качелями и мусорными баками.
– Тухлый пейзаж, – сказал Виталик.
– Скажи спасибо, что нас приютили, если бы не замерзли на станции, так в электричке нас точно бы избили и раздели. Мне девчонка знакомая рассказывала, как ее трое изнасиловали в тамбуре.
– Кровать одна, – отметил Виталик, – она, наверно, думает, что мы влюбленные.
– Ты что, боишься ложиться со мной в одну кровать? Думаешь, я стану к тебе приставать?
– Вот еще, ничего я не боюсь, – сказал Виталик и потушил свет. – Давай укладываться, завтра рано вставать, мне на работу надо к половине девятого.
Алиса стащила с себя сапоги и джинсы, сняла свитер и осталась в одних трусиках и бюстгальтере.
– Я не могу спать в этой сбруе. Ты не возражаешь, если я ее сниму, – сказала, она, высвобождаясь от бюстгальтера.
В бледном свете, просачивающемся сквозь занавеску, ее худенькое мосластое тело напоминало тушку цыпленка.  Она быстро забралась под одеяло и сказала:
– Барышня уже легли и просют.
– «За двумя зайцами»,  шестьдесят первый год, Киевская киностудия, режиссер Виктор Иванов, – отрапортовал Виталик как на экзамене, разделся и пристроился рядом с Алисой.
– Ой, у тебя такие холодные ноги, – рассмеялась она.
– «Развод по-итальянски», шестьдесят первый год, Пьетро Джерми.
– А в каком кино, рыцарь кладет меч между собой и женщиной короля?
– «Тристан и Изольда», Ирландия, восемьдесят первый год, режиссера я не помню, но главную роль сыграл Ричард Бёртон.
– А зачем он это делал?
– Чтобы не поддаться соблазну.
– А вот мы лежим в одной постели, под одним одеялом и на мне только трусики, но ты ведь  не поддашься соблазну без всякого меча.
– Средние века – дикие нравы.
– А я бы хотела пожить немного в то время. Эти рыцари в бархатных кафтанах, расшитых золотом…эти дамы в роскошных платьях с высокой талией…
– Эти рыцари все время где-то воевали, а на своих дам надевали пояса верности, чтобы они не гуляли в их отсутствие. Это такие железные трусы, которые запирались спереди на замочек, ключ от которого рыцарь увозил с собой.
– Какая гадость, зачем ты мне все это рассказываешь.
– Чтобы у тебя не было иллюзий по поводу средневековья, Давай спать, а то я опоздаю на работу, и меня уволят.
– Тоже мне работа – курьер.
– Родители будут нудеть.
– Знаешь, напрасно мы не уехали на последней электричке. Может, еще успеем?
– Она ушла полчаса назад. Спи, давай, сама же хотела здесь остаться.
– Ну, хотела да перехотела.
Утро было сырое, снег валил крупными хлопьями, в воздухе пахло арбузами, чувствовался скорый приход весны. Всю дорогу до станции они молчали, и в электричке молчали до самой Москвы. Виталик начал было про то, что с завтрашнего дня в «Рубине» пойдет «Грек Зорба» с Энтони Куинном в главной роли, но Алиса его не поддержала. Разошлись они молча, просто уехали в разные стороны. Больше они не встречались. Летом Виталик поступил в Институт инженеров транспорта, а Алиса уехала в Курск и устроилась диспетчером  на автобазу.

09.03.2021