Окопов. Счастье на предъявителя

ОПОПОВ
СЧАСТЬЕ НА ПРЕДЪЯВИТЕЛЯ.
Книга первая. Не зарекайся.
Глава 1. Тюрьма.
'Динь, динь, динь' - динамики гулко разнесли вызов электронного ксилофона по полупустому залу аэропорта. Приятный женский голос, несколько гнусавя, как будто с заложенным носом, мило известил: 'Пассажирам рейса двадцать два девятнадцать, Москва-Калининград... Выдача багажа осуществляется на стойке два бэ, в правом крыле аэропорта'.
   'Спасибо. У меня все с собой', - послышался голос мужчины в светло-бежевом плаще, остановившимся посреди зала. Он огляделся, закрыл глаза, запрокинул голову назад, с шумом выдохнул и произнес: 'Вот я и дома'.
  Звали мужчину Николай Анатольевич Окопов. На вид, лет сорок, хотя по паспорту - тридцать четыре. Чуть выше среднего роста, шатен, уже с посеребренными висками, средней комплекции, немного сухощав, светлые карие с зеленоватым оттенком глаза, небольшой, слегка вздернутый нос, подбородок с ямочкой, которая обозначала, скорее, наличие воли, чем качеств мужика-самца, укладывающего женщин на лопатки за пару минут или пару фраз. Его нельзя назвать ни смуглым, ни бледным. Верхняя часть лица, ото лба до носа, более темная от загара. А вот нижняя - от верхней губы до кадыка, бледная, даже иссине бледная. Так бывает, когда мужчина очень долго носит густую бороду, а затем сбривает.
   'Во ****ь!' - негромко выругался Николай Анатольевич, увидев свое отражение в стекле. Из-под воротника новенького плаща торчала магазинная бирка с крупной надписью черным фломастером: '1199 у.е.'. 'Эк меня оценили! Прям, как у Шифрина в монологе про Золушку, - с усмешкой подумал он. - И как еще интимных услуг никто не потребовал? Хотя..., за такую цену?... Я б за себя столько не дал'. Он сорвал бирку и бросил в мусорку. Не права бирка. Николай Анатольевич стоил много и много дороже. Достаточно сказать, он входил в двадцатку официально состоятельнейших людей Калининграда. Он, даже, четыре года назад находился на первом месте среди самых завидных женихов этого города, но уступил пальму первенства по причине женитьбы. За душой у него имелось состояньице, исчисляемое семизначным числом во все тех же условных единицах. Правда, заводов, газет, пароходов не имел. Владел крупнейшей в области транспортной компанией с обширным автопарком большегрузных фур, логистическим центром со складами, терминалами, сервисом, стоянками и прочим сопутствующим, имел магазинов штук пять и пару зданий бизнес центров, которые сдавал в аренду, да еще по мелочи, вроде деревообрабатывающего цеха. Скажу больше, он находился в шаге от того, чтобы ворваться в пятерку самых богатых людей этой области, так как нашел, не побоюсь этого слова, клад. Не просто нашел, а уже добыл и вывез. Но об этом чуть позже. А так, с первого взгляда и не скажешь, мужик, как мужик. Обычный. Ничего особенного. Кроме богатств Николай Анатольевич имел еще и другое, не менее ценное. Красавица жена Светланка, на зависть всем коллегам бизнесменам, скромная, заботливая, ласковая, великолепная хозяйка, которую он не видел уже восемь с половиной месяцев и которая сейчас ждала его в их просторном особняке на берегу озера в одном из самых престижных районов города. Так что, не стоит судить о людях по ярлыкам.
  Николай Анатольевич переложил из правой руки в левую пухлый, слегка потертый портфель рыжей кожи и направился к выходу. 'Динь, динь, динь' - снова мелодично пропели динамики, и тот же приятный, слегка гнусавый голос сообщил: 'Встречающих пассажиров. Рейс четырнадцать семнадцать, Минск - Калининград, отложен на неопределенное время в связи со штормовым предупреждением'. После секундной паузы вновь раздалось: 'Динь, динь, динь. Вылеты рейсов двенадцать семнадцать, Калининград - Санкт Петербург, и одиннадцать ноль девять, Калининград - Краснодар, задерживаются на неопределенное время в связи со штормовым предупреждением. Информация о вылете будет сообщена позднее'. В зале кто-то громко выругался, послышался шлепок чемоданов об пол, а настроение Николая Анатольевича еще более улучшилось. Он улыбнулся и негромко сказал сам себе: 'Везет же мне! Успел проскочить до шторма!'.
   На стоянке машин рядом со зданием аэропорта немноголюдно. К нему тут же подскочили несколько человек, по очереди предлагая такси до города всего за триста пятьдесят рублей. Не нужно ему такси. У него своя машина с шофером Степаном, которую он и высматривал по сторонам. Странно, но черного Лексуса внедорожника поблизости нигде не видно. Он посмотрел на часы. Без четверти семь. Это время как-то не вязалось со временем суток в этот сезон. Еще светло. Так и есть. Забыл перевести часы. На большом табло над входом аэропорта значилось '15.47, 5 ноября 2004 года, + 07 градусов по Цельсию'. Он перевел свои часы назад и достал телефон-раскладушку. Трубка молчала абсолютно. Еще делая пересадку в Москве, пытаясь позвонить, обнаружил, что телефон не подает признаков жизни. Нет, заряд в нем был, экран светился, но делать звонки категорически отказывался. Даже не раздавался голос: 'На вашем телефоне не достаточно средств'. Хотя, их там должно быть достаточно, даже сверх того. И все равно молчание.
   Эх, если бы Николай Анатольевич на третьем курсе техникума слушал лекции Жанетты Федоровны по Истории КПСС, а не резался в 'Морской бой' со своим соседом по парте, Валеркой, то хотя бы что-то слышал о работе Ленина 'Советы постороннего' и знал, что обязательным условием предстоящего переворота является лишение свергаемой власти какой-либо связи, что слова вождя о захвате и удержании любой ценой почты, телефона, телеграфа и прочего, при определенных обстоятельствах, актуальны всегда. Если бы он знал это или чувствовал, то, вполне возможно, и не случилось бы с ним та катастрофа, и не была бы написана эта история. Однако, отсутствие признаков жизни у своего мобильного телефона Николай Анатольевич объяснял себе тем, что почти девять месяцев он им не пользовался, так как все это время находился в неимоверно глухих местах, вследствие чего мобильный оператор волюнтаристски вычеркнул его из списка своих абонентов.
   Если молчание мобильного телефона он мог как-то объяснить, то отсутствие здесь своего автомобиля - уже никак. Спешно делая пересадку в Москве, он позвонил-таки с телефона-автомата домой и предупредил о своем прибытии. Так что, его должны были встречать. Он еще некоторое время потоптался на месте, отворачиваясь от порывов ветра. Машины так и не было. Как же хотелось поскорее приехать домой, залезть в ванну, поваляться в пене, в щекочущих воздушных пузырьках джакузи, затем поужинать со Светланкой при свечах. Интересно, что она приготовила? Только бы не грибы. Да и мяса с рыбой не хотелось. Последние месяцы только это и ел. Хорошо бы картошка, да жаренная, да с лучком... А потом в спальню. А потом... И зуд нетерпения от этого 'потом' донимал все больше.
  Уже пассажиры его рейса получили свой багаж и потянулись: кто на остановку автобуса, кто - прямо в лапы таксистов. Мимо прошествовала пестрая галдящая толпа цыганок в цветастых юбках, которые встречали, наверное, своего барона - седого невысокого мужичка с бородкой, лет пятидесяти, сидевшего в самолете через кресло от Николая Анатольевича, и который сейчас возглавлял эту шумную процессию. В самолете этот мужчина казался совершенно обычным, ничем не примечательным, даже не скажешь, что цыган. Зато сейчас, в окружении шумных цыганок и детей - настоящий барон. Важный, властный. Вот что значит свита. За этой процессией, немного отстав, шла молодая цыганка. Она не была похожа на остальных. Длинное белое кожаное пальто с пушистым песцовым воротником и такими же манжетами рукавов. На голове элегантная белая шапочка короткого меха, похожая на пилотку, которую она придерживала рукой от ветра. Каштановые волосы собраны на затылке в тугой узел. Ярко, даже очень ярко напомаженные пухлые улыбающиеся губки. Прямой тонкий нос и большие темные глаза, наглые, как будто хмельные.
  - Э-э-э! Молодой, красивый, давай погадаю! - вдруг громко сказала молодая цыганка развязным, низким, слегка хрипловатым, но все-таки приятным голосом, заглядывая ему в глаза. - Всю правду скажу. Ничего не утаю. Ну! Давай!
   Николай Анатольевич уже привык к вокзальным гадалкам-цыганкам, обещающим напророчить счастье или снять порчу. Он всегда отделывался от этих попрошаек тем, что в упор не замечал их. Как будто к нему обращалось пустое пространство, не занятое женщиной в цветастом платке и широких пестрых юбках. Только эта молодая красавица ничем не напоминала тех вокзальных приставал, ни внешним видом, ни самой манерой обращения. Те заговаривали негромко, ласково, пытаясь заглянуть в глаза. Эта же сходу выдала на всю улицу, перекрикивая ветер. Николай Анатольевич внимательно посмотрел на молодую цыганку в белом. Похоже, она была немного навеселе и явно дурачилась.
   Он слегка улыбнулся и отвернулся, не желая дальше ломать эту комедию.
  - Чего отворачиваешься?! - не унималась цыганка. - Позолоти ручку! Все тебе расскажу. Что было. Что будет. Ну, соколик!
   Он с видом, как будто не к нему обращаются, нарочито не спеша посмотрел на часы и обвел автостоянку взглядом, выискивая свою машину.
  - Тебя дома ждут. Но не так как ты думаешь, - после некоторой паузы громко и отчетливо сказала она. - Не будет тебе картошки. Горбушку черствую есть будешь. Объедкам обрадуешься.
   Николай Анатольевич опешил и обернулся. Лицо молодой цыганки преобразилось. Оно стало абсолютно серьезным, даже побледневшим. Губы слегка скривились на одну сторону. Глаза, как будто затуманены серебристой пеленой и, казалось, смотрят не на этот мир, а вовнутрь, в себя.
  - Не скоро тебе мыться в ванной с пеной, - продолжила она изменившимся, ставшим глухим голосом. - Слезами умываться будешь, пока дочиста не отмоешься.
  - Ты... Ты чего городишь? - спросил он, слегка ошалевший от такой наглости. - Хотя бы руку взяла, прежде чем врать.
   Молодая цыганка коротко резко вздохнула. Ее внезапная бледность прошла. Губы опять расплылись в хмельной улыбке и глаза заблестели.
  - Зачем мне твоя рука? - опять развязно сказала она, улыбаясь. - У тебя все на лбу написано. Есть у тебя в кармане бумажник. То-о-о-лстый. Возьми себе оттуда на такси, а его отдай Наденьке.
  - Кому? - спросил он и рука непроизвольно полезла в карман плаща, нащупывая бумажник.
  - Мне, соколик. Меня Надей зовут. Сохраню его. Потом тебе верну. И половину денежек, что в нем были.
  - А вторую половину куда? - глухо спросил он.
  - Мне, касатик, за труды, - весело ответила цыганка.
  В кармане он суетливо приоткрыл бумажник, на ощупь вытащил первую попавшуюся купюру, отложил в сторону, а бумажник потянул наружу. В это время недовольный мужской голос что-то прокричал цыганке на непонятном языке, из которого Николай Анатольевич разобрал только имя: 'Надир'. Он опомнился, спохватился и вытащил из кармана, но не бумажник, а тысячерублевую бумажку. Цыганка театрально поморщилась, зажала двумя пальцами, указательным и средним, банкноту, подняла ее к верху, как бы просматривая на свет и пошла догонять своих.
  - Пожалеешь! Три раза пожалеешь, что не отдал Наденьке кошелечек! Руки еще будешь мне целовать! - почти прокричала удаляющая цыганка.
   Только сейчас он опомнился полностью. Как наваждение спало. 'Вот чертовка, - сказал вслух. - Чуть бумажник ей не отдал. Тысячу выцыганила. А я думал, на меня эти штуки не действуют. Болван! Но как ловко она это провернула!'
   Николаю Анатольевичу не так жалко денег, как досадно, что его, такого искушенного, развели в аэропорту родного города, как последнего лоха. 'И откуда она узнала, что я думал о доме, о ванной, о картошке жаренной?' - вертелось в голове. И ответ напросился сам собой. Незагорелый след от бороды на лице. Такое бывает, когда человек долго находился в экспедиции или в море. А что хочет такой человек? Естественно, скорее вернуться домой, принять ванну и покушать того, чего давным-давно не ел. А это именно не порошковая, а настоящая картошка, которая в далеких экспедициях заканчивается в первую очередь. 'Хорошие психологи, эти цыгане,' - подумал он и стал снова выглядывать свою машину. Ее не было. Терпение также заканчивалось.
  - Машину до города не желаете? - обратился к нему грузный мужчина в замшевой куртке, кожаной кепке с лоснящимся лицом и заискивающей улыбкой.
  - Сколько? - спросил Николай Анатольевич, уже совсем потерявший терпение.
  - По счетчику. Исключительно по счетчику, - быстро ответил таксист, сузив глазки.
  - По счетчику...? Ладно, едем.
   Через полминуты перед ним остановился черный представительский мерседес с белыми шашечками на двери и надписью под ними 'Люкс Сити такси'.
  'Сначала в порт', - сказал он, усаживаясь на заднее сиденье и добавил: 'Если на встречу попадется черный Лексус, посигнальте ему! Может, остановится'.
  Как бы ни хотелось Николаю Анатольевичу сейчас домой, первым делом нужно заехать в диспетчерскую порта. Ведь там, где-то в Северном море, курсом на Калининград полным ходом идут четыре судна-лесовоза, под завязку груженные отборным, выдержанным лесом фантастической стоимости. Еще два лесовоза идут на Роттердам. Со дня на день все суда должны прибыть. Можно было бы обойтись и без визита в порт, но в сдохнувшем, так некстати, телефоне, остались погребенными на СИМ карте все нужные номера.
  На первый взгляд добротная и, в какой-то степени, престижная машина такси на поверку оказалась почти развалюхой. Задняя подвеска безбожно била на каждом ухабе, сотрясая машину и пассажира, мотор чихал периодически. Еще на подъезде к городу Николай Анатольевич глянул с заднего сидения на счетчик. Там уже перевалило за пятьсот рублей. А в зеркале заднего вида отражалась не в меру довольное лицо шофера.
  - Э, послушайте! Почём у вас километр? - спросил Николай Анатольевич.
  - По прейскуранту, - живо ответил шофер. - Шестьдесят пять за километр.
  - Сколько!? Это... Это больше двух долларов! В Лондоне дешевле!
  - Я не знаю про Лондон. Но у нас люкс такси.
   Николай Анатольевич хотел было возмутиться. Но не стал. Его разводили на бабки второй раз в течении часа. При чем, второй раз более нагло и цинично. И ничего не поделаешь. Ему сказали, что оплата по счетчику. Он согласился. Кто виноват, что не спросил, с какой скоростью вертится этот счетчик?
   Когда подъехали к порту на счетчике было тысяча четыреста сорок восемь рублей, а в зеркале отражалось довольная ухмылка лоснящейся рожи шофера. Николай Анатольевич вышел из машины.
  - Вас подождать? - спросил шофер гадко улыбаясь.
  - Эвакуатор подожди, он тебе скоро понадобится! - ответил с раздражением Николай Анатольевич и швырнул на переднее сиденье три пятисотрублевки. - На вот, развалюху свою почини!
  - Почему это развалюху? - выгнув бровки спросил шофер обиженным тоном.
  - У Запорожца подвеска лучше, - ответил он и захлопнул дверцу.
   Николай Анатольевич вышел из диспетчерской порта, напевая себе под нос песенку Синатры 'Strangers in the night'. Особенно ему удавался припев: 'Дуби, дубиду, дуби, дубида'. Первый из его лесовозов уже подходил к проливу Большой Бельт и уже завтра зайдет в Балтийское море. Его нагоняли еще три таких же. Так что, все прибудут в Калининград не позднее среды, если шторм не помешает. А вот два самых крупных финских лесовозоа должны прибыть на рейд Роттердама послезавтра.
   'Как я все успел, дуби, дубида, - уже громко, никого не стесняясь, пел он, придумывая свои слова к песне. - А я все успел, дуби, дубида!'
  Ему оставалось только проверить готовность площадок своего деревообрабатывающего цеха принять груз. Цех находился здесь, неподалеку, минут пятнадцать пешком, поэтому решил пройтись. Да и машин на этой улице сейчас совсем не было.
  Ворота закрыты, сторожа нигде не видно, но ему и не надо его. В щели забора увидел, что указание, которое он дал в радиограмме, не выполнено. Территория не расчищена, какие-то два трактора стоят, экскаватор, штабеля кирпичей, бревна в беспорядочной куче, несколько контейнеров с мусором. Однако, эта неприятность ему настроение ничуть не испортила. Он только сказал негромко: 'Ладно. Завтра эти деятели вместо выходного будут у меня здесь шуршать, пока порядок не наведут'.
  - Простите, - послышалось сзади. - Вы не могли бы меня ссудить некоторой суммой? Пожалуйста!
   Обернулся. Перед ним стоял невысокий мужичок в брезентовом выцветшем плаще, с накинутым от ветра капюшоном, из-за чего его лица не было видно. Только красные щеки и обветренные губы. Николай Анатольевич не любил попрошаек. Лишь иногда подавал какой-нибудь немощной бабуле с жалостливым лицом, полагая, что в других случаях человек в состоянии сам себе заработать на пропитание или на что еще.
  - Нет, - твердо ответил Николай Анатольевич и отвернулся.
  - Ну, пожалуйста! Что вам стоит!
  - Работать не пробовал?
  - Пробовал, так у меня...
  - Попробуй еще раз! - перебил Николай Анатольевич, направляясь к дороге.
  - Чтоб и тебе так пробовать, жлоб! - послышался вдогонку злой выкрик.
   Реагировать на хамство поберушки он счел ниже своего достоинства. Выйдя на обочину, увидел приближающуюся машину, стал голосовать. Эта машина проскочила мимо, а вот следующая остановилась.
  - На Курортную, - сказал он, заглядывая в открывшееся окно Ауди.
  - Сто пятьдесят, - ответил водитель.
  - Хорошо, пусть будет. Едем.
   Выйдя из машины, Николай Анатольевич перед калиткой дома зажал между ног свой портфель и стал рыться в карманах, выискивая ключи. Нащупав нужный, ткнул жало в замок. Однако он был открыт. Значит, его ждали.
  'Сколько же меня здесь не было? - подумал он, запирая за собой калитку. - Последний раз я шел к этой калитке из дома шестнадцатого февраля, увязая по колено в снегу. Прошло?... Прошло более восьми месяцев, почти тридцать семь недель, ровно двести шестьдесят два дня. Стоп! Этот год високосный. Значит, двести шестьдесят три дня. Светлана тогда только стала отходить от воспаления легких. Да уж, столько пролетело, а как вчера...'
   Он нажал ручку двери, открыл и к своему удивлению не уловил приятных запахов кухни, которые обычно его встречали после долгих командировок. Вместо этого пахло... тещей. Его молодящаяся теща, Виктория Арсентьевна, всегда использовала какие-то невероятные духи с ярко выраженными оттенками цитрусовых, а именно: 'Приторного апельсина'. Чтобы это как-то исправить, он регулярно одаривал ее на праздники дорогущими духами, при чем, не с рынка, а непосредственно из фирменных бутиков Парижа. Тещенька благосклонно принимала духи, даже ими пользовалась. Но, блин, складывалось впечатление, что она постоянно бодяжила эти классические ароматы с приторным сладко-цитрусовым духом, который доставала не весть из каких погребов. В общем, в доме пахло неповторимым ароматом тещи, немного сигаретным дымом и еще чем-то непонятным, давно забытым, похожим, вроде как, на запах кирзовых сапог.
   Ну, так и есть. В прихожей, перед дверью в холл, первым, что увидел, так это радостное лицо тещи, как обычно в морковной помаде и синих тенях век.
  - А-а-а! Вот и зятек! Здравствуй, Коля! Проходи, - сказала она, тут же развернулась и нырнула в дверь кухни.
   Присутствие тещи здесь казалось странным, но не до такой степени. Когда уезжал, Светлана еще не совсем выздоровела. Так может быть и сейчас...?
   В холле, под Светланкиным портретом, в неярком свете бра, на краешке желтого кожаного кресла, сидела, идеально выпрямив спину, женщина с сумбурной копной рыже-каштановых локонов. Голова прямая, каменное лицо, одна рука на колени ладонью вниз, в другой - сигарета, которую она изредка подносила ко рту, делая короткие затяжки, после которых, скруглив ярко накрашенные губки, выпускала тонкую струйку дыма. Рядом стоял высокий худощавый молодой брюнет в белой рубашке и в галстуке. Самым примечательным в нем был нос. Большой, с горбинкой, словно клюв. Этого-то орла Николай Анатольевич знал хорошо. То был Юрий Арнольдович Захарко, его юрист.
  В июле прошлого года его бывшая юрист, Надежда Игоревна, с которой он проработал более десяти лет, вдруг, слегла на сохранение. И весьма не вовремя. Кто бы мог такое ожидать от сорокадвухлетней девицы? Тогда его теща, Виктория Арсентьевна, настоятельно хлопотала пристроить на вакантную должность их дальнего родственника Юрия, приехавшего из Кисловодска. Светлана также один раз просила за эту кандидатуру. Хоть Николай Анатольевич и не был сторонником семейных династий, особенно в своих фирмах, но сдался на уговоры тещи и принял Юрия Арнольдовича на должность юриста группы своих компаний, с испытательным сроком. Этот носатый парень с первого взгляда ему не понравился. Слишком угодлив и слащав. Однако испытательный срок Юрий Арнольдович прошел досрочно. Судебное дело в арбитраже, которое до этого вела Надежда Игоревна и которое, наверное, в силу разыгравшихся гормонов беременной женщины, ею было совершенно провалено, Юрий Арнольдович выиграл блестяще, применив нестандартный подход от обратного. Кроме того, он показал себя докой и в таможенных, и в налоговых делах.
  Сейчас его подчиненный присутствовал зачем-то здесь, в его доме, рядом с сидящей в кресле курящей женщиной. Стоп... Он вгляделся. Внимательнее.
  - Света? - неуверенно спросил он, ставя портфель на пол.
   Она не удостоила его взглядом. Все также сидела, глядя в одну точку.
  - Света, что с тобой? Ты куришь? - ошарашено спросил он, наконец, признав свою жену.
   Ответа не последовало. Ему показалось, что его не слышали. Он собрался обратиться к жене снова, как она ответила вопросом на вопрос, не меняя позы и не глядя на него:
  - Что со мной? Нет, что с тобой?
   При этих словах, стоявший рядом Юрий Арнольдович швырнул на журнальный столик газету.
  - Ну что зятек, наблудился!? А? - это теща громко подала голос сзади. - Рассказывай!
   Николай Анатольевич опешил.
  - Виктория Арсентьевна, - растерянно пробормотал он, не оборачиваясь, - о чем вы говорите?
  - Сам знаешь, о чем! О похождениях твоих по бабам.
   Сердце екнуло. Ему, действительно, было что скрывать. Три недели назад, в далеком северном порту случился грех. Тогда отчалило груженым четвертое его судно-лесовоз, а прибытие следующего ожидалось уже завтра. Почти до утра переваливали лес под погрузку. Он, проведя на пирсе почти сутки, наконец, решил немного отдохнуть, предварительно приняв душ. Помывшись еле теплой водой, выйдя голым из кабинки с облупленным кафелем, столкнулся с Валюхой-крановщицей, единственной женщиной из вахтавиков. Она, обмотанная полотенцем, также выходила из соседней кабинки. От неожиданности Валюха ойкнула, полотенце слетело... Большая обвислая грудь, выпуклый животик в складках, толстые бедра, разрумянившиеся щечки, кругленькие, покрасневшие от воды глазки с короткими бесцветными ресничками, мокрые сосульки жиденьких волос, прилипшие к щеке, и пухлые алые губы под конопатой пипкой носика. В неярком свете душевой комнаты, в клубах пара она показалась ему богиней, Рембрандтовской Данаей, Девушкой с веслом без своего орудия, в конце концов. А как же иначе? Ведь последний раз он видел обнаженную руку женщины выше локтя месяца четыре назад, не говоря уже о декольте и других частях тела. А полностью голой, так вообще месяцев девять тому. Вскипело мгновенно. После секундного замешательства он обнял ее. Валюха податливо прильнула в ответ. У нее тоже за четыре месяца вахты не было никого. Через десять минут она, стыдливо прикрываясь, вышла бочком из раздевалки, прихватив в охапку свою одежду. А он, сидя сгорбившись на лавке, с неловкостью косился на нее, зажав обе вытянутые руки между ног. С тех пор они ничем не высказывали и намека на случившееся. Этого внезапного порыва в душевой как будто и не было. Как и прежде они здоровались, но при этом отводили глаза, стараясь не встречаться взглядами. Ведь у него была жена. Да и ее ждал муж, двое детей в двухкомнатной квартирке со свекровью, в пятиэтажном доме, на тихой улице маленького городка. Да, грешок был, но не такой, чтобы выслушивать подобный тон тещи!
   'Как она об этом узнала?' - мелькнуло в голове, а теща продолжала противным голосом:
  - Мы думали, ты в командировке по делам. А оказалось, каких-то тощих сучек охаживал, кобель. Что, на малолеток потянуло?
   Назвать Валюху тощей малолеткой, да еще во множественном числе, было никак невозможно. Значит, речь шла не о ней. Тогда, черт возьми, о ком?
  - Светочка, бедненькая, как пчелка здесь вкалывает одна, - не унималась теща, - а он в Моте-Карлах деньги со шлюхами просаживает!
   У Николая Анатольевича глаза на лоб полезли от удивления.
  - Виктория Арсентьевна, - сказал он растерянно и уже начиная раздражаться, - что вы несете? Какие шлюхи? Какой Монте-Карло? О чем вы?
  - Ты, зятек, Ваньку то не валяй. Нам все известно. Вот, в газете про твои подвиги все написано!
   Она подошла к столику, взяла газету и сунула ее ему в руки.
  - Люди добрые, посмотрите! Мы отдали за него Светлану, ввели в порядочную семью, думали, приличный человек, - уже почти плаксиво запричитала теща, - а он, вон каким оказался! Вот, читай, тут все написано про твои похождения кобелиные!
   Николай Анатольевич недоуменно развернул газету. Большую часть первой страницы занимала цветная фотография. В центре он крупным планом, улыбающийся, в пятнистой майке под камуфляж с надписью 'US NEVY'. Рядом стояли четыре совсем юные девки в разноцветных вечерних нарядах. Справа девица в длинном зеленом платье держала его под локоть одной рукой, а другую с зажатой двумя пальцами стопкой игральных фишек протянула перед собой. Фотограф поймал ее в момент радостного крика. На блондинке слева надето короткое обтягивающее красное платье. Она двумя руками обнимала с боку его за шею и, вытянувшись, целовала в щеку, согнув ногу в коленке. Ее платье неприлично задралось до середины попы. Две девицы с краев, одна в белом, другая в синем, у обеих очень коротких платьях, стояли, счастливо улыбаясь, поднимая к верху узкие бокалы. Этот девичий цветник и он в центре позировали на фоне ярко освещенного зеленого рулеточного стола, а сверху, в темной глубине кадра светилась неоном надпись 'Casino Monte Carlo'.
   Действительно, на фотографии был он. Но где это, и что за девицы, никак не мог понять. За всю свою жизнь он два раза был в казино и то, не играть, а на деловых встречах. Это было очень давно и без женщин.
   Крупный заголовок над фотографией 'Блеск и нищета господина Окопова', поразил его еще сильнее. Статья большая, на полный разворот следующих двух страниц. Он быстро по диагонали пробежал ее, выхватывая самое важное: 'Известный в городе предприниматель...; ...владелец транспортной компании...; ...начал свою карьеру...; ...торговец на рынке...; ...контрабандно завозил водку...; ...мутные воды приватизации...; ...при покровительстве чиновников...; ...развалил процветающую автобазу...; ...прибрал к рукам...; ...основал свою компанию...; ...нещадно эксплуатировал...; ...махинации с налогами...; ...контрабанда...; ...не желал вкладываться в развитие...; ...пагубная страсть...; ...всю прибыль спускал в казино...; ...довел свои компании...; ...последнее время...; ...исключительно за счет долгов...; ...набрал на три миллиона долларов...; ... предпочитал казино Монако или Лазурного берега...; ...тратил на девиц и спускал в казино...; ...в надежде отыграться...; ...фактический банкрот...' В конце статьи стояла фамилия автора: 'Аркадий Рагдай'.
  - Это что за хрень? - спросил он пораженный, складывая газету. - Да тут все вранье!
  - И это не ты на фотографии с бабами? - спросила теща, с ехидной физиономией заглядывая ему в глаза.
  - Я... Но я не знаю откуда это...
  - А это, между прочим, документ, - с гаденькой улыбочкой встрял в разговор носатый Юрий.
  - Что-о-о! Какой документ?! - сквозь зубы процедил Николай Анатольевич. - Выйди отсюда! Я хочу с женой поговорить.
   Его юрист не шелохнулся. Николай Анатольевич стал пунцеветь.
  - Пошел вон из моего дома! - рявкнул он.
   Тот еще сильнее расплылся в улыбке, а теща со злорадством заявила:
  - Это не твой дом, зятек!
  - И Светлана Владимировна не ваша жена, - с ухмылкой произнес Юрий Арнольдович, швыряя на стол листки бумаги. - Это решение суда о расторжении брака.
   Николай Анатольевич окончательно рассвирепел. Он, выставив вперед руки, ринулся на негодяя с намерением вышвырнуть за дверь, прорычав: 'Сученыш! Пошел вон отсю...'. Он не успел закончить потому, что 'Сученыш', поймал его резким прямым встречным ударом по зубам. Колени подогнулись, он опрокинулся на спину, ударившись головой о паркет. Во рту появился солоноватый привкус крови и стал отдавать в нос. Оскалив окровавленный рот, Николай Анатольвич перевернулся на живот, стал вставать в намерении броситься с кулаками на этого носатого гада. Когда вставал, заметил, что из комнаты прислуги, рядом с кухней, выскочил широкий, коренастый человек в кожаной куртке. Не успел выпрямиться, как этот бугай был рядом, сделал еле уловимое движение сбоку. Тут же сильная тупая боль под глазом, в мозгу вспышка молнии и, как будто большой шкаф упал.
   Николай Анатольевич не понимал, где он, стоит или лежит, сколько сейчас времени, что с ним случилось. Тишина и только мерзкий писк в ушах. Так пищит в телевизоре, когда все передачи закончились и перерыв до утра. Сквозь этот писк откуда-то издалека доносились голоса:
  - Вадя, я же просил, чтоб шкурку не попортить, - говорил один голос.
  - Сам-то приложился как! - отвечал другой голос, более низкий. - Смотри, весь хлебальник в кровь разбил.
  - Э-э-э. Не удержался. Давно хотел вмазать, - опять сказал первый.
   Запиликал телефон. Второй голос сказал:
  - Понял. Сейчас, - и через некоторое время позвал - Виктория Арсентьевна, этот упырь закрыл калитку. Там Вовка. Впустите его, пожалуйста.
  - Да, да, да, - послышалось в ответ.
   Звон в ушах стал стихать. Вместе с сознанием потихоньку возвращалась способность ориентироваться в пространстве. Он лежал на боку, на своей левой руке, а правая - завалилась за спину. Тупо-пульсируще саднило под левым глазом, и с каждым толчком становилось все больнее. Во рту неприятный солоновато-горький привкус. Он провел языком по зубам. В одном месте кончик провалился в пустоту. Верхнего переднего зуба не было. Приоткрыл глаза, но получилось это только с правым. Левый - не хотел открываться. Сначала видел мутную светлую пелену, как очень густой туман. Туман потихоньку рассеивался, обозначились силуэты, картинка становилась четче. Возле журнального столика на корточках сидел его юрист, Юрий Арнольдович. Он доставал из портфеля рыжей кожи бумаги, мельком просматривал их и складывал стопкой на столике. Рядом с ним незнакомый широкоплечий крепыш в коричневой куртке, джинсах, черных высоких ботинках. Короткая стрижка, узкий лоб, небольшие глазки и по-детски пухлые улыбающиеся губы, от чего его лицо казалось добродушным.
   Сзади послышались шаги и к этому крепышу подошел другой мужик, также коренастый, но не такой широкий, также в кожаной куртке и джинсах, с короткой стрижкой, слегка вытянутым лицом, широко посаженными глазами и массивной квадратной челюстью. Этот показался знакомым. Так и есть. Водитель, который только что подвозил его до дома. Еще увидел Светлану. Она сидела на краю желтого кожаного кресла, с прямой спиной, гордо поднятой головой, как статуя фараона в Мемфисе, и, немного скосив глаза, смотрела на него. Какое-то злорадство было в этом взгляде.
  - Володь, обшманай его! - послышался голос Юрия.
   Кто-то подошел сзади, полез в карманы плаща. 'Лопатник, ключи, мобила', - говорил этот кто-то, выворачивая карманы. Дошла очередь до внутреннего, и Николай Анатольевич окончательно пришел в себя. Он перекатился на спину, схватил обеими руками наглую руку, лезущую под плащ. Это была рука, склонившегося над ним шофера.
  - О! Очухался, - сказал тот, замахиваясь свободной рукой.
  - Стой! - скомандовал Юрий. - Ты его так в больницу отправишь! Вадя, шокер!
   Из хватки Николая Анатольевича выдернули руку, кто-то коснулся его ключицы, затрещало и страшная боль пронзила все тело, заставляя позвоночник изгибаться в обратную сторону, руки, ноги скрутила судорога и... провал.
   Сознание вернулось мгновенно. Это как моргнул. Только когда закрывал глаз, все тело сковывала страшная боль и трясло. А открыл - боли уже нет, лишь немного ломит, но голова ясная. Вот только конечности плохо слушались, шевелить трудно. Сколько был в отключке, непонятно. На столике уже выложены в стопку все бумаги из портфеля. Юрий достает со дна три пачки денег. Одну - сунул в карман, вторую - кинул широкоплечему Вадиму, третью - Володе с квадратной челюстью.
   'Тридцать тысяч баксов. Все, что осталось с поездки. Когда уезжал, было более восьмисот', - подумал он, с какой-то внезапной апатией наблюдая, как его грабят. И как не образоваться этой беспомощной апатии, если против тебя в собственном доме твоя собственная жена и три мужика, каждый из которых гораздо сильнее в рукопашном бою, к тому же вооруженных электрошокером и Бог его знает еще чем. 'Во, мой бумажник у носатого, - мысленно констатировал он. - Деньги достает, карточки, визитки. Надо было отдать его цыганке, а не этим сволочам'. Воспоминание о цыганке возникло ни с того, ни с сего, мимоходом и как само собой разумеющиеся.
   Выпотрошив на столик бумажник, Юрий отодвинул карточки с визитками в сторону и из образовавшейся кучки денег вытащил несколько купюр, которые вложил обратно.
  - Здесь две пятьсот, - сказал Юрий, передавая бумажник широкоплечему Володе. - Это ему. Остальное забирайте. Теперь, вроде, все.
  - Погодь! - сказал Вадим и обратился теще. - Хозяюшка, бухло есть?
   Та принесла бутылку, передала Вадиму, вышла в кухню.
  - Да вы что! - воскликнул тот, разглядывая бутылку. - Такую вещь на этого переводить? Проще ничего нет?
  - Нет. Нет времени. Пусть подавится! - сказал Юрий.
  - Гы, гы, гы, - засмеялся Вадим и подошел к распластанному телу.
   Он присел на корточки, схватил Николая Анатольевича за ворот плаща, приподнял, уперся коленкой в спину, больно заломил назад руки и взял в захват мертвой хваткой. Володя уселся лежащему на колени, одной рукой вцепился в нижнюю челюсть, другой надавил на лоб, запрокидывая голову. Юрий открыл бутылку и поднес горлышко к губам лежащего. Николай Анатольевич успел разглядеть название на черной этикетке 'Camus X.O.' 'Знакомая вещь. Из моих запасов', - подумал он. Сдавили пальцами челюсть у основания, рот открылся и туда с бульканьем полилось. Николай Анатольевич любил коньяк, но не до такой степени, чтобы пить насильно и в подобной компании. Поэтому он дергался, языком выталкивал попадавшую в рот жидкость, стараясь стиснуть зубы.
  - Не хочешь пить, тварь? - Юрий, перестал лить. - Такой хорошей вещью брезгуешь... Да куда ты денешься?!... Вова, поджарь его! Только немного.
   Послышался треск и опять страшная боль, судороги. Но длилось это недолго. Сознания не терял. Лишь немного помутилось в единственном открытом глазу. Потом боль стала уходить, но тело продолжало еще дергаться приступами конвульсии. Ему опять открыли рот и продолжили вливать коньяк. На этот раз он не сопротивлялся. Проглатывал все. А мерзавец Юрий приговаривал при этом:
  - Ну как? Вкусно ведь? Да? А ты пить не хотел... Сейчас выпьем за маму... Умница. Теперь за папу... Вот лапонька. Хороший мальчик.
   Вливание коньяка продолжалось до тех пор, пока у Николая Анатольевича не стали появляться явные позывы к рвоте.
  - Хватит, - сказал Володя, - а то он все выблюет.
  - И ладно. Почти всю уговорил, - Юрий, убрал бутылку. - Теперь все. Тащите это отсюда!
   Его подхватили под руки, подняли и поволокли к выходу. С заплетающимися ногами, собрав последние силы, он с мычанием вырвал одну руку, пытался освободить другую. Опять смешок: 'Гы, гы, гы', и голос Юрия: 'Напился - веди себя прилично!' Какая-то возня и опять его голос: 'Стой! Не бей! Дай мне напоследок!'
   И снова треск, и снова страшная судорожная боль, и... провал.
   Он очнулся также внезапно, как и после первого электрошока. Темно, тесно, неудобно, трясет, слышен шум мотора и очень тихо музыка. Он лежал на боку, в неудобной позе с поджатыми, раскоряченными ногами. Пахло резиной. Руки свободны, но какие-то вялые, бессильные. Он с трудом поднял левую, и уперся в холодный металл. Опустил - снизу что-то вроде ковра с коротким ворсом. Нащупал протектор покрышки колеса.
   'Я в багажнике, - подумал он. - И куда меня?'
   Страшно не было. Все, что произошло за последние полчаса еще не успел переварить. Сейчас его куда-то везли. А куда - неизвестно. Он помнил, что были злодеи в его доме во главе с его собственным юристом. Была теща, бросающая в лицо напраслину. Была жена, до неузнаваемости изменившаяся, в позе каменной статуи. Была статья в газетенке, в которой крупица правды, словно косточка манго, облеплена толстым слоем мякоти-лжи под тонкой кожурой приличия, сквозь которую просачивался душок гнильцы. Было явное, не имеющее логического объяснения, насилие над ним, совершаемое с молчаливого благословения самого дорогого человека, его Светланки.
   'Если везут убивать, то пусть. Пощады просить не буду', - твердо решил он, ощупывая пространство багажника. Потом вспомнил, что шофер с квадратной челюстью привез его домой на Ауди. Возле дома других машин не было. Значит, он и сейчас, скорее всего, находился внутри той самой машины. Когда-то его первым личным автомобилем была Ауди, поэтому знал такую машину очень хорошо. В ней есть лючок из багажника в салон, посередине заднего сиденья, чтобы лыжи или удочки могли поместиться. Пошарил по оббитой ковровым покрытием стенке. Действительно, в одном месте стенка откинулась, образуя узенькую щелочку, сквозь которую пробивался оранжевый свет уличных фонарей. Музыка стала громче и можно разобрать голоса двух человек.
  - График отпусков видел? - спросил один.
  - Видел, - отвечал ему другой.
  - Тебе, когда поставили?
  - В конце января.
  - Ты че, накосячил, что ли? Зимой в отпуск идти.
  - Ни че не накосячил. У меня три года подряд летом был. Да и...
  - Ну?
  - Послал на *** комвзвода. Он и отыгрался. На январь сунул, упырь.
  - Да, не повезло. У меня в начале мая.
  - А мне по хер! Январь, май. Сейчас с моей на месяц путевки на Бали возьмем. Там до ****ы, вечный июль.
  - ****ь, везет же. Я своей тоже говорил, давай, на юга съездим! А она мне: 'Дача, дача'. Я ей: 'Там узбеки строят, они же и вскопают, и посадят'. А она мне: 'Что они вскопают!? Что посадят!? Ты ничего не понимаешь! Для себя же!' В общем, мне весь май, как рабыня Изаура, раком на плантации. Чтоб ее...!
  - Да уж, эти бабы... Хорошо, у нас дачи нет. А то бы и меня впрягли.
   Замолчали. Лишь шум мотора и веселый диктор по радио.
  - Так, давай здесь! - сказал первый голос. - Прижмись возле кустов!
   Машина остановилась. Хлопнули двери. Багажник открылся. Над ним склонились те же двое в кожаных куртках. В свете уличного фонаря он хорошо видел их силуэты. Николай Анатольевич инстинктивно выставил сжатые кулаки, приняв позу лежачего боксера. Один из громил, тот что с добродушной детской улыбкой и которого, вроде, звали Вадим, достал из кармана бумажник и передал второму, с квадратной челюстью.
  - На, сунь ему в карман.
  - Слушай, на кой хер он ему? - спросил, второй.
  - Сказали, две с половиной оставить! Значит - оставить, - веско и внушительно ответил Вадим.
  - Нам сказали, оставить деньги. А про лопатник ничего не говорили. Смотри, какой классный. Наверное, из змеиной кожи. Я себе его оставлю. А?
  - Оставляй. Тогда я котлы возьму.
  - ****ь! Про котлы не подумал... Тогда... Тогда... Кольцо мое!
  - Лады.
   Они приблизились. Один взялся за руку, другой - за другую. Оба разом заломили запястья. Сквозь боль почувствовал, как снимают часы, с пальца стаскивают обручальное кольцо. За последнее время сильно похудел. Кольцо, и так болтавшееся по фаланге, соскочило легко. На этот очередной акт насилия и грабежа Николай Анатольевич только рычал, оскалив зубы: 'Суки! Ублюдки! Сволочи!' Отпустили, и он увидел, как бугай с квадратной челюстью извлек из бумажника купюры, сложил их пополам, а сам бумажник сунул себе за пазуху, потом склонился, выдрал из-под него полу плаща, сунул сложенные деньги в карман. 'Бумажник забрали. Гады. Надо было его той цыганке отдать в аэропорту?' - с досадой подумал он. Четыре сильные руки рывком вытащили его из багажника и со второго замаха бросили в грязь под кустами. Сверху на голову шлепнулся портфель. Хлопнули дверцы, машина с пробуксовкой рванула с места и вскоре скрылась за поворотом.
   Николай Анатольевич еще некоторое время лежал неподвижно на земле, приходя в себя от потрясения, понемногу осознавая, что его мучения уже закончились. Встать получилось с третьего раза. Ноги не слушались, во всем теле слабость. Левый глаз заплыл и не открывался. Болела верхняя челюсть, особенно в том месте, где образовалась щербина от выбитого зуба. Несмотря на влитый в него коньяк, во рту все равно солоноватый привкус крови. Подобрав портфель, шатаясь, подошел к световому пятну уличного фонаря. Первым делом проверил карманы. Везде пусто, за исключением нескольких купюр, сложенных пополам. Кроме бумажника исчезли ключи, два паспорта, заграничный и гражданский, водительские права, записная книжка, ручка, телефон и даже использованные билеты на самолет. Открыл портфель. Газета с гнусной статейкой, да листок под заголовком 'Решение'. Больше ничего. Пропали: международный контракт с австрийцами, грузовые декларации, накладные, акты, платежки, таможенные бумаги, разрешения, договоры, печати и прочее. Он еще с минуту стоял, обшаривая пустые отделения портфеля, округляя до предела единственный здоровый глаз. Все, чем он занимался последние полтора года, чему он отдал столько средств и сил, исчезло. Волосы на голове встали дыбом и зашевелились навстречу жестким порывам ветра. Колесики в мозгу, наконец, закрутились, все быстрее и быстрее. 'Контракты? - лихорадочно думал он, - Ерунда. Дубликаты на таможне и в порту. Главное - имеется дополнительное соглашение. А оно в банковской ячейке, в Эльблонге. Декларации...? Да Бог с ними, копии остались. Акты, разрешения, договоры...? Не беда. Восстановим. Водительские права...? Что мне с них? Последний раз сам был за рулем года три назад. Гражданский паспорт...? Сейчас тоже не так важно. Загранпаспорт...? Загранпаспорт!!! Да! Загранпаспорт это, действительно, проблема! Проблема всех проблем. Послезавтра, позарез, надо быть в Роттердаме. А через границу без паспортов, почему-то не пускают. Правила, блин, у них такие! Самое отвратительное, даже по великому блату восстановление загранпаспорта займет не менее двух дней. Впереди три выходных. Значит, еще два дня после. Плюс визы! Самые срочные, еще три дня. Послезавтра суда приходят в Роттердам. Мне надо быть там! Обязательно! Иначе, все накроется!'
   Сделав такое заключение, Николай Анатольевич сильно разнервничался. Его уже не волновали украденные документы с тридцатью тысячами баксов, плевать на часы, кольцо и бумажник. Даже вспыхнувшая жажда немедленной мести своим мучителям и грабителям угасла. Острым колом в мозгу засело крупными буквами: 'ЗАГРАНПАСПОРТ!'
   Огляделся. Место знакомое. Длинный дом с большой прямоугольной аркой, сквер, нелепый параллелепипед здания со святящейся вывеской 'Телекомпания 'Янтарь', ивы, ели, дорожка вниз к озеру, в котором рябил свет отраженных фонарей. 'Куда идти...? Налево? Обогнуть озеро, к гостинице...? Или направо? По дороге под аркой, к областной больнице мимо отдела милиции...? Стоп! Милиция! - спохватился он. - Надо туда! Срочно заявление! Чтобы по горячим следам! Забрать паспорт у носатого!' Хлопая портфелем по ляжкам непослушных ног, Николай Анатольевич поплелся по дороге, проходящей под аркой дома.
   У окошка к дежурному стояла сухонькая бабулька в темном пальто с каракулевым воротником, в пестрой вязаной шапке с большим бубоном и плаксивым голосом жаловалась, что с ларька по соседству порывом ветра сорвало крышу, и прямо ей в окно. Она требовала немедленно арестовать хозяина ларька, по ее словам, настоящего бандита, и заставить его застеклить окна, а также, чтобы он ежедневно выплачивал ей компенсацию в размере полбатона докторской колбасы, банки сметаны и пакета молока. Видать, она уже давно здесь канючила, так как дежуривший молодой белобрысый сержант с тоской уставился в потолок, изредка постукивая карандашом по открытому журналу.
  - Милок, - плакалась бабка, - надо его немедленно заарестовать, бандита эдакого. Он своей крышей мне все стекла побил, раму поломал. У меня окна, тепереча, в комнате нет, холодно, жуть.
  - Бабушка, - сержант закатил глаза, - сколько раз вам говорить, мы этим не занимаемся. Вам в суд надо идти.
  - А еще, - не унималась бабуля, - вместе с этим оглоедом, заарестуйте Вальку, его продавщицу. Она меня на прошлой неделе на двадцать пять копеек обсчитала, зараза.
   Видя, что бабуля прилипла к дежурному надолго и уходить никуда не собирается, Николай Анатольевич просунулся к окошку над ее плечом.
  - Простите, тофарищ сержант, меня только что избили и ограбили! К кому мне?
   Только сейчас он заметил, что некоторые звуки, особенно 'в' и 'с', получались шепеляво. Воздух свободно проходил сквозь дырку выбитого зуба. От этого чувствовал неловкость. Но сейчас не до дикции.
  - Куда без очереди лезешь! - неожиданно громко и грозно воскликнула бабушка. От ее плаксивого тона не осталось и следа. - Ишь мне нашелся! Пролезть захотел! Ограбили его! Подумаешь! Всех ограбили! Все в очереди стоят! И ты стой, жди!... Ограбили его!... Фу! Грязный, как свинья, и разит, как из бочки! Вот сейчас оставят здесь, будешь знать! Так тебе и надо!
  - Ваша фамилия? - спросил сержант обрадованный, что кто-то отвлек на себя внимание назойливой бабки.
  - Наталкина Клавдия Вениаминовна, милок, - быстро сказала бабуля, опять плаксивым голосом.
   Сержант помотал головой и указал карандашом за плечо бабки.
  - Окопоф Николай Анатольефич.
   Сержант кивнул, снял трубку телефона, набрал номер.
  - Товарищ капитан, тут с заявой на грабеж... Да... Окопов... Так точно! - положив трубку, сержант кивнул Николаю Анатольевичу. - Посидите там. К вам сейчас выйдут.
   Николай Анатольевич присел на стул в углу, положил на колени портфель. Бабушка у окна все продолжала донимать сержанта: 'Милок, у меня комната вся простыла. Окна, ведь, тама нету. Холодно. Заарестуй ты этого оглоеда!...'
   Ожидая, пока к нему выйдут, он попытался сосредоточиться. По многолетней привычке, в кризисных ситуациях всегда вычленял основную задачу. Таковая, в данный момент, во что бы то ни стало вернуть загранпаспорт. Грела надежда, что после поданного заявления в его дом тут же направят наряд, и по горячим следам найдут, вернут столь необходимый документ. С остальным разберется позже.
   Николай Анатольевич с утра почти ничего не ел. Перед вылетом в Москву перекусил в буфете парой крохотных бутербродов с кофе. В Шереметьево, делая пересадку, на перекус времени не осталось. Когда летел в Калининград, от предложенной стюардессой черствой булочки с маслом и сыром отказался, так как не хотел перебивать аппетит перед застольем домашней встречи. Попил только сок. Сейчас же, изголодавшийся желудок жадно всасывал в себя, влитые насильно, более полулитра коньяка. Мысли стали путаться, зацикливаться на чем-то несущественном. А бабушка все плакалась у окошка дежурного, вызывая все больше раздражение. Наконец, к нему подошли.
  - Это вас ограбили? - спросил высокий, очень худой капитан в распахнутом кителе. Воротник его рубахи расстегнут. Из него торчала худая шея с сильно выпирающим кадыком. Серо-синий галстук болтался на заколке узлом вниз со скрученными резинками. Короткие волосы с большими залысинами, впалые щеки, прямой острый нос и светло-серые усталые глаза.
   Николай Анатольевич встал.
  - Пройдемте! - сказал капитан, направляясь к двери.
   Щелкнул и зажужжал электрический замок. Капитан открыл дверь, пропустил его вовнутрь, вошел сам. Дверь сзади захлопнулась с громким металлическим лязгом. Длинный, пустой коридор с тусклыми лампами, лестница на второй этаж, еще один коридор и другая лестница выше, коричневая дверь, за ней маленький темный тамбур с еще тремя дверьми. Они зашли в правую с табличкой: 'Зам. нач. отдела капитан Красавкин А.С.'. Кабинет казался тесным из-за большого количества папок, составленных в стопки. Они лежали на полу, на стульях, на шкафах и, даже, несколько на пузатом шарообразном аквариуме с золотой рыбкой. Капитан освободил от папок стул, часть стола, предложил сесть. Сам уселся в свое кресло спиной к окну, взял из стопки верхнюю папку и стал неспешно листать, делая пометки в тетради.
   Прошло минут пять. Капитан, занятый своим делом, казалось, забыл, что не один в кабинете. Николай Анатольевич в нетерпении заерзал на стуле, кашлянул и спросил: 'Э-э-э, как на счет меня?' Капитан в задумчивости поднял голову, как будто что-то вспомнил, сделал пометку в тетради:
  - Я вас слушаю. Что случилось? - спросил он, убирая папку со стола.
  - Меня ограбили! Похитили загранпаспорт! Срочно надо фернуть! - с горячностью ответил Николай Анатольевич, шепелявя.
  - Понятно, - капитан стал рыться в столе, бормоча: - Так, где это?... Черт!... Куда же?...
   Он выдвинул другой ящик, с облегчением выдохнул, достал несколько чистых листов, протянул их вместе с шариковой ручкой.
  - Пишите!
  - Что писать?
  - Заявление.
  - Какое?
  - Мне почем знать?! Вас ограбили, не меня. Об этом и пишите!
  - На чье имя писать?
  - На имя ОВД.
   Сказав это, капитан достал другую папку и погрузился в ее изучение. Николай Анатольевич придвинулся к столу, склонился над листками. Через четверть часа подал капитану исписанный лист. Тот взял и стал читать, проговаривая некоторое вслух:
  - Прибыл из командировки... Мой юрист... Нанес удар... Выбил зуб... Незнакомый гражданин в кожаной куртке... Ударил... Сознание... Вытащил из кармана загранпаспорт...
   Капитан закончил чтение и поднял глаза.
  - Э-э-э... У вас что, кроме загранпаспорта ничего не забрали?
  - Как ничего! Еще бумажник, кольцо, часы!...
  - Тогда и про это напишите!
  - Что, с самого начала?
  - Нет, не надо. Пишите, в дополнение к сказанному, и так далее.
   Николай Анатольевич забрал бумагу и продолжил писать.
  - Фот, - через некоторое время он протянул капитану уже два исписанных листка.
  - Бумажник... Часы... Кольцо... Гражданский паспорт... Электрошокером!? - капитан сделал удивленное ударение на последнем слове. Потом спросил, отложив бумагу:
  - Это все?
  - Нет, еще из портфеля документы забрали... И... эти..., как его?... Деньги.
  - Сколько?
  - Документоф?
  - Нет, денег.
  - Фроде... Три пачки по десять тысяч доллароф было.
  - Ну ни фига себе! У меня квартира вдвое меньше стоит, а вы это не указываете.
  - Так что, про них тоже писать?
  - Обязательно!
  - Писать, ф дополнение к сказанному?
  - Да.
   Николай Анатольевич опять взял ручку. Его уже заметно развезло от коньяка. Строчки прыгали, буквы сливались и мысли путались.
  - Фот, - сказал он, третий раз протягивая капитану листки.
  - Надеюсь, теперь все? - спросил капитан, читая.
  - Там еще теща сказала, что мой дом - это не мой дом.
  - Да-а-а?! - протянул капитан, изображая удивление.
  - Да. Но об этом я писать не буду.
  - Чего так?
  - Потом сам разберусь.
  - Хорошо, разберитесь... Скажите, вы сегодня алкоголь употребляли?
  - Алкоголь...? Нет, не употреблял.
  - Но от вас пахнет спиртным.
  - А-а-а, это не я... Это те гады, которые меня ограбили. Они мне ф рот коньяк флили.
   Капитан улыбнулся и поднял телефонную трубку: 'Резцов, пришли ко мне в кабинет Парасюка!'.
  - И что за коньяк? - спросил капитан, кладя трубку.
  - Камю икс о, кажется, двадцатилетний.
  - Блин, везет же людям! Кто бы мне такое влил?! Ладно, теперь подпишите каждый лист.
   Капитан встал, подошел сзади, положил на стол исписанные бумаги.
  - Вот здесь внизу, - сказал он, тыча пальцем. - Сегодняшняя дата, подпись, фамилия, имя, отчество полностью.
   Николай Анатольевич подписал. Капитан сдвинул верхний листок.
  - На этом то же самое.
   У Николая Анатольевича стрельнул болью выбитый зуб. Инстинктивно приложил к нему палец. Боль отпустила. Продолжил подписывать.
  - Простите, я здесь лист крофью испачкал, - он показал на кровавый отпечаток пальца.
  - Ничего страшного, сойдет. И на третьем листе.
   Николай Анатольевич подписал, где указывал пальцем капитан. В это время в кабинет вошел жирный милиционер в расстегнутом кителе с выпирающим огромным животом, на котором с трудом сходились пуговицы форменной рубашки. Толстые красные щеки, бритая голова, красные глаза с мешками под ними и погоны старшего сержанта на плечах. Вошедший, ни слова не говоря, уселся на стул возле двери. Тем временем, капитан скрепил листки заявления и сунул их в ящик стола.
  - Мне кажется, вам нужен доктор, - сказал капитан обращаясь, к Николаю Анатольевичу.
  - Фы про это? - он дотронулся до своего опухшего глаза. - Не надо доктора. Фсе нормально.
  - Нет, надо. Предлагаю вам проехать с сержантом на Барнаульскую.
  - Куда!?
  - В наркологический диспансер.
  - Зачем!?
  - Для освидетельствования на предмет алкогольного опьянения.
  - На какой предмет!? - Николай Анатольевич вскочил. - Фы что, с ума тут фсе посходили?! Мне коньяк ф глотку залили! Я фам говорил!
  - Вот это мы там и установим, - спокойно сказал капитан.
  - Что устанофим?! Меня ограбили! Мне паспорт фернуть надо! А фы...! Не-е-ет, - протянул он и погрозил пальцем, - здесь от фас толку не будет! До сфидания!
   С этими словами Николай Анатольевич двинулся к двери, но на пути его уже стоял толстый старший сержант. Попробовал обойти это внушительное препятствие, стараясь протиснуться между животом и косяком двери. Сколько ни пытался, не получалось. Тогда он двумя руками со всей силы толкнул пузатого. Но тот, неожиданно, оказался весьма проворным для своих габаритов, ловко увернулся от толчка. Промахнувшийся Николай Анатольевич, не найдя упора, с вытянутыми руками врезался в шкаф. Сверху на него упала стопка папок. Не обращая на это внимание, развернулся, одной рукой схватился за ручку двери, а другой - стал отжимать от выхода сержанта. Тот не двигался, словно мягкая скала. В запале Николай Анатольевич ударил раскрытой ладонью сержанта в грудь и тут же в ответ получил страшный удар в живот, от которого согнулся пополам и упал на колени, судорожно глотая воздух. Его приподняли как котенка, усадили на прежнее место, завели руки за спинку стула и там защелкнули наручники.
  - Куда собрались? - слегка улыбнувшись, спросил капитан. - Вы портфель свой забыли.
   С раскрытым ртом, пытаясь вдохнуть, Николай Анатольевич, наконец, понял, что с возвращением загранпаспорта здесь ему никто не помогать собирается.
   Капитан поднял трубку телефона.
  - Резцов, организуй быстренько понятых в мой кабинет. И еще. Отправь Быстрякова на Барнаульскую. Пусть там заберет доктора, затем доставит обратно. Понял?
   Он поднял трубку другого телефона, набрал номер.
  - Алё. Это капитан Красавкин из Ленинградского... Кто сегодня дежурит?... Алиса Олеговна?... Отлично! Позовите, пожалуйста, ее к телефону.... Алиса Олеговна, здравствуйте, это Красавкин... И я сегодня дежурю... Да, спасибо... И вас с наступающим. Алиса, голубушка, я за вами машину выслал. Подъедте, пожалуйста, на пять минут!... Тут одного надо освидетельствовать... К вам? Никак! Упирается и буйный... Да я с радостью! Но тут случай особый. Надо чтобы все по протоколу. ... Алисочка, милая, ну, пожалуйста! А я вам с девчонками пару бутылочек к празднику презентую и конфеты... Ну и что, что конфискат?!... Никакое не паливо. У барыг лицензия закончилась. Хорошая вещь. Мы с женой завтра будем такое же... А?... Это Окопов... Да, тот самый, что в газете ... Спасибо, дорогая! Ждем.
   Капитан положил трубку. Николай Анатольевич только сейчас смог сделать судорожный вдох после удара в солнечное сплетение.
  - Фы... Не... Не имеете... Права... Меня задержифать... - прохрипел он, с трудом восстанавливая дыхание.
   Капитан подошел к нему и присел на корточки.
  - А вас, пока, никто не задерживает, - голос у капитана был дружелюбный, даже ласковый. - Видели бы вы себя?! Весь в грязи, без документов, с фингалом, пьяный. Куда мы вас такого отпустим?! Вдруг, что-то случится?
  Дверь открылась. Вошел невзрачный небритый мужчина в потертой куртке с пакетом в руках, в котором позвякивали бутылки. Он испуганно озирался по сторонам и жался спиной к шкафам. За ним вошла та самая бабуля, что донимала дежурного внизу. Увидев Николая Анатольевича на стуле, с наручниками за спиной, она воскликнула:
  - Что, попался, алкаш?! Заарестуйте его! Он хотел без очереди пролезть! Зараза!
   Капитан выставленной вперед ладонью дал знак замолчать. Когда бабушка притихла, он сказал казенным, равнодушным тоном, обращаясь к вошедшим:
  - Граждане, вы приглашены в качестве понятых на личный досмотр гражданина, назвавшегося Окоповым Николаем Анатольевичем, в порядке статьи двадцать семь, семь.
  - Правильно! В турму его! - вставила слово бабка.
  - Сержант, приступайте!
  Капитан уселся на свое место, положил перед собой бланк и стал записывать. Толстые руки полезли в карманы Николая Анатольевича, от чего швы затрещали. 'Второй раз за день!' - обреченно подумал он.
  - Во внутреннем кармане пусто, - комментировал жирный сержант свои манипуляции. - В левом кармане плаща пусто. В правом... В правом что-то есть... Вот, деньги.
  - Сколько? - спросил капитан
  - Пять бумажек по пятьсот.
  - Стало быть, две пятьсот?
  - Фы... Фы не понимаете! - внезапно воспрянув, вскричал Николай Анатольевич. - Меня сегодня ограбили! Подчистую!
  - А это что? - с улыбкой спросил капитан, указывая на деньги на столе.
  - Они засунули их в карман!
  - Кто?
  - Те дфое, ф кожаных куртках, которые меня ограбили!
   Бабка хихикнула, а капитан предостерегающе поднял руку, чтобы все успокоились.
  - Какие сознательные грабители у нас пошли! - веско сказал он, пристально глядя на Николая Анатольевича. - Грабят, потом деньги назад суют. Вам самому это не смешно?
  - Они же...! - пытался оправдаться он, привставая, но получил мощный подзатыльник и прикусил язык.
  - Портфель! - дал команду капитан.
   Сержант поставил на стол его портфель, раскрыл, покопался, вытащил бумаги и передал их капитану.
  - Все? - спросил тот.
   Сержант кивнул.
  - Газета 'Городовой' за шестое июля сего года, - сообщил капитан, разглядывая переданное. - Решение Ленинградского районного суда от девятого июля две тысячи четвертого года... Граждане понятые, прошу вас расписаться, что в протоколе все указано правильно.
   Испуганный мужичок с позвякивающим пакетом бочком пробрался к столу и поставил свою подпись на бланке. За ним расписалась бабушка, отложила ручку и обратилась к капитану плаксиво:
  - Милок, как же на счет меня? Дома стекла выбили! Это все киоск окаянный. Крышу у него ветром сдуло. Пряма мне в окно. Заарестуй его! Пусть окно вставит и компенсацию платит!
   Капитан поморщился, хотел что-то ответить, как дверь открылась. В кабинет ворвалась весьма упитанная, румяная, жизнерадостная, энергичная женщина, в синем плаще, с бигудёвыми кудряшками и громким голосом.
  - Ну и где он?! - звонко спросила она. - А, вижу, вижу! - потом спохватилась. - Здрасьте, Санек! Что тут у нас?
  - Здравствуй, Олеговна, - ответил капитан. - Сама видишь. Надо оформить.
   Женщина быстро склонилась к Николаю Анатольевичу, заглянула в лицо.
  - Так, глазик плывет. На другом, гематома... Личико красное ... Ярко выраженный запах... Саня, я не буду тестер доставать. И так все ясно. Запишу два с половиной промилле. Умеренная степень.
   Она достала из сумочки бланк и, склонившись над столом, стала быстро его заполнять.
  - Меня ограбили! Избили! - Николай Анатольевич пытался воззвать к женщине-доктору.
  - Не ври! - вдруг закричала бабушка. - Ты уже с фингалом сюда пришел. Я сама видела!
  - Он что, действительно, сам сюда пришел? - спросила доктор, не отрываясь от писанины.
  - Да. И еще заяву накатал, - ответил капитан.
  - Прикольно.
  - Хочешь поржать?
  - Давай, только быстрее, - ответила докторица закончив писать и ставя маленькую печать на бланке. - Через пару часиков у нас начнется... Пред праздником же... Дэпээсники лишенцев начнут поставлять. Только и успевай оформлять алкашей.
   Капитан достал из ящика написанное Николаем Анатольевичем заявление и протянул его женщине.
  - Мой юрист с двумя неизвестными похитили загранпаспорт, - читала вслух она. Потом пожала плечами. - Ну и что здесь смешного?
  - Дальше, - подсказал капитан.
  - В дополнение к сказанному, - продолжила читать она и через некоторое время стала изредка выдавать смешки. - Бумажник, часы, права, выбили зуб! - уже сквозь смех говорила она.
  - Это еще не все, дальше!
  - В дополнение к сказанному... Портфель, контракт, ... Тридцать тысяч долларов?!... Влили в рот коньяк?! - последние слова она уже произносила всхлипывая от смеха.
   Капитана это тоже веселило. Он вытащил из-под стола пакет, передал женщине-доктору и сквозь смех добавил:
  - Так у него еще и дом забрали! В кармане две с половиной тысячи нашли. Говорит, их грабители подсунули.
   Женщина зашлась в хохоте.
  - Да ладно!... Во дает!... Девчонкам расскажу!
   Вслед за доктором и капитаном в кабинете стали смеяться все: и невзрачный мужичок, и бабка, и толстый сержант. Николай Анатольевич сидел, свесив голову. Здесь потешались над его несчастьем, абсолютно не веря в то, что оно на самом деле случилось. Люди заливались смехом над ним, но так, как будто его и не было в кабинете. С ним обращались как с какой-то вещью, которую рассмотрели с разных сторон и поставили в угол, больше не удостаивая вниманием, но при этом, продолжая ее обсуждать. Он сюда пришел за справедливостью, а получил еще большую несправедливость, да еще и этот издевательский смех. Оглушенный смехом, он внезапно рванулся, привстал вместе со стулом, запрокинул голову, вытянул шею и заорал во все горло. Его крик был похож на вой волка. Не удержав равновесие, грохнулся на бок вместе со стулом и стал яростно лягать ногами во все стороны, продолжая орать. Капитан моментально стал серьезным. Докторицу это еще пуще развеселило, и она сильнее залилась хохотом. Бабка испугалась и завопила: 'Караул!'. Невзрачный мужичок выронил свой пакет, в котором что-то разбилось, и забился в угол. В сутолоке толстый старший сержант пытался подобраться к брыкающемуся на полу Николаю Анатольевичу, стараясь не попасться под удар его лягающихся ног.
   Сколько времени продолжался этот припадок ярости неизвестно. Когда стало отпускать, он валялся со стулом на полу, подвывая, рыча и слабо брыкая ногами. Над ним нависла туша старшего сержанта. В кабинете кроме капитана уже никого не было.
  - Куда его? В обезьянник? - спросил сержант.
  - Он там всех взбаламутит. Спать потом не дадут, - ответил капитан со своего кресла. - В дальнюю его. Пусть там бесится.
   В кабинет еще кто-то вошел. У него вытащили брючный ремень и отодрали пояс плаща вместе с петельками, отстегнули наручники, заломили руки назад и согнутого поволокли по коридору, по лестнице вниз и еще коридор. Лязгнула железная дверь. Его швырнули на пол тесной камеры, где не было ничего кроме стен неприятного сине-зеленого цвета, без окон, с высоким потолком и очень тусклым светом лампочки вверху. Дверь захлопнулась. Клацнул замок. Он некоторое время лежал на полу, чувствуя щекой холод бетона. Слышал удаляющиеся шаги и голоса. Руки свободны. И новый приступ ярости. Вскочил, забарабанил в дверь, бросался на стены, орал и выл, царапался. А ему вторило лишь гулкое, короткое эхо пустых коридоров.
   Сколько продолжалось это безумие? Может, час? Может, больше? Он постепенно выбивался из сил. Глотки уже не хватало, чтобы орать. Ноги не держали. Стоя на коленях, упершись лбом в дверь, он еще рычал и наносил редкие удары сбитым в кровь кулаком, пока окончательно не обессилил и не впал в забытье.
   Очнулся от лязга замка. Он сидел на полу, в углу камеры, поджав ноги, с натянутым на голову плащом. Знобило и очень хотелось пить. В камеру зашел вчерашний толстый старший сержант.
  - Тю! Притих, - сказал он дружелюбно. - Пиднимайся. Идем.
   Николай Анатольевич с трудом встал. Ноги затекли и не слушались.
  - Буянить будем? Или браслетики наденем? - спросил сержант.
   Николай Анатольевич покачал головой.
  - Тогда выходь, лицом к стене, руки за спину!
   Его опять провели по гулким пустым коридорам, по лестницам, в знакомый кабинет капитана Красавкина. Тот с прошлого вечера преобразился. Вместо форменного кителя, серый костюм с белой рубашкой с поднятым воротником, где он аккуратно завязывал галстук в полоску.
  - Доброе утро Николай Анатольевич, - сказал капитан вошедшему, ровняя перед зеркальцем узел галстука. - Присаживайтесь. Как вы себя чувствуете?
   Николай Анатольевич присел на стул.
  - У фас попить есть что-нибудь? - спросил он осипшим голосом.
   Сейчас ему стало очень неловко за свою шепелявость. Поэтому старался приспособиться говорить нормально, в нужное время прикрывая дырку в зубах языком. Постепенно стало получаться. Но все равно, говорил не так как прежде.
  - Попить?... Ах да. Понимаю... Конечно. Возьмите, - капитан достал из-за кипы папок стеклянный кувшин с водой и поставил на стол перед Николаем Анатольевичем. Стакана не было, поэтому тот схватил кувшин и стал жадно пить, проливая себе за шиворот.
  - Еще? - спросил капитан.
  - Спасибо. Пока хватит.
  - Мне кажется, вы что-то хотите мне сказать, - сказал капитан, разглядывая себя в зеркало.
  - Товарищ капитан, послушайте, происходит какая-то чертовщина! У меня два судна на подходе к Роттердаму. Есть контракт. Завтра, позарез, нужно быть там. Вчера я приехал домой... Меня избили и ограбили!...
  - Да. Я это уже слышал.
  - Мне надо срочно в Роттердам! Контракт горит! Загранпаспорт...
  - И это я слышал, - перебил капитан.
  - Так, чего вам надо!? За что меня посадили!?
  - Во-первых, не посадили, а задержали, - капитан наконец-то придал идеальное положение узлу галстука и опустил воротник рубашки. - Во-вторых, задержали за то, что вчера вечером от гражданки Исаковой поступило заявление. К ней в дом ворвался бывший муж в нетрезвом состоянии, к тому же, не прописанный там, и устроил дебош.
  - От кого заявление!?
  - От Исаковой Светланы Владимировны. А это, кстати, статья двадцать, прим. До пятнадцати суток ареста.
   Услышав знакомое имя и отчество, Николай Анатольевич вспомнил, что девичья фамилия жены Исакова.
  - От Светы?!... Ворвался в дом?!... Ерунда какая-то... Постойте, так меня там и ограбили!...
  - Да, может быть и так. Но у меня есть заявление... Как мне, по-вашему, на него реагировать?
  - Но от меня тоже заявление!
  - Не спорю. Но у потерпевшей Исаковой имеются свидетели. А у вас они есть?
   От неожиданного вопроса единственный здоровый глаз Николая Анатольевича заметался, лицо стало растерянным.
  - Есть! - спохватился он. - Жена может подтвердить!
   Капитан ухмыльнулся.
  - Помилуйте, ваша бывшая жена потерпевшая. От нее заявление на вас, где утверждается совсем другое.
  - Бывшая?! - вскричал он. - Почему бывшая?!
  - Откуда мне знать, почему? Это ваши с ней дела. Так вот, показания потерпевшей подтверждаются двумя свидетелями, коих у вас, полагаю, нет. Кроме того, вы явились сюда в состоянии алкогольного опьянения. Это зафиксировано врачом и также подтверждает слова гражданки Исаковой.
   Николай Анатольевич хотел что-то возразить, но не нашелся.
  - Мы пробили по базе, - продолжил капитан. - По указанному вами адресу вы не проживаете.
  - Как не проживаю?
  - Гражданин Окопов снят с регистрационного учета еще в августе.
  - Как снят!? - опять вскричал он.
  - Так и снят. Так что, ваше место жительства не известно. Значит, пока побудете здесь до выяснения обстоятельств.
  - Здесь!? На каком основании?!
  - Статья двадцать семь, пять. Задержание до сорока восьми часов для выяснения личности.
  - Зачем устанавливать!?
  - Как по-другому? Пришли нетрезвым, без документов. Надо же выяснить, кто вы такой на самом деле. Вдруг, в розыске?
  - Капитан, вы же сами в протоколе записали мое имя!
  - Да, записал. Имя назвали вы. Назвались бы Гаем Юлием Цезарем или Наполеоном Буонапарте, я так бы и записал. Ведь документов у вас нет.
  - А газета! Там моя фотография и имя!
  - Газета?- капитан ухмыльнулся. - Газета, это не документ. И на вашем месте я не стал бы апеллировать к ней. Там такого понаписано-о-о! Как минимум статья сто пятьдесят девять УК. До десяти лет. Понятно?
  - Понятно, - угрюмо буркнул Николай Анатольевич.
  - Так что, побудите здесь до понедельника. Если выяснится, что вы на самом деле Окопов Николай Анатольевич, то во вторник вас отвезут в суд. Сколько там дадут, не знаю. Может, пятнадцать суток. Может, штрафом отделаетесь.
  - Мне надо позвонить.
  - Вот насмотрятся американских фильмов и, чуть что, сразу звонить... Впрочем..., звоните! Кому будете?
  - Брюнеру.
  - Игорю Ивановичу?
  - Да.
  - Э-э-э! - капитан с улыбкой погрозил пальцем. - Сразу с козырей пошли. Ладно, валяйте! Звоните Игорю Ивановичу.
   Капитан поставил перед Николаем Анатольевичем телефонный аппарат. Взявшись за трубку, он вспомнил, что все нужные номера остались в записной книжке, которую у него вчера отобрал Юрий.
  - Извините, - сказал он смущенно, - у меня украли записную книжку. Вы не подскажете номер.
  - Игоря Ивановича...!? Ну вы даете! Откуда у меня его номер? Где я и где Игорь Иванович?
  - Хорошо. Тогда... Тогда... Номера прокуратуры у вас есть?
  - В прокуратуру хотите звонить...? Вот, действительно, странные люди. Во всем мире, в первую очередь, звонят адвокатам, а у нас - в прокуратуру! По-вашему это нормально...? Что ж. Я сегодня добрый. Кому именно желаете?
  - Гринько.
  - Петру Устиновичу? Заму областного?
  - Да.
   Капитан полистал блокнот на столе, нашел и продиктовал номер, который Николай Анатольевич набрал в телефоне. Длинные гудки. Ответа нет.
  - Сколько сейчас времени? - спросил он, кладя трубку.
  - Пять минут десятого.
  - Наверное, там еще не пришли. Можно мне будет попозже позвонить?
  - Попозже? Ну-у-у, это уже не ко мне. Я отдежурил. Думаю, и позже вам никто не ответит. Сегодня суббота. Завтра праздник, Седьмое ноября. Кстати, с наступающим!
   Николай Анатольевич еще более помрачнел, задумался.
  - Прошу вас! Последний звонок! Можно, жене?
  - Жене...? Жене, это святое. Только сначала распишитесь здесь.
  - За что это? - недоверчиво спросил он.
  - За то, что вам была предоставлена возможность телефонного звонка.
   Николай Анатольевич поставил подпись, набрал номер. И опять в трубке длинные гудки. Но как ему сейчас хотелось услышать ее голос, чтобы как-то объясниться о причинах этого кошмара с ним! После долгой череды безответных гудков капитан забрал трубку и убрал телефон.
  - Ну что, будем оформляться? - спросил капитан, положив на стол заполненный бланк протокола.
  - Постойте! - воскликнул Николай Анатольевич. - Я вам денег дам!
   Капитан театрально взмахнул рукой сверху вниз.
  - Эх! А ведь так и знал! Думаю, когда же вы мне деньги предложите!? Так сказать, усугубите.
   Капитан встал в позу бочком, картинно протянул руку ладонью вверх.
  - Ну что с вами поделаешь?! Давайте!
   Николай Анатольевич по привычке полез в карман, но спохватился и убрал руку.
  - Здесь сейчас нет... Можно я еще позвоню?! Своему главбуху. Он привезет документы и эти..., сколько нужно.
   Капитан пожал плечами, снова поставил телефон на стол.
   В трубке послышался детский запыхавшийся голос: 'Але', - и шум других детских голосов. Внук, догадался Николай Анатольевич.
  - Дима, Игоря Антоновича позови, пожалуйста! Срочно!
  - Деда нет, - ответил ребенок и сразу раздались короткие гудки.
  - Наверное, ушел куда-то, - обратился он к капитану. - Умаляю, еще один звонок! Последний!
  - Последний уже был.
  - У меня транспортная компания. Диспетчер на телефоне круглосуточно. Я дам команду, найдут моего главбуха или зама, кто-нибудь из них приедет и личность мою подтвердит. Еще привезет документы и деньги.
  - Эх! - вздохнул капитан. - Мое дежурство десять минут, как закончилась. Ладно, самый последний.
   После пятого гудка ответили:
  - Слушаю, - раздался женский голос в трубке.
  - Але, Вика? Это Окопов.
  - Вы ошиблись, это не Вика, - недовольно ответили и повесили трубку.
   Он покосился на капитана, набрал повторно.
  - Слушаю, - ответил тот же голос.
  - Девушка, это диспетчерская?
  - Да.
  - Это Окопов! Свяжитесь...
  - А, кто это? - перебила она.
  - Как кто? - он опешил и некоторое время подбирал слова. - Свяжитесь с Евгением Леопольдовичем!
  - А, это кто?
  - Дореза, зам генерального!
  - Не морочьте мне голову и перестаньте звонить!
   В трубке опять послышались короткие гудки. Николай Анатольевич еще несколько раз набирал номер. Но он был занят. Капитан, постукивая по полу носком ботинка, дал понять, что его терпение на исходе.
  - Чертовщина какая-то. Понять ничего не могу, - растерянно проговорил Николай Анатольевич. - Товарищ капитан, я доберусь до своего офиса и привезу сколько надо! Обещаю!
   Капитан убрал со стола телефон, скривил губы, изображая разочарование.
  - Что и следовало доказать!... - сказал он со вздохом, - До чего вы дошли, господин Окопов? Даже взятку нормально дать не в состоянии.
   Капитан вернулся на свое место, кивнул на бумаги на столе.
  - Все. Я устал. Распишитесь в протоколе.
  - В каком?
  - Об административном задержании.
  - Это произвол! - воскликнул Николай Анатольевич и попытался встать со стула, как тяжелая рука старшего сержанта схватила его сзади за шею, стиснула, аж в глазах потемнело, и впечатала обратно в стул. Но он все равно прохрипел: - Вы за это ответите! Я вас...!
  - Что, меня?! - перебил капитан. - Пугать вздумал?! Тут по десять раз на дню так пугают. Видишь, запуганный весь... Хватит! Подписывай скорее и закончим!
  - Сам пиши! - процедил сквозь зубы Николай Анатольевич.
  - Нет?... И ладно. Запишем, от подписи отказался. Парасюк, - он обратился к сержанту, - отведи задержанного.
   Не дожидаясь пинка, Николай Анатольевич встал, заложил руки за спину и направился к выходу. У двери остановился и, внезапно почувствовав свободу слова, которую обретают только висельники, услышавшие последнее: 'Приговор окончательный и обжалованию не подлежит', через плечо злобно бросил:
  - Послушай, капитан! Помяни мое слово! И тебя когда-нибудь... Через коленку... Поперек хребта... Как и ты меня сейчас!
   С этими словами он вышел за дверь, встал лбом к стене с руками за спину, ожидая своего охранника.
  - Куда его? - спросил старший сержант капитана.
  - В дальнюю, - ответил тот зло.
  - Опять!?... - капитан не ответил и отвернулся. - Добре. В дальнюю, так в дальнюю.
   Дверь закрылась. Шаги старшего сержанта и задержанного стихли в гулких коридорах. Капитан все стоял, не шелохнувшись, с каменным лицом. Где-то, очень далеко, едва уловимая слуху лязгнула дверь. Впрочем, может быть, ему это послышалось. Он подошел к телефону, набрал номер: 'Товарищ подполковник, капитан Красавкин с Ленинградского... Вы просили... Да, на счет Окопова... Да, приняли... Оформили... В одиночке... Слушаюсь... До свидания'. Капитан положил трубку, сжал кулак и со сдавленным криком: 'Ы-ы-ы!' внезапно крутанулся всем телом, отставив руку в стону. Что-то задел. Об пол звякнуло с хлюпаньем. Опомнился. Огляделся. Под ногами, на мокром полу, среди изогнутых стеклянных осколков аквариума билась и подпрыгивала, переворачиваясь через голову, переливающаяся красная рыбка. Он некоторое время равнодушно смотрел на нее, затем подошел к шкафчику, достал почти полную бутылку водки и граненый стакан, налил половину. Зазвонил телефон. Сел в кресло, снял трубку. 'Да, дорогая... Нормально все прошло... Да, поспал... Я помню, в зоопарк... И я тебя целую. Скоро буду.' Капитан положил трубку и лег грудью на стол, уткнувшись носом в столешницу, как на плаху. Потом повернул голову и долго смотрел на стакан. Медленно поднес к нему руку со взведенным для щелбана пальцем, щелкнул по верхнему краю. Стакан глухо звякнул, опрокинулся. Прозрачная жидкость разлилась по столу, образуя у края миниатюрный вал. Этот вал рос, набухал, пока не прорвался в одном месте ручейком, звонко закапавшим с края стола об пол.
  - Суки, - прошептал капитан. - Все суки.
  - Сержант, - обратился Николай Анатольевич к своему конвоиру, спускаясь по лестнице.
  - Старшой сержант, - поправил тот.
  - Товарищ старший сержант!...
  - Для тэбе гражданин.
  - Гражданин...
  - Ладно, що хотив? - перебил охранник.
  - Когда у вас завтрак?
  - Що, який тоби сниданок? Он був о восьмий тридцять.
  - Будь человеком, я более суток ничего не ел. Уже живот сводит.
  - Дывися на него! Вчора вин мене и жирной свинею обзывав, и скотиной, и холуем. А зараз, будь людиною? Так ось, не буду! Буду таким, як мене називав.
   Дверь в камеру захлопнулась, лязгнул замок. Николай Анатольевич огляделся. Маленькое, не более чем два на два метра помещение с очень высоким потолком, от чего казалось, что ты в колодце. Бетонный пол, голые крашенные стены с царапинами в некоторых местах. Это те, кто сидел здесь ранее оставляли зарубки о днях своего пребывания. Самое большее он нашел три подряд. Высоко вверху тускло горела лампочка в железной сетке. Воняло сыростью и канализацией. Ни кровати, ни табуретки. Вообще ничего. 'Наверное, карцер', - подумал Николай Анатольевич, оглядываясь. 'Как же хочется есть!' - это была сейчас его единственная мысль и желание, которые вытеснили все остальное.
   Через некоторое время на лестнице послышались шаги. Кто-то подходил к его камере. Замок лязгнул, дверь открылась. Толстый старший сержант поставил на пол оцинкованное ведро со словами: 'Це, параша'. Николай Анатольевич отвернулся к стене, приняв горделивую позу Байрона со скрещенными на груди руками. Обернулся только тогда, когда стихли на лестнице шаги старшего сержанта. Кроме ведра у двери стоял деревянный табурет. На нем - целлофановый белый пакет, в котором стояла двухлитровая бутылка минеральной воды и половинка буханки нарезанного черного хлеба на пластиковой тарелке. Сверху каждого куска по тонкой пластине белого сала с розовыми прожилками. 'Спасибо тебе, сержант', - проговорил он в пустоту, беря первый кусок пахнущего чесноком хлеба с салом.
   Сидя на табурете напротив двери, медленно пережевывая и изредка запивая водой, он только сейчас начал осознавать всю тяжесть свалившегося несчастья. Горел контракт с австрийцами, а он не в силах ничего сделать. Ведь чувствовал надвигающееся. Мало того, что чувствовал, ему, прям-таки, орали на ухо о предстоящей беде. А он не слышал. Вспомнил цыганку в аэропорту с ее бреднями. И вон как оказалось. Совсем не бредни. И дома его ждали, но очень странно и жестоко. И в ванной не помылся. И картошки жаренной не ел. И горбушке черного хлеба сейчас рад. И пожалел, что бумажник ей не отдал. Два раза пожалел. Когда носатый Юрий его потрошил на журнальный столик и когда громила с квадратной челюстью его присвоил.
  Он вспомнил, что первый раз почувствовал надвигающуюся опасность еще неделю назад, перед посадкой в самолет. Но это предчувствие истолковал совсем по-другому. 
Глава 2. Предчувствие.
Восемь дней назад. 29 октября 2004 года.
Маленький, забытый Богом и людьми, заполярный порт в устье полноводной реки, впадающей в студеное море бассейна Ледовитого Океана.
Если кто из дотошных читателей попытается найти его на карте, то заранее прошу не тратить сил. Я его выдумал. Нет, я знаю, наверняка, существуют подобные почти заброшенные поселки на побережье нашего бескрайнего Севера, от которых до ближайшего населенного пункта сотни и сотни километров. Есть множество рек, впадающих в моря Ледовитого Океана. Но чтобы сразу, и очень удаленный поселок с портом, и река, сколько не ползал по карте, так и не нашел. А по прихоти сюжета, который родился, не особо спрашивая моего дозволения, герою надо было оказаться именно в таком месте. Впрочем, все остальные места в этой истории реальны и отражены на картах вполне определенными названиями и географическими координатам. Также, в известной степени, реальны и события, которые описываю. Правда, происходили они с разными людьми и в разное время, некоторые – и со мной. Мне осталось только объединить все это в жизни моего героя.
Все персонажи в этой истории выдуманы. Совпадения с реальными людьми – ну, совершенно случайные.
Николай Анатольевич, прикрываясь от снежных зарядов воротником весьма поношенного, некогда белого, а сейчас грязножелтого в коричневых пятнах тулупа, вскарабкался на борт АН-2, именуемого в народе «кукурузником». «Странно, влез»: подумал он, пробираясь согнувшись через выставленные коленки пассажиров, успевших ранее него занять места на жестких лавках по обе стороны вдоль салона. На удивление, самолет внутри казался больше, чем выглядел снаружи. Когда выходили на посадку, темная кучка пассажиров посреди белой тундры казалась непомерно большой на фоне стоявшего поодаль темно-серого силуэта самолетика, расплывавшегося в клубах снежной пыли. Укутанные в меха и куртки дюжина человек с баулами и чемоданами, казалось, ни за что не поместятся в утробу этого допотопного биплана, да еще со своей кладью. У него даже мелькнула мысль, что, может, у них там есть приставные места на нижних крыльях, где ему непременно отведут место, и где он полетит, свесив ноги над бездной, обдуваемый ледяным ветром. Но все поместились. В обшарпанном салоне, если, конечно, это можно назвать салоном, еще менее уютно, чем на улице. Холодно, тесно и воняло чем-то тухлым с легкими нотками ароматов бензина, машинного масла и перегара. Раздолбаный колхозный грузовик с захлебывающимся мотором посреди целины с пьяным в дрова водителем внушал бы большее доверие, чем этот недостойный представитель гордой эскадры воздушного флота.
Вжавшись в спинку скамьи, Николай Анатольевич, стиснутый с двух сторон плечами своих попутчиков, двумя руками прижал к груди пухлый портфель рыжей кожи, составлявший весь его багаж. Его начало трясти. Нет, он не боялся полетов. За последние несколько лет налетался изрядно. Но перспектива оказаться между небом и землей на этой, с позволения сказать, летающей конструкции заставляла вибрировать поджилки.
- Анатолич, ты че такой бледный! - послышалось слева и увесистая рука хлопнула его по коленке.
То была Валюха, краснощекая толстуха-крановщица в желтом пуховике и рыжей лисьей шапке. Ее добродушное лицо излучало радость и веселье. Она слегка подталкивала в бок Николая Анатольевича, пытаясь передать ему ну хоть кроху своего отличного настроения.
«И чего бы им не радоваться? - думал Николай Анатольевич, мрачно оглядывая сидящих напротив него пассажиров. - Они получили полный расчет. Летят домой, где не были уже полгода. Вернутся к родным, да и просто в цивилизацию из этого дикого, забытого Богом края. Да и я, вроде как, должен радоваться. И я лечу домой, где был последний раз почти девять месяцев назад. Так чего бы и мне не радоваться? Ведь провернул же невозможное дело. И я через неделю, наконец, буду дома». Но не было радости у Николая Анатольевича. Что-то тревожное прилипло к его душе и все сильнее ее обволакивало. 
Непонятное беспокойство появилось еще три дня назад, когда от причала заполярного порта отчалил последний из шести лесовозов. Наблюдая, как малюсенький буксир вытаскивает огромный, по сравнению с ним, лесовоз от причала на большую воду, Николай Анатольевич, ни с того ни с сего, произнес в полголоса: «Уж не слишком ли гладко все идет?». И возникло предчувствие чего-то непонятного, неприятного и, даже, опасного.
Николай Анатольевич доверял своей интуиции, которая не только помогала в его делах, но и несколько раз сохранила жизнь. Только теперь, на жесткой лавке самолета, среди радостно галдящих пассажиров, Николай Анатольевич додумался, что причиной его беспокойства был именно этот самолет, в чреве которого он сейчас находился. Интуиция уже не шептала, а орала ему: «Не лети! Останься!», а ноги сами поджимались, в намерении встать без желания хозяина и выскочить наружу вместе с тем, кто на них ходит.
Вдруг, самолетик тряхнуло, с хвоста послышался глухой металлический удар, затем еще раз тряхнуло, еще удар, еще и еще. Все пассажиры разом смолкли и обернулись к двери в корме. Там, снаружи, кто-то закидывал в салон через дверь какие-то круглые, похожие на беременные канализационные люки, металлические, по-видимому, очень тяжелые штуковины. Потом из этой же двери донесся очень эмоциональный диалог двух мужчин, состоящий преимущественно из ненормативной лексики. Николай Анатольевич мог разобрать лишь обрывки: «Куда…! Перегруз…! Сколько …? 300 кэгэ…! Не взлетим на …! Завалится на хвост к ****е матери!» Другой голос ему возражал: «А я при чем, …? Приказ, твою мать! Мне их на себе ***рить, что ли? Да ты не …! Будет все …!» Первый голос продолжал: «Это мне будет …! Самолету будет …! А, тебе ни хуя не будет…!»
Голоса стихли. По-видимому, спорщики отошли от самолета. Но от этого грохота, от услышанного обрывка диалога Николаю Анатольевичу еще сильнее захотелось выскочить наружу. Он даже уже привстал, как могучая рука Вальки крановщицы удержала его на месте.
- Да что ты, Анатольич! – весело затараторила она, - Сами разберутся. У них всегда так. Как попутный груз, Никитич устраивает спектакль. Щас нальют, дадут оленины и все. Полетели!
- Какой Никитич?
- Пилот наш. Ты че, его не знаешь?
Интуиция Николая Анатольевича торжествующе взбурлила в животе и вышла наружу неприятным запахом.
- Нальют?! Пилоту?! – не веря своим ушам, спросил Николай Анатольевич, - Он поведет пьяный!?
- Пьяный? – переспросила Валюха, искренне не понимая сути вопроса. – Какой пьяный…? – потом догадалась и протянула - А-а-а! Да ты че? Это то со стакана? Вы пьяным его не видели. Этому… Что б быть пьяным … Ну… Я не знаю, сколько надо… А, так… Тьфу!»
- Как со стакана? И его допускают!?
- Да, кто ж ему запретит. В небе ж гаишников нет! – подвизгивая прохохотала Валюха, радуясь своей шутке. Остальные также рассмеялись.
Николай Анатольевич ошарашено оглядел салон. Похоже, летчик под шафе, от которого сейчас зависит их жизнь, никого ничуть не взволновал.
Вскипело. Николай Анатольевич вскочил с места, продрался сквозь выставленные колени через салон и, протиснувшись через груду наваленных у двери железяк, выскочил наружу. У хвоста самолета стояли четверо. Двоих он знал. Игнат Иванович, начальник местного порта, добродушный мужик под шестьдесят, с круглым одутловатым лицом, с отвисшими щеками, между которыми торчали седые, коротко подстриженные усы, от чего он был похож на моржа. За это его так и прозвали «Морж». Много лет назад его назначили в этот порт. Думал, только на навигацию. Оказалось – навсегда. Его засосала эта размеренная, неспешная жизнь среди суровой красоты побережья Ледовитого океана. Летом он принимал и отправлял суда северного завоза, плоты бревен и баржи, сплавляемые по реке с юга, оборудование буровиков, да и многое чего другого. Зимой – ремонтные работы и неспешная подготовка к следующей навигации под разливы северного сияния. Постепенно, в навигацию судов становилось меньше. Перестали сплавлять плоты. Потом, если и зайдет за лето в порт одно судно, и то хорошо. Бывали годы – вообще никто не заходил. Порт хирел, и люди разъезжались. Остался он с помощником, да еще: начальник радиостанции, электрик, механик, смотритель маяка, капитан буксира с одним матросом, да в поселке человек восемь вольноопределяющихся. Все они, кроме помощника Моржа, Митюни, жили здесь с семьями. Детей отправляли учиться от каникул до каникул в интернат на большую землю. Жены их подвизались здесь же, при порту. Кто в бухгалтерии, кто в клубе, кто сторожем. Хотя и считать было нечего, и развлекались все по домам кто как мог, и сторожить было не от кого. Жили охотой, рыбалкой, ягодами да грибами, коих в сезон здесь предостаточно.
Второй – тот самый помощник Моржа, Митюня. Сухощавый, рыжий, молчаливый парень, которого, лет пятнадцать назад, судьбинушка занесла на этот край света, наверное, еще по комсомольской путевке. Когда люди отсюда побежали, он остался. Видать, бежать было некуда. Митюня остался в порту при Морже где был: и слесарем, и токарем, и грузчиком, и сварщиком. В общем – на все руки.  Бабы здесь у него не было, но он регулярно наставлял рога то начальнику радиостанции, то матросу с буксира, что и служило основным поводом для местных сплетен.   
Остальных двоих Николай Анатольевич не знал, но догадался, что это пилоты. Догадался потому, что оба в форменных синих фуражках и кожаных коричневых куртках, подбитых мехом. Один – долговязый с раскосыми глазами на азиатском, круглом и плоском как блин, лице. Второй – невысокий, коренастый, сухощавый, с глубокими вертикальными складками на щеках смуглого обветренного лица. Наверное, это и был пилот Никитич.
Все четверо скучковались у открытого кузова грузовика, в котором расстелена пожелтевшая газета, вся в желтых масляных пятнах. На газете: литровая банка красной икры из которой торчала алюминиевая ложка, нарезанный толстыми ломтями янтарного цвета балык, плошка клюквы и три пустых граненых стакана. Рядом лежала бутылка с этикеткой шампанского. Судя по тому, как два летчика и Митюня закусывали, усердно ворочая челюстями под сомкнутыми, лоснящимися от жира губами, в этой бутылке было явно не шампанское. Не закусывал только Морж. Он, наверное, и не пил. Стаканов то только три.
- Игнат Иванович, - начал с ходу в запале Николай Анатольевич, - что за ***ня? Какой, на хуй, попутный груз? Какие железяки?
Надо сказать, за время своего здесь пребывания Николай Анатольевич в совершенстве освоил местный матерный диалект и мог свободно изъясняться на нем. Скажу более, обычный для нас язык здесь никто всерьез не воспринимал. Приходилось повторять по нескольку раз и, зачастую, впустую. Но стоило ему свои эмоции перевести на этот местный диалект, как всё тут же исполнялось без проволочек. Все сразу понимали важность и срочность его требований.
- А-а-а, Анатолич! – Морж заулыбался и расставил руки, как для объятий. – Хотел проводить тебя. Чтобы честь по чести. Да с утра радиограмму с Гремячей получил. Запросили клапана отправить на ремонт. Вот мы с Митюней их и снимали.
- Какие, на ***, клапана! Я оплатил этот рейс. У нас в самолете перегруз невъебенный. Мне эти железяки, на хуй, не нужны. Уберите их в ****у отсюда…! Пожалуйста.
- Понимаешь, Анатолич! - улыбка Моржа сменилась какой-то просительной, заискивающей. – Проходчикам, там, - и он махнул в сторону, указывая, где находится это «там», - на кой-то хрен понадобились срочно клапана. А, вишь, тут и самолет кстати.
- При чем здесь, на ***, проходчики! Какое, ****ь, мне до них дело!
- Самолет, между прочим, приписан к проходческому отряду! - встрял в разговор смуглый пилот, невозмутимо и не спеша ворочая челюстями.
- Но я же за него заплатил! – уже не так уверенно сказал Николай Алексеевич.
- А им там всем по *** что заплатил, - продолжил пилот, спокойно зачерпывая ложкой икру. – Там какому-то мудаку приспичило клапана. Так вынь их и полож, на хуй! И, ****ец!
- Ладно тебе Анатолич! Не кипешуй! – вклинился Морж с такой же заискивающей улыбкой. – Разве это, ****ь, перегруз? Три центнера всего. Да это ***ня какая-то. У Никитича перегруз и по восемь центнеров был. И, ничего.
Морж обернулся к пилоту, прося подтверждения своих слов.
- Только у меня тогда на две трети меньше топлива было, – ответил пилот с набитым икрой ртом. Потом прожевал, облизал ложку и добавил, обращаясь к Николаю Анатольевичу: - Мне вы ни *** не платили. Дали рейс. Я прилетел. Если ссыте от перегруза, то оставайтесь, в ****у, здесь. Ждите следующего рейса.
- Когда он будет? – Николай Анатольевич уже совсем потерял весь свой запал.
- Я, ****ь, почем знаю! Может – весной. Может – к Новому Году, если топливо будет.
Аргументы летчика были железными, как эти клапана. Ведь Николай Анатольевич полуподпольно, через третьих лиц, сумел пробить этот рейс, чтобы вывезти отсюда вахтовиков. Поэтому и возразить было нечем. Не придумав аргументов, он схватил под руку Моржа и отвел его в сторону, чтобы не услышали. Стараясь не выдать своего такого унизительного страха, он, как заговорщик, склонился к уху начальника порта и тихо заговорил:
- Игнат Иванович, у меня нехорошее предчувствие. Этот уебанный самолет, этот ****ский перегруз…, да и летчик пьяный.
- Пьяный летчик? – громко пробасил Морж, пренебрегая инкогнито своего собеседника. – Да ты что! Со стакана то?! Это для Никитича ***ня, что чашка кофе. Только взбодрится.
Потом Морж отстранился, внимательно присмотрелся к Николаю Анатольевичу.
- Э-э-э, брат! Да ты белый, как мел. Что ты?
- Нет, нет. Ничего. Это так…, - быстро ответил Николай Анатольевич и, немного помолчав, неуверенно спросил: - Игнат Иванович, как еще можно отсюда выбраться?
- Ну-у-у, - протянул тот, - не знаю. Можно, конечно, дойти до Кайды. Его стойбище тут, рядом, километрах в семидесяти. Он, думаю, через день – другой снимется и погонит оленей на юг. Вишь, снег уже выпал. Откочуешь с ним до озера Дуз. В двадцати километрах от него газовики прокладывают трассу. Там подцепишь попутку, и до Ахметовки. А оттуда уже просто. До райцентра там часто ездят.
- И, как это по времени?
- Если повезет, недели три.
- Три недели, - тихо повторил Николай Анатольевич. – И еще неделя оттуда.
Он присел на корточки, прижав двумя руками к груди портфель. Через неделю, максимум, ему надо быть уже дома. К этому времени суда придут в порт. У него все документы. Надо принять груз, оформить, организовать разгрузку. Если задержится, все пойдет прахом. Сначала штрафы за простой, неустойки. Потом арест груза, выгрузка куда попало. И… всё. Все труды насмарку. Еще дома ждут. Радиограмму уже дал. Всё это, с одной стороны. С другой – предчувствие. Предчувствие, породившее страх. Страх, как оказалось, именно этого полета, усугубленного вдвойне вонючим самолетом, перегрузом, нетрезвым летчиком, да и еще чем-то другим, совершенно ему не понятным.
- Анатолич, – Морж потрепал его по плечу, – Никитич классный летчик. Он у нас уже лет пятнадцать летает. Без происшествий… Знаешь, я поначалу…
Николай Анатольевич не стал дослушивать, что было поначалу. Резко выдохнул, выпрямился.
- Давай прощаться, Игнат Иванович, - решительно и твердо сказал он. – Спасибо тебе за все.
Николаю Анатольевичу показались, что глаза Моржа заблестели от слез. Тот быстро захлопал ресницами, потом, отвернув лицо в сторону, обнял его по-мужицки.
- Ты это… Прости меня Анатолич!
- За что?
- Я, ведь, поначалу подумал, ты барыга какой, купи-продай. А ты… Вот… Ты настоящий! Пахал со всеми. Из одного корыта ел. Какое дело сделал! Порт оживил. Людям дал заработать. Надежду дал. Может, после тебя здесь опять все завертится. Вишь, и клапана уже понадобились. Так… Ты это… Ты настоящий мужик. Спасибо тебе! Спасибо!
Смущенный Николай Анатольевич оторвался от объятий Моржа. На глазах у того, действительно, были слезы.
- Ладно, Иваныч! Че ты! Дай, лучше, пять!
Морж, утирая слезу, с широкого размаха вдарил по протянутой руке и крепко стиснул в рукопожатии.
- Прощай Анатольич!
- Прощай Иваныч! В следующем году опять жди. И кланяйся от меня Дарье Александровне.
Тут лицо Моржа вытянулось. Он вырвал из рукопожатия руку и хлопнул себя по лбу.
- Голова садовая! Забыл! Вот я мудак старый. Даша тебе собрала это… В дорогу… Ах ты ж…! Щас. Щас.
Морж засеменил в сторону машины, а Николай Анатольевич развернулся и пошел к открытой двери самолета мимо уже курящих летчиков и Митюни, с которым распрощался жестом «Рот фронта». У самого трапа его нагнал Морж. Он протянул белый пластиковый пакет.
- Вот. На! Даша собрала в дорогу. Там это… Мяско, рыбка, икорка. Я еще бутыль положил.
- Да, что ты, Иваныч! Бутыль то, зачем?
- Не-е-е. Бутыль не тебе. Это ребятам. Пусть там, по дороге, отметят. У них всё. Вахте ****ец, и сухой закон кончился. 
Николай Анатольевич принял пакет. С пакетом в одной руке и портфелем в другой он еще раз молча обнял Моржа, развернулся и ступил на меленький, в три ступеньки, трап самолета. Ступил, как на эшафот.
Двигатель закашлял. Не взревел, не застрекотал, а, именно, закашлял. Так часто и надрывно кашляет некурящий человек после глубокой затяжки дешевой сигарой.  Казалось, самолет сейчас подавится кашлем, выблюет из себя двигатель вместе со всеми находящимися в его утробе, и заглохнет навеки.
Николай Анатольевич влип в спинку скамейки с неудобно задранными ногами, обняв двумя руками портфель. Его ноги упирались в одну из тех самых железяк, которые, вдруг, так срочно понадобились проходчикам, и которые, по указанию пилота Никитича, были равномерно распределены по салону для центровки. К надрывному кашлю двигателя добавилось неприятное дзыньканье. Это бутыль в пакете, под лавкой, бился о металлическую подпорку. «Кашель» становился чаще, еще чаще, еще - пока отдельные кхыканья не слились сначала в подвывание, затем в настоящий мощный, заглушающий все рык. В окнах иллюминаторов стала видна только белая пелена снежной пыли, поднятой пропеллером. К сильной вибрации двигателя добавились толчки на ухабах. Самолет начал свое движение. Мотор взревел сильнее, толчки стали учащаться, от ускорения тело потянуло в бок, к хвосту самолета. В обреченном сознании Николая Анатольевича пролетела вся его недолгая, но бурная жизнь. 
***
Ему всегда везло. По крайней мере, в делах. Если у большинства людей удачи перемежались с неудачами, взлеты – с падениями, приобретения с утратами, то его графики этих показателей неуклонно стремились ввысь без зигзагов падений и горизонталей застоя.
Начать с того, что он родился в небольшом поселке, недалеко от областного центра Калининградской области, самой западной, в прямом и переносном смыслах, области нашей Родины. Простая семья. Мать – фельдшер в местном медпункте. Отец – слесарь при автобазе. Обычное, как у всех, детство: садик, школа, строительный техникум. 
Другой раз Николаю Анатольевичу, а тогда еще просто Коле, крупно повезло, когда после окончания строительного техникума, он, вполне естественно, попал в доблестные строительные войска, стройбат, в латышский город Лиепаю, где и познал основы бизнеса, став подручным старшего прапорщика Сторожука по реализации вверенных последнему строительных материалов сильно нуждающимся в них гражданам. Кроме основ купли-продажи старший прапорщик Сторожук внушил солдату, как пагубно влияет на благосостояние отсутствие наглости и наличие излишней комсомольской совести.
Демобилизовался Коля в 1990 году, уже познавший азы коммерции, имея несколько тысяч начального капитала. Суммы весьма значительной для новоиспеченного дембеля. Надо сказать, к тому времени правящая компартия уже ослабила свою железную хватку над частной инициативой граждан и предоставила немного свободы для предпринимательской деятельности. Выразилось это в появлении различных кооперативов, преимущественно кафе и платных туалетов. На организацию подобных заведений ни Колькиных денег, ни его связей явно не хватало. Найти компаньона, чтобы объединить капитал – тоже проблема. Ни у кого из его немногочисленных прежних знакомых денег вовсе не было. А доверяться случайным людям – Колька был не дурак.   
Болтаясь без дела по областному центру, прикидывая, куда можно бы пристроить свои силы и средства, Коля случайно повстречал своего однокурсника по техникуму Валерку. И эта нечаянная встреча предопределила всю его дальнейшую жизнь.
Валерка также совсем недавно демобилизовался и также подыскивал, куда приложить руки. Оказалось, он служил на границе. Но Валерка не бегал вдоль контрольной полосы с собакой, не сидел в засадах. Он все два года прослужил в канцелярии на пограничном переходе с Польшей, куда попал благодаря каллиграфическому почерку и хлопотам его мамаши. Несмотря на, казалось бы, скучную службу, рассказать Валерке было о чем. Это: и о контрабанде, и о способах ее провоза, и о челноках, снующих через границу по профсоюзным и комсомольским путевкам, и о досмотрах, и о способах провоза лишнего, и о взятках, и о многом другом, чему он был лично свидетелем или слышал из первых уст. Главное, Валерка досконально знал: какие документы надо иметь, как легально и нелегально пересекать границу, какие товары таскают в ту и другую сторону, где в Польше можно с наибольшей выгодой сбыть и где купить товар, и с кем, в случае чего, можно договориться. В голове у Коли сразу все срослось. Он тут же предложил Валерке объединить свои средства с его знаниями да связями и заняться снабжением граждан заграничным дефицитом. А дефицитом тогда было все.
От внезапного предложения Валерка стушевался, начал отнекиваться, что, мол, и сам хотел заняться этим, но потом. Сейчас ему нужно думать о свадьбе с Танечкой, которая честно дождалась его из армии. Николай хорошо знал Валеркину невесту. Она с ним со школы. В техникуме, на всех вечеринках и других мероприятиях, где Валерка – там и Танечка. 
Уговаривать пришлось долго. Не было у Валерки в армии старшего прапорщика Сторожука, не было у него чутья на куш, не было у него и малой доли того авантюризма, который заставляет людей срываться с места в поисках счастья, наживы, острых ощущений или сразу всего этого вместе взятого. Тем не менее, в конце концов, уговорил. Сыграли аргументы, что можно будет заработать на свадьбу, на хороший подарок невесте и, главное, что все организационные вопросы он, Коля, брал на себя.
Благодаря Танечке, невесте Валерки, которая числилась профоргом факультета в местном институте, а также благодаря нескольким бутылкам коньяка, выездную визу по линии профкома оформили, на удивление, быстро.
Проведя предварительную рекогносцировку на толкучке, досконально выяснив что и по чем, Коля закупился на все имевшиеся у него деньги золотыми изделиями, янтарем, водкой и разной востребованной в Польше мелочью. После этого пара новоявленных коммерсантов на туристическом автобусе двинулись в Польшу осваивать международную торговлю, в компании таких же, как и они, «туристов».
Границу проскочили без проблем. Досмотр автобуса ограничился нарочито громким открыванием багажного отделения, пинками ногой по дзынькающим бутылочным звоном баулам, подмигиваниям таможенникам и пограничникам, да и передачей им двух бутылок водки, завернутых в газету.
После пересечения границы у Николая и Валеры еще оставались сомнения по поводу сбыта своего товара. Где, кому и как? Но, как только они прибыли на толкучку Эльблонга, конечной и единственной цели профсоюзной экскурсии, все сомнения мигом улетучились. Автобус еще не припарковался, как его обступила плотная толпа местных, выкрикивающих: «Пан, беру злато! Пан, янтарь! Пане водка!». Другие протягивали свой товар, предлагая: коробочки духов, косметику, джинсы и прочее. Не прошло и часа, как все советские туристы сбыли свой товар, закупили местный и были готовы в обратный путь. Все, но не Коля. Он не спешил. Ходил вокруг, прислушиваясь к торговле других, примечал кто, что и почем берет, что предлагает и постоянно одергивал Валерку, которому хотелось скорее избавиться от товара, закупиться чем-нибудь, да и свалить отсюда. Только когда торговля остальных туристов закончилась, Коля стал подходить к заранее намеченным им покупателям негромко предлагая: «Пан желает водку? Пан желает янтарь?» и так далее. Эти паны отводили его в сторону, где они долго торговались жестикулируя, потом ударяли по рукам. Также и при покупке товаров Николай упорно торговался, чем снискал уважение местных барыг. Но и закончив торговлю, он не успокоился. Вооружившись специально непроданными двумя бутылками водки, Николай собрал вокруг себя человек пять поляков. Обрадовавшись халявной выпивке, и, уже признав в Кольке опытного «туриста», поляки за рюмкой-другой охотно делились с ним информацией, что и сколько им нужно и что сами могут предложить. Пока Колька проводил свои маркетинговые исследования, остальные наши туристы уже сидели в автобусе, закусывая вареными яйцами и бутербродами, запивая чаем из термоса, уже полностью готовые в обратный путь, негромко поругивая отставшего туриста.
На следующий, по возвращении с туристической поездки, день, Колька и Валерка с раннего утра застолбили место на толкучке и разложили свой товар. Колготки и джинсы, парфюмерия и косметика, бижутерия и нижнее белье разлетелись мигом. Еще не пробило полдень, как их баулы были пусты, а кошелек – наоборот. Здесь впервые и проявился талант Коли найти с первого взгляда подход к любому покупателю и ненавязчиво убедить в необходимости для него той или иной покупки. Участие в торговле застенчивого Валерки сводилось лишь к тому, что он подавал Кольке товар и непрестанно озирался, опасаясь милицейской облавы.
Выручку уже подсчитывали в ближайшем кафе. Денег оказалось почти в четыре раза больше их начального капитала. Валерка, обалдевший от такой горы денег, предложил сразу отметить это дело за обедом в ресторане, потом продолжить там же вечером. Коля отказался. И не потому, что ему не особо нравились кабацкие загулы, а потому, что он не намерен останавливаться. Надо готовиться к следующей поездке. Раздосадованный Валерка тогда потребовал по-честному поделить барыш. Пришлось объяснять, что дело надо продолжать, что деньги нужны для подготовки следующей экскурсии за границу, что это принесет еще больший доход. Пока на прокорм они выделят себе по триста рублей, а остальные пустят в оборот. Валерка горячился, спорил, но Коля был не приклонен. Остановились на пятистах рублей каждому, остальные пустить в оборот.
***
Надрывно ревя мотором, самолет подпрыгнул на кочке, чуть задержавшись в воздухе, подскочил еще раз и, наконец, оторвался от земли, медленно набирая высоту.
Николай Анатольевич ослабил хватку побелевших пальцев, судорожно вцепившихся в портфель. Немного отлегло. Взлетели.
В иллюминаторах прояснилось и стало видно, как бесконечная белая равнина все более и более распластывается внизу. Самолет накренился в вираже, открыв взору черную ленту еще незамерзшей реки, впадающей в бухту, заснеженные причалы с пришвартованными баржами и нависающими над ними, казалось, игрушечными портовыми кранами. Поодаль маленькие домики с дымками из труб. Еще дальше, уже в туманной дымке, белая равнина суши резко обрывалась извилистой линией, за которой свинцово-черное северное море накатывало на берег белые барашки волн.
Спало торжественное напряжение, которое всегда наступает у пассажиров при взлете самолета. Люди расслабились, заерзали на местах, стали говорить своим соседям что-то. Но что говорят, не слышно. От шума мотора соседа можно расслышать, если только он будет орать тебе в ухо.
Напротив Николая Анатольевича сидели два брата-близнеца. Грузчики. Одного звали Белыш, другого – Черныш. Похожи, как две капли воды. Если, конечно, в шапках. Без шапок, волосы у одного черные, как смоль, у другого – пепельно-белые. Даже брови белые. За это и получили свои прозвища. Говорят, Белыш стал белым после того, как в тайге медведь загнал его на дерево, откуда тот отбивался от косолапого всю ночь. На утро и побелел.
Белыш и Черныш, переговариваясь друг с другом через рупор ладоней, весело и выразительно смотрели то на Николая Анатольевич, то ему между ног. Не понимая, то ли это намек на нетрадиционные отношения, то ли ему дают понять, что ширинка расстегнута, он посмотрел вниз. Ну, так и есть. Пакет. Пакет с бутылем, который ему передал Морж, был истиной причиной пристального внимания близнецов к его междуножью.  Бутылочный звон на взлете выдал его содержимое и вселил надежду в вахтовиков, уж полгода не нюхавших спиртного.
Спохватившись, Николай Анатольевич достал пакет, протянул его братьям и во все горло заорал: «Это вам от Моржа!». Но, поняв, что из-за рева мотора его никто не слышит, начал тыкать пальцами по очереди во всех сидящих напротив, показал на пакет и, надув щеки, пристроил указательный палец левой руки к уголку рта, изображая одноклыкого моржа. Глаза у братьев тут же заблестели. Они еще более оживились, замахали руками, подавая кому-то знаки. Откуда-то появился чемодан, который пристроили посреди прохода на коленях у Черныша, с одной стороны и у Николая Анатольевича – с другой. На чемодане расстелили газету, сверху водрузили граненый стакан, два ножа и пластмассовую тарелку с большим куском вяленого мяса. Полуторалитровая бутыль пристроилась между ног в проходе. Белыш отрезал кусок мяса, а Черныш налил в стакан до краев и протянул его Николаю Анатольевичу. Все, улыбаясь, ждали, взглядом подбадривая: «Ну, давай! Давай!». Николай Анатольевич не стал строить из себя нецелованную девицу, взял стакан и залпом осушил.
Грудь мгновенно свело. Не вздохнуть, не выдохнуть. Язык, небо и глотку сначала обожгло, потом мгновенно высушило, от чего возникло ощущение, что их поверхность превратилась в мелкий нождак. Чистейший спирт. Николай Анатольевич сидел с выпученными глазами, беззвучно хватая воздух, как рыба, пока чья-то заботливая рука не влила ему в рот из фляги кислющий клюквенный морс без сахара. Задышалось. На глазах навернулись слезы. Полегчало. Ему уже кто-то подносил кусок мяса, наколотый на нож, как пол стал уходить из-под ног. В его паху все сжалось и неприятно защекотало, как будто через мошонку пропустили слабый, но чувствительный ток. Стакан, стоявший на чемодане, плавно взмыл в воздух и стал заваливаться на бок. Самолет проваливался в бездну. И вновь картина жизни поплыла перед глазами, где он видел себя, как со стороны.
***
Его первая поездка челноком в Польшу особенно врезалась в память. Наверное, так всегда остается в памяти что-нибудь первое. Первая любовь. Первый автомобиль. Первый заработанный рубль. После этого в памяти, как микромолнии в электрическом шаре, стали  вспыхивать воспоминания, тут же сменявшиеся другими. Но эти воспоминания были не четкими, размытыми. Почти два года его жизни можно описать всего несколькими словами: рынок, граница, рынок и опять граница, без праздников и выходных. В потоке воспоминаний сознание, почему-то, вместо приятных моментов выхватывало и вычленяло что-то плохое, чего хотелось бы забыть… Валерка.
Через некоторое время после начала их коммерческой деятельности Валерка мало по малу освоил нехитрые премудрости торговли. Он набрался уверенности, расчетливости и, так необходимой в этом деле, наглости с цинизмом. Он уже не впадал в отчаяние от отказов покупателей или продавцов, а тут же, не заморачиваясь, начинал поиск других. Дела шли в гору. Доходы росли. Они, как говорится, раскрутились. Летом следующего года Валерка и Танька сыграли свадьбу в лучшем ресторане города со всеми присущими ей напыщенными атрибутами дореволюционных купчиков: огромный кортеж, колокольный звон, несчетное количество гостей, салюты, цыгане и, даже, генерал. Свидетелем на свадьбе, конечно, был он, Коля.
Еще через полгода они приобрели почти новый грузовой фургон, купили просторный гараж, который использовали под склад, обзавелись на рынке несколькими палатками, куда посадили наемных продавцов. Коля приобрел себе в городе квартирку. Валерке этого не надо было, так как они с Танькой получили квартиру на свадьбу в качестве подарка от родителей.
Все было бы замечательно, вот только Валерка стал регулярно устраивать загулы в ресторанах. Один-два раза в неделю, по окончании базарного дня, он, собрав выручку, на свою долю барыша закатывал банкеты, с купеческим размахом угощая знакомых, а то и вовсе незнакомых людей. И сколько не твердил ему Коля, что деньги не надо впустую проматывать, что их надо копить, концентрировать, чтобы потом вложить в выгодное дело, да все без толку. Валерка, вроде бы, и поддакивал, но вкладываться в расширение их совместного дела никак не хотел. Его все устраивало. Прибыль с торговли давала ему не слишком уж хлопотную сытую и хмельную жизнь. Деньги закончатся?! Что ж, завтра еще наторгуем.
Первая серьезная размолвка случилась через два года после начала совместного бизнеса. Это когда уже Союз развалился. В отличие от Валерки Коля не транжирил в кабаках свою долю, а пустил в оборот. Он установил по городу несколько палаток, торгующих напитками и всякой закуской. Хлопот увеличилось, но и доходы тоже. Валерка об этом знал. Но до времени виду не показывал.
Как-то, Валерка запланировал очередной загул со своими приятелями. Но тут, как назло, случился в торговле неудачный день. Выручки – ну, совсем никакой. А о проставе уже раструбил. Тогда Валерка пришел к Коле и, ничуть не смущаясь, потребовал свою долю прибыли от продуктовых палаток, на что, естественно, получил отказ. Валерка горячился, стал доказывать, что уж коли они партнеры в бизнесе, то и новые палатки являются их совместным бизнесом, значит, он имеет право на часть прибыли с новых точек. Его не трогали аргументы, что к созданию этих палаток он не приложил сил, ни финансовых, ни физических, что если бы он не проматывал свою долю в ресторанах, а вложил, как и предлагал Коля, в расширение дела, то они бы уже имели не четыре, а восемь продуктовых палаток, с дохода которых он мог бы уже с полным правом требовать свою долю. Долго спорили. В конце концов, Коля выдал Валерке необходимую для загула сумму, но не как его долю, а как долг под будущие доходы. Получив деньги, Валерка успокоился, но, похоже, затаил обиду.
 Постепенно Коле становилось тесно на рынке. Расти было некуда. Таких челноков, как они с Валеркой, становилось все больше. Завозимый товар уже не разлетался за пару торговых дней, как раньше. Требовалась неделя, а то и дольше. Скорее чутьем, чем разумом, до Коли дошло, что торговля на базаре, это болото, хоть теплое и сытое, но болото, в котором он погрязнет если из него вовремя не выбраться. Ведь жизнь за границами базара предлагала все новые и новые возможности, которые, если сейчас не оседлать, то вскоре быстро ускачут. А ты будешь сидеть в этом болоте и лицезреть даже не спину, а задницу людей, воспользовавшихся этими возможностями и уже вознесшихся высоко над тобой.
Наконец, наступил день, когда Коля предложил своему компаньону свернуть свою базарную деятельность, продать торговые точки и переключиться на оптовые операции, которые, хотя и не сулили таких бешенных процентов, но за счет скорости оборота и увеличения его размеров, позволяли иметь в итоге гораздо больший доход, чем на базаре. Понятые Колькой по наитию эти, на первый взгляд, мудреные постулаты экономики, никак не доходили до Валерки. Возрастающая конкуренция, объемы торговли, скорость оборотов для него были также далеки и непонятны, как для собаки луна, которая: висит и не падает, светит и не греет. Зачем висит, зачем светит – непонятно. Разве только повыть на нее. Что-либо менять Валерка ни за что не хотел. Он имел доход, которому многие завидовали. Он имел уважение в обществе. Хоть это общество и состояло, в основном, из таких же, как он торговцев, да его приятелей, которых регулярно угощал в ресторанах.
Дележ налаженного дела между друзьями-компаньонами, наверное, не менее отвратителен, чем дележ имущества у бывших супругов. Было все: и длительные подсчеты, и восхваление собственных заслуг, и упреки, и оскорбления, и много другой гадости, из-за которой лучшие друзья постепенно превращались если не в лютых врагов, то уж, по меньшей мере, в недругов.
В дележе Валерка выказал такую хватку, на которую у него даже намека не было в коммерческих делах. Поэтому Коля сдался. Валерке достались три палатки на рынке, при чем, две из них – в лучших местах, и их грузовой фургон. Коле – только две палатки и гараж-склад. Да и то, Валерка выцыганил себе право пользоваться этим гаражом, пока не приобретет себе новый. Так что, теперь и Коля затаил обиду на Валерку.
Порвав со своим компаньоном, распродав все свои ларьки, Коля с головой окунулся в оптовую торговлю. Это, действительно, был уже другой уровень, хотя и более сложный, рисковый и, даже, опасный, но дающий несомненно большие возможности для обогащения и самоутверждения.
Коля брался за все: гонял фуры с медным ломом в Прибалтику, оттуда эти же фуры везли водку; поставлял в столицу разноцветные газированные напитки, обратно – сигареты; скупал оптом в Италии по дешевке уже вышедшую из моды одежду, которую здесь продавал, как последний писк моды; в Германии и Голландии покупал подержанные автомобили и перегонял их партиями в Россию. И чем бы не занимался, ему всегда сопутствовала удача. Партнеры не кидали, поставщики не задерживали, «крыша» сильно не напрягала. Его доходы росли уже геометрически. Он открывал одно за другим ТОО (товарищество с ограниченной ответственностью), потом ликвидировал их чтобы избежать налогов, затем вновь открывал другие. Обзавелся несколькими офисами. На него уже работали экспедиторы, бухгалтера, юристы и из просто Кольки он стал Николаем Анатольевичем. Однако, несмотря на то, что на него уже работал не один десяток людей, его жизненный ритм стал еще более напряженным. С шести утра и до десяти вечера: переговоры, сделки, счета, отчеты и разная неотложная мелочь, которую если вовремя не сделать, то потом превратится в очень большие проблемы. Так каждый день, зачастую, без выходных и праздников.
Удача в делах Николаю Анатольевичу сопутствовала благодаря логике и интуиции. Логика помогала досконально проанализировать любую ситуацию, а интуиция - когда в результате умозаключений логики обозначались несколько путей, из которых надо было выбрать единственно правильный. Правда, симбиоз ума и логики иногда давал сбои. Интуиция вступала в конфликт с логикой. Так, например, однажды, интуиция стала, прям таки требовать выйти из водочного и табачного бизнеса, а логика твердила, что отказываться от столь выгодного и, главное, налаженного дела не стоит. Долго продолжилась эта внутренняя борьба. Интуиция оказалась сильнее. Николай Анатольевич вышел из этого бизнеса, распродав свои склады конкурентам по водочному и табачному делу с весьма значительной маржой. Логика тогда очень сожалела об этом. Но уже через полгода, его посрамленная логика забилась в глухой угол его души под нависающей над ней торжествующей интуицией. Благодаря стараниям скромных работников плаща и кинжала, пардон, снайперской винтовки, его бывшие коллеги, оптом спивавшие и скуривавшие народ, стали по очереди отправляться на кладбище под нестройные завывания похоронных оркестров. Кто-то монополизировал рынок.
Переведя дух от просвистевшей у виска опасности, он впервые решил посчитать свои активы. Оказалось, если сейчас он продаст все свои склады с товаром, автомобильные фуры и иное имущество, и если присовокупить к этому имевшуюся наличность, то составится состояньице, как минимум, в полтора миллиона, при чем в самой что ни на есть конвертируемой валюте. Это открытие и порадовало, и озадачило. Ведь когда-то, после первых челночных поездок, понятие «долларовый миллионер» было для него так же далеко, как и поцелуй Мерлин Монро. Это было где-то там, в голливудских фильмах. Мечты яркие, манящие и недоступные. Он к этому стремился, но, являясь реалистом, понимал, что такого быть не может потому, что быть не может никогда. А тут, вдруг, один вечер наедине со своими книгами учета и простейшим калькулятором, и… Все! Нет мечты. Она сбылась. Сбылась так просто, буднично и невыразительно. Приобретенное им с полным правом звание «миллионер» не вызвало никаких эмоций. Это было лишь констатация факта. Что дальше? О чем мечтать? «О чем? О чем? – тогда подумал он - Пожалуй, о десяти миллионах.» Но это уже была не мечта. Это была цель. Его мечта умерла по причине сбытия. Другая – еще не родилась.
Перевернув табачно-алкогольную страницу своей жизни. Николай Алексеевич, почуяв наживу, нырнул с головой в мутные воды приватизации. Нет, он не скупал за ваучеры акции Газпрома и нефтяных компаний, не разевал рот на долю порта или судостроительного завода. Ведь в советские времена он не был ни бывшим секретарем городского или, хотя бы, районного комитета комсомола. У него не было родственников из перекрасившихся партийных бонз. Да и необходимыми связями в столице не обладал. Он занялся более мелкой приватизацией. Тогда работники различных магазинов, кафе, ателье соблазнились лозунгами рыжего премьера о том, что моментально настанет изобилие, если их предприятия передут к ним собственность. Николай Анатольевич и взялся помогать таким коллективам приватизировать государственное и муниципальное имущество, постепенно и незаметно вгоняя их в долги. Потом он резко перекрывал ручеек своей финансовой помощи, блокировал возможность других заимствований и предъявлял требование по оплате долгов. Через несколько месяцев финансово обескровленное предприятие падало к его ногам. Главным образом, в виде различных объектов недвижимости. Стоило ли говорить, что эти приватизационные игры высасывали из него все физические и моральные силы. Ведь помимо этого ему нужно было еще продолжать тащить и текущие дела своего бизнеса.
Как-то, во время схватки за крупный магазин в центре города, директриса которого никак не хотела сдаваться, ему позвонили. Умер отец. Естественно, он бросил все и помчался в свой родной поселок. Сельский погост. Гроб. Могила. Крест. Никому не нужные речи. Соболезнования. И глаза матери. Какие-то затуманенные, потухшие. Она, дородная, стройная, всегда такая шумная и веселая, вдруг, осунулась, ссутулилась, черты лица обострились. Мать сидела за поминальным столом в молчаливой скорби, никого не видя и не слыша, лишь мерно покачиваясь всем телом.
Потом девять дней. Мама еще более осунулась. Ее лицо посерело. «Коленька, - тихо сказала она ему, - он так ждал тебя, а ты не ехал. Вот, не дождался». В ее голосе не было упрека, но сердце сжалось. Живя в сорока минутах езды до родного дома, он навещал родителей раз за сезон, а то и реже. Нет, регулярно помогал. В свои приезды обязательно привозил подарки: то телевизор, то шубку, то холодильник и другую мелочь. Каждый месяц пересылал со своим шофером деньги. Да, родители гордились им. Особенно отец. Когда, как бы невзначай, он заводил с соседями разговор о сыне, то всегда гордо раздувал щеки и многозначительно поднимал указательный палец вверх. Мол, вот какой у меня сынок! А сейчас, когда, быть может, сын был нужен ему больше всего, того рядом не оказалось. Ведь знал же, что отец болен. Но за повседневными делами все откладывал. «Съезжу на следующей неделе… В следующем месяце… Разгребу дела и, может быть…, на выходных. Успею еще.» Не успел. Опоздал. Опоздал навсегда.
Отца не вернуть. Мать осталась совсем одна. Он с ужасом подумал, что с ней может случиться то же, что и с отцом. А рядом – уже никого. Поэтому стал горячо уговаривать переехать к нему в город. Ведь есть куда. Совсем недавно приобрел большую, четырехкомнатную квартиру в центре, расселив коммуналку. Мать ласково глянула, погладила по руке и отрицательно покачала головой: «Куда я поеду, Коленька? Ведь он же здесь. Меня дожидается. Как я без него? Я прихожу на могилку, и мы разговариваем… Как он без меня?» Голос ее был тихий и ласковый, какой-то умиротворенный, совсем ему незнакомый. Тогда впервые с детства он заплакал. Он хотел задавить в себе слезы, но они рвались наружу со всхлипыванием на каждом вздохе. А мать с кроткой улыбкой продолжала гладить его руку.
Когда в тот день он к вечеру вернулся в свой офис, его тут же с порога огорошили новостью. Директриса магазина, которая, по его расчетам, вот-вот должна была сдаться, где-то раздобыла денег и заполнила свой магазин продуктами, возобновив торговлю в прежних объемах. Сорвалось! Пока был занят похоронами, кто-то что-то не доглядел, не доделал и все приходилось начинать сначала. Он уже срочно вызвал к себе для разноса своего финансового директора, главного бухгалтера и юриста, как в его кабинете появился Валерка.
 Два года не видел друга. Тот заметно осунулся, темные круги под глазами. Однако, одет в костюм тройку с белой рубашкой и в галстуке. Таким презентабельным он видел Валерку только на его свадьбе с Танькой. Не разводя церемоний, Валерка тут же перешел к делу. Ему нужны деньги на какой-то проект. Да и сумму то просил в долг незначительную. Каких-то пятьдесят тысяч долларов. И проект его, вроде, толковый. И обещался вернуть через полгода с процентами. Но в неудачное время зашел. Еще когда Валерка в красках расписывал свой план, раздражение все более и более закипало. Еле сдерживался, чтобы грубо не прервать.
«Нет», - сухо и твердо сказал он, когда Валерка закончил. Тот, огорошенный таким категоричным, ничем немотивированным отказом, сначала оторопел, потом с удвоенной силой стал доказывать жизнеспособность своего плана. На этот раз не выдержал. Прорвало. Он припомнил Валерке и его кабацкие загулы, и как они делили свой бизнес. Валерка, с раскрасневшимся, лицом пытался напомнить с чего все началось, и кому он обязан своим подъемом. Слово за слово, и уже стали сыпаться взаимные оскорбления. Но Валерка внезапно смолк, недобро зыркнул исподлобья, развернулся и, гордо тряхнув головой, вышел из кабинета. Разгоряченный, крикнув вдогонку: «Ты мне еще гараж должен вернуть!» - рванулся к двери, чтобы захлопнуть. За дверью в приемной стояла Танечка, Валеркина жена. Видать, только что встала со стула. Танечка, сжав губы, пристально посмотрела на него, потом повернулась и вышла из приемной вслед за Валеркой. Ее огромный живот сразу бросился в глаза. Беременная. Раздражение мгновенно погасло, как будто ушат воды на голову вылили. Ах, если бы знал, что Таня беременна! Если бы Валерка пришел в другой день! Все было бы по-другому. А сейчас… Гадко, тошно и мерзко.
***
Зависший в воздухе стакан обрушился вниз, отпружинил от чемодана и исчез в складках одежды сидевшей рядом Валюхи. Воспарившую на несколько сантиметров над скамьей задницу Николая Анатольевича гравитация вновь приплюснула к месту. Это была, всего на всего, воздушная яма. Вытянувшиеся в гримасах неожиданности лица остальных пассажиров с прекращением невесомости растянулись в улыбках, кто-то захохотал, что было видно только по их раскрытым пастям, доносящиеся из которых звуки заглушал мотор. Видать, эти люди были привычны к таким полетам и ничто не могло им испортить настроения от уже начавшейся коллективной пьянки на высоте пары тысяч метров.
Черныш наливал в стакан и пускал по кругу. Провожая взглядом очередную чарку, Николай Анатольевич заметил, что чести полной «с горкой» был удостоен только он. Остальным наливали менее половины. Не прошло и пяти минут, как братская чаша сделала полный круг и Николаю Анатольевичу вновь ее протянули. На этот раз в стакан налили столько же, как и всем. Заглотнуть содержимое второго стакана он был уже морально готов, и заранее запасся куском мяса для закуски. Эта порция спирта проскочила гораздо легче. «Интересно, - подумал он, закусывая мясом, - летчики тоже пили спирт или как? Мне, вроде, после полутора стаканов спирта хоть бы что. А те ребята, наверняка, более привычные». Так себя успокаивал Николай Анатольевич. Действительно, спирт его не брал. Неотвязный страх этого жуткого полета не давал расслабиться.
Если существуют воздушные трассы, то пилот Никитич выбрал самую раздолбанную, как, впрочем, и все немногочисленные дороги в этих краях. Самолет постоянно то подкидывало на воздушных ухабах, то бросало вниз на ямах, вызывая тошноту и очередной повод задуматься о вечном. Не смотря на воздушную болтанку, тем не менее, старенький кукурузник, завывая мотором, упорно двигался на юг. Внизу распласталась тундра. Заснеженная, однообразная. Потом стали появляться одиночные кустарники, чуть далее сосны с елями. Как-то незаметно кончился снег. Самолет из зимы влетел в осень. Белая равнина сменила цвет на желто-бурый с местами ярко красными пятнами, да стали попадаться все чаще и чаще темно-зеленые ельники. Еще через некоторое время отдельные островки деревьев слились в сплошной неровный ковер леса, с зеркальными проплешинами озер и причудливо извивающимися лентами рек.
Постепенно в салоне самолета все угомонились. Разговаривать жестами никто не умел, а долго поддерживать беседу надрывая связки, перекрикивая шум мотора, как-то не получалось. Поэтому начальное оживление стихло. Все уставились перед собой или косились в иллюминатор. Они, как заключенные, запертые в тесном узилище салона, с нетерпением ждали своего освобождения. А время, как назло, замерло на месте.   
Но ничто не длится вечно. И эти бесконечные три с половиной часа полета, тягуче ползущие, как вязкая смола из узкой горловины бочки, наконец, были вычеркнуты из жизни. Судя по тому, что стало закладывать уши, можно было догадаться, началось снижение и скоро будет посадка.  Самолет накренился в одну сторону, потом – в другую, выровнялся, как вдруг, двигатель захлебнулся, кашлянул и стало тихо. Только свист ветра за бортом. Сначала Николай Анатольевич подумал, что так оно и должно быть. Но когда сидящая рядом крановщица Валюха, словно тисками, судорожно сжала его коленку, а также когда он увидел выражения лиц пассажиров, сидящих напротив, которые одновременно стали одинаково похожи на истуканов острова Пасхи, он понял, что отсутствие привычного «ж-ж-ж» двигателя – неспроста. Это его ничуть не удивило. Да, именно так и должно оно быть. Ведь предчувствие… Уже третий раз за этот бесконечный день он готов был встретиться с праотцами и это, как бы, уже вошло в привычку.
Он тяжело выдохнул, закрыл глаза, а под сомкнутыми веками из памяти выносило яркие картины окончания недосмотренного сериала собственной жизни.
***
В его жизни появилась Светланка. Нельзя сказать, чтобы внезапно, с бухты барахты. Внутренне он уже давно созрел для этой встречи. Осталось только появиться персонажу.
К тому времени закончились его игры с приватизацией, из которых он вышел обладателем нескольких складов с обширной территорией, ремонтных мастерских, пяти магазинов не в самых плохих местах города, двух небольших бизнес центров и, даже, деревообрабатывающего цеха. Жизнь как-то успокоилась, упорядочилась. Его бизнес по оптовой торговле понемногу трансформировался в логистический. Оказание транспортных и складских услуг со временем оказались более рентабельными, чем оптовая торговля всем и вся в силу все увеличивающейся конкуренции. К тому же, это требовало от него гораздо меньше сил, внимания и участия. Магазины и бизнес центры сдавались в аренду, что приносило существенный и, главное, стабильный доход. Только, что делать с деревообрабатывающим цехом он еще не решил. Доход от него невелик, но два с половиной гектара земли в городе со всеми коммуникациями заставляли его держаться за этот актив с возможной перспективой на будущее.
До цели, стать обладателем капитала в десять миллионов, оставалось немногим более четверти пути. Он не успокоился на достигнутом, только решил взять паузу, скопить средства и ждать очередной возможности для рывка.
Упорядочив дела, он, вдруг, понял, что, оказывается, в неделе есть два выходных, в которые вовсе не обязательно работать, что существуют праздники, что рабочий день длится до шести часов и, за некоторыми исключениями, вовсе не надо засиживаться дольше. Появилось свободное время, которое поначалу не знал, куда девать. Но спортзал, велосипед, рыбалка, фильмы и книги быстро заполнили эту пустоту. Наконец, появилось время подумать и о своей личной жизни. До этого у него случались романы. Но все впопыхах, на ходу, слишком скорые и ни к чему не обязывающие. Времени на ухаживания не было. Однако, девушки соглашались на все и без этого. Причиной тому были вовсе не какие-то особенные его харизма, обаяние или мужская сила, от которых женщины моментально теряют рассудок и бросаются в объятия при первой же встрече. Этим то особо похвастать не мог. Зато было другое, не менее притягательное для лиц противоположного пола. Его пухлый кошелек и заслуженное звание миллионер, что действовало похлеще любого обаяния. Это и сам прекрасно осознавал. Он с сочувствием относился к желанию любой девушки заполучить мужа. А уж богатого мужа – это даже не двойной, а десятерной приз. Вот только за шикарной внешностью потенциальных невест скрывалась пустота. С ними можно было пару раз сходить в ресторан или клуб, переспать, в конце концов, но не более того. Своим успехом в делах он обязан в том числе и знанию психологии. Так, по крайней мере, сам считал. Поэтому все хитрые приемы барышень затащить его под венец были для него, как на ладони. Как только в отношениях с очередной девушкой возникал хотя бы намек на семейные узы, он тут же прекращал интрижку всегда каким-нибудь подарком охотнице за богатым мужем и бегством от нее в омут своей работы, где та уж никак не могла его достать.   
Не раз его коллеги бизнесмены да еще городские высокопоставленные чиновники на разных торжественных приемах типа «Бала губернатора», где он вынужден был присутствовать, сватали за него своих засидевшихся в девках дочерей. Но эти расфуфыренные пресыщенные девицы с надменным всезнанием во взгляде, неискренними улыбками и неприкрытым жеманством ни чуть его не прельщали.  Даже по расчету.
Для него идеалом была мать. Женщина скромная, и в то же время веселая и задорная, любящая и трудолюбивая, умеющая из самых обычных вещей создать тот неповторимый уют, из-за которого всегда так тянет вернуться домой, способная довольствоваться малым и быть при этом счастливой, которая из обыкновенного куренка может сотворить настоящий кулинарный шедевр. Да, высокие у него были требования к женщине. Он таких еще не встречал, но еще надеялся.
Летом 1999 года кому-то в Министерстве Образования пришло на ум компьютеризировать региональные ВУЗы. Выделили бюджетные средства. А они куда-то делись. Поэтому местные чиновники и обратились к спонсорам, среди коих оказался и он, Николай Анатольевич. Как можно было отказать в такой малой просьбе местному руководству, когда у тебя решается вопрос о выделении двух участков городской земли под застройку? Через несколько месяцев, в последних числах сентября, состоялось торжественное открытие компьютеризированных аудиторий и даже лабораторий, конечно же, при участии первых лиц города и области, с телевизионными камерами, корреспондентами и обязательным фуршетом. Не забыли пригласить и спонсоров. Николай Анатольевич не был любителем таких мероприятий, но упустить возможность перетереть кой-какие вопросы в неформальной обстановке с мэром и его заместителями он позволить себе не мог.
В качестве массовки мероприятия согнали студентов. Хотя, судя по вызывающим нарядом некоторых студенток, их не слишком уж долго пришлось упрашивать. Сначала устроили экскурсию по окомпьютиризированным аудиториям и кабинетам. Он тогда прикинул, что тот, уже успевший морально устареть электронный хлам, на котором собираются обучать студентов на университетском уровне, и за который он не посадил бы даже свою секретаршу, в общей сложности стоил чуть более половины только одного его спонсорского взноса. Этими мыслями по ходу поделился с Ашотом Петросовичем, таким же, как и он спонсором, с которым когда-то имел дела. Тот криво улыбнулся, развел руками, показывая: «Что тут поделаешь?!» Действительно, ничего не поделаешь, и права качать не будешь.
Обзорная экскурсия закончилась в просторном вестибюле актового зала. Там студенческая массовка расползлась вдоль стен, оставив в центре дорогих гостей. Мэр города с небольшой трибуны под объективами телекамер произнес длинную невыразительную, в целом, пустую речь. За ним говорил какой-то чиновник от образования, потом ректор, все также длинно и пусто. После них для благодарственной дали слово сутулому, худощавому кандидату каких-то наук в мятом пиджаке и бойкому прыщавому студенту.
Во время речей Николай Анатольевич принял самую благообразную позу. Сначала пытался слушать речи. Потом они наскучили и от нечего делать стал косился по сторонам. Студентки вдоль стен нагло обстреливали взглядами городскую элиту, ничуть не смущаясь, строили глазки, ну, кто как умел, и некоторые даже умудрялись изображать короткий воздушный поцелуй. Изрядная доля девичьего внимания досталась и ему. Особенно от шеренги трех девиц в вечерних нарядах, которые всем своим видом показывали, что они готовы прямо сейчас с ним хоть в ресторан, хоть в сауну, а можно сначала туда, а потом – туда, при чем, всей тройкой одновременно. Эти вульгарные барышни его не заинтересовали. Он только дернул за рукав стоявшего рядом Ашота Петросовича, предлагая тому обратить на них внимание. Тот их заценил исподлобья, побарабанил пальцами по своему пузику и многозначительно подмигнул. Тут же внимание легкомысленной тройки переключилось на него. Теперь уже Ашот Петросович получал свою порцию обворожительных улыбок и лукавых взглядов.
Избавившись от назойливого внимания девиц, он оглядел залу по кругу. Случайно его взгляд зацепился за кого-то, кто разительно выделялся из этого пестрого студенческого цветника.  То была девушка. Она скромно стояла у стенки, опустив глаза. Простенькое синее в белый горошек платье до колен, стянутое на талии тонким поясом, туфельки лодочки, белые носочки, стройные икры, красивые руки. Из косметики, только слегка подведены глаза, да неяркая губная помада. И коса. Светло русая коса достигала ее пояса. Она ни на кого не смотрела, ни с кем не разговаривала, просто скромно стояла, двумя руками держа внизу сумочку, потупив взор.  Он хотел подобраться поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. Тут затянувшаяся торжественная часть закончилась, утомленные ею студенты рванулись со своих мест. Все смешались, и он потерял ее из вида.
Потом в холле конференц-зала был фуршет. Естественно, не для студентов. Только чиновники, ректор с парой проректоров и они, спонсоры. Даже того сутулого кандидата наук не пригласили. И, конечно, уже без прессы. На фуршете, когда он потягивал виски с председателем земельного комитета, заодно обсуждая кой-какие вопросы, опять увидел ее. Там несколько студенток выполняли роль официанток. Они регулярно подбегали к столам, уносили грязную посуду и пустые бутылки, расставляли тарелки с бутербродами, мясной и сырной нарезкой, фруктами и удалялись в боковую дверь. Среди официанток была и она. С шикарной косой, не поднимая глаз, девушка выходила с подносом, быстро и ловко составляла на стол принесенное, также быстро собирала использованную посуду и короткими частыми шажками уплывала из зала. Именно уплывала, потому что ее походка была плавная, легкая, как бы скользящая.
Проводив девушку взглядами, Николай Анатольевич и его собеседник продолжили разговор, потягивая виски. Через некоторое время в зале что-то грохнуло, звякнуло, кто-то ойкнул. Это была все та же девушка. Она с подносом налетела на мэра, чем-то его облила и, страшно смутившаяся, сильно покрасневшая, стала салфеткой вытирать ему пиджак, что-то жалобно тихо лепеча. Тот отстранялся, с натянутой улыбкой пытался успокоить ее, даже помог собрать оброненное на поднос, от чего девушка еще более смутилась и со слезами на глазах выбежала из зала. Этот случай несколько позабавил публику, вызвав у всех сочувствие к студентке, подмочившей самого мэра. Больше Николай Анатольевич в тот день ее не видел.
Другой раз увидел эту девушку недели через две. Он ехал с работы. Перед небольшим сквериком образовалась пробка. Поэтому машины тащились со скоростью пешехода. В скверике на скамейке сидела она. Сразу ее узнал. Да и как не узнать эту роскошную косу!? На ней все то же синее в горошек платье. Правда, на этот раз поверх накинута серая кофта. Девушка сидела на одинокой скамейке под раскидистым кленом уже на половину окрашенным в осенний в багрянец. Сквозь крону дерева луч вечернего солнца, как театральный прожектор освещал ее. Она вся светилась в янтарных лучах. На коленях раскрытая книга, которую читала совершенно отрешившись от мира, никого не видя и не слыша. Что-то спокойное и умиротворяющее было в ее виде. Но тут какой-то парень в черном костюме, похожий на страхового агента или торговца, втюхивающего гражданам супер пылесосы, уселся рядом с девушкой, откинулся, распластав по спинке руки, развязно закинул ногу на ногу и, нагнувшись к ней, что-то сказал. Наглое поведение этого хлыща сильно задело. Хотел выскочить из машины, чтобы помочь девушке избавиться от этого назойливого хама. Но девушка, не отрываясь от книги, даже не посмотрев в сторону приставалы, что-то сказала ему. Тот сложил руки, огляделся по сторонам, встал и быстро ушел. У Николая Анатольевича отлегло. Ему стало почему-то приятно, что девушка так скоро и просто отшила этого негодяя. Скверик остался позади, а он, свернув голову до боли в шее, все смотрел в заднее стекло на девушку, сидящую в луче солнца, пока дом не заслонил ее.
Третий раз увидел ее еще через неделю, в пятницу. Тогда он допоздна засиделся на работе. Только отъехал от офиса, как заметил ее. В красном длинном плаще, в сиреневой косынке, из-под которой свисала светлорусая коса, она грустно шла по мокрой серой улице, покрытой прилипшими к асфальту желтыми листьями. Порывы ветра пытались распахнуть на ней плащ, но она, казалось, не замечала этого. Брела, опустив голову, спрятав руки в карманы. Девушка казалась совсем одинокой и беззащитной в этот ненастный вечер. Проезжая мимо, обернулся, долго смотрел на удаляющийся красный силуэт и, наконец, решился. Приказал шоферу остановиться, вышел, надел пальто, взял зонтик и отпустил машину. Спешно застегивая пуговицы, подгоняемый ветром, решительно двинулся ей на встречу. Расстояние сокращалось, а он не знал, что делать. Вернее, знал, что выскочил из машины, чтобы познакомиться. Но, как? Слишком хорошо помнил, как девушка отшила того парня в скверике и вовсе не желал себе такой участи. Уже поравнялись. Она проходит мимо, не взглянув на него, а он, как подросток, поплелся дальше, ни на что не решившись. Так бы и ушел, досадуя на себя, как ливанул дождь. Частые крупные капли, ускоренные ветром, ощутимо хлестали по затылку и шее. С трудом преодолевая ветер, раскрыл зонт и… Придумал! Бросился вслед за девушкой. Та шла, закрыв от дождя скрещенными руками вжавшуюся в плечи голову. Нагнал и накрыл ее своим зонтом.
- Вы позволите? – спросил он напрягая все силы, чтобы ветер не вырвал зонт из рук.
Девушка мельком глянула на него, вроде как, кивнула, спрятала руки в карманы и, ни слова не говоря, пошла дальше. А он шел рядом, совершенно не соображая, как можно начать разговор. Через сотню шагов подошли к арке дома. Из арки, сбоку, внезапно рвануло сквозняком. Зонт вывернуло в сторону, вскользь задев штоком девушку по лбу. Ветер рвал зонт из рук пока тот с треском не сложился в обратную сторону, хлюпая обвисшей тканью и размахивая обломанными спицами.  Девушка схватилась за лоб, а он лихорадочно пытался привести зонт в рабочее состояние. Наверное, со стороны его потуги исправить зонт под сильным напором ветра выглядели комично, потому что девушка рассмеялась, продолжая держаться за ушибленный лоб. Смех ее был вовсе не злой и не обидный. Так заливается ребенок какому-нибудь пустяку. Он бросил бороться с зонтом и также рассмеялся. Рассмеялся своей неуклюжести, а, может, и в ответ ее смеху, но неловкое напряженное волнение, которое испытывал до этого – как ветром сдуло, при чем, в прямом смысле этого слова. Он пропихнул сломанный зонт в утробу стоявшего рядом мусорного бака и подошел к ней.
- Позвольте вас проводить? – предложил, перекрикивая ветер.
Она перестала смеяться и посмотрела ему в глаза, как будто выжидая чего-то.
Глаза у нее не большие и не маленькие, светло-карие, слегка раскосые с длинными ресницами, с которых срывались крупные капли дождя. Прямой нос с горбинкой, который ее, впрочем, совершенно не портил. Ко всему этому широкая улыбка совсем не пухлых губ придавала ее лицу, какую-то особенную притягательность и обаяние.
«Господи! – подумал он. - Я же не представился».
- Николай Ан…, - по привычке хотел было представиться по отчеству, но вовремя остановился, - Николай, - повторил со смущением и протянул ей руку.
- Света! – ответила она, двумя пальчиками пожав его ладонь.
В этот момент полыхнуло беззвучной осенней молнией, на мгновение ярко осветившей голубым вечерний сумрак улицы с еще не включенными фонарями, и девушку с развивающейся по ветру косой. Светлана взяла его под руку, и они пошли на встречу ветру и дождю.
- Светлана, вы, ведь, студентка и учитесь в университете, – он начал разговор то ли с вопроса, то ли с утверждения.
- Да. А как вы узнали?
- Я видел вас в сентябре на открытии компьютерных аудиторий. Вы тогда еще мэра облили.
Света смутилась.
- Нет, это он на меня налетел! Я иду с подносом, а он разворачивается и прямо в меня.
- Негодяй! – попытался пошутить. Однако, похоже, это удалось, потому что Света улыбнулась.
- Что вы там делали? – спросила она.
Ему не хотелось козырять перед Светланой своим социальным статусом. Боялся, что если она это узнает, то их только завязывающиеся отношения будут не искренними, омраченными подозрением корысти, а не истинными чувствами.
- Я… Так… - пробормотал он, лихорадочно стараясь придумать сколь-нибудь правдоподобную легенду своего там присутствия. – От фирмы.
- А-а-а, это которая компьютеры поставляла?
- Да, - охотно поддакнул он нежданной подсказке.
- Что же вы такое старье поставили?
Хоть он и не заслуживал такого обвинения, все равно смутился и покраснел.
- Это… Значит… Такие заказали.
- Кем вы там работаете?
«Эх! – подумал он, - врать так напропалую!»
 - Я специалист в отделе поставок, - уже бодро ответил он, вживаясь в роль обычного клерка.
- Интересная?... Работа?
- Не то чтобы очень. Так, рутина... Куда вас проводить? – спросил он, чтобы сменить тему.
- Никуда, - со вздохом ответила она. – Мне идти некуда. Просто гуляем.
- Как, некуда!?
- Ой, вы меня не так поняли. Я живу в общежитии с одной девочкой. Ее Виолетта зовут. К ней сегодня жених пришел. Вот мне и гулять до десяти.
- Как же они вас в такую погоду?
- Ну-у-у… Им надо... Вы же понимаете? Сегодня пятница. В общаге у всех свои мероприятия. Поэтому в гости как-то неудобно напрашиваться. Приходится гулять.
Он в знак понимания вытянул губы, покивал головой и предложил:
- До десяти еще почти два часа. Может, зайдем в кафе? Согреемся кофе или чаем? А то вы совсем замерзли, да и я тоже.
- Кафе? – Светлана внимательно посмотрела на него, как бы оценивая: «Стоит ли?», потом ответила – Кофе, было бы неплохо.
Они нырнули в полуподвальчик первой попавшейся кафешки и заняли последний пустующий столик. После бушующей улицы там казалось особенно уютно. В полумраке горели свечи, ненавязчиво играл блюз. От чего-нибудь выпить, чтобы согреться, и поесть Светлана категорически отказалась. Согласилась только на кофе с капелькой коньяку.
За кофе и разговорились. Света рассказала о себе. Родом она из небольшого рыбацкого поселка, расположенного на узкой полоске земли между Балтийским морем и заливом. Там и провела всю жизнь. Отец погиб. Мать работает в детском садике. Есть младший брат и бабушка с дедушкой, который раньше был председателем рыболовецкого колхоза. В университете она учится на третьем курсе биофака. Любит блюз, джаз, классическую музыку и немногих современных эстрадных исполнителей. Совсем не любит шансон. Увлекается историческими романами. Предпочитает простые домашние блюда. Иногда позволяет себе по праздникам немного шампанского или сухого вина. Мечтает увидеть горы и настоящие пальмы. Ей не нравятся шумные компании и когда много народа. Совсем не разбирается в политике и бизнесе. Еще любит лес, море и собирать грибы.
Он ее слушал и ловил себя на мысли, что у него со Светой очень много общего. Он также родился в поселке. У него также умер отец. Он любит такую же музыку и не любит шансон. И он предпочитает исторические романы. Простая домашняя еда и ему более по вкусу. И он не любит шумные сборища. И он планировал как-нибудь устроить себе отдых в горах или где-то на острове, вот только никак не мог выкроить время.
- Я, ведь, совсем не умею собирать грибы, - сказал он, когда Света закончила. – Когда был маленький, меня мама брала с собой в лес. Я таскался за ней, но ничего найти не мог. Какие-то срезал, а она смеялась и выбрасывала. Говорила, поганки. Потом подрос и мы с пацанами бегали в лес только в индейцев играть.
- Это потому, что ты был невнимательный. – К этому моменту они уже перешли на «ты». – Ты тогда, наверное, смотрел по сторонам и бегал по лесу. А надо было ходить медленно и глядеть под ноги, под каждое деревце и кустик. Тогда твой гриб тебя обязательно найдет.
- Ты научишь меня грибы собирать? – он заранее закинул удочку для их следующей встречи.
- Какие сейчас грибы?! Они уже отошли. Разве что, зеленухи. Они до ноября растут.
- Хотя бы и зеленухи!
На том и порешили. Поедем за грибами. Правда, он предлагал это назавтра или послезавтра. Но Света никак не могла в это время. Надо было готовиться к коллоквиуму. Поэтому сошлись на субботе следующей недели.
Два часа пролетели как одно мгновенье. Он проводил ее до общежития, и они еще долго болтали под козырьком входной двери. Потом он, как семнадцатилетний юнец, пешком шлепал по лужам домой, не обращая внимания на ветер и дождь, все время улыбаясь, будто пьяный.
Для поездки за грибами следовало подготовиться, не переусердствовав при этом. Ведь по легенде – он простой клерк. Поэтому отправил своего шофера купить все необходимое для сбора грибов и последующего пикника, чтобы было недорого но качественно, а также одолжил у него на выходные старенький Фолькс-ваген, взамен позволив пользоваться своей машиной. Ведь, если он повезет Свету на Лексусе, то его легенда может рассыпаться.
Следующая суббота, как, впрочем, и вся предыдущая неделя, выдались словно финальный вздох бабьего лета. С утра ясно и очень тепло. Безоблачное небо и оранжевый восход. Он подкатил к общежитию за пять минут до восьми. Минуты ожидания тянулись бесконечно долго. Все думал: «Придет? Не придет?» Ведь он даже не знал номера ее комнаты. Не знал фамилии. Стукнуло назначенные восемь. Ее нет. Еще две минуты – нет. Еще две. Уже начал волноваться. Хотел пойти, найти ее. Пусть даже для этого пришлось перебудить все общежитие. Но ровно в пять минут девятого входная дверь открылась, и она выпорхнула к нему в красно-синем спортивном костюме и черной бейсболке. Ее коса скручена тугим узлом на затылке. На плече спортивная сумка, через которую перекинута куртка в цвет костюма. Казалось, такая она еще более обворожительная.
Оказывается, собирать грибы, это увлекательное занятие. Его шофер Михалыч, подсказавший грибное место, не подвел. Вопреки сезону, грибов было много, наверное потому, что всю неделю до этого стояла необычно для середины октября теплая солнечная погода. Они, не спеша, бродили по лесу и как дети радовались каждому срезанному грибу. Только он, найдя гриб, тут же подскакивал к Светлане спрашивая, съедобный или нет. Та со смехом выбрасывала поганку или, если съедобный, объясняла, что это за гриб и какими признаками он отличается он несъедобных собратьев.
К середине дня набрали почти по полной корзине.  На опушке леса нашли озерцо и расположились там на пикник на походной мебели: шезлонги, складной столик, складной мангал. На правах мужчины он принялся было насаживать на шампуры шашлык, но Света, увидев в багажнике машины котелок, решительно взяла дело в свои руки. В сумке у нее оказалась картошка, которую она сначала планировала запечь, несколько луковиц, соль, приправы и маленькая бутылочка растительного масла. Прошло чуть более часа, и у нее в котелке дымилась тушеная с грибами и мясом картошка, распространявшая такие необыкновенные ароматы, что проходившие мимо грибники завистливо вытянули носы в их сторону. Ему казалось, вкуснее ничего не ел. Скоро подкрался вечер. Солнце закатилось за холмы. Высыпали звезды. А они все сидели, разговаривая о музыке, книгах, фильмах и многом чего еще, попивая из термоса чай и любуясь огромной желтой луной. Он тогда еще, как бы невзначай, аккуратно спросил на счет ее личной жизни. Она простодушно рассказала, что еще в школе у нее была первая девичья любовь. Разумеется – несчастная. Когда поступила в университет, к ней уже три раза сватались. Ну, так, ничего серьезного. Сейчас ее руки добивается Денис – мажористый молодой человек, сын владельца автосервиса, хотя она и не давала ему никаких поводов. Денис хоть парень и неплохой, но связывать с ним свою судьбу ей совсем не хотелось. Наличие соперника тогда его обеспокоило. Позже, даже наводил о нем справки.  Действительно, был такой владелец автосервиса, и сын у него Денис, смазливый и, по-видимому, весьма легкомысленный молодой человек. 
С тех пор их встречи стали регулярными. Для свиданий выбирал места, где повстречать своих знакомых бизнесменов было меньше всего шансов: музеи, зоопарк, театры, кино, выставки. Кроме того, выезжали к морю или просто гуляли по городу. И все это нисколько не приедалось. Наоборот, не успевали расстаться, как с нетерпением ждал следующей встречи. Если по какой-то причине, будь то его дела или ее учеба, они не могли видеться больше трех дней, нападала тоска и все валилось из рук. Даже хотел подарить ей мобильный телефон, чтобы каждый день слышать ее голос. Но подобный подарок, тогда еще роскошь, без повода, был не по карману простому клерку, которого он продолжал изображать в глазах Светы. Да, похоже, влюбился. И влюбился по уши. Он чувствовал это, хотя и не осознавал. Отношения их носили платонический характер. Он не позволял себе ничего лишнего, и она не давала повода. Лишь невинные поцелуи в щеку при встречах и расставаниях. Отсутствие физической близости уже тяготило, да и ее, наверное, тоже. Но, не будучи до конца уверенным в ее чувствах к себе, не торопил события, опасаясь какими-нибудь неуместными действиями оскорбить эту чистую душу. Однако, рано или поздно это должно было случиться. Их перезревшие отношения просто рвались на новый уровень.
И это случилось. Новый 2000 год, решили праздновать вдвоем. Кстати, хороший повод для подарка. Он таки подарил ей мобильник, чтобы в любой момент мог пообщаться. Арендованный уютный коттедж на берегу моря. Наряженная живая ель во дворе. Шампанское. Свечи. Потрескивание дров в камине. Бой курантов в телевизоре. Прогулка к морю в лунном новогоднем сиянии. Внезапные объятия и долгий поцелуй у кромки прибоя. Возвращение бегом в домик и разбросанная в беспорядке одежда. Секс. Страстный секс на разложенном диване, хотя скорый и неловкий потому, что он был у нее первым. Потом, вполне довольный собой, испытывая даже что-то вроде гордости, уже в полудреме, нежно обнимая ее, впервые подумал о женитьбе. И это пошлое: «Как порядочный человек я теперь обязан…» - самодовольно вертелось в голове. Той ночью он проснулся от тихих всхлипываний. В луче лунного света, пробивающегося сквозь окошко, она сидела на краю кровати спиной к нему и почти беззвучно плакала, закрыв лицо ладонями. Накатила такая нежность, что сам хотел разрыдаться. Обнял ее сзади, стал целовать плечи, шею, руки и утешать. Слезы таки навернулись. Обернувшись, Светлана ответила частыми поцелуями, а, увидев его мокрые глаза, сильно прижалась к нему успокаивая. И никаких упреков. В тот момент решил, что женится на этой девушке обязательно.
С тех пор они стали любовниками. Но вот в чем проблема. Для нее он все еще оставался обычным бедным клерком из отдела поставки. Нет, он не сомневался в ее чувствах. Был уверен, что она любит именно его, а не его деньги, про которые ничего не знала. Но как сказать правду о себе? Ведь в жизни всегда бывает по-другому. Чтобы соблазнить девушку ей пускают пыль в глаза, шикуя на последние, изображая миллионеров. Здесь же, наоборот, он специально принизил себя. По сути, и то и другое обман. Хоть на разных полюсах, но обман. В качестве самооправдания говорил себе, что не хотел с самого начала искушать ее блеском злата. Сейчас, когда и без этого блеска их отношения зашли достаточно далеко, ему необходимо будет во всем сознаться. Вдруг, она оскорбится этим признанием? Вдруг, она подумает, что другие подумают, что она с ним из-за денег и поэтому откажет ему. А вдруг… В общем, он совсем запутался. Поэтому снял небольшую квартирку недалеко от ее общежития и переселился туда на время, решив раскрыть себя позже, при случае. В этой квартирке и встречались. Правда, ночевать она оставалась редко, только на выходные. А, так, он после работы забирал ее, привозил в квартирку. В десятом часу она его покидала. Света благоразумно не желала, чтобы в общежитии о ней поползли слухи.
В марте ему предстояло влезть в новое дело. Он уже выбил два земельных участка под застройку многоэтажными домами, проекты которых вот-вот должны быть готовы. Остается получить разрешение на строительство и вперед, в стройку. Он знал, что это новое для него дело потребует много времени и сил, по крайней мере, на первом этапе. Поэтому до марта в их отношениях со Светланой нужно было поставить все точки над i. Потом будет некогда. Да и наличие соперника Дениса, пусть неудачливого, но все же соперника, подталкивали к решительным действиям.
План возник сам собою. Из случайно оставленного на столе паспорта узнал, что девятнадцатого февраля Светлане исполнится двадцать лет. Это был неплохой повод не только поздравить с юбилеем, но и предложить руку и сердце в каком-нибудь особенно романтичном месте. Когда предложение примет – во всем сознаться. Да и не примет, тоже сознаться.
Не желая заранее раскрывать сюрприз, он предложил ей составить компанию для поездки в польский Гданьск, до которого ехать часа два. Она никогда еще не была заграницей, поэтому с радостью согласилась, захлопав в ладоши и обсыпав его поцелуями. Благодаря связям, загранпаспорт и визы для нее сделали за неделю. Восемнадцатого февраля, рано утром, они выехали на машине в Гданьск. В Гданьске, не заезжая в город, по окружной поехали в аэропорт, что несколько обескуражило Светлану. Он ее успокоил, заявив, это маленький сюрприз. Она пыталась расспрашивать, но он лишь загадочно улыбался. Когда делали пересадку в Париже, она уже не выясняла, куда летят. Восторженно озираясь, Светлана трусила за ним от одного терминала к другому. Из Парижа летели в очень удобных креслах бизнес класса, где оба успели даже выспаться. Еще в полете он предложил сменить их теплую одежду на футболки и шорты, которые предусмотрительно прихватил в салон.
После слякотных Калининграда и Гданьска, пасмурного Парижа, яркое солнце Сан-Хосе ослепило, как только они вышли из самолета. Она уже догадалась, где приземлились. Да и как не догадаться, когда Республика Коста-Рика, о скором прибытии куда объявили в самолете, звучит одинаково, хоть на английском, хоть на испанском, хоть на русском. Казалось, Светка лопнет сейчас от восторга. У нее перехватывало дыхание от теплого воздуха, от безупречно синего неба, от каких-то непонятных, но очень приятных ароматов, которые казались особенными после опостылевших зимних запахов мокрого снега и слякоти. Знаком показал, что это еще не все. От аэропорта два часа мчались в кабриолете по таким восхитительным местам, что у него тоже дух захватывало. Покрытые лесами горы, озера, водопады, долины, серпантин дорог. Когда, перевалив очередную гору, перед ними открылась бескрайняя синь Тихого Океана, она встала в полный рост, охнула, и рухнула в кресло, пораженная открывшимся видом, уже не в силах выражать свои восторги. Восхищаться просторным двухэтажным домом на пляже с обширным балконом, с огромными, во всю стену, окнами, с бассейном среди пальм также не осталось сил.
  Когда огромное солнце коснулось горизонта, протянув к берегу бордово-алую полосу своего сияния и окрасив небо всеми возможными оттенками красного с желтым, на пляже, у самой кромки океана, он опустился перед ней в песок на колено, протянул бархатную коробочку с кольцом белого золота, с пятикаратным бриллиантом, полыхающим в лучах заката. Взмахнул свободной рукой, и из кустов полилась музыка гитар. В общем, картина еще та, как из мексиканского сериала.
- Ты… Ты выйдешь за меня? – спросил он, безмерно волнуясь и заикаясь.
- Откуда это? – она округлила от удивления и неожиданности глаза. – Ты кого-то обокрал?
Он отрицательно помотал головой и спросил еще раз.
- Выйдешь за меня?
- Я не понимаю, откуда у тебя все это. Можешь, объяснить?
- Сначала ответь, выйдешь за меня?
- Да! Да! Конечно, да! – смеясь прокричала она, подпрыгивая как ребенок и хлопая в ладоши. – Даже если тебя посадят в тюрьму!
Уже в ночи, когда они сидели на балконе и неспешно тянули через трубочки коктейль из кокосовых орехов под аккомпанемент гитар трех мариачес, любуясь неизвестными созвездиями, отражающимися в зеркале океана, он во всем сознался.
- Я боялся, что такая девушка как ты, если бы знала про мое состояние, не захотела бы заводить со мной отношения, - закончил он свои покаяния.
- Да… Это, наверное, - немного помедлив, тихо сказала она. – Выходит, я тебя совсем не знаю.
- Почему!? Я тот же и люблю тебя!
- Ты…, - она помедлила, подбирая слова. -  Ты обманул меня.
Он бросился ей в ноги и прижался головой к бедрам.
- Прости! Прости! Я не хотел ничего плохого.
Она двумя руками подняла его голову и пристально, но не слишком строго, посмотрела. В ее глазах отражался пляшущий на легком ветру язычок свечи.
- Дай слово, что не будешь меня обманывать!
- Клянусь! – с готовностью пообещал он.
- И обижать не будешь?
- Лучше умру!
Она запустила руки ему в волосы, опять склонила его голову к своим бедрам и со вздохом, поглаживая макушку, произнесла: – Ну, что с тобой поделаешь? Я тоже тебя люблю… Очень.
Она немного помолчала, потом склонилась к его уху и полушепотом быстро спросила:
- Ведь деньги ничего не значат? Да…?
Он под ее руками закивал головой. Она опять глубоко вздохнула и сказала уже совсем ласково, делая паузы между словами:
- Придется… любить… тебя… таким.
  На этом инцидент был исчерпан. Его простили. Самая неприятная часть плана была выполнена без каких-либо особых последствий. Правда, он все-таки получил небольшой выговор за такой красивый, но не в меру дорогой и слишком уж вызывающий подарок. На это он виновато улыбался и удовлетворенно наблюдал, как она, оттопырив пальчик, искоса любуется бриллиантом, искрящимся своими гранями даже в свете звезд.
По возвращении из теплого рая он ввел ее уже как невесту в свой настоящий дом на правах хозяйки. За три дня Светлана навела в его холостятской, весьма обширной, берлоге такой идеальный порядок, что поначалу без ее помощи не мог найти нужных вещей. Теперь с утра всегда вкусный завтрак, а когда приходил с работы, его ждали еще более вкусный ужин и она в безупречном наряде, иногда вообще без наряда только в соблазнительном фартучке на голое тело, неизменно заботливая и ласковая.
Вопреки предрассудкам, свадьбу решили сыграть в мае. Конечно, хотелось бы в другом месяце, но в этом году Пасха приходилась на тридцатое апреля, а в Великий Пост не венчают. До Масленицы же они ну никак не успевали.
На его объектах началась стройка и дома он появлялся только переночевать. Иногда даже в выходные. Поэтому все предсвадебные хлопоты легли на плечи Светланы. Вечером он усаживался в кресло, а Светлана пристраивалась подле и лепетала ему, что она напридумывала для свадьбы. Разморенный после сытного ужина он сидел и кивал в знак согласия, совершенно не соображая, с чем соглашается. Иногда она забавно теребила его, требовала внимательно выслушать и высказать свое мнение. Тогда он напрягался, старался внимательно вникнуть, порой, даже, возражал против чего-то, но, все равно, и здесь ненавязчивая точка зрения Светланы брала верх.
В один из таких вечеров вырисовалась проблема. Ну, как проблема? Пустяк. Светлана, как обычно, присела рядом в кресло, держа в руке сложенные листки.
- Я вот думала, - начала она, прижимаясь к нему, – на счет гостей. Надо составить список.
- Я твоей семьи еще не знаю. Так что, сама решай.
- Точно! Хорошо, что напомнил. Пора тебе познакомиться со своей тещей.
У него как-то вылетело из головы, что у Светы есть родственники, которые скоро станут и ему не чужими. Рано или поздно, с ними придется познакомится. Хотя процедура знакомства была ему не то что неприятна, но вызывала некий дискомфорт. Во-первых, это требовало времени, которое расписано намного вперед. Во-вторых, у него сложилось устойчивое предубеждение к теще, как к понятию. Возможно, это было следствием анекдотов, возможно – рассказами знакомых из коих про тещу редко услышишь что-нибудь хорошее. В-третьих, он представить себе не мог, что какую-то чужую женщину, вдруг, вынужден будет называть мамой, а она его – сынок. Какая мама? Какой сынок? Если у них разница в возрасте, наверное, лет десять. Это можно было понять, если бы он вступал в брак не имея за душой ничего, как большинство других женихов. Тогда помощь молодой семье заслуживала притязаний тещи на звание мамы зятя. Но он уже вполне состоявшийся человек, и никакой помощи от будущей тещи не ожидал, скорее наоборот. Было бы здорово, если его представят родне Светланки прям на свадьбе. Потом можно их больше и не видеть вовсе. Но вспомнил о матери. Жениться и предварительно не представить ей невесту, хотя бы для благословения…! Нет, он не мог так поступить. Тогда, чем ее мать хуже? Свете, наверняка, также нужно благословение своей матери, впрочем, в получении которого он, почему-то, не сомневался.
- Давай твоих пригласим к нам через недельку. А я привезу маму - сказал он, после некоторого раздумья.
- Что ты?! – Света от него отстранилась, сделав удивленное лицо. - Ты это серьезно?
- А, что такое?
- Как! Ты не понимаешь?
- Нет.
- Хорошо. Тогда спрошу. Ты собираешься просить моей руки у моей мамы?
- Ну-у-у… да.
- Тогда, как ты себе представляешь? Моя мама приедет сюда и получится, что это она просит твоей руки для меня.
- Действительно. Я об этом не подумал.
- Кроме того, мы еще не женаты. Когда ты пригласишь моих к нам домой, они сразу поймут, что мы уже живем вместе. Ты хочешь меня скомпрометировать?
  Света ущипнула его за ухо, а он отрицательно помотал головой.
- Так что, моих надо будет навестить.
Он вздохнул.
- Хорошо, давай через неделю, в воскресенье. С утра едем к твоим. После обеда заедем к моей маме.
Она чмокнула его в щеку и снова прильнула.
- Продолжим на счет гостей. – Светлана положила сложенные листки себе на колени. – Ты уже прикидывал, кто будет с твоей стороны?
- Мама, - не задумываясь, ответил он.
- Это понятно. Еще кто?
Этот несложный вопрос поставил в тупик. Кто еще? Он перебирал в памяти и никого не приходило на ум. Родственников – больше никого. По крайней мере, кого бы знал. Его дед приехал в Калининградскую область из Хабаровского Края переселенцем. Здесь встретил бабушку, которая такой же переселенкой прибыла из Рязанской губернии. У них родился единственный ребенок – его отец. Со смертью дедушки и бабушки родственные связи отца, если таковые и были, прервались окончательно. Его мать вообще не имела родственников. Она была из детдома. Единственное, что знала, родом она из Краснодарского края. Ее родители погибли в аварии на заводе. Друзей? Оказывается, у него их нет. Был друг Валерка. Теперь нет. Расстались с ним скверно. Приятелей, конечно, полно. Полсотни без труда можно набрать. Но они сплошь и рядом такие же, как и он, деловые люди или чиновники. В этом кругу как-то не сложилось устраивать торжественные приемы. Заскочишь так мимоходом к кому-нибудь, презентуешь бутылочку коньяку или виски на день рождения, если, конечно, вспомнишь о нем. И все. В лучшем случае междусобойчик на рыбалке или в сауне. Правда, несколько раз его приглашали на банкеты по поводу чьих-то юбилеев, но, скорее, только в качестве завидного жениха для чьей-нибудь дочки или племянницы. Так что, сколь не рылся в памяти, некого было приглашать, кроме, разве что, Михаила Исааковича Плонтицкого, старинного друга его отца и, не смотря на национальность, еще и его крестного, с которым он изредка поддерживал отношения. Да тетя Нюра, соседка матери, знавшая его с детства. Свидетелем можно позвать Игоря Анатоновича, его главного бухгалтера. Хоть и не хотелось вмешивать подчиненных в свои семейные дела, но отношения с честнейшим главбухом у него сложились доверительные. Да и как можно иначе с человеком, ведающим всей твоей сложной финансовой подноготной.
Когда он, буквально в трех словах, огласил Светлане список гостей с его стороны, она сначала решила, что он шутит. Пришлось ей объяснить, что это не шутка, а самая что ни на есть правда жизни, а также, почему так получилось.
«Как говорится, избави меня Боже от друзей, а с врагами я как-нибудь сам справлюсь», – закончил он шуткой.
Светлана сжала губки и вышла из комнаты. Похоже, расстроилась. Вернулась минут через десять уже без листков.
- Ладно, - сказала она, снова присаживаясь к нему. – С моей стороны будет только девять человек, – она начала загибать пальцы. - Мама, бабушка с дедом, мой брат, двоюродная сестра Оксана, и еще мой дядя с женой и их сыновьями. Правда этих двух оболтусов можно было бы и не приглашать, но дядя Гена обидится. Свидетельницей будет Галя, моя подруга. Так что, видишь, свадьба у нас получится скромная.
- Подожди, а твои подружки и эта, как ее… Ну…, соседка в общежитии?
- Это Виолетта то. Да какие мы с ней подружки?! Мы только жили в одной комнате, и то недолго. У меня одна подруга, Галка. Остальные… - Светлана поморщилась, - так… приятельницы.
- Пригласи их.
- С чего бы это! Они меня даже на дни рождения не приглашали.
- А другие родственники?
- Ой, они живут далеко. Я их, практически, не знаю. Так, раз в несколько лет приезжают к бабушке и то, чтобы у моря отдохнуть.
- Хорошо, время еще есть, если кого еще надумаешь, приглашай.
- Не надумаю, - твердо ответила она и на этом составление списка гостей было закончено.
Он догадывался, что список у Светы был много больше и сократила она его только из-за того, что гостей с его стороны было менее, чем пальцев на одной руке. Но поделать с этим ничего не мог. Какие-нибудь родственники внезапно возникнуть не могли. Зазывать кого попало не хотелось. А что свадьба будет немноголюдная, его вполне устраивало. Он слишком хорошо помнил шумную Валеркину свадьбу, когда гости соблюдали приличия только до пятого тоста. Потом все смешалось в форменное безобразие: танцы на столах; похабные конкурсы; притязания свершено незнакомых людей выпить с ними брудершафт; похищение невесты и требования за нее выкупа водкой, потом долгие поиски невесты, так как сильно нетрезвые похитители совершенно забыли, в какой подсобке ее заперли; тела, уснувшие мордой в салате; пьяная свидетельница, которой захотелось любви тут же, в банкетном зале, за шторой и где ее еще и вырвало; коллективная драка с участием обоих полов под лозунгом: «Наших бьют!», замирение и опять драка. Да, любая девушка мечтает о шикарной свадьбе, совершенно не подозревая, во что она может выльется. Если и подозревает, то легкомысленно надеется, что у нее будет все по-другому, прилично, и минет ее судьба безумных свадеб подруг или сестер, коим они были свидетелями. Хотя, быть может, этот свадебный хмельной кавардак и запоминается на всю жизнь? Так он думал и жалел, что не оправдал Светкиных ожиданий.
В качестве извинений предложил свадебное путешествие. Особенное. Круиз на арендованной яхте или каком-нибудь большом лайнере по Карибским островам. Печалька у Светы мгновенно прошла. От яхты она отказалась, так как, по ее словам, боится, что могут напасть пираты или шторм потопит небольшое судно. А вот круизный лайнер казался вполне безопасным и это было бы великолепно. Света взялась подыскать подходящий круиз в интернете. Благо, что она его уже немного освоила.
Светланкины родственники встречали жениха в доме ее бабушки. Наверняка, о его приезде уже знали в округе, так как в этот ненастный мартовский день по дороге, сворачивающей к их дому, прогуливалась чуть ли не половина населения этого крупного рыбацкого поселка. К его приезду Света находилась уже в доме. Она еще накануне выехала туда.  Слава Богу, обошлось без хлеба – соли, и этих старинных: «У вас купец, у нас товар…», «Красна девица, да добрый молодец» и прочих ритуалов и прибауток. Его встретили в комнате, где стол ломился от разносолов, закуски и выпивки. Судя по запахам, где-то на кухне жарили цыплят. Первое впечатление от будущих родственников было не очень. Приторно-сладкие выражения лиц, натянутые улыбки и неловкая скованность в присутствии гостя. Только двоюродная сестра Светы, Оксана, мамзель лет четырнадцати, с наглостью и любопытством стреляла в него глазками. После Светлана рассказывала, что его дед, Арсений Петрович, раньше был председателем рыболовецкого колхоза. Им с бабушкой часто приходилось встречать различное начальство. Вот и в тот день они его встретили по привычке также, за что ей очень неудобно. Через некоторое время первоначальное напряжение потихоньку спало, улыбки стали не столь заискивающими, общение вошло в обычное неофициальное русло. Сияющая Светлана знакомила со своей родней. Ее дедушка и бабушка оказались симпатичными, нет, не старичками, уместнее сказать, солидного возраста людьми.  Вполне жизнерадостные и бодрые, они стояли рядом и умиленно смотрели на него. Бабушка, Аида Пантелеевна, невысокого роста, средней комплекции, с близко посаженными, раскосыми, как у азиатов глазами и острым носом. Дед, под стать бабке, был также невысок, немного сухощав, правда, с выпирающим округлым животиком, с крупным мясистым носом, блеклыми глазами под роскошной шевелюрой седых волос. Мать Светланы, Виктория Арсеньевна, молодящаяся дама бальзаковского возраста, крашенная блондинка с легкомысленными кудряшками завитых волос. Она была похожа на свою мать, бабушку Светланы. Только на полголовы повыше, нос покрупнее и с горбинкой, темные небольшие глаза на выкате, подведенные синими тенями, тонкие губы в ярко-морковной помаде, матовое от тонального крема и пудры лицо со слегка подрумяненными щеками. В ее широкой улыбке сверкали два золотых зуба. Еще представили грузного мужчину, Геннадия Арсеньевича, родного дядю Светланы. Он стоял немного в стороне, и единственный из всех даже не пытался выдавить хоть подобие улыбки. Его жена, Наталья, полная, под стать мужу, с грубыми, крупными чертами лица. Кроме взрослых присутствовали упомянутая Оксана, дочь Светланиной тети, проживавшая сейчас с новым мужем где-то на Дальнем Востоке, и родной единоутробный брат Светланы Димка. По живости поведения Оксаны создавалось впечатление, что выйдя из детского возраста, в возраст девушки она так еще и не вошла. Одиннадцатилетний Димка стоял в стороне с фотоаппаратом в руках с раскрытыми до предела глазами и разинутым ртом, восторженно взирая на жениха сестры, иногда делая снимки.
Убранство комнаты, где его встречали, с первого взгляда показывало, что это жилище бывшего моряка. На стенах развешаны: штурвал; огромный темно-красный омар, еще блестевший в некоторых местах остатками лака; зачем-то корабельный иллюминатор; меч, сделанный из носа меч-рыбы, несколько картин на рыбацкие темы. Возможно, когда-то интерьер этой гостиной являлся символом достатка и благополучия. Но сейчас югославский сервант поистерся, большая хрустальная люстра потускнела, и все это уже давно вышло из моды.
После знакомства со Светкиным семейным кланом возникла пауза. Все от него чего-то ждали.
- Виктория Арсеньевна, - спохватившись, начал он, от волнения путаясь в словах, - мы с вашей дочкой… Светланой… Хотим… Простите. Не то… Виктория Арсеньевна, я прошу руки вашей дочери. Мы со Светой любим друг друга и хотим пожениться.
Будущая теща охнула и театрально схватилась за сердце.
- Какая неожиданность! Я, прям… Не знаю. Это так внезапно… Что и сказать… Вы меня смутили. У меня еще ни разу… Это такой сюрприз.
Она явно кокетничала, изображая удивление, не в силах подавить улыбку. Бабушка незаметно дернула ее сзади за платье. Та спохватилась и позвала дочь. Светлана встала рядом.
- Вот, - уже с плаксивым надрывом в голосе сказала Виктория Арсеньевна, обращаясь к дочери, - этот молодой человек просит твоей руки.
Светлана потупилась, покраснела и, не переставая улыбаться, негромко ответила: «Я согласна».
Мамаша смахнула несуществующую слезу и, шумно вздохнув, торжественно произнесла:
- Дети мои! Вы любите друг друга?
Похоже, его опасения подтверждались. Теща так и набивалась в его новоявленные мамы. Молодые в знак согласия кивнули.
- Что с вами поделаешь?! Совет вам, да любовь!
Она опять вытерла сухие глаза и раскрыла руки для объятий.
Последовавшее за этим застолье было недолгим. Ведь жениху и невесте еще надо навестить и его маму. А это ехать больше двух часов. Правда, и за это короткое время он успел подустать от вопросов: «А где? А как? А что?» Во время застолья Виктория Арсеньевна все расхваливала свою дочь, как будто «товар» еще не был куплен и «купца» надо уговаривать. Мудрая бабушка, похоже, истинная глава этого семейства, наоборот, расхваливала жениха, но умело, деликатно, как бы невзначай. Их не хотели отпускать, просили еще задержаться, но Светлана решительно пресекла все уговоры, и они отбыли. Не самая для него приятная часть миссии была выполнена. Что поделаешь? В нагрузку к невесте всегда получаешь и ее родню, если только не жениться на сироте.
Он заранее предупредил мать об их приезде. То, что их ждали, чувствовалось еще на крыльце дома. Вкусно пахло пирожками с капустой, его любимыми. Мать встретила их в комнате по-вдовьи в черном. Поздоровалась без эмоций. Она уже оправилась после смерти отца, только появились морщины на еще нестаром лице, не было слышно ее привычного задорного смеха и голос стал тихим, слишком спокойным.
- Мама, это моя невеста, Светлана.
Мать сощурила близорукие глаза и придвинулась поближе, чтобы рассмотреть. Светлана решив, что та хочет ее обнять, протянула навстречу руки. Мать разглядела ее и отошла назад, а Светлана так и осталась стоять с протянутыми руками.
Пили чай с пирогами. Мать ни о чем не спрашивала, а на его вопросы о здоровье, о делах, коротко отвечала неизменным: «Все хорошо, сынок». Когда собирались обратно, он, выпустив Светлану на улицу, задержался.
- Мама, ну…, как она тебе?
- Что, мама? Ты уже все решил. Тебе жить, - ответила она и перекрестила его.
Он так и не узнал мнения матери о Светлане.
Где-то через недельку Светлана нашла подходящий тур для свадебного путешествия. Оказалось, это не так просто. Несмотря на внушительную стоимость, круизных билетов первого класса не было. В конце концов она нашла двухнедельный тур по Карибам в каюте первого класса на самой верхней палубе роскошного лайнера. Правда, только на июль. Его это устраивало. На стройках к началу лета закончатся фундаментные работы. За месяц он успеет наладить снабжение подрядчиков материалами, обеспечить стройнадзор, а также сделать другие вещи для организации процесса возведения коробок. Когда процесс будет налажен, то за двадцать дней его отсутствия ничего плохого случиться не должно. По крайней мере, он всегда будет на связи, чтобы решить вопросы.
19 мая, как и запланировали, сыграли свадьбу. Только его мамы не было. Заболела. Простуда или грипп. Как ни жаль, праздновали без нее. Свадебный кортеж из трех машин, ЗАГС, церковь, венчание, возложение цветов к памятникам, фотосессии, замочек на решетке моста, зачем-то ленточки на дереве, скромный банкет. Вот и вся свадьба. Еще была новенькая серебристая БМВ пятерочка с дизельным двигателем, его свадебный подарок, который он хотел сделать после торжества, интимно, но не получилось. Оксана, востроглазая двоюродная сестренка невесты, углядела машину рядом с их домом и, непонятно как, догадалась, что это подарок новобрачной. Догадавшись, громко, с детской непосредственностью известила об этом гостей. Пришлось сознаться. После этого вновь приобретенное семейство с удвоенной силой стало поздравлять жениха, а особенно невесту. Потом – ресторан, первая брачная ночь. Стоит ли говорить, что у молодых эта ночь была уже далеко не первая, и сексом занялись скорее по традиции, чем по желанию, так как к окончанию этого хлопотного дня оба изрядно устали.
На второй день они, уже как муж и жена, навестили его мать. Она с постели перекрестила их, смахивая навернувшиеся слезы. Потом опять застолье, уже на свежем воздухе, в доме ее бабушки.
После свадьбы в их жизни ничего не изменилось. Светлана также провожала его утром на работу, а вечером встречала. Поездки к морю на выходных, походы в театр, иногда – в ресторан были все те же, только назывались уже семейными. Единственное, что поменялось, Света ушла из университета. Из-за свадьбы и предсвадебной кутерьмы у нее накопилось масса хвостов по каким-то лабораторным, коллоквиумам, рефератам и курсовым, что она просто вынуждена была взять академку в связи замужеством. «Ну, что ж, - тогда решил он, - в конце концов, мне нужна жена, а не ее диплом. К тому же, он вряд ли пригодится. Единственная от него польза, это наличие высшего образования. Ничего, через год-другой восстановится. Будет и диплом».
В начале июля процесс строительства его многоквартирных домов был налажен. Необходимые договоры с поставщиками заключены и оплачены, графики работ согласованы, стройнадзор строжайше проинструктирован. В его логистическом бизнесе традиционный летний спад. Арендная плата с его объектов поступала и без его участия. В общем, можно было отправляться в свадебное путешествие. Светлана уже паковала чемоданы. Через шесть дней самолет, а там: Москва, Нью-Йорк, Майами, лайнер, океан, острова и две недели праздника с молодой женой без забот и нервотрепки. 
В пятницу, вечером, когда Светлана хлопотала на кухне, а он в гостиной по обыкновению читал деловую прессу, раздался телефонный звонок. Хотя ему постоянно звонили по работе, именно этот звонок его встревожил. Он сидел и тупо смотрел на надрывающуюся трубку, боясь ответить. Наконец, будто онемевшей рукой нажал кнопку приема.
- Николай Анатольевич? – спросил незнакомый женский голос.
- Да, слушаю.
- Здравствуйте. Меня зовут Даша. Я племянница тети Нюры.
От этих слов сердце сжалось и озноб мелкой дрожью прошелся по телу. Когда мать заболела, она категорически отказалась ехать к нему в город или лечь в клинику. Тогда он поручил тете Нюре, соседке, делившей с матерью полдома, присматривать за ней, помогать по хозяйству, ходить в магазин, а в случае чего, звонить ему. И этот случай, похоже, настал. Говорила эта Даша как-то спешно, суетливо и это не предвещало ничего хорошего.
- Тетя Нюра уехала к родственникам в Питер и поручила мне ухаживать за… За вашей мамой. Она мне телефон оставила. Что бы звонила. Я сегодня прихожу…
- Что с мамой? – выдавил он из себя, перебивая девушку.
В телефоне молчали.
- Да что с мамой?! Ну! – уже прокричал он.
- Она… Она умерла.
В его душе все оборвалось. Вдруг стало пусто и в эту пустоту медленно, неумолимо заползала тоска. Если до этого момента еще была надежда, что, может, все обойдется, что ему звонят сказать, мама в больнице и нужна помощь, то лишь одно слово и… нет надежды, лишь отупелая тоска и пустота в бездонности которой промелькнуло: «Теперь один. Совсем один».
- Сегодня прихожу, а она на полу в комнате, - продолжала девушка также суетливо. – Я ее трогаю, а она уже холодная и не дышит. Я испугалась и вызвала скорую. А приехала труповозка…
Он не стал дальше слушать. Положил трубку. Светлана в наушниках что-то готовила на кухне, напевая и пританцовывая. Он подошел, обнял сзади. Светлана обернулась. Лицо у нее было радостное, счастливое.
- Мама… умерла, - сказал он.
Светлана не расслышала, вытащила наушник из уха.
- Что? Что ты сказал? – смеясь, спросила она.
- Мама умерла.
Лицо ее застыло в улыбке. Но глаза уже не смеялись.
- Как умерла? Когда?
- Соседка сказала, ее сегодня нашли. Я сейчас еду туда. Надо все организовать.
- Да? – улыбка сползла с ее лица. – Да, да, конечно, езжай.
В морге сообщили, что смерть наступила два дня назад от сердечного приступа. Даша, племянница тети Нюры, пухлая, рыжая, вся в веснушках деваха лет двадцати пяти, испуганно хлопала маленькими поросячьими глазками, отводя взгляд в сторону. Оказалось, эта Даша где-то загуляла на два дня. Мать осталась совершенно одна. Быть может, звала на помощь, когда случился удар. И никого рядом. Так и осталась умирать на полу. Дать бы по этой рыжей роже! А толку? Уже ничего не исправишь.
Когда приехал ночью домой, Светлана рыдала в спальне, уткнувшись в подушку. Он, не раздеваясь, лег рядом, уткнулся ей в плечо и тоже заплакал.
Хоронили в понедельник. Катафалк сопровождала маленькая процессия: он со Светой, священник и пять местных бабок. Отпевание в церквушке. Сельское кладбище под дождиком, под стать случаю, печальным и бесконечным. Прямоугольная дыра в земле рядом с гранитной плитой могилы отца и мать в гробу на двух табуретах. Он никогда не забудет выражения ее лица. Если говорят, что в смерти находят успокоение, то ему казалось, лицо матери навеки застыло в тревоге. Прощальный поцелуй в лоб. Противный скрип ключа, запирающего лакированную крышку гроба.  Три вязких комка глинистой, пропитанной дождем земли на опущенный в могилу гроб. Причитания бабок и слезы жены. Холм свежей глины с криво торчащим из него крестом. Короткие поминки здесь же за столиком, у входа на кладбище, под зонтиками от бесконечного моросящего дождя. Даже природа оплакивала.
Какой, все-таки, небольшой город Калининград. Как быстро здесь разносятся слухи. На следующее после похорон утро ему позвонил Ашот Петросович. Он выразил свои глубочайшие соболезнования. После недолгой паузы сообщил, что получил американские визы для себя и некоей молодой особы и тут же поинтересовался, не уступят ли ему путевки на круиз, ведь в сложившейся ситуации свадебное путешествие, наверняка, будет отменено, так не пропадать же оплаченному туру. Хотелось грубо ответить, даже послать куда подальше. Но в словах Ашота Петросовича все было предельно логично и цинично. Воспользоваться чужой бедой и хапнуть подешевле. Да что там говорить?! Ведь, подчас, он и сам был такой. Поэтому, чтобы отшить армяна, решил поступить также цинично, но деликатнее. Цену назвал в два раза большую, чем сам платил. На удивление, Ашот Петросович тут же согласился и, не дав вставить слово, сказал, что завтра с утра пришлет человечка для переоформления путевок. Стало совсем противно. Получалось, нажился на смерти матери.
Все эти дни со дня похорон Светлана ходила в слезах. Утром ее подушка была вся в мокрых пятнах. Он, как мог, утешал, а она все плакала и даже рыдала. Для него было поразительным такое неподдельное горе от смерти, в общем то, совсем незнакомого ей человека. Только недели через две она успокоилась. Даже слегка повеселела. Ему же смерть матери не давала покоя. Мало того, что она умерла беспомощная, в одиночестве. Казалось, что-то важное упустил, о чем-то с матерью не договорил. Поэтому часто ездил на кладбище, где подолгу сидел у могилок, мысленно беседуя с родителями.
Осенью, где-то в начале октября, Светлана подошла к нему с серьезным разговором. Надо заводить ребенка. А, кто против? Сам очень хотел иметь ребенка, и не одного. Будучи единственным в семье, глядя на других своих сверстников, имевших братьев и сестер, очень хотел, чтобы и у него они были. Но мог ли предположить, что заводить ребенка это очень серьезное дело? Думал, все должно получиться само собой. Оказывается, это сложный научный процесс. Фазы луны, овуляция, температура тела и определенное время суток, благоприятное для зачатия. Кроме того: обследования врачей, анализы, диета, психологический настрой и много другой научной, околонаучной и вообще мистической ерунды. Их интимные отношения превратились, воистину, в исполнение супружеского долга, строго по графику и расписанию. Когда после очередного цикла у них ничего не получалось, Светлана впадала в тихую истерику, которая заключалась в бесцельном стремительном наматывании кругов по комнатам, громом посуды на кухне, упорном нежелании разговаривать и до предела сжатыми губками. Ему было жалко ее. Хотелось объяснить, что всему свое время, что со здоровьем у них, слава Богу, все в порядке и рано или поздно она забеременеет. Она слушала, не перебивала и не перечила, но с новым лунным циклом все начиналось заново. Эта мука продолжалась месяца четыре.
Накануне ее дня рождения ему пришла в голову идея. А что если построить дом? Он сам мечтал об особняке. Ведь родился в деревне и все детство прожил в доме, вернее, в половине дома. Другую половину занимала тетя Нюра. Зато к их половине прилагался большой сад и обширный огород. Еще курятник, коровник, два сарая и баня. Курятник с коровником ему не к чему. Но вот своя баня…! Тем более, строиться будет на что. Через месяц – другой начнут поступать деньги от продажи квартир в возводимых им многоэтажках. Подходящий земельный участок в четырнадцать соток в очень престижном и тихом районе города был у него на примете. Несколько дороговат, но он того стоил. Строительство дома отвлечет Светлану от навязчивых фобий по поводу своего бесплодия, да и займет ее делом.
В день рождения Светланы он торжественно вручил ей дарственную на земельный участок. Они тут же съездили его посмотреть. Таким подарком Светлана осталась несказанно довольна. Тогда, впервые за последние несколько месяцев, у них случилась страстная ночь, а не опостылевший безэмоциональный процесс зачатия ребенка. Его затея удалась. Переключившись на строительство дома, Светлана напрочь отбросила всю эту дребедень по научному зачатию ребенка и их интимные отношения стали как прежде, может, даже еще лучше.
Получив полную свободу действий, Светлана, прямо-таки, впряглась в процесс созидания их будущего семейного гнездышка. Она обложилась всевозможными глянцевыми журналами, откуда черпала вдохновение в составлении планов и эскизов особняка, ползала по различным сайтам в интернете, освоила любительскую программу проектирования, к тому же постоянно что-то чертила и рисовала, старательно пряча от него результаты своих наработок. Он и не пытался подсматривать. Все равно, рано или поздно, его должны будут ознакомить с проектом. Увлеченная творческим процессом, Светлана была счастлива. И он вместе с ней.
Где-то через месяц свершилось! После ужина Светлана торжественно представила альбом своих эскизных набросков с планами дома и земельного участка. Тогда он сильно пожалел, что отстранился от этого процесса. Имея строительное образование, он живо представил ее наброски в натуре. Нельзя сказать, что те эскизы выглядели нелепо. Если вычленить отдельные фрагменты, то это смотрелось вполне современно и стильно. Но если смотреть целиком, то там слишком много совершенно ненужного и чрезмерного. Нет, Светлане нельзя отказать во вкусе, что она не придерживалась тенденциям современной архитектурной моды с присущей ей минимализмом и функциональностью. Ее дом напоминал знаменитую ступенчатую пирамиду Джосера, только стеклянную и имеющую всего три ступени. Это как три квадратных аквариума разных размеров, поставленных друг на друга в порядке убывания. Крыша нижней ступени образовывала террасу для верхней, обрамленной, разумеется, стеклянным же ограждением. Кроме того, на безупречном квадрате плана первого яруса пирамиды вздувались три полукруглых пузыря эркеров по центру сторон. Северная сторона, слава Богу, осталась нетронутой.
Но самое фантастическое таилось во внутренней планировке. На первой ступени пирамиды, он же первый этаж, располагался очень просторный холл, с камином в центре, с коническим колпаком над ним. Здесь же в едином пространстве кухня и барная стойка. На втором этаже, по периметру, четыре гостевые комнаты, каждая с выходом на террасу. А на третьем этаже запроектированы: их спальня, ее будуар, его кабинет, детская и ванная. Но это еще не все. Ниже первого этажа, в подвале, располагались: гараж, сауна с бассейном, мини спортзал и прачечная.
Светлана сидела, откинувшись в кресле, скрестив на груди руки и закинув ногу на ногу, ожидая восторженных похвал.
- Да, - сказал он, в третий раз перелистывая альбом. – Что тут скажешь?
Действительно, как ему было сказать, что ее проект, вся концепция дома ни к черту не годятся, что этот дом просто развалится еще на стадии строительства. Но, зная, как болезненно относятся авторы к критике своих творений, ему надо было как можно деликатней объяснить ее такие очевидные ошибки, и что задумки архитекторов должны еще и согласовываться с техническими возможностями по их реализации.
- Зачем нам так много гостевых комнат? – спросил он осторожно, чтобы плавно перейти к главному.
- Как зачем? – искренне изумилась она. – Для гостей.
- У нас что, ожидается их так много?
- Ну-у-у, - протянула она. – Вдруг, приедут.
- И как часто может быть это «вдруг»?
Светлана немного нахмурилась, расцепила с груди руки и положила их на подлокотники.
- Не знаю. По-всякому может быть.
- Ну, хотя бы, сколько раз в год?
- В год? – Светлана задумалась, приставив пальчики к виску. – Думаю… Два или три раза.
- Хорошо. Пусть будет три раза в год. Правда, я не понимаю, где мы наберем столько гостей.
Светлана стала редко постукивать указательным пальчиком по подлокотнику.
- Если приедут? Куда их селить?
- Мне кажется, если, вдруг, приедут, то целесообразнее снять для них гостиницу. Иметь массу комнат для гостей, которые используются один-два дня в году… Согласись, это не разумно. Даже если там никто не будет жить, комнаты все равно надо будет убирать, пыль вытирать, еще отапливать зимой. Хотя… Если ты хочешь поселить туда Викторию Арсеньевну…? Однако, четыре комнаты для нее…! Твоей маме хватит?
- Маме?! Нет, это не для мамы! – воскликнула Светлана, испугавшись даже мысли об этом.
- Вот видишь!? Сама подумай, зачем нам столько гостевых комнат?
Светлана стала барабанить уже двумя пальцами.
- Хорошо, - жестко сказала она, - на счет второго этажа я подумаю. Что еще?
- Еще… Зачем столько стекла?
Светлана гордо вздернула носик и протянула ему раскрытый журнал.
- Смотри! Эту идею я взяла из этого проекта.
На серии фотографий виды одноэтажного просторного коттеджа с небольшой надстройкой и террасой на крыше, посреди зеленых лужаек, на краю живописного обрыва над океаном.
- Это, между прочим, лучший проект прошлого года.
- Обрати внимание, - сказал он, беря журнал в руки, - проект разработан для… Так и есть. Для Калифорнии. А там… Как бы это сказать…? Климат несколько иной. Здесь написано, что архитектор применил сплошное остекление, чтобы в полной мере использовать местоположение дома и создать иллюзию пребывания на океанском лайнере. – Он отложил журнал и как можно нежнее взял ее за руку. – Света, в Калифорнии солнце больше трехсот дней в году и практически не бывает холодов! У нас же, наоборот. Почти триста дней в году дожди. И на что ты будешь смотреть через эти стеклянные стены? На забор? На соседние дома? А осенью и зимой? Сквозь эти стены будет видно не океан, не калифорнийское солнышко, а снег, дожди и пасмурное небо. От этого в доме будет неуютно.
- Можно закрыть шторами, - буркнула Светлана, вырвав руку.
- Тогда какой смысл в стеклянных стенах, если их закрывать шторами? К тому же, мы на отоплении разоримся.
Светлана опять забарабанила пальцами по подлокотнику, только чаще и громче.
- Это все? – спросила она уже с явным раздражением.
- Нет. Еще подвал.
- С подвалом что не так? – она резко протянула ему другой журнал. – Это, кстати, я взяла с проекта в Подмосковье. Надеюсь, там с солнышком все в порядке!?
- С подвалом все так, - видя что Светлана все больше раздражается он старался говорить как можно мягче. – Только тот дом стоит на холме.
- Ну и что?
- Грунтовые воды.
- Что, грунтовые воды!?
- Они там глубоко. Может быть, метров десять. А на нашем участке - всего метр. Осенью в дожди или весной вообще до полуметра поднимаются. Поэтому весь этот подвал рано или поздно превратится в один сплошной бассейн. Можно, конечно, сделать фундаментную чашу монолитом. Но это будет очень дорого и не даст гарантии от подтопления. 
Светлана встала. Ее губы скривились. Видно, что она прилагает усилия, чтобы не расплакаться.
- Что еще? – с комом в горле спросила она.
Он тяжело вздохнул. Светлана напоминала ему маленькую девочку, которая, слюнявя карандаши, старательно рисовала замок прекрасной принцессы. Потом показала свой рисунок дяде. А этот злой дядя, в его лице, сказал девочке, что ее замок для этого королевства не подходит, что принцессе в этом замке нужно будет еще готовить, убираться и, в конце концов, ходить в туалет, а это проблематично, да и вообще, такое строение развалится. Наверное, это жестоко по отношению к девочке. А что поделаешь? Ведь замок для принцессы должен построить именно он, этот злой дядя.
- Еще, - сказал он после паузы, - у тебя на первом этаже слишком большой холл, не имеющий внутренних опор.
У Светланы уже потекли слезы. Она молча подала ему другой журнал.
- Во-первых, продолжил он, рассматривая фотографии, - здесь холл несколько поменьше. Во-вторых, этот холл представляет собой отдельную постройку и над ним нет этажей. У тебя же здесь нет никаких опор. Второй этаж висит в воздухе. Поэтому перекрытие просто рухнет.
- Мог бы сразу сказать, мой дом рухнет, а не плести про Калифорнию и грунтовые воды! – уже рыдая, воскликнула Светлана, собрала журналы, свой альбом и выбежала из комнаты.
Светлана успокоилась. Эдак, дня через три. А что? Для такого еще не долго! Тогда вновь вернулись к проекту дома. Он принес пару десятков эскизов домов, взятых из уже разработанных в Прибалтике и Швеции проектов и предложил ей выбрать какой-нибудь или, по крайней мере, взять за основу. Светлана приняла эскизы с таким видом, как будто ее заставляют донашивать за кем-то платье. Через неделю она, наконец, выбрала проект двухэтажного дома с мансардой, только дополнила его парадным крыльцом с четырьмя массивными колоннами в стиле русской барской усадьбы. Эта прилепкав ему не очень понравилась, но, дабы не ввергать Светлану в расстройство на очередные три дня, спорить по этому поводу не стал. Ведь в остальном проект был весьма разумным, современным, не имел ничего через чур лишнего, и такой дом, уж точно, не развалится.
В апреле закипело строительство. Естественно, руководила этим делом Светлана. На его долю остались только подбор строителей, закуп и подвоз материалов, надзор за качеством работы, а также оплата всего этого. Все остальное легло на хрупкие плечи жены. Казалось бы, не такой большой дом, но сколько он высасывал денег! Однако, на себе решил не экономить. Ведь строился дом, где ему жить с семьей, быть может, до конца жизни. Поэтому он безропотно выкладывал наличные.
К октябрю их дом стоял уже под крышей и предстояли отделочные работы, которые перенесли на весну. Отделка требовала еще больших средств. Однако, реализация квартир в уже построенных им многоэтажках шла полным ходом. Денежный поток откуда давал возможность почти не замечать больших трат на их семейное гнездышко. Внутреннюю отделку дома Светлана забрала полностью в свои руки. Здесь она уже сама подбирала материалы, нанимала штукатуров, электриков, сантехников, плиточников, обойщиков. Лишь, когда не могла найти нужных мастеров достаточно высокой квалификации, она обращалась к нему. И опять же, за все это платил, естественно, он.
 В ноябре его пригласили в столицу, на конференцию предпринимателей. Приглашение принял потому, что, во-первых, это сборище проходило под патронатом правительства, а он несколько зависел от расположения к нему в Минтрансе. А, во-вторых, ему все равно надо было в Москву, чтобы утрясти вопросы по транзитным квотам на следующий год.
 Вечером, после скучного и, в целом, никчемного заседания, где раздавались только призывы к модернизации, инновации, ускорению и созданию новых рабочих мест, бизнес элита страны, как их тут называли, оккупировала ресторан отеля Мариотт, в котором и проходила эта конференция. На ужин он несколько опоздал. Замешкался на Арбате, выбирая Светлане шубку в подарок на Новый Год. Поэтому в ресторане мест ему не хватило и пришлось идти ужинать в лобби бар. Там также аншлаг. Официант с трудом подыскал место за столиком, где уже сидел мужчина. Сухощавый, седой, с интеллигентной шкиперской бородкой без усов, в очках, на вид, под шестьдесят. Представился Иваном Петровичем Лодзинским. Иван Петрович приехал из Костромы, где имел транспортную компанию, но не автомобильную, а речную с небольшой флотилией самоходных барж. Попутно занимался и строительством. Иван Петрович оказался словоохотлив, но не пустозвон. Всегда говорил на темы, в которых хорошо разбирался. На общности интересов и сошлись. Под ледяную водочку, да отличную закуску неспешно текла беседа. Они делились друг с другом своими трудностями, проблемами и тем, как это преодолевают. Несмотря на значительные расстояния, разделявшие их регионы, проблемы были схожи и способы преодоления их, в принципе, ничем не отличались. По мере того, как пустел очередной графинчик, разговор носил все более и более острый характер. Нет, не спорили. Постепенно распаляясь, они поддакивали друг другу, понося: тупость хапуг чиновников, кумовство в заключении госконтрактов, неразбериху в налогах, поборы различных инспекторов, идиотские директивы из центра. В общем, высказывались о всем том, что наболело и должно было сказано с трибуны этой самой конференции. Они нисколько не боялись, что кто-нибудь услышит их громкие крамольные речи, так как за соседними столиками, уже изрядно косая бизнес элита, еще более громко обсуждала то же самое.
В оживленной беседе, непонятно от чего, их разговор скатился-таки к спору. Спор то, по сути, ни о чем. Так, лишь бы отстоять свое мнение. Дискутировали о планировании. Если Иван Петрович настаивал, что планирование это полная чушь и все надо решать путем долгосрочных контрактов, то Николай Анатольевич утверждал, что государственное планирование позволило бы предпринимателям иметь четкую цель, куда двигаться и куда вкладываться, а также заранее наладить необходимые связи и не ждать, когда жареный петух клюнет.
- Все это так, - сказал Иван Петрович, без тоста чокнувшись и опрокинув в себя очередную рюмку. – Планирование, это неплохо. Если бы не одно, но… Люди!
Последнее слово Иван Петрович выдохнул собеседнику в лицо, привстав и склонившись через весь стол.
- Что, люди? – спросил Николай Анатольевич.
- Планы, ведь..., составляют люди.
- Да. Ну и что?
- А вот, что. В рамках одного производства план может составить один человек. Но сложные, межотраслевые планы… Тут нужно уже несколько, может, с десяток. Представьте, в этой цепочке один – дурак. И, поверьте, в нашей стране одним дураком не ограничишься. Эти дураки в своей части напланируют такое, что общий план пойдет прахом, пусть, даже, остальные будут гениями! Сколько я этих маниловских планов еще при Брежневе насмотрелся!
- Но сейчас время другое. Сейчас связь, компьютеры, интернет. Можно заранее согласовать.
- Николай Анатольевич, дорогой мой! Дураков не согласуешь. Дурость не предсказуема. Ее ни один компьютер не сможет просчитать. Я приведу один пример. Ну, как пример? Так, поучительная история из жизни моего деда, Адама Станиславовича Лодзинского. Дело в том, что ему очень повезло. В двадцать девятом получил пятнадцать лет лагерей по пятьдесят восьмой статье.
- Пятнадцать лет? И это вы называете везеньем?
- Да-с, молодой человек. Не смейтесь. Именно повезло. Потому что, если бы его забрали позже, а его забрали бы обязательно, то дали бы вышку. А в двадцать девятом по пятьдесят восьмой еще не расстреливали.
- Так он был антисоветчик?
- Господи! Я вас умоляю! Какой антисоветчик! Мой дед всегда был лоялен к любой власти. Он работал инженером на деревообрабатывающей мануфактуре под Ленинградом. Там у него, в кабинете, за шкафом, завалялся портрет Троцкого. Дед даже не знал, как это туда попало, даже не видел его никогда. А какая-то гнида заметила и настучала. Дальше, ясное дело. Диагноз - троцкист. Еще и происхождение. Он из дворян. Плюс, в четырнадцатом окончил Варшавский политехнический институт. А это однозначно, агент Пилсудского.
- Агент, кого? – переспросил Николай Анатольевич.
- Какая разница, кого! Тут ключевое слово «агент». Будь то Пилсудский, а это, кстати, диктатор Польши, будь то Макдональд или папуасская разведка. Так что, еще раз повторюсь, моему деду повезло. Спасибо Льву Давидовичу. В тридцать первом его только за происхождение и за Варшавский институт, точно, поставили бы к стенке или впаяли десять лет без права переписки, что, собственно, одно и то же. Надеюсь, слышали про дело Промпартии?
Николай Анатольевич отрицательно помотал головой. Иван Петрович вновь налил в рюмки. Выпили. Смачно закусили селедочкой.
- Да-с. Скверненько историю знаете, - сказал Иван Петрович, вытирая рот салфеткой. - Так вот, получил мой дед пятнадцать лет лагерей. Хорошо, еще мою бабку не тронули. Ее только выселили с тремя детьми из квартиры в коммуналку, а с работы не уволили. Я же говорю, тогда с врагами народа еще мягко обходились. Деда моего сначала отправили в пересыльный лагерь. Там формировали этапы. Он мне рассказывал, стоят они строем, а перед ними начальник в буденовке. Подошел, вытянул руку, рубанул воздух ребром ладони. И как хлеб режут. Где рубанул, там строй зеков разделялся. Те, что слева, оставались на месте, а справа – отходили в сторону. Моему деду и тут повезло. Ладонь этого буденовца прошлась аккурат по его плечу, и он оказался справа. Потом дед узнал, что те, кто остался слева, отбыли на Соловки. Оттуда мало кто вернулся. Дед же попал в этап, который отправили в Приуралье. Там нашли медные руды. Решили строить обогатительный комбинат. Этап деда направили туда в качестве первопроходцев. Сначала соорудить для себя лагерь, потом строить железную дорогу, комбинат и поселок. Их переправили по Северному морскому пути до устья реки. Оттуда на барже к верховью. В нескольких километрах от речки организовали лагерь. В лагере дед был единственный, кто разбирался в строительстве и лесозаготовках. Поэтому его назначили старшим. Через месяц лагерь соорудили, а указаний, где прокладывать дорогу, еще не было. Начальство приказало заготавливать лес для строительства комбината и поселка. Стали заготавливать и складировать штабелями. Прошел год. По поводу дороги опять все тихо. Дед обратил внимание, в заготовленной древесине жучок завелся. Стал думать, как быть. Недалеко имелось озеро. Оно дугой вытянулось на пару километра вдоль хребта. Называлось Борода. Назвали так потому, что с одного берега над ним нависал обрыв. Откуда спадали водопадами ручьи. Напоминало седую бороду. Ручьи эти вытекали из подножья хребта. Прямо из земли ключи били. С другого конца озера вытекал один ручей, который впадал уже в большую реку. И что интересно, это озеро не замерзало. Даже в самые сильные морозы. Дед тогда, как мог, провел анализ воды и пришел к выводу, ее минеральный состав идеален для морения дерева и жучок не будет страшен. Доложил об этом лагерному начальству. Предложил заготовленный лес затапливать в озере. Начальство сначала заартачилось, но отвечать за испорченные жучком лесоматериалы им не хотелось. Поэтому согласились. Стали лес затапливать. Прошел еще год. Про железную дорогу опять ничего не слыхать. А лес все заготавливают. Через пять лет прибыла комиссия. Думали, сейчас начнут строительство. А комиссия только проверяла работу лагеря. Когда проверяющие узнали про затопленный лес, деда хотели тут же расстрелять, как вредителя. Заодно с ним и начальника лагеря. Тогда дед подвел их к стеллажу бревен, что заготовили в первый год, стукнул палкой по бревну, и посыпалась труха. Потом из озера достали бревно и с трудом распилили. Комиссия, слава Богу, все поняла и гнев сменила на милость. Деду объявили благодарность, а начальнику лагеря дали очередное звание. Уехали, увеличив план по заготовке леса. А о дороге и комбинате опять ничего не слышно. Надо сказать, в том лагере условия были сносными. Питание относительно нормальное. Всё на подножном корме. Большой огород. Картошка и капуста свои. Еще грибы, ягоды. Из охранников и пары зеков организовали охотничью бригаду. Так что, лосятина, кабанятина и, даже, медвежатина в рационе были. Рыбы полно. Вот только с хлебом туго. Его раз в год по реке завозили. Да и начальство не свирепствовало. Деда уважало. Лес заготавливали до сорок первого. Это одиннадцать лет! Потом война. Лагерь закрыли. Все зэки, как один, отправились добровольно искупать кровью. Специалистов не хватало, поэтому деда направили военным инженером строить укрепления под Ленинград. Потом блокада, Белоруссия, Польша, Германия. Окончил войну под Магдебургом майором. Понятно?
- Понятно, что? – спросил Николай Анатольевич, который от выпитого и длинного рассказа собеседника уже начал терять нить разговора.
- Вы спрашиваете, что? Мы же о планировании!
- Планирование тут причем? Это бесхозяйственность.
- Да! – с горячностью воскликнул Иван Петрович. – Именно бесхозяйственность! Вот ответь, откуда она взялась? Где ее корни? Не знаете? – вопрос был, похоже, риторическим, потому что он тут же дал ответ на него. – Бесхозяйственность, друг мой, возникла из-за планирования. Не ручаюсь, как точно все происходило на самом деле. Но я знаю систему, поэтому могу предположить. Скорее всего, дело было так. Нашли месторождение медных руд. Отметили на карте, вписали в реестр. Для индустриализации стране позарез нужна медь. В Совнаркоме решили строить комбинат. Внесли его в общий план. Этот план спустили в комиссариаты. Строительство комбината запланировали в одном комиссариате, железной дороги – в другом, поселка – в третьем, элекртоснабжение – в четвертом и так далее. При этом забыли назначить человека, энтузиаста, ответственного за весь проект, который бы все проталкивал. Если и назначили, то какого-нибудь мямлю, абсолютно непригодного для этого. Ведь при той системе все держалось на энтузиазме. По логике вещей, надо было начинать с железной дороги. Но для Комиссариата путей сообщения на эти планы Комиссариат снабжения не выделил фонды. Поэтому строительство дороги перенесли на поздний срок. Из-за этого Комиссариат цветной металлургии перенес строительство комбината. Один Комиссариат строительства план выполнил и то, от части. Приступил к заготовке стройматериалов. На это ж фондов не надо. Только обеспечить ручным инструментом. Ну а рабочую силу поставлял НКВД. Им планов и вовсе не требуется. В любой момент и в любом количестве поставят. В результате, лес заготавливают, а все остальное стоит. На следующий год опять с железной дорогой неувязка. Планы скорректировали. Зато Комиссариат строительства отчитался о заготовке четырех тысяч кубометров стройматериалов. Им поставили галочку и увеличили план до четырех с половиной тысяч. В конце концов у кого-то терпение лопнуло. Спрашивают, где комбинат? В Комиссариате цветной металлургии пеняют на пути сообщения. Те говорят, что не знают куда прокладывать дорогу, потому что место для комбината им не указали. Создали комиссию. Может, кого-то посадили, кого-то расстреляли. А Комиссариат по строительству продолжает рапортовать о выполнению планов по заготовке стройматериалов. В итоге, направили геологов и геодезистов выбрать место под строительство комбината. При повторном обследовании выяснили, что месторождение не такое уж и богатое. Залежи совсем небольшие. Поэтому строить там комбинат нецелесообразно. Доложили в Москву. Опять кого-то посадили. Комбинат у металлургов и железнодорожников из плана убрали. А про Наркомат строительства забыли. Они продолжали год за годом спускать планы по заготовке никому не нужных материалов и отчитываться за их выполнение. И, каков итог? Двенадцать лет полтысячи человек вручную валили и таскали на себе никому не нужный лес. Заготовили более пятидесяти тысяч кубометров отборного леса ценных пород. Все лиственница и дуб. Мой дед толк в лесе знал. Для вырубки отбирал только лучшее. Тридцать семь заключенных там схоронили. И ради чего? Я вам скажу. Ради галочки о выполнении плана. Дед до конца дней убивался по этому поводу. Ему не так жалко вычеркнутых из жизни двенадцати лет, как этот загубленный лес. Ведь без дорог его оттуда вывезти невозможно. Вот, Николай Анатольевич, что такое планирование, - закончил Иван Петровича. – И не спорьте! Давайте, уж лучше выпьем!
Николаю Анатольевичу не хотелось спорить. Да и возразить на рассказ не чем. Поэтому рюмкой помянули предка Ивана Петровича.
Этот случайный пьяный разговор тут же вылетел у Николая Анатольевича из головы. До времени. По возвращению домой он с головой окунулся в, уже ставшие традиционными, авралы последнего месяца года, а также в бытовую предновогоднюю суету.
Длинные новогодние каникулы они со Светланой решили провести в горах, на горнолыжном курорте Канацеи, что в провинции Больцано, в итальянских Альпах. Если он худо-бедно умел спускаться с гор, то Светлана в этом деле была полным профаном. Вот и решили, он – отточит свои навыки, а она – получит первые уроки. К сожалению, каникулы не заладились с самого начала. Прибыли на курорт тридцатого декабря. В горах разыгралась буря. Шквалистый ветер и заряды мокрого снега. Поэтому все трассы закрыты. Пришлось ему вместе с гостиничным инструктором давать Светлане уроки на лыжной карусели для начинающих при гостинице и на небольшом склоне там же. Только Новогодняя ночь порадовала. Ветер стих и крупные хлопья снега плавно спускались с небес, покрывая шапками дома и деревья. Российская диаспора отеля, а ее тут было чуть ли не половина, высыпав на улицу, по традиции, под бой Курантов на два часа раньше остальных постояльцев шумно отметила наступление следующего года. Было по-настоящему весело. Нашим. Остальные обитатели отеля, то ли завидовали, то ли сердились, потому что с наступлением уже местного Нового Года весело шумели опять же только россияне.
На следующий день буря разыгралась по новой и продолжалась еще два дня. Третьего числа, наконец, прояснилось. Подъемники открылись. Светланкины уроки продолжились уже на горнолыжных трассах, правда, пока еще совсем небольших, для детей и начинающих. Светлана была счастлива. После каждого спуска она, румяная и разгоряченная, заливалась звонким смехом, от которого и ему было радостно. На следующий день Светлана решила, что уже достаточно уверенно змейкой скатывается с горы, и пора ей спуститься по настоящей взрослой трассе. Как можно было отговорить молодую женщину в ослепительном красно-белом лыжном костюме, к которому совершенно не шел этот куцый склон для чайников? Она с видом бывалого мастера уселась рядом с ним на скамейку подъемника, и они поплыли к вершине над летевшими вниз разноцветными лыжниками, которые с легкостью и изяществом закладывали виражи, поднимая вееры снежной пыли. При первом же спуске Светлана кувыркнулась, подпрыгнув на кочке, не проехав и трети трассы. Ведь преодоление кочек она еще не проходила. На горке для начинающих их не было. Это падение сильно испортило Светлане настроение, так как его последствием стала распухшая коленка, из-за которой она вынуждена была передвигаться, опираясь на палку. Местные лекари наложили повязку, прописали мази и обещали, что боль пройдет недельки через две. Катание с гор под оскал улыбки жены, вынужденной, щурясь от ослепительного солнца и искрящегося снега, наблюдать за ним из шезлонга с кружкой глинтвейна в руках, не доставило ему радости потому, что ночью в постели гостиничного номера она была холодна, как каменная статуя, повернутая к нему спиной.
- Увези меня отсюда! – потребовала Светлана еще через день, так как неутихающая боль в ноге и прогнозы докторов не давали ей никаких шансов снова встать на лыжи в этом сезоне.
Ему не хотелось уезжать. Он только вошел во вкус, все увереннее петляя на горных спусках. Однако, возрастающее раздражение хромоногой жены заставило его искать место для смены дислокации. От поездки в Милан она отказалась, так как ковылять с палкой по магазинам ей также было тяжело. Предложил остаток каникул провести, греясь на солнышке на Тенерифе. Она со скрипом согласилась. Лучше бы остались в горах. Всю неделю, что они там были, какое-то странное облако висело над островом, временами исторгая из себя клубы тумана из мельчайшей водяной пыли. Что интересно, над океаном куда ни глянь, голубое небо. А над островом серая пелена и водяная пыль. Они не улетели сразу только потому, что надеялись, что назавтра облако сдует и, наконец, будет солнце. Но наступало новое завтра, а облако кружилось на прежнем месте, от чего настроение все более портилось, особенно у жены. Домой они вернулись на трех ногах. От туманной сырости Тенерифе у Светланы раздуло коленку и она уже не могла наступать на ногу. Стоит ли говорить, что впечатление от новогодних каникул у них было наипоганейшее. Более того, как на зло, коленка Светланы совершенно выздоровела на следующий по возвращении день после трехчасового компресса из черной редьки с медом и солью.  Народная медицина посрамила европейскую.
Скорее чувством, чем разумом, ему показалось, что с этих злополучных каникул в их отношениях со Светланой что-то треснуло. Исчезло те новизна чувств и страсть, что пылали в нем с их первой ночи в маленьком домике на берегу моря. Их интимные отношения скорее напоминали ритуал, и уже крайне редко вспыхивали внезапно, где попало, с разбросанной в беспорядке вокруг одеждой. Иногда Светлана была ему даже как-то неприятна. В такие минуты он запирался в своем кабинете и просмартивал отчеты по своим фирмам, а когда их не было, крошил монстров в компьютерной стрелялке. Иногда, уходя на работу, он испытывал неосознанное облегчение от чего-то, совсем ему непонятного. В эти дни он позволял себе долго засиживаться в своем офисе, хотя особо срочных дел, которые нельзя было отложить на завтра, у него не было. Однако, через некоторое время его все равно тянуло домой, к жене. С высоты своих лет и жизненного опыта он понимал, у всех супружеских пар рано или поздно медовая пора заканчивается, после нее людей связывает только привязанность и привычка, а также взаимная забота и снисходительность к недостаткам другого, что, собственно, наверное, и называется любовью. По примеру своих родителей он так же знал, что даже у самых любящих друг друга людей бывают размолвки и скандалы, а у него, слава Богу, скандалов еще никогда не было. Впрочем, за ежедневной суетой ему некогда было задумываться об этом. Лишь только смутные чувства всплывали в подсознании. А сознание говорило: «Ты любишь ее». Действительно, он любил ее и был уверен, что любим. Не смотря ни на что.
По возвращению с каникул, жизнь потекла как и прежде. Он занят целыми днями на работе, а она – всецело отдала себя отделке и оборудованию уже построенного их дома. Как-то, в начале мая, Светлана позвонила ему на работу и потребовала, чтобы он срочно приехал в их новый дом. Она говорила крайне возбужденно, из-за чего он не разобрался, что именно произошло, лишь понял, что произошло что-то страшное, непоправимое. Пришлось отложить дела и ехать.
Светлана встретила его в, практически, уже готовом холле на первом этаже. Она раскрасневшаяся, с горящими праведным гневом глазами ходила по кругу в центре холла, цокая по паркету металлическим набойками высоких каблуков сапожек. Кроме нее в холле находился уже немолодой сухощавый мужчина в рабочей чистой спецовке. Он спокойно сидел на полу, возле камина.
- Разберись с ним! – потребовала Светлана сходу, как только Николай Анатольевич зашел в холл, и указывая на человека в спецовке. В тоне ее выкрика было столько негодования, что казалось, этот человек совершил что-то очень страшное, заслуживающее, как минимум, смертной казни и эта фраза в ее устах прозвучала как: «Распни его!»
Человек в спецовке даже не шелохнулся.
- Что? Что произошло? – спросил Николай Анатольевич как можно мягче, чтобы не нагнетать, и так уже накаленную, атмосферу.
- Он запорол нам паркет! Видишь!
Теперь ему стало ясно, что это за мужчина. Звали его Михаил Петрович. Он нашел его по рекомендации, как одного из лучших паркетчиков города. Правда, с ним он никогда не виделся, договаривался по телефону. На последнюю фразу Светланы Михаил Петрович даже ухом не повел, продолжая все также сидеть, глядя себе под ноги.
Как Николай Анатольевич не вглядывался, прохаживаясь по холу, изучая каждый закуток, придраться к работе мастера не мог. Паркет с симметричным узором лежал идеально. Абсолютно ровная полуматовая гладь пола придавала законченный вид холлу с фисташковыми стенами и большим, отделанным серым мрамором, камином.
- И, что? – он недоуменно посмотрел на жену.
- И, что?! – переспросила она чуть ли не взвизгнув. – Иди сюда! Иди!
Она быстро подошла к стене, повернулась в сторону окна и присела на корточки. Пожав плечами он последовал ее примеру. В отражении светлого силуэта окна на лакированной поверхности паркета стали отчетливо видны небольшие круглые углубления с интервалом человеческого шага. Дорожки этих углублений пересекали залу несколько раз по диагонали, а в центре образовалась целая тропинка из них по кругу. Эти оспины на паркете образовались от металлических набоек Светланиных каблуков и которые были сверху не заметны.
- Да уж, - озабоченно сказал он вставая.
- Вот видишь! – голос у Светланы дрогнул, у нее навернулись слезы. – Я ему говорила, здесь будет каминная зала! Здесь будут гости! Здесь будут ходить на каблуках! А по этому полу можно ходить только тапках! Мне что, прикажете гостей переобувать в тапки? Он мне, главное, говорит, - она махнула рукой в сторону мастера, - через три дня лак наберет прочность, и можно будет спокойно ходить. Я ждала три дня. И вот, смотри, прошлась…!
Светлана громко всхлипнула, вытерла слезы платочком и уткнулась головой в его плечо. Обвинение было выдвинуто. Не просто выдвинуто, но и подкреплено слезами. Паркет, укладка, лакирование стоили немало. Так что, обвинение серьезное.
- Что скажете, Михаил Петрович? – строго спросил он, обращаясь к мастеру.
Тот неспешно поднялся и подошел совершенно невозмутимый.
-   Во-первых, я вам скажу, что паркет выбирал не я, - начал неторопливо мастер, обращаясь к Николаю Анатольевичу. То, как он делал ударение в словах, выдавало в нем уроженца Белоруссии. Стало быть – упрямый. – Меня пригласили, когда паркет был куплен. Я предупредил вашу жену, что паркет сырой.
- Как сырой?! Вы укладывали невысушенный паркет?
- Нет. Влажность паркета в норме. Я проверял, - продолжил мастер также неторопливо и обстоятельно. – Я называю его сырым потому, что он сделан из недавно спиленной древесины. Ну, может быть, года два-три назад. И высушена она была в сушилках, а не естественным способом. Такое дерево еще не набрало прочности. Прочности оно наберет лет через десять. Еще предупреждал, что в этом паркете года через два образуются щели и их надо будет шпаклевать, а пол перешлифовывать. Я предупреждал.
- О чем ты предупреждал?! – выкрикнула Светлана с яростью, обращаясь к мастеру на «ты». – Ты сказал, что покроешь супер прочным лаком! Пять слоев!
- Вы мне, пожалуйста, не тыкайте. Я вам сказал, что лак очень прочный на истирание. Я сначала хотел дать три слоя. Вы захотели пять слоев для прочности. Мне то что? Пять, так пять. Как пожелаете. Я дал пять слоев, и вы проверяли меня после каждого слоя. Претензий по качеству укладки у вас нет? – спросил он и сам ответил. - Нет. А я предупреждал, от лака дерево не станет прочнее.
- Врешь, ни о чем ты не предупреждал! Ты сказал, что пол будет прочным, ты давал гарантию! – казалось, что Светлана готова вцепиться в волосы мастера.
Она возбужденно и крайне эмоционально стала пересказывать свои переговоры с мастером, настаивая на том, что тот гарантировал ей качество пола, а, стало быть, обязан переделать его за свой счет. Николай Анатольевич понимал негодование жены. Он знал, сколько сил и энергии она вложила в этот дом, доводя его до совершенства. И тут такой досадный ляп на самом видном месте. Однако, у него были сомнения в полной вине мастера. Но, если, по словам Светланы, человек дал гарантию за конечное качество, то именно он за это должен отвечать.
- Я вам гарантии на прочность пола не давал, - спокойно и твердо ответил мастер.
- Я что, по-твоему, вру?!
На эти слова мастер сделал то, чего от него ни как нельзя было ожидать. Он достал из кармана диктофон размером с сигаретную пачку и нажал кнопку. Запись, наверное, заранее была перемотана на нужное место. Из динамика послышался голос Светланы.
- Если дать пять слоев, будет прочнее?
- Прочнее будет, - отвечал голос мастера. – Но я не знаю, как поведет себя этот паркет, так что, ничего гарантировать не могу.
- Хорошо. Давайте пять слоев…
Щелкнула кнопка. Воспроизведение прекратилось. Светлана стояла открыв рот, и прямо на глазах заливаясь краской. У нее перехватило дыхание
- Как… Как ты смел записывать! – сказала она сдавленно, как будто ей не хватало воздуха.
- Вы мне сами сказали, чтобы я не забыл ваши указания. А, у меня уже память плохая, вот и записывал, - в голосе мастера чувствовалась издевка.
Светлана несколько секунд еще стояла на месте с округлившимися глазами и открытым ртом, потом развернулась и выбежала из холла. Николай Анатольевич остался, краснеющий от стыда. От стыда за Светлану.
Михаил Петрович оказался не только превосходным мастером своего дела, но, как показала практика, еще и опытным в части общения с истеричными заказчиками. Это было достойно уважения. Однако, его невозмутимость и спокойствие в разговоре со скандалившей Светланой были только внешними. В душе у него клокотала обида за несправедливые обвинения и оскорбления, которые он сегодня услышал в свой адрес. Сколько Николай Анатольевич ни извинялся, а, потом ни уговаривал его переложить другой паркет, тот категорически отказывался работать в этом доме. Однако, упускать такого мастера не хотелось. Исчерпав все аргументы, он прибегнул к последнему. Стал набавлять цену за снятие и укладку нового паркета. Когда ценник за работу подскочил на половину, Михаил Петрович сдался, но при одном условии, чтобы ее, Светланы, он больше не видел. Николай Анатольевич с облегчением принял это условие и пообещал, что работу он будет принимать сам лично.
Светлана стояла за дверью в прихожей. Похоже, подслушивала. Вид у нее был как у нашкодившего котенка, ожидающего взбучки.
- У кого заказывала паркет? – спросил он хмуро, глядя на жену исподлобья.
- А… зачем? – ему показалось, что в глазах Светланы промелькнул испуг.
- Я спрашиваю, у кого?
- М… Мебельный клуб, - тихо пролепетала она.
- Где накладные?
- Накладные? А…, мне их не дали. Только квитанции.
- Я что-то не видел квитанций от Мебельного клуба.
- Мне квитанцию от ИП выписали. Родионов, по-моему.
- От Родионова? Помню такую… Да уж, не дешево мне обходятся твои… - не закончив фразу он недобро зыркнул на нее, повернулся и вышел на улицу.
Ему не надо было уточнять, что за «Мебельный клуб». Владельца этой фирмы, Бориса Евгеньевича хорошо знал. Постоянный клиент его транспортной компании. Заказывал перевозки из Европы. Борис Евгеньевич занял в городе нишу очень дорогой мебели и сантехники для состоятельных клиентов. Имел шикарно обставленный арендованный салон в центре города под названием «Мебельный клуб». Это был именно салон, а не магазин, так как из наличествующей там мебельной обстановки ничего не продавалось. То были лишь выставочные образцы. По этим образцам, да еще каталогам, покупатели выбирали мебель, сантехнику, различные украшения для дома от, как уверяли продавцы, самых лучших фирм Европы, потом вносили предоплату. Борису Евгеньевичу оставалось только переслать заказ по интернету, затем забрать его и доставить заказчику. Неплохо устроился. Своих расходов – никаких. Все покрывает предоплата. Рисков – также никаких, закупаешь только то, что уже заказано. Однако, несмотря на это, похоже, дела у него шли неважно. Если раньше заказывал в месяц две-три машины, то теперь, в лучшем случает, одну. Кроме того, он стал регулярно задерживать оплату за перевозки и постоянно клянчил отсрочек. Вдобавок ко всему, стали поговаривать, что Борис Евгеньевич стал жульничать. Зачастую, под видом итальянской или немецкой эксклюзивной мебели подсовывал польскую подделку. И этому было подтверждение. Последнее время доставку грузов он заказывал именно из Польши. Николай Анатольевич сам ни за что не стал бы связываться с таким вот поставщиком. Но материалы выбирала Светлана, и она в него вляпалась. Делать нечего, приходилось исправлять ситуацию.
В салоне «Мебельный клуб» было пусто. Даже продавцов не видно. Пробравшись через расставленные в зале выставочные диваны, столики и шкафчики, Николай Анатольевич интуитивно нашел дверь кабинета владельца. Она была полуоткрыта. В кабинете к нему спиной сидел полный человек в клетчатой рубашке, один край которой неопрятно вылез из штанов, зато второй, вполне так себе аккуратно, заправлен в цветные трусы, выглядывающие из-под ремня. Это и был Борис Евгеньевич. Он ссутулился над монитором компьютера, почти вплотную прильнув к экрану лицом. На мониторе мелькали какие-то графики, колонки цифр, а в углу красовалась эмблема одной разрекламированной электронной биржи. Теперь стала понятной причина упадка дел Бориса Евгеньевича. Он был игрок. Играл на валютной бирже и, похоже, играл азартно и неудачно, если судить по его теперешним делам.
«С этого дня для него ни каких отсрочек. Все перевозки только по предоплате,» - подумал про себя Николай Анатольевич и кашлянул. Борис Евгеньевич дернулся, отпрянул от монитора, лихорадочно заерзал мышкой, щелкнул клавишей, и картинка на мониторе с биржевыми диаграммами исчезла, после чего резко встал и повернулся. Вид у него такой, как будто его застукали за чем-то очень постыдным. Глаза растерянные, на лице румянец, губы под рыжеватыми от курева усами скривились.
- Николай Анатольевич!? – удивленно произнес он, немного взяв себя в руки. – Какими судьбами?
- Извините, что отвлекаю от важных дел, - сказал Николай Анатольевич, глядя при этом не на собеседника, а в экран компьютера.
Там картинку с биржевыми диаграммами сменила фотография совершенно обнаженной женщины… Как бы это сказать поделикатнее…? В объятиях трех голых мужчин. Борис Евгеньевич опять смутился, но уже не так как в первый раз, и поспешно выключил монитор вообще.
- Для начала здравствуйте, Борис Евгеньевич, - сказал Николай Анатольевич, не спрашивая разрешения, усаживаясь на стул.
- Ах, да! Конечно. Здравствуйте… Э-э-э… Вы по поводу оплаты? Оплата будет. Точно будет. Через неделю. Сейчас придет груз, и я рассчитаюсь за эту доставку и за предыдущую. Я вам гарантирую. Вот только…
Николай Анатольевич жестом руки остановил суетливую речь Бориса Евгеньевича.
- Рассчитаетесь… Куда вы денетесь? Я не по этому вопросу.
- Да? А, по какому? - напряженная физиономия Бориса Евгеньевича стала смягчаться и он украдкой выдохнул с облегчением.
- Ты моей жене втюхал паркет?
- Какой паркет?
- Месяц назад. Двести квадратов.
- Нет. Я уже давно паркет не вожу, - сказал Борис Евгеньевич с наичестнейшим выражением лица. Однако, глаза забегали.
- Бориска, у тебя что, память отшибло? – тон у Николая Анатольевича был совершенно спокойным, даже ласковым.
- Да нет же, я не поставляю паркет! Уже и не помню, когда последний раз. Тут какая-то ошибка. Уверяю!
- Уверяешь? Ну, ну. Думаешь, не выдал накладной, квитанции левые подсунул, и товар не твой?
- Без какой накладной?  Я всегда выдаю чеки!
- Пожалуйста, не финти. Ведь это легко проверить. Грузы ты возишь через мою компанию. Таможенные декларанты тоже мои. У них копии сохранились. А у меня коробки остались. Так как, мне проверить товар по коду?
Борис Евгеньевич немного постоял в раздумье, потом пальцами руки уперся в нахмуренный лоб, изображая титаническую работу памяти.
- Подождите, подождите… Может быть… Здесь.
И он стал рыться в беспорядочной кипе бумаг на столе.
- Да, действительно, была поставка, - сказал он, беря в руки несколько листков. – Только этой поставкой занимался… Андрей, мой помощник. Поэтому я о ней не знал.
- Допустим.
- Стало быть, Светлана Владимировна, это ваша жена?
- К твоему сожалению, да. Только получается как-то странно. О заказе ты не ведаешь, а заказчицу знаешь.
Подловленный на слове, Борис Евгеньевич открыл рот для очередного вранья, но сразу на ум ему ничто не снизошло.
- А-а-а… Ее имя в накладной указано, - наконец выкрутился он и сменил тему. – Так, что не так с паркетом? Некрасивый?
- Отчего же, очень симпатичный пол получился. Вот только ходить по нему нельзя. От каблуков ямки остаются. Да и от мебели тоже будут.
- Да кто ж по паркету на каблуках ходит?! Паркет не для каблуков. Ни у кого не ходят. Да вы что? Паркет не для этого, - быстро заговорил Борис Евгеньевич с наичестнейшей убежденностью профессионального торговца.
- Ты это серьезно?
- Конечно! Паркет и стелют, чтобы ходить в тапочках. Но никак не на шпильках. Это же дерево. Оно не для шпилек.
Николай Анатольевич вздохнул и встал.
- Бориска, слушай меня внимательно, - его голос звучал уже жестко, но все так же спокойно. – Я не буду с тобой спорить. Скажу юристу. Он составит иск, сделает экспертизу, подаст в суд. Вот там ты и будешь доказывать, в чем можно ходить по паркету, а в чем нельзя. Послезавтра машина с твоим грузом будет уже на границе. Я дам команду шоферу, чтобы выгрузился на мой склад. Там твой товар будет под арестом в качестве обеспечения иска. Ты же знаешь, суды у нас долгие. Потом товар пойдет с молотка. Как тебе расклад?
Борис Евгеньевич стоял, насупившись и бледнея.
- Так вот, - Николай Анатольевич повернулся к выходу, - даю тебе три дня. Вернешь всю сумму за паркет, да еще и вот это за перекладку. – Он бросил на стол бумажку с написанной крупно суммой. - Если деньги не принесешь, то вернемся к первому варианту. Запомни, твой груз пока будет у меня. До свидания, Борис Евгеньевич, - сказал и шагнул за порог кабинета.
- Подождите! Есть еще вариант.
Николай Анатольевич обернулся и с любопытством посмотрел на своего собеседника. Вид у того был жалкий.
- Я могу вам поставить другой паркет.
- Что, такое же дерьмо, как и этот? Спасибо, не надо.
- Нет, нет. Отличный паркет из Австрии. Эксклюзивная вещь.
- Откуда он у тебя? Ты же все только под заказ возишь.
- Это и есть заказ, - немного помявшись, сказал Борис Евгеньевич. – Больше года назад его заказали, и заказчик пропал. Паркет у меня на сладе лежит.
- Если мне не понравится?
- Понравится! Обязательно понравится!
- Хорошо, завтра мне его доставишь. Мой специалист его проверит. Если все в порядке, оплатишь перекладку и будем считать, в расчете. Получишь свой груз.
Николай Анатольевич повернулся и уже второй раз собрался выйти, как сзади послышался жалобный, просящий голос Бориса Евгеньевича.
- Только этот паркет стоит в пять раз дороже!
Николай Анатольевич обернулся и вскинул брови в удивлении.
- Он что, из золота?
- Нет. Он из дерева особой обработки. Я был там на заводе. Они экскурсию делали для оптовиков. У них пруды специальные с проточной водой. В них затапливают бревна и держат по десять-двадцать лет. Потом бревна достают, высушивают и на распиловку.
- Хочешь сказать, такое бревно дороже обычного в пять раз?
- Да. Обычное стоит от двухсот пятидесяти до трехсот баксов за куб, а это более тысячи двухсот. Оно твердое, как камень.
Вдруг Николай Анатольевич явственно увидел перед собой цифры. Огромные, бетонно-серые, как небоскребы, они возвышались над ним. То были: шестерка и семь нулей, уходящих в даль, а на конце еще более огромный зигзаг знака доллара, насаженный на две колонны.
«Шестьдесят миллионов? – подумал он. – Почему шестьдесят? Я умножил тысячу двести долларов на пятьдесят тысяч. Откуда взялись пятьдесят тысяч? Тысяча двести – понятно, откуда. Вот что за пятьдесят тысяч такие?»
И тут вспомнил. Вспомнил рассказ своего нечаянного знакомого в Москве, на конференции, в лобби баре отеля Мариотт. Вспомнил про зеков, про планирование, про озеро. Вспомнил про пятьдесят тысяч кубометров леса, уже более шестидесяти лет лежащего на дне озера со странным названием Борода. Никому не нужного леса, понапрасну затопленного там. В подсознании помимо воли всплыли эти цифры и перемножились с цифрами только что услышанными.
- Слушай… Вот, предположим, пятидесятилетнее дерево сколько будет стоить? – спросил Николай Анатольевич, уже явно заинтересованный.
- Есть там такое, - ответил Борис Евгеньевич, почему-то почти шепотом. - Там у них год на буйках написан. Я видел на парочке таких стояло, тысяча девятьсот пятьдесят один. Австрийцы говорили, это дерево для особых случаев. Для спецзаказа. Сколько оно стоит, не говорили.
Настроение у Николая Анатольевич улучшилось. Он даже повеселел.
- Борис Евгеньевич, ты получил от моей жены двадцать четыре штуки баксов? Так и быть, если этот паркет такой, как ты рассказываешь, добавлю тебе еще столько же.
- Но он стоит больше!
- Да-а-а? А отдирать от пола ту дрянь, что мне поставил, ко мне сам приедешь?
Борис Евгеньевич угрюмо молчал.
- Нет? Тогда, о чем речь? – Николай Анатольевич двинулся к выходу, по ходу добавив: «Свой груз получишь, когда доставишь паркет, и я его проверю. Деньги выплачу на следующий день за вычетом трех тысяч шестисот двадцати баксов. Твой должок за предыдущую доставку и оплата за эту. И будем считать, в расчете».
У двери расслышал тихое шипение Бориски: «Сука!» Обернулся. «Может, все-таки, выставить тебе счет за перекладку паркета?» - с иронией спросил он. Лицо Бориса Евгеньевича, стоявшего в глубине салона, моментально расплылось в подобострастной улыбке.
- То-то, - сказал Николай Анатольевич и вышел.
Вышел в наипрекраснейшем настроении. Он был уверен, что решил проблему с этим злосчастным паркетом. Ему не надо будет искать новый. В том, что на замену поставят паркет хорошего качества, не сомневался. Не посмеет этот прохвост кидать его дважды. Кроме того, где-то там, за горизонтом, для него затеплилось золотым сиянием озеро с проточной водой, еще не ведомое ему, но уже манящее. Но все же маленький червячок шевельнулся в душе. Ведь только что с ним рассчитались товаром, принадлежащим другому человеку. И он это знал. Бориска просто кинул того человека, а он, вроде как, стал этому соучастником. Однако железные доводы логики раздавили маленького червячка совести. Ведь с таким подходом к делу и такими пристрастиями Бориска долго не останется на плаву. И уж ежели вскорости к нему выстроится очередь кредиторов, то пусть в ней вместо него будет кто-то другой.
Осталось серьезно поговорить с женой. Теперь он прекрасно понял причину ее наветов на мастера-паркетчика. Взяв товар без накладных, с левыми квитанциями, она была не в состоянии предъявить сколь-нибудь обоснованные претензии к продавцу. Поэтому и решила сделать крайним мастера. Придется ей объяснить, что так с людьми поступать нельзя.
Не бывает женщины лучше, милее и ласковее, чем явно накосячившая жена. Правда, если косяк не столь явен, то еще не известно, кто останется виноватым, она или ты. Неявная женская провинность вызывает сначала споры, потом смену темы, потом контратаку и заканчивается все это ее уединением, сопровождаемое надрывными рыданиями оскорбленной души или молчаливыми слезами. Второе хуже, потому что тянется дольше. И уже через некоторое время ты идешь просить у нее прощения. Если нет, то ее презрительная холодность на многие дни вперед обеспечена. Другое дело, явный косяк, который не оспоришь. Тогда будут и опущенные виноватые глазки, и молчаливая покорность, и согласие со всем, что ни скажешь, и, уж само собой разумеется, никаких мигреней и этого: «Нет! Нет! Не сегодня! Я устала!» Как можно долго сердиться на такую жену? Через три дня, ночью, он простил Светлану. Аж два раза.
И пошла жизнь дальше своим чередом. Новый паркет, что доставил Борис Евгеньевич, действительно, оказался классным. Мастер, Михаил Петрович, очень лестно о нем отозвался и уверял, что такое прочное дерево он видел только в старых домах, где он перешлифовывал еще довоенные полы. Николай Анатольевич сдержал слово. Светлана ни разу не появилась в доме, пока мастер перекладывал полы, как бы той ни хотелось хоть краешком глаза посмотреть процесс. Когда мастер сдал работу, Светлана несколько раз прошлась на шпильках по новому полу, даже попрыгала на нем. Никаких следов. Как камень.
Потом Светлана вернулась к завершению работ по отделке дома, а он – в привычный ритм своей работы. Вот только озеро с проточной водой где-то в Приуралье не давало ему покоя. Нет-нет, а заденут струнку души мысли о кладе, спрятанном на дне. Ведь то был, действительно, клад. Правда, не такой клад, как в общем понимании этого смысла. То были не россыпи золотых монет и драгоценных камней в бочонках или сундуках. То было совсем другое. Может, даже, более ценное, что невозможно так просто извлечь, положить в мешок или погрузить на машину, затем без особых хлопот сразу превратить в деньги. Но то и другое объединяло одно. По сути, в обоих случаях это есть сконцентрированный труд сотен и сотен людей, зачастую, невольников, схороненный в результате войн, стихийных бедствий и преступлений. В его случае именно последнее стало причиной появления этого клада, так как в полной мере можно приравнять дурость и безалаберность к преступлениям.
Он не был мечтателем. Не строил несбыточных прожектов. Однако, тем не менее, мысли об озере все чаще и чаще приходили на ум помимо воли. Стал подумывать: «Что если доставить все это затопленное дерево сюда? Тогда на базе моего деревообрабатывающего цеха можно будет построить фабрику, выпускающую элитные паркет и мебель. Для этого понадобится закупить оборудование, найти специалистов и направить их на обучение, в ту же Австрию. И появится у меня дело по производству, уже более существенное, чем автомобильные перевозки, которое потом не стыдно будет передать детям».
Одолеваемый такими мыслями, в какой-то момент не выдержал. Полез-таки в интернетовские карты искать озеро под названием Борода. Как не полезть, когда знаешь, что, минимум, полсотни миллионов в валюте лежат в глухих лесах, в озере, и дожидаются того, кто их достанет? Почему бы и не его? Однако, сколь ни ползал в интернете, не нашел такого места. Район поиска приблизительно знал. Нашел реку, впадающую в море Ледовитого океана. Нашел ее истоки, подходящие для судоходства. Нашел горный хребет. А озера не было. Вернее, озер полно, но похожего по описанию не было. Тогда закралось сомнение в правдивости рассказа своего московского собеседника. Наверное, тот придумал эту историю. И озера никакого нет, и деда инженера не было, и бревна никто не затапливал. На этом и успокоился. Дух кладоискательства подугас.
Первую щепку в угли погасшего костра подкинул телевизор. Там показывали документальный фильм о войне. В одном эпизоде военной кинохроники он, вдруг, увидел человека очень похожего на Ивана Петровича, его московского знакомого, поведавшего историю про озеро. Такая же шкиперская бородка без усов, трубка в зубах. Только этот, на экране, значительно моложе, в шинели и в фуражке. В хрониках боев февраля 1945 года диктор бодро докладывал, что инженерно-саперный батальон под командованием майора Лодзинского под шквальным огнем врага за ночь навел переправу через реку Квейс, обеспечив дивизии продолжение успешного наступления. Николай Анатольевич вспомнил, что и у его московского знакомого была фамилия именно Лодзинский. И рассказывал он, что дед прошел всю войну в инженерных войсках. Выходит, рассказ Ивана Петровича про своего деда был правдой. Но логичный разум говорил: «Ну и что, что дед не выдумка. Это еще не значит, что озеро существует. Ведь не нашел его на картах».
Вторую уже не щепку, а охапку хвороста, в еле теплящийся огонь кладоискательства подкинула, как ни странно, карта. Карта района области, где родился. Его знакомый, директор порта, позвал на весеннюю рыбалку на речку, протекающую невдалеке от его родного поселка. Мальчишкой он часто бегал на эту речку с соседскими пацанами. Но то было пешком, по тропинкам. Чтобы подъехать туда на машине, надо сверить маршрут по карте. Он раскрыл карту района. Увидев знакомые названия, вспомнил детство, родителей, отчий дом, детсад и школу. Водя пальцем по карте, он, вдруг, обнаружил, чего-то не хватает. В обширном лесу, раскинувшемся к югу от его родного поселка, располагалось озеро. Небольшое озерцо, метров тридцать в поперечнике, посреди лесной чащи. Называлось оно Лесное. Берега озера с трех сторон высокие, с обрывами, нависающими над водой. На самом высоком устроили тарзанку, с которой пацаны, раскачавшись, прыгали в воду. Так вот, на карте этого озера не было. В том месте, где оно должно находиться, и он точно это знал, сплошное зеленое пятно леса. Он тогда проверил это место по спутниковым картам в интернете. И там маленького озерца в лесу не заметно, так как сомкнутые кроны деревьев не давали его увидеть. Этот картографический ляп давал надежду. Если здесь, в краю исхоженном миллионы раз вдоль и поперек, на картах не находят себе места, хоть и небольшие, но реально существующие объекты, то что можно сказать о местах диких, удаленных от цивилизации?
На следующей неделе он записался в областную библиотеку. Но и там, перелистав все атласы, заветного озера под названием Борода не нашел. Когда уже совсем отчаялся, измученная его запросами библиотекарша посоветовала съездить в Москву, в библиотеку Географического общества. Распалившийся зуд кладоискательства требовал немедленного продолжения поисков. Поэтому через день он вылетел в столицу.
В библиотеке Географического общества он без труда нашел помощника. Младший научный сотрудник, Марк Августович, молодой человек под тридцать, прельщенный значительной для него суммой вознаграждения, с удовольствием взялся помогать Николаю Анатольевичу в его поисках. Марк Августович оказался малым дотошным. Он с огромной лупой старательно исследовал различные карты. Однако с наскоку обнаружить заветное озеро не удалось. Марк Августович сказал, что не стоит отчаиваться, есть еще хранилища, но для поиска там нужно время. Уже не веря в успех, Николай Анатольевич, все-таки выдал Марку Августовичу аванс на предстоящие поиски. С тем и вернулся домой. 
В январе 2003 года они со Светланой переселились в свой новый дом. Трудно было привыкать к его просторам. Из-за своих размеров дом не казался уютным. В нем всего было много: пространства, света, дорогой отделки. Но уют как-то не ощущался. Наверное, так всегда бывает с новыми домами. Только к весне пообвыкся, когда построили еще и баньку рядом с домом. Все-таки, выходить утром в одних трусах на террасу, любуясь распускающейся зеленью молодого сада, а также париться с женой по субботам в своей баньке, чертовски приятно.
В середине апреля позвонил Марк Августович. Николай Анатольевич уже забыл про него и про озеро перестал думать. Поэтому звонок стал полной неожиданностью. Марк Августович с радостью сообщил, что нашел. Надежда вновь затеплилась в душе Николая Анатольевича и он срочно вылетел в Москву. Дотошный Марк Августович отыскал нужное озеро в подшивке карт, составленных по результатам экспедиции поручика Буклина в 1909 году. На старой карте, возле типографского названия озера Безымянное, была выведена аккуратная надпись черной тушью «Борода».
  Стоит ли говорить, что находка несказанно обрадовала Николая Анатольевича. Она подтверждала не только историю Ивана Петровича Лодзинского, но и вселяла уверенность, что затопленный в озере бесценный лес еще там. Ведь, если озеро не значится ни на одной современной карте, то шансы, что там еще что-то осталось, весьма велики.
То обстоятельство, что Светлана, несмотря на все их старания, никак не могла забеременеть, стало беспокоить уже и его. Поэтому, на семейном совете решили отправить ее в июне на лечение в Швейцарию. Сам же он в это время затеял устроить экспедицию к далекому озеру. О своих намерениях ничего не рассказывал жене. Да и про озеро молчал. Как можно было о таком рассказать женщине? Кому-нибудь да проболтается. Узнает один, узнают и другие. И пойдут тогда слухи по городу что он, Николай Анатольевич Окопов, ищет клад. Насмешки то полбеды. А ну как найдутся конкуренты или претенденты на долю? Нет, не мог он рассказать жене. Поэтому придумал себе командировку в Приуралье по делам бизнеса, в места не доступные для мобильной связи.
Светлана складывала в поездку вечерние платья, костюмы, шорты и маечки. Он тоже собирался. Составил подробный маршрут. Помимо добротной одежды, подходящей для диких чащоб, запасся много еще чем, что могло бы пригодиться в его разведывательной экспедиции, вплоть до миниатюрной надувной лодки. Вышло всего килограммов на двадцать с лишним. Еще потребуется запас продуктов. Ведь в тамошней глухомани магазинов то не будет.
Всю неделю перед поездкой он пребывал в легком лихорадочном возбуждении. Как представлял: «Куда я…? Зачем я…? Где я…? Что я…?» - в душе появлялись чувства вполне объяснимого страха неизвестного. Если, как добраться до поселка нефтяников он еще имел какое-то представление, то дальше – кроме как на своих двоих, ничего в голову не приходило. Успокаивало, что там живут такие же люди, они помогут, а, если не захотят помогать, на это есть деньги. С другой стороны, все страхи и переживания заглушал проснувшийся дух авантюризма, мальчишеская тяга к приключениям, к неизведанному. Это новое, сродни азарту чувство захватило его до такой степени, что он не находил себе места, не в силах дождаться отъезда.
Первого июня, после трогательных прощаний, Светлана отбыла в Швейцарию. И он на следующий день отправился в путь. Его целью значился маленький поселок Ворошилово, расположенный на берегу реки в семидесяти километрах к северу от заветного озера. Оттуда он собирался добраться до места пешком вдоль реки.
День ушел на то, чтобы через Москву долететь на самолете до краевого центра. Еще день – чтобы доехать до районного центра на автобусе. Целых два дня добирался на попутном УАЗике, еще именуемом «буханка», до отдаленного поселка нефтяников. Грунтовая дорога, вся в выбоинах и лужах, петляла по лесам, взбиралась на сопки, проходила через броды. Всю душу вытрясла эта треклятая дорога. И как, все-таки, необъятны эти края! Это вам не тесная Европа. Расстояния здесь меряют не километрами, а днями. Одно дело, пятьсот километров по гладкому асфальту. Совсем другое – по грунтовке, которую может и дождями размыть, и камнепадом перекрыть. Едешь средь лесов весь день, и хоть бы хижина какая повстречалась. Когда машина забиралась на очередную сопку, открывались такие виды! Встань на одном месте с фотоаппаратом, покрутись вокруг, щелкая камерой, потом оформи эти фотографии в календарь. Люди будут листать и дивиться: «Где ж такие места красивые? В каком уголке планеты?» И скажешь тогда гордо: «Здесь они, в нашей стране. Я все это видел своими глазами. Вот только комары там злющие».
А люди там какие! Народ, на вид, хмурый, скупой на улыбку. Зато душевный и отзывчивый. Уж коли улыбнутся, так сразу чувствуешь, от души, от чистого сердца. Это не дежурная европейская улыбка вежливости, которую цепляют, выходя из дома, и отвязывают по возвращению, зачастую, пряча за ней свое плохое настроение, скверный характер и гадости, что тебе делают. Здесь обратишься за помощью, помогут. А сунешь за это деньги, откажутся. Вот и шофер «буханки» Иван, за просто так согласился подвезти до поселка нефтяников. Он заехал в райцентр за продуктами на буровую. Загрузил полную машину. Без лишних вопросов согласился подбросить туриста. И как ему не предлагал денег, брать категорически отказывался. Даже готов был обидеться. Единственное, от чего не отказался, так это с удовольствием откушал хорошего виски за ужином во время ночевки посредине пути. Выпил изрядно, много больше половины литровой бутылки. Но на утро был свеж и бодр, как огурчик, даже перегара не чувствовалось.
У нефтяников повезло. У них имелся вертолет. Пилот согласился подбросить до Ворошилово, а это двести километров лету, и забрать обратно через шесть дней. И все это за какую-то тысячу баксов. Правда, пилот извинялся за такие, по его словам, безбожные цены. Но поделать ничего не мог, так как расценки за левые рейсы устанавливала контора. Как ни странно, никто не удивлялся одинокому приезжему туристу с огромным рюкзаком. Вот только спрашивали: «Чего без ружья?» За сезон тут бывает с дюжину групп таких туристов, в основном из Москвы, да еще иностранцы, решившие провести отпуск в девственной глуши, пострелять зверя, не боясь егерей, половить рыбы, да и просто отдохнуть от цивилизации.
Ворошилово оказался небольшим поселком на берегу реки. Когда-то он процветал, о чем свидетельствовали десяток просторных заброшенных изб, четыре вросших в землю трактора с большими грейферными захватами для бревен, пристань с мостовым краном, шесть больших плоскодонных барж, вытащенных на берег и стоящих в ряд, все бурые от ржавчины, да гора пустых железных бочек.  Поселок был основан в 1951 году артельщиками Леспромхоза. Заготавливали древесину, добывали пушнину, сушили грибы. Все это плотами и баржами сплавляли вниз по реке, до небольшого порта на берегу моря Ледовитого океана. Там грузили на суда и отправляли дальше по Северному морскому пути, вплоть до Архангельска или Мурманска. В начале девяностых суда в тот порт стали заходить все реже и реже. Потом и вовсе перестали. Заготовленное артельщиками добро сбывать стало некуда. Люди разъехались. Поселок зачах. Остались с десяток охотников и то, непостоянно. Приедут зимой на сезон, заготовят шкурок и обратно в цивилизацию возвращаются. Единственными постоянными жителями в поселке был Макар Анисимович, коренастый могучий мужик с окладистой бородой, его жена Екатерина Никифоровна, румяная, дородная, воистину русская женщина, да шесть собак не весть какой породы.
Все это население вышло на пустырь между поселком и рекой встречать вертолет. Мужик с женщиной махали руками, приветствуя, а собаки отчаянно лаяли, что было видно сверху по их разеваемым пастям. Наученный нефтяниками, Николай Анатольевич захватил с собой подарки для аборигенов. Двухсотлитровую бочку бензина, купленную на буровой и помещенную, вопреки всем правилам, в салон вертолета, да пару мешков муки, которые там дали ему просто так. Благо, в вертолете он был единственным пассажиром и этот дополнительный груз не доставил пилоту особых хлопот.
Какой же силищей обладал Макар Анисимович! Бочку, которую три работяги с буровой с трудом вкатили по приставленным доскам в вертолет, он, натужившись, приподнял, вытянул из салона и плавно спустил на землю.
- Ну, уважили! - пробасил хозяин, ставя бочку вертикально. – А то, привезут две канистры. Что с них?! Пару раз на лодке сплавать или неделя генератору работы. А это…!
- Макар Анисимович? – Николай Анатольевич вышел из вертолета вслед за бочкой и протянул руку мужику.
- Да. А ты, кто?
- Меня зовут Николай. Мне про вас на буровой рассказывали.
- Турист, что ли?
- Да. Вроде того.
- Ну, здравствуй, турист Николай, - и он крепко, почти до хруста сжал протянутую ладонь.
От лесного отшельника в Макаре Анисимовиче была только борода. А так, вполне цивильный вид: джинсы, спортивная куртка, кроссовки, аккуратная стрижка. Борода добавляла ему возраста. Казалось, ему далеко за пятьдесят. Однако, возле глаз и на лбу морщин не было, да и глаза молодые, карие, внимательные. В его взгляде чувствовалась добродушная сила уверенного в себе человека. Под стать и хозяйка, Екатерина Никифоровна. На вид – лет сорок. Женщина в теле, но не толстая. Одета, как и муж: джинсы, кроссовки. Только вместо куртки рубашка в клетку. От городских дам она отличалась полным отсутствием косметики, которая, впрочем, ей и не нужна. Темные от природы брови, выразительные большие глаза, легкий румянец на смуглом от загара лице. Даже синий платок, под которым она прятала свои волосы, не смотрелся на ней по-деревенски. Вполне мог сойти за последний писк моды где-нибудь в Милане.
Двое их сыновей учились. Один на третьем курсе нефтехимического, другой – на первом Автомобильно-дорожного института. Сейчас оба сдавали сессию. После практики должны приехать домой на каникулы.
Двадцать три года назад Макар Анисимович, вернувшись осенью из армии, обратил внимание на девчонку-десятиклассницу с соседнего двора. Знал то он ее с детства, но вот обратил внимание только тогда. За время его службы она из сопливой девчушки превратилась в красавицу, да такую, что и подступиться то боязно. Оказалось, она его тоже приметила, и давно, еще до того, как пошел служить, и тайно влюбилась.  В общем, у них завертелась такая любовь, что к выпускным экзаменам у девицы стал заметен животик. Расписались, как только она получила аттестат, и уехали от завистливых пересудов сюда, в артель, на заработки. Здесь и остались. Когда артель распалась, они пытались перебраться в город. А что, город? Работы нет, жилья нет, суета, толкотня, шум, озлобленные люди. Помыкались с месяц и вернулись назад, в Ворошилово. Обустроили дом, завели хозяйство: огород, пару коров, козы, кролики, куры, утки и, даже, индюки. Дети учились в райцентре, в интернате, и дома бывали только на каникулах. Зимой на сезон приезжали бывшие артельщики на промысел пушнины. Да вот еще туристы-охотники стали летом заглядывать. И нельзя сказать, что они оказались совсем оторваны от цивилизации. В доме имелся телевизор со спутниковой тарелкой. Правда, смотрели его пару раз в неделю по нескольку часов. С бензином для генератора напряженка. Доставляли от случая к случаю. Была еще радиостанция. Но она уже года два не работала по причине отсутствия нужных ламп.
«Вот, по-настоящему счастливые люди,» - думал Николай Анатольевич, слушая вечером за чаем рассказы хозяев о своей жизни. «У них все есть и большего им не надо. Они любят друг друга. Только по детям скучают».
Хозяева рассказывали о себе, иногда с улыбкой перебивая друг друга. Было видно, что воспоминания более не для гостя, для себя. Приятно им еще раз в рассказе перелистать страницы своей жизни, которую не зазорно поведать и постороннему.
- Ты не похож на туриста, - сказал Макар Анисимович, когда после чаепития хозяйка ушла в спальню. – Взгляд у тебя другой, беспокойный. Как ищешь что.
Не было смысла врать этому прямому, сильному человеку. Да и обмануть эти пронзительные глаза невозможно.
- Твоя правда. Ищу.
- Спасибо, что не соврал. А то, как бывает, назовутся рыбаками, а у самого ружье за плечом. Думают, люди дураки… Чего ищешь то?
Николай Анатольевич замялся.
- Что…? Секрет? – с улыбкой спросил Макар Анисимович.
Николай Анатольевич кивнул.
– На то он и секрет, чтобы о нем не пустозвонить. Куда тебе надо?
Николай Анатольевич достал карту и указал пальцем, но не само озеро, а место на берегу реки невдалеке от него.
- Значит, к истоку идешь, - Макар Анисимович почесал бороду. – Так, так. Километров семьдесят отсюда. А, что искать там? Золота нет. Самоцветов – тоже. Старатели в тех местах все обшарили. Или жилу заветную знаешь…? А?
- Нет, не то ищу.
- Не то…? Ладно. Найдешь – похвастаешься.
Макар Анисимович подкрутил фитиль начавшей коптить керосиновой лампы.
- Слушай, Николай, может, дня три подождешь? Тогда бы и я с тобой пошел проводником. В одиночку, да без сноровки в наши дебри лучше не соваться. Там, - он махнул в сторону реки, - будешь совсем один. Случись что, никто не поможет. А у тебя опыта нет. Подумай! У нас корова, Нюша, вот-вот отелится. Скотине помочь надо. Катя одна не справится. Как отелится, пойдем вместе. И я заодно развеюсь.
- Спасибо, Макар Анисимович, но времени у меня немного. Я уже с вертолетом договорился. Через шесть дней за мной прилетят. Так что, пойду один. Где наше не пропадало!
- Вечно вы городские куда-то спешите. Поэтому никуда не успеваете.
- Это верно.
- Ладно, ложись спать. Завтра засветло разбужу. Дам тебе лодку. У нее моторчик в три лошадки, но километров двенадцать в час потянет. Когда пойдешь вверх, держись ближе к берегу. Там течение меньше. К закату доберешься. Увидишь колпак с тюбетейкой, считай, на месте.
- Увидишь, что?
- Гору. У нее две лысые вершины. Одна повыше, похожа на колпак. Вторая – округлая, как тюбетейка. Их издалека видать. Мимо не проскочишь. Как только их увидишь, будь осторожней. Там река делает резкий поворот, за ним сразу пороги. Можешь на камни напороться. Перед тем поворотом слева впадают два ручья. Возле них и ищи, где пристать. Дальше не пройдешь. Понятно?
- Да.
- Дам тебе две канистры бензина. Мотор в лодке не прожорливый, литра полтора-два за час кушает. Двух канистр тебе за глаза хватит. Только полный газ не давай. Скорости не шибко прибавит, а бензина жрать будет больше. Когда обратно пойдешь, держись стремнины. Течение и без мотора за день тебя сюда донесет.
- Спасибо тебе, Макар Анисимович. Я, ведь, пешком собрался идти вдоль берега. За два дня планировал туда добраться. И столько же обратно.
- За два дня не добрался бы. Берега в некоторых местах скалистые. Их обходить надо. А ты троп не знаешь. И вот еще, дам тебе ружье.
- Зачем оно мне?
- Чудак человек. Ты ж не в парк гулять идешь. Здесь звери водятся. В эту пору, конечно, охотиться на тебя никто не будет, но повстречаешь молодого медведя, тот может для забавы и задрать, или на кабанов нарваться. А так, пальнешь в воздух для острастки. Зверь тут ученый, на ружье не пойдет.
- Если не испугается?
Макар Анисимович усмехнулся и встал.
- Ежели не испугается, из второго ствола стреляй прямо в сердце и сразу ноги уноси, если сможешь. Подранок вдвойне опасен. Все. Идем спать.
Мерно стрекоча мотором, плоскодонная лодка неспешно скользила сквозь полосы утреннего тумана, стелющегося над водой. Спереди в темном зеркале реки отражались обрывистые берега, поросшие лесом, серый туман и предрассветное небо с остатками звезд, а позади безупречное их отражение изламывалось отчетливым клином небольших волн, бегущих от лодки к берегам, за ними вода искрилась поднятой рябью и дальше опять успокаивалась, беспристрастно отражая окружающий мир. Какое-то незнакомое чувство овладело, и он никак не мог понять, что это. В этом чувстве намешалось: и нетерпеливый азарт искателя, после трудных поисков вплотную подобравшемуся к своей цели; и корыстное предвкушение куша, который ему сулило это предприятие; и страх перед этим диким краем; и любопытство; и благоговейное восхищение красотой этих мест. Было еще другое, гораздо более сильное. Ощущение почти безграничной свободы. Свободы от цивилизации с ее условностями, от людей, от быта, от работы, от обязанностей. Если бы он не был связан целью, к которой направлялся, то его свобода сейчас была бы абсолютной. Однако, чувство свободы, поначалу восторженное, не долго владело им. Проплывающие мимо пейзажи скоро приелись. За каждым новым поворотом реки все те же лес, скалистые обрывы, да редкие утесы. Позабавил только медведь, которого он издалека, поначалу, принял за человека. Тот стоял на задних лапах в воде, вытянув морду в его сторону. Когда оставалось метров пятьдесят, медведь развернулся, большими прыжками выскочил на берег и, проворно вскарабкавшись по обрыву, скрылся в лесу, по ходу навалив кучу. Выходило, не так страшен медведь. Тот сам его боялся.
К полудню стала ныть спина, затекли ноги и сидеть стало больно. В узкой лодке на жесткой банке не очень то и развалишься. Можно было сидеть только в одной позе, не боясь опрокинуться. К тому же, становилось жарко. Однако, куртку никак не снять. Вездесущие комары моментально принимались кусать незащищенные места. Чтобы как-то размять тело, решил каждые два часа делать остановки по десять минут. После этих остановок легчало на полчаса, а потом опять ноющая спина, затекшие ноги и отсиженная задница. Время, как и лодка, ползло медленно. Порой казалось, оно вообще прекратило свое движение. Выбранные ориентиры, будто издеваясь, никак не жели приближаться. Он уже проклинал эту бесконечную реку с ее берегами и утесами.
К вечеру, когда тени от деревьев дотянулись до противоположного берега, от чего лес с одной стороны казался черным, а с другой –ярко светился красноватым светом заката, когда его одеревеневшее тело уже не чувствовало где именно болит, потому что болело везде, за очередным поворотом, прямо по курсу над далекими вершинами деревьев в дымке показались две вершины. Одна, действительно, напоминала колпак, а другая – скорее не тюбетейку, а благородный купол обсерватории. Вот он, финиш. Когда его видишь, открывается второе дыхание, появляются силы, которых уже не должно остаться, и оживает тело, а боль притупляется.
Уже в сумерках он вытащил лодку на каменистый плес возле двух ручьев, которые, бурля и пенясь меж камнями, с шумом впадали в большую реку. Сил хватило только чтобы найти место для ночевки, поставить палатку и перенести туда вещи. Ни о каком костре уже не было и речи. Местных комаров, к вечеру совсем озверевших, дорогой немецкий репеллент ничуть не отпугивал. Они без зазрения совести садились на обильно спрыснутую из баллончика кожу и, лишь немного поморщившись, больно кусали. Видать, немецкая отрава на наших не действовала. Впрочем, чему тут удивляться? Даже в наглухо застегнутую палатку эти пронзительно зудящие твари как-то умудрялись забираться. Тем не менее, он испытывал блаженство. Поужинав банкой тушенки, растянулся в полный рост в палатке, в спальном мешке, давая расслабление одеревеневшему за день телу. Его ничего не беспокоило, лишь внезапные редкие звуки ночного леса заставляли нащупывать в темноте холодную сталь ружья, проверяя, на месте ли оно.
Проснулся от ярких бликов солнечных лучей, пробивавшихся сквозь листву, образующих на пологе палатки причудливый колышущийся узор. Вставать не хотелось, но не от лени, а от того, что боялся разочарования. Он был в паре километров от озера Борода. Мысль, что, вдруг, все впустую, тревожила его с самого начала путешествия. Но эту мысль заглушало гораздо более сильное чувство. Надежда. Пока он не добрался до озера, оставалась надежда. Когда доберется и увидит, что в нем ничего нет или есть, но не то, на что рассчитывал, тогда надежда умрет.  Не хотелось так скоро расставаться с надеждой. Поэтому и не спешил. Не спеша вылез из палатки, умылся, оделся, развел костер, приготовил еду, плотно позавтракал, свернул палатку, сложил рюкзак, и только тогда двинулся в путь по руслу бурного ручья, который, как предполагал, вытекал из озера.
Не прошло и часа, как он увидел его. Сначала сквозь сплошную чащу деревьев появился просвет. Потом другой, третий. Стена леса стала разрываться, и в разрывах заблестело. Он вышел на отлогий берег озера, окруженного лесом. Длинное и узкое, оно вытянулось дугой приблизительно на два километра. На противоположном к нему берегу, над водой, на всю длину нависал скалистый обрыв метров пяти высотой. С его же стороны берег был настолько низкий, что издали казалось, прибрежные деревья росли прямо из воды. Озеро выглядело мрачноватым, даже зловещим. Наверное, от того, что оно находилось в сплошном кольце леса и отражало в своих темных водах, не небо, а скалистые берега да темно-зеленые кроны. В дальнем конце озера с обрыва меж камней срывались десятки белых струй водопада, от чего, действительно, он напоминал косматую седую бороду. До этого водопада более полутора километров, однако, его шум с такого расстояния был отчетливо слышан.
Воздуха стало не хватать, дыхание участилось, сердце колошматило бешено и губы пересохли. Он сбросил рюкзак, рухнул на колени в песок и, упершись руками в дно, окунул лицо в воду. Холодная. Много холоднее, чем в реке. «Дошел», - негромко сказал он, тяжело дыша и глядя на свое отражение. Потом встал и что есть мочи проорал: «Дошё-ё-ёл!». Рядом с дерева сорвалась испуганная криком птица и через секунду его голос трижды отозвался эхом: «Ё-ё-ёл! Ё-ёл! Ёл!».
Он дважды обошел озеро вокруг. Сначала всматривался с высоты обрыва в воду, но ничего разглядеть не мог. Вода достаточно прозрачная. Сверху дно просматривалось на глубину метр - полтора. Но это было только у самого берега. Чуть дальше, на глубине, вода становилась темной, черно-свинцовой, и сквозь нее ничего невозможно разглядеть. Потом он искал следы деятельности человека. Ведь, должны же быть какие-то дороги, по которым доставлялся к озеру лес? Но и их не нашел. За шестьдесят с лишним лет, если что и было, то все основательно поросло. Пришлось доставать надувную лодку.
Часа четыре кружил по озеру в меленькой, рассчитанной только на одного человека лодочке. Вглядывался в темную воду. Иногда ему казалось, что что-то видит в глубине, но трехметровый тонкий шест из ствола срубленного молодого дерева, уходил в воду на всю длину, не встречая сопротивления. Совсем было отчаялся. Оставалось только нырять. Но, вот вопрос, где? Озеро большое. Бревна могут быть где угодно. Гидрокостюма нет, а вода очень холодная. Поэтому возможностей организма хватит не более чем на пять таких заныров. Уж коли лезть в ледяную воду, то целенаправленно. Чтобы просканировать дно, решил воспользоваться старинным моряцким способом, сделать лот. Привязать к веревке груз и, двигаясь зигзагом от берега к берегу тащить за собой, ожидая, где упрется. Там и можно будет пробовать нырять. Для осуществления задуманного требовалось подплыть к берегу и выбрать подходящий камень для груза. Поплыл к обрывистому берегу. Там камней больше. Метрах в тридцати от обрыва заметил под водой, на глубине не более полуметра, что-то похожее на наконечник кола, вертикально уходящего вглубь. Проверил своим шестом. Тот и на четверть не ушел в воду. Уперся во что-то твердое. Чуть в сторону, шест уходил сантиметров на тридцать глубже и опять упирался. Так оно и должно быть, когда попадаешь между бревен.
«Вот оно!» - подумал он, почему-то не испытывая особого восторга. Удовлетворение от находки появилось, даже радость, но восторга не было. Устал, наверное. «Я то, дурак, искал вдоль пологого берега, - бормотал он вслух. – А, они тут, под обрывом затоплены. Кто бы мог подумать?». Он медленно плыл вдоль берега, периодически опуская шест в воду. Тот неизменно упирался в твердое. Местами под водой замечал наконечники кольев, вертикально уходящие вглубь, такие же, как и первый. «Наверное, эти колья забивали в дно, чтобы бревна не расплылись по озеру, прежде чем затонут», - думал он. - «Потом верхушки сгнили, а подводная часть сохранилась». Поле затопленных бревен оказалось обширным. Не менее полукилометра в длину и пятидесяти метров в ширину. Теперь он догадался, почему бревна затоплены именно в этом месте. Здесь имелось заметное течение.
Только к вечеру он закончил свои исследования и нанесение на карту очертаний открытых им залежей ценной древесины. На этот раз к ночевке подошел более основательно. Установил палатку в удобном месте, приготовил на костре ужин с шашлычком из молоденьких белых грибов, которые мимоходом срезал, когда собирал дрова, с аппетитом поужинал, забрался в палатку, подавил просочившихся в нее комаров и улегся в обнимку с ружьем. Долго не мог уснуть. Прошедшим днем был вполне удовлетворен. Он нашел то, чего искал, к чему стремился. Однако, исчезло высокое чувство почти безграничной свободы одинокого путника, овладевшее им еще вчера на реке. Его вытеснило другое, более приземленное. Забота. Забота, как достать из озера найденное им сокровище, как вывезти его отсюда.  И чем больше думал, тем сложнее, неразрешимее становилась задача. С этим и уснул.
Весь следующий день он посвятил добыванию образцов древесины. Он хотел управиться до обеда, но задача оказалась более трудная, чем представлялось вначале. Ему предстояло залезть в воду, подцепить веревкой ближайшее к берегу бревно и вытащить его ручной лебедкой из воды хотя бы наполовину. Затем отпилить от бревна пару плоских кругляков.
Нашел место, где бревна ближе всего к берегу. Залез в воду. Кое как накинул на край одного из бревен петлю. Тут выяснилось, что длины веревки хватает только до берега, а зафиксировать ее, обвязав валун (в том месте деревьев не росло), длины не хватало. Вспомнил про веревку в лодке, оставленную на реке. Сходил к ней. Вернулся. Накинул петлю на валун. Связал веревки. Начал подтягивать бревно к берегу лебедкой. Веревка несколько раз срывалась и бревно выскальзывало. Приходилось вновь лезть в воду. Только к трем часам злополучное бревно было извлечено из воды наполовину. Осталось отпилить кругляки. Но и это оказалось непростой задачей. Выдержанная более полувека воде древесина никак не хотела поддаваться острейшей ручной цепной пиле. Если обычное дерево в лесу такой пилой можно было спилить за пару минут, то здесь он провозился почти до заката, абсолютно выбившись из сил и натерев на руках кровавые мозоли.
Последний день своего пребывания на озере он посвятил разведке местности, чтобы найти способ вывезти эти бревна отсюда. Озеро находилось под уступом обширного, поросшего лесом плато, прилегающего, в свою очередь, с востока к горному хребту. Из подножия этого хребта, прямо из земли, брали свое начало ручьи, впадающие в озеро водопадами, от которого оно и получило свое название. Там были только леса и горы. И никаких дорог. С западной стороны озера текла река. При чем, более-менее судоходной она становилась аккурат напротив озера. По прямой до нее не более двух километров. Озеро возвышалось над уровнем реки метров на сто. Однако, этот склон не был пологим. Скорее, напоминал ступени, когда плоские ровные пространства ограничены обрывом с десяток метров, за ним идет опять равнина и опять обрыв. Можно было бы проложить просеку от озера к реке. Но из-за этих скалистых ступеней дороги не получится. И выходило, что имелось озеро, совсем рядом судоходная река, а переправить бревна из точки «а» в точку «б» не представлялось никакой возможности. Наверное, поэтому они до сих пор и находились в озере. К таким неутешительным выводам он пришел после целого дня исследования окрестностей.
Обратно по реке плыл без мотора. Он растянулся на дне лодки, облокотившись спиной о рюкзак, закинув руки за голову, и смотрел в небо. Течение реки само несло, вращая лодку то в одну, то в другую сторону. Только изредка заводил мотор, когда на крутом изгибе реки его выносило к берегу. Да, обратный путь был много комфортнее и приятнее. Можно было отвлечься от всего насущного и плыть по течению, не прилагая никаких сил, только бездумно созерцая этот величественный, по-особому прекрасный дикий мир, отмахиваясь от, ставшими уже привычными, комаров. Можно было бы, но не получалось. Он смотрел в небо, а в голове мелькали: баржи, буксиры, трактора, подъемные краны, бочки с горючим, большие морские суда, безликие фигуры рабочих, столы в кабинетах чиновников и за всем этим цифры, цифры, цифры. Как-то сам собой стал выстраиваться логистический план доставки бревен. За размышлениями и подсчетами день прошел незаметно, и к вечеру общая схема была готова. Даже ориентировочная сумма расходов определена, около трех миллионов долларов, если не считать подношения чиновникам. Но этих-то, никак не просчитаешь. Всякий раз по-разному. Такую сумму он мог себе позволить. К тому же, в случае успеха предприятия, это вложение, как минимум, удесятерится. Им все было продумано, от загрузки бревен на баржи и транспортировки к устью реки, до перегрузки на суда-лесовозы с последующим проходом по Северному морскому пути. Одного никак не мог решить, как бревна доставить из озера к реке. Маршрут в три с половиной тысячи километров оказался сложной, но решаемой задачей, а первые два километра этого пути, ну никак не поддавались, как ни ломал себе голову.
Уже в вечерних сумерках он причалил к берегу у поселка Ворошилово. Макар Анисимович предусмотрительно подвесил керосиновую лампу на пристани, на столбе, чтобы его гость ненароком в потемках по речке не проскочил мимо.
- Замешкался ты что-то, - угрюмо проворчал Макар Анисимович, рывком вытаскивая лодку на берег. – Мы тебя уж с обеда поджидаем.
- Здравствуй, Макар Анисимович.
- И тебе не хворать.
- Как твоя корова?
- А нуть эту корову! Ни мычит, ни телится. Извела всего. За ночь по нескольку раз проверяем. А ты, что такой хмурной? Не нашел, что ли?
- От чего же? Нашел. Вот только проблемы есть.
- Проблемы? Эка невидаль. Когда их не было? – Макар Анисимович взял из лодки рюкзак и направился к дому. - Идем ужинать. Специально не садились, тебя ждали. Нам Катюха петушка с картошкой потушила. Там расскажешь о своих проблемах.
Еще на речке, когда плыл обратно, Николай Анатольевич решил открыться Макару Анисимовичу. Рассказать о том, что искал. Ведь и скрывать то уже особого смысла не было. Если найдет способ переправить лес из озера к реке и возьмется за это дело, то здесь и так все узнают. Мимо Ворошилово с лесом незамеченным не проскочишь. Опять же, он человек местный, все здесь на сотни верст вокруг знает. Может пособить советом или делом. Да и, в случае чего, через него завербует людей для работы. Тех же бывших артельщиков. Главное, Макар Анисимович внушал доверие.
За ужином Николай Анатольевич все и рассказал: про его встречу в Москве с Иваном Петровичем Лодзинским, про лагерь зэков в этих краях, про заготовку леса и его затопление в озере, про качество выдержанной в воде древесины, про паркет, про поиски озера, про то, что в нем нашел и про проблемы с доставкой леса от озера к реке. Макар Анисимович слушал, не перебивая, уставившись в свою тарелку, иногда кивал головой. Закончив рассказ, Николай Анатольевич достал из рюкзака кругляк спиленного дерева и положил его на стол. Макар Анисимович покрутил его в руках, поковырял ногтем и сказал задумчиво:
- Ишь ты, как камень. И потемнело все. Люди у нас с недоума золотишко ищу. А тут такое богатство схоронено.
Он глубоко вздохнул, посидел в задумчивости и спросил:
- Значит, хочешь бревнышки вывезти?
- Есть такая задумка.
- Дело то не шуточное. Для этого больших денег надо. Потянешь?
- Уже прикидывал. По деньгам потяну. Мне бы людей подобрать. Технику раздобыть. Как, Макар Анисимович, поможешь с этим?
- Даже не знаю, что и сказать. Тут обмозговать надо.
Макар Анисимович встал, убрал со стола пустые тарелки, налил в чашки чаю, подкрутил фитиль керосиновой лампы.
- С лесом то, что будешь делать? – спросил он, рассматривая сквозь закопченное стекло огонек.
- В смысле?
- Небось, за бугор продашь?
Тон, каким Макар Анисимович задал этот вопрос, казался безразличным. Но за этим безразличием просто физически ощущалось напряжение. Что ж, прямой незамысловатый вопрос требовал такого же ответа.
- Если удастся вывезти, то, да, придется продать. Но не все. Только часть. Надо будет покрыть расходы и оборудование закупить. У меня есть цех деревообработки. Там хочу из этого леса наладить производство паркета и мебели.
Макар Анисимович поставил чашки на стол и, немного склонившись, пристально посмотрел на гостя.
- А не врешь?
- Мне что, побожиться?
- Не надо, - строго ответил он. - Скажи только, в лесу медведя видел?
- Медведя!?... Какого медведя?
- Обыкновенного такого, косолапого.
 - Ну…, видел один раз. На реке. Тот то ли купался, то ли рыбу ловил. Когда к нему в лодке подплывал, он вскарабкался на берег и в лес удрал. Еще кучу по ходу навалил.
- Ишь ты! - тон у Макара Анисимовича смягчился. – А, ведь, медведь силу издалека чует. Сильный-то врать не будет.
Макар Анисимович сел за стол, зачерпнул из крынки ложкой мед и, смачно хлюпая, запил его чаем.
- Значит, хочешь лес вывезти? Ну, ну. Небось, думаешь, ты первый такой? Бывали и до тебя. Приедут туристы поохотиться. Глянут на наши края, да давай кудахтать, мол: какие богатства, лес и все прочее, надо наладить вырубку и сбывать за бугор. В позапрошлом годе послушал я одного такого. Семушкин Андрей Сергеевич. Не слыхал…? Чтоб ему провалиться! Тьфу! – Макар Анисимович сплюнул без слюны и поморщился. - Наобещал с три короба. Говорил, подбирай людей, организуй бригады, а он наладит вывоз, сбыт. По Северному пути лес напрямую отправлять будем в Германию, Данию или Амстердам. Дотошный такой. Мы с ним, даже, объем вырубки за сезон и цену за кубометр сторговались. Шесть щыщ шестьсот кубометров хлыстов от вырубки до плотов мы доставляем, и чтобы каждый хлыст не менее куба. Он запрашивал больший объем, но я уперся, что более за сезон не осилим. И так с нашей техникой придется без выходных по двенадцать-четырнадцать часов в сутки горбатить. И все это по четыреста пятьдесят шесть целковых за куб. Долго так торговались, по-деловому. Я то с дуру и поверил. Ударили по рукам. Сказал мне: «Все! По весне, когда лед сойдет, будь готов! Начнем!» Обещался пригнать с севера буксиры, чтобы тянуть плоты до устья, завезти топливо, оборудование и запчасти, потом наладить сплав и отгрузку в порту. Уехал. Уже в октябре, когда подмораживать стало, я специально ходил за двести верст к нефтяникам. С их радиостанции дал радиограммы своим артельщикам. Готовьтесь братцы! На следующий год, по весне, опять вырубки начнем. Ждите вызова. Пришла весна, а от этого прохвоста ни слуху, ни духу. Уже середина апреля. Лед сошел. Тишина. А я жду. В конце апреля братья Скубятовы заявились. Видать, их сильно там поприжало. Последние деньги на дорогу потратили. А что им сказать? Стою, как помоями облитый. Не знаю куда глаза девать от стыда. Говорю им, так мол и так, братцы, наобещали мне и кинули. Ладно, эти ребята свои. Худого не скажут. Даже успокаивали, мол, не кручинься, мы, типа, того, заодно отпуск провести приехали, поохотиться, рыбки половить. Мне совестно перед ними. Я, ведь, крайний оказался. Когда уезжали, дал им шкурок, что зимой добыл. Какой-никакой, а заработок для них. Потом уже, в августе, к нам причаливал Ковалев. Это главный в нашем крае по лесозаготовкам. Он тут на реке отпуск с каким-то московским начальством проводил. Спрашивал его, обращался ли товарищ Семушкин за разрешениями на вырубку и вывоз леса из наших мест.  Тот даже рассмеялся. Говорит, там, южнее, он устал отбиваться от заявок на вырубку. Только заявки на делянки делают, что вдоль дорог и речек. А километров двадцать дальше – уже и даром никто брать не хочет. Потому что, дорого вывозить. Там лес вырубят, подтащат к трассе, по ней до железной дороги, и напрямую в Китай через Казахстан. И сразу барыш имеют без хлопот. А у нас здесь, за хребтом, дорог нет. Даром, что река судоходная. По ней только до Ледовитого Океана. Дальше все. Суда уже не ходят. Вывозить нечем. Так-то.
Макар Анисимович вздохнул, налил себе еще чаю и гостю заодно подлил.
- Теперь смекай, - продолжил Макар Анисимович, очередной раз зачерпывая мед. – Ты просишь у меня помощи? Вот только, есть ли у меня резон тебе верить?
Николай Анатольевич задумался. Ведь, и вправду, бывают такие люди, которые, даже не со зла, а чтобы только свой вес, свою значимость показать, начинают пустые разговоры о каком-нибудь предприятии, уж очень соблазнительном для собеседника. В процессе разговоров входят в раж, да и начинают обещать, планы какие-то составлять. Могут, даже, по цене торговаться. И все у них так правдоподобно и гладко получается. Из-за этих прожектов от хозяев им уважение и подобострастие. Лучшее место за столом, самый жирный и сладкий кусок, заветная наливочка в фужере, что для самых торжественных случаев берегли. Побудет он эдаким генералом, может, пару часов, может, денек – другой. А за всем этим пустота. Нет у этих людей ни средств, ни возможностей, да и желания. Только так, пофорсить. Но, ведь, люди им верят. Потом ждут обещанного, надеются, планы строят. Не дождавшись, разочаровываются; озлобляются. Слава Богу, что он на эдаких пустобрехов выработал устойчивый иммунитет. Стоит такому начать заливаться, задать пару, на первый взгляд, простеньких вопросов, так по ответам сразу все становится ясно, кто ты и что за твоим пустобрехством стоит.
Николай Анатольевич долго не отвечал, раздумывал, взвешивал, сомневался. Молчаливая пауза затянулась. Надо было на что-то решаться. Слова здесь бесполезны. Не поверят. Только действие. Действие, подкрепленное чем-то существенным, могло тронуть этого прямого сильного человека.
«Эх! Была, не была!» - подумал Николай Анатольевич и спросил хозяина: «Значит, планировали около трех миллионов заработать?»
- Чего? – удивленно спросил Макар Анисимович, застыв с кружкой в руке, так и не донеся ее до рта.
- Я про прошлый год, когда обещаниям заезжего прохвоста поверили?
- А-а-а, тогда! - протянул Макар Анисимович и отхлебнул чаю. -  Да, что-то около того на всех выходило. Мы с Катей уже планы строили, куда деньги потратим, – он кисло ухмыльнулся. – То-то, наука. Неча делить шкуру медведя, особенно если он нарисованный.
- Сколько у вас артельщиков?
- В лучшие времена было до полусотни. Сейчас только с полтора десятка наберется, кто еще готов здесь топором махать.
Николай Анатольевич встал из-за стола, в потемках в углу горницы нащупал свой рюкзак, вернулся с ним к столу и поставил его на табурет.
- Значит, у вас должно было получиться по двести тысяч рублей на брата, - в задумчивости сказал Николай Анатольевич, запустив руку в утробу рюкзака. – Это как, нормально?
Макар Анисимович воспринял вопрос гостя за сарказм.
- Это нормально! – повысил он тон и грохнул чашкой об стол. – Больше двенадцати часов в день в лесу животы надрывать, комаров кормить! Без выходных! Это нормально?! Жену и детей по полгода не видеть! Это тоже нормально?! А получить за это двести тысяч, то это уже не нормально! И что того, что в городе найти работу за пять тыш в месяц – уже за счастье! Так ты приезжай сюда, поработай пилой, помаши топором! Тогда скажешь, нормально это или нет!
  Николай Анатольевич никак не отреагировал эту на вспышку негодования. Он продолжал рыться в своем рюкзаке.
- Двести тысяч за сезон, - как ни в чем не бывало спокойно пробормотал он. – Это по тридцать три тысячи в месяц. Так? – и сам себе ответил. – Так. То есть, по нынешнему курсу чуть более тысячи ста баксов. Так? Так.
Он, наконец, что-то нащупал в рюкзаке, вытащил из него руку и выложил на стол пять аккуратных пачек денег в банковской упаковке.
- Собирай артельщиков, Анисич! Начнем работу.
У Макара Анисимовича ложка выпала из рук, звонко ударила об стол, разбрызгивая вокруг густые капли меда, в каждой из которых на глянцевой поверхности ярко полыхал огонек керосиновой лампы.
- Ты, чего это? – недоверчиво и как-то испуганно проговорил он, несколько отшатнувшись от стола.
- Здесь пятьдесят тысяч долларов. Аванс твоей бригаде за три месяца.
- Сколько!?
- Пятьдесят тысяч. Сам говорил, бригада – пятнадцать человек. Планировали получить по тысяче сто на каждого в месяц. Вот тебе, за три месяца вперед.
Макар Анисимович взял одну пачку, покрутил в руках, приглядываясь. Даже понюхал.
- Что, долларов никогда не видел?
- Почему же? Видел, - ответил Макар Анисимович глухим, оторопелым голосом, как будто у него ком застрял в горле. -  Со мной туристы за постой и за провожатого на охоте иногда расплачивались такими бумажками. Вон, в шкатулке лежат. А на кой они мне здесь?
- Я, между прочим, этими бумажками с нефтяниками за вертолет и бочку бензина расплачивался. Если понадобится, у них на рубли обменяешь. Только с курсом не прогадай.
- С курсом? А… Да… Слышал… Только…, за что… такой аванс?
- Я тебе говорил, что мне нужно. Хочу за сезон достать бревнышки из озера Борода и переправить их в порт, в устье реки. Для этого нужно подготовиться. Отремонтировать вашу технику, залатать баржи, а то они все у вас прогнили. Кстати, Анисич, не знаешь, есть ли еще на реке такие баржи?
- Как не быть? Есть, - ответил Макар Анисимович, совершенно ошарашенный таким внезапным поворотом. – В Кучмеевке три стоят, это полтораста верст ниже по течению, и недалеко от них в заброшенном поселке еще четыре штуки. Там пожар был, все сгорело, а баржи остались. Правда, одна уже ни на что не годная. Сгнила вся. Еще в порту должны быть.
- Вот и славно. Чтобы за сезон с делом справиться, барж понадобится много. Так что, Макар Анисимович, еще раз спрошу, возьмешься мне помогать?
Макар Анисимович еще более смутился и заерзал на своем табурете.
- Так вы это… Как его… Вы ж, того… Вы ж еще не знаете, как бревна из озера к реке переправить!
Обращение на «вы» резануло слух. С первой их встречи этот огромной силы человек, независимый ни от кого, говорил ему «ты». Говорил абсолютно на равных, даже несколько пренебрежительно. И его панибратское «ты» воспринималось вполне естественно, как само собой разумеющееся. И, вдруг, этот богатырь как-то обмяк, скукожился, словно уменьшился в размерах, появились заискивающие интонации. Не для себя, наверное, принижался сейчас он. Даже, скорее всего, не для себя. Для артельщиков своих, что мыкаются по городам, перебиваясь грошовыми непостоянными заработками, он сейчас как собачонка преданно заглядывал гостю в глаза, обещавшего дать выгодную работу. Как же, наверное, поизголялся над хозяином прохвост Семушкин, соблазнив того своими байками о вырубке здесь леса! Николаю Анатольевичу стало неловко. 
- Макар Анисимович, с чего ты мне стал выкать. Мы, вроде как, с самого начала с тобой на ты. Я предлагаю тебе не работать на меня, а помогать мне, то бишь, быть партнерами. За помощь готов платить. А по поводу того, как бревна к реке доставить, то, ведь, главное начать, а там что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем. Потому что надо придумать. Деваться уже некуда!
- Как быстро вы…, - он запнулся, спохватился и исправился, – ты все решили... Решил.
- Чего рассусоливать? Нашел дело, так берись за него сразу, а то кто-нибудь другой возьмется. Ну что, по рукам?
Он протянул Макару Анисимовичу руку. Тот медленно встал с табурета, в нерешительности посмотрел на протянутую гостем руку, потом на свою, покосился на пачки денег на столе, резко выдохнул и без замаха звонко хлопнул по ладони Николая Анатольевича, сильно и больно сжав ее.
- По рукам! – Макар Анисимович расплылся в улыбке.
Потом они долго еще сидели, обсуждая в деталях предстоящую работу: составляли списки необходимого оборудования и материалов, решали, где в этих краях можно достать подходящую технику и как ее подготовить, какова глубина реки, какие есть на ней мели и пороги, к какому начальнику надо обратиться за разрешениями, да еще и множество других, на первый взгляд, незначительных вопросов, без решения которых дело может застопориться или вообще не состояться.
Когда окошки горницы начали светиться серым дымчатым светом нарождающегося дня, мычание нарушило тишину отступающей ночи. Оно доносилось совсем рядом, из-за стены, и было неестественно громким и каким-то истеричным. Последние звуки му-у-у превращались в чуть ли не поросячье визжание. В этом пронзительном мычании выражалась вся боль и страх живого существа.
Макар Анисимович вскочил, как-то ошалело огляделся, тараща глаза, и театральным шепотом произнес: «Вот. Опять. Слышь? Нынче громче. Неужто началось?» Он вскочил, суетливо подошел к полке, снял с нее другую керосиновую лампу, вытащил из стеклянной банки одну из тонких лучин, в которой те торчали густым пучком, приподнял закопченный колпак горевшей керосиновой лампы, зажег от огонька лучину, от нее зажег другую лампу и с ней, шаркая ногами поспешно вышел из комнаты, приговаривая: «Вот же ж скотина! Без человека не может. Зовет, бедненькая».
Минут через двадцать Макар Анисимович вернулся в комнату уже не спешно, в развалку, с засученными рукавами в красных водянистых пятнах, вытирая на ходу полотенцем руки. За стеной слышалось, как радостно охала и причитала его супруга, Екатерина Никифоровна. Хозяин взял со стола лампу, прошел в угол комнаты и подвесил ее там на крюк в стене. Лампа осветила темные образа. Макар Анисимович опустился перед ними на колени и стал креститься двумя перстами, широко и обстоятельно, фиксируя каждый жест.
«Пресвятая Владычице Богородице, свете помраченныя моей души, надёждо, покрове, прибежище, утешение, радование мое, благодарю…» - слышались из угла слова молитвы.
«Так ты старовер», - подумал Николай Анатольевич. Ему теперь стало понятно, почему Макар Анисимович не употреблял матерных слов, которые используют в этих краях, зачастую, в качестве междометий, да и спиртного совсем не пил.
- Бычок народился, - сказал Макар Анисимович закончив молитву вставая с колен. Потом улыбнулся и добавил, - Добрый знак для нашего дела.
Днем, после сытного обеда, когда они сидели на берегу реки на бревнышке, ожидая вертолета, когда уже вдалеке послышался частый глухой хлопающий гул его винта, Макар Иванович сказал:
- Ты с меня бумажку забыл взять.
- Бумажку…? Какую? – удивился Николай Анатольевич.
- Как, какую?! Ты мне деньги отдал? Отдал. А расписки не стребовал.
- Расписки…!? Зачем?
От такого ответа Макар Анисимович, похоже, смутился. Он почесал затылок и пробормотал неуверенно: «Дак это…. Всегда так полагается. Для порядку. Вдруг, что?»
Сообразив, куда клонит его собеседник, Николай Анатольевич улыбнулся.
- Если, вдруг, что, то чем поможет мне твоя расписка? Прикажешь идти с этой бумажкой в суд? А где он у вас? В берлоге? И волк при ней прокурором? Мне, Макар Анисимович, придется без бумажек довериться твоему слову. А тебе – моему. Говорят, в старину, это было крепче расписок.
- Верно, - добродушно проворчал Макар Анисимович и еле заметно улыбнулся. – Слово… Настоящее слово, крепче бумажек.
Тем временем вертолет уже описывал дугу над поселком, готовясь к посадке. Николай Анатольевич встал и схватился за свой рюкзак.
- Будем прощаться, Макар Анисимович? Через месяц встречай груз. В августе опять сюда приеду.
Уже пригибаясь под вращающимися, хлопающими лопастями, у открытой двери вертолета, Николай Анатольевич прокричал на ухо Макару Анисимовичу: «Ты только пока не говори артельщикам про бревна в озере, чтобы слух раньше времени не пошел. Скажи, что готовитесь к лесоповалу весной. Расскажем, когда бумаги все оформлю». С этими словами он взобрался в вертолет.
- Не беспокойся, Николай Анатольевич. Нечто я глупый о таком трезвонить, - сказал Макар Анисимович, осеняя двуперстным крестом удаляющийся вертолет.
Николай Анатольевич не слышал этих слов. Он видел только внизу быстро уменьшающегося человека в синем спортивном костюме, посылающему ему вдогонку крестное благословение. Но он почувствовал, что такое, или что-то подобное тот ему ответил, и это успокаивало.
Домой Николай Анатольевич прибыл, аккурат, накануне приезда Светланы из Швейцарии. Она недоверчиво посмотрела на его загорелое лицо и кисти рук, но ничего не сказала потому, что на всем остальном теле следов загара не было вовсе. Их встреча была бурная и страстная. Особенно это проявлялось у Светланы. Возможно, она тут же хотела проверить результаты своего лечения, а, возможно, действительно соскучилась. Впрочем, у Николая Анатольевича проявления нежного внимания к жене были не менее горячими и бурными. Не даром говорят, разлука освежает страсти и подбрасывает изрядную охапку хвороста в подугасший костер чувств. Три дня они предавались семейному разврату, не выходя из дома, делая небольшие перерывы на еду, баньку и прочие надобности. Николай Анатольевич тогда подумал: «Надо бы почаще женушку отправлять на лечение в Швейцарию. Вон какой тигрицей оттуда приехала!» Впрочем, это был их последний продолжительный ураган чувств. Такого уже не повторялось. Но как хотелось, чтобы вновь повторилось, хотя бы и после долгой разлуки. Все-таки, он любит ее, и любит по-настоящему.
Более трех дней миловаться с женой Николай Анатольевич не мог себе позволить. Труба звала. Воз, в который он на авось впрягся везти, был непомерно тяжел. Кроме текущих дел по работе ему предстояло сделать огромную массу вещей, чтобы доставить-таки сюда эти ценные бревна. И ладно, это было бы рядом. Так они находились за тысячи верст в местах, где красивая, но суровая природа выдавила из себя и без того редкие очаги цивилизации.
Первым делом, верный слову, данному Макару Анисимовичу, Николай Анатольевич закупил по списку все необходимое: инструмент, запчасти к тракторам, различные тали и лебедки, тросы и канаты, сварочное оборудование, ацетиленовые и кислородные баллоны, теплую робу для рабочих, кухонные принадлежности для них же, консервы, крупы, муку и много еще другого. С неделю он носился по складам и оптовым базам в поисках нужного, пока в его списке не были проставлены галочки напротив каждого пункта, за исключением топлива и машинного масла. Но это можно будет приобрести в порту. Николай Анатольевич у себя же, в своей транспортной компании, нанял большую фуру, загрузил в нее закупленное добро и отправил в Архангельск. За те три дня, что она будет туда добираться, ему предстояло смотаться в Австрию.
Дело в том, что Николай Анатольевич еще не знал, хотя бы приблизительно, стоимость затопленных в озере Борода бревен. Он чувствовал, что они представляют собой определенную ценность и стоят недешево. Но в силу специфичности товара, данных о спросе и предложении на него нигде не мог найти. Он наводил справки, лазил в интернете, но предложений выдержанного в проточной воде леса не было. Попадались объявления продажи мореного дуба. Но это товар был штучным, его доставали со дна болот из ила, где он пролежал, может, тысячу лет. Были предложения на продажу топляка, затонувших после сплава бревен. Данных о цене специально выдержанного в воде леса нигде не было. Оставалось разведать у того, кто, уж точно, занимался таким специфичным товаром. Таковых долго искать не пришлось. У Николая Анатольевича дома, на чердаке, сохранились несколько коробок того превосходного паркета, который ему поставил Борис Евгеньевич на замену. На коробках проставлено название фирмы и ее адрес с телефонами.
Из половинки добытого в озере кругляка бревна Николаю Анатольевичу в его деревообрабатывающем цехе напилили дощечек, на подобии паркетных, тщательно отшлифовали да так, что те блестели, как покрытые лаком, раскрывая благородство затейливых линий волокон темно-коричневого от времени дерева. Уложив эти дощечки и вторую половину кругляка в чемодан, он выехал в Гданьск, а откуда самолетом в Зальцбург.
Фирма «Бредер Шользе» (дабы не делать рекламу, название фирмы я несколько переврал. Автор.) обосновалась в семидесяти километрах от Зальцбурга, на окраине поселка, живописно приютившегося на террасах довольно-таки крутой горы, в подножии которой, бурля и пенясь, текла речушка. Не найти эту фирму в этом месте не было никакой возможности. Во-первых потому, что ее пять больших корпусов красного кирпича под крышами, покрытыми зелеными от времени медными листами, старинной, быть может, еще позапрошлого века постройки, были единственными производственными зданиями в этом местечке. Во-вторых, слева и справа от этих корпусов находились многочисленные просторные навесы, под которыми в аккуратнейших штабелях сложены бревна для сушки. А в-третьих, еще за пять километров до этого поселка, на обочине дороги с интервалом в километр стали попадаться огромные баннеры с названием фирмы и точным указанием расстояния, оставшегося до нее. Офис фирмы находился несколько в стороне от производственных корпусов, в современном двухэтажном белом здании с большими окнами, с плоской крышей, сплошь покрытой темно-синими панелями солнечных батарей. В выставочном зале, где был представлен весь ассортимент продукции, выпускаемой этой фирмой, начиная от различного вида паркетов и половых досок, заканчивая разноцветными деревянными панелями для производства мебели, он оказался единственным посетителем. Поэтому рядом с ним мгновенно появилась высокая девушка в традиционном красном платье с расклешенном подолом, поверх которого повязан белый маленький передник с вышитыми цветами. Красавицей эту девицу трудно назвать. Ее рыжеватые волосы заплетены в две короткие косички, которые, нелепо изогнувшись, торчали за ушами в стороны. Вытянутое лицо, светло-серые глазки немного навыкате, прямой нос, рот с тонкими губами и неестественно румяные веснушчатые щеки. Однако, голосок у нее был приятный. Девица обратилась к нему по-немецки, предлагая свою помощь. Звали ее фройлен Катрина.
Надо сказать, Николай Анатольевич немного понимал по-немецки и, даже, хоть и с трудом, но мог как-то изъясняться. Английский знал много лучше. А куда деваться, если в бизнесе все на английском: и контракты, и переговоры, да и общение с зарубежными партнерами, не зависимо от их национальности. Вот и пришлось выучить.
Николай Анатольевич предложил фройлен перейти на английский. Та сделала это охотно и без заминок.
- Фирма «Бредер Штользе» основана в 1872 году и уже более ста лет занимает лидирующие позиции в производстве цельного паркета и панелей из высококачественной древесины для производства мебели, - начала фройлен хорошо поставленным голосом заученную и, по-видимому, многократно повторяемую речь. – В основе нашего производства лежит высококачественная древесина из Австрии, а также поставляемая из Германии, Чехии и Польши.
«Да ладно! - подумал он, жестом прерывая фройлен Катрину. – Тоже мне, великие лесные державы.»
- Мне очень приятно, - сказал он, когда девушка, повинуясь его жесту, прекратила свою речь. – У меня несколько нестандартное дело.
Фройлен Катарина нисколько не обиделась, что ее прервали на взлете заготовленной речи. Она изобразила на лице самое участливое выражение, всем своим видом показывая, что готова внимать каждому, пусть даже и не стандартному, слову посетителя.
Николай Анатольевич достал из чемодана свои дощечки и стал бессовестно врать.
- У меня есть большой дом. Сейчас в нем делают ремонт. Стелют паркет. Вот такой, - и он протянул девушке дощечки. – На весь дом паркета не хватило и мне надо еще. Я слышал, у вас такой делают.
Фройлен взяла одну дощечку, повертела в руках, улыбнулась и сказала: «О, ведь это выдержанный в воде дуб, не так ли?»
- Да, вы правы, - сказал Николай Анатольевич, почувствовав уважение к профессионализму этой девушки, моментально, с первого взгляда, определившей породу и выдержанность дерева. Очень даже может быть, что она получила свое место не за красивые глазки, хотя, скорее всего, судя по ее внешности, вопреки им.
- У нас есть подобное дерево. Очень дорогое. Мы производим из него только по специальным заказам небольшими партиями. Кроме того, боюсь, будет очень трудно попасть в цвет. Я приглашу вам старшего мастера. Он сможет более точно сказать, что можно для вас сделать.
С этими словами фройлен, изобразив легкий реверанс, спешно вышла из выставочного зала.
«Лед тронулся, - подумал Николай Анатольевич, - я уже добрался до отдела производства. Через них выйду на отдел поставок. А у тех, как ни будь, выведаю, чего стоит мой товар.»
Минут через десять фройлен Катарина уже неспешно вернулась в зал, и, как заправский шталмейстер, почти торжественно объявила: «Мастер гер Липкен». Ей не хватало еще церемониального посоха, чтобы стукнуть им об пол, объявляя входящего. Надо полагать, что мастера здесь пользовались особым уважением. Вопреки ожиданиям, в дверь неспешно прошаркал совсем невзрачный сухонький ссутулившийся человек весьма преклонного возраста. На вид ему под семьдесят. Небольшая голова, напрочь лишенная какой-либо растительности с многочисленными старческими пигментными пятнами на темени. Тонкие губы, изогнутые в вечной гримасе недовольства. Заостренный, крючковатый нос на котором сидели массивные очки в роговой оправе с сильными линзами, из-за которых невозможно видеть его глаз. Одет в серый форменный, застегнутый на все пуговицы, халат с эмблемой фирмы на нагрудном кармане из которого выглядывали остриями вверх два идеально отточенных карандаша: черный и красный. Ему бы еще капюшон, да подвязать веревкой, да четки в руки, так стал бы похож на монаха капуцина или испанского инквизитора.
Не удосужив Николая Анатольевича взглядом, старый мастер остановился в нескольких шагах и, ни слова не говоря, протянул свою дряблую, но, по-видимому, все еще цепкую руку ладонью вверх. Расторопная фройлен Катрина тут же выхватила у Николая Анатольевича дощечку и вложила ее в руку мастера. Тот сначала покачал ее, как бы оценивая на вес, потом постучал по ней пальцем, понюхал, погладил рукой, даже провел ею по своей щеке, затем вытащил из бокового кармана складную прямоугольную лупу и долго, со всех сторон рассматривал. Закончив осмотр, он что-то негромко сказал по-немецки фройлен Катарине. Та тут же перевела на английский.
- Гер Липкен говорит, что дерево, из которого сделали эту дощечку, не более десяти дней назад было в воде и еще не просушено. Гер Ликен спрашивает, как вы стелили полы из непросушенного дерева?
Николай Анатольевич понял, что попался на вранье. Мастера не провести.
- Вы меня извините, но, возможно, меня немного не так поняли. Мы только собираемся стелить паркет и, конечно, дерево будет просушено.
Фройлен перевела его слова мастеру, затем, его короткий ответ.
- Гер Липкен говорит, чтобы вы не старались казаться глупее, чем есть. Он спрашивает, что вам нужно на самом деле?
Делать нечего, пришлось раскрывать карты. Николай Анатольевич рассказал, что он имеет партию такого дерева и сейчас зондирует почву на предмет его поставки. Ему пришлось прибегнуть к такому способу, так как нигде не мог найти информации о спросе и предложении на такой специфичный товар.
- Гер Липкен говорит, - перевела ответ фройлен, - что это неудивительно. Он знает не так много фирм, которые таким образом облагораживают дерево. И каждая такая фирма делает это для своего производства. На рынок подобное дерево поступает только в готовых изделиях. Гер Липкен спрашивает, есть ли у вас еще образцы?
Николай Анатольевич достал из чемодана увесистую половинку кругляка. Старик без видимых усилий взял ее в руки и тщательно изучил срез. Только на этот раз он подавал голос и от него доносилось иногда глухое: «Я-а. Я-а. Я-а.» Это «я», «я», «я» из уст старого мастера необычайно воодушевило Николая Анатольевича. Он почувствовал, что предприятие, которое он уже начал, уж точно не будет ему в убыток, и он сможет на этом заработать. Остается лишь узнать, сколько?
- Гер Липкен спрашивает, это специальный выставочный образец?
- Нет, - абсолютно честно ответил Николай Анатольевич. - Спил сделан с первого попавшегося бревна. - «Который удалось вытащить на берег», - хотел добавить он, но не сказал.
Гер Липкен впервые поднял на него глаза. Серые, мутноватые, как будто подернутые дымкой, стариковские глаза, увеличенные линзами очков, изучающе на него смотрели. Он выдержал этот взгляд, хотя ему было как-то и не по себе.
- Откуда это дерево?
Вопрос Николай Анатольевич понял и без перевода. Он подошел к рекламной карте на стене, изображающей Европу с центром в районе Зальцбурга, из которого в разные стороны расходились многочисленные красные лучи, упираясь в круглые точки различных городов. Карта изображала места, куда поставлялся фирмой товар. Один лучик дотягивался до Москвы, а дальше на карте земли не было. Николай Анатольевич ткнул пальцем в стену правее карты, где, согласно масштаба, должно было располагаться предгорье Урала. Мастер Липкен понимающе кивнул.
- Сколько времени выдерживалось это дерево? – перевела очередной вопрос фройлен.
- Самое меньшее – шестьдесят два года. Самые старые – семьдесят пять.
«Гуд,» - сказал старик, развернулся и направился к выходу, по ходу бросив несколько фраз фройлен Катарине. Из того, что он сказал, Николай Анатольевич разобрал только имя «Клюге».
Проводив мастера, фройлен Катарина вернулась в зал.
- Вы не будете против обсудить интересующие вас вопросы с нашим руководителем департамента снабжения, господином Максом Клюге.
Николай Анатольевич не был против, о чем дал знать, покачав головой.
- Тогда, как вас представить?
Он вручил фройлен свою визитку, и она улыбкой предложила пройти за ней. Девушка отвела его в просторный кабинет на втором этаже с огромными, во всю стену, окнами, из которых открывался прелестный вид на речушку и зеленый склон горы со старинной церковью на вершине. Деловая обстановка, длинный стол с рядами стульев друг против друга и ничего лишнего. Это была комната для переговоров. По всей видимости, в этой фирме были заинтересованы в его товаре и это была удача. С первого раза и в яблочко.
«Теперь бы только не продешевить», - подумал он. В этот момент в дверь вошла фройлен Катарина с подносом в руке. На подносе стояли: изящный белый фарфоровый кофейник с длинным носиком, две чашечки, сахарница и крошечный кувшинчик со сливками.
- Вот, пожалуйста, кофе, - ласково проворковала девушка. – Макс Клюге подойдет через несколько минут.
Из того, что к имени руководителя департамента снабжения она не добавила слова «гер», можно было сделать вывод, что мастера производства, такие как гер Липкен, здесь пользовались много большим уважением, чем какой-то доставала, от слова доставать, пусть даже и руководитель.
Николай Анатольевич уже допивал вторую чашку кофе, как господин Клюге соизволил появиться в кабинете. Внешность вошедшего никак не вязалась с его фамилией потому, что он был… азиат. Раскосые глаза, черные волосы, немного вытянутое лицо, характерные скулы, средний рост и сухощавое телосложение. Ему бы более подошло какое-нибудь корейское имя типа Чон По, но никак не Макс Клюге. А то, что это был именно он, сомнений не было. На лацкане пиджака был приколот бейджик с именем. На вид, господину Клюге около тридцати пяти. Хотя, быть может, и более. Азиаты частенько кажутся моложе своих лет.
После короткого вежливого приветствия возникла пауза. Николай Анатольевич и господин Клюге стояли и смотрели изучающее друг на друга, как два боксера перед боем, оценивая силы соперника. Наконец Николай Анатольевич поинтересовался, говорит ли его собеседник по-английски.
- Ес, ай ду, - ответил азиат и добавил на чистейшем русском языке. – Мне кажется, общаться на русском для вас будет более удобно.
С этим трудно не согласиться. Оказалось, Макс Клюге выходец из казахстанских немцев. Наверное, дитя смешанного брака. Правда, от немцев ему достались только фамилия да безупречная аккуратность. Все остальное было от казаха: внешность, самоуверенность, изрядная доля наглости и, просто излучаемая, хитрожопость. Даже идеально сидевший строгий черный костюм с белоснежной рубашкой, с серебряными запонками, со стильным галстуком с заколкой, начищенные до блеска ботинки более от казаха, так как немцы так элегантно и тщательно уже давно не одеваются.
Покончив с формальностями знакомства, они уселись по разные стороны стола, друг против друга, с кофейным подносиком между ними. Возникла очередная пауза. Николай Анатольевич за долгие годы уже набил руку в таких переговорах. Он был в этом деле, по крайней мере, не менее хитрожопым, чем господин Клюге. Заинтересованность фирмы «Бредер Шользе» в его товаре очевидна. Значит, есть шанс, не тратя лишнего времени, уже заранее определиться с покупателем. Ведь, судя по всему, лишнего времени в ближайшей перспективе у него не будет вовсе, а залатывать дыру в бюджете, образовавшуюся из-за расходов на доставку леса, понадобится срочно. Однако, в силу психологии торговли, первое предложение должно исходить не от него. Ведь сделавший первым предложение, уже заранее готов упасть в цене. К тому же, он не представлял даже приблизительной стоимости его товара. Он знал, что это будет точно более цены только что спиленной древесины, но менее цены на мореный дуб. Хотя, по поводу последнего у него были сомнения.
- Николай Анатольевич, - не выдержав затянувшейся паузы, начал Клюге, - у вас в Калининграде довольно успешный бизнес в сфере перевозок. Вы также владеете крупным логистическим центром. Позвольте спросить, что сподвигло вас заняться сбытом такой … м-м-м, древесины?
Теперь стала понятна такая задержка появления в кабинете господина Клюге на срок в две чашки кофе. На визитке, которую он передал фройлен Катарине, указана только его фамилия, имя, отчество, да номер телефона. Видать, все это время господа из фирмы «Бредер Шользе» тщательно проверяли своего гостя. Благо, что в эпоху интернета это можно сделать без особых хлопот. Стало быть, его товар заинтересовал их. И заинтересовал сильно.
- Помилуйте, Макс, я вовсе не занимаюсь сбытом такой древесины. Просто хотел узнать конъюнктуру, так сказать, промониторить рынок.
- Только лишь для этого?
- Да. И не более.
- И к кому вы еще обращались по этому поводу?
- Ваша фирма первая.
Господин Клюге недоверчиво сощурил и без того узкие глаза. Однако, такой ответ его, похоже, вполне устроил.
- Как вы узнали о нашей фирме?
- О, это совсем просто. Из коробок.
- Из коробок?! – сейчас глаза у Клюге округлились. Ну как округлились? По форме стали похожи на глаза обычного европейца.
- Мне поставили на замену паркет из выдержанного дерева. На коробках указаны название вашей фирмы, адрес и телефон.
- А-а-а, ну да. Действительно просто.
Опять повисла пауза. Господин Клюге в задумчивости побарабанил пальцами по столу, отбив какой-то мотивчик, известный лишь ему одному. Потом он встряхнул головой, как бы решаясь.
- Николай Анатольевич, - быстро заговорил Клюге, подавшись всем телом вперед. – Я ни за что не поверю, что такой занятой человек, как вы, отправились за полторы тысячи километров, чтобы просто удовлетворить свое любопытство. Полагаю, у вас есть товар, который может нас заинтересовать. Не так ли?
- Предположим, - уклончиво ответил Николай Анатольевич.
- Так почему бы вам не договориться с нашей фирмой? Если партия вашего товара будет соответствовать заявленному качеству, то мы готовы рассмотреть вопрос о ее приобретении.
- Почему бы и нет. Если цена устроит.
- Цена, - глаза Клюге сузились до щелочек. – Она будет зависеть от количества поставки.
- Понимаю. Чем больше партия, тем меньше цена.
- Нет. Наоборот. Видите ли, это товар специфичный. Под него аналогов не подобрать. Поэтому из поставленного сырья нужно изготовить определенную партию товара, под которую настраивать оборудование. Так что, слишком меленький объем поставки может быть для нас вообще нерентабельным.
- И каков для вас предел рентабельности?
- Не менее двадцати кубометров.
- Это одна машина лесовоз?
- Да. Приблизительно так.
- Хорошо, Макс. Давайте начнем с пятидесяти.
- Кубометров?
- Нет, машин.
По-видимому, услышанное количество сильно впечатлило господина Клюге, так как он сглотнул слюну, впрочем, во всем остальном вида не подал.
- Я не ослышался, вы сказали, машин?
- Именно машин.
- Это тысяча кубометров?
- Да.
В этот момент в кармане господина Клюге телефон заиграл мелодию «Голубой Дунай». Он извинился и вышел, чтобы ответить на звонок. Минут через пять вернулся.
- Еще раз извините, дела, - сказал он, усаживаясь за стол. – Николай Анатольевич, мы готовы купить у вас тысячу кубометров по …, скажем…, по шестьсот пятьдесят евро за куб.
- Вы хотите сказать, выдержанная более полувека древесина стоит всего лишь в два раза дороже, чем только что срубленная.
Господин Клюге с честнейшей улыбкой кивнул головой. Николай Анатольевич сделал вид, что крайне разочарован и собирается закончить переговоры.
- Меня ваша цена не устроит. Она даже не сможет покрыть все мои расходы.
- А какая цена вас устроит? – с поспешностью спросил Клюге.
- Скажем…, две тысячи восемьсот семьдесят евро за куб, - ответил Николай Анатольевич, подражая манере своего визави.
Господин Клюге картинно отпрянул, откинулся на спинку стула и схватился за сердце.
- Господи! Что вы! Откуда такие цены? Где вы их взяли?
- Вы виски пьете? – задал неожиданный вопрос Николай Анатольевич, чтобы сбить показушный запал собеседника.
- Э-э-э…, виски? – Клюге растерялся такому повороту, но тут же спохватился. – Вы предлагаете мне выпить? – попытался он отшутиться, но узкие глазки забегали.
- Нет, не предлагаю. По крайней мере, не сейчас. Это вопрос вообще. Так вы виски пьете?
Не понимая, к чему клонит собеседник, Клюге замялся.
- Пью иногда.
- А вы не обращали внимание, что бутылка виски одной и той же марки может стоить и двадцать евро и две тысячи? – не дожидаясь ответа Николай Анатольевич продолжил. – В чем между ними разница? И то, и другое было произведено по одному рецепту. Только первый был выгнан три года назад, а второй – тридцать. Так вот, разница в цене в тысяча девятьсот восемьдесят евро, это есть стоимость времени, за которое напиток приобретает свой благородный вкус. Я бы сказал, это конкретный пример истинности выражения «время дорого», при чем, в буквальном его смысле.
- Мне кажется, вы тут перегнули. Это ж виски. Как можно сравнивать?
- Да. Виски. Пусть даже тридцатилетний. Выпил, получил на пару часов удовольствие, затем утром проблевался или принял аспирин, и… забыл. А дерево? Дерево, это на века. Так что, я продаю не просто дерево, а еще и в придачу к нему более шестидесяти лет его выдержки. Ведь я не просто так рассуждаю. Я покупал паркет вашей фирмы из выдержанного десять лет дерева. На досуге сравнил цены с паркетом из невыдержанного дерева.  Цены различались почти на порядок. Так что, две тысячи восемьсот семьдесят за куб, это адекватная цена.
В этот момент у Клюге опять зазвонил телефон, который он оставил перед собой на столе. На сей раз тот залился мелодией «Сказки Венского леса». Не поднимая трубку, Клюге отменил вызов.
- С вами трудно спорить. Время, действительно, стоит денег. Но, не таких же! Поэтому я предлагаю вам тысячу двести сорок евро за куб. Поверьте, это очень хорошая цена!
Торговля началась. Николай Анатольевич и господин Клюге стоили друг друга. Торговались неистово, пытаясь убедить оппонента в своей правоте. Каждый упирался на своем, не желая уступать. В качестве аргументов господин Клюге приводил цитаты из Корана, потом, вдруг, из Евангелие. Николай Анатольевич усмехаясь в душе думал про себя: «Да определись ты, сукин сын, христианин ты или магометанин!» В этой отчаянной торговле Николай Анатольевич был заведомо в выигрышной ситуации. Можно сказать, на его шахматной доске имелся лишний ферзь.  Фирма «Бредер Шользе» была первой, на которую он вышел в поисках покупателя своего товара. Почувствовав, что его товар востребован, он в любой момент своим твердым «нет» мог прекратить торговлю и, затем, подыскать другого покупателя, с которым начал бы с того, что в «Бредер Шользе» ему предлагали столько то. Однако, и на доске господина Клюге была лишняя фигура, никак не слабее ладьи. Николая Анатольевича связывало время. Что у шахматистов называют «цейтнот». Это Клюге, похоже, прочувствовал. Поэтому в отчаянной торговле оба горячились, готовые сорваться. Ведь каждая лишняя сотня евро, отыгранная в торговле, это лишний миллион в итоговой сумме сделки. Правда, об этом пока знал только Николай Анатольевич. Когда ситуация в торге становилась безвыходной, и, уже казалось, что на этом переговоры прекратятся, они делали незначительные уступки друг другу, один – повышая цену покупки, другой – уменьшая цену продажи. После все начиналось сначала. В этой схватке за цену они, тем не менее, неуклонно, шаг за шагом, двигались к той точке, когда предложение со спросом должно повстречаться.
Когда фройлен Катарина уже меняла четвертый подносик с кофе, когда за окном, на противоположном берегу речушки церквушка на холме красиво осветилась малиновым светом заката, господин Клюге выдавил из себя: «Две тысячи двести двадцать.»
- По две тысячи триста шестьдесят четыре за десять тысяч, - небрежно парировал Николай Анатольевич, выкидывая свой последний козырь.
Клюге, в привычном ритме спора, уже изрядно подустав, даже с некоторой ленцой, закатив глаза, отвечал: «Ну, как можно?  Две тысячи триста …» Не договорив, он, вдруг, осекся и уставился с открытым ртом незаконченной фразы в улыбающуюся физиономию Николая Анатольевича.
- Простите… Я, наверное, что-то не так понял. Э-э-э…, как вы сказали?
- По две тысячи триста шестьдесят четыре за десять тысяч, - еще более улыбаясь, повторил Николай Анатольевич.
- Десять тысяч, чего?
- Кубометров, естественно.
Клюге привстал, опираясь на стол. Он был явно в растерянности.
- У вас там что, месторождение такого дерева открыто?
- Россия богатая страна. Чего там только нет, - ответил Николай Анатольевич, благосклонно кивнув головой.
- Это точно, - ответил Клюге, несколько помрачнев.
В этот момент его телефон заиграл «Голубой Дунай», он извинился и вышел с трубкой из кабинета. От Николая Анатольевича не ускользнуло, что во время их переговоров телефон Клюге периодически звонил двумя мелодиями: «Голубой Дунай» и «Сказки Венского леса». При чем, на мелодию «Голубой Дунай» Клюге тут же выходил для разговора из кабинета, а на «Сказки Венского леса» он, не поднимая трубки, сбрасывал вызов и соглашался повысить цену покупки. Это значило, их переговоры слушал кто-то еще, при чем тот, кто знает русский язык. Таким вот незамысловатым способом этот неизвестный давал сигналы Клюге повышать цену, либо вызывал его на консультацию. На сей раз Клюге отсутствовал несколько дольше и вернулся, как показалось, озабоченным.
- Скажите, вам, наверняка, понадобится предоплата? – спросил он, нахмурив брови.
- Конечно, хотелось бы. Но, нет. Меня устроит оплата при получении вами груза, - ответил Николай Анатольевич все также улыбаясь.
Похоже, это был не тот ответ, на который рассчитывал Клюге, потому что он задумался и, заложив руки за спину, склонив голову, несколько раз прошелся вдоль своего края стола. Николаю Анатольевичу была понятна такая озабоченность Клюге. Когда он назвал такую огромную партию поставки, ему просто не поверили и посчитали за мошенника. Если бы он сказал, что настаивает на предоплате, хотя бы частичной, то через пять минут его бы пинками выперли из этого здания, как продавца обещаний, цель которого получить аванс за несуществующий фантастический товар и благополучно с ним скрыться.
Уже не понимая, в чем подвох, Клюге решил зайти с другой стороны.
- Каким способом планируете осуществить доставку груза?
- Предполагаю использовать два судна лесовоза по шесть с половиной тысяч тонн каждый. Ими доставить до порта в Германии, Бельгии или Нидерландах. Я полагаю, порт вы подберете сами.
- А-а-а, - протянул Клюге таким тоном, как будто догадался в сути подвоха, - наверное, вы хотите поставку на условиях FOB?*
(*По условиям FOB за транспорт платит покупатель товара)
- Нет, на условиях CIF*, - просто ответил Николай Анатольевич, чем окончательно сбил Клюге с толку.
(*По условиям CIF за транспорт платит продавец товара)
Клюге опять нервно зашагал по комнате, не зная, что сказать. Тут открылась дверь и в кабинет вошли двое. Первым был гер Липкен, но уже без халата, в сером вязаном жилете, одетом поверх синей рубашки, вторым – незнакомый господин, невысокий, упитанный блондин с одутловатым лицом, лет сорока, в белой рубашке с расстегнутым воротом, по виду, точно босс. Гер Липкен неспешно подошел к Николаю Анатольевичу, внимательно поглядел на него сквозь мощные линзы своих очков и сказал по-русски с сильным акцентом: «Фаше предлошение есть ошень необычный. Преште шем принять решений, мы хотим шнать происхошдений фаш тофар.»
- Что ж, поясню – ответил Николай Анатольевич, посчитав для такой сделки требование вполне справедливым. - В двадцать девятом году в одном месте решили построить обогатительный комбинат. Стали заготавливать древесину для постройки комбината и городка. Для сохранности древесины от порчи ее затапливали в озере с проточной водой. Комбинат так и не построили. Потом началась война. О древесине в озере забыли. А я вспомнил.
- Где есть это место? – спросил гер Липкен все также пристально глядя на Николая Анатольевича.
- Простите, но этого я вам не могу сказать. Это мой секрет.
Гер Липкен понимающе кивнул головой.
- Я пологать, што вы еще не достать брефна из тот озер?
- Нет еще. Только приступаю к этому.
- Какой дерефо кроме дуб там есть еше?
- По моим сведениям еще лиственница.
- А сосна?
- На счет сосны не знаю. Не должно быть. В тех краях она какая-то кривая. Не товарная.
- Карашо. Ошень карашо. Когда фы планивать поставить нам тофар?
- Планирую к ноябрю следующего года.
- Как много в том осеро дерево?
- На заявленную мной партию хватит, – с улыбкой ответил Николай Анатольевич.
- Куда вы хотеть продать остальной дрефесин?
- Остальное я пока не собираюсь продавать.
- Если фы собраться продать остальной, мошете нам дать эксклюзивный праф на покупка?
- Могу, если цену фиксировать не будем.
- Карашо. Я фам верить. Древесин такой структур нам раньше поставлять из места, который фы указать. Это есть в район поселок Форошилофо. Знаете такой место?
Николай Анатольевич неопределенно улыбнулся и пожал плечами так, что было совсем не понятно, знает или нет.
- Продолжайте, - сказал гер Липкен по-немецки Максу Клюге, направляясь к двери. На выходе он обернулся и спросил: «То дереф заготавливать ГУЛАГ?»
Николай Анатольевич опять неопределенно улыбнулся и пожал плечами.
- ГУЛАГ, - со вздохом утвердительно сказал гер Липкен и вышел из кабинета.
Упитанный босс, так и не проронив ни слова, вышел следом.
- На чем мы остановились? – спросил повеселевший Клюге, опять усаживаясь за стол.
- Две тысячи триста шестьдесят четыре, - ответил Николай Анатольевич, также усаживаясь за стол.
- Давайте, две тысячи триста пятьдесят пять и по рукам.
- Нет, две тысячи триста пятьдесят восемь и пусть ваш телефон сыграет «Сказки Венского леса»!
Клюге лукаво улыбнулся.
- Николай Анатольевич, почему пятьдесят восемь, а не пятьдесят пять для удобства счета?
- Не люблю число пятьдесят пять. В этом возрасте умерли мои родители.
В этот момент телефон Клюге ожил мелодией «Сказки Венского леса». Он тут же сбросил звонок и с улыбкой протянул Николаю Анатольевичу руку.
- Две тысячи триста пятьдесят восемь?
- Да, - ответил Николай Анатольевич и пожал протянутую руку.
Свершилось! После многочасового торга цена спроса и предложения, наконец, встретились. А кто бы сомневался? Осталось лишь уладить формальности и остальные условия сделки.
Когда более-менее значимые пункты были оговорены и осталось лишь определиться со способом оплаты, Клюге, сощурив и без того узкие глаза, спросил: «Ведь в России не очень то любят платить налоги?»
- Можно подумать, в Австрии это любимое после пива занятие? – ответил Николай Анатольевич совершенно серьезно.
- Да, вы правы. Никто не любит платить налоги. Но у вас, в России, с этим пока проще.
- Как сказать. Если потребуется, могут прижать похлеще вашего.
- Надеюсь, в этом случае не потребуется.
- К чему вы спросили на счет налогов?
- Видите ли, для нашей фирмы это очень крупная сделка. Нам нужно будет списать расходы на приобретение сырья в затраты. Поэтому выдать вам чемодан наличных мы не сможем.
- Что предлагаете?
- Обычно в таких случаях мы заключаем контракт и дополнительное соглашение к нему. В контракте укажем цену, скажем, за свежеспиленную древесину. Это для вашего валютного контроля. А в дополнительном соглашении будет реальная цена.
- Деньги по дополнительному соглашению куда будете перечислять?
- В оффшор, естественно, на ваш счет.
- Почему именно в оффшор?
- Такая крупная сделка и так привлечет внимание наших налоговых органов. Если мы перечислим всю сумму в Россию, к нам обязательно возникнут лишние вопросы. Сами понимаете, репутация вашего бизнеса…
- Значит, у оффшоров репутация хорошая?
- Тоже нет… Ну… - Клюге немного смутился, подбирая слова. – Это политика. Приходится играть по ее правилам.
- Политика. Хреновая политика. За державу обидно, - мрачно улыбнувшись сказал Николай Анатольевич, доставая из бумажника карточку. – Это мой счет в банке на Виргинских островах. Надеюсь, с ним у вас проблем не будет?
- Нет, нет. Не будет, - с поспешностью ответил Клюге, с облегчением выдохнув. – Я гляжу, вы уже подготовлены. Теперь надо определить, какую сумму будем вписывать в договор, а какую в дополнительное соглашение.
- Какую сумму обычно показывают мои соотечественники?
- От ста шестидесяти до двухсот двадцати. Не ниже. Иначе потом в России на таможне, у налоговой и в валютном контроле могут быть проблемы.
- Вы неплохо разбираетесь в наших делах.
Клюге развел руками и пожав плечами сказал: «Работа такая».
- Хорошо. Ставим в основной договор цену по двести пятьдесят восемь, и обзываем ее отборная древесина, остальное – в оффшор.
К двум часам ночи двадцатитрехстраничный контракт на русском и английском языках был готов, а также дополнительное соглашение к нему еще на девяти листах. Николай Анатольевич и упитанный блондин в белой рубашке, которого, судя по подписи в контракте, звали Франц Шользе, и от которого уже исходил легкий аромат недавно выпитого коньяку, не проронив ни слова, подписали их и проставили печати. Дело было сделано. И сделано великолепно.
Когда все ушли, и Николай Анатольевич остался с Максом Клюге одни в кабинете, Макс, наблюдая как папка с контрактами исчезает в чемодане, сказал доверительным тоном: «Советую дополнительное соглашение не возить в Россию. Оставьте его по эту сторону границы в каком-нибудь банке, в ячейке. А то, вдруг, оно у вас там случайно всплывет».
- Вам то, что с того будет?
- Собственно, ничего страшного. Но не хотелось из-за какой-то случайности попадать в черный список на вашей таможне.
- У меня по эту сторону есть в одном банке ячейка. Дополнительное соглашение будет храниться там.
- Великолепно! – Макс Клюге заулыбался. – Мы заключили хороший контракт.
«Еще бы, - подумал Николай Анатольевич. – Их фирма ничем не рискует. Все риски на мне. Оплату они произведут только по получении товара. Кроме того, два их инспектора будут присутствовать при погрузке на суда. Впрочем, они же платят более двадцати трех миллионов евро. А эта игра стоит свеч».
- Макс, - сказал он после небольшой паузы, - уж что-то лицо у вас очень довольное. Признайтесь! Я сильно продешевил?
- Ну, что вы, Николай! – Макс сузил глаза до щелочек и развел в стороны руки. Затем, заметив ироничный, понимающий взгляд собеседника, опустил руки и сказал почти серьезно. – Трудно сказать, но подобного товара на рынке не встретить. Так что, может, и не продешевили.
- И все равно, слишком уж вы довольный.
- Так мы же закончили, наконец!… И мне очень приятно было с вами работать, - продолжил Клюге, направляясь к двери. – Давно так не торговался. Может, опрокинем пару стаканчиков виски? Тридцатилетнего? А? Я угощаю.
- Нет, спасибо Макс. Мне надо успеть на утренний рейс. Исполнение нашего контракта не терпит промедлений.
- Это верно. Что ж. До свидания Николай Анатольевич. Наша машина довезет вас до аэропорта в Зальцбурге.
- Спасибо. До свидания, Макс!
С этого момента жизнь Николая Анатольевича закрутилась, почти как в молодости, когда он только начинал. Только на сей раз задача стояла несоизмеримо масштабнее, но и куш до неприличия большой. Опыт. Опыт, вымученный годами работы, был в помощь. Еще какую помощь!
Разделавшись с делами в Австрии, заполучив контракт на гарантированный сбыт найденного, не побоюсь этого слова, клада, Николай Анатольевич вылетел в Архангельск, где совсем недорого нанял средний рыболовецкий траулер, простаивавший без дела в порту в ожидании путины. Он загрузил на него оборудование и прочее имущество, закупленное для артельщиков Макара Анисимовича и отправил все это в заброшенный порт в устье реки, впадающей в студеное море Ледовитого океана, откуда его груз баржей по реке отбуксируют до Ворошилово.
Из Архангельска Николай Анатольевич вылетел прямиком в Москву. А куда ж без нее, родимой? Ведь у нас все крупные дела начинаются именно в столице, в ней же, подчас, и заканчиваются.
План у Николая Анатольевича был замысловатым, но, тем не менее, работоспособным. За артелью Макара Анисимовича до сих пор числились обширные лесные угодья вокруг поселка Ворошилово. Николай Анатольевич намеревался получить для артели разрешение на вырубку десяти тысяч кубометров древесины. Это можно было сделать в администрации Края. Кроме того, он задумал выбить разрешение на расчистку русла реки и прилегающих водоемов от топляка, оставшегося там во множестве за долгие годы сплавов плотов. А это уже можно было сделать только в Москве, в Министерстве экологии. Плюс ко всему надо получить право аренды озера Борода, дабы застолбить за собой это ценное место.
Естественно, он не собирался рубить лес, не собирался расчищать русло реки. Ему нужны только бумаги. Разрешение на вырубку – чтобы оформить экспортную поставку извлеченных из озера бревен под видом свежеспиленной древесины. А разрешение на расчистку – чтобы было законное основание переправить остальную древесину в Калининград под видом выловленного со дна реки топляка.
К счастью Николая Анатольевича места в районе озера Борода были столь глухими и одичалыми, что он даже теоретически не мог своими интересами перебежать дорогу интересам кого-либо. Поэтому все нужные разрешения он получил без особых проблем и за сравнительно небольшие подношения чиновникам.
В процессе оформления бумаг выявилась одна проблема. Для оплаты разрешений, а также фрахта судов, которые повезут бревна, ему нужны легальные деньги на банковских счетах, с которых можно проводить оплату. Но для налоговых органов Николай Анатольевич вовсе не был состоятельным человеком. Если верить балансовым отчетам и декларациям, его транспортная компания и логистический центр еле-еле сводили концы с концами. Помещения магазинов приносили совсем небольшую арендную плату, о которой даже говорить смешно, а деревообрабатывающий цех так и вовсе убыточный. Два многоквартирных дома, что он построил в прошлом году, по отчетности принесли ему всего-то миллиона полтора. При чем… рублей.
Да, прав был Макс Клюге. Не любят в России платить налоги. Хотя, действительно, где это любят? Поэтому Николай Анатольевич, имея чистого дохода почти в три четверти миллиона долларов в год, благодаря виртуозности его главного бухгалтера Игоря Антоновича, отчитывался перед налоговой о доходе в те же самые три четверти миллиона, правда, уже рублей. И как в этих условиях появиться легальным деньгам на счетах его фирм? Да, никак! Впрочем, когда у тебя в оффшорах около трех миллионов долларов, легализовать эту сумму при определенных навыках не составит большой проблемы.
Каждый раз по возвращении с командировок Светлана готовила ему какое-нибудь особенное блюдо. Готовила независимо от того, в какое время суток он возвращался. Будь то день, ночь, утро или вечер, всегда, когда открывал дверь, его первым делом встречали аппетитнейшие ароматы, распространяемые из кухни по всему дому. Светлана выпархивала к нему на встречу в кухонном фартучке поверх платья или маечки с шортиками, нежно обнимала, целовала и приглашала к столу. У них была домработница Лена. Но она лишь три дня в неделю помогала убираться по дому и в саду. Готовила Светлана всегда сама, и готовила отменно вкусно.
На этот раз его ждала запеченная целая курица, каким-то непонятным образом лишенная всех костей, нафаршированная вместо них рисом с овощами, орехами и черносливом. Подрумяненная тушка, украшенная дольками апельсина и зернами граната, возлежала посреди большого блюда, окруженная золотистыми дольками запеченного картофеля, обсыпанного мелко нарезанным укропом. Из-под крышки фарфоровой супницы пробивался парок от лукового супа к которому на отдельной тарелке подавались пирожки с капустой, отливавшие легким глянцем корочки. Его любимые. Еще был салат из консервированной спаржи, да строганина из тончайших светло-серых лепестков пеламиды. Между салатом и строганиной удобно пристроились запотевший лафитник с водкой для него и пузатый, с высоким горлышком декантер, наполовину заполненный красным вином, для нее. Все это великолепие накрыто на открытой террасе дома с видом на молодой сад и медленно опускающееся за крыши соседних домов закатное солнце.
Когда Николай Анатольевич в своем черном шелковом халате с красными драконами, подарок Светланы в его прошлый день рождения, уже сыто икая с наслаждением перебирал босыми ногами по мраморному полу, хорошо прогретому солнцем за день, когда он, щурясь на закат, закусывал очередную стопку водки кусочком строганины, которую уже без лишних церемоний брал из тарелки не вилкой, а рукой, Светлана, оторвав губки от бокала с вином, который за вечер не осилила и половины, спросила: «Где был?»
Надо сказать, эта черта Светланы ему очень нравилась. За все то время, что с ней жил, она никогда не лезла к нему с расспросами и, вообще, с какими-либо разговорами, пока он не поест.
- Пришлось помотаться, - ответил Николай Анатольевич, поставив рюмку на стол, с удовольствием откинувшись на спинку стула и закинув обе руки за голову. – Сначала слетал в Австрию. Оттуда в Архангельск. Отправил морем груз. Потом в Москву, в министерствах дела порешал. Из Москвы в Краевой центр. Оттуда опять в Москву.
- Ого! Представляю себе! Мне кажется, ты даже немного осунулся.
- После такого ужина к завтрашнему округлюсь. Спасибо, родная, очень вкусно!
- На здоровье. Не зря съездил-то?
- Еще как не зря, - ответил Николай Анатольевич зевая и потягиваясь. – Очень… преочень… удачно, - добавил он разделяя паузами каждое слово. 
Николай Анатольевич не любил дома разговаривать о работе. Он считал, Светлане это неинтересно. Да она и сама не особо досаждала расспросами о его делах. Лишь только: «Где был?» и «Все ли хорошо?». Действительно, ну, что может быть интересного для молодой женщины в его торге с Максом Клюге? Не станет же он ей пересказывать подробности двадцати трех страничного контракта, заключенного им? Чем могут заинтересовать министерские чиновники в Москве, выдававшие разрешение на расчистку русла реки, которые, не имея ни малейшего представления, где это находится, тем не менее, бессовестно намекали на взятку, хотя бы для ускорения процесса? Или как он в Архангельске полдня мотался по городу на такси, разыскивая владельца простаивающего траулера, как нашел его в кабаке пьяным в окружении компании разнокалиберных девиц, и как тот ни за что не соглашался давать судно для перевозки, пока он, Николай Анатольевич, не разопьет с ним бутылку вискаря? Как потом еще день колесил по городу с капитаном судна, чтобы выдернуть в этот рейс членов экипажа. Дела по работе, даже упоминания о них, должны оставаться за порогом дома. Дома надо отдыхать. Однако, сегодня он намерен изменить этому своему правилу и поговорить со Светланой о делах, но чуть позже, когда подвернется удобный момент.
- У тебя как дела? – немного погодя, спросил он.
- Скучала. Когда ты в командировках, что-то так тоскливо.
- Светик, ну… Пойми… Работа у меня такая.
- Я понимаю, но, все-таки…
Светлана с печальной улыбкой пригубила еще вина и зацепила вилкой кусочек спаржи из салата.
- Во вторник, как обычно, бодиформинг. В четверг – бассейн. Еще у нас на курсах английского приехал англичанин из Кембриджа на две недели. Я записалась к нему на пять индивидуальных занятий. Хотела больше, но эти курицы с нашего курса умудрились заранее занять все время. Мне досталось только это.
- Сдался тебе этот англичанин. Давай наймем тебе репетитора. Будет с тобой заниматься сколько нужно.
- Коля, какой репетитор!? Там человек из Кембриджа! Только от носителя английской речи можно научиться правильному произношению.
Николай Анатольевич не стал говорить Светлане, что в его практике, зачастую, английскую речь истинного англичанина не могут разобрать даже его соотечественники, а правильным литературным английским в разговоре грешат лишь дикторы телевидения, да граждане других стран, не англоговорящих.
- Еще хотела поменять портьеры в холле, - продолжила Светлана. – Эти какие-то зимние, к лету совсем не подходит. Я придумала такие… - Светлана закусила нижнюю губу и стала водить руками по воздуху. – Здесь идет волной синее с белым, а понизу желтая полоса, и чтобы вот так изгибалась. Это как пляж. Песок, море и белые барашки волн.
Светлана выжидающе посмотрела. Он, честно говоря, совсем не разобрался в эскизе портьер, нарисованном женой руками в воздухе, но, на всякий случай, благосклонно кивнул головой.
- Так вот, я поехала по магазинам. Белую и желтую ткань нашла тут же, а нужного синего цвета нигде не было. Представляешь, объездила весь город! Потом случайно увидела в одном магазине. У них на верхней полке лежала. Такая синяя, с переливом. Говорю: «Мне надо тридцать восемь метров». А эта овца, продавщица, заявляет, что ткань только сегодня доставили, а каких-то там накладных еще не привезли. Я ей так вежливо говорю: «Если у вас товар на прилавке, то будьте любезны мне продать». Она мне так нагло, что без накладных не знает цену и продать не может. Я прошу, чтобы вызвали управляющего. Та говорит: «Приходите завтра». Представляешь?
Николай Анатольевич состроил участливую мину и кивнул.
- Я два дня искала этот материал, а мне говорят, приходите завтра! Прикинь! – тон у Светланы стал повышаться. – Потом приперся хозяин магазина, какой-то чурка. Говорит: «Дэвушка, ми етот товар взяли на реализацию», - Светлана старательно изображала акцент. – «Ми не знаем цену». Я говорю: «Так узнайте!» А он мне: «Ми не можем связаться с продавцом». Представляешь! Я расстроилась, чуть не плачу. Представляешь?!
- Представляю. А ткань? Купила?
- Ткань…? Ах, да! Они обещали завтра доставить со скидкой.
- Вот, видишь! Чего расстраиваться? Доставят же.
- Доставят через два дня. Я давно бы уже начала шить!
- Ты…? Шить портьеры…!? Сама…!?
- Естественно, сама. Что тут такого! Вот эти портьеры, - Светлана указала пальцем в открытую дверь, ведущую в холл, - думаешь, кто шил?
- Неужели, ты!? – искренне восхитился Николай Анатольевич. - Я думал, их в магазине купили.
- Ха! В магазине таких не купишь. Такие только под заказ делают. - Светлана улыбнулась и, немного разведя в стороны руки, слегка склонила голову, изображая театральный поклон. – А я сама сшила. Вот так!
- Здорово! Ни за что бы не подумал… Слушай, у тебя очень хорошо получилось!
Светлана встала, еще раз изобразила поклон и укатила с веранды столик с остатками ужина. Через несколько минут она вновь вкатила его на веранду. На сей раз на нем стояли: бутылка коньяка, наполовину полная, пузатый бокал на короткой ножке, стеклянная кружка с чаем, ваза с фруктами, нарезанный кружочками, посыпанный сахаром лимон на тарелочке по соседству с плиткой черного шоколада, массивная бронзовая пепельница, коробок спичек и сигара на специальной подставке с гильотинкой. Николай Анатольевич не курил, но иногда, пару раз в месяц, позволял себе выкурить хорошую сигару под коньячок.
- Еще у нас всю неделю стояла жара, - сказала Светлана, осторожно отхлебывая горячий чай. – Было больше тридцати градусов. Я загорала в саду и каждые пятнадцать минут обливалась из шланга.
- Пошла бы в дом, там кондиционер, - сказал он, окуная надрезанный кончик сигары в свой бокал с коньяком.
- В дом… Все время в дом, - с печалью проговорила она. -  У нас не так часто бывает хорошая погода, чтобы сидеть дома. Мне хотелось бы искупаться, поплавать.
Николай Анатольевич раскуривал сигару, поэтому ничего не ответил.
- А у Осинкиных, это наши соседи, у них дом от нас через один, - продолжила Светлана, так и не дождавшись реакции мужа на ее жалобы. – Они построили бассейн.
Николай Анатольевич с шумом выпустил изо рта длинную струю дыма, залпом осушил свой бокал, налил в него еще коньяка и придвинулся к столу.
- Светлана, - сказал он серьезным и, даже, строгим тоном, - нам надо поговорить.
Похоже, он несколько переборщил со своим тоном, так как ему показалось, лицо Светланы побледнело и стало испуганным.
- Наш семейный бюджет придется вдвое сократить, - продолжил он также серьезно. – Надо будет ужаться и экономить.
Лицо Светланы стало еще более испуганным. Она даже не заметила, как соскочил с вилки кусочек лимона, который она несла ко рту, и в рот она сунула пустую вилку.
- Что случилось? – тихо проговорила она.
- Я начал очень крупный проект. Он связан с экспортом древесины. Это потребует вложения, практически, всех наших средств.
Светлана облегченно выдохнула и отхлебнула чаю.
- Из-за этого ты ездил в Австрию?
- Да. И в Москву, и в Архангельск, и в Краевой центр.
- И как долго нам придется экономить?
- Долго. До ноября следующего года.
- Как? Полтора года?
- Это очень крупный и сложный проект. Самый крупный в моей жизни. Он многого от нас потребует.
- Господи, зачем такой проект!? Может, можно как-то без него!?
- Поздно. Контракт уже заключен. Теперь его нужно только исполнять. Но это еще не все. Мне предстоят длительные командировки. Следующую я планирую через две недели.
«Не успел приехать и опять…!» - воскликнула Светлана, но он, не обращая на ее возглас, продолжал: «Самая длительная командировка мне предстоит в феврале следующего года. Я буду в ней до начала ноября».
Светлана стала загибать пальцы.
- Март, апрель, май… - посчитав, она застыла на некоторое время с немой маской на лице, с раскрытым ртом и немигающими глазами. – Это…, тебя не будет восемь месяцев!? – наконец с ужасом выдохнула она.
- Да, - мрачно подтвердил он.
- Восемь месяцев!? Как!?
Светлана неловко повернулась и уронила вилку, звонко дзынькнувшую под столом. Тут же наклонилась, полезла за ней. Когда выпрямилась, он увидел, ее глаза налились слезами. Крупные капли стекали по щекам, губы скривились в подступающих рыданиях.
- Как же… Как я без тебя? – пролепетала она дрожащим голосом. – Я не могу без тебя. Я… Я не хочу…
Светлана закрыла лицо руками и уткнулась в стол. Как ему было ее жалко! В порыве нежности подсел рядом, обнял и стал гладить по голове.
- Что ты, Светик! Не надо! Это не навсегда. Потерпи немного! Зато, когда я вернуть, знаешь, сколько у нас будет денег!? – он развел в стороны руки. – Вот столько. Даже больше. Я тебе построю вот какой вот бассейн! – он еще шире раздвинул руки.
- Не нужен мне бассейн, - сквозь рыдания провсхлипывала Светлана. – Что я буду делать одна? Без тебя!
Она уткнулась в его плечо лицом, продолжая рыдать.
- Я… Я умру от тоски…
- Послушай, родная, я придумал тебе дело. Если, конечно, ты не будешь против, - как можно мягче произнес он.
В ответ Светлана что-то всхлипнула неопределенно.
- У меня есть помещение магазина в самом центре. У арендаторов в этом месяце заканчивается договор. Я его продлевать не буду.
Светлана прекратила рыдать, лишь только всхлипывала иногда.
- Хочу открыть там меховой салон на твое имя. Мы зарегистрируем тебя индивидуальным предпринимателем и оформим на тебя аренду.
Светлана оторвала от его плеча заплаканное лицо с покрасневшими глазами.
- Зачем? – еще раз всхлипнув, спросила она.
- Мне надо через этот салон прогнать два миллиона долларов.
- Сколько?!– воскликнула она уже без всхлипов, вытирая салфеткой слезы.
- Для моего проекта понадобятся официальные деньги на счетах. Поэтому наличку надо будет перегнать в безнал.
- Тогда просто положи их на счет.
Николай Анатольевич улыбнулся такой наивности.
- Не так все просто, Светик. Эти деньги... Как бы тебе сказать… Я не включал в налоговую отчетность. Нет. Нет. Ты не подумай. Они наши. Заработанные. Но, их официально как бы нет. На счетах у фирмы деньги появиться просто так не могут. Их можно положить туда, например, в качестве выручки или по договору займа. Еще я могу внести их как учредитель. Но тогда ко мне возникнет вопрос, откуда их взял. А так, мы в твоем салоне проведем их по кассе как реализацию шуб и деньги официально пойдут на счет.
Светлана уже совсем успокоилась и лицо у нее сделалось серьезным.
- Где мы столько шуб возьмем?
- Нам не надо столько шуб. Вывесим в салоне пару десятков. Если из этого что-то продастся, то хорошо. Дополнительный заработок. А так, мы сами себе будем пробивать деньги по кассе, как бы за продажу.
- Да-а-а? А так можно?
- Вообще-то нельзя. Но… мы ж об этом никому не скажем, - доверительным шепотом сказал он. - Так ведь?!
- А налоги? Значит, мы будем их скрывать?
- Правильный вопрос. Но не волнуйся. Мы ничего скрывать не будем. Ты будешь отчитываться за каждую копейку.
- Тогда не понимаю, в чем здесь выгода?
- С января этого года действует упрощенное налогообложение. Платить нужно будет только шесть процентов с оборота. И больше никаких налогов.
- Всего шесть процентов?
- Да. Мы пробиваем деньги по кассе как от продажи шуб, платим государству шесть процентов и получаем белые и пушистые средства на счетах.
- Но ведь эти деньги будут на моем счете?
- Да. Ты дашь их мне в долг. Если спросят, откуда у тебя такие деньги, скажешь, вот, декларация. И более никаких вопросов. Все просто, – он подтолкнул Светлану бедром, еще крепче обнял и с шутливой интонацией подхалима спросил, - Светик, ты же одолжишь мне два миллиона?
Светлана капризно выпятила губки, надула щеки и, подражая его шутливой манере, ответила: «Прям не знаю. Как вести себя будешь.»
- Я буду лапочкой.
- Тогда подумаю… Постой! – вдруг спохватилась она. – Если меня спросят, откуда я взяла столько шуб.
- Во-первых, у тебя никто не спросит. А во-вторых, если и спросят, то в моей компании одна машина раз в месяц делает рейсы в Турцию. Там с полтора десятка местных челноков закупаются товаром и этой машиной доставляют его сюда. Некоторые таскают и шубы. Они потом все равно реализуют это мимо кассы. Так что, таможенные документы на ввоз шуб они отдадут мне просто так. Кстати, они же смогут поставлять нам шубы, если у нас будут реальные продажи. Чтобы ассортимент в салоне поддержать.
- Понятно. Хотя, мне кажется, все это так сложно. Если ты собираешься эти деньги в долг брать у меня, не проще ли оформить кредит в банке?
- Светлана, ты у меня такая умница! Опять правильный вопрос. Но, отвечу. Нет, не проще. Банки берут до восемнадцати процентов годовых. Кроме того, они потребуют залог, а это: оформление, справки там всякие, одобрение кредита и прочая муть. Да еще ждать сколько! Одни заморочки. А так, заплатил государству шесть процентов и… спи спокойно.
- Тогда, может, лучше открыть ювелирный салон?
- Да, можно было бы, если бы не Пробирный надзор. А это лишний геморрой. У мехов пока еще надзора нет. Ну что, Светик, ты согласна стать хозяйкой мехового салона?
Она опять ткнулась лицом в его плечо.
- Но я не знаю, как нужно все делать, как салон работает… А документы?…
- Тебе и знать ничего не надо. Документы на предпринимателя тебе оформит мой юрист. С налогами, кассой и декларациями поможет Игорь Антонович, мой главбух. Обустроить магазин? Думаю, с этим и сама справишься. Подберем пару продавцов с опытом. Вот и все.
- Коленька, как-то это все непонятно. Может, без меня?
- Светик, милая, здесь нужен человек, которому я полностью доверяю. А ближе тебя у меня никого нет.
- Да? Правда? – сказала Светлана с наивностью и обреченностью. – Меня посадят. Из-за этой аферы меня, точно, посадят.
- Если посадят, то не тебя, а нас. Я тогда выхлопочу отдельную камеру, и мы будем с тобой сидеть в ней долгие годы.
- Ты меня не обманываешь? – Светлана улыбнулась. – Тогда я согласна.
Похоже, неподъемный воз, в который впрягся Николай Анатольевич, сдвинулся с места. Благодаря неуемной энергии и денежным средствам колесики его предприятия начали вертеться все быстрее и быстрее. Одна только проблема не была решена. Как спустить бревна из озера Борода к реке. А без решения этой проблемы раскрученный механизм его предприятия рано или поздно упрется в стену и замрет безжизненно, совершенно бесполезный. Время шло, дела продвигались, а сколь-нибудь рабочей идеи по этому вопросу никак не возникало.
Когда он отправился знакомым маршрутом в следующую свою командировку в Ворошилово, делая пересадку в Москве, при получении багажа в Шереметьево обратил внимание, как чемоданы сходили с одной транспортерной ленты по направляющей и скатывались по наклонной на другую транспортерную ленту. Эта наклонная поверхность его заинтересовала. Она сплошь состояла из длинных свободно вращающихся валков, по которым чемоданы скатывались вниз сами, только под действием силы гравитации, как дети зимой с горки. И тут его осенило. В самолете из Москвы в Краевой центр он набросал эскиз длинного деревянного желоба, где роль валков играли круглые чурбаки спиленных деревьев, насаженные на шпильки по оси.
Уже когда вертолет делал круг над Ворошилово, готовясь к приземлению, Николай Анатольевич заметил, что заброшенный поселок ожил. Возле тракторов, выстроенных в ряд, разложены их внутренности и несколько человек копалось под капотами. Еще трое орудовали ацетиленовыми горелками под днищами барж, рассыпая снопы искр. У причала стоял буксир и еще несколько барж пришвартованы к берегу поодаль. На пустыре неизвестно откуда появились с десяток больших труб под двадцать метров длинной и более метра в диаметре.
- Здравствуй, Анатолич! - с радушной улыбкой встретил его Макар Анисимович у двери вертолета.
- И тебе доброго здравия, Анисич!
Они крепко пожали друг другу руки и обнялись, не разжимая рукопожатия.
- Вишь, твоими молитвами приступили. Народ подтянулся. Скоро еще с пяток будет. Уже баржи начали латать. Трактора, вон, ремонтируем. Трубы раздобыли для понтонов,– весело сообщил Макар Анисимович.
- Э! Ты не путай молитвы с деньгами. На одних молитвах далеко не уедешь! Ну, как вы тут?
С их первой встречи Макар Анисимович сильно изменился. Из хмурого, угрюмого отшельника он превратился в радушного, жизнерадостного, пышущего энергией. Вот что бывает с человеком, у которого через много лет появляется дело.
Николай Анатольевич хотел сразу рассказать, что придумал в полете, показать эскиз. Но Макар Анисимович не дал и потянул его за собой, в поселок.
- Пойдем, что покажу! Пойдем! – радостно басил он, жестами требуя следовать за ним.
За поселком, на опушке, Макар Анисимович указал на деревянное сооружение. Наклонный желоб метров тридцати длинной возвышался над землей на подпорках. Этот желоб был собран из необработанных стволов деревьев. Снизу, в качестве основания, шли парой стволы потолще, сверху хлысты потоньше, для ограждения. Между толстыми стволами деревянные валки из обрезков бревен на расстоянии метра друг от друга. Макар Анисимович подбежал к высокому краю этой конструкции, взобрался по приставной лестнице. Там, в желобе, уже находилось большое бревно, привязанное веревкой. Макар Анисимович отвязал веревку и бревно с нарастающим грохотом покатилось вниз, все ускоряясь. Через несколько секунд оно вылетело из другого конца желоба, пролетело метров пять и с глухим ударом шлепнулось на землю.
- Ну как! – радостно прокричал Макар Анисимович сверху. – Здорово придумали!?
Пока он спускался, Николай Анатольевич вынул из кармана сложенный листок со своим эскизом и порвал его на мелкие кусочки. На душе было двояко. С одной стороны, неприятное чувство, что кто-то как бы украл его идею. С другой – он воочию увидел ее воплощение и убедился, что она очень даже неплохо работает, и проблема доставки бревен от озера Борода к реке, вроде как, разрешилась.
- Действительно, толково придумали, - сказал Николай Анатольевич спустившемуся вниз Анисимовичу. – Как же вы сподобились так?
- Представляешь, сначала приехали браться Скубятовы. Потом Ибрагимка с Хворостовым. Мы пятером с неделю вечерами думали, мозговали, прикидывали и так, и эдак. Потом прибыл Сидоров и тут же выдал идею.
- Слушай, Анисич, ты своим про озеро говорил?
- Что ты! – махнул тот рукой. – У нас же уговор был! Они к валке леса готовятся. Думают, на плато будем рубить, что на противоположном берегу.  А лишних вопросов не задают. Надо, так надо. Я и не трезвоню.
- Хорошо. Сколько эту конструкцию сооружали?
- Дык, за три дня управились.
- Всего три дня?
- А че тут? Леса под рукой сколь хошь. Ребята пилами да топорами работать мастаки. Мы больше времени оси железные искали, да крепеж для бревен.
- Даже не знаю, что сказать. Просто молодцы!
- Ну, дак!
- Анисич, ты это… Выдай премию Сидорову за идею… В трехмесячный заработок, - потом Николай Анатольевич замялся, стал что-то подсчитывать, загибая пальцы и беззвучно шевеля губами, затем резко выдохнул. – И остальным выдай. В размере месячного. Но только когда такую эстакаду от озера построят. А о премии скажи сейчас.
- Это можно, - расплылся в улыбке Макар Анисимович. – Лишняя копейка не помешает. Только ты так деньгами не разбрасывайся. У нас мужики работящие. И за оклад бы сделали.
- Ладно. Слово не воробей. Им с премией веселей будет работаться.
- Это точно.
Николай Анатольевич не был транжирой. Умел считать каждый рубль. Но он прекрасно осознавал, что эти рубли ему добываются трудом таких вот работяг, которые вкалывают не за идею, а за те же самые рублики. Поэтому заплатишь им чуть больше, и они вернут с торицей. Еще от них будет уважение и взаимопонимание. А в этой глухомани без этого никак.
- Я видел трубы на берегу. Где раздобыли?
- В двадцати верстах ниже по течению этих труб на берегу сложено-о-о…! Никому не нужные. Бери – не хочу. Наверное, собирались газопровод или нефтепровод тащить. Трубы завезли и передумали. Они там уже лет двенадцать лежат.
- Значит, ты их под понтоны собираешься использовать?
- Да.
- Как такие здоровенные к озеру подтянешь?
- Трактором.
- Как, трактором?
- Волоком по льду зимой. На месте разрежем газом на куски метров по шесть и лебедками по просеке наверх втянем. А на озере сварим друг с другом и торцы заделаем. Вот понтон и готов. Единственное, швеллера и уголки нужны будут.
- Посчитай, сколько надо. Следующим рейсом доставим. Я видел буксир у причала стоит.
- Это Митрич с Вадюхой из порта баржу с твоим грузом сюда отбуксировали. Им в порту скучно без дела, вот и решили у нас задержаться, поработать немного. Нам то что? Пусть работают! Лишние руки здесь всегда сгодятся. Это, кстати, они на барже трубы сюда притащили.
- Ты через пару дней отправь их обратно в порт. Чтобы до конца навигации успели еще баржу сюда доставить. После этого пусть остаются. Нам здесь буксир еще как понадобится.
- Сделаю.
- Завтра планирую опять к озеру подняться. Надо будет трассу для твоей эстакады обозначить, да и просеки наметить тоже. Составишь компанию?
- Ну а как теперь без меня? Прокатимся.
Путешествие на лодке вверх по течению на этот раз было не так утомительно. Управляли по очереди с Макаром Анисимовичем. Правда, большей частью рулил он, более привыкший к таким путешествиям. Три дня они без продыху сновали от реки к озеру и обратно: отбивали веревкой прямой путь для эстакады с желобом и означивая ленточками на деревьях выбранную трассу, где будет просека, по которой с реки к озеру потянут технику и оборудование, выбирали место для лагеря, замеряли глубины в реке для швартовки барж. К исходу третьего дня у Николая Анатольевича не осталось сил вовсе. Его полувоенные берцы, вроде, еще не старые, разодрались в носках на каменистых кручах и стали просить «каши». Макар Анисимович выглядел много бодрее, но чувствовалось, что и он изрядно устал. Плечи опущены, лицо угрюмое, и там, где раньше легко перепрыгивал с камня на камень, сейчас аккуратно пробирался, зачастую, не гнушаясь ползти на коленях.
Когда на исходе третьего дня на западе малиновое зарево заката сменилось светлой серой дымкой, когда опустились сумерки, да такие, что лица невозможно разобрать с близкого расстояния, лишь только силуэт на темно-сером фоне, Николай Анатольевич с Макаром Анисимовичем погрузились в лодку и отправились вниз по течению, не заводя мотора. Растворив в черноте последние сумеречные силуэты, безлунная ночь рассыпала по небу мириады звезд, почему-то тогда особенно крупных и ярких. Отчетливая белесая полоса Млечного пути наискось изгибалась коромыслом по небу, краями уходя за верхушки невидимых в ночи деревьев. Тьма, почти полнейшая. Только яркие звезды в небе, да их отражение в реке, такое же яркое и четкое, лишь иногда колеблемое небольшими водоворотиками на изгибах течения или всплеском рыбины. Это отражение звезд в воде и обозначало им путь в непроглядной тьме. Абсолютную, под стать ночи, тишину нарушал уже ставший привычным комариный зуд, да далекое ухание совы.
Поужинав при свете фонарика консервами «Завтрак туриста» с сухарями и запив это чаем из термоса, уже совсем остывшим с утра, они завалились на дно лодки, подложив под голову вещевые мешки, взгромоздив ноги на кормовую банку и вперились взглядами в это небесное великолепие. Спать не хотелось. У Николая Анатольевича на душе стало покойно, как никогда. Не лезли в голову никакие мысли. Неразрешенные дела и заботы, пусть их и были горы, куда-то исчезли. Лишь огромное, непостижимое звездное небо, в котором ты себя ощущаешь даже не песчинкой, а ничтожным атомом, сияло над ним, а также и под ним, в отражении воды.
Почти одновременно по небу чиркнули три звезды, образуя воображаемый треугольник. Через некоторое время прочертила еще одна. Ее полет длился более остальных. Может, даже, с секунду. Потом, немного спустя, еще одна сорвалась.
- Черт, не успел, - в полголоса проговорил Николай Анатольевич, не отрывая взгляда от неба. 
- Чего, не успел? – проворчал Макар Анисимович, размышлявший, наверное, о своем.
- Желание загадать. Звезда упала. Я не успел.
- Желание? А чего тебе желать?
- Как это, чего?
- У тебя, небось, все есть. Дом там, машина?
- Есть.
- Деньги…? Вижу, тоже есть. И жену, наверное, купил красивую?
- Почему это купил?
- Да я примечаю, как у вас, богатых. Девки ж не за вас выходят, а за ваши деньги. Видел я это все. Заезжают к нам такие. Круизы по реке устраивают. Чтобы поохотиться там, порыбачить. Жен иногда с собой берут. В позапрошлом годе останавливалась у нас компания. Двое бывшие райкомовцы, они в нашу артель еще в прежние времена, типа, с инспекциями ездили. Третьего не знаю. Бизнесмен какой-то. Все при женах. Так каждому из них под шестьдесят.  А бабы их все молодые, не более двадцати пяти. В дочки им годятся. Сидели у нас, то ружьями своими друг перед другом хвастали, то женами. Спрашивается, что, эти молодые бабы в их пузени огромные влюбились? А может, в их простатит с гипертонией? Нет. Они в денежки их влюбились. Вот и получается, купили себе жен.
- Эк удивил. Испокон так живем. Вспомни классиков. И раньше бабы не за мужиков, а за их деньги да титулы замуж выходили. Так что, ничто не изменилось.
- Твоя правда. Было.
- Однако, Анисич, жена у меня есть, - со вздохом сказал Николай Анатольевич. – Красивая. И я ее не покупал. Когда ей предложение делал она еще не знала, что за мной деньги водятся. Думала, я простой клерк.
- Дай Бог, коли так. Вон у нас Ремизов. Пока артель работала, он денежку в дом приносил. Жена его привечала. Когда артель накрылась, то и деньги у него закончились. И жена его закончилась. Ушла к торговцу с базара, какому-то татарину. В достатке они вместе были, а в нужде он один мыкался. Так-то жен покупать.
Николай Анатольевич ничего на это не ответил, лишь смотрел не отрываясь на эти необыкновенные звезды и ждал очередную сорвавшуюся.
- Я не о том хотел тебя спросить, - сказал Макар Анисимович после недолгой паузы. – Зачем тебе все это?
- Что, это?
- Никак не возьму в толк. Ты человек не бедный. Тех денег, что сюда уже вбухал, хватило бы всей нашей артели до конца жизни. Тебе что, все мало? Притащился в нашу глухомань, ползаешь со мной тут по утесам без продыху. Не пойму, ради чего? Дом себе еще построишь? Ну…, еще один?  Так жить сразу в нескольких домах как-то несподручно. Машину самую лучшую…? Чтобы повыпендриваться. Так всегда найдется другой, у кого машина лучше. Зачем тебе все это? Зачем ты здесь надрываешься?
Николай Анатольевич задумался. В самом деле, зачем...? Как объяснить, что в том мире, где живет, человека привечают только по одному достоинству, по количеству нулей в его капитале. Что каждый лишний нолик, это новая ступень в иерархии. Чтобы остаться, хотя бы на ступени, на которую уже взобрался, надо вертеться как белка в колесе. Иначе другие, снизу, более энергичные и амбициозные, незамедлительно займут твое место и свергнут с достигнутых высот. Как объяснить, что от твоих дел существуют и обеспечивают свои семьи еще с пара сотен человек, и твой успех или неудача прямым образом касается их? Трудно и, наверное, невозможно это объяснить. Поэтому отделался шуткой.
- Детство в жопе заиграло. Это как в книге «Остров сокровищ». Разузнал про клад и вздумал его достать.
- Когда детство в заднице играет, берут совочек с ведерком и в песочнице ямки делают. А ты экскаватор с самосвалами подогнал и огромный котлован роешь.
- Вот такое у меня трудное детство.
- Ладно. Хочешь поиграться – играйся, твое дело. Хоть мужикам нашим на год работу дал. И то, слава Богу.
- Если серьезно, Анисич, как узнал, что в этом озере лежит такое богатство без дела, сразу засвербило. Думаю, чего добру пропадать, когда его можно в дело пустить. Я недавно был в Австрии. Там в одной фирме из дерева, что ваша артель когда-то добывала, до сих пор паркет и мебель делают, а потом это нам же и продают.
- Так-таки, от нашей артели?
- Думаю, да. Там их старший мастер в разговоре ваше Ворошилово упомянул. Так вот, тогда я подумал: «Что, мы их дурнее?» Я тебе говорил, у меня есть цех деревообработки. Хочу делать паркет из нашего же леса. А то, знаешь, в моем кругу сколько королей развелось…! Тьма. Один – банановый король. Другой – вино-водочный. Третий – какой-нибудь шинный или конфетный. Правда, по нашим меркам я не король, а так, что-то вроде герцога по транспорту. Но эти все королевства мираж, пшик один. Бананы не выращивают, шины не делают, конфеты не производят, даже водку, и ту… Они монополизировали рынок и умеют лишь одно, купи-продай. Мне же хочется производить. Чтобы из ничего делать что-то, что нужно людям. Думаю, когда раскручу производство паркета, сюда вернусь снова, чтобы вырубку наладить. Чтобы опять бревна в озере затапливать. Чтобы и нашим внукам досталось.   
- Ладно сказываешь. Сам то, веришь ли во все это?
- Хотелось бы верить. Как без того? Надеюсь, получится.
- Дай Бог, коли получится.
Разговор прекратился. Они молча лежали на дне лодки, уставившись в небо. Ловили моменты падения звезд. Может, даже, успевали загадывать желание, но о чем они загадывали, никто так и не узнал. А, река несла их по течению под сиянием необычайно ярких звезд сверху и таких же снизу, отраженных водой.
Звезды становились все крупнее и ближе. Николай Анатольевич встал, огляделся. Анисича рядом не было. Он был в лодке один, окруженный со всех сторон ослепительно яркими россыпями замысловатых созвездий. Внезапно, впереди по течению, метрах в пяти, отражение звезд в воде исчезло. Искрящаяся вода с нарастающим шумом проваливалась водопадом в бездну. Он не успел и вздохнуть, как лодка резко завалилась носом вниз и опрокинулась, увлекая его. Некоторое время летел куда-то во мрак между искрящихся струй водопада и сжавшееся в размер грецкого ореха сердце, выдавало глухие, редкие стуки, от которых, казалось, волосы седели. Потом плюх в воду между валунов. В кромешной тьме он не видел этих камней, но чувствовал, они совсем рядом, в нескольких сантиметрах. Упал бы чуть левее или правее, тогда все… В лучшем случае калека. Вынырнуть не получалось. Мощные потоки водопада прибивали его ко дну меж камней, не давая всплыть. Воздуха не хватало. Легкие уже стали больно спазмировать, требуя хоть глотка. Сознание помутилось. Собрав последние силы, нащупав камень, уперся в него двумя ногами и оттолкнулся в сторону от прижимающего ко дну потока водопада. И это помогло. Его голова выскочила на поверхность среди бурлящих вод, давая возможность глотнуть живительный воздух. Не успел опомниться, как его подхватил стремительный поток бурной реки, увлекая вниз. Крутило и вертело словно щепку и сопротивляться этому невозможно. Бился о камни, переваливался через пороги, больно волочился телом по дну. Постепенно приноровился к этой бурной реке, стал уворачиваться от каменных глыб, ловко миновать пороги и дно уже не так саднило тело. Да и бурный норов реки поутих. Но его все несло и несло бесконечно куда-то вниз в еще более черный, чем эта ночь, туман.  Стремительно приближающаяся стена клубящегося тумана его манила и одновременно пугала своей непроглядностью. На отчетливо видимой границе этого смоляного тумана он вскрикнул и … проснулся.
Небо на востоке заалело. Звезды уже почти исчезли. Остались только несколько, особенно ярких. Макар Анисимович толкал его в бок.
- Э! Анатолич, чего расшумелся? Сон поганый приснился, что ли?
- Да, сон, - пробормотал Николай Анатольевич, безумно крутя головой по сторонам и с огромной радостью осознавая, что это был сон. Всего лишь сон. Но, черт возьми, какой яркий и реальный!
На следующий день Николай Анатольевич очень довольный проделанной артельщиками работой покинул Ворошилово с длинным списком нужного оборудования и материалов и отправился в Архангельск. Теперь у него осталась только одно неразрешенное дело. Договориться с руководством далекого северного порта об обработке его груза.
Почти неделю мотался в Архангельске, в совершенно не незнакомом городе, чтобы закупить все по списку. Быстрее было бы доехать до Калининграда, там все купить и отправить машиной сюда. С горем пополам закупившись, зафрахтовал тот же траулер, все еще простаивавший в порту в ожидании осенней путины, погрузил на него груз, и вместе с ним отправился в плавание к порту на берегу студеного моря Ледовитого океана. Ему надо было лично договориться об организации погрузки бревен на суда и отправки их к месту назначения в следующем году.
Моряк из Николая Анатольевича вышел неважный. За пять дней ходу при совсем небольшой качке длинных пологих волн, он, казалось, оставил за бортом все свои внутренности, блюя беспрестанно. Морская болезнь отпустила только на пятый день, когда в дымке на горизонте возник маяк на черной глыбе скалы.
В порту его ждали. Начальник, Игнат Иванович, которого за глаза называли Морж, встретил Николая Анатольевича со всем радушием, на которое способен. Еще бы! За месяц до этого он несколько раз докладывал по радио в диспетчерскую Архангельска о состоянии причалов, кранов и портового оборудования на предмет обработки пары десятков тысяч кубометров леса. И вот, появился тот, кому это все было нужно. За последние несколько лет Николай Анатольевич стал единственным заказчиком в этом порту, поэтому Морж готов был перед ним хоть в присядку плясать, лишь бы не упустить клиента, лишь бы порт хоть ненадолго ожил.
Увиденное в порту Николая Анатольевича удовлетворило. Все портовое оборудование находилось в исправном состоянии, готовое в любой момент начать обработку судов. Четыре речных буксира стояли на берегу на консервации и, по словам Моржа, приведение их в рабочее состояние займет не более недели. Основной причал мог принять суда до десяти тысяч тонн водоизмещением. Лишь только персонала не хватало: грузчиков, крановщиков, стивидоров, такелажников, экипажей буксиров и других. Но это не беда. Морж вызвался сам завербовать этих специалистов на сезон. Заключили договор на буксировку по реке барж с лесом и договор на обработку в порту этого груза. Загашник Николая Анатольевича облегчился на очередные три четверти миллиона зелененьких.
Обратный путь на траулере Николай Анатольевич проделал уже как бывалый моряк. Его мутило лишь иногда, но и волнение моря выдалось много сильнее. Он по нескольку раз в день поднимался из каюты в рубку и с каким-то восторгом в душе наблюдал, как нос траулера зарывается в очередную волну, вспенивая ее и рассыпая тучи мелких брызг. Он так свыкся с качкой, что сойдя на берег, чувствовал себя не совсем уютно на твердой, не уходящей из-под ног земле.
До завершающей стадии операции по добыче и реализации сокровищ осталось предпринять совсем немного. Как, впрочем, и денег осталось немного. Подготовительные работы почти полностью выпотрошили его кубышку. В запланированный бюджет уже явно не вписывался. Средств совсем не осталось. Надо было срочно где-то их доставать. Этим Николай Анатольевич и занялся по приезде, заодно наводя порядок в своих фирмах, в расслабившемся в его отсутствие трудовом коллективе.
Четыре месяца, до Нового года, он носился как угорелый в поисках денег. Распродал непрофильные активы в виде участков земли под застройку, выбил авансовые платежи под будущие перевозки, перетряс всех своих должников, и, даже, заложил банку квартиру, где они жили со Светланой до переезда в особняк. Все равно не хватало. Еще надо было где-то достать, минимум, тысяч четыреста, а лучше – шестьсот, чтобы быть полностью уверенным.
Тут, как назло, в конце года, пришла пора платить за крышу. Да, у Николая Анатольевича была «крыша». Она досталась ему еще с лихих девяностых. Правда, это уже были не стриженные под полубокс мальчики в кожаных куртках с накаченными шеями и с отсутствием во взгляде какого-либо намека на интеллект. То были вполне респектабельные люди в строгих костюмах, представлявших интересы одного человека, Игоря Ивановича Брюнера. В девяносто пятом Игорь Иванович, а тогда еще просто Брюнер, предложил свое покровительство и защиту бизнесу Николая Анатольевича. Пришлось соглашаться. Как тут не согласиться, когда прежний твой покровитель Чипа, вдруг, скоропостижно скончался от желудочных коликов, вызванных непомерным потреблением шашлыка с пивом, да изрядной порции картечи в живот? Подпав под крышу Брюнера, Николай Анатольевич нисколько не пожалел об этом. В отличие от других собратьев по ремеслу, Брюнер вел свои дела с умом и осторожностью. Он наладил контакты с милицией, прокуратурой, судами, налоговой, таможней, не говоря уже о СЭС, пожарных и прочих. Поэтому, если и возникали какие проблемы с этими органами, Брюнер быстренько разруливал ситуацию. Это оказалось выгодно. Ведь теперь не надо было прикармливать регулярными подарками должностных лиц. А тогда они плодились как тараканы. Достаточно делать регулярные посильные взносы, и проблем с проверяющими органами не возникало. Со временем Брюнер стал вполне легальным и уважаемым бизнесменом. Но выплаты за его услуги не прекратились. Делались они уже под видом оплаты консультационных услуг и добровольных пожертвований в его фонд. При желании можно было бы отказаться от этих платежей. Случались такие прецеденты. Однако, к таким бедолагам вскоре с завидным постоянством стали наведываться различные проверки, отбиться от которых было куда более накладно, чем оплачивать «консультации» Игоря Ивановича.
Да, за крышу надо платить, но денег для этого не было. Пришлось идти на поклон, дабы договариваться об отсрочке. До светлых очей Брюнера его не допустили. По такой мелочи принимал Слыч, заместитель Игоря Ивановича. Слыч, а в миру Салычев Виталий Витальевич, ведал у Брюнера финансовыми обязательствами или, попросту, выбиванием долгов. Он назначил Николаю Анатольевичу встречу в ресторане, в центре города, хозяином которого являлся сам Брюнер. Во внешности Слыча не было и намека на какой-нибудь криминал. Неизменно в черном костюме, белой рубашке с галстуком, невысокий, худощавый, всегда вежливо улыбающийся и больше слушающий, чем говорящий, тем не менее, Слыч заставлял внутренне напрягаться в своем присутствии. Может потому, что взгляд колючий, прям сверлящий. Может потому, что прихрамывал на правую ногу, аки пират. Во всяком случае, Николай Анатольевич с беспокойством ждал встречи с ним для передачи очередного взноса и ощущал большое облегчение, когда эти встречи заканчивались.
Слыч в одиночестве сидел за угловым столиком просторной залы ресторана и неспешно черпал ложкой манную кашу. Ответив на приветствие кивком головы, он не прервал своего позднего завтрака.
- У меня возникли временные затруднения с деньгами, - без лишних предисловий начал Николай Анатольевич, присаживаясь напротив Слыча. – Хотел бы попросить отсрочку.
Слыч никак на это не отреагировал и продолжал аккуратно, чтобы не обжечься, губами соскабливать с ложки кашу.
- Я начал крупный проект. Он требует всех моих средств, - продолжил Николай Анатольевич. – После реализации проекта все отдам.
- Что за проект?
- Это связано с лесом.
- Вы меняете сферу деятельности?
- Нет, но у меня есть деревообрабатывающий цех. Хочу раскрутить это дело.
- Это хорошо. До какого? – спросил Слыч, зачерпывая кашу.
- Что, до какого?
- Отсрочку просите.
- До ноября следующего года.
- Точнее.
- До… До двадцатого ноября. Я гарантирую, все выплачу…
Слыч прервал его жестом, поднял голову, кольнул взглядом и опять склонился над своей тарелкой.
- Завтра, в это же время принесете всю сумму.
- Ну…, поймите! Я никогда не просил! Мне сейчас крайне нужна…
- Завтра! - перебил его Слыч, слегка повысив голос. – Завтра мы поговорим об этом. До свидания Николай Анатольевич.
Николай Анатольевич вскипел от негодования и готов был вспылить. Однако, сдержался. Сжав губы и в бессилии кулаки, он встал, кивнул головой на прощание, вышел.
«Минус сотка, - с горечью подумал Николай Анатольевич, усаживаясь в машину. –Чертов проглот. Ну что ему стоило? Ведь всегда платил аккуратно!»
Оставить свои компании в свое отсутствие без покровительства Брюнера?  Николай Анатольевич не был таким идиотом. Поэтому на следующий день он опять появился в ресторане у столика Слыча. Тот, как будто и не уходил. Сидел на том же месте, в том же костюме и также неспешно откушивал манную кашу.
- Вот, - сказал Николай Анатольевич, выложив на стол тщательно упакованный в бумагу брусок. – Здесь все.
Слыч мельком глянул на деньги и кивком головы предложил сеть за стол. Не отрываясь от своей каши, он свободной рукой открыл лежащую на столе папку, положил сверху брусок денег, и все это пододвинул к Николаю Анатольевичу. В папке были два экземпляра договора займа, подписанные только одной стороной. Текст договора гласил, что он, Окопов Николай Анатольевич, берет в долг у Брюнера Игоря Ивановича эквивалент ста тысяч долларов, что составляет два миллиона девятьсот тридцать девять тысяч рублей по курсу на день выдачи, что указанную сумму он обязуется вернуть до двадцать пятого ноября две тысячи четвертого года. За пользование денежными средствами заемщик уплачивает два процента за каждый месяц. Да, хитро придумано. Отсрочку, которую просил, ему предоставили, но уже под видом займа. Ведь, если у него пойдет что-то не так и он захочет соскочить с протекции Брюнера, тот не сможет в легальном порядке требовать неуплаченных денег за свое покровительство. А так… Заём… Он и в Африке заём. Никак не отвертишься.
Пока Николай Анатольевич изучал бумаги, Слыч доскреб кашу и отодвинул тарелку в сторону.
- Николай Анатольевич, у вас со взносами никогда проблем не было, - сказал он вытирая салфеткой губы. – Поэтому мы готовы пойти на встречу. Отсрочку даем в такой форме.
- Но, два процента в месяц?!
- Это не много. Впрочем, я вас не неволю. Хотите, обращайтесь в банк.
В банк! В том то и дело, что в банк Николай Анатольевич и не хотел, да и не мог обратиться. Потребуют залог. Кроме бизнеса и их со Светланкой дома, закладывать уже больше нечего. Закладывать свой бизнес и дом? Так рисковать он не мог. Ведь в случае, если его авантюра с лесом по какой-то причине потерпит фиаско, и он прогорит на этом деле, то именно бизнес поможет остаться на плаву и им со Светланой будет где жить не бедствуя. Так что, деваться некуда, приходилось соглашаться на условия Слыча.
Николай Анатольевич еще раз внимательно прочитал договор, вписал в специально отведенном месте, что всю сумму займа получил полностью и поставил подпись в двух местах. Молча передал Слычу один экземпляр. Второй – вместе с деньгами убрал в портфель.
- Мы всегда рады помочь, - сказал Слыч с легким подобием улыбки принимая подписанную бумагу. -  Не в наших интересах, чтобы у вас были проблемы с бизнесом. Наоборот. Сами понимаете!
- Понимаю, - мрачно ответил Николай Анатольевич. – Я буду отсутствовать по делам с февраля по ноябрь. Если что, может ли мой зам напрямую обратиться к вам за помощью?
- Разумеется, Николай Анатольевич. В случае любой проверки или проблем на таможне, обязательно пусть обращается. Только предупредите, если попадутся на контрабанде или на откровенном криминале, то это не к нам. И внутренними разборками в фирмах мы тоже не занимаемся. Мы можем, конечно, но за отдельную плату. Это я так, чтобы понапрасну не беспокоили.
- Да, предупрежу. До свидания Виталий Витальевич.
- До свидания, Николай Анатольевич. Удачи вам в делах.
- Благодарю.
Не самое приятное оказаться в должниках у Брюнера. Но выхода другого не было. В той глухомани, куда он отправится, денег не достать. Если ему не хватит хоть одной сотенной бумажки чтобы окончательно расплатиться, то из-за этого может полететь к чертям весь проект, все его усилия и траты. Одно утешало. Двадцать три миллиона пятьсот восемьдесят тысяч евро он получит от Клюге тут же, по доставке груза. Так что, грабительские проценты Брюнера он как-нибудь переживет. Вот где бы достать еще пятьсот тысяч…? Придется побираться, просить у кого-нибудь в долг.

Новый две тысячи четвертый год они со Светланкой встретили в том самом домике на берегу моря. Правда, она хотела отметить на вечеринке, куда ее недавние знакомые настоятельно зазывали их вдвоем, где в кругу местной элиты предполагалось совместить и встречу Нового года, и открытие фешенебельного клуба. Но он придумал лучше. Отметить так же и там же, что и четыре года назад, когда у них впервые все случилось. Ведь вскоре предстояло расстаться на целых восемь месяцев. Поэтому перед отъездом хотелось освежить романтические воспоминания, чтобы они согревали обоих во время разлуки.
И опять, как и четыре года назад: уютный домик, наряженная елка во дворе, камин, шампанское, бой курантов, прогулка к морю под новогодней луной, внезапные объятия на берегу и спешное возвращение с разбрасыванием одежды. Правда, на сей раз у Светланы были эти дни, что, впрочем, не помешало их интимной близости. Не такой, как в первый раз, но не менее приятной, а, может, даже и более. Потом он также, как и тогда, уснул и проснулся посреди ночи от всхлипываний. Она, как и тогда, сидела в лунном свете к нему спиной и почти беззвучно плакала. И он понимал, от чего. И сейчас на него накатили ответные слезы в предчувствии скорой и долгой разлуки. Накатили да так, что, вдруг, возникло желание никуда не ехать, бросить все к чертям: и потраченные деньги, и эти чертовы бревна. Но вспомнил Макара Анисимовича, его артельщиков, что те его ждут, надеются, и соблазнительные мысли оставили.
Светлана подарила ему на Новый Год перчатки, кожаные с мехом внутри. Очень теплые. Это чтобы он там не отморозил руки. А он, так как планировал отбыть за три дня до ее дня рождения, решил совместить в своем подарке две даты. Несмотря на острую нехватку денег, разорился-таки на двенадцать тысяч зеленых и подарил Светланке элегантные часики от Картье розового золота с бриллиантами.
Кто сказал, что зимние месяцы тянутся бесконечно долго? В бешенной суете подготовки к отъезду, наведения порядка на работе, поисках недостающих денег, январь и половина февраля промелькнули еще менее заметно, чем отпуск в июле на побережье. И все это в постоянном цейтноте.
С трудом наскреб четыреста штук, назанимав у знакомых. Из них семьдесят – занял у старинного друга его отца, а по совместительству еще и его крестного, Михаила Исааковича Плотницкого. Тот, откровенно говоря, не горел желанием ссужать. Но памятуя, что он был, хоть и крестным, но все-таки папой, а также, что его крестник помог ему когда-то раскрутить бизнес, магазинчик автозапчастей, Михаил Исаакович откупорил-таки свою кубышку. Обещанные десять процентов сверху этому весьма поспособствовали.
Оставалось раздобыть еще хотя бы тысяч двести. Тут то он и пожалел, что угрохал уйму денег на строительство их со Светланкой дома. Как бы эти деньги его выручили сейчас! Ну, поютились бы они с женой в четырехкомнатной квартире в центре. Ну, как-нибудь перекантовались в ста тридцати метрах. Зато не было бы сейчас таких проблем. А по завершении его проекта с бревнами можно было бы отгрохать дом в два раза больше и в лучшем месте. Однако, сослагательные сожаления ничего не могли вернуть обратно. Приходилось довольствоваться тем, что есть, вернее, чего нет. А именно, денег. От отсутствия оных Николай Анатольевич уже совсем отвык.
В начале февраля, наконец-то, пришла настоящая зима. Двадцатиградусным морозом, довольно сильным для этих мест, сковало январскую слякоть и обильно засыпало снегом. Вечером, в одну из таких морозных метелей, Светланкина Бэхуля (как она ласково называла свою БМВ), заглохла посреди дороги. Летнюю соляру прихватило морозом. Не желая оставлять свою машину одиноко стоять под метелью, она целый час на морозе дожидалась эвакуатора. В норковой легкой шубейке, без шарфа, шапки и в тоненьких кожаных перчатках, от которых в мороз пальцам еще холоднее чем без них, она подхватила воспаление легких. Теперь он вынужден был еще и сидеть у постели больной жены, что, отнюдь, не способствовало продвижению дел. Три дня она провела в горячке. Иногда бредила, металась по кровати, выкрикивая: «Душно, душно мне…! Тоска…! Я так устала…! Надоело…! Танцевать…! Хочу танцевать…! Ненавижу…!» Несмотря на то, что у ее постели постоянно дежурила медсестра, все эти дни он был рядом практически без сна, лишь иногда выходя из комнаты, чтобы сделать телефонный звонок. Он даже хотел отложить на месяц свой отъезд, но на четвертый день кризис миновал. Ей стало легче. Врачи делали благоприятный прогноз. Она, хоть еще и очень слабенькая, стала потихоньку вставать с постели и, даже, готовить что-то на кухне, а он опять вернулся к своим делам, которых за неделю до отъезда накопилась уйма.
Ночь перед отъездом они долго лежали молча в кровати с подсветкой включенного телевизора, совершенно не вникая, что там показывают. Каждый думал о своем. Она в теплом халате с накинутым капюшоном свернулась калачиком под одеялом и из-под полуоткрытых глаз поглядывала на него. Ее немного знобило. А он уставился в потолок, вытянувшись поверх одеяла, закинув руки за голову. Ему, вдруг, почудилось, что эта ночь у них последняя и от этого стало еще тоскливее. Потом он повернулся к Светлане, обнял и прижал к себе.
- Завтра ты уезжаешь, - пролепетала она, также прижимаясь к нему. – Я останусь одна.
Ее слезы редкими горячими каплями вонзались ему в плечо. Сердце сжалось. Как он может так уехать, оставив больную жену, такую хрупкую и беззащитную? Он резко сел, подобрал ноги и обхватил голову руками, уперев локти в колени. Его терзали сомнения. Он взвешивал все за и против завтрашнего отъезда. Когда, в конце концов, «против» пересилило и он собирался уже сообщить об этом Светлане, она сказала ему сквозь слезы:
- Нет, ты не смотри на меня, езжай. Я знаю, это тебе… это нам нужно. Если сейчас не поедешь, потом никогда не сможешь простить этого ни себе, ни мне. Езжай, я справлюсь!
Он опять обнял ее и принялся целовать в мокрые щеки.
- Я, наверное, еще приеду через пару месяцев на несколько дней. Нужно будет решить кой-какие финансовые дела.
- Да…!? Хорошо бы. Приезжай!
- А медведи там есть? – через некоторое время спросила она ни с того, ни с сего.
- Медведи?… Какие там медведи…!? Ну… Есть такие маленькие пушистые. Медвежата. Очень симпатичные.
- Ты меня обманываешь, - капризно пробурчала она.
- Ну что ты, не волнуйся! Там телефона нет и писем не послать, но я купил радиостанцию. Буду слать радиограммы, а ты отвечай по обратному адресу. Хорошо?
- Угу, - тихо ответила Светлана.
Ее слезы просохли. Она прижалась к нему, а он еще долго смотрел в окно на крупные белые хлопья снега на фоне размытого света уличных фонарей. «Какой снегопад! - думал он. – Может, завтра рейс отменят?» От этой мысли стало легче. Почти до утра не спал, ворочался, думал о несчастной Светлане.
Наутро Светлана приготовила ему завтрак сама. Она чувствовала себя много лучше, но недостаточно, чтобы проводить его в аэропорт. Тягостным было то утро. Встав с постели, они не сказали друг другу и слова. Он молча еще раз проверил вещи, сложенные еще накануне, а она также молча возилась на кухне. Лишь только перед тем, как сесть за стол, он крепко обнял ее и расцеловал в губы, щеки, шею. Хоть и не хотелось нарушать их последние минуты перед расставанием какими-нибудь глупыми и никчемными разговорами, он, после того как доел лазанью, все-таки спросил:
- Ты меня извини, я вчера случайно услышал твой разговор с Галей.
Светлана поставила на стол стакан с клюквенным морсом и внимательно посмотрела на него.
- У тебя в салоне в последнее время был ажиотаж?
- Да, - ответила она. - Как холода начались, размели почти все шубы. Тридцать восемь штук за прошлую неделю продали.
- И, на много?
Светлана немного задумалась.
- Галка сказала, на миллион двести.
- Деньги в банк сдавали?
- Н… Нет, - несколько нерешительно ответила она. – Кто ж без меня сдаст?
- Значит, они у тебя там, в сейфе?
- Ну… да.
- Светик, мне неудобно тебя просить, но могла бы ты отдать эти деньги мне? Я всей нужной суммы так и не достал. А там они мне очень понадобятся.
Светлана опять внимательно посмотрела на него.
- А… на что я закупаться буду?
- Из-за этого не волнуйся. Через две недели, в начале марта, должны поступить деньги от арендаторов и за последние перевозки расплатятся. Я дам указание Игорю Анатольевичу. Он выплатит тебе сколько надо.
Видимо, у Светланы болела голова, так как она прижала средние пальцы к вискам и стала массировать их.
- Хорошо, бери, - она положила руки на стол. -  Во сколько ты выезжаешь?
- Михалыч приедет за мной без пятнадцати десять.
- Галка открывает салон в десять. Я ей позвоню.
- Спасибо, родная, ты меня очень выручаешь!
Светлана стояла у входной двери, закутанная в теплый халат, и отводила глаза в сторону. Ее губы уже подрагивали.
- Присядем на дорожку, - сказал он, усаживаясь на пуф.
Светлана присела на корточки. Ее рот все более и более кривился от подкатывающих рыданий. Не в силах смотреть на это, он резко встал, притянул к себе жену, крепко обнял ее и поцеловал в лоб.
- Прощай! Прощай, родная! Потерпи немного. Все будет хорошо. Я вернусь.
С этими словами он отпустил ее, взял свои вещи и, больше не оглядываясь, вышел из дома. Пока шел до калитки, утопая по колено в снегу, он чувствовал на себе ее взгляд сквозь приоткрытую дверь.
Выпавший обильный снег парализовал город. Машин мало, а если которые и выезжали, то те безнадежно буксовали в глубоких сугробах. Впрочем, полноприводному внедорожнику Николая Анатольевича обрушившееся ненастье нипочем. Разбрасывая по сторонам снежные брызги, паркетный внедорожник легко проносился мимо застрявших своих собратьев, не столь проходимых. К Светланкиному меховому салону с легкомысленным названием «Пушистик-Элит» он подъехал ровно в десять. Дверь была заперта, а девственная пелерина снега на крыльце говорила о том, что здесь сегодня еще никого не было. Тем временем, до окончания регистрации на рейс оставалось чуть более полутора часов. Самое отвратительное, у Гали не было мобильника. Прошло десять, потом еще пять минут. Никого. Наконец, в двадцать минут одиннадцатого появилась Галя.
Галину, школьную подругу Светланы, он знал давно, еще со свадьбы. Свидетельница. В прошлом году, летом, Галина закончила филологический факультет. Работу по специальности найти не могла, поэтому с огромной радостью согласилась на предложение Светланы стать ее заместителем в открываемом меховом салоне.
Галина осторожно поднялась по ступеням, оставляя в снегу глубокие следы, и ножкой аккуратно стала раздвигать снег, чтобы можно было открыть дверь. Николай Анатольевич выскочил из машины и в несколько прыжков оказался рядом.
- Галя, не возись! Быстрей открывай! – чуть ли не рявкнул он у нее за спиной.
От неожиданности та вскрикнула, выронила сумочку и, схватившись за сердце, медленно обернулось. Милое личико с округлыми щечками, с маленьким носиком и выразительными, тщательно подведенными глазами, было перекошено от страха. Этот страх не прошел даже тогда, когда она его узнала.
- Галя, прости, что напугал, - быстро заговорил он. – Живо открывай магазин.! У меня самолет.
Галя не сразу спохватилась. Она еще некоторое время стояла с вытаращенными глазами.
- Галя…! Галя, быстрее!
Она поспешно подняла сумку, суетливо обшарила ее в поисках ключей и, наконец, открыла дверь. Оказавшись внутри, он ринулся в кабинет Светланы, оставляя на полу снежные следы. Галя, отключив сигнализацию, поспешила за ним.
- Где ключи? – спросил он.
- Ка… Какие ключи? – лицо Гали опять сделалось испуганным.
- От сейфа.
- А за… за… Зачем вам?
- Мне надо забрать всю выручку за последние дни.
- Да!? А Светлана Владимировна в курсе?
- В курсе. В курсе. Позвони ей!
Галина спешно подошла к телефону и набрала номер, потом сбросила и еще раз набрала, потом еще.
- Занято, - растерянно проговорила она, набирая еще раз.
После пятой такой попытки Николай Анатольевич не выдержал.
- Это не занято. Скорее всего линия повреждена. Снегопад. Когда ехал сюда, много обрывов видел.
Он со своего телефона набрал номер мобильника Светланы. В трубке сообщили, что вызов не может быть установлен, абонент блокирован оператором.
- Черт, у нее, наверное, деньги на телефоне закончились.
Галка тоже набрала номер мобильника Светланы. Результат тот же.
- И что теперь делать? – спросила она.
- Открой сейф! Просто открой сейф.
- А… А я…! Я дома ключи забыла! – выпалила она и сильно покраснела. Сразу было видно, что врет.
- Код хоть не забыла? – с усмешкой спросил Николай Анатольевич, доставая из кармана связку ключей и укоризненно качая головой.
- Нет, - она еще более смутилась.
- Диктуй!
Галина продиктовала комбинацию.
- О, даже код не сменили! – обрадовался Николай Анатольевич. – Этот сейф у меня раньше в кабинете стоял. Я его Светланке отдал, когда салон открывали. С ним два комплекта ключей передал, а эти че-то поленился снимать. Видишь, пригодились!
В сейфе, на полке, аккуратно составлены пачки денег в отдельные столбцы по достоинству. Николай Анатольевич не стал брать все, а извлек и выложил на стол только пачки с тысячными и пятисотрублевыми банкнотами. Всего их было на миллион сто двадцать тысяч. Хотел уже закрыть сейф, но его разобрало простое любопытство: «А что в другом сейфе?». Дело в том, что сейф непростой. Внутри него встроен еще один сейф, хотя и маленький, но со столь же серьезными замком и дверцей. Он нужен, чтобы основным сейфом могли пользоваться несколько человек, а внутренним – только один, его хозяин. Ключ от внутреннего сейфика у него также остался на связке, и он надеялся, что код замка не поменяли. Так оно и вышло. Дверца открылась.
Николай Анатольевич даже отшатнулся. Почти все пространство внутреннего сейфика было заполнено зеленоватыми пачками долларов. Он некоторое время недоуменно смотрел на них, потом - на Галю. Румянец на ее щеках сменился бледностью, как у покойника, глаза еще больше расширились.
- Что это? - спросил он в растерянности.
- Я нез… Я… Нез… Не знаю, - пролепетала она заикаясь.
- Галя, чьи это деньги? Только не ври! У тебя это совсем не получается.
- Светланы Владимировны.
- Светины…? Откуда?
- Выручка, - к Гале опять стал возвращаться румянец.
- Странно, - сказал он, извлекая пачки на стол. – Откуда это могло появиться? Игорь Антонович, вроде, всегда проверяет кассу. Излишков, не должно… Странно.
Достав все деньги, он хлопнул ладонью по столу и в сердцах произнес: «Черт, и не позвонить!»
Всего в сейфике оказалось девятнадцать пачек стодолларовых бумажек, шесть – пятидесятидолларовых и одиннадцать двадцаток.
- Двести сорок две тысячи, - произнес он и улыбнулся. – Столько мне как раз и не хватало! Уж коли это выручка, то я ее забираю. Светлана разрешила.
С этими словами он взял лежавший под стулом пакет, вытряхнул из него пару туфлей и стал быстро складывать туда деньги.
- Стойте! – вдруг вскрикнула Галя с неизвестно откуда взявшейся решительностью. – А расписка!?
- Галя, что ты? Какая расписка?
Она подскочила к столу и накрыла еще не убранные деньги двумя руками.
- Я за это отвечаю перед Светланой Владимировной, а не перед вами. Так что, напишите мне расписку, что взяли деньги!
Это было сказано так, что не оставалось никаких сомнений, что даже если к ее виску приставить пистолет или же поднести горящий факел к сложенным под ее ногами связкам хвороста, то она все равно не изменит своего намерения. Вступать в пререкания времени не было. Кроме того, он прекрасно осознавал, что, по сути, Галя права. Она отвечает за эти деньги и должна иметь документ, объясняющий их отсутствие.
- Хорошо. Что писать?
- Расписку, сколько денег взяли.
Николай Анатольевич сел за стол и стал быстро писать.
- Галя, какая твоя фамилия? – спросил он, не отрываясь от листка.
- Моя? Зачем?
- Как, зачем? Мне ж надо указать, у кого взял.
- Вы не у меня взяли. Вы взяли в салоне у Светланы Владимировны, - с достоинством проговорила она.
- Что, так и писать?
- Так и пишите.
Николай Анатольевич дописал расписку, поставил внизу размашистую подпись и передал Гале.
- Взял в меховом салоне «Пушистик-Элит» у Окоповой Светланы Владимировны миллион сто двадцать тысяч рублей и двести сорок две тысячи долларов, - читала вслух Галина с середины. – Дату забыли поставить.
Он добавил дату.
- Теперь все?
- Да, - Галина сложила пополам расписку и убрала ее в сейф, который сама же закрыла, вернув Николаю Анатольевичу ключи.
Он быстренько сгреб оставшиеся на столе деньги в пакет и выскочил из салона, позабыв попрощаться.
По дороге в аэропорт, а потом еще и в самолете он долго думал о происхождении этих загадочных долларов. Но какого-нибудь вразумительного объяснения не нашел. В путанице мыслей об этом уже стали возникать совсем уж фантастические гипотезы типа: случайно нашла на улице сумочку, набитую пачками; получила наследство от загадочных австралийских родственников; или в закупленной партии шуб, вдруг, оказалась одна необычайно ценного и редкого меха и кто-то купил ее за очень и очень большие деньги. В чехарде догадок, непонятно откуда всплыло слово «занавески» и засело в голове, перебивая другие мысли. При чем тут «занавески»? Какие такие «занавески»?
Еще он размышлял о том, что, фактически, вытащил эти деньги без спросу. А, вдруг, они нужны были Светлане для чего-нибудь очень важного? Однако твердая уверенность, что сейчас у них с женой ничего более важного, чем то, что он сейчас делает, быть не может, несколько сгладило это сомнение. Правда, он так и не сказал Светланке истинной цели своей поездки. Рано было еще. Не хотелось ему, чтобы во время его отсутствия, при досужих разговорах она невзначай не ляпнула, что мой де, бревнышки заветные в глухомань отправился добывать. Он ей сказал только, что замутил новый бизнес с лесом и уезжает для организации бесперебойного трафика по его доставке. И опять в голове мелькнуло слово «занавески».
Он пытался вспомнить, упоминал ли он Светлане, что ему недостает денег. Вспоминал, вспоминал, да так и не вспомнил. Вроде, не говорил такого! Точно, не говорил! Ведь если бы говорил, то она, непременно, дала бы ему эти деньги, в которых так нуждался. И опять какие-то непонятные «занавески» лезли в голову.
В конце концов, устав от головоломки, он решил, что эти нечаянные деньги ему сейчас как нельзя кстати, а их происхождение он выяснит у Светланы по возвращении. Наверняка, им будет какое-то разумное объяснение. Вот только регулярно всплывающее в мозгу слово «занавески» ни с чем и никак не ассоциировалось и непонятно зачем вклинивалось в мозг.
В Ворошилово все готово. Его уже поджидали. Это Николай Анатольевич увидел еще с вертолета, когда тот делал полукруг перед посадкой. На ледовом панцире реки, занесенной снегом, стояли два трактора. Оба впряженные в поезда. Один - из пары теплушек свежеструганного бруса на полозьях-волокушах. Другой – из двух контейнеров на таких же полозьях. Встречать вертолет высыпало с полтора десятка человек и три собаки, все отчетливо видимые на фоне ослепительно белого снега.
- Ну, наконец-то! – с улыбкой, в которой видны все тридцать два зуба, Макар Анисимович сам распахнул дверцу вертолета. – Все в сборе и готовы. Тебя только дожидались.
Прям с вертолета, в сопровождении ватаги артельщиков и собак Николай Анатольевич со своими вещами направился в головную теплушку, прицепленную к трактору. Он по ходу передал свою казну на хранение Екатерине Никифоровне, супруге Макара Анисимовича, которую тот величал уже Радистка Кэт, так как она ведала доставленной в прошлый раз радиостанцией.   
В теплушке: четыре дощатые лавки-лежанки, небольшой столик, печка буржуйка с еще не установленной трубой, два шкафчика и керосиновая лампа на крюке под потолком. Это был тот максимум комфорта, в котором ему предстояло жить следующие восемь месяцев. Еще на полке стоял древний приемник ВЭФ, весь в наклейках. Когда был совсем маленький, такой же частенько по вечерам крутил отец, пытаясь поймать на «вражьих» голосах блюз или джаз.
В его теплушку набилось еще семь артельщиков со своими баулами. Внутри стало тесно и шумно. Трактора взревели, поезда тронулись плавно, без тряски. Они как будто плыли по льду реки, лишь только шум мотора, шорох снега, да поскрипывание деревянных стен.
Еще в вертолете Николай Анатольевич слегка замерз. На улице под минус двадцать пять. Здесь же, в теплушке, от дыхания людей немногим теплее, но, все-таки, через час холод пробрал до костей и стало трясти. Даже руки в меховых перчатках, подаренных женой, скрючились. Однако, рядом сидевшие мужики как будто и не замечали холода. Они весело балагурили без шапок, без перчаток, некоторые в расстегнутых куртках. Мороз им был ни почем. А Николая Анатольевича в его норвежской полярной экипировке уже всего колотило. Он, наконец, не выдержал и достал из своего рюкзака литровую бутылку виски.  Мужики тут же притихли, заулыбались, глаза заблестели.
- Ну, может, отметим начало операции?! - предложил Николай Анатольевич, ставя бутылку на стол.
Никто даже не шелохнулся, только все покосились на Макара Анисимовича. Тот взял бутылку, повертел в руках.
- Николай Анатольевич, - голос у Макара Анисимовича был внушительный, строгий, - у нас в вахту сухой закон. Ты, конечно, хозяин. Волен поступать как хочешь. Но мои ребята до окончания вахты пить не будут! – он строго оглядел мужиков. – Так ведь!?
Улыбки сползли с лиц мужиков и они закивали.
- А ты выпей, коли приспичило.
Казалось, что все перестали дышать. Лишь только рокот мотора, да скрип деревянных стен.
- Я как все, - проговорил Николай Анатольевич.
Хоровое одобрительное: «У-у-у!» - полдюжины мужицких глоток вырвалось одновременно.
- Вот и ладно, - Макар Анисимович улыбнулся. – Еще бутылки есть?
Николай Анатольевич достал из рюкзака еще одну и поставил на стол. Макар Анисимович одновременно двумя руками крутанул с хрустом крышки обоих бутылок, отшвырнул пробки, потом, пробравшись к двери, открыл ее и, держа бутыли за горлышки, опрокинул их за порог. К звуку мотора трактора добавилось смачное мерное бульканье. Кто-то громко сглотнул слюну.
- Анисич, зачем? – послышалось сбоку. – Оставил бы после вахты!
- Цыц! – рявкнул тот, выбрасывая опорожненные бутылки за дверь. – Чтобы соблазну не было!
- Макар Анисимович, ты не подумай чего. Я это… Согреться хотел, - пробормотал в свое оправдание Николай Анатольевич.
- Этим не согреешься. Полегчает ненадолго, потом хужее будет. А колотит тебя с непривычки. Через недельку пообвыкнишься, в исподнем по морозу бегать будешь. А щас надо перетерпеть. На, чайку хлебни, покамест.
Макар Анисимович достал термос, поставил его на стол. Затем извлек из внутреннего кармана портативную рацию.
 - Митяня! – пробасил Макар Анисимович, делая вызов. - Алё!
Рация отвечала только равномерным шипением и потрескиванием.
- Андрейка, включи репитер! - сделав еще две безуспешные попытки вызова, приказал Макар Анисимович.
Молодой парень, сидевший у двери, тут же кинулся, открыл шкафчик, на полке которого стояла внушительного вида аппаратура с небольшой чемодан размером, щелкнул выключателями. Макар Анисимович повторил вызов. Опять то же шипение.
- Андрейка, а ты антенну ставил?
- Дык, вы сказали, что на месте к верхушке дерева приладим?
- Слушать надо было внимательно! На месте к верхушке, а в пути к крыше! Разява. Теперь бери антенну и держи ее повыше!
Парень достал из второго ящика складную антенну и стал присоединять ее к аппаратуре в шкафчике.
- Хорошие ты штуковины нам прислал, нужные. Мужики с неделю с ними баловались. Прям как дети. Катеньку мою извели своими вызовами. Пришлось сделать внушение.
Тем временем Андрейка сладил с антенной, открыл дверь и, путаясь в длинном проводе, высунул ее вверх. Даже на цыпочки привстал. Макар Анисимович опять повторил вызов. На сей раз рация ответила:
- Привет Анисич! Как вы там?
- В пути. Будем часа через четыре. У тебя как, черная готова?
- Готова ужо. Вчерась закончили.
- Добро. Стопи ее к нашему приезду. А то у нас один совсем окоченел.
- Сделаю!
Почему-то этому разговору мужики обрадовались даже больше, чем когда увидели бутылку.
Чай немного согрел Николая Анатольевича, но трясти так и не перестало. Прав был Макар Анисимович. Не было привычки у Николая Анатольевича к морозам. Да и какие в Прибалтике морозы! Так, если выдастся за зиму на неделю-другую градусов пятнадцать, да и то, уже стихийным бедствием считается. Последний раз он так долго был на холоде лет двенадцать назад, когда с Валеркой торговал на рынке. Но, во-первых, тогда было всего минус шестнадцать, а, во-вторых, они, сменяя друг друга каждые полчаса, бегали в соседние магазины или кафе, чтобы согреться.
Николай Анатольевич старался держаться, не показывал вида, однако все сильнее и сильнее замерзал, да так, что казалось, мысли стало подклинивать от холода. Ему, вдруг, привиделся Наполеон на троне в багряной мантии подбитой мехом горностая, как на коронационной картине Жана Огюста Доминика. Потом у этого Наполеона вместо золотого венца на голове появилась растрепанная шапка-ушанка и серый пуховый платок на ней. Поверх пурпурной мантии кто-то накинул овчинный тулуп, затем еще и песцовую шубу. Длинный посох с крылатой фигуркой Победы выпал у императора из правой руки, а державный жезл в левой он сам отбросил в сторону. Бонапарт ссутулился, втянул голову, зябко скрестил на груди руки и поджал ноги. От прежней царственной величавости не осталось и следа. На троне скрючился посиневший от холода жалкий человек в непонятно каких одеждах, а рядом с ним, как ни в чем не бывало, прохаживались бородатые мужички в лаптях, легких армяках с топорами за поясом, абсолютно не обращая никакого внимания ни на холод, ни на жалкий вид повелителя Европы. «Бедные. Бедные французы!» - почему-то мелькнула мысль, да так и вмерзла в мозг, повторяясь тысячекратно, как заевшая пластинка, пока не доехали.
Когда прибыли на место Николай Анатольевич окоченел так, что его кости уже перестали колотиться друг от друга. В густых сумерках он разглядел на берегу реки теплушку и контейнер на волокушах, рядом – трактор. Их встречали радостными возгласами пятеро мужиков, прибывших сюда за неделю до этого. По протоптанной в глубоком снегу тропинке на негнущихся ногах в полубессознательном состоянии Николая Анатольевича подвели к какому-то странному круглому бревенчатому сооружению с конической крышей и с небольшой пристройкой, в которой была дверь. Это домик располагался на просторной поляне, между каменистым кряжем и невысоким обрывом берега реки. В пристройке этого дома, освещенной тусклым светом керосинки, его кто-то стал раздевать. Он, даже, не сопротивлялся. Когда на нем кроме трусов ничего не осталось, этот кто-то втолкнул его в другую дверь со словами: «Труселя сам потом сымешь.»
Поначалу Николай Анатольевич жара не почувствовал. Он его увидел. В кромешной темноте куча камней светилась слабым малиновым светом, подобно вулкану. Николай Анатольевич оторопел, но тот, кто был сзади, подвесил лампу, подтолкнул его к лавке у стены, уложил на нее, подсунув под голову охапку еловых веток.
Из всего тела первыми оттаяли мозги. Появилась способность соображать. Здесь приятно пахло смолистым деревом, хвоей и еще чем-то непонятным. Николай Анатольевич огляделся. Помещение было не круглое, как подумал в начале, а шестиугольное, сложенное из толстых свежетесанных бревен. Потолок также из бревен, но по тоньше, совсем черный от копоти. По периметру, вдоль стен, широкие полки, на каждой из которых можно вытянуться в полный рост с запасом. А центром этого помещения упомянутая куча раскаленных камней, сложенная конусом на массивной решетке, которая, в свою очередь, опиралась на четыре крупных валуна снизу. Между этими валунами слабо мерцали головешки погасшего костра.
«Баня» - пришла в голову первая мысль и пальцы рук и ног, отходящих от мороза, скрутила острая боль. Боль вскоре ушла, а живительное тепло проникало через кожу, согревая кишки, кости, сердце, душу. Кто-то плеснул воды на камни, звучно пшикнуло, накатила горячая волна пара, стало совсем хорошо. В бане набилось еще человек восемь мужиков. Они расселись на полках негромко переговариваясь между собой.
Уже совсем согревшийся и размякший Николай Анатольевич вспомнил, как дома бригада рабочих делала ему баню во дворе. Из готового бруса в идеальных условиях весны, при наличии электричества и всевозможных материалов они строили ее полтора месяца. Здесь же, мужики только с топорами да бензопилами в жуткий мороз и по колено в снегу соорудили такое строение менее чем за неделю. Да как соорудили! Добротно, крепко. Как будто делали не на один сезон, а на века. Если у Николая Анатольевича еще и были сомнения, что они справятся с доставкой бревен из озера, то сейчас эти сомнения исчезли окончательно. «Такие справятся,» - подумал он. – «Обязательно справятся!». Опять пшикнуло и очередная волна горячего пара обдала его. Душа и мысли, окончательно оттаяв, стали необычайно легкими и устремились куда-то ввысь, в Нирвану.
Разбудили Николая Анатольевича звонкие удары по железяке на улице и громкий возглас: «Подъем!» Последний раз он так просыпался в армии, на утренней побудке. Правда, тогда эта команда не имела никакого эффекта совершенно. Лишь только салаги первого полугода службы вяло вылезали из-под одеял. Старослужащие стройбатовцы только поворачивались на другой бок и, не обращая никакого внимания на команду, продолжали спать. Они соизволяли вылезти из койки только после третьего жалобного призыва дежурного по роте, уже после зарядки, непосредственно перед завтраком, а иногда и после него. Здесь же команда «подъем» исполнялась моментально всеми мужиками без проволочек, без вздохов и потягиваний, как в какой-нибудь образцово-показательной казарме. Потом завтрак, каша с консервами, здесь же в теплушке. После общий сбор на улице. Там Макар Анисимович, предварительно заручившись согласием Николая Анатольевича, рассказал об истинной причине здесь их пребывания, что будут они заниматься не лесоповалом, а добычей бревен из озера Борода, транспортировкой выловленного к берегу реки и погрузкой на баржи. Николая Анатольевича удивила реакция мужиков на это известие. Никто даже бровью не повел, не удивился и не задал ни одного вопроса. Мол, для всех: «Ну и че? Доставать бревна из озера? И ладно. Из озера, так из озера. Вам виднее». Лишь только один мужичок высказался: «Тю! А я все думал, на кой *** мы сюда эти железяки притаранили? Думал, на террасах перед кряжем валить будем. А тут, эвона как!».
После этого мужики разделились на бригады и работа пошла. Одна бригада рубила просеку, вторая – на скалистых ступенях террас сооружала пандусы из толстенных бревен, чтобы поднять трактора и другое оборудование к озеру, третья – возводила эстакаду с желобом и валками для спуска бревен к реке. Артельщики работали споро, от зари до зари и по мере весеннего прибавления дня увеличивалась и продолжительность их смены. Выходных не было, лишь только по воскресеньям вкалывали до обеда, после чего баня, единственная отдушина в монотонных буднях.
Прав оказался Макар Анисимович. С морозами Николай Анатольевич свыкся уже через пять дней и мог спокойно выдержать их, находясь целый день на улице. Да и с наступлением марта днем стало не так холодно. Поднимавшееся все выше солнце прогревало потихоньку заиндевелые леса. Он, не привыкший сидеть без дела, поначалу не знал, куда пристроить свои силы. Артельщики делали все отменно без понуканий и его ценных указаний. Да и какие советы он мог дать профессионалам, которые разбирались в этом деле много лучше его? Помыкавшись и понаблюдав, он понемногу влился в ритм работы и нашел себе дело по силам. Он: то кашеварил на полевой кухне, то помогал центровать и сверлить под оси деревянные валки для желоба, то подносил крепеж. В принципе, особой надобности его пребывания здесь не было. Артельщики под руководством Анисимовича и без него со всем прекрасно справлялись. Ему ничего не мешало уехать домой, к жене, и вернуться сюда к началу мая, когда пойдет погрузка леса на баржи. Тем более, что за эти труды ему никто не платил. Можно было бы, конечно, оформить себе зарплату. Но это все равно что, перекладывать деньги из левого кармана в правый. Однако, не мог он уехать. Истинную ценность леса, схороненного в водах озера Борода знал только он, да еще и Макар Анисимович, и тот лишь отчасти. Когда его дело перестало быть тайной, об этом могли узнать и другие, более искушенные в конъюнктуре на подобный товар. Поэтому была возможность появления претендентов на бесхозный лес. Макар Анисимович со своими мужиками виртуозно обращались с пилами да топорами, но супротив какого-нибудь мало-мальски значимого чиновника, такого же виртуоза, но в части крючкотворства, они были бы абсолютно бессильны, аки малые дети. И если, вдруг, кто-то через таких чиновников вздумает наложить лапу на то добро, которое Николай Анатольевич уже считал своим, и он при этом окажется за тысячи километров отсюда, то потом, может статься, разбираться будет поздно. Уже будут наложены запреты, предписания, судебные иски, от чего удастся избавиться с большим трудом и за большие деньги, коих уже в его распоряжении практически не осталось. Только он со своим опытом смог бы на месте разрулить подобную ситуацию, не дав конкурентам вторгнуться в его вотчину или, на крайний случай, поделиться с ними барышом, дабы вообще не остаться ни с чем. Так что, как бы не тянуло домой, как бы ни скучал по Светлане, он вынужден был оставаться здесь, подобно скандинавскому гному охранять свои сокровища.
Отрадой стали радиограммы, что приходили от Светланки раз в неделю. Поначалу коротенькие: «Все нормально. Скучаю. Целую. Люблю. Жду». Потом под гнетом долгой разлуки стали более трогательными, поэтичными, можно сказать, интимнее.   Она в посланиях называла его уже: то Зайчик, то Котик, то мой Рыцарь, то Мустанг. Подписывалась же она: то Киска, то Стрекозка, то Лисичка, всякий раз по-разному. Хоть ему и не слишком то нравились такие пошленькие прозвища, он включился в эту Светланкину игру эпитетов, вызванную все более накапливающимися тоской и усталостью от вынужденного расставания.
Как-то внезапно забурлила весна. Снег осел, потемнел, весь расчерченный полосами ручьев талой воды, устремившихся с возвышенностей к реке. Уже заплакали березы и рыхлый лед на реке стал вздуваться, трескаться. К двадцатому апреля то, что поначалу казалось невозможным, было сделано. Сооружен желоб на эстакаде из бревен длинной два километра, втянуты наверх к озеру трактора, сооружены четыре внушительных понтона.
Вполне возможно, озеро Борода получило свое название не из-за белых пенистых струй водопадов, впадавших в него. В самые лютые морозы оно не замерзало полностью. У берегов был лед, а по центру, вдоль всего озера шла черная полоса незамерзшей воды от которой в морозный день клубился густой пар, напоминая пушистую бороду Деда Мороза. Странное озеро. Летом вода ледяная, а зимой как будто подогревал ее кто.
Двадцать первого апреля вода в реке резко поднялась, лед взломало и начался ледоход. В этот день извлекли из озера первое бревно и спустили его к реке по желобу для испытания. Наступил торжественный момент. По рации Макару Анисимовичу сообщили, что бревно пошло. С десяток артельщиков, выстроившихся над обрывом разлившейся реки ждали. Через пару минут, сверху в лесу звякнуло. Это придумщик  Санька Сидоров прицепил над желобом две железяки в которые ударяло спускающееся бревно, оповещая о своем скором прибытии. Раздался все нарастающий гул. Из желоба вылетело бревно, пролетело метров пять и, рассыпая кучи брызг, уткнулось в дно каменистого плеса, затопленного разливом реки.
Получилось! «Ура!» - орали мужики на берегу, обнимая друг друга. «Ура!» - доносилось из рации от мужиков с озера, которым сообщили об успешной доставке. В порыве воодушевления несколько человек, стоявших рядом с Николаем Анатольевичем, подхватили его на руки и стали качать, подбрасывая вверх, как будто заслуга в этом успехе была исключительно его. Николай Анатольевич не сопротивлялся. Несколько смущенный таким вниманием, взлетая над головами, он счастливо улыбался, прям как ребенок. Только Макар Анисимович стоял в задумчивости в сторонке. Он поскреб затылок и сказал: «Надо бы последние валки подклинить, чтоб скорость гасилась. А то все бревна попортим, когда вода спадет».
Как славно, что Николай Анатольевич предусмотрел и запасся излишком денег. Спасибо Светланкиному сейфу. Начальник порта, Игнат Иванович, он же Морж, вышел на связь с просьбой увеличения почти вдвое сметных затрат на экипажи буксиров. Не хотели речники ехать сюда за такие деньги. Что было делать? Пришлось соглашаться. Тем более такое было прямо предусмотрено контрактом.
К концу апреля река полностью очистилась ото льда, а земля от снега. Проведшие всю зиму здесь, с артельщиками, капитан буксира Митрич с матросом Вадюхой привели из Ворошилово две баржи на буксире, который зимовал там же, в затоне. На одной из барж установлен кран. Первого мая после праздничного завтрака конвейер, наконец, заработал.
На озере трудились четыре понтона. Один понтон с установленным на нем «разобщителем бревен», который артельщики использовали в былые времена при сплаве плотов, который все тот же Санька Сидоров приспособил для извлечения бревен с четырехметровой глубины. На этом же понтоне водрузили трактор с грейферным захватом. Два понтона использовали для транспортировки бревен к берегу. На четвертом стоял еще один трактор с захватом, разгружавший транспортные понтоны, укладывая бревна на мелководье для отстоя. Третий трактор на берегу вытаскивал выдержанные с неделю на мели бревна и грузил их в желоб. Доставленные к реке по желобу бревна еще один трактор складывал в связки по шестнадцать штук и складировал в тени утеса. Оттуда уже грузили на баржи. 
К концу мая были загружены все семь имеющихся в наличии барж. Оставалось дождаться буксиров с северного порта, которые, в свою очередь, ожидали, когда устье реки освободится ото льда. Первый буксир, тянущий за собой еще одну пару барж, прибыл с севера третьего июня. Он тут же цепанул две груженные баржи и потащил их обратно. Через несколько дней прибыл второй буксир, затем третий, четвертый. Митрич с Вадюхой и с двумя артельщиками в качестве матросов потащили на буксире свой караван последними. Баржи разгружались в порту и шли обратно за новой партией леса. И продолжалась эта круговерть все лето.
Как говорили артельщики, сопливым выдалось это лето. Если за три его месяца и набралось бы с десяток солнечных дней, и то хорошо. Постоянные ветры с северо-запада гнали и гнали дожди из низких серых облаков с крохотными просветами солнца между ними. Один циклон сменял другой. Небольшая передышка в пару погожих дней, и опять накрывало дождями. На сей раз, в отличии от артельщиков, Николай Анатольевич был более приспособлен к такой погоде. Ведь у него в Калининграде каждое лето такое, за редкими исключениями. Артельщики же, привыкшие к континентальному климату, это когда зима, так зима, чтобы борода в инеи и сосульки с носа, а ежели лето, то лето, солнечное, ясное, жаркое, все более роптали на такую погоду ежечасно.
  Мужики постепенно уставали от этого тяжкого ежедневного труда, от отрыва от семьи, от постоянной непогоды, от густых роев комаров, неизменно зудящих в любой дождь. Эта усталость была на угрюмых лицах в теплушках после работы и еще более угрюмых утром, после подъема. Уже никто весело не балагурил по случаю и без случая, а шутки, что иногда и проскальзывали, были отточено злыми, направленными в самое больное место. Уже вечерами не пел веселые песни под гитару Вадюха Ржевич, молодой курносый парень с рыжими вихрами, а мужики не подпевали ему нестройным хором. Теперь, если Вадюха и заводил какие, то все из зоновского репертуара про разлуку, маму, несчастную долю. От этих приблатненных подвываний становилось еще тоскливее. Раздражение, вызванное усталостью, проявлялось иногда в ожесточенных ссорах из-за малейшего пустяка. Когда один был готов вцепиться в глотку другому и лишь только присутствие могучего Макара Анисимовича не давало сделать это. А когда запал у скандалистов утихал, никто так и не мог вспомнить, с чего все началось.
Такое было один раз и с Николаем Анатольевичем. Очередным промозглым вечером, когда после ужина рыжий Вадюха со своего топчана опять затянул песню про загубленную вертухаями жизнь молодого зека, Николай Анатольевич почти вежливо попросил его заткнуться, потому что и так тошно. Вадюха вспыхнул моментально. Со звоном отлетела в сторону гитара. Он рванулся к печке, взял кочергу, и с перекошенным от злобы лицом, с совершенно безумными глазами, в порыве классовой ненависти стал надвигаться, рыча громко что-то из «Апрельских тезисов» Ленина вперемежку с «Критикой чистого разума» Канта в весьма вольном переводе на матерный язык, очень эмоционально и оскорбительно. Ворвавшийся в теплушку Макар Анисимович вырвал у Вадюхи кочергу и, как котенка, отшвырнул его на топчан. Однако Вадюха не успокоился. Он рукой нашарил на столе нож, схватил его и направил уже в сторону Макара Анисимовича, медленно вставая и не переставая рычать, на сей раз нечто похожее на «Интернационал» на французском языке. Макар Анисимович не тронулся с места. Он, пристально глядя на Вадюху, поднял одной рукой кочергу, а другой стал наматывать ее вокруг кулака, как будто медную проволочку.  Вадюха замер, перестал рычать.
- Ты что, паршивец! – грозно сказал Макар Анисимович, отбрасывая в сторону железный моток бывшей кочерги. – Мозги переклинило?
Вадюха огрызнулся невнятно, что-то вроде того, что он сам начал.
- С вахты хочешь вылететь!? Так мы тебе мигом устроим билет за твой счет!
Вадюха поугас немного, но все равно еще раз огрызнулся, что, мол, петь не дают.
- Вадя, - тон Макара Анисимовича стал мягче, - о чем поешь? Ты, слава Богу, тюремной баланды не хлебал. А репертуар, как у зека закоренелого.  Здесь и так всем не сладко, так ты еще больше тоски нагоняешь. Уж коли Бог тебя сподобил, то спел бы что-нибудь веселое для настроения. Тебе и слова бы никто не сказал… В общем так, - Макар Анисимович возвысил голос, - ежели еще одна такая выходка, сразу пакуй вещи! Получишь голый оклад без премии и… в путь. Это всех касается!
- Ребята, - Макар Анисимович обвел взглядом остальных присутствующих в теплушке, - разъясните этому истеричке, что, и к чему. Только без мордобоя.
Вадим сразу обмяк, ссутулился, обхватил голову руками. А Макар Анисимович, развернувшись, вышел, кивнув по ходу Николаю Анатольевичу следовать за ним.
На улице они укрылись от моросящего дождя под навесом летней столовой.
- Теперь понимаешь, почему у нас здесь сухой закон? - спросил Макар Анисимович усаживаясь на лавку. – Люди устали и от усталости звереют. А если бы еще нажрались, то вообще бы с катушек слетели. Тут простым мордобоем дело бы не кончилось.
- Так, дай им выходной! – Николай Анатольевич присел рядом.
- Какой выходной?! Они не физически, душой устали. Здесь тебе не город. Это там, в выходной можно в театр сходить, в ресторан или с бабой своей весь день на диване просидеть. Здесь, куда пойдешь? Все тот же лес да река. Дашь им выходной, так они совсем изведутся. О доме будут думать. А так, работа отвлекает от мыслей всяких. А на Вадюху ты не серчай. Парень хороший. Он сюда одним из первых прибыл. Дома у него молодая жена и дочка. На квартиру зарабатывает.
- Я все понимаю. Сейчас он подуспокоится, пойду обниму его для примирения.
- Это хорошо. Так и надо. - Макар Анисимович встал, подошел к большой кастрюле и налил половником в алюминиевую кружку компота.
- А сам ты че, Анисич? Съездил бы на денек-другой домой, к Екатерине Никифоровне, на попутной барже! И обратно также. Ведь и тебя, небось, все допекло.
- Скажешь тоже, съездил? Тут у мужиков без баб крышу сносит, а ты предлагаешь мне отпуск устроить. Как я им в глаза после этого смотреть буду? Здесь у нас, братец, артель. Если работаем, то все вместе. Никому никаких поблажек. И по домам разъедимся тоже все вместе. Так то. Лучше скажи, ты что здесь торчишь? Тебе трудодни не надо отрабатывать. Сам за них платишь.
- Вот, тоже не могу уехать. Добро свое от лихих людей охраняю.
- От кого?!... Да какие у нас бандюги!? Это там, на районе или в центре шалят. А в нашу глухомань пусть только сунутся! В этих лесах мужики их быстро утихомирят. Потом костей не сыщут.
- Я не про этих. Я про тех, что в чиновничьих кабинетах сидят, бумажки выписывают.
- А-а-а, про этих! Да уж. С бумажками чинуш нашим мужикам не совладать.
- То-то.  А у меня опыт есть с такими. Помнишь, в июне в район вызывали. Порешал я там вопросы с одним чинушей. Но могут быть и другие. Поэтому и не еду от вас.
- Хороший ты человек, Николай Анатольевич, и везучий. Вон, как тебе с погодой свезло.
- Это ты, Макар Анисимович, так шутишь?
- Какие тут шутки! Такое дождливое лето последний раз было… Да, пожалуй… никогда. В позапрошлом годе жара стояла. За все лето только пару дождиков выпало. Если бы в этом году было такое, то мы бы и половины бревен в порт не переправили. В том годе все пересохло, уровень реки метра на полтора упал. Ниже по течению есть три мели. В тот год по ним баржи груженые уже бы не прошли. Там и в обычный год в июле-августе только наполовину загруженные проходят. А нынче вода высокая стоит. Грузим под завязку. Еще тебе свезло, что выловленным бревнышкам дождик сохнуть быстро не дает. Вода из них медленно выходит. Если бы сейчас стояла жара, у тебя половина бревен бы потрескалась. А так, из всех что достали, может, только с пару сотен таких было.
- Хм…, Анисич. А ты прав. Действительно, повезло. Только мужики твои от такой погоды хандрят.
- Что мужики? Они выдюжат. И не такое бывало. Главное – дело сделать. Шас еще с месяц хмурные походят, потом веселеть начнут. К концу вахты всегда так. Когда конец виден, мужики планы начинают строить, заранее радоваться. А перед завершением совсем взбодрятся, как будто только приехали.
Действительно, к середине августа артельщики заметно повеселели, как второе дыхание открылось. Часто обсуждали, что первым делом сделают, что купят. Заранее зазывали к себе в гости с семьей. Вадюха после долгого перерыва опять взялся за гитару. И не было у него уже заунывных песен. И мужики ему подпевали нестройным хором.
Десятого сентября отгрузили последние две баржи. Николай Анатольевич отправлялся на буксире, что тянул их, в Северный порт. Пришло время прощаться. У сходней провожали артельщики, все до единого. Радостные, бородатые лица, до чертиков надоевшие, но уже в доску свои, с коими и расставаться то жаль. Все оживленно галдели, за что-то благодарили, звали в следующем году сюда опять. Николай Анатольевич пожимал протянутые руки, некоторых по-дружески обнимал и лишь только рыжий Вадюха смущенно стоял в стороне, повесив свой курносый нос. Помнил свою выходку. От того и смущался. Николай Анатольевич подошел к нему, обнял, похлопал по спине в знак того, что зла не помнит. Вадюха еще более смутился и на глазах у него навернулись слезы. Мужики зашумели, обступили их и также стали обнимать со всех сторон, образуя тесный узел объятий, в центре которого были он с Вадюхой.
С трудом вырвавшись из этого круга, Николай Анатольевич с одним лишь портфелем взобрался на буксир по сходням. За ним поднялся Макар Анисимович.
- Присядем на дорожку, - сказал он, усаживаясь на кнехт на корме.
- Присядем, - Николай Анатольевич присел рядом.
С минуту молчали. Макар Анисимович, вдруг, спохватился, хотел уже что-то сказать, как Николай Анатольевич перебил его:
-  Надеюсь, по поводу оплаты вопросов нет? Все верно?
Макар Анисимович замахал руками.
- Что ты! Все честь по чести.
- Выдал бы еще премии. Да денег уже не осталось. Надо будет еще в порту рассчитываться.
- Будет тебе! И так больше оговоренного заплатил. Наши мужики отродясь таких деньжищ не видывали. Уже все поголовно на следующий сезон сговариваются.
- Ну и слава Богу… Вот только…, будет ли следующий сезон? – Николай Анатольевич тяжело вздохнул.
- Как не быть?! Там в озере еще тыш с двадцать кубов осталось. Неужто бросишь это за так?!
- Кто ж такое бросает? Только я все думал, прикидывал и так, и эдак. И вышло, что, вполне возможно, не дадут мне их вытащить.
- Кто не даст?
- Эх, Анисич! Как только узнают, что именно мы из озера таскали, то таких желающих будет предостаточно.
- Как узнают?
- От твоих же артельщиков и узнают.
- Не! Я накажу мужикам, чтобы держали язык за зубами. Чтобы говорили, что были на лесоповале.
- Брось ты! Что бы ты им не наказывал, кто-нибудь по пьяне да проболтается. Не они, так кто из экипажей буксиров. За то, что мы уже добыли, я спокоен. Пока твои мужики еще неделю будут заниматься консервацией на зиму, пока доберутся до дома, эти баржи уже будут в порту. Пока расчухают, что и где, лес уже будет на судах в море. А вот на следующий сезон… Чую… Слетятся стервятники.
- У тебя ж там всякие разрешения и нужные бумаги есть.
- Бумаги? – усмехнулся Николай Анатольевич. – Что им бумаги? Их и отменить недолго или другую выписать. Сам знаешь, подписи ставить, не бревна таскать. Так что, вполне возможно, отожмут у меня это дело и сюда на следующий сезон уже не пустят.
- Анатольич, пусть только попробуют! Наши мужики подымутся. Ты только дай знать.
- В том то и дело, что сообщить тебе мне могут не дать. Будь я на их месте, первым делом заблокировал бы связь. Чтобы радиограммы ни в Ворошилово, ни оттуда не пересылали. Потом договорился бы с нефтяниками, чтобы вертолет не давали сюда добраться.
- На их месте…? Эвона как! Я погляжу, ты жук еще тот!
- Ты, Анисич, даже не представляешь, какой! Так вот, мы за оставшиеся бревнышки еще поборемся. Но будем реалистами. Может и не получиться. Я ведь в этом краю чужак, нужных связей не имею. Если объявится новый хозяин леса в озере, радиограмму пошли. Если ответа не будет, то бучу не поднимайте. Вам деньги зарабатывать надо.
- Да, дела, - Макар Анисимович со вздохом почесал затылок.
- Если вместо оплаты будут предлагать долю, не соглашайся. Обманут. Это значит, денег на оплату нет. Расчет требуй за каждую отгруженную баржу. Не верь обещаниям, что потом расплатятся.
- Понятно.
- И еще, за каждый кубометр запрашивай вдвое больше, чем я платил.
- Так выходит, ты на нас сэкономил?!
- Нет, не сэкономил. Всю подготовительную работу делали за мои деньги. Не хочу, чтобы кому-то это просто так досталось. Уж лучше вам. Если будут торговаться, стой на своей цене как кремень. Скажи, техника ваша, понтоны ваши и эстакада с желобом тоже ваша. Так что, согласятся. Никуда не денутся. Им доставлять сюда новых людей, технику и прочее оборудование будет куда накладнее, чем заплатить вам.
- Спасибо за совет. Учту. Только от добра добра не ищут. С тобой нам сподручней было бы. Ты не пустобрех и не обманул ни разу. А как с другими будет, еще бабушка надвое сказала. Прохвостов всяких полно. Так что, ты постарайся там. Не отдавай никому это дело и в следующем годе приезжай. Продолжим.
- Постараюсь. Еще поборемся. Но, как говорится, готовься к худшему. Поэтому тебе все это и рассказал.
Они одновременно встали, пожали друг другу руки. Макар Анисимович уже не улыбался. Он казался мрачным и озабоченным.
- Через неделю будет вертолет. Я оплатил три рейса. Поспешайте, чтобы все тут закончить.
- Поспеем… Спасибо тебе, Анатольич! Спасибо за все!
- И вам, братцы, спасибо!
Взвыв на прощание сиреной, буксир отвалил от берега и, мерно тарахтя двигателем, потянул две последние баржи вниз по течению в далекий порт на берегу студеного моря Ледовитого океана.
К вечеру седьмого дня на горизонте засверкали огни порта. Там работа шла полным ходом. Краны в лучах прожекторов ворочали стрелами, разгружая баржи. Суетились грузчики, перекрикиваясь друг с другом. На всю длину причала сложены огромные штабеля бревен. Бревна уже отсортированы по породе и размеру, добротно связаны в пакеты, только цепляй и грузи на суда.
Через два дня ожидали заход первого судна, старичка лесовоза, крепкого, но очень тихоходного. Еще через три дня будет следующий лесовоз, но побыстрее, затем еще один и еще. Последним, шестым, будет финское новое, самое большое и самое быстрое судно из всех. Николай Анатольевич, фрахтуя суда, специально подгадывал их скоростные возможности, чтобы в порты назначения они прибыли, практически, одновременно.
Однако, первой в порт прибыла и отшвартовалась большая двухпалубная белоснежная яхта с изогнутой синей полосой на надстройке, под названием «Blue Marlin». Эта красавица южных морей смотрелась у причала, всего раскрашенного подтеками ржавчины, на фоне огромных штабелей бревен и портовых кранов также не к месту, как молодая герцогиня в воздушном белом платье с кринолином посреди неопрятного дровяного склада, куда случайно забрела, немного перебрав шампанского на балу.  На яхте прибыл Макс Клюге собственной персоной, в сопровождении двух инспекторов фирмы «Бредер Шользе», которые должны были на месте отобрать лес, предназначенный для поставки согласно контракту. Видать, гер Липкен был чрезвычайно заинтересован в этой поставке, если для своих инспекторов наняли такую роскошную яхту.
  Увиденное на причале чрезвычайно впечатлило прибывших австрийцев, хоть они изо всех сил старались не показывать этого. Они просили достать из штабеля то один, то другой пакет бревен, требовали развязать его и потом, чуть ли не с лупами, осматривали каждое бревно со всех сторон. Придраться не к чему. Благодаря дождливому лету, а в большей степени знаниям заключенного инженера Адама Лодзинского и трудам сотен других зеков, подневольно трудившихся более шестидесяти лет назад, лес был в отличном состоянии, отборным и, главное, великолепно выдержанным. Макс Клюге, сузив до предела и без того узкие азиатские глазки, из кожи лез, чтобы к чему-то прицепиться. Однако, на все его короткие вопросы эксперты, обследуя бревна, неизменно говорили: «Гуд. Гуд». Николаю Анатольевичу были прекрасно понятны намерения казахо-немца найти повод придраться к качеству товара и под это как-то сбить цену, не отказываясь от контракта в целом. Клюге и сам осознавал, что Николаю Анатольевичу известны мотивы, которыми он руководствовался, но, тем не менее, продолжал-таки валять Ваньку, допекая своими незначительными и неуместными замечаниями. В то же время он постоянно закидывал удочку, не пожелает ли Николай Анатольевич поставить леса свыше контракта, а желательно, вообще весь складированный здесь. От намеков Николай Анатольевич неизменно уклонялся, не говоря прямо ни да, ни нет, чем сильно выводил Клюге из себя.
Два дня инспекторы «Бредер Шользе» лазили по штабелям бревен, отбирали для себя лучшие, маркируя отобранные специальной краской. Они не окончили еще своей работы, как в порт прибыл первый лесовоз. Австриякам пришлось поторопиться и даже поработать свыше их обычных восьми часов в день, так как погрузка на судно началась немедленно.
Когда отбор бревен завершили и подписали акт выборки, Макс Клюге погрузился на яхту и отбыл на запад, оставив в порту инспекторов, которые должны еще будут проследить за погрузкой отобранного леса и сопровождать его до Роттердама.
- Николай, честно говоря, не верил, что это все возможно, - он обвел рукой штабеля бревен. – Думал, если эти бревна и не выдумка, то доставить в срок у тебя не получится.
- А чего тогда торговался так рьяно?
- А вдруг!? И гер Липкен был уверен.
- Передай ему поклон от меня.
- Обязательно. Кстати, мы так и не выпили вместе вискаря. Может, поднимемся на яхту. Там в салоне есть весьма приличный.
- Нет, Макс, не могу. У нас здесь сухой закон. В Роттердаме, когда сделку завершим, у меня будет немного времени. Тогда и посидим.
- Ладно, в Роттердаме, так в Роттердаме. Там я знаю очень приличный бар в районе порта.
Потом Макс развел руки и наигранно удивленным тоном произнес:
 - Но… сухой закон? Здесь…? в России…? В этой глуши?
- Сам удивлен. Но на период вахты никто ни капли. Ни-ни. Так что, и я напоследок не буду оскорамливаться.
- Черт! Я то наобещал нашим инспекторам, что пока будут дожидаться судов, они здесь весьма приятно скоротают время под местную самогоночку с икоркой да балычком.
- Икорочка и балычок, этого сколько хочешь. Будет и оленина, и грибочки разные. Но самогоночки не будет.
- Ты только им этого не говори, пока яхта из порта не выйдет, - Макс кивнул в сторону стоявших на причале двух инспекторов в одинаковых красных куртках с капюшонами. - А то, когда узнают, вплавь догонят и на борт запрыгнут.
Николай Анатольевич улыбнулся и кивнул.
- Послушай, Николай! – Макс взял его под руку. – У тебя здесь еще тысяч пятнадцать кубов?
- Предположим.
- Скажи, зачем они тебе? А? Может, и их уступишь? По цене бы сговорились.
Николаю Анатольевичу не хотелось сразу огорчать Макса отказом, поэтому сказал:
- Давай, сначала с этим контрактом закончим. А после, в Роттердаме, за виски обсудим.
- Что-то ты хитришь.
- С тебя пример беру.
Макс состроил недовольную мину.
- Ладно, договорились, - Макс взялся за леер сходней. -  В начале ноября встречаемся в Роттердаме.
- Отлично! Надеюсь, с оплатой проволочек не будет?
- Нет, нет.  Не будет. Деньги уже зарезервированы. Тебя дожидаются. Как только подписываем акты, в ту же минуту падают тебе на счета. 
- Вот и славно. Ну что, до встречи в Роттердаме?
- До встречи.
После отбытия Макса Николай Анатольевич включился в работу по загрузке судов. Ну как включился? Он шлялся по причалам, наблюдал за работой грузчиков, кранов, за укладкой бревен на палубы. Его помощь была абсолютно не нужна в этом процессе. Не нужна потому, что будет только мешать во истину профессионалам делать свое дело. Он мог лишь следить за тем, чтобы маркированные австрийцами бревна не были случайно погружены на другие суда. Бригады грузчиков и крановщиков работали посменно круглые сутки. Николай Анатольевич также сутками находился на причале, позволяя себе немного отдыха в небольших промежутках между судами. Иногда ему составляли компанию два мающихся без дела австрийских инспектора, которые за двенадцать дней ему до смерти надоели.
Двадцать пятого октября отгрузили последнее судно, огромный финн, красавец лесовоз. Буксир, казавшийся крошечный по сравнению, вытащил его из порта в бухту. Дав полный ход, груженое лесом судно быстро скрылось за горизонтом, держа курс на Роттердам.
Порт опустел. Погасли огни прожекторов. Портовые краны замерли, протянув на встречу друг другу свои стрелы. В тот же день сильно подморозило, пошел снег. Николаю Анатольевичу оставалось только организовать эвакуацию самолетом на большую землю завербованного для работы в порту персонала, ну и самому убраться отсюда. Сначала отправили первый самолет. Через два дня – второй, с ним на борту Анатольевичем.
***
Вот так и оказался Николай Анатольевич в компании грузчиков и крановщиков на борту допотопного раздолбанного биплана АН-2, а в просторечии «кукурузника», у которого при заходе на посадку внезапно заглох мотор. За эти три с половиной часа полета он, приготовившийся отдать Богу душу, вспомнил всю свою жизнь в мельчайших подробностях. Вспомнил не только свои дела и поступки. Вспомнил и мысли, которые приходили ему когда-то на ум. За некоторое было не то что стыдно, а нестерпимо неловко. Неловко перед самим собой, от чего хотелось провалиться если не сквозь землю, то сквозь палубу этого, с позволения сказать, воздушного лайнера и рухнуть камнем вниз, оказавшись на земле много раньше самолета.
В салоне тишина. Лишь только свист и подвывание ветра за бортом, да громкое икание крановщицы Валюхи рядом. Все оцепенели, напряженно ожидая встречи с Матушкой Землей, даже в иллюминаторы не смели покоситься. Такое оцепенение охватывает, когда неминуемо катишься к гибели и ничего поделать не можешь. Все, что может зависеть от тебя, так это сидеть и смиренно ждать своей участи, по возможности не делая резких телодвижений и не издавая истеричных звуков, дабы не мешать тому, от кого сейчас зависит твоя жизнь.
В иллюминаторах промелькнули верхушки деревьев на фоне сумеречного неба. «Вот и все! Сейчас!» - подумал Николай Анатольевич и сам поразился своему спокойствию, готовности встретиться с неизбежным. Сидящие напротив близнецы Черныш и Белыш разом начали часто креститься. Николай Анатольевич также приставил три перста ко лбу, как в это время мотор самолета кашлянул, затем еще раз, еще и… взвыл привычным воем, заглушая все вокруг. Вскоре самолет тряхнуло. Отпустило. Тряхнуло еще раз, после чего он с гулом запрыгал на мелких кочках, гася скорость.
Сели. А Николаю Анатольевичу не верилось: «Как сели?! От чего?! Ведь должны были…». И тут он осознал, что этот страшный полет закончился. Он уже на земле, целый и невредимый.
Двигатель самолета заглох, на прощание издав короткое шипение, и наступила тишина. Звенящая. Даже дыхания людей не слышно. В этой тишине, как выстрел, раздался хлопок в ладоши. Потом еще один также звонко. И прорвало. Все хлопали, смеялись, кричали: «Ура!». И крановщица Валюха визгливо орала в ухо: «Ура!», с силой обнимая и целуя Николая Анатольевича. Страх, давивший его весь полет, который прилип еще накануне, улетучился. Он впервые свободно вдохнул полной грудью. Обошлось. Предчувствие обмануло. Пронесло. Стало легко, как будто ноша тяжкая спала и уже не сдерживала в отвыкшем от алкоголя организме разгула полутора стаканов чистого спирта, принятых во время полета. Развезло моментально. В глазах поплыло. Все стало приятно и фиолетово. Накатила расслабленность с меланхолией. Дебельная улыбка. Любовь ко всему миру. Даже толстая Валюха уже опять казалась красавицей, как и тогда, в душевой, во время их внезапной и нечаянной страсти. Он слюнявил ее щеки в ответ ее поцелуям. Умильные слезы и ватные, заплетающиеся ноги. Лишь только свой портфель он крепко прижимал к груди. Его заботливо вывели под руки из самолета, помогли добраться до кровати в тесной бревенчатой комнатенке без окон, уложили на тюфяк, набитый соломой и… он стал проваливаться куда-то, вращаясь вокруг оси, проходящей через пупок. Ноги вращались в одну сторону, а голова, вопреки всем законам механики, в противоположную. Это было неприятно, но терпимо.
Глава 3. Сума.
Два шага, поворот налево. Еще два – опять налево. Николай Анатольевич, поддерживая спадающие без ремня брюки, наматывал бесконечные круги по маленькому колодцу, которого и камерой то не назвать. Скорее, каменный мешок. Иногда ненадолго останавливался, задумывался, поворачивался на сто восемьдесят градусов и в обратную сторону. Два шага, поворот направо. Еще два – опять направо.
В голове, привыкшей к порядку, когда все по полочкам, все четко, когда алгоритм действий расписывался на недели, а то и на месяцы вперед, вдруг все смешалось в полнейший хаос. Происходящее с ним, казалось столь невероятным и нелогичным, что не поддавалось анализу. 
Николай Анатольевич кружил по своему склепу со все большим и большим остервенением. Мысли путались, перескакивали, одна перебивала другую. Не давали покоя два финских лесовоза, которые завтра должны прибыть в Роттердам.  Он то рыдал в душе, убиваясь над своею участью, невинно лишенного свободы, то приходил в возбуждение от предвкушения, какой танец спляшет на костях тех негодяев, которые его избили, ограбили, мучили электрошокером, и из-за которых он оказался здесь. С особым наслаждением он отобьет чечетку на носу этого иуды, его юриста Юрия. И сделает это непременно, не взирая на расходы. Отдельная расправа будет и для того писаки, что сочинил гнусный пасквиль в газету. Он найдет сотню экземпляров таких газет и заставит его сожрать каждый в своем присутствии. Тещу, что также была причастна…? Танцевать на костях матери жены и заставлять ее есть газеты, это было уже слишком, даже в такой ситуации. В отношении нее решил, что как бы в дальнейшем не сложилось с женой, в любом случае ноги ее больше не будет в их доме! Сложным остался вопрос со Светланкой, с женой. Как она изменилась! Куда делась роскошная коса?! Откуда на голове рыжая копна завитушек, торчащая в разные стороны, как у какой-нибудь…? Что за нелепый, яркий макияж а ля Нефертити с вульгарной темно-бордовой помадой и мушкой на щеке? Всегда изящная, элегантная, стильная, вызывающая гордость у него и зависть у других, Светлана превратилась в нагромождение пошлости.  Да, бывали раньше у нее закидоны в части нарядов. Но то единичные случаи и, поняв безвкусицу, она тут же исправляла. Сейчас же…! Единственное логическое объяснение вчерашнему ее внешнему виду, это ревность из-за газетной утки о его похождениям по девкам. Светлана разозлилась на него и в отместку приняла образ одной из тех шлюх с фотографии. Как она могла так просто поверить бреду какой-то газетенки!? Поверить до такой степени, что со злорадством наблюдала за его избиением? Это, наверняка, ей нашептали в уши его любезная тещенька с дальним родственником, носатым Юрием. Это их происки. Как же с ней быть? С этим вопросом так и не решил, но твердо знал, что обязательно поставит все точки над i при встрече, когда они смогут объясниться без посторонних.
Как он кружил по камере, так и его мысли зациклились по кругу. Лесовозы в Роттердаме. Жалось к себе. Чудовищная несправедливость случившегося. Танцы на костях недругов. Объясниться с женой. И это повторялось снова и снова. Иногда он слышал голоса на лестнице, к которой вел коридор от его камеры. Это дежурившие милиционеры спускались подальше от начальства на перекур. Сначала он не обращал на это внимание, но, уже досконально изучив свой колодец, стал прислушиваться, ловя хоть какую информацию, которой здесь лишен совершенно. Он прикладывал ухо к двери и слушал всякие пустяки, о которых говорили курильщики во время перекура. После очередного такого разговора опешил. Там один сетовал другому, что еще целый час до обеда и он не знает, куда себя деть. Мечась по камере, он думал, что уже вечер, а оказалось, и обед еще не наступил. От этого открытия впал в отчаяние, стал бросаться на стены, на дверь, бить их ногами, выкрикивая проклятия. 
Грела надежда, что во вторник, как обещал капитан, в суде по его делу он сможет оправдаться, потом успеет связаться с покупателями и решить вопрос по завершению контракта.
Долго, очень долго тянется время для заключенного. Похоже, Николая Анатольевича все забыли в его каменном мешке. Никто не подходил, не проверял, жив ли, не говоря уже, чтобы принести еду и воду. То, что настала ночь, Николай Анатольевич догадался только потому, что очень давно никто не спускался на перекур. Каким все-таки длинным был тот день! В пакете, который оставил ему старший сержант, оставалось еще с четверть воды и несколько кусочков хлеба с салом. Хотелось есть, но хлеб не трогал. Ведь капитан сказал, что задержан на сорок восемь часов. Значит, торчать ему здесь еще и завтра. А завтра – воскресенье. Поэтому вряд ли кто будет им заниматься.
Наконец истеричные мысли о несправедливости, жалости к себе, вендетте успокоились сами собой и вернулась способность логически мыслить, анализировать. Сейчас он ломал голову над фотографией в газетенке, где он в компании молодых девиц на фоне рулеточного стола казино. Именно эта фотография стала причиной того кошмара, что случился с ним. Но где она была сделана? На снимке, несомненно, он. Кроме своего лица узнал и майку. Эту майку добротного хлопка в камуфляжных, зеленых с коричневым пятнах с непатриотичной надписью «US NEVY», ему подарили приятели вместе с бутылкой коньяка и коробкой сигар полтора года назад, на рыбалке, на сабантуйчике по поводу его дня рождения. Она пролежала в шкафу до его отъезда в эту длительную командировку. Именно там ее и носил. Больше нигде. Значит, фотография могла быть сделана только в этом году. А в этом году он точно не был в казино Монте-Карло, как, впрочем, и в другие годы. Он еще не сошел с ума. Получалось – фотомонтаж? Однако, не отпускало чувство, что чего-то упускает. В той фотографии было что-то знакомое, что уже видел. Вот что?
Опять бесконечные круги по камере. Опять в голове вместо нужных воспоминаний чехарда эмоций. Ответа нет. Лишь устал и физически, и морально. Сел на табурет, облокотился спиной в угол, запрокинул голову. Ни одной мысли, лишь вертится мотивчик песни «Я на рулетку жизнь свою поставлю». Мотивчик в голове звучал все отчетливее. Николай Анатольевич уже вслух стал напевать слова… И… Озарение! Вспомнил!  Вспомнил рулеточный стол, вспомнил девок в вечерних нарядах! Тогда играла именно эта песня!
В июне, когда началась полным ходом погрузка бревен на баржи, с районного центра пришла радиограмма. Какой-то местный инспектор лесного надзора требовал документы на вырубку в верховьях реки. Чтобы не дожидаться, пока этот инспектор сам нагрянет с проверкой и обнаружит, чем они занимаются на самом деле, вызвал по радио вертолет нефтяников. Дожидаясь вертолета, привел себя в более-менее цивильный вид. Сбрил отросшую бороду, надел джинсы, эту майку, кроссовки и легкую куртку от дождя. Вертолет доставил его на промысел нефтяников, откуда до райцентра добирался на перекладных. В райцентр прибыл к вечеру следующего дня.
В администрации района, на втором этаже, нашел кабинет инспектора лесного надзора Гунько Сергея Савельевича. Постучался и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. За совершенно пустым столом, на фоне огромной, в полстены, карты района, сидел пухленький, розовощекий человек в синей рубашке под клетчатым пиджаком бордового оттенка, с ярким желтым галстуком.  Он тогда еще подумал, что чиновничий дресс код в этом захолустье все еще допускает такие вольности. Этот цветастый пухлый фазан откинулся в кресле и уставился в потолок, меланхолично ковыряя в носу, и не прервал своего занятия даже в присутствии посетителя, только выгибом своих жидких рыжих бровей безмолвно спросил: «Что надо?» Как узнал, что перед ним делегат от Ворошиловской артели, сразу засуетился, засобирался, сослался на кучу неотложных дел и предложил обсудить все сегодня, после семи, в местном ресторане под названием «Дикий вепрь». Николай Анатольевич вспомнил, как тогда подумал: «Что за странное название «Дикий вепрь»! Как будто вепрь может быть домашним?»
Ресторан находился неподалеку от администрации. То заведение и рестораном трудно было назвать. Застиранные скатерти с дырками, тарелки со сколами и трещинками, вилки, ложки и ножи от разных наборов, граненые стаканы, официант в фартуке с пятнами соуса. Основное меню соответствовало антуражу. Без изысков, все стандартное, на уровне столовки средней руки. Зато в приложении к меню под названием «Фирменные блюда из дичи», некоторым пунктам могли позавидовать лучшие рестораны столицы. Там были: и суп с мясом зайца, и ребро кабана на гриле, и глухарь в грибном соусе, и стейк из лосятины, и перепела, фаршированные кроличьей печенью, и запеченные черки, и тушеная медвежатина, и кое-что из рыбы, грибов да лесных ягод. Ценники на эти изыски в несколько раз выше, чем на стандартные блюда основного меню, но много ниже цен на аналогичное в ресторанах больших городов. Фирменные блюда оказались очень и очень недурны на вкус. Заказанные суп-пюре с зайцем, стэйк из лосятины, медвежатина в клюквенно-морошковом соусе (но это так, чисто попробовать), нарезка балыка оказались отменно вкусны, сочны и нежны.
К семи часам, когда он закончил свой ужин, инспектора Гунько все еще не было. Вдруг, в другом зале ресторана, за аркой, вспыхнули лампы, осветив зелень столов рулетки, покера и блэк-джека. Еще вдоль стен стояло штук пять игровых автоматов. То было захудалое казино при ресторане. В этот момент к нему подошла девушка. Она остановилась перед его столиком, постоянно одергивая подол своего красного, трикотажного, очень короткого платья, которое при каждом движении ползло вверх. Он тогда подумал: «Зачем надевать такое, если с ним столько неудобств?» Девушка весело спросила: «Вы Окопов? Николай Анатольевич? Из Калининграда?» Он удивился, привстал и спросил: «Извините, разве мы?…». «Нет, нет, - перебила она. -  Мы не знакомы. Вернее, я вас знаю. Моя сестра, Мила, работает у вас декларантом». Действительно, у него работает такая. Он протянул девушке руку, чтобы поздороваться и задал из вежливости вопрос: «Какими судьбами здесь?» Девушка разговорилась. Ее звали Оля. Она также из Калининграда, студентка, и находилась здесь вместе с мужем Аркадием, тоже студентом, в свадебном путешествии. В этом городке живут его родственники. Она указала на столик, ближайший к залу казино. Там сидели три девицы в вечерних нарядах, приветливо помахавших пальчиками, когда он обратил на них внимание. Среди этих девиц худой мужчинка в белой рубашке без галстука, сутулый, с маленьким лицом, впалыми щеками, с острым подбородком, длинными прямыми черными волосами до плеч. Не похож на студента. Хотя бы в силу возраста. За тридцать.  Он тогда обратил внимание на это обстоятельство, но подумал: «А почему бы и нет? Сейчас в разном возрасте учатся». Эта Оля настоятельно звала за свой столик, чтобы составить компанию и развлечь сестру своего мужа с ее подругами. Он категорически отказался. Но не потому, что так верен жене. А потому что, во-первых, ему предстояла деловая встреча, а во-вторых думал, о такой посиделке в компании девиц вскоре станет известно всем его подчиненным, через ту же Олю в красном, сестру его декларанта. Так что, на ее уговоры он несколько раз ответил категоричным: «Нет». Потом она ушла со словами: «Если надумаете!...»
Через некоторое время, наконец, появился инспектор Гунько. Он оглядел зал и сел за столик рядом с компанией этой Оли. Пришлось подойти и присесть к нему. Дело слишком важное. Ведь он еще не выяснил о причинах такого внимания к своим делам со стороны районной инспекции. Инспектор начал разговор издалека, расспрашивая, чем в настоящий момент занимаются артель, как идет вырубка. Поговорили на счет сплава леса, о благоприятной дождливой погоде для этого. То, что было разрешение на вырубку, господин Гунько знал, но заявил, что копий этих документов так и не получил, поэтому и вызвал. Потом он, как бы мимоходом, сообщил, что если выяснится превышение объема вырубки над разрешенным, то могут быть большие штрафы. А могут и не быть. Ведь по этому вопросу он самый главный в районе. В общем, инспектор сделал недвусмысленный намек на взятку. К такому повороту событий все было готово заранее. В портфеле лежали несколько конвертов по пять сотенных зеленых бумажек каждый. Без слов на стол лег первый конверт. Инспектор Гунько заглянул в него, пересчитал, убрал в карман и одним только выражением лица сообщил, что маловато. Последовал второй конверт. Тот проделал с ним ту же процедуру и опять лицом изобразил, что это лучше, но надо бы добавить. В третий конверт он не заглядывал, а сразу спрятал, выразив полное удовлетворение. После этого разговор, вроде, должен быть закончен, но инспектор стал разливаться мыслью о великолепном качестве леса за хребтом,  о том, что без дорог очень сложно вывозить такое богатство. Он пел дифирамбы, что, наконец, нашелся хоть кто-то, решивший начать вырубку в тех краях и выражал надежду, что это только начало и по проложенному пути пойдут другие. В общем, пустая болтовня. А слушать приходилось, да еще вежливо поддакивать. Пустословия инспектора Гунько перебила музыка. В дальнем от них углу ресторана засветился огнями диджейский пульт. Играла именно песня Кармен про казино.
Вспомнил. Был небольшой зал провинциального казино в ресторане за аркой. Были четыре девицы в вечерних нарядах за столиком по соседству. Среди них его землячка, невесть как забравшаяся в ту глушь. Но чтоб эти девушки стояли рядом с ним, да чтоб целовали?!... Такого не помнил. Как ни морщил лоб, как ни тер виски, не помнил. Какая-то мелочь, что-то несущественное ускользало. Измученный мозг сдался. Мысли растворялись. Глаза сами собой медленно закрывались. В полудремотном состоянии явственно услышал разговор, который звучал глухо, растянуто, как будто за стенкой граммофонную пластинку поставили на пониженную скорость.
- Николай Анатольевич!
Он обернулся. Рядом с их столиком стояла улыбающаяся Оля в коротком красном платье. За ее спиной высокая, рыжая девица в длинном зеленом полупрозрачном.
- О! Да вы здесь не один? - спросил инспектор Гунько, разглядывая девушек.
- Это моя землячка. Случайно встретились, - ответил он.
- Красивые у вас землячки. Может, присоединитесь к нашей компании? – инспектор встал и выдвинул стул, предлагая девушкам. – Как вы, Николай Анатольевич, не против?
- Это без меня. Я сейчас ухожу. Мне еще на почту успеть.
- Мы на рулетке играем, - обратилась к нему Оля. - Совсем не катит. Назовите число от нуля до тридцати шести! Я чувствую, вам подфартит!
- А вы для меня назовите! - попросила рыжая в зеленом платье, обращаясь к инспектору, подмигнула и прикусила нижнюю губу.
- Зеро! – воскликнул радостно инспектор.
Оля выжидающе смотрела на него. Он замялся. Ведь ему еще никогда не приходилось быть талисманом чужой игры, поэтому боялся, что в случае проигрыша, вина будет на нем. Инспектор подтолкнул в бок со словами:
- Да скажи ей цифры! Ждет же дама! Смотри, какая кралечка!
- Девятнадцать, - сказал он, выбрав точно середину из предложенного диапазона.
Оля улыбнулась, взяла под руку свою спутницу в зеленом, и они пошли к рулеточному столу.
Через минуту, он встал и хотел откланяться. Вдруг, сквозь звуки музыки от рулеточного стола послышались крики. Громкие истошные крики.
«Что там такое?» – с тревогой спросил Гунько, вскочив на ноги. Он тогда сразу отправился на звуки криков, а инспектор так и остался на месте. Подойдя к рулетке, увидел Олю, присевшую на корточки, держащуюся двумя руками за край стола. Она, склонив голову, кричала, но уже не так громко и с перерывами: «А-а-а!... А-а-а!» Рядом стояли все три девицы, что сидели с ней за столиком. При его приближении Оля вскочила. Глаза безумные, горят, рот открыт.
- Девятнадцать! – задыхаясь, прокричала она. – Девятнадцать! Я выиграла!
Видя, что ничего страшного не произошло, что это были всего лишь вопли радости, он улыбнулся девушкам и пошел обратно попрощаться с инспектором. В этот момент Оля забежала ему сбоку, повисла на шее и с криком: «Спасибо!» - впилась долгим поцелуем в щеку. Скорее всего, пока его целовали, подошли и встали рядом остальные девицы. Фотовспышки не заметил, так как в зале над танцполом били в глаза разноцветные прожектора и стробоскоп. 
Дрему как ветром сдуло. Вспомнил! Все вспомнил! Были: и четыре девушки, и рулеточный стол, и поцелуй в щеку! Только надписи неоном «Casino Monte Carlo» там не было. Кто-то его сфотографировал. Надо полагать, это муж Оли. Через эту семейную парочку фотография попала в Калининград. «Когда выйду, надо будет как следует побеседовать с декларантом Милой по поводу фото, - подумал он. - Как же ее фамилия? Вроде, Зайцева».
Теперь стало понятным поведение Светланы при встрече. Ревность и злость руководили ею. Наверняка, и теща с ее носатым родственничком масла в огонь подлили. А кто бы не заревновал, не разозлился, увидев такую фотографию и узнав, что муж вместо командировки укатил с девками в Монте-Карло? Отсюда и это нелепое заявление о разводе. Теперь можно будет аргументировано объясниться с женой, с этой легковерной ревнивой дурой. «Хоть с фотографией разобрался. Уже немного полегче, - подумал он, засыпая. – С остальным – потом».
Ночь, может и не ночь, а другое время суток, Николай Анатольевич провел на табуретке, полусидя, в беспокойном сне. Он часто просыпался, менял позу, разминал затекшие руки и ноги, опять засыпал. Проснулся окончательно от чувства голода. Оставшиеся два кусочка хлеба с салом лишь притупили его, но насытить не могли. Он опять заметался по камере, на сей раз проклиная своих тюремщиков, справедливо полагая, что уж коли заперли человека, то будьте любезны его кормить. Ведь сам он здесь пропитание добыть не может. Наконец, послышались голоса двоих, спустившихся на перекур. Чтобы привлечь внимание, Николай Анатольевич стал орать во всю глотку: «Э-э-э! Люди! Помогите!» и колотить ногами в дверь. Его услышали. К двери подошли.
- Чего разорался? – спросил голос за дверью.
- Изверги! – выкрикнул Николай Анатольевич через дверь. – Я здесь более полутора суток! Почему меня никто не кормит?! В Гестапо и то кормили!
- И давно ты чалился в Гестапо? – спросил за дверью другой сипловатый голос. – Он что, действительно столько здесь?
- Кажись, - сказал первый голос. – Его приняли еще в пятницу. Я уже дежурство сдавал.
- Ни хрена себе! – воскликнул сиплый. – А в журнале его нет. И пайка на него не запрашивали. Че его сюда сунули?
- Буянил пьяный.
- Послушайте! – прокричал Николай Анатольевич. – Меня ограбили и коньяк влили! Я пришел сюда заявление писать…!
- Да тише ты! Слышь, разбираемся! – перебил его сиплый и ударил чем-то в дверь. – Блин, идиоты! Не могли нормально оформить?!... Мне что, потом расхлебывать?!
- Че те, расхлебывать!? Ты-то тут при чем? – спросил первый голос.
- Если он в мою смену окочурится? Тогда полгода рапорты писать да к прокурору бегать!... Чтоб их там всех разорвало!... Надо бы оформить… Кто его принял?
- Красавкин.
- Как! – воскликнул сиплый. -  Сам принял?!....
- Сам. У себя в кабинете.
- Вот сука! Тут, ****ь, не в том месте запятую поставишь, он потом неделю мозги трахать будет! С говном съест! А сам!... Запер без оформления, да еще в карцер!...
Замолчали. Николай Анатольевич, затаив дыхание, прислушивался, приложив ухо к двери.
- Может, позвонить капитану? – спросил первый голос
- Ну его на ***!  - ответил сиплый. – Мне что, больше всех надо?! Опять наорет!... Да пошел он в жопу! Пусть сам разбирается!
- А с этим что делать?
- Своди его пожрать!… В ресторан.
- Ха! Уже смешно. Меня бы кто сводил.
За дверью послышались удаляющиеся шаги.
- Э! – закричал Николай Анатольевич, барабаня в дверь. – А я!? Что со мной!?
Шаги и голоса стихли.
- Суки! – прокричал он и со всей силы пнул дверь.
Он сел на табурет, достал из пакета пластиковую бутылку. Там осталось совсем немного. Сделал небольшой глоток, закрыл глаза и облокотился на стенку, закипая злобой на всех.
По лестнице опять кто-то спускался. Николай Анатольевич прислушался. Этот кто-то зашел в коридор, приблизился к его двери. Клацнул замок. Приоткрылась дверь. Сквозь образовавшуюся щель просунулась рука и поставила на пол пакет. Затем со словами: «Фу, как воняет!» рука исчезла. Дверь закрылась, повороты ключа и удаляющиеся шаги. «Воняет?» - мысленно переспросил он и посмотрел на ведро, на четверть наполненное его отходами. «А я и не чувствую», - подумал он. – «Наверное, уже привык».
В пакете обнаружил: две полулитровые бутылки с холодным чаем, куски разного хлеба, половинка очищенной луковицы, яблоко, несколько обрезков колбасы и сыра, пара печенек. В общем, все то, что не доели менты за смену. «Хотя бы это», - подумал он, выбирая кусочки посимпатичней. «Объедкам обрадуешься», - вспомнил он слова цыганки и замер, так и не донеся кусок до рта.
День прошел еще более муторно и долго, чем предыдущий. Правда, в обед ему принесли пластиковую тарелку лапши быстрого приготовления и чуть теплый чай с хлебом. На ужин – то же. Замкнутое пространство его камеры так давило, что казалось, оно сужается, очень медленно и неумолимо.  Становилось все теснее и воздуха не хватало. Когда дежурившие по отделу милиционеры перестали ходить на перекур и, по-видимому, настала ночь, когда из звуков он слышал только шуршание своего плаща, да дробный стук собственных зубов (его лихорадило), казалось, что камера, словно черная дыра, всосала в себя весь огромный мир и не осталось больше никого и ничего кроме этого квадратного колодца сине-зеленых стен. Он уже не бросался на эти стены и на дверь. Он их боялся. Наверное, так сходят с ума.
Из того странного состояния, в котором он пребывал, которое нельзя назвать ни сном, ни бодрствованием, а, скорее, отупелым оцепенением, его вывели голоса двоих на лестнице, спускавшихся на перекур. Это означало, что, все-таки, за стенами мир существует. Он бросился к двери и приложил ухо, жадно ловя звуки.
Разговаривали двое в полный голос, наверное, не подозревая, что в этой камере такая слышимость. Ну правильно! Ведь они в ней никогда не сидели.
- ****ь, пустая! – выругался один. – Угостишь?
- Нормально ты устроился! - ответил другой. – Я по дороге последнюю мелочь на сигареты выгреб. Смотри, одна пачка до завтра!
- А какого *** ты вчера за бутылкой побежал!?
- Я, какого…!? Вспомни, сам сказал сбегать! Вместе скидывались.
- Так договаривались на пузырь! А ты два притаранил! Да еще шампунь с конфетами взял!
Щелкнула зажигалка. Один из говоривших с шумом выдохнул.
- Валька, сука, кобенилась. Все нет, нет, я не такая. Думал, после «Белого медведя» ее развезет и я ей вдую.
- Ну, и?
- Развезло. Только не ее. Эта сука меня еще спать укладывала. Проснулся без штанов, в рубашке, а эта ****ь рядом сопит при полном параде. Вообще не раздевалась.
- Гы! Гы! Гы! А я Нинке вдул на кухне.
- Да ты гонишь! Она же ушла!
- Ну да. Сначала вдул, потом ушла. Когда ушла, я еще с Иркой сосался.
- Ты и эту толстую трахнул!?
- Что я тебе, энерджайзер, что ли? Так, помацал немного, потом сам срубился.
- Сука!... Все! К Вальке, этой ****ище, больше ни ногой! Эта тварь любого перепьет. А толку от нее никакого. Только деньги переводить.
- Зато у нее хата всегда свободная.
- Это да... Тогда… Тогда в следующий раз я с Нинкой, а ты с Валькой!
- Идет…
Замолчали. Слышны лишь выдохи после затяжек.
- Башка, сука, трещит! Сушняк! – после паузы сказал первый. – Давай, еще по одной!
- Нам так до обеда не хватит. Что потом курить будем?
Опять щелкнула зажигалка.
- Пивасика бы сейчас! – с выдохом сказал первый.
- Ага, от тебя и так выхлоп учуют.
- Кто учует? Сегодня выходной.
- Да-а-а…?! То-то думаю, в отделе пусто… Точно! С седьмого перенесли на понедельник… Тогда и я бы от пивасика не отказался. По литру… На рыло… Может, у Брысика займем?
- Спрашивал уже. Сам премии к празднику дожидается.
- Премия то будет?
- Будет, как обычно, ко Дню милиции. Как без этого? Вот только, сколько?
Опять молчание и шумные выдохи после затяжек.
- Слушай! – воскликнул второй. – У нас здесь Окопов чалится.
Услыхав свою фамилию, Николай Анатольевич перестал дышать и еще сильнее прильнул ухом к двери.
- Мне Красавкин сегодня позвонил, - продолжил этот голос. – Вроде, выпускаем его днем.
- И, что?
- Сказал, вещи вернуть по протоколу. А там… - говоривший перешел на полушепот, говоря через нос. – Две с половиной штуки на выдачу.
- Сколько…?! Его что, наши не общипали когда принимали?
- Нет, его не на улице взяли. Сам сюда пришел. Здесь и оформили.
- Ну, и к чему сказал?
- Возьмем оттуда пятихатку, - еще тише произнес второй. – С этого и двух штук хватит.
- Если возбухать начнет? Откажется подписывать? – также тихо спросил первый.
- Тогда по почкам надаем. Скажем, опять буянить начал. Деньги ему сунем в карман. Доложим, пока крутили, он бумажку потерял.
- А че, давай!
Послышались удаляющиеся шаги по лестнице. Сердце радостно забилось. Его выпускают. Скоро! Скоро свобода!
Казалось, несколько часов, оставшихся до освобождения, для него тянулись дольше, чем весь предыдущий день. Николай Анатольевич ежеминутно прикладывал ухо к двери, вслушивался, не идут ли за ним. Но там только иногда спускались на перекур и говорили обо всем, только не о нем. Наконец, шаги стали приближаться к его камере. Клацнул замок. Дверь открылась. В коридоре стояли два молодых милиционера: один – старший лейтенант, второй – сержант. Оба невысокие, обычной для молодых комплекции, но с немного опухшими и раскрасневшимися лицами.
- Окопов? – строго спросил сержант. – С вещами на выход!
- У меня нет вещей, - ответил он, делая шаг вперед.
- А парашу за тобой, я буду выносить?
В углу камеры стояло ведро, которое Николай Анатольевич накрыл пакетом, чтобы не так воняло. Но, похоже, это не сильно помогло, так как сержант с лейтенантом поморщились и зажали носы.
- Куда его? – спросил он, беря ведро.
- В туалете выльешь, - сказал старлей, гнусавя из-за зажатого носа. – Только аккуратно, не расплескай. А то сам мыть будешь.
Его проводили до туалета на первом этаже, где он избавился от ведра. Затем привели в небольшой кабинет, который, судя по количеству столов, был рассчитан на троих сотрудников. Старлей достал бумагу и стал читать:
- Портфель один, - он выложил на стол перед Николаем Анатольевичем его портфель. – Газета, решение суда, деньги. Подпишите здесь, что все получили полностью.
Николай Анатольевич убрал бумаги в портфель, раздвинул в руке сложенные купюры. Увидев только четыре пятисотрублевки, молча сунул в карман и подписал лежавшую на столе бумагу, обратив внимание, что сумма там значилась в две с половиной тысячи рублей. Ему не хотелось из-за пятисотки получать по почкам от этих молодых пацанов, от которых разило вчерашним перегаром вперемешку с сегодняшним пивом. Если бы он знал, что возвращенные деньги составляют все его состояние, то он не расстался бы так просто с пятой частью капиталов, даже несмотря на угрозу побоев. Еще вернули ремень, пояс от плаща и проводили до выхода.
Только на улице, щурясь от света низкого пасмурного неба, он вздохнул полной грудью. «Свобода! - произнес он, задыхаясь от свежего воздуха. - Наконец, свободен!» Он еще немного стоял, приходя в себя, затем оглянулся и пошел быстро прочь от этого страшного здания, где его непонятно за что продержали два с половиной дня в карцере. «Я этого так не оставлю! - думал он, ускоряя шаг. - Они ответят за этот произвол! Я всех на уши поставлю...! Сейчас в контору. Там приведу себя в порядок, и в порт».
Выйдя дворами на центральную улицу, Николай Анатольевич стал голосовать, ловя машину. Такси и частники притормаживали, прижимались к обочине, но, поравнявшись с ним, уезжали, резко давая по газам. Когда это сделала третья машина подряд он, наконец, догадался, что что-то с ним не то. Стекло витрины ближайшего магазина отразило жалкое и неприятное создание. Большой сине-лиловый синяк под все еще оплывшим левым глазом, взъерошенные волосы сосульками, опухшая верхняя губа из-под которой были видны зубы с черной дыркой на месте выбитого. Светлый бежевый плащ сзади и по бокам в серо-коричневых пятнах засохшей грязи и на штанах такая же. Немудрено, что водители отказывались его подвозить. Он сам бы такого не взял. Пришлось идти пешком, так как и в автобус в таком виде как-то неудобно. Минут сорок он спешным шагом добирался по городу до своего офиса. Сегодня выходной, но там всегда находились сторожа, или Петрович, или Иваныч. Так что, откроют.
Взбежав по ступенькам, дернул стеклянную дверь. Закрыто. Впрочем, как и следовало ожидать. Нажал кнопку звонка. Никого. Позвонил еще. Опять никого. Только после третьего раза к двери подошел крепкий парень в камуфляжной униформе с эмблемой охранного предприятия.
- Чего надо? – сквозь дверь пробасил он.
- Откройте, пожалуйста, - ответил Николай Анатольевич. – Мне в офис.
- В какой офис? Ты, вообще, кто?
Николай Анатольевич слегка опешил от такого вопроса.
- Как кто? Я хозяин этого здания.
Охранника заржал.
- У тебя что, белочка!? Или мозги отшибло!? – сквозь смех спросил он. – Ты себя в зеркало видел?... Хозяин.
- Моя фамилия Окопов. Я генеральный директор «Логистик ОНА». Здесь мой офис.
Снова за стеклянной дверью взрыв хохота.
- Мужик…, ты… с перепою… что-то напутал! -  захлебываясь от хохота проговорил охранник.
Николай Анатольевич стал закипать. Однако вида не подвал. Слишком хорошо помнил, чем закончилась его вспышка гнева в пятницу вечером.
- Я не напутал, - сказал он, делая над собой усилие, чтобы не вспылить. – Вот вывес…
Николай Анатольевич указал на большую вывеску у входа и прикусил язык. Вместо привычной синей таблички с надписью белым «Группа компаний Логистик ОНА», красовалась черная с золотыми буквами «ООО Эуро Ист-Вест Транс». От такой неожиданности даже портфель выронил.
- Ч-ч-то это… з-з-за… к-к-компания такая? – заикаясь от потрясения, спросил охранника, продолжая указывать на вывеску. – Откуда она…? Она здесь?
- От верблюда! Тебе то что?
- Скажите, прошу, здесь раньше была другая компания, Логистик ОНА! Где она сейчас?
Охранник уже перестал смеяться, сжал кулаки и насупил брови.
- Мужик, я тут уже больше трех месяцев. Никакой «оны» здесь не было. Так что, ты попутал. Вали отсюда пока не накостылял! Еще раз позвонишь, второй глаз подобью!
Охранник скрылся в темноте помещения, а Николай Анатольевич так и остался стоять перед закрытой дверью с открытым ртом, все еще показывая пальцем на вывеску. Похоже, кошмар, начавшийся по приезде домой, еще не закончился. Его не пустили в собственный офис. А судя по вывеске, этот офис уже и не его вовсе. Он припомнил разговор с диспетчером своей транспортной компании, которой звонил из кабинета капитана Красавкина. Эта диспетчер его не знала. Она не знала и его заместителя Евгения Леопольдовича, которого он оставил вместо себя. Холодный пот прошиб моментально. Сердце екнуло и появилось очень нехорошее предчувствие по поводу его логистического центра с автопарком, мастерскими, магазинами, складами, стоянками, который является его главным активом.
Николай Анатольевич медленно присел, подобрал портфель, потом, словно опомнившись, вскочил и побежал. Он бежал по улицам с портфелем в развивающемся грязном плаще, не обращая на недоуменные взгляды шарахающихся от него прохожих. Когда выбивался из сил, переходил на скорый шаг. Немного отдышавшись, опять бежал. Калининград по площади город небольшой, за два часа можно пройти неспешным шагом из конца в конец. Николай Анатольевич добрался до своего Центра на окраине города минут за сорок. Еще издали увидел, что исчезла большая вывеска с названием его фирмы «Логистический центр ОНА», которая изгибалась дугой над воротами. Вместо нее с обеих сторон въезда красовались два высоких узких баннера, на каждом из которых по вертикали написано крупно «Эуро Логистик Центр», а внизу номер телефона и адрес сайта. Вот они, как раз, и не изменились. Он перешел на шаг, тяжело дыша и неотрывно глядя на баннеры. В голове свистопляска. Нехорошее предчувствие не обмануло. Его центр был переименован, также как и офис, и в обоих названиях присутствовало странное слово «Эуро».
Ворота закрыты, как и дверь проходной. Николай Анатольевич, уже немного отдышавшийся, но все еще раскрасневшийся от бега, нажал кнопку звонка. Дверь открыл парень как две капли воды похожий на того охранника в офисе. Такая же камуфляжная форма и эмблема той же охранной фирмы. На сей раз он решил не нарываться, качая права, а попытаться выяснить как можно больше. На немой вопрос охранника сказал:
- Здравствуйте. Мне надо в диспетчерскую.
- Здравствуйте. Зачем? – спросил тот, недоверчиво рассматривая посетителя и заслоняя собой вход.
- Я заказывал доставку из Венгрии. Машина должна была прибыть еще позавчера. А мне так никто и не позвонил.
- Машину?! Да?! – охранник как-то странно улыбнулся. – Так сами позвонили бы.
- Я звонил. Все время занято.
- Ладно. Отсюда попробуйте, - охранник указал на висящий возле двери телефон.
Это был внутренний телефон. Николай Анатольевич лет семь назад заказал мини АТС для своего предприятия, так как тогда получить лишний городской номер было большой проблемой. Четырехзначный номер диспетчерской он хорошо помнил.
- Слушаю! – раздался в трубке недовольный мужской голос.
Выспрашивать, кто это ответил, не имело никакого смысла. У него не было диспетчеров мужчин.
- Я заказывал доставку из Венгрии, - Николай Анатольевич продолжил излагать свою легенду.
- Номер заказа? –спросили в трубке.
- Я не помню. Бумаги оставил дома. Помню марку и номер машины. МАН номер двести пятьдесят пять и прицеп двадцать сорок один.
Николай Анатольевич наизусть помнил номера своих машин и прицепов. Он назвал одну из самых новых в надежде, что та в рейсе и под предлогом путаницы заказа выведать, кто здесь главный.
- Минутку, - ответил голос в трубке.
Не прошло и десяти секунд, как вместо ответа в трубке послышались короткие гудки. Он решил повторить вызов. Но в это время, в комнате охраны, за стеклом зазвонил телефон. Охранник задом отошел назад, не теряя из вида Николая Анатольевича, просунул руку через окошко, взял трубку, молча выслушал, положил обратно и стал медленно надвигаться.
- МАН двести пятьдесят пять уже две недели в ремонте, - грозно процедил он сквозь зубы. – Чего тебе надо?
- Мне надо поговорить с руководством, - твердо ответил Николай Анатольевич, делая шаг назад.
- Завтра руководство будет. Тогда и поговоришь, если примут.
- Постойте! Моя фамилия Окопов! – воскликнул он, делая последнюю попытку.
- А хоть Жопов! Сказали, завтра! Значит, завтра! – рявкнул охранник в лицо.
Он подошел вплотную и Николаю Анатольевичу ничего не оставалось, как пятиться назад пока не оказался за порогом проходной. Дверь захлопнулась перед его носом.
- Как же так? – растерянно пробормотал он. – Как можно две недели ремонтировать машину? Почти новую?
Его плечи опустились, ссутулился, как будто очень долго крепился, пыжился под тяжкой ношей и сейчас она его одолела. Шаркая ногами, поплелся прочь, абсолютно не соображая, куда направляется. Мир, его мир рухнул. Впору кричать: «Караул! Ограбили!» А кому кричать? В милицию он уже пробовал обращаться. В результате, еще остался виноватым и просидел в каменном мешке двое с половиной суток. То что он создавал долгие годы и чему по праву считал себя хозяином, в его отсутствие кто-то прибрал к рукам, а самого выставил за дверь, грубо и нагло. В пятницу узнал, что его дом – уже не его, что его жена – и не жена вовсе. Сегодня – главный офис и Центр. Что еще? Он даже боялся помыслить об этом. Но внутренний голос и предчувствие гаденько нашептывали: «Погоди! Это еще не все!»
Из состояния прострации, вызванного потрясением, вывели аппетитные запахи, распространяемые из ларька шавермы. В ожидании освобождения из карцера, с утра не притронулся к объедкам, оставшимся в пакете, а завтрака ему не приносили. Думал, закажет еду в офис. А вон, как вышло. В ларьке взял сразу две шавермы, два стаканчика чая и пристроился за длинный деревянный столик под навесом. На еду набросился с голодным остервенением, размазывая по щекам майонез, чавкая и громко хлюпая горячим чаем. Он уже четыре дня не ел нормальной пищи. Поэтому организм помимо воли позабыл все правила приличия. Люди, которые также заходили под навес перекусить, брезгливо бросали на него взгляд и уходили есть в другое место. Опомнился только когда доедал вторую шаверму, когда наелся. Стало неловко. Быстро запихнув в рот остатки еды, допив чай, тщательно вытер салфеткой губы, руки и выбежал из-под навеса. «Минус сто пятнадцать рублей» - подумал он, чувствуя, что в сложившейся ситуации ему надо быть поэкономнее.
На улице огляделся. Здесь неподалеку находится один из его магазинов, сдаваемых в аренду. В этом арендовала Софья Михайловна, торговавшая там постельными принадлежностями, халатами, бельем и прочей мелочью. Слава Богу она была на месте. В пустом зале Софья Михайловна сама стояла за прилавком, листая глянцевый журнал. Это была рослая, крупная, так сказать, женщина в теле, с пышной грудью. Однако лицо полным не казалось. Наоборот, высокая шея, вытянутый подбородок, слегка впалые щеки, прямой тонкий нос и темные глаза придавали ей определенный шарм. Увидев вошедшего Николая Анатольевича, она моментально выпрямилась, уперла в бока свои пухлые руки и громко прикрикнула:
- Тебе чего здесь, алкаш!? Ну-ка, быстро отсюда!
- Софья Михайловна, здравствуйте! – поздоровался он, подходя к прилавку.
Дама убрала с боков руки, подалась вперед телом, нависнув большим бюстом над прилавком и близоруко сощурила глаза.
- Николай Анатольевич? – удивленно спросила она. – Здравствуйте!
Она еще некоторое время его разглядывала, потом спросила притворно участливым тоном, слегка скривив рот в усмешке.
- Ой, вы в таком виде. Что с вами случилось?!
- Так, неприятность одна. Я зашел чтобы…
- Как сейчас в Монте-Карло? – она перебила вопросом.
- В Монте-Карло? – не понял Николай Анатольевич. – Нормально… Наверное... Подождите, при чем здесь?... Я зашел узнать по  поводу арендной платы.
- А что арендная плата? – она вскинула выщипанные бровки. – Я плачу ее аккуратно. Каждый месяц.
- Софья Михайловна, мне неудобно просить, но я попал в очень затруднительное положение.
- Заметно, - вставила она с презрительной улыбкой.
- Хочу попросить выплатить мне сегодня часть арендной платы в счет следующего месяца. А я тогда вам сделаю скидку за декабрь.
- И, сколько?
- Скидку?
- Нет. Сколько вы хотите получить?
- Тысяч двадцать, двадцать пять. Это меня сейчас здорово выручило бы.
Софья Михайловна выпрямилась, медленно вышла из-за прилавка, цокая шпильками по полу, подошла совсем близко и, глядя на него сверху вниз, спросила внушительно, отчетливо выговаривая каждое слово и все также презрительно кривя губы:
- При чем здесь вы и арендная плата?!
- Как при чем?! Я сдал вам в аренду!
- Вы?!... Уверены?!
Николай Анатольевич уже ни в чем не был уверен.
- Хотите сказать… - растерянно начал он, но его прервали.
- Я хочу сказать, любезный, что этот магазин сейчас принадлежит ООО «Эуро Рентал И», а не вашей «Рент ОНА». Туда я и плачу аренду.
Это известие, хоть и было шокирующим, но уже не произвело на Николая Анатольевича такого впечатления, как в случае с его офисом и Центром. Похоже, он стал привыкать к таким новостям. Он задумался и спросил через некоторое время:
- Скажите, когда сменился собственник? – его голос был глухим и безжизненным.
- В августе, - Софья Михайловна развернулась и пошла обратно за прилавок, говоря на ходу: - Прошу меня простить, Николай Анатольевич, но мне надо работать.
- Софья Михайловна, еще вопрос.
- Ну?
- Кто хозяин этой «Эуро Рентал»?
- Откуда я знаю. Мне принесли свидетельство о собственности. Там хозяев фирмы не указывают.
- Кто? Кто принес вам свидетельство? С кем вы перезаключали договор?
- Черненький, такой симпатичный приходил, носатенький. Отчество у него еще странное. Он по доверенности был.
- Юрий Арнольдович?
- Да, именно он.
- Софья Михайловна, можно мне глянуть на новый договор?
- Нет! С какой стати я вам должна его показывать?! – надменно произнесла она. – Вы к этому договору не имеете никакого отношения! Это конфиденциальная информация.
- Я вас прошу! Мне только первую страницу посмотреть! Самое начало!
- Я сказала, нет! И вообще, мне надо работать! – голос Софьи Михайловны повысился. – Вы меня отвлекаете!
Николай Анатольевич развернулся и, понурив голову, поплелся к выходу. У двери его окликнули.
- Э! Окопов!
Он обернулся. Софья Михайловна бросила на стекло прилавка мятую пятидесятирублевку.
- На, возьми! Опохмелись!
- Что-о-о?! – протянул он обернувшись. – Что ты сказала?!
Он медленно двинулся к прилавку. Вид его был страшен. Глаза сверкали, даже тот, что подбит, рот перекошен в оскале, еще более свирепом без одного зуба. Женщина отпрянула в испуге и начала шарить под прилавком. Там была кнопка тревожного вызова охраны. И он знал это. Поэтому остановился на полпути и со злобой, срывающимся голосом выдал ей в лицо:
- Ты совсем…………….. - он на одном дыхании разразился длинным и очень выразительным ругательством, которому научился у артельщиков. – Что, суки?! Сговорились?! Меня не было здесь девять месяцев! А тут какая-то хрень происходит! Кто-то присвоил мое имущество! Думаете, я с этим не разберусь!? – он с яростью погрозил пальцем. – Я разберусь! Обязательно разберусь! Так вот знай, ты, ****ь сисястая! Вылетишь из этого магазина к ****е матери! Не будет тебе аренды! Я обещаю!
Он еще постоял, грозя пальцем, не зная, что сказать, затем развернулся и двинулся опять к двери.
- Обещает он! Я сейчас милицию вызову! – истерично прокричала Софья Михайловна вдогонку, хватаясь за сердце. – Я тебя…
Чего «она его» Николай Анатольевич не услышал, так как за ним уже закрылась дверь.
Он быстрым шагом пошел прочь от магазина, так как знал, через несколько минут там будет вневедомственная охрана с которой, по вполне понятным причинам, он не горел желанием встретиться. После высказанных гадостей этой дуре, Софье Михайловне, на душе немного полегчало. И это несмотря на то, что он от нее узнал. Все его пять магазинов и два бизнесцентра были оформлены на его фирму «Рент ОНА». Поэтому с большой долей вероятности можно было полагать, что не только этот магазин, но и остальные поменяли своего собственника. Данное обстоятельство, хоть было и неприятным, не сильно его волновало, а лишь разозлило. Все-таки он не последний человек в этом городе. Есть связи. Поэтому в том, что восстановит все права на свое имущество, у него не было никаких сомнений.
Его поразило поведение Софьи Михайловны. Оказывается, она была высокая, гораздо выше его. А ведь раньше не казалась такой. При нем Софья Михайловна все время заискивающе улыбалась, слегка втягивала голову в плечи, была милая и предупредительная. Сейчас – надменный взгляд свысока, брезгливая улыбка, пренебрежительный тон. И этот вопрос о Монте-Карло. Прям как в той газетенке. Чтоб ей сгореть! По всей видимости, она поверила написанному там бреду. «Интересно, она одна такая, или еще кто поверил?» - подумал он и, вдруг, вспомнил свое жалкое отражение в витрине магазина. «Стоп! А как ей было не поверить, когда я сам заявился в таком виде? Самому противно. Не удивительно, что охранники меня сегодня никуда не впустили. Вот же ш болван! Надо было первым делом привести себя в порядок».  Сделав такой вывод, Николай Анатольевич твердо решил, что таким он больше никуда не пойдет. От этого будет только хуже. Так что, срочно домой приводить себя в порядок! Ведь у него есть еще дом, вернее квартира, весьма просторная, в которой он жил холостяком, а потом со Светланой, пока не переехали в новый особняк. Перед отъездом квартиру заложил банку. Однако это не является препятствием проживания там.
Его намерение отложить визит в порт до утра подкрепил еще и начавшийся моросящий дождик, освеживший засохшую грязь на плаще, которая, намокнув, стала еще заметнее. До своей старой квартиры он добирался, опять же, пешком. 
Ключей у него не было. Однако этажом ниже жил Степан Степанович, владелец строительной фирмы, мужик хозяйственный и рукастый, у которого, когда ни попроси, всегда найдется нужный инструмент.
- Николай!?... Ты!? Что с тобой случилось!? – с изумлением спросил Степан Степанович через открытую дверь, вытирая о пузо, прикрытое фартуком, испачканные в муке руки.
- Долго рассказывать, - ответил Николай Анатольевич, несколько сконфуженный своим видом. – Степаныч, мне надо попасть к себе. Я ключи потерял. Поможешь дверь вскрыть?
- Вскрыть? Так там живут.
- Как живут?! Кто?
- Молодой какой-то, с девкой. Его, вроде, Дима зовут. Борзый такой. Никогда ни здрасте, ни до свидания. В начале сентября вселились.
Эти слова донеслись до Николая Анатольевича уже вдогонку, когда он взбегал по лестнице.
- Анатолич, а ты че, ничего не знал?... – прокричал сосед на весь подъезд. - Во дела! – внизу хлопнула дверь. 
На звонок открыла очень молодая особа невысокого роста в розовом кокетливом халатике, с намотанным полотенцем на голове. Ну прям куколка.
- Какого хрена вы делаете в моей квартире? – спросил он грозно девицу.
Та и бровью не повела. Она развернулась и, прокричав: «Димусик, это тебя!» - скрылась на кухне, оставив входную дверь открытой. Николай Анатольевич зашел. В прихожей ничего не изменилось со времени, как они с женой отсюда съехали. Та же мебель, те же картины. Открылась дверь гостиной и появился очень высокий, широкоплечий, атлетического вида молодой человек, на вид, лет двадцати пяти, в белом махровом халате до пола, какие обычно выдают в гостиницах, и с сеточкой на голове, чтобы прическа не сбилась. Его лицо показалось знакомым.
- А-а-а, Николай Анатольевич, хорошо, что заглянули! – сходу начал юный верзила. – А то мы уже собрались на вас в розыск подавать.
- При чем здесь розыск?! – возмутился Николай Анатольевич. – Что вы делаете в моей квартире?
- Как видите, живу, - ничуть не смутившись, ответил верзила.
- На каком основании?!
- На том основании, что эта квартира теперь принадлежит мне. Я ее купил.
- Купили!? Интересно, у кого это? Я ее не продавал.
- У банка, Николай Анатольевич, у банка.
- У какого, твою мать, банка!?
- У того, где вы кредит брали и квартиру заложили.
- Так у меня срок кредита до конца декабря!
- Да. Но проценты вы должны платить ежемесячно.
Николай Анатольевич, наконец, узнал этого атлета. Начальник кредитного отдела того банка, где брал кредит. И звали его… Точно. Дмитрий. Еще вспомнил, что фамилия у него такая же, как и у управляющего банком.
- Вам что, не перечисляли проценты? – спросил он хмуро.
- Представьте себе. С марта месяца ни разу. Поэтому мы вынуждены были обратиться в суд за расторжением договора.
- Как, ни разу?! – Николай Анатольевич крайне удивился услышанным и его начальный воинственный запал поугас. – Этого не может быть. Вам должны были перечислять.
- Вы правы, по договору перечислять должны, но не перечисляли. Так что, Николай Анатольевич, хочу вас уведомить, что суммы за реализацию этой квартиры не хватило на покрытие вашего долга с процентами и штрафными санкциями. Вы еще должны банку двадцать девять тысяч долларов с копейками.
- Сколько?! – у него аж перехватило дыхание. – Я брал всего сорок тысяч! Во сколько же оценили мою квартиру?
- На двух торгах покупателей не нашлось. А на третьих я приобрел ее за двадцать две тысячи.
- Вы что, охренели! Она же стоит более семидесяти! – почти прокричал Николай Анатольевич.
- Квартиру выставили по залоговой стоимости. Никто не хотел брать. Два раза снижали цену, - Дмитрий нагло ухмылялся. – Кстати, ваш представитель не был против.
- Какой, к черту, представитель?!
- Как же его?... Сейчас вспомню. Захаркин, по-моему.
- Кто-о-о?! – Николай Анатольевич выпучил свой единственный здоровый глаз. – Какой этот гад представитель?!
- Не знаю какой, но у него была доверенность от вас.
- Доверенность?! От меня?!...
В это время дверь в кухню открылась. Куколка в розовом халатике мелкими шажками проследовала мимо в столовую, держа в руках поднос с большая пиццей, нарезанным сыром, оливками и бутылкой вина.
- Димусик, – позвала она, скрываясь за дверью, – остынет!
- Иду! – громко отозвался Дмитрий. – Николай Анатольевич уже уходит. Не правда ли? – обратился он к нему, расправив плечи.
Уж слишком в разных весовых категориях они были, чтобы вести интеллигентный спор. Однако Николаю Анатольевич не хотелось так просто уступать этому хоть и здоровенному, но сопляку.
- Здесь осталось еще мое имущество. Мебель. Я их не закладывал, - со злобой процедил он сквозь зубы.
- Это тоже ушло с молотка. Судебный пристав оценил все в тридцать тысяч рублей, и я это выкупил. Понятно?! Так что, до свидания, Николай Анатольевич.
Дмитрий, уверенный в своей силе, засучил рукава халата и медленно двинулся на него. Ничего не оставалось делать, как выйти из квартиры.
- Суки! – прошипел Николай Анатольевич, спускаясь по лестнице.
- Загляните, пожалуйста, в банк! – издевательски крикнул Дмитрий вдогонку через приоткрытую дверь. – Вы нам еще должны.
- Да пошел ты со своим ублюдочным банком! – огрызнулся Николай Анатольевич. – Отсосете, пидоры финансовые!
- Что ты сказал, козел! А ну повтори! – рявкнул Дмитрий на весь подъезд и по лестнице часто затопали тяжелые шаги в тапках.
Николаю Анатольевичу вовсе не хотелось что-либо повторять этому тупому бычку на стероидах, поэтому он ускорился и пулей вылетел из подъезда. Вслед за ним выскочил детина в халате, но дальше козырька над входом не побежал. Очень неудобно бегать в домашних шлепках по лужам.
- Погоди! Еще встретимся, козел! – проорал Дмитрий и погрозил кулаком.
Отбежав на безопасное расстояние, Николай Анатольевич перешел сначала на быстрый шаг, потом медленнее, еще медленнее пока не поплелся еле, ссутулившись под холодным моросящим дождем. Страшная усталость навалилась внезапно. Это как марафонцу, отдавшему остаток сил на последний рывок, уже готовому победно вскинуть руки, вдруг говорят, что ты, братец, бежал не в ту сторону и здесь не финиш, а старт, дистанцию надо начинать заново. И как не появиться этой усталости, когда весь день на ногах, несколько раз из конца в конец города пешком. Еще усугубилось тем, что за три ночи, проведенные в карцере, он толком не поспал. Особо не поспишь, сидя на табурете, прислонившись к холодной стене. Лишь только тревожное забытье, от которого силы не восстанавливались.
Николай Анатольевич не испытывал ненависти и даже злобы к этому заносчивому выскочке Диме, который, наверняка, не без помощи управляющего банком, своего отца или дяди, отжал у него квартиру по цене почти в три раза ниже ее реальной стоимости, в которой еще и мебели с обстановкой было тысяч на пятнадцать зеленых. Он сам, когда был немногим старше этого бугая, отжимал магазины, автобазы и целые здания в разгар приватизации, скупая контрольные пакеты у трудовых коллективов, пользуясь нерасчетливостью их руководителей в получении займов. Он использовал чужие ошибки. Сейчас, похоже, ошибся сам. Но, где? Никак не мог понять. Его главный бухгалтер, Игорь Антонович, честнейший, а главное, дотошный и исполнительный человек. Он обладал великолепной памятью, помня наизусть не только банковские реквизиты всех многочисленных фирм, которые вел, но и всех основных контрагентов, с которыми работал. Именно Игорю Антоновичу было поручено ежемесячно перечислять проценты по кредиту в банк. «Как он мог забыть?» - подумал Николай Анатольевич. Вертел в голове и так и эдак, пока не пришел к выводу, что никак. Кроме того, Игорь Антонович регулярно, раз в месяц, присылал ему в Ворошилово короткие радиограммы с неизменным текстом: «Все норм. Сентябрь шестьдесят три». Менялись только название месяца и цифры, обозначавшие в тысячах сумму полученной прибыли. Последнюю такую радиограмму получил уже в северном порту, пятого октября. Платежи по кредиту перестали поступать в апреле, а квартира ушла с молотка не позднее сентября. И это явно не вязалось со «все норм.» в радиограммах. Опять всплыло имя его носатого юриста Юрия, главного виновника всех бед. И снова появилось нехорошее предчувствие, к которому на сей раз примешивалась непонятная, сдавливающая грудь тоска.
С поднятым воротником плаща, понурив голову, он тащился неизвестно куда под дождем, и не заметил, как сгустились вечерние сумерки и зажглись фонари. Увидев крытую автобусную остановку, зашел под навес, сел на скамейку, вытянул ноги, откинул назад голову, закрыл глаза. Устал. Смертельно устал. Главное, он не имел никакого представления, куда сейчас идти, где переночевать и, в конце концов, где хоть немного привести себя в порядок для завтрашнего дня. Без документов и почти без денег, коих осталось всего тысяча восемьсот восемьдесят пять рублей.
Кто-то подошел. Открыв глаза, увидел перед собой девочку лет четырнадцати, в желтой куртке с накинутым капюшоном и зонтиком в руке. Она протягивала ему маленький листочек.
- Сдаются квартиры, посуточно, - сказала она и сунула ему в руку листок, развернулась, пошла дальше.
На листке компьютерным шрифтом напечатано: «Сдаются квартиры. Посуточно. 500 р. в сутки. Документов не требуется», ниже указан адрес. Как это кстати! Николай Анатольевич вскочил, бросился догонять девочку. 
Девочка молча проводила его с километр на небольшую неопрятную улочку и указала пальцем на последний дом в тупике.
- Вход с того торца, - сказала она, останавливаясь. – Спросите тетю Галю.
Девочка повернула обратно, а он двинулся к дому. Одноэтажный домишко в два подъезда с полумансардой, с грязными стенами и облупленной местами штукатуркой, выглядел заброшенным. Заколоченная дверь в первом подъезде, куча мусора на углу, разодранный диван в палисаднике. Из всех окон свет горел только в одном, на первом этаже в дальнем конце дома. Кнопки звонка не было. На стук за дверью послышалось кряхтенье, шаркающие шаги и невнятное бормотание. Дверь открыла тетка в замызганном халате, с красным одутловатым лицом и заплаканными заплывшими глазками, с жидкими волосами, собранными в хвостик, с рыхлым, бесформенным телом и опухшими ногами. Трудно сказать, сколько ей лет. На вид, так за шестьдесят. А судя по отсутствию морщин, должно быть меньше.
- Чего тебе? – спросила она осипшим голосом, пытаясь разглядеть гостя в темноте улицы.
- Здравствуйте, мне нужна тетя Галя, - ответил Николай Анатольевич, поморщившись от кисловатого запаха, пробивавшегося изнутри.
- Ну я Галя. Ты на счет комнат? Проходи.
Она развернулась и пошла во внутрь. Николай Анатольевич за ней. Темный коридор с крутой лестницей на мансарду, открытая дверь в ванную, освещаемую только светом пламени, пробивавшимся сквозь решетку топливника котелка отопления, кухня в полумраке света с улицы, из которой и доносился этот отвратительный кислый запах, и, наконец, освещенная комната хозяйки. Там самой ценной вещью был новый телевизор на тумбочке, еще с заводскими наклейками. Все остальное убого. Линялые, драные обои со множеством наклеенных в беспорядке фотографий из журналов. Вытертый ковер, посеревший от грязи. Покосившийся шкаф. Разложенный диван со скомканным одеялом и подушкой. Продавленное кресло, перед которым стояла табуретка, служившая столиком. На табуретке: початая бутылка водки, зеленый фужер с позолотой, полукольцо копченой колбасы, которую, похоже, ели с двух сторон, не отрезая, а так, откусывая, да стеклянная баночка полная окурков. Тетка, кряхтя и охая, уселась в кресло, налила себе половину фужера водки, махом заглотнула, занюхала колбасой и вперлась в телевизор.
- Он все-таки ее бросил! - плаксиво сообщила она, вытирая слезы, показывая пальцем на экран. – Негодяй! Ушел к этой стерве, а ее бросил беременную. Бедняжка! Без денег и без дома. Как она теперь?
Телевизор показывал какой-то сериал, который так растрогал эту забулдыжку. «Я тоже без денег и без дома, - подумал Николай Анатольевич. - Но обо мне слез никто не льет. Правда, я и не беременный… пока».
- Я на счет квартиры, - он напомнил хозяйке о своем присутствии.
- Что, на счет квартиры? Давай пятьсот рублей и живи сутки, - сказала она, не отрывая взгляда от экрана.
- Хотелось посмотреть.
- Чего смотреть? Две комнаты наверху. Туалет с душем тама. Только бойлер включить надо. Все чистенько. Берешь?
Вариантов не было. Поэтому сказал:
- Беру.
- На сколько берешь?
- До утра.
- Я до утра не сдаю. Я сдаю на сутки. Так что платишь не за «до утра», а за сутки. А потома хоть через час съезжай.
- Хорошо. Согласен.
- Денежки давай. И учти. Ровно сутки. Сейчас семь. Завтра после семи платишь еще пятьсот. И так далее. Понятно?
- Понятно, - ответил он, протягивая деньги. – Ключи.
- Тама наверху, в двери торчат.
Николай Анатольевич вышел из комнаты, а хозяйка крикнула ему вслед:
- Если хошь, чтобы тепло было, спускайся каждый час, угля в котелок подкидывай!
Он поднялся по скрипучей лестнице, открыл дверь, в которую упирались ступеньки, долго на ощупь искал выключатель. Сразу за дверью небольшой тамбур, вроде прихожей, с дверьми в туалет и в комнату. За этой комнатой еще одна, смежная, чуть просторнее. Небольшие комнаты казались еще меньше из-за скошенных мансардных потолков. Окна низко, почти у самого пола. Неожиданно, здесь было чисто. Лишь немного воняло кислым снизу. Складывалось впечатление, что в этой мансарде раньше жила другая семья, которая недавно съехала, оставив после себя кое-что из мебели. В первой комнате стоял простой стол и два стула. Во второй – двуспальная металлическая кровать, покрытая синим солдатским одеялом, на котором лежали две подушки и сложенные простыни, тумбочка в углу, два табурета и вешалка с крючками на стене. Из удобств только электрический чайник да приемник радиоточки на стене. В тумбочке – по паре тарелок со стаканами, несколько ложек с вилками и консервный нож со штопором. В туалете, кроме унитаза – крошечный умывальник с небольшим зеркалом над ним, душевой поддон за клеенчатой занавеской, да потертый электрический бойлер для нагрева воды. Мыла не нашел. Вместо туалетной бумаги – газета.
Как бы ему сейчас ни хотелось завалиться в кровать, первым делом надо привести себя в порядок, почистить верхнюю одежду, постирать белье, принять душ. Еще неплохо было бы залепить пластырем этот отвратительный синяк под глазом, да и поужинать чем-нибудь. Он воткнул в розетку бойлер, приоткрыл окно в дальней комнате, чтобы проветрить кислый дух, запер за собой дверь и спустился вниз. Из комнаты хозяйки доносились звуки страстей сериала и ее редкие пьяные всхлипывания. Выйдя на улицу, направился в сторону магазина, который заприметил по дороге сюда.
Впервые в жизни он так тщательно приценивался, выбирая товар не по качеству, а подешевле. Взял: мыло, одноразовые бритвы, зубную пасту со щеткой, быстрорастворимое пюре в стаканчике, кубик бульона, банку кильки в томате, она же «братская могила», коробочку чая в пакетиках, сахар, четыре булочки, плавленый сыр и пластырь в аптеке рядом. В сто пятьдесят три рубля уложился.
«Тысяча двести тридцать два», - мрачно подумал он, подсчитывая оставшиеся деньги. - Сорок три бакса. И ни в чем себе не отказывай! А где достать еще, пока неизвестно».
Неожиданно, входная дверь в дом оказалась закрыта. Свет в окне хозяйки не горел. Он долго стучал в дверь, потом в окно. Без толку. Стал уже подумывать, не кинули ли его с квартирой? Обойдя с другой стороны, увидел, что к дому пристроен деревянный сарай, крыша которого немного не доходила до окон мансарды. Здесь же, в небольшом саду нашел лестницу, приставленную к дереву. Ею и воспользовался. Забрался по этой лестнице на крышу пристройки. Хорошо, оставил окошко приоткрытым. Влезть во внутрь не составило особого труда. Спустился вниз, чтобы выяснить, почему его не пускали. Еще на лестнице услыхал богатырский храп. «Теперь понятно», - подумал он. «Она одолела свою бутылку. Потом водка одолела ее. Однако дверь закрыть все-таки смогла. Теперь из пушки не разбудишь». Прошел в ванную внизу. Подбросил угля в почти погасший котелок. Поднялся к себе.
В шесть утра его разбудил приемник радиоточки, который возобновил свое вещание после ночного перерыва и который Николай Анатольевич с вечера оставил включенным, чтобы не проспать. Умылся, побрился, залепил пластырем фингал. Слава Богу, опухоль почти прошла и глаз не казался таким заплывшим. Позавтракал чаем с булочками и плавленым сыром. Оделся. Трусы, носки, рубашка высохли, а вот брюки и плащ еще сыроваты. Ночью в котелок уголь никто не подкидывал. Вот батареи и остыли. Кроме того, плащ так и не удалось очистить до конца. За три дня грязь впиталась в ткань и сколько ни тер, на светлой поверхности остались темные неопрятные пятна. Что поделаешь? Пришлось одевать такое.
Вышел из комнат, когда радио пропикало семь часов. Оставив ключи в двери, спустился вниз. Хозяйка все еще храпела, но уже не так громко, как вчера. Он не стал ее будить и вышел на улицу, думая, что больше сюда не вернется.
Рейсовый автобус остановился у проходной порта. Часы над входом показывали без пятнадцати девять. Через проходную умудрился пробраться без документов, затесавшись в толпе работяг, прибывших на смену.
- Что-то не нахожу ваших судов в графике прибытия, - сказала с усталым видом упитанная женщина-диспетчер, щелкая мышкой компьютера.
У Николая Анатольевича сердце сжалось.
- Подождите!... Кажись, вот они! – женщина приблизила лицо к монитору. – Да, точно они. Триста седьмой, триста восьмой, девятый, десятый.
Отлегло, и он с облегчением выдохнул.
- С ними все в порядке. Их передали в диспетчерскую Роттердама, - с улыбкой доложила женщина.
Сердце снова сжалось, сильно колотнуло и оборвалось, запутавшись где-то в кишках, глаза полезли из орбит, а горло перехватил спазм.
- Как Роттердама?!... Этого не может быть!... Проверьте еще раз!... – с трудом выговорил он.
- Чего проверять? Вот, все они, - женщина ткнула пальцем в экран. – Еще пятого им поменяли порт назначения. Поэтому из графика убрали.
- Кто… поменял?
- Откуда я знаю, кто? Наверное, фрахтователь. Без него тут никак.
- Я!... Я фрахтователь! – с отчаянием воскликнул он, задыхаясь.
Женщина хотела что-то ответить, потом подняла на него глаза. Похоже, потрясение от услышанного отразилось на его лице и она сжалилась.
- Ладно, сейчас посмотрю, - сказала она, встала, с трудом вытащив свои объемные бедра из кресла, и вышла в соседний кабинет.
Надежда еще теплилась, что какая-то ошибка. Но в душе похолодело и стало очень тревожно. До сего момента не так сильно переживал за собственность, подвергшуюся в его отсутствие рейдерскому захвату, так как офисы, магазины, транспортная компания, логистический центр никуда не делись. Он был уверен, что их можно будет вернуть. А вот за груз, стоимостью более тридцати миллионов евро, который, по неизвестным причинам, отправился в Роттердам, переживать стоило очень сильно. Он сейчас почувствовал себя совершенно растерянным, как человек, вернувшийся домой и обнаруживший, что из дома вынесли абсолютно все и, даже больше, сам дом пропал. Плод тяжких трудов последних полутора лет, невзгод и лишений, колоссальных денежных затрат, на самом финише уплывал из рук, причем, в буквальном смысле этого слова.
- Заявка на изменение порта назначения, - сказала толстая диспетчер, усаживаясь в кресло, - поступила пятого числа от ООО «СнабЭкспорт ОНА».
Он чуть не задохнулся от услышанного.
- Не может быть! Я…! Я генеральный директор этой фирмы! Я не подавал никаких заявок! – прокричал он и со всей дури стукнул кулаком об стол.
- Вы что это мне мебель портите!? Вам что здесь?... – возмущенно воскликнула диспетчер.
Николай Анатольевич затряс ушибленной рукой, и неимоверным усилием воли взял себя в руки.
- Простите! Простите, ради Бога! Нервы. Скажите, могу я посмотреть на заявку?
- Нервы у него! У меня что, их нет?! Я к концу смены и так измочалена, а он по столам колотит! Домой иди, жене об стол стучи! А мне тут нечего…!
-  Умаляю, еще раз простите! Покажите, пожалуйста, заявку! Хочу подпись посмотреть.
Диспетчер еще что-то сердито пробормотала, потом смягчилась и сказала со вздохом:
- Документы давайте!
- Какие?
- Ваш паспорт.
- Зачем?
- Как это зачем? Должна же я удостовериться, что вы директор.
- Понимаете, - сказал он, замявшись, - у меня все документы украли. Но моя фамилия Окопов Николай Анатольевич. Посмотрите, я в реестре указан.
- Допустим, указан. Но у вас на лбу не написано, кто вы такой. Документ нужен.
- Меня Владимир Иванович знает, начальник порта.
- Вот к нему и идите! А я не имею права.
Диспетчер отвернулась, показывая, что разговор закончен.
В приемной начальника порта он был единственным посетителем, ожидавшим аудиенции. Шефа на месте не было. Его секретарша, Людочка, не обращая никакого внимания на сидевшего в приемной, сначала упорно таращилась в зеркальце, расправляя иголкой ресницы и намалевывая на губах очередной слой помады, затем трещала с кем-то по телефону по поводу вчерашней вечеринки, где некий идиот Эдуард так и не решился ни на что, хотя его настоятельно зазывали на чашку чая, когда тот провожал.  Раньше он изредка наведывался сюда по делам и эта Людочка заискивающе стелила перед ним, предлагая то чай, то кофе, то коньяк или сразу все, не дожидаясь указания начальства. Сейчас же, создавалось впечатление, что для нее его здесь не было. Она занималась своими делами так, как будто в приемной она была одна, а на стуле, который он занимал, сидел, в лучшем случае, деревянный болванчик или вообще нечто, аннигилировавшееся в пустоту. Он отметил непривычно нарочитое безразличие секретарши начальника порта. Впрочем, ему было не до этого. Его волновал только груз, судьбу которого необходимо выяснить.
Николай Анатольевич проерзал на стуле в приемной довольно долго, более часа. Наконец, как и положено начальству, в пятнадцать минут одиннадцатого появился Владимир Иванович, начальник порта. Он сходу швырнул на стол секретарши плащ, схватился за ручку двери своего кабинета и тут увидел вставшего Николая Анатольевича.
- Николай… Э-э-э… Анатольевич? Что у вас с глазом? – несколько замявшись, быстро проговорил он. – Вы ко мне?
Николай Анатольевич встал и протянул руку, чтобы поздороваться. У Владимира Ивановича возник порыв к рукопожатию, но он, вдруг, спохватился, отдернул руку, словно от прокаженного.
- У вас какое-то дело? – спросил он официальным тоном, открывая дверь.
- Да, Володя… Простите, Владимир Иванович, - ответил Николай Анатольевич, придерживаясь дистанции, установленной сейчас его давнишним приятелем.
- Вы это… Подождите немного. Я вас приму.
С этими словами начальник захлопнул за собой дверь кабинета.
«А ведь мы знакомы лет восемь, - подумал Николай Анатольевич, усаживаясь обратно на стул. – Сколько было выпито на брудершафт! При чем, инициатором хмельных объятий был всегда Вова. Четыре года назад, когда Вова ходил в замах, когда стоял вопрос об утверждении на должность начальника, он умолял помочь вывезти контейнеры, чтобы расчистить причал. Тогда я помог и его утвердили. А сейчас… Рыло воротит. Наверное, тоже газетенку прочитал. Руку отдернул, гад. Вот он, наглядный пример холуйства. Поддерживать того, кто и так на коне. А стоит споткнуться… Ну-ну, дружок-приятель!».
Как Николая Анатольевича не свербило побыстрее узнать о своем грузе, как не переживал, поделать ничего не мог. Сейчас он был просителем. Как и положено челобитчику, вынужден со смиренным видом дожидаться аудиенции. Владимир Иванович промурыжил его в приемной еще с полчаса. Наконец, Людочка внесла в кабинет папку, а когда выходила, попросила зайти.
Зря Владимир Иванович выбрал себе такое огромное начальственное кресло. Он, наверное, хотел его размерами подчеркнуть значимость того, кто на нем восседает. Вышло наоборот. И так небольшого росточка, субтильный, он на коричневом фоне мягкой кожи казался еще меньше, еще субтильнее, и скорее напоминал школьника, делающего уроки за папиным столом. Владимир Иванович со сосредоточенным видом изображал бурную деятельность, манипулируя тремя листками, которые по очереди просматривал, делал отметки карандашом, откладывал слева, затем с ими же проводил ту же операцию, но уже откладывал справа. В общем, всем своим видом давал понять, какое одолжение делает визитеру, уделяя свое драгоценнейшее время.
- Я вас слушаю, - наконец сказал он, не отрывая взгляда от листков и не предлагая сесть, хотя стульев в кабинете было достаточно.
- Я к вам по поводу моего фрахта.
- Что с ним не так?
- У меня на этой неделе ожидалось прибытие сюда четырех судов с лесом. А их направили в Роттердам. На каком основании?
- Да? С чего вы взяли, что в Роттердам?
- Мне в диспетчерской сказали.
- Вы хотите сказать, порт назначения изменили без вашего ведома?
- Да, именно так.
- Странно, - Владимир Иванович сделал знак подать ему папку, лежащую в дальнем конце стола и до которой он не мог дотянуться.
Николай Анатольевич подал. Открыв папку, он просмотрел несколько листов, затем криво усмехнулся и откинулся в кресле.
- Ну что же вы мне говорите, Николай Анатольевич! Вот заявочка, - он ткнул в листок, - от пятого ноября. Там ваша подпись, печать. Все как положено. Вы, наверное, запамятовали.
Николаю Анатольевичу хотелось вспылить и наорать. Еле удержал себя в руках.
- Я не подписывал никаких заявок! – резко сказал он.
- А это что? – Владимир Иванович, все также криво усмехаясь, поднял листок над головой.
Николай Анатольевич, потянулся чтобы взять. Начальник порта отвел руку с бумагой назад, за кресло, а другую выставил ладонью вперед, показывая, что документ можно посмотреть только издалека. «Ну ты и сволочь! Не сожру же я его!» - с раздражением подумал Николай Анатольевич, и бросил попытки дотянуться. Пришлось вглядываться. Текст не разобрал. Начпорта не дал для этого достаточно времени. Но, несомненно, то был фирменный бланк его «Снаб Экспорт ОНА» с печатью и подписью, очень похожей на его. 
- Я этого не подписывал, - с растерянностью проговорил он.
- Вы хотите сказать, подделка?
- Да, подделка! – с уверенностью выкрикнул он.
- У нас здесь не криминалистическое бюро, чтобы подписи сличать. Поступила заявка. Мы ее исполнили. Если вы считаете, что кто-то подделал документы, то это не к нам. Обращайтесь в правоохранительные органы. Пусть они с этим разбираются. К нам какие претензии?
Николай Анатольевич задумался потом резко выпалил:
- Могу я отменить заявку!?
- Отменить – нет. Суда уже в Роттердаме. А вот новую заявку – можете. У вас же тайм чартер до двадцатого числа. Так что, можете направлять суда, куда пожелаете.
- Тогда я подаю заявку с портом назначения Калининград.
- Ваше право. Только на тех судах топлива кот наплакал. Оплатите бункеровку.
- Бункеровку… Бункеровку… - бормотал Николай Анатольевич, схватившись за лоб. – Если в кредит, под залог груза?
- В кредит? Под залог?... Что ж, можно. Только это выйдет дороже.
- Пусть!
Владимир Иванович взял трубку телефона.
- Сопрунов!... Что, я?! Головка сам знаешь от чего! Не проснулся еще?! – кричал он кому-то. – Проверь мне груз по номерам поставки! Записывай.
Он стал диктовать длинные номера, водя пальцем по листку из папки. С полминуты сидел молча, потом его физиономия опять скривилась и он положил трубку.
- Не получится под залог, Николай Анатольевич, - с ехидной кривой улыбочкой сказал он.
- Почему?
- Потому что контракт исполнен. Груз принял покупатель.
У Николая Анатольевича потемнело в глазах. Его шатнуло и только стол, за который ухватился, не дал ему упасть.
- Этого не может быть! – с трудом выговорил он.
- По базе числится так. Поэтому за бункеровочку надо будет заплатить.
- У меня еще два финских судна. Они законтрактованы на Роттердам. Проверьте их, пожалуйста.
Владимир Иванович опять зашуршал бумагами, позвонил.
- Там груз тоже передан покупателю, - сообщил он обрадовано.
Последний лучик надежды погас моментально, как будто кто-то повернул рубильник. У него отняли все: дом, офисы, магазины, логистический центр, теперь еще и выдержанный лес. Даже его имя, репутацию втоптали в грязь бульварной газетенкой. Николай Анатольевич медленно повернулся и понурый пошел к выходу.
- Минутку! – окликну его Владимир Иванович. – Здесь, по документам, шестнадцать тысяч кубов топляка находятся под таможенным режимом для внутреннего потребления. Оказывается, вы их продали за границу, а таможенный режим не меняли.
- Ну и что? – спросил Николай Анатольевич равнодушно.
- Это нарушение. Я должен буду доложить.
- Подождите докладывать. Я с этим разберусь… Скоро.
Николай Анатольевич вышел из кабинета, а Владимир Иванович, пробубнив под нос: «Чего ждать то!» - взялся за трубку телефона.
- Сопрунов! Все спишь?! Уведоми таможню о нарушении режима!…
И опять бесконечные минуты ожидания. На этот раз в вестибюле областной прокуратуры, куда Николай Анатольевич приехал из порта на автобусе. По дороге сюда он наведался в свой деревообрабатывающий цех. Оказалось, что цех с его обширной территорией принадлежат сейчас какой-то фирме с длинным названием из которого запомнилось только «Строй-, Снаб-» и еще что-то. В пятницу, когда был здесь, эту вывеску не заметил. Еще по пути заглянул в два своих магазина, где от работников узнал, что и там он уже никто. Эти новости не добавили ему радости, но хуже от них не стало потому, что хуже того, что узнал в порту о своем грузе, уже быть не может. Пара магазинов и цех по сравнению с этим, все равно что чирей на заднице у больного раком в последней стадии. Разум говорил, что даже если выяснит, кто увел груз, вернуть его будет невозможно. Он сменил владельца и концов не найдешь. Разум разумом, а душа клокотала, требовала мести. Постоянно всплывало в сознании ухмыляющееся носатое лицо Юрия, его юриста. Именно он, заполучив все документы и печати, мог совершить такую гадость. Больше некому. Теперь бы знать, как до него добраться.
Прошло уже много времени, когда он позвонил по внутреннему телефону заместителю прокурора Гринько, обещавшего к нему выйти. Петр Устинович, которого в их компании звали просто Петя, а иногда ГПУ, также числился в его приятелях, с которым связывал не один котелок ухи на свежем воздухе и не один бильярдный шар, забитый в лузу. Петя всегда был предметом легких подтруниваний и безобидных шуток, впрочем, других по отношению к нему никто себе не позволял. Уж слишком высоким чином он обладал для большего.
Минут через сорок после звонка Гринько Петр Устинович стремительно ворвался в вестибюль, первым подал руку и с участливым видом осведомился, что случилось. Не дав и секунды на ответ, тут же попросил излагать побыстрее, так как времени в обрез. Ему еще готовить здравицу от прокуратуры к завтрашнему торжественному собранию, посвященному Дню Милиции. Ужимая до предела заранее заготовленную речь, Николай Анатольевич быстро, но все-таки доходчиво, поведал о своих злоключениях, начиная с прибытия из командировки, заканчивая поддельными документами в порту, из-за которых он лишился груза.
- Так, - подытожил Гринько, - избиение, грабеж, незаконное задержание, карцер, рейдерский захват компаний, магазинов, офисов и цеха, подделка документов в порту и все это провернуто с участием твоего юриста Захарко Юрия Арнольдовича. Все верно?
- Да, - ответил Николай Анатольевич и лучик надежды снова вспыхнул, среди мрачных мыслей.
- Ты пока погуляй с часик. Я дам задание помощнику, его фамилия Ляпунин. Потом придешь сюда и позвонишь по этому телефону. – Петр вырвал из блокнота лист и записал номер. – Он спустится к тебе и все объяснит. А сейчас извини, извини. Надо бежать!
Пожав на прощание руку, Гринько скрылся в недрах здания. Часы показывали без четверти час и Николай Анатольевич решил, что есть время для перекуса. Рядом с прокуратурой находился Центральный рынок, в котором было полно забегаловок, где можно недорого перекусить. Еще по рядам ходили лотошники с тележками. Они кормили обедами продавцов, которые не могли оставить свои места. Это Николай Анатольевич знал еще с тех пор, как много лет назад начинал здесь с торговли ширпотребом.  Давно забытый вкус когда-то приевшихся щей с жесткими кусками мяса, пюрешка с котлетой, в которой мяса меньше половины, пирожок с ливером, чай. Одно достоинство в этом обеде. Его цена. Сорок пять рублей за все удовольствие. Еще и воспоминания. Последний раз он так обедал весной девяносто второго года вон в той палатке, где сейчас торгует обувью толстая женщина в пуховике. Много воды утекло. Ни одного знакомого лица. Контингент сменился полностью. Кто поднялся, как он, кто отошел от дел, а если кто и остался, то сами уже не торгуют, нанимают продавцов.
Немного понастольгировав на рынке, Николай Анатольевич ровно без пятнадцати два был опять в вестибюле прокуратуры. Позвонил Ляпунину. Ответили, что через десять минут спустятся. Как и следовало ожидать, к назначенному времени к нему никто не вышел. И спустя пятнадцать минут, и спустя полчаса. Почти в три в вестибюле появился молодой человек, очень высокий и очень худой с прыщавым лицом, сильно сутулящийся, передвигающийся странной походкой на полусогнутых ногах. Форменный синий китель болтался на нем, как на вешалке. В руках он держал папку.
- Вы, э-э-э…, Окопов? – спросил он, подойдя.
Николай Анатольевич кивнул.
- Э-э-э… Петр Устинович, как бы, э-э-э… просил разобраться с вашими, того…, вопросами.
Тон у него был не очень-то уверенный, к тому же заметно заикался. Николай Анатольевич как-то не проникся доверием к этому нелепому парню, уж слишком суетлив.
- Простите, как мне к вам обращаться?
- Ко мне?... Э-э-э… Константин Васильевич…, э-э-э…, меня зовут.
- Очень приятно, Константин Васильевич. Вы выяснили что-нибудь?
- Да. Я звонил в это… в э-э-э…, ОВД по поводу вашего задержания. Нарушений там это… не установлено.
- Хотите сказать, что сажать в карцер за то, что тебя же ограбили и избили, это законно?
- Э-э-э…, нет, не законно. Но…, э-э-э…, вас задержали по заявлению, э-э-э…, гражданки Исаковой, когда вы ворвались нетрезвым в, э-э-э…, в ее дом и устроили там, как бы, дебош из, э-э-э…, личных неприязненных, так сказать…, отношений.
- Это я устроил дебош!? Я пришел к себе домой! Меня там избили и ограбили, электрошокером тыкали! Потом еще коньяк в глотку влили! И я еще в этом виноват?!
- Э-э-э… ваши слова, так сказать…, ничем не подтверждаются.
- А фингал под глазом? А выбитый зуб?
- Это… Как его… Э-э-э… Кто может подтвердить, что…, э-э-э…, вас в доме, того… избили?
- Моя жена и теща!
- Э-э-э…, эти, типа того…, свидетели… на которых вы ссылаетесь, э-э-э… не подтверждают, как бы…, ваших слов. Э-э-э… Ваша бывшая… Эта… Как ее?... Жена, э-э-э…,  гражданка Исакова утверждает, что вы… э-э-э сами того… Пришли уже с синяком…  Она…, э-э-э…, написала на вас это…, типа, заявление. А ваша бывшая, э-э-э…, теща подтверждает это…, э-э-э…, о вашем дебоше в пьяном виде. А это… класс… классифицируется как… Как его…? Хулиганство. До пятнадцати, так сказать, суток ареста. Поэтому и это… ваше задержание на двое суток было, как бы…, законно.
Николай Анатольевич даже не разозлился на эту кривую швабру в кителе на полусогнутых. Тот и не пытался разобраться с его делом, а лишь старательно излагал версию событий с точки зрения милиционеров, допустивших произвол.
- Так что же меня так рано выпустили? – с мрачной усмешкой спросил он. – Ведь мне следовало сидеть еще тринадцать суток.
- Э-э-э… Заявление… Того… Забрали.
- Стало быть, сжалились?
В этой ситуации сарказм был единственным аргументом Николая Анатольевича. Правда, это не могло никого пронять и служило лишь слабой поддержкой собственного достоинства.
- Э-э-э…, это их право.
- Огромное им за это спасибо! Но по вашей логике, если пятеро ограбили одного, то виноват ограбленный, потому что у грабителей свидетелей больше?
- Э-э-э…, нет. Они же… э-э-э, заявление…, того…, написали.
- Ну конечно! Кто последний заявление написал, тот и виноват. Так, что ли?
- Нет… э-э-э…, тогда разбираться надо, кто…, того…, в самом деле…
- Да что вы говорите!? Разбираться. И не поспоришь. Надо. Так чего ж меня виноватым сделали без разборок?
- Э-э-э…, я разбирался… Э-э-э…, нарушений, того…, не установлено.
- Разумеется. Ко Дню Милиции у милиции найти нарушения, наверное, западло. Ладно. С этим все ясно. А что по поводу рейдерского захвата имущества? 
- Я, это…, э-э-э…, узнавал. Там недвижимое, так сказать, имущество ваше было, э-э-э… передано на основании…, как бы…, решения суда.
- Да ладно! Вот новость! Рейдерский захват на основания решения суда! Можно подумать, это делается как-то иначе?! Вы мне скажите, что за решение? Какого суда?
- Э-э-э…, Ленинградского районного. Вот э-э-э… - Ляпунин стал рыться в папке, достал листок и протянул его. – Э-э-э, здесь записано номер решения и…, так сказать…, дата.
- Кто в суд подавал то?
- Не… не знаю. Это… В реестре, там…, не указано. Вы можете…, того, зайти в суд и, как его, запросить, э-э-э…, дело.
- Да-а-а? Хоть за это спасибо! - сказал Николай Анатольевич, беря у Ляпунина листок бумаги. – А по поводу подделки документов в порту?
- Э-э-э… Я звонил в этот…, в порт. Там сказали, что, э-э-э… документы, так сказать, пятого числа, э-э-э…, приносили вы. Там, как его…, э-э-э…, паспорт смотрели, когда, это…, принимали.
- Я-а-а!? – изумился Николай Анатольевич. - Меня пятого ограбили и в ваш карцер заперли! Как я мог в порту быть?
- Вы, это…, что, в порту пятого, э-э-э…, как бы…, не были?
- Как бы, был. Я туда из аэропорта заезжал.
- Ну вот…, э-э-э…, видите. Вы того…, заезжали.
- Я заезжал, чтобы дату прибытия моих судов узнать, и паспорта при этом у меня не спрашивали.
- А в порту…, э-э-э…, сказали…, того, спрашивали и…, и… вы им это…, показывали когда…, того…, документы, э-э-э…, подавали.
Николай Анатольевич начал терять терпение.
- Да какие документы!? Я ничего туда не подвал! Я же говорил, меня ограбили! Украли в том числе и паспорт! Потом заперли в кутузке. Не допускаете ли вы, что пока я сидел, мой юрист Захарко мог с моим паспортом пойти в порт и подать заявление на изменение порта назначения?
- Вы..., э-э-э…, того…, так думаете?
- Это не я так думаю, это логика об этом вопит! – вскричал Николай Анатольевич.
- Э-э-э… тогда…, вам надо обратиться с заявлением в эту…, как ее…, э-э-э… транспортную прокуратуру.  И…, и… еще, э-э-э… я вам посоветовал бы…, того…, взять хорошего…, так сказать, адвоката.
- Вот, блин, совет так совет! Просто советище! Особенно если учесть, что меня обчистили подчистую, и денег осталось только на то, чтобы адвокату задать единственный вопрос. Спросить, который час. Огромное спасибо за совет!
- Э-э-э… А, я…, того…, понял…, вы так шутите.
- Да какие тут шутки!? Кстати, глава районной администрации, Ляпунин Василий Константинович, случайно, не ваш родственник?
Молодой человек покраснел, еще более ссутулился и промычал что-то невнятное.
- Ладно, спасибо, что хоть сделали вид, что разбирались с моим делом! Передайте привет Гринько, а заодно и вашему папаше! - сказал Николай Анатольевич, кивнул на прощание головой и вышел из здания прокуратуры.
«И это косноязычное заикающееся создание, попавшее в прокуратуру по блату, быть может, скоро станет решать судьбы людей. Кого казнить, кого миловать, - думал Николай Анатольевич, двигаясь в сторону суда. - Вот же Петя, удружил. Вроде, всегда в доску свой. Если что, приходи в любое время! Пришел, называется. Единственный раз попросил помочь, так он подсунул мне юродивого, который ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Если хотел меня так отшить, то способ выбрал идеальный. Не надо смотреть в глаза, отказывая в помощи, а в случае чего, всегда можно сослаться на бестолкового помощника. Господи, что же здесь произошло в мое отсутствие?»
С такими мыслями Николай Анатольевич дошел до озера. Здание суда находилось с другой его стороны. По пути, чуть в стороне, был его дом. Ноги сами по привычке вынесли к нему. Никак не верилось, что его Светланка так легко поддалась газетной утке, и даже не попытавшись хоть как-то объясниться, до такой степени ожесточилась, что могла спокойно наблюдать за его избиением и откровенным грабежом. Но с другой стороны, заявление из милиции все-таки забрала. Значит, совесть заговорила. Значит, есть еще шанс объяснить ей, что ее неприязнь была основана на газетной лжи и, с известной долей вероятности, на кознях ее матушки, да дальнего родственника Юрия.
Его облаяли, как только подошел к ограде своего дома. За прутьями, брызжа слюной, заходились яростным лаем два ротвейлера, бросавшиеся грудью на забор. От неожиданности Николай Анатольевич отскочил в сторону. Стоило оказаться в двух метрах от ограды, псы разом затихли, настороженно вытянув морды в его сторону. «Умные собачки, - подумал он. – Теперь перелезть через забор не может быть и речи. Порвут. Это от меня их завели, что ли?». Если не считать злобных собак, дом больше не подавал признаков жизни. Темные окна, неметеные дорожки, усыпанные бурыми листьями после шторма накануне. Но все равно, не обращая внимания на лай злобных тварей, он подошел к калитке и долго звонил. Никого. И улица пустынна. Лишь у соседей напротив в окне слегка отодвинулась занавеска, через которую кто-то наблюдал за ним и за беснующимися за забором собаками. 
В канцелярии суда выяснилось, что дело, номер которого он получил от убогого помощника Гринько, уже находится в архиве. А заявления об истребовании дела из архива у него не приняли. Паспорта не было. Сколь ни уговаривал, ни упрашивал, судейские чинуши были непреклонными. Паспорт подавай и точка. Лишь сорок минут зря потратил.
«Паспорт. Удостоверение личности, - думал он, выходя из суда. – Еще одна проблема. Уже второй раз меня прокатывают из-за его отсутствия. Сначала – в порту, теперь – в суде. Странное это понятие «паспорт». Каждый его толкует, как хочет. Когда меня двое с половиной суток продержали в карцере, паспорта им никакого не понадобилось. На слово поверили. А чтобы просто посмотреть бумажки в суде, паспорт им подавай. Потому что должны удостовериться. Без паспорта, кто ты такой? Никто. И звать тебя никак. Так, говорящее существо на двух ногах. Даже более того, паспорт превыше человека. Ведь пришел какой-то проходимец в порт с моим паспортом и от моего имени перенаправил суда в Роттердам. И стал этот прохвост для всех гражданином Окоповым только потому, что у него книжица с фотографией. Ведь морду лица сличать с фото кто будет? Глаза есть, рот, нос есть, уши на месте. Ну и слава Богу. Значит, ты для нас Окопов. Кто же еще, коли паспорт показал? Завтра принесешь паспорт Сидорова. Хорошо. Будешь Сидоровым… Херня какая-то… Однако, паспорт получать надо, и срочно. Без него никак. Вспомнить бы, как это делается. Вроде, в паспортный стол надо обращаться в милиции». От воспоминаний о милиции его передернуло.
На улице поднялся ветер, заморосил дождик. Николай Анатольевич поднял воротник плаща, сунул портфель подмышку, а руки – в карманы чтобы не мерзли, и поплелся в сторону площади раздумывая: «Круг людей, которые могли бы помочь в этой ситуации сокращается стремительно. Остались прикормленные депутаты. Ну, что они? Могут только запросик состряпать, свести с нужным человеком. И все. От них не услышишь слова «на», только «дай», а если и «на», то через «дай». А давать им сейчас нечего. Еще не нарваться бы на кредиторов. Особенно на Брюнера или его помощника Слыча. Через десять дней истекает срок займа. А чем отдавать?... С другими как-то можно договориться об отсрочке. С Брюнером … По кускам начнет рвать. Долг. Проценты. Проценты на проценты. Глазом не успеешь моргнуть, так все отожмет, что смогу вернуть обратно. Так что, долг перед Брюнером надо закрыть в первую очередь». Перелопачивая в голове эти невеселые мысли, Николай Анатольевич дошел до Мэрии. Он надеялся встретить кого-нибудь из покидающих здание чиновников или депутатов.
Первой, кого повстречал у здания администрации города, была хорошо ему знакомая Александра Олеговна Вороной. Ему всегда хотелось употребить ее фамилию в женском роде, назвав «Вороная», что, собственно, было бы логично, но она пеняла на правила русского языка в написании фамилий. Поэтому приходилось морщить лоб, вспоминая, как правильно ее назвать. Но все равно, как ни старался, в обращениях у него проскакивало: «Сашенька Вороная». Да, был. Был у него с ней романчик. Лет пять назад. Коротенький такой с, на удивление, легким расставанием. Тогда Александра Вороной приходила устраиваться в группу его компаний на должность бухгалтера. После собеседований, которые проводил его главбух Игорь Антонович, у того обозначились три кандидатуры, среди коих была и Александра. Игорь Анатольевич никак не мог определиться с выбором, поэтому попросил у него совета, как у шефа и как у человека, обладающего чутьем на людей. По резюме Александра Вороной ничего из себя не представляла. Диплом геофака местного университета, курсы бухгалтеров и никакого опыта. При личной аудиенции выяснилось, что так заинтересовало Игоря Анатольевича в ней. Очень умный и значительный вид без тени улыбки. Темные всепонимающие глаза. Уверенность в себе и в своем мнении с одновременной готовностью мгновенно изменить его в угоду начальству. Увы, Александру Олеговну с такими качествами можно было бы взять только на роль глашатая на торжественных выездах в город. Но, к сожалению, подобной должности в фирме предусмотрено не было.
Месяца через полтора Николай Анатольевич увидел Сашеньку в ресторане, когда обедал. Она грустно сидела за столиком рядом, утирая слезы. Почему-то стало ее жалко. Наверное, от того, что тогда отказал ей в должности. Всегда так бывает. Ведь на работе главное дело, жестокое и безжалостное, к себе в первую очередь и, разумеется, к другим. А вне работы, чего бы и не пожалеть неустроенного человека? Пригласил к себе за стол. Разговорились. После, вечером, поужинали вместе. Ужин плавно перетек в завтрак в номере отеля. К себе домой Николай Анатольевич девиц никогда не водил. Так было проще потом при расставаниях. У него с Александрой было несколько таких встреч. Увы, шатенка Александра Вороной оказалась сущей блондинкой в душе. Я нисколько не хочу обидеть белокурых дам. Среди них встречаются очень и очень интеллектуальные особы. Я иногда встречал таких. Просто термин «блондинка» в силу сложившихся устойчивых стереотипов подразумевает не цвет волос, а черту характера и уровень интеллекта. Так вот, Александра Вороной оказалась блондинкой, тщательно законспирированной под шатенку. Наивность и ми-ми-мишность во взглядах, зачаточная эрудиция и огромные бреши в профессиональных знаниях старательно скрывалась за серьезным выражением лица и абсолютной уверенностью в своих суждениях. Ах, была бы она действительно блондинкой и при этом почаще бы улыбалась, делая ужимки, если бы она после очередного суждения смущалась и говорила: «Ах какая я дура!» - то понимающий человек заподозрил бы за этим обликом незаурядный ум и проницательность. Ведь, как ни парадоксально, чтобы прикидываться дурой требуется гораздо больше мозгов, чем изображать из себя умную. Александра Вороной изображала из себя умную. Это выяснилось уже на втором свидании. На первом – было не до этого. К третьему свиданию он уже подумывал, что бы ей подарить на прощание, и разбежаться, желательно без сцен. В тот день, только присев к нему за столик в ресторане, она с ходу заявила, что они должны расстаться, так как она полюбила другого очень достойного человека, который, к тому же, предложил ей работу. От такого оборота Николай Анатольевич опешил совершенно, даже забыл закрыть рот. Александра это восприняла по-своему. Она как-то неискренне стала просить прощение, говорить, что он не ее тип мужчины, что ее новый избранник обладает целой кучей достоинств, к тому же молод, амбициозен и перспективен. Он не спрашивал, но она гордо назвала его имя, Бакунин Александр Маратович, предприниматель и депутат в одном лице. Услышав это имя, Николай Анатольевич чуть не поперхнулся. Сей господин слишком хорошо был ему знаком. Александр Маратович иногда наведывался к нему по депутатским делам, клянча деньги: то на предвыборную компанию, то предлагая свои услуги в получении городских земель под застройку, разумеется, не бесплатно. Иногда предлагал совместные бизнес проекты типа: ресторан открыть, дом построить. На словах у него выходило все красиво. Но стоило его попросить предоставить хотя бы простенький бизнес-план, начинались непонятки с его стороны. Несколько раз приносил какие-то расчеты, напоминавшие детские каляки-маляки, суть которых сводилась только к тому, что дай мне деньги, а я как-нибудь все организую и даю честное депутатское, потом буду выплачивать прибыль. Не в состоянии господин Бакунин генерировать прибыль. Он жил с откатов с доверенных ему инвестиций в надежде, что затеянный проект окажется все-таки успешным и он сможет вернуть инвесторам средства, а даст Бог и прибыль. Видать, это не всегда получалось, так как, несмотря на весьма скромный статус, как в бизнесе, так и в политике, при нем постоянно находились два охранника, чтобы уберечь депутатскую физиономию от побоев инвесторов, которых он кинул. Так вот, в этого достойного господина и вляпалась чувствами Сашенька Вороной.
Согласитесь, редко можно получить такой подарок от дамы, с которой надумал расстаться. Тогда, зная непостоянство нового избранника Александры (господин Бакунин был женат дважды), он боялся лишь того, что брошенная депутатом Сашенька запросится назад. Впрочем, впоследствии так и вышло, но, к счастью, тогда он уже был женат. Тем не менее, Сашенька Вороной осталась работать у депутата Бакунина и даже получила у него звучную должность финансового директора.
Позже Александра Вороной на правах старой знакомой частенько наведывалась к нему от имени Бакунина, предлагая все новые и новые прожекты. Надо отдать ей должное, с ее помощью прожекты Бакунина перестали напоминать детские каляки-маляки. Все-таки, Сашенька обучалась на экономиста заочно. У нее были какие-то расчеты, графики, диаграммы. Но если в них чуть-чуть вникнуть, то получится, как летающий остров Лапута у Свифта. Вроде, остров есть, и красивый, и обустроенный. Но почему он летает и не падает – непонятно. Летает и точка. А законы физики, гравитация, это так, допустимая погрешность. И вот ведь, как говорится, с кем поведешься. В ее прожектах от имени Бакунина с летающими островами все, в конце концов, сводилось к одному: «Дай денег, а мы их быстренько освоим. Не хватит – дадите еще и остров наш как-нибудь полетит». Стоп… Вспомнил…! А ведь один раз дал. Правда, дал не в прожект, а в долг. Одолжил двадцать тысяч зеленых на полгода под честное депутатское слово. С тех пор прошло более двух лет. Самое время напомнить. Ведь сейчас ему не до политических игр, когда в угоду перспективам можно и простить долги депутатам или чиновникам. Так что, повстречать Александру Вороной у здания администрации было для него сейчас большой удачей. 
Нет взгляда более презрительного, уничижительного и надменного, чем взор женщины на некогда блестящего, а ныне совсем опустившегося бывшего любовника. Кроме презрения этот взгляд выражает еще и немое восклицание: «Боже! А я ведь думала связать с ним свою жизнь!» Именно таким взглядом Александра Вороной посмотрела на Николая Анатольевича, когда он ее окликнул. Она надменно слегка кивнула ему, потом спохватилась, типа, что-то вспомнила, развернулась и быстро пошла прочь. Просто так остановить ее невозможно. Работая на Бакунина, Александра научилась виртуозно скрываться от кредиторов шефа, дабы избежать их глупых вопросов о возврате долгов. Тягаться с таким мастером обрубки хвостов бессмысленно, если не придумать что-нибудь экстраординарное. Он вспомнил, что в феврале, перед самым его отъездом в Приуралье, Бакунин через Александру зазывал его инвестировать в строительство крупного торгового центра. Раза четыре он вежливо оказывал ей не только потому, что тогда было куда вкладывать деньги, но и потому, что окупаемость такого проекта стремилась к нулю, так как рядом находился уже подобный центр и строился другой. Но, зная упертость Бакунина в поисках идиотов, готовых вложить в сомнительный проект шальные деньги, а также наличие изрядного количества последних, Николай Анатольевич предположил, что инвесторов на строительство комплекса Бакунин таки нашел. На этом и решил сыграть.
- Александра Олеговна! – крикнул он спешно удаляющейся Сашеньке. – Строительство вашего торгового центра под большой угрозой!
Похоже, угадал. Александра Вороной прошла скорым шагом еще немного, замедлилась, остановилась и обернулась.
- Вы это о чем? – спросила она и лицо ее сделалось озабоченным.
Николай Анатольевич неспешно подошел к ней.
- Здравствуй, Сашенька… Я о том, что ваш проект может провалиться.
- Почему?
- Потому что ваш шеф, Александр Маратович, мне должен.
- Он ничего вам не должен!
- Как же не должен? Два года назад я в вашем присутствии вручил ему двадцать тысяч баксов на полгода. Вы, наверное, запамятовали?
- При чем здесь проект?
- При том, что инвесторы, которых вы нашли, могут узнать печальную судьбу других своих коллег, доверивших деньги Бакунину.
- Я не понимаю, о чем вы говорите! – тон у нее был возмущенный, а лицо растерянное.
- Все вы понимаете, Сашенька.
- Вам… Вам никто не поверит!
- Мне...? Быть может. Только я рекомендую вашим нынешним инвесторам с полдюжины человек у которых накопилось слишком много финансовых вопросов к вашему шефу. Им то поверят.
Николай Анатольевич блефовал. Таких людей он знал наверняка только двоих. Но там, где двое, могут быть и другие. Стоит только поискать. Александра зависла, не зная, что сказать. Наверное, переваривала смысл числительного «полдюжины», подгадывая, сколько это.
- Вы нас шантажируете? – после продолжительного раздумья недовольно спросила она.
- Господь с вами! Шантажируют, это когда требуют чужое. Я же прошу вернуть свое.
Она опять задумалась, вытащила из сумки телефон, показала, что надо поговорить, отошла в сторону.
- Пять тысяч послезавтра, в четверг - сказала Александра, переговорив по телефону.
- Это уже лучше. А пятнадцать, когда?
Лицо Александры вспыхнуло негодованием показывая: «Как! Тебе этого мало!?», - потом снова приняло умное непроницаемое выражение.
- Через месяц, - холодно и высокомерно сказала она.
- Через месяц меня не устроит. Вот ко вторнику, на следующей неделе, было бы самый раз.
- Ко вторнику … Нет не получится. У нас таких денег не будет.
- Александра, я знаю, как ваш шеф может изворачиваться. Пусть и сейчас извернется. Вторник вечером – крайний срок. Поверьте, кабы не обстоятельства… Мне очень не хотелось бы беспокоить людей, разводить дрязги, портить вам бизнес.
- Знаю я ваши обстоятельства! Казино и девки!
И опять всплыла газетная ложь. «Да что ж такое! – подумал он. - Есть ли в этом городе хоть один человек, который усомнился бы в той гадости, что про меня написана?»
- Во всяком случае, Александра, - уже почти со злобой сказал он, - эти обстоятельства остаются моими. И не вам разбираться в них. К тому же, эти обстоятельства, на которые вы указали, не отменяют долг вашего шефа. Понятно?
- Понятно, - буркнула она. – Я позвоню.
Она опять отошла в сторону, вполголоса разговаривая по телефону. Потом нервно воткнула его в сумку.
- Послезавтра получите пять, - с ненавистью сказала она. – На следующей неделе, во вторник – остальное.
- Мне за деньгами к Александру Маратовичу подойти или напрямую, к его инвесторам? – с усмешкой спросил он.
- Послезавтра, в пять на этом месте. Здесь же договоримся на счет вторника.
С этими словами Сашенька развернулась и быстро пошла прочь.
- До свидания! – крикнул он вслед, а про себя подумал: «Ну вот, на одного врага стало больше. А че ты хотел? Выбивать уже забытый долг… За это вряд ли кто расцелует».
Настроение немного улучшилось. Ведь, наконец, появилась возможность, подкрепленная финансами, ухватиться за ниточку клубка непонятных событий, произошедших с его имуществом за время его отсутствия, и распутать этот клубок. Можно будет оплатить адвокатов, быстро восстановить документы. Так что, нет, не все еще потеряно.
Пасмурный день незаметно сменился вечерними сумерками. Зажглись фонари, витрины магазинов, кафе, ресторанов. Увы, не для него они светили. После сегодняшних трат на автобусы и на обед на рынке в кармане осталось тысяча сто пятьдесят два рубля. На них надо будет еще умудриться прожить до послезавтра, с учетом того, что тысячу из них отдавать за две ночевки в комнатах в Тупике. Единственное, что мог сегодня еще сделать, так это навестить своего главного бухгалтера Игоря Антоновича, от которого рассчитывал узнать, что здесь случилось в его отсутствие. Кроме того, у него можно будет занять немного денег, чтобы перекантоваться до послезавтра.
Дверь открыл Димка, пацан лет десяти, внук Игоря Антоновича. На вопрос, дома ли дед, мальчик развернулся и с криком: «Ба, к тебе пришли!» - скрылся в комнате, оставив дверь открытой. Подошла Людмила Степановна, жена Игоря Антоновича. Ей чуть больше шестидесяти, уже давно на пенсии, и сейчас выглядела также. Невысокого роста, меленькое лицо в морщинках, узко посаженные глаза, выцветшие на кончиках светло-каштановые волосы, а у корней, сантиметров на пять, совсем седые. Красная вязаная кофта и спортивные штаны. Казалось, она совсем перестала следить за собой, хотя некогда делала это с особым тщанием, от чего выглядела много моложе своих лет.
- Здравствуйте! Вы, простите, к кому? - спросила она, щурясь и распутывая шнурок очков, висящих на шее.
- Здравствуйте Людмила Степановна.
- Ой, - она, наконец, надела очки, - Николай Анатольевич? Вы ко мне?
- Я к Игорю Антоновичу. Он дома?
- Дома!? – удивленно переспросила она. – Вы что, ничего не знаете?
Он покачал головой, показывая, что не знает.
- Игорь Антонович умер. Вам не сообщили?
Она сказала это так буднично, с улыбкой, без надрыва, что до Николая Анатольевич не сразу дошел смысл трагического известия.
- Умер… - повторил он. – А… Когда?
- Так в сентябре, двадцать шестого, поминали на полугодие.
- Полугодие…, - опять машинально повторил он и, наконец, до него стало доходить сказанное.
- Что у вас с лицом?
- Ничего страшного, - от машинально приложил пальцы к, залепленному пластырем, глазу. - Не обращайте внимание. Ударился случайно,
- Да что мы здесь? – засуетилась Людмила Степановна. – Проходите! Я вас чаем напою… Нет, нет, нет. Не разувайтесь. У меня не прибрано.
Он оставил попытки разуться и, не снимая плаща, прошел за хозяйкой на кухню. Пока она ставила чайник, доставала печенье, он все раздумывал: «Антоныч умер. Вот тебе, раз! Получается, умер в марте. Теперь понятно, почему не перечислялись проценты банку. Но, были же радиограммы! Каждый месяц приходили за подписью «Антоныч». Кто же мне их посылал?»
- Он сильно болел? – спросил Николай Анатольевич после долгого молчания.
- Нет, совсем не болел.
- От чего тогда?
- Отравился.
- Как отравился?
- Следователь сказал, поддельным коньяком. В нем метанол был.
- Но ведь… Игорь Антонович не пил, - растерянно и с трудом выговорил он, почувствовав, что ком стал в горле.
- Мы также говорили следователю. А тот сказал, бывает, что не пил, не пил, а потом сорвался. Может, неприятности какие. Я говорю, не было у него неприятностей. В тот день Игорек мне звонил с работы, сказал, домой собирается. Домой так и не пришел. Его потом утром во дворике недалеко отсюда нашли. 
Людмила Степановна разлила по кружкам чай, пододвинула к нему тарелочку с печеньем и розетку с медом.
- Попробуйте мед! Хороший. Это мой зять, Паша, пасеку держит. Попробуйте!
Николай Анатольевич только из вежливости попробовал на краешке ложки мед и запил чаем.
- Мы говорили следователю, не мог он выпить, тем более поддельного коньяка, - со вздохом продолжила Людмила Степановна. – А он сказал, на работе у Игоря, в кабинете, нашли в шкафу бутылку с остатками этого коньяка и стакан рядом.
- Стакан один?
- Говорил про один.
- А закуска была?
- Нет, про закуску ничего не сказал.
- Не может быть, чтобы Антоныч в одиночку…, у себя в кабинете и без закуски…
- И мы это говорили. Там даже экспертизу проводили. Спасибо вашему юристу Юрочке. Это он договорился.
Услышав ненавистное имя, Николай Анатольевич вздрогнул. Все гадости, что с ним происходили за последнее время так или иначе были связаны с ним. И здесь он засветился. Появились пока еще смутные, но пугающие подозрения: «Неужели можно было так далеко зайти!?»
- Сделали экспертизу, - Людмила Степановна отхлебнула чай. – А толку?! Подтвердили отравление метанолом таким же, что нашли у него в кабинете. Потом мы еще ходили в прокуратуру. Паша, мой зять, пытался, чтобы дело завели, чтобы расследовали. Получили две отписки. Говорят, оснований нет. Я тогда сказала ему: «Оставь! Чего суетиться? Игоречка уже не вернешь».
- Похоронили где?
- Здесь в городе, на старом кладбище. Еще раз спасибо вашему юристу. Выбил два места, чтобы и для меня потом, и с похоронами помог. Он после заходил, попросил все документы Игоря Антоновича, что по работе были. Я отдала. Зачем они мне?
«Антоныч держал дома всю мою черную и серую бухгалтерию, - думал он. – Теперь она в руках носатого. Там очень неудобные документы. Не дай Бог окажутся в налоговой или еще у кого». Глаза Людмилы Степановны заблестели от слез, стали моргать чаще. Видно, что она готова расплакаться и с трудом сдерживается. Ему не хотелось стать свидетелем рыданий хозяйки, да и ей, наверняка, не хотелось показывать слезы другим. Поэтому Николай Анатольевич встал из-за стола.
- Извините, Людмила Степановна, мне пора. Примите мои соболезнования. Я недавно приехал с командировки и не знал, что случилось. Сейчас немного разберусь с делами и навещу вас.
- Да, да, конечно, приходите, - сказала она, вставая и украдкой вытирая слезы. – Еще Юрий вместе с документами забрал компьютер Игоря. Ему нужно было какую-то базу посмотреть. Напомните ему, пожалуйста, что он обещал вернуть. А то Димочке играть не на чем.
Последние слова Людмила Степановна говорила уже всхлипывая. Николай Анатольевич пообещал побыстрее с этим разобраться, спешно попрощался и вышел.
Медленно бредя по улице, не обращая внимание на дождь и ветер, он думал об Игоре Антоновиче, о своем главбухе и единственном человеке, с которым его связывала, не смотря на разницу в возрасте, настоящая дружба. Стало еще более одиноко и тоскливо. Не верилось в случайность такой нелепой смерти. Слишком хорошо помнил, как три дня назад ему самому, оглушенному разрядом электрошокера, трое насильно вливали в рот коньяк. Он живо представил, что то же самое делают с Антонычем, как он беспомощный лежит, а ему разжимают рот, как тот, не в силах сопротивляться, глотает отраву, как потом его бросают валяться на земле умирать. В том, что это было убийство, Николай Анатольевич даже не сомневался. Он был почти уверен, что и к этому причастен его юрист, носатый Юрик. Вернее, уже бывший юрист. Кроме того, он чувствовал, что убили Игоря Антоновича именно из-за него. Видать, мешал их планам. Ненависть вновь вскипела в душе, а с ней и жажда мести. Хотелось немедленно что-то предпринять, найти убийц и наказать по заслугам. Душа клокотала, а разум говорил: «Что ты сейчас можешь предпринять? Кого найти? Сам себя найти не можешь. Без паспорта, как и не человек вовсе. Кого наказать? Даже тех, кто тебя избил, ограбил и по беспределу в карцер запер, наказать не можешь. Так что умойся дерьмом, впитай в себя все это и жди, когда снова на коня сядешь».
По дороге в квартирку в Тупике зашел в магазин, купить что-нибудь из еды. Хотел уложиться, чтобы денег еще и на третью ночевку осталось. Уложился. Потратил шестьдесят семь рублей. Проходя мимо прилавка со спиртным, немного посомневался, потом плюнул на все и купил бутылку водки, чтобы Антоныча помянуть, ну и печали залить.
После пары минут громкого стука в дверь и окно, хозяйка Галя открыла. К кислому запаху примешивалось амбре перегара от ее дыхания. Она с трудом стояла на ногах, держась одной рукой за дверь, другой – за стену. Ее лицо казалось еще более опухшим и заплывшим, чем вчера.
- Че надо? – спросила она, еле выговаривая слова.
- Галина, здравствуйте! Я бы хотел и сегодня у вас переночевать.
- Переночевать… с… со мной…? – она глянула на него осоловелым, но по-пьяному игривым взглядом. - А ты не че такой… Можно и пере… спать!
Выговорив это, алкашка кивнула головой, ее рука сорвалась со стены и она завалилась бы лицом на ступеньки, если бы Николай Анатольевич не поддержал.
- Я комнаты у вас снять хочу.
- Какие, нахуй, комнаты?
- Вы же сдаете комнаты?
- Кто…?!? Я!?
- Вчера я у вас снимал комнаты наверху на сутки.
- Да-а-а!? – она приблизила свое лицо, пытаясь получше разглядеть. Потом узнала и скривила рот в улыбке. - А-а-а, етить твою, жилец приперся! Думала, ты уже фьють…, съехал.
- Вы что, кому-то сдали комнаты?
- Нет еще… Еще не сдала.
- Тогда, можно у вас переночевать?
- Переночевать…? Нельзя.
- Почему нельзя?
- Потому что на сутки… Мне так сказали… А не переночевать… Платить надо за сутки и пре…, пере…, переночевывай до завтра…, до семи… вечера…
Этот коротенький разговор отнял у хозяйки много сил. Закончив, она выдохнула насыщенным перегаром, уронила голову на грудь, коленки подогнулись, но устояла, завалившись на стену, и все равно шатаясь. Николай Анатольевич протянул ей пятисотрублевку. Галя неожиданно проворно выхватила деньги из рук, с трудом развернулась и, держась двумя руками за стены, пошла к себе в комнату, проговорив на ходу:
- Завтра… до семи… Потом… еще дашь.
Водка, килька в томате, склизкие сосиски, которые мясом то и не пахли, черный хлеб да зеленая тоска. Таков был ужин у Николая Анатольевича под аккомпанемент радиоточки, транслировавшей концерт по заявкам ко Дню милиции, тоже не очень веселого.
На следующее утро он проснулся с побаливающей с похмелья головой, очень скромно позавтракал, собрался, обновил пластырь под глазом. Чтобы весь день не таскать с собой явно лишнюю ношу, портфель оставил в комнате, которая, все-таки, была оплачена до семи вечера. Оплатить следующую ночевку денег не хватало. Осталось только четыреста девяносто два рубля. Если удастся раздобыть денег, то и следующую ночь можно будет провести здесь. Если не удастся, переночует на вокзале. На следующий день депутат Бакунин через Сашеньку Вороной должен передать ему первую часть долга. Этих денег хватит чтобы снять более-менее приличную квартирку, оплатить аванс адвокату и самому с голоду не помереть.   
Николай Анатольевич начал разгребать завалы его рухнувшей мини империи с восстановления паспорта. Как ни хотелось приближаться к зданию ОВД, где его держали в карцере, он, все-таки, наведался в паспортный стол. Увы, приемный день только завтра, в четверг. Однако заявление об утере паспорта приняли. Пока ждал, смог изучить стенд с перечнем необходимых документов для выдачи нового. Оттуда сходил сфотографировался. Фотограф объяснил, что с пластырем под глазом фотографироваться на паспорт нельзя, зато с фингалом – можно. Пришлось запечатлеть себя с синяком под глазом. После заехал в свой логистический центр. Его опять не пустили. Сказали, сегодня начальства нет и не будет. Постоял у проходной. Среди входящих и выходящих не увидел ни одного знакомого лица. И в свой офис наведался. Там то же самое. Ни начальства, ни знакомых лиц. По пути навестил трех коллег бизнесменов, которые числились у него в приятелях. Первые два, узнав, кто к ним пришел, заперлись в своих кабинетах и через секретарш сообщили, что их нет, хотя он точно знал обратное. Третий, Саид Рашидович Маметов, владелец сети магазинов стройматериалов, постоянный клиент его компаний, не стал хорониться, а проорал секретарше через незапертую дверь своего кабинета: «Гони нахуй этого пидора! Скажи, если сейчас не уберется, его охрана с лестницы спустит!»
«Что я ему сделал? – думал Николай Анатольевич, спускаясь по лестнице, не дожидаясь, когда ему поможет в этом охрана. – Я всего лишь хотел, чтобы рекомендовал хорошего юриста по корпоративным делам. Хотя бы объяснил, в чем дело! Даже если он поверил статейке в газете, то это еще не повод так со мной обращаться. Написанное в ней его никак не касается. Или я для всех стал как чумной? Они боятся заразиться банкротством?». Проходя по коридору первого этажа, его окликнули. Это была главбух господина Маметова, Вера Сергеевна. Немного полноватая, слегка за пятьдесят, миловидная и добродушная.
- Николай Анатольевич, огромное вам спасибо! – как-то очень недобро сказала она.
- Простите, за что?
- Месяц на валидоле из-за вас.  Чуть до инфаркта не довели.
- Вера Сергеевна, не понял…!
- Чего не поняли?! Если у ваших фирм проблемы, то зачем партнеров подставлять? Это как-то не по-пацански.
Она улыбнулась, но также недобро.
- Вера Сергеевна, я, действительно, не понимаю. Меня не было здесь девять месяцев. Можете объяснить, в чем дело?!
- Николай Анатольевич, в налоговую попала конфиденциальная информация по перевозкам. Я имею в виду, дополнительные соглашения между вами и Саидом Рашидовичем. Мы туда их не носили. Значит, информация могла уйти только от вас. После этого нас налоговая месяц проверяла. Вместо отпуска в Черногории я от проверок отбивалась. Еле отбились. Но на шесть миллионов штрафов и недоимок попали. И это не только наша компания. Мне известно, и по другим вы информацию слили.
От услышанного, и так мрачный, Николай Анатольевич стал серым. Кровь отхлынула от лица, губы пересохли. Он думал, что перечень его бед исчерпан и других уже быть не может. Оказалось, может. Случилось то, чего опасался, когда узнал о смерти своего главбуха. Хранившаяся у Антоныча черная бухгалтерия всплыла, при чем в самом нежелательном для этого месте, в налоговой. Там имелись, в том числе, дополнительные соглашения к контрактам и левые накладные за прошлый год по грузам Саида Рашидовича. Они должны быть разом уничтожены после сдачи годовых отчетов. К его отъезду в командировку отчеты еще не сдали. Хотел это сделать по возвращению. Сделал, называется… Теперь стала понятна реакция Мамедова на его появление, а также почему другие отказались с ним общаться. Выдать налоговой такую информацию…! Это действительно не по-пацански. За это не прощают. Теперь его репутация в бизнесе, практически, уничтожена. И как восстановить ее после такого...?
- Вера Сергеевна, - сказал он, еле двигая пересохшим языком, - мой главбух, Игорь Антонович умер… в марте.
- Знаю. Хороший был человек.
- Да… Был… Документы хранились у него дома. После смерти их забрали. Мои фирмы подверглись рейдерскому захвату. Чтобы меня подставить, эти документы передали в налоговую.
- Можно подумать, тот, кто это сделал, не имеет к вам никакого отношения?
Он не ответил. Врать не хотелось.
- Николай Анатольевич, никто не будет искать крысу на чужом корабле. Всегда за все отвечает капитан.
Сказав это, Вера Сергеевна открыла дверь с надписью «Бухгалтерия». Он развернулся и потащился к выходу.
- Эй ты, отрыжка дохлого ишака! – послышался сзади изменившийся голос Веры Сергеевны. Он стал грубее и, как будто, с акцентом. – Ты мне еще сто восемь штук зелеными торчишь! Срок у тебя до двадцать пятого. Если ты, мудак, к этому времени долг не вернешь, я на тебя, вафлесос, всех коллекторов этого города спущу. Ты  понял?!
Николай Анатольевич, никак не ожидавший такого от интеллигентнейшей Веры Сергеевны, вжал голову в плечи и с опаской обернулся. Мало ли, что еще можно получить от этого божьего одуванчика? На его недоуменный взгляд она с прежней недоброй улыбкой сказала:
- Это Саид Рашидович просил передать вам дословно.
Еще раз улыбнувшись, она зашла в бухгалтерию. И было видно, с каким удовольствием она выдала эту гадость. 
«Права Вера Сергеевна, - думал он, понурив голову и шаркая ногами по мокрому тротуару,  - искать крысу, носатую крысу на моем корабле никто не будет. Доверительная информация, касающаяся только меня и партнеров, была разглашена. Никто не станет разбираться, каким образом эта информация попала третьим лицам. Нарочно или нечаянно. Тем более, информация специально слита человеком, числившимся в моей команде. Значит, с меня и спрос. Что ж, теперь в деловой среде Калининграда помощи ни от кого не получить. Кабы еще палки в колеса не стали вставлять. Вдобавок, еще и проблемы с налоговой обозначились. Плюсиком, долг висит, и не один. А отдавать нечем… Куда не ткнись, везде край!»
Как ни странно, после этих размышлений ему стало легче. Даже очень легко. Так бывает у лошади, тянущей непомерный груз, в который по дороге добавили еще с полтонны. Когда она посреди пути падает изможденная и думает: «Все, отскакалась… Какое небо голубое...! Сейчас сдохну… Вот и славно!»
Недолго длилось это облегчение. Лошадка не сдохла и груз никуда не делся. Тащить его все равно приходилось. Надо сделать еще самое неприятное. Попытаться объясниться со своим крестным, Михаилом Исааковичем Портницким. Ему он должен шестьдесят тысяч долларов с процентами и срок возврата истекал через десять дней.
- Колька?! Чего трезвонишь, сукин сын! - прошипел Михаил Исаакович, схватив его за грудки, вытолкнув в коридор и аккуратно закрыв дверь за собой ногой. – Тише, Анечка болеет!
Анна Львовна, жена Михаила Исааковича, женщина маленькая, на вид хрупкая, но со стальным характером. Ничто в этом доме не делалось без ее одобрения. Сам Михаил Исаакович плотно сидел под ее каблучком, впрочем, ничуть не стесняясь этого.
- Ну что, крестник? Наверное, долг пришел вернуть? – сказал негромко Михаил Исаакович, продолжая держать его за ворот плаща.
- Дядя Миша, мне чертовски неудобно перед вами. У меня… Обстоятельства… сложились…
- Да уж, Коленька, читал я про твои обстоятельства! – с нескрываемой злобой высказал он в лицо.
- Вы про газету?... Там вранье все написано! Там…
- Мы тоже с Анечкой поначалу думали, что вранье, - перебил его Михаил Исаакович. – Потом глядим, твои компании вывески меняют.
- Дядя Миша, это же рейдерский захват, пока меня не было!
- Нам то что, с этих захватов? Это твои проблемы. Сам до такой ситуации довел. Я тебе в этом не помогал. Ты долг должен вернуть до двадцатого числа, крестничек!
- Вы правы, вас это не касается. Но у меня было выдержанного леса на шестьдесят миллионов евро. Когда приехал, меня ограбили. Потом посадили в ментовку под арест. Пока я там двое суток сидел, кто-то подделал мою подпись в порту и отправил груз в Роттердам!
- Хорошо заливаешь! Груз, ментовка, Роттердам. Мне что с того? Ты деньги верни!
- Дядя Миша, я сейчас с этим разбираюсь. Я обещаю, верну все свое имущество и тогда долг вам верну, еще проценты и неустойку!
- Обещал уже, когда брал, – Михаил Исаакович, наконец, отпусти ворот его плаща, обмяк, понурился и присел на ступеньку лестницы. – Знаешь что, крестничек? Ты когда-то помог мне бизнес раскрутить. Поэтому Анечка и сказала, чтобы я ссудил тебя. Ведь ты казался человеком порядочным, - он тяжело вздохнул. - Я собирался отойти от дел. Мы в Головкино, на берегу канала, дом большой присмотрели. Гостиницу думали открыть для рыбаков. Задаток в полтора миллиона рублей внесли. До конца ноября должна быть сделка оформлена. Специально подгадали, что Коленька приедет, вернет долг и домик уже наш. Ну и где деньги, стервец!
- Дядя Миша, я не виноват. Это обстоятельства…
- Что обстоятельства? – снова перебил его Михаил Исаакович обреченным тоном. – Нам от твоих обстоятельств не легче. Если мы до конца ноября не внесем всей суммы, накроется наш задаток. Полтора миллиона псу под хвост, за просто так!  Понятно?! – почти выкрикнул он
- Я… Я вам… Верну… Все верну… И сумму задатка…
- Когда вернешь, обормот?! С чего!?
- Я достану…
- Ага, достанет… Когда мы узнали о твоих похождениях, Анечка слегла больная с расстройства. До сих пор хворает. Я вытолкал за дверь, чтобы она не узнала, кто приходил. Увидит тебя, вообще удар хватит.
Михаил Исаакович с кряхтеньем встал и взялся за ручку двери.
- Значит так, крестничек, если долг не вернешь, - сказал он берясь за ручку, - то и домик в Головкино, и наши полтора миллиона задатка накроются медным тазом.
- Дядя Миша…!
- Иди! Срок у тебя до двадцатого.
Николай Анатольевич хотел что-то сказать, но передумал. Он сунул руки в карманы плаща, вжал голову в плечи и стал спускаться по лестнице, а ему вдогонку, через приоткрытую дверь Михаил Исаакович полушепотом сказал:
- Хорошо, Толька тебя не видит! Ему было бы больно, каким его сынок стал!
Дверь наверху хлопнула, а Николай Анатольевич остановился посреди пролета лестницы и стоял там еще некоторое время. Вспомнил отца, как тот гордился им и, чуть захмелевший, при случае в разговоре раздувал щеки, многозначительно поднимал указательный палец, показывая, вот у него какой сынок. «Действительно, хорошо, что он меня сейчас не видит», - подумал он, тяжело вздохнул и вышел из подъезда.
Было около пяти. Из запланированного на сегодняшний день осталось встретиться со своим замом, Евгением Леопольдовичем Дорезой, у которого из первых уст можно узнать канву событий, происшедших в его отсутствие. Дома Евгения не оказалось. Его жена, Ирина, сказала, с работы придет к семи. Зайти подождать в квартире не предложила, хотя раньше всегда радушно принимала. Пришлось два часа поджидать во дворике, прячась от дождика под грибком детской площадки. Все равно сегодня идти было некуда.
Уже в ночи, в свете фонарей и окон домов заметил знакомый силуэт, свернувший с улицы, нагруженный двумя пакетами. Сразу двинулся наперерез, отсекая путь до подъезда. Мало ли что?
- Здравствуй, Женя! – поздоровался он, преграждая дорогу.
Евгений Леопольдович остановился, озираясь по сторонам, как будто ища путь к бегству, потом замер и виновато опустил голову.
- Здравствуйте, Николай Анатольевич, - ответил он, не поднимая глаз.
- Ты чего меня по отчеству? Мы, вроде, давно на ты. Пойдем, поговорим! Вон там, под навесом. Тут дождит.
Николай Анатольевич развернулся и пошел обратно к детскому грибку, не оборачиваясь, потому что знал, Евгений никуда не денется, пойдет следом.
- Ну, рассказывай, Женя. Что тут без меня было?
Евгений поставил на землю пакеты, достал из кармана сигареты, закурил.
- Дай и мне закурить, что ли, - попросил Николай Анатольевич.
- Так вы…, ты же не…
- Тошно, брат, тошно.
Евгений вытащил еще сигарету, щелкнул зажигалкой. Николай Анатольевич затянулся глубокой затяжкой, немного закашлялся, выдыхая дым, снова затянулся.
- Ты извини меня Николай, подвел тебя, - начал разговор Евгений, собравшись духом.
- Да уж, подвел... Рассказывай! Начни по порядку, с моего отъезда.
Евгений задумался, сделал несколько глубоких затяжек.
- Когда ты уехал, поначалу все нормально было. Только в феврале под Краковом у Вольво, это тот, что номер четыреста два, ТНВД полетел. Наумыч туда ездил с новым насосом. Быстро починили. Даже к сроку перевозки уложились. А в конце марта началось. Числа двадцать шестого на центральных складах трубы прорвало. Напорище был такой…! Фонтаны до потолка. Хотели магистраль перекрыть. А у задвижек вентиля скручены. Штоки под самый кончик обломаны, не ухватиться. Вода хлещет. Я, естественно, объявляю аврал. Грузы спасать. За сутки управились. Тут Антоныч умер.
- Как он умер?
- Сказали, паленого коньяка выпил на работе.
- На работе, говоришь? Ты разбирался с этим?
- Я?… Как его?… - Евгений виновато потупился. – Пойми, тогда не до этого было. Тут такая кутерьма стояла из-за аварии. А с Антонычем следователь разбирался. В кабинете его осмотр делал. Бутылку с остатками коньяка нашел.
- Сам веришь, что Антоныч мог на работе, в одиночку, без закуски, да еще паленый коньяк?
Евгений замялся, бросил на землю сигарету, нервно раздавил ее ногой.
- Понимаешь… Там разбирались… Следователь специально… Не до того было, - бубнил он, не поднимая головы.
- Ладно, что дальше? 
- В общем, мы аварию устранили.
- Причину хоть, выяснили?
- Говорят, гидроудар. До конца так и не поняли из-за чего. Фролов, инженер, в больницу слег.
- Что с ним случилось?
- За несколько дней до этого под машину попал. Какой-то мудак сбил его на переходе и скрылся. Так и не нашли.
- Выяснил, почему задвижки сломаны?
- Нет. Штоки будто кувалдой отбили.
- А у Фролова в больнице об этом спрашивал?
Евгений опять уставился на свои ботинки.
- Хорошо. Вернее, ничего хорошего, - Николай Анатольевич затоптал свой окурок. – Дальше, что?
- Накосячил я… Даже неудобно рассказывать.
- Женя, рассказывай уж! Можно подумать, до этого момента у тебя все гладко было.
- В общем, маху дал. Навариться решил. Познакомился с одним делягой, узбеком. Юсупов его фамилия. Он предложил мне совместный бизнес наладить. Цветы из Голландии сюда возить. Этот Юсупов говорил, у него гражданства нет, только вид на жительство, поэтому не может сам таскать грузы через границу. Не резидент он. Предложил совместный бизнес. Я на наших машинах завожу оттуда цветы, а он продает их здесь. Чистый навар с рейса, говорил, по три штуки баксов. Полторы из них мои. Обещал, что по две ходки в месяц будем делать. В общем, он закупает и продает. Мое дело, только доставить сюда через границу.
- Да-а-а! Ну и дурак ты, Женя!
- Сам уже знаю, что дурак… Первую машину, фургон Ивеко, который изотермический, грузили в Алсмере, в Голландии. Полгруза розы, другая половина – какой-то сухоцвет. Этот Юсупов сказал, для икебан, сейчас модно. Я сам груз принимал. Гляжу, солома соломой, только в упаковках красивых. Думаю, если модно, почему бы и нет? А на таможне фитосанитарный контроль начал шмонать. Часа четыре мурыжили и отправили к дознавателям. Те спрашивают: «Твой груз?» Говорю: «Мой». «Солома твоя?» Говорю: «Моя». Те: «Ну раз твоя, присаживайтесь на скамеечку и ближайшие пять лет ничего не планируйте». Я им: «В чем дело?» А они…
- Постой, постой! - перебил его Николай Анатольевич. – Дай, догадаюсь! Маковая соломка?
– Да… Маковая. Пятьдесят упаковок. Почти на семьдесят килограммов. 
- И как ты от этого отмазался?
- Они мне начали дело шить по контрабанде наркотиков. Я им: «Какие наркотики? Это икебаны. И вообще, это не я, Юсупов закупал товар». Они мне: «Ну и где он, твой Юсупов?» Я кроме телефона ничего не знаю. Звоню – абонент-не абонент. Они телефон пробили. Вообще какой-то левый оказался. Звоню Слычу. Приехал от него человек, узнал в чем дело и обратно уехал. Говорит, на криминал и контрабанду их услуги не распространяются, мол, сами решайте. Меня сначала хотели запереть. Но наш юрист, Юра Захарко, спасибо ему, на подписку о невыезде отмазал. Ну а дальше ты знаешь.
- Знаю, что?
Евгений замер, немного расширившимися от удивления глазами, глядя в лицо Николая Анатольевича.
- Так радиограммы были! Я там все докладывал.
- Какие радиограммы? Я от тебя ничего не получал.
Даже в неярком свете из окон, освещавших дворик, было видно, как Евгений побледнел. Он вытряхнул из пачки сигарету, прикурил. Его руки заметно тряслись.
- У меня твоего адреса не было. Ты ж мне его не дал. Я, как ты велел, через Юру Захарко все отправлял. Он мне твои радиограммы передавал.
- Я велел?! Когда?
- Когда Антоныч помер, Захарко принес мне твою радиограмму, что связь теперь через него.
- Захарко, говоришь...?! – со злобой выкрикнул он. - Дай еще закурить!
Николай Анатольевич прикурил сигарету, вышел из-под грибка на дождик, сделал несколько кругов в задумчивости, вернулся обратно.
- Ты не подумал, с чего это вдруг я с тобой через Захарко общаться решил? Кто он такой?
- Как, кто?! Сам говорил, из твоих родственников… дальних… Когда его на работу принимали. А?
- Сука! – в сердцах выкрикнул Николай Анатольевич, ударил кулаком по столбу детского грибка.
Он вспомнил. Действительно, было дело, говорил такое. С трудом подавив ярость, сделал несколько глубоких вздохов и, жестко выговаривая слова, обратился к Евгению:
- Теперь напряги память и вспомни содержание всех этих радиограмм!
- В первой я дал показатели за март. Во второй написал, что попались на таможне. Импорт этих… как его… запрещенных веществ. Против меня завели дело.
- Текст сам составлял?
- Да. Но его потом Захарко правил, чтобы можно было радиограммой отправлять.
- Дальше.
- Дальше сделал, как ты велел.
- Я велел?!
- Ну да, в радиограмме.
- И что я тебе велел в радиограмме?
Евгений замер в удивлении, потом наморщил лоб, почесал затылок, вспоминая.
- Там было… Регистрировать новую компанию на тебя и жену по пятьдесят процентов… Все активы переводить на новую фирму. Гендиректор Краснюк какой-то.
Воспроизведя текст радиограммы, он с облегчением выдохнул, несколько раз затянулся сигаретой и продолжил:
- Я потом у Юры спрашивал, зачем новая фирма. Он объяснил, что из-за меня наша на таможне засвечена по криминалу. Мы так и сделали. Захарко оформил документы. Я по твоей доверенности подписал. Фирму зарегистрировали. Потом еще месяц имущество на нее переписывали. Радиограмму отправил, что все исполнено.
- Как название новой фирмы?
- Вроде… Ист-Вест Транс. Там вначале еще слово какое-то было, странное.
- Эуро?
- Да, точно, «эуро».
- Потом, что?
- Как только мы на эту фирму все переписали, я уволился.
- Почему?
- Как почему?!... Ты ж приказал мне по собственному желанию. Я и написал… Не, претензий нет. Накосячил ведь. Подставил тебя. Левый рейс. Под следствием еще был. Все справедливо.
- Дальше!
- Дальше, все. Что в фирмах творилось, не знаю… Хотя…! Видел в августе Викторию Борисовну. Я ее главбухом вместо Антоныча поставил. Она не хотела, упиралась. Еле уговорил. Сказала, в сентябре всю нашу «Логиситк ОНА» налоговая трясла. Недоимок со штрафами за последние три года насчитали миллионов на двадцать. Кто-то всю твою черную бухгалтерию слил. Она уволилась, а ее все равно трясли, о тебе спрашивали. Виктория Борисовна обращалась к Захарко. Тот сказал, ты радировал, что не надо беспокоится, фирмы хороним.
Николай Анатольевич с размаху швырнул свой окурок на землю.
- Блин! Как просто! – воскликнул он с яростью. – Чтобы отжать бизнес, достаточно иметь юриста-иуду и дурака зама!
- Николай Анатольевич, позвольте! Я бы… - Евгений сделал попытку возмутиться.
- Женя, извини! Не хотел обидеть. Ты в машинах и гайках разбираешься хорошо. А в этих вывертах, дуб-дубом. Согласись!
- Ну да… Я тебе это говорил, когда меня в замы назначал.
- Еще раз извини. С таможней, чем закончилось?
- Ничем. Как уволился, перестали вызывать. Я весь на нервах, сам понимаешь, под статьей. Пришел туда. Мне говорят, гуляй, дело закрыто.
- Почему закрыто, выяснял?
- Ну его нафиг, выяснять! Закрыли и, слава Богу!
- Тебе заключение экспертизы по соломке, хоть, показывали?
- Чего? Какое заключение?
- Ладно, проехали… Из наших кого-нибудь после этого еще видел?
- Лешку Кузьмина встретил. В сентябре случайно пересеклись. Пиво вместе пили. Он как раз тогда расчет получил, копейки сущие. Работу искал.
- Что говорит?
- Говорит, идиотизм в новой компании начался. Поменяли всех диспетчеров, декларантов. Расход топлива и масла установили по километражу до точки назначения, в соответствии с паспортом машины. Дебилы, как будто расход у наших машин такой же, как и у новой, по паспорту! Если не уложился в норму, плати из своего кармана. Поломка – опять же водила виноват. Штраф. Запчасти закупают самые дешевые, турецкие подделки. Вынужденные простои не оплачиваются. Путаница с накладными и в декларациях по кодам херня всякая. Водилы потом на таможне по кабинетам скачут. В конторе все блатные сидят. Спросить не с кого. В кассе командировочные, как подачки выклянчивают. Вот народ и побежал. Набрали на их место сопляков без опыта. Так и те месяца через три сбегают. Кузьмин, жук еще тот. Он до сентября задержался потому, что у диспетчеров бардак. Попутных грузов не ищут. Машины обратно порожняком гоняют. А этот сам находил и на свой карман работал. Уволился потому, что его машину какому-то блатному, любимчику генерального отдали. Тот на Вольво, которая триста пятнадцатая, движок перегрел, сцепление запорол. Кузьмина на его машину пересадили, а этому блатному передали Лешкин МАН, чтобы и его убил. Вот так.
Больно. Очень больно слышать Николаю Анатольевичу о делах в его фирмах. Слишком хорошо понимал слова своего зама и осознавал последствия. В механизм работы его предприятий, отлаженный годами, приносящий хорошую прибыль, вмешался какой-то, воистину, идиот, и этот механизм расстроился, лишаясь самых важных своих компонентов – настоящих профессионалов, которых пестовали годами. Заменили неопытными дилетантами. 
У Николая Анатольевич подступил ком к горлу.
- Понятно, - мрачно буркнул он и сглотнул. – Сам-то ты, как?
- Сам...? Хреново. Спина болит. Дальнобойщиком уже не работать. Устроился водителем на фургоне, пиво по магазинам развозить. Зарплата копеечная. Кредит на мне висит. Это который брал, когда в замах у тебя ходил. Жена сейчас подрабатывает. Денег хватает только на взносы по кредиту и чуть-чуть на продукты. Видишь, набрал? - он показал на пакеты у своих ног. – Это до конца месяца.
Николай Анатольевич вздохнул, похлопал по плечу Евгения.
- Ты ближайшее время в отпуск куда-нибудь собираешься?
- Смеешься? На какие шиши!?
- Хорошо. Свидетелем понадобишься.
- Свидетелем?!
- Да, свидетелем. Не посылал я тебе никаких радиограмм. И от тебя не получал. Я все это время с покойником переписывался, с Антонычем. Думал, все в порядке. И Захарко я ничего не поручал. Развел он тебя, как лоха. Из-за этого у меня все мои фирмы отжали пока в разъездах был… Так-то, брат. Твои показания очень понадобятся. Пока!
Николай Анатольевич повернулся и пошел прочь, не заметив поданной для рукопожатия руки. Евгений так и остался стоять с протянутой рукой, провожая взглядом бывшего босса.
Картина событий, происшедших в его отсутствие, для Николая Анатольевича более или менее сложилась. Ему не верилось в их случайность. Уж слишком все последовательно происходило. Сначала попал под машину его инженер Фролов. Потом авария на водопроводе и тут же с Антонычем расправились. В суматохе никто не стал вникать в обстоятельства его смерти. После подставили Евгения, его зама. Уголовной статьей застращали. Он, дурак, повелся. Скорее всего, не было там никакой маковой соломки. Так просто, на понт взяли. Иначе, сидел бы давно. Юрик Захарко, эта носатая сволочь, подсуетился с похоронами Антоныча и перехватил переписку. Стал клепать радиограммы, типа, от шефа. Тем самым подмял под себя все управление компаниями. Далее он зарегистрировал новую фирму, перевел туда все активы, устроил налоговую проверку в отношении старых компаний, слив налоговикам всю черную бухгалтерию, хранившуюся у Игоря Антоновича. Размышляя об этом, Николай Анатольевич пришел к выводу: «Этому носатому Юрию кто-то помогал. Такое в одиночку провернуть невозможно. Надо выяснить, кто? Обязательно надо».
Когда Николай Анатольевич подходил к домику в Тупике, уличные часы показывали двадцать минут восьмого. В кармане оставалось триста семнадцать рублей, которых на оплату следующих суток проживания явно не хватало. Вступать в торги с хозяйкой Галей он не собирался. Вообще, разговаривать с вечно пьяной бабой не хотелось. Уж лучше перекантоваться ночь на вокзале. Он пришел сюда, в Тупик, чтобы забрать свой портфель. Ведь времени до завтра полно, чтобы прогуляться. В портфеле лежала нужная бумажка с номером дела в суде, которую дал ему убогий помощник заместителя прокурора. Да и с какой стати, он должен оставлять свой портфель этой алкашке?
Свет в ее комнате горел. Значит, была дома. Как попасть в комнаты наверху, не беспокоя хозяйку, знал. Тем более, когда утром уходил, форточки оставил приоткрытыми, чтобы кислый дух выветривался. В первую свою ночевку, после посещения магазина, он воспользовался лестницей, чтобы через окно влезть к себе. Вот и сейчас решил также. Еще подумал, взбираясь: «Если услышу храп хозяйки, значит, до утра не проснется. Если проснется, наверх вряд ли потащится. Не переночевать ли мне сегодня здесь на халяву? Ведь это лучше, чем на вокзале. Завтра утром также уйти через окно. Никто не заметит».
От мысли провести здесь ночь инкогнито отказался сразу, как только влез в окно. Входная дверь верхних комнат, ведущая сразу на лестницу, оказалась открытой, хотя он точно помнил, что закрывал ее на ключ, который был у него с собой. Снизу, кроме богатырского с трелями храпа хозяйки, слышались голоса. Мужские голоса. Значит, у хозяйки гости, которые могли в любую минуту подняться и застать его здесь. «Берем портфель и сваливаем», - решил он, аккуратно перелезая через подоконник.
В передней комнате портфеля не было. Утром он оставил его именно здесь. Осторожно, на цыпочках, чтобы не скрипнули половицы, прошел в спальню. В неясном свете, пробивавшимся с улицы, увидел портфель на кровати, на фоне белой простыни. Еще посреди комнаты разглядел табурет, который раньше стоял в передней. Прокрался к кровати, взял портфель, показавшийся ему много тяжелее. Но с этим разбираться времени не было. Надо сматываться. Проходя обратно мимо табурета что-то задел лбом. Вздрогнул от неожиданности, посмотрел вверх. С потолка свисала веревка. Отвратительная, лохматая веревка с большим узлом и петлей под ним. Она свисала с потолочного крюка, где еще утром был светильник. Петля зловеще раскачивалась, как будто приглашая примерить ее в качестве галстука. Николай Анатольевич сглотнул слюну. Желание поскорее убраться усилилось. 
Когда крался к окну чтобы вылезти, половица предательски скрипнула. Застыл на месте, не дыша, с вытянутой вперед одной рукой и отставленной назад другой с портфелем. Голоса снизу смолкли. Тишину нарушал только приглушенный мерный храп хозяйки.
- Послышалось, - негромко сказал голос внизу.
- Да, похоже, - отозвался второй голос также тихо.
Эти голоса показались Николаю Анатольевичу знакомыми.
- Вадя, может, наверх поднимемся? Там его встретим. Не надо будет тащить по ступенькам. Сам дойдет. Наверху и оформим.
- А дверь кто ему откроет?
- Оставим открытой. Не заблудится.
- Открытой... Если заходить не станет, уйдет? Потом гоняться за ним по всему району! Нет уж, примем здесь. Наверх затащим как-нибудь. Так проблем будет меньше.
- Хотел, как лучше.
- Как лучше... Тоже мне, Черномырдин… Шокер проверил, включен? Нам тут шума не надо.
- Да, индикатор светится.
Услышав слово «шокер», Николай Анатольевич вспомнил голоса. Без сомнения, это те двое громил, избивших и ограбивших его в собственном доме, три раза применивших к нему этот шокер. Холод прошел по спине. Поджилки затряслись.
- Когда подвесим, держи его за ноги крепко, чтобы не брыкался, - сказал голос внизу. – Крюк там слабый. Может оборваться.
- Если обосытся, как в тот раз?
- Отмоешься! И заткнись уже...!
Голоса смолкли, а Николай Анатольевич так и стоял в нелепой позе, боясь пошевелиться, чтобы не выдать себя скрипом.
- Че-то давно его нет, - опять послышалось снизу. - Дуплет минут пять назад звонил, что к дому подходит… Где его носит?
И тут до Николая Анатольевича дошло, что двое громил внизу поджидают именно его, что электрошокер предназначен для него, что тащить наверх собираются его, что петля под потолком для него и что именно его ноги собираются держать, чтобы не дергался в петле. Моментальный ужас и паника смешались в мозгу, побуждая организм, забыв об осторожности, спасаться бегством. Он рванулся к окну, громыхнул створкой, перелезая через подоконник. «Слыхал!» - раздался возглас снизу и по лестнице затопали. Оказавшись на крыше пристройки, Николай Анатольевич инстинктивно кинулся напрямую от окна, где лестницы не было. В комнате вспыхнул свет и туда вбежал широкоплечий мужчина в кожаной куртке. За ним – другой такой же и сразу бросился к окну. «Вот он!» - прокричал этот второй. Николаю Анатольевичу ничего не оставалось, как сигануть с крыши. Спрыгнув в темноте на землю, он завалился набок, перекатился через спину, поджав ноги и, не выпуская из рук портфель, быстро поднялся, побежал прочь от дома через сад. «Стой упырь! – слышалось сзади сверху. – Стрелять буду!» Перспектива быть застреленным пугала гораздо меньше, чем повешенным на мерзкой веревке. Поэтому от этих криков Николай Анатольевич лишь ускорился. Он добежал до ограды сада, перевалил через нее, но зацепился за что-то полой плаща. Дернулся. Не пускает. Сильнее. Тот же результат. Внезапный хлопок сзади и толчок в бок. Рванул что есть мочи. Треск ткани и… вырвался. Левая нога подседала, когда наступал, и бок саднил. Сучья хлестали и корябали лицо. С портфелем, зажатым в руке, очень неудобно продираться. Выкинуть бы. Но Николай Анатольевич так привык оберегать свой портфель, вернее, его ценное содержимое, что сейчас, даже перед лицом смертельной опасности неосознанно цеплялся за него и даже помыслить не мог бросить явно ненужную, мешающую сейчас вещь. Глубокая канава с водой по пояс, куда он провалился. Опять забор и опять канава за ним. Размокшая, вязкая земля, из которой с трудом, с чавканьем выдирались ноги. А сзади хруст веток и злобная матершина близкой погони. Выкрик: «Вот он, упырь! Через огород пошел! Я через улицу в обход!» Николай Анатольевич шарахнулся в сторону. Сараи, изгородь, обрыв. Заскользил на заднице вниз. Врезался ногами во что-то твердое. Кувыркнулся через голову, плюхнулся в воду, ударившись плечом о камень. Мелкий ручей тек на дне оврага между валунами. Крутые берега. Не взобраться. Побежал по ручью, спотыкаясь о камни. Силы на исходе. Впереди стена. Мост с круглой дыркой тоннеля в основании для протока. Сунулся в эту дырку и пополз. Когда выполз с другой стороны, сил подняться уже не было. В голове мутилось и вспышки фиолетовые в глазах. Уперся головой в большой валун, из последних сил вполз на него и свалился в жижу грязи за ним. Лег на бок, поджав ноги, а голову прикрыл портфелем. Сознание отключилось.
Надо полагать, без сознания находился недолго. Темнота, журчание ручья, шум дождя и приближающиеся голоса.
- ****ь! – выругался один. – Где его искать? Нихуя не видно! У тебя в машине фонарик есть?
- Нет.
- Да что ж такое, Вова!? Ни хрена у тебя нет!
- Я ж говорил, наверху надо было ждать!
- Че ты мне говорил?! Кто знал, что этот упырь через окно полезет?! Звони Дуплету, чтобы возвращался и три фонарика по дороге купил! И чтоб живо...! Чую, здесь он где-то притаился. Да пусть батарейки не забудет!
Голоса стихли. Двое его преследователей прошли сверху вдоль обрыва ручья, всего метрах в пяти от него. «С фонариком здесь меня быстро найдут», - подумал Николай Анатольевич. Собрав силы, с трудом поднялся. Бок ужасно болел. Наступать на левую ногу невозможно. Правое плечо ныло. К тому же такая слабость, что любое движение приходилось делать только усилием воли. Подгоняемый страхом, он поплелся вдоль русла ручья в противоположном своим преследователям направлении, шатаясь, хватаясь руками за валуны, спотыкаясь и падая. Был еще один мост с трубой для ручья под ним. Пришлось опять по-пластунски. После этой трубы встать уже не мог. Полз. Сознание периодически проваливалось, но он все равно полз на остатках адреналина. Уперся в бревно, перекинутое через ручей, используемое как мостик. Здесь берега не такие крутые. Выбрался из ручья, пополз по тропинке. Слева заметил забор, сквозь щели которого виднелся небольшой белый домик. «Дача, - подумал он. – Надо туда. Там спасение». Сил хватило только чтобы приподнять грудь от земли и навалиться на доски забора. Сознание отключилось.
Очнулся от того, что сильно чесалась щека. Хотел почесаться. Не получилось. Левая рука упиралась во что-то мягкое, чего он не в силах поднять. Любое движение правой руки тут же отдавалось острой болью в плече. Открыл глаза. Небольшая комната с белеными стенами и дощатым потолком освещалась через квадратное оконце с занавеской тусклым пасмурным светом, может утра, может вечера. Под окном стол, накрытый клеенкой, рядом стул. Диван у стены, весь обложенный листами бумаги.  В углу потрескивала высокая прямоугольная печка, облицованная зелеными изразцами, местами облупленными. Возле печки, под потолком, на всю длину комнаты натянуты две веревки, на которых как белье развешаны листы бумаги. Напротив окна дверь. Слева, в углу, массивный кухонный стол с небольшой электрической плиткой на нем. На плитке булькала, позвякивая крышкой, алюминиевая кастрюлька. Рядом чайник да стеклянная банка с торчащими из нее вилками и ложками.
Он лежал на полу, укрытый тяжелым, ватным, стеганым одеялом, на чем-то жестком и волосатом, похоже, на шкуре животного, из-за шерсти которого чесалась щека. Слабость во всем теле и любое движение давалось с трудом. Кроме правого плеча, саднило в левом боку, и эта боль нарастала. Стало холодно. Появился озноб, который усиливался, пока всего не стало лихорадить. Опять перед глазами поплыло. Сознание отключилось, но не до конца. Он чувствовал, как ему приподнимают голову, дают пить теплую воду, потом на лоб кладут что-то мокрое и холодное, суют в рот ложку и он схлебывает горячий куриный бульон, опять дают пить и он окончательно отключается.
Проснулся от солнечного луча, бьющего в лицо сквозь щель занавески. Из-за этого казалось, что в комнате темно. Отвернул от света голову. Глаза понемногу привыкли. За столом у окна, к нему в пол оборота спиной, сидел пожилой мужчина в жилетке на овчинном меху поверх синей клетчатой рубашки, в очках, с бликующей на солнце лысиной, с космами неопрятных седых волос сбоку и сзади, с короткой бородой. Ему бы подстричься, да немного прикрыть плешь, убрать очки, так совсем бы стал похож на Хемингуэя со знаменитой фотографии. Плешивый бородач склонился над какими-то бумагами, иногда переворачивая листы. Он, наверное, почувствовал движения проснувшегося Николая Анатольевича, так как внезапно выпрямился и повернулся, заслонив свет из окна. Его лица не стало видно, лишь силуэт на светлом фоне.
- Ну что, подстреленный, проснулся? Как самочувствие? – спросил незнакомец. Голос у него приятный и интонация несерьезная, как будто шутил.
- Спасибо, получше, - тихо ответил Николай Анатольевич. – Почему подстреленный?
- У тебя дырка в боку от пули. Не заметил?
- Как от пули?
- Так, от пули. От Макарова или ТТ.
- Вы уверены?
- Я что, дырок от пуль никогда не видел? Да ты не волнуйся, сквозная. Сбоку немного зацепила. Ничего важного не задела. Только крови много.
- Пуля…, - проговорил Николай Анатольевич, вспомнив толчок в бок и хлопок, когда зацепился плащом за забор. – Который час?
- Ты точно хочешь узнать час? Может, день?
- День!?
- Да, день, молодой человек. Ты больше суток провалялся в беспамятстве.
- Так сейчас получается…
- Пятница, двенадцатое число.
- Пятница?! – спохватился Николай Анатольевич и попытался встать. – У меня встреча должна быть в четверг...! Мне надо срочно…!
- Какая встреча?! – мужчина кинулся к нему и уложил обратно. – Лежи уже! Проспал ты свою встречу, Николай Анатольевич.
- Откуда вы меня знаете?
- Кто ж не знает господина Окопова!
Николай Анатольевич уставился в изумлении. Мужчина хмыкнул.
- Ладно, не таращись, шучу. Портфель при тебе был полный бумаг. Вцепился ты в него, еле вырвал. В нем все промокло. Думал, важное что. Просушил. Пока сушил, заглянул ненароком. Не возражаешь?
- Чего возражать. Там всего четыре бумажки.
- Да-а-а! – протянул мужчина. – Четыре? Ты точно помнишь? И, какие?
- Так… Как его… - Николай Анатольевич наморщил лоб и стал перечислять медленно: - Решение суда, газета, протокол, листок. На нем номер дела карандашом записан, еще зубная щетка с пастой, бритвы и мыло. Все.
– Хм… Остальное тогда, чье? – мужчина показал на внушительную стопку покоробившихся от воды листков.
- Не… Не знаю, - неуверенно ответил Николай Анатольевич.
- Это я из портфеля твоего достал.
- …?
- Интересно,  - мужчина встал, в задумчивости поскреб бороду.
Николаю Анатольевичу стало неловко, что о нем беспокоится совершенно незнакомый человек. Поэтому спросил:
- Зачем вы со мной возитесь? Наверное, меня лучше в больницу?
- Чем тебе здесь не больница? Лекарства? Так у меня есть. Перевязки делать умею. Не надо тебе в больницу.
- Неудобно перед вами и идти надо, дела у меня.
- Ну, иди! Силой держать не буду. Только, куда? Прямо в лапки тех, кто тебя подстрелил?
Николай Анатольевич вспомнил двух громил в кожаных куртках, зловещую петлю под потолком и крики: «Стой, упырь!». Поэтому ничего не ответил, лишь отвел взгляд.
- Вот и ладно! Не напрягай пока мозги. Слаб ты еще, чтобы мысли в голове ворочать. Сейчас перевязку сделаю. Потом супчика куриного с лапшичкой покушаешь. Лекарства примешь. Поспишь до вечера. А вечерком и поговорим, если тебе здоровье позволит. Ведь ты сегодня никуда не спешишь? А...? Вот и хорошо.
На этот раз Николай Анатольевич проснулся от мерного тарахтения и от того, что кто-то на нем шевелится. Открыл глаза. Поверх одеяла, на животе, разлегся рыжий кот, облизывавший себе лапы и громко урчавший, подобно трактору. Под потолком тускло светила лампочка в голом патроне. Давешний седой бородатый мужчина сидел, склонившись над столом. Николай Анатольевич кашлянул негромко, чтобы привлечь внимание. Мужчина, не поднимая головы, спросил:
- Проснулся...? Как самочувствие?
- Терпимо.
- Это хорошо. Сейчас процедуры сделаем. Потом покушаешь.
Рана в боку еще кровоточила, но не сильно. Бинты с ватой, смазанные мазью, отодрались почти без боли. Опять поел куриный суп с лапшой. Получил укол в задницу. Запил таблетки водой.
- Простите, как вас зовут? – спросил Николай Анатольевич, откинувшись на шкуру после приема таблеток.
- Ну наконец-то удосужился спросить мое имя. Значит, поправляешься. Зови меня Федор. Хочешь, дядя Федор, как в мультфильме.
- Спасибо вам, Федор. За все спасибо.
- Спасибо, брат, не отделаешься. Позавчера наше общество из-за тебя милиция с автоматами шмонала.
- Из-за меня? Милиция?
- Ну да. Она, родненькая. Говорят, ищут особо опасного рецидивиста Замятина, по кличке Зяма. Но приметы твои назвали. Плащ, портфель, синяк под глазом. Думаю, спрашивают Замятина, а у меня тут бизнесмен Окопов, который на рецидивиста совсем не похож. Неувязочка. Поэтому не стал тебя сдавать. И душой не покривил, когда ответил, что рецидивиста Зяму в глаза не видел. Так что, братец, тебя ищут. Правда, пока за чужие грехи. Но ищут, точно, тебя.
Николай Анатольевич задумался. Вспомнил разговор двух громил в машине, когда его везли в багажнике. Еще тогда возникло предположение, что эти двое связаны с органами. Сейчас уже уверен в этом.
- Ну что, все еще хочешь уйти отсюда? Или как? – спросил Федор с насмешкой.
- Простите, вы сказали, общество?
- Да, садовое общество «Ветерок». Ты сейчас в нем пребываешь. Точнее, в моей фазенде.
- Как я сюда попал?
- Ты имеешь в виду общество или мой домик? В домик я тебя дотащил. Иду из магазина, а ты в мой забор лицом уперся. Сначала думал, пьяный. Потом кровь заметил. Не оставлять же под дождем раненого. Затащил к себе. Здесь телефона нет. Думаю, пока до города дойду, пока скорая приедет, так ты окочуриться успеешь. Раздел тебя, рану обработал, перевязал. Потом гляжу, рана несерьезная, дышишь нормально. Чего мне в ночи под дождем грязь месить, ноги ломать? Дождусь утра. Тогда и схожу позвонить. Утром только за калитку, милиция. Вроде, тебя ищут и не тебя. Странно это показалось. Я и не стал скорую вызывать.   
-  А как я до забора...?
- Откуда мне знать? Сам вспоминай, где дырку тебе сделали. Надеюсь, не разочаруешь, что мне пришлось соврать стражам порядка. Вдруг, ты маньяк какой?! А я тебя выгораживаю, грех на душу беру.
- Я… Я не маньяк.
- Разумеется. Кто ж в этом признается? С месяц назад подобрал одного. Вены себе резал. Сидит на бревнышке, уже глазки закатил, преставиться готовится. Вовремя успел кровь остановить. Мне бы, по-хорошему, сдать его куда следует, так жив бы остался. Пожалел бедолагу. Думаю, пусть отлежится денек-другой, одумается и идет на все четыре стороны. Так этот стервец яд у меня крысиный нашел. Когда я в магазин ходил, он весь мой запас за один присест выкушал. Это я потом заметил. Ночью скончался. Наверное, мучился страшно. Когда утром увидел, его всего перекорежило. А ведь даже не пикнул. Стона не проронил. Ну, не маньяк ли...?! Представляешь, семь лет здесь живу, тишь да гладь! Только воришки мелкие иногда шалят. А тут в течении месяца сначала суицидник больной на всю голову попался, потом ты приполз. И на что мне это?
Федор встал, подошел к столу, достал бутылку вина, срезал ножом пластмассовую пробку, и устроился полулежа на диване иногда отхлебывая из горла.
- Не предлагаю. Антибиотики тебе колол. Совмещать их вредно, тем более с таким пойлом… Итак, Коля... Это ничего, что я к тебе по имени...? Ну и ладно. Итак, Коля, может, расскажешь что? Только не ври. Лучше совсем ничего не говорить. Слух режет.
- С чего начать? – спросил Николай Анатольевич.
- С чего угодно. Что считаешь важным, с того и начни.
- Прилетел я в Калининград на прошлой неделе, в пятницу, где-то полчетвертого, из Москвы, - начал свой рассказ Николай Анатольевич.
Он рассказал о всех своих злоключениях за последние пять дней. Потом Федор попросил рассказать, что было до этого. Николай Анатольевич поведал об озере, о кладе в нем и как этот клад добывал. Хранить в тайне про свои ценные бревнышки уже не имело смысла. К концу рассказа Федор начал клевать раскрасневшимся носом с полузакрытыми глазами. Николай Анатольевич сам притомился, повествуя о себе. Так и уснули, один на диване, укрывшись пледом, другой на полу на шкуре.
На следующее утро его растолкал Федор. Сделал перевязку, уколы, покормил яичницей, собрался, надев, не весть откуда взявшиеся белую рубашку с галстуком, костюм, пальто и, наказав, ни при каких обстоятельствах не высовывать носа из дома, ушел куда-то.
Николай Анатольевич остался один. На нем из одежды кроме повязки на пузе ничего. Своих вещей не нашел. Укутавшись простынею, обследовал дом, ища ту загадочную кипу подмокших документов которая, по словам Федора, была извлечена из его портфеля. Не нашел. Однако рыться в шкафах в чужом доме, к тому же у человека, спасшего его, считал недостойным. Душа кипела и требовала действий. Ну что можно предпринять в его положении? Раненый, без документов, в импровизированной тоге из простыни. Куда он в таком виде? Пришлось метаться по комнате, пока не выбился из сил. В углу нашел стопку пожелтелых журналов еще советских времен. За их просмотром и скоротал время.
Вернулся Федор нескоро, под вечер.
- Ну что, подранок, заждался? – весело спросил он, раздеваясь. – Сейчас перевязочку сделаем, покушаем и я тебя кой о чем поспрашиваю. Ты не против?
- Нет, не против, - неуверенно ответил он, - О чем?
- Не волнуйся. Ничего особенного. Так, немного. О жизни твоей непутевой.
- Почему непутевая?
- Была бы путевая, здесь не оказался.
- Хм, - мрачно усмехнулся Николай Анатольевич. - Не поспоришь.
- И не надо. И так все ясно.
После перевязки, уколов, ужина, как и вчера, Николай Анатольевич устроился на шкуре, на полу, полулежа, облокотившись спиной на диван, а Федор уселся рядом с откупоренной бутылкой крепленого вина.
- Федор, вы вчера показали документы, которые были у меня в портфеле, - начал разговор Николай Анатольевич. – Хотел посмотреть. Нигде не нашел.
- Правильно, не нашел. Я спрятал.
- Зачем?
- Чтобы ты глупостей не наделал, пока меня не было.
- Господи, да что в них?
- Об этом после. Сейчас договорим вчерашнее. Мы остановились на том, что ты из Северного порта отправил четыре лесовоза в Калининград, а два – на Роттердам, - Федор отхлебнул из горла.
- Да-а-а? Вы это помните? Я думал, не слушаете, дремлите.
- Чтобы слушать, уши нужны. Их, как глаза, веками не прикроешь. Все я слышал и все помню. Вот пытаюсь, чтобы этим пойлом память отшибло, - он приподнял бутылку. - Не получается. Ну, повторим попыточку?! - он опять отхлебнул из горла. – Продолжай!
 – Продолжать то, вроде, нечего. После того как лесовозы отправил, домой улетел. Что со мной в Калининграде случилось я уже рассказывал.
- Тогда про жену свою расскажи. Как познакомились, как жили.
- Зачем?
- Для полноты картины. Понять, отчего она на тебя так взъелась.
- Это важно?
- Не хочешь, не рассказывай. Я это так, из любопытства.
Рассказ о Светлане и их совместных четырех годах получился недлинным. Когда закончил, Федор опять отхлебнул из горлышка, поставил ополовиненную бутылку на стол, откинулся на спинку дивана, закинул ногу на ногу.
- В общем, картина ясна, - сказал он, когда устроился. - Дальше, что делать думаешь?
- Мне деньги должны. Как долг получу, разберусь с теми, кто мой бизнес отжал. Особенно с этим козлом, юристом, Юриком Захарко.
- А с женой как? Не будешь?
- Она просто дура! – со злобой выкрикнул Николай Анатольевич. - От ревности все! Поверила газетной утке! Поговорю с ней как следует! Там видно будет.
- Хм! – усмехнулся Федор. – Дура? Если я скажу, что именно эта дура у тебя все и отжала?
- Света?! – Николай Анатольевич аж подскочил. – Да нет! Не может быть! Это все ее родственники, Юрий с тещей!
- Вот наивный! Тебя так грамотно обобрали. Естественно, не обошлось без квалифицированного юриста со связями. Только юрист твой является лишь инструментом, а заказчиком и бенефициаром – женушка. Именно она инициатор всего.
- Ерунда это! Света? У нее и так все было. Зачем ей?
- Как это, зачем? Деньги, будь они не ладны! Все из-за них, проклятых. Думаешь, ты один такой, кого жена подчистую обобрала? Не-е-е, брат! У меня штук восемь случаев было.
- Вы восемь раз были женаты?
- Я…?! Восемь раз…? Женат…?! Да упаси Господи! С чего ты взял?
- Вы же сказали, что у вас восемь случаев было.
- А-а-а, про это… Да-с, случаи были. Извини, забыл представиться. Варташ Федор Иванович, судья в отставке. За двадцать годков службы раз триста решения о расторжении брака выносил. А в девяностые, когда у некоторых стали денежки водиться, попадались дела с дележом большого имущества. Так что, знаю, о чем говорю. Эти семейные спектакли наблюдал непосредственно, из первого ряда.
- Не, нет же! Вы Светы не знаете! - воскликнул Николай Анатольевич, но уже не так уверенно. – Она не могла так поступить!
- Да, трудно поверить в предательство близкого человека, - Федор Иванович встал, вышел из комнаты, тут же вернулся с портфелем, уселся на прежнее место, выложил на стол стопку бумаг и хлопнул сверху ладонью. – Но факты, брат, факты!
Он опять встал, приосанился и громко провозгласил: «Итак, слушается дело…, - отставной судья сбился, нахмурил лоб, почесал бороду и пробормотал: - Какое же дело...? Гражданское...? Уголовное...? Административка...? Тут всего намешено… Ладно, просто дело! Слушается дело – опять громко воскликнул он, -  в отношении гражданки Исаковой, в замужестве Окоповой Светланы Владимировны, при участии потерпевшего Окопова Николая Анатольевича. Отводы суду есть...? Желают ли стороны до начала процесса заявить ходатайства, сделать заявление...? Хорошо. Тогда судебное заседание объявляю открытым!» Федор Иванович приложился к бутылке, сделав изрядный глоток, сел на диван.
- Я не буду все разжевывать, - сказал он, откинувшись на спинку. – Сошлюсь на факты. А ты уж сам их интерпретируй, как хочешь. Согласен?
- …
- Начну с очевидного. Когда ты в лесах был, с женой переписывался?
- Да, радиограммы.
- Вот решение мирового судьи о расторжении брака. Оно вынесено … - он достал из стопки листок, вгляделся, - девятого июля сего года. То есть, четыре месяца назад. Вопрос. Продолжала ли она после этого писать...? А?
Николай Анатольевич молчал.
- И что писала? Может, уведомила, что между вами все кончено...? А может, она не знала, что вынесено решение о расторжении брака? Да нет же, указано, что присутствовала на заседании. Хочешь глянуть?
Он помотал головой. Короткий текст решения изучил досконально. На это обстоятельство не обратил внимания. Однако, так просто соглашаться с доводами не спешил.
- Это все Юрий Захарко. Он перехватил переписку, слал радиограммы от имени Игоря Антоновича, моего главбуха. От нее тоже…, наверное.
- Допустим. Теоретически такое может быть. Только ты, вроде, говорил, что звонил ей из Шереметьево. Что она тебе ответила...? Я полагаю, то же, что и в радиограммах. Жду, люблю, приезжай. Или твой юрист телефонный разговор также перехватил?
Ответить было нечего. Николай Анатольевич поежился. Ему стало зябко.
- Теперь предлагаю выяснить, - продолжил Федор Иванович, - что было раньше, яйцо или курица? Ты считаешь, причиной развода стала ревность из-за фотографии и статьи в газете? Так?
- …
- Не обращают внимания на мелочи, - со вздохом произнес Федор Иванович. - Ведь в них, как говорится… Эта газетка вышла шестого июля.  Решение о расторжении брака датировано девятым. Спрашивается, могла ли она за три дня получить развод? А?
- …
- Можно допустить, что фотографию она видела до публикации. Самое раннее, середина июня, когда тебя в райцентр вызывали. Следовательно, узнать о существовании снимка твоя жена могла не более чем за три недели до суда. Вроде, логично, если не знать судейского делопроизводства. По делам о разводе, когда один из супругов против, суд обязан дать сторонам до трех месяцев на примирение. Обычно дают два, чтобы месяц в запасе. Кстати, в твоем решении это указано. Два месяца. Опять зададимся вопросом. Что было вначале, компрометирующий снимок, или подача заявления в суд? Статейка в газете, это причина, или предлог?
Николай Анатольевич молчал. До него, наконец, стала доходить неприглядная истина про любимого человека. Однако, это открытие, несмотря на всю свою чудовищность, его никак не задевало. Все воспринималось с тупым, апатичным безразличием. Лишь только сильнее стало знобить. Федор Иванович не замечал, что его собеседника уже трясет мелкой дрожью. Он хлебнул еще из бутылки и продолжил со словоохотливостью захмелевшего:
- А знаешь, что нужно, чтобы жена на законных основаниях могла оттяпать все имущество муженька...? Ну...?
- …
- Для этого всего-то и надо, открыть на имя супруги меховой салон, прогнать через него сорок семь миллионов и уехать в тайне ото всех на восемь с половиной месяцев добывать затопленный лес.
- Откуда… вы знаете про… меховой салон? – спросил Николай Анатольевич, запинаясь и стуча зубами, натянув до подбородка одеяло. – Я об этом… не рассказывал.
- Из решения суда, друг мой.
- Какого… решения?
- От двенадцатого июля. О разделе совместно нажитого имущества. Твоя женушка отсудила все твое добро, оставила только долги. Там указано, что согласно налоговым отчетностям она получила доходов в пять раз больше, чем все твои фирмы за время нахождения в браке. По ее словам, все доходы передавала тебе по договорам займа. А ты спускал эти деньги в казино и на девок. Это в решении суда написано… Ах да, ты ж его еще не видел. Тебе в портфель вместе с другими документами подсунули, - он положил руку на стопку покоробившихся от воды листков.
- Зачем?
- Зачем?! Хороший вопрос. Здесь, кстати, еще акты проверок налоговой с постановлениями о штрафах, твои договоры займа, учредительные документы по пяти фирмам, у которых, полагаю, ничего кроме долгов, контракт с австрийцами, заявки об изменении порта назначения, другие бумаги. Все в копиях. Эти документы подтверждают, что ты банкрот и должник немалый. Теперь догадался, зачем...? Нет...?
- …
- Ну как же?! Вспомни! Веревка с петлей, табуретка под ней и портфель с этими бумагами рядом! И представь себя, болтающимся в той петле! Представил...? Что получается…?
Николай Анатольевич опять не ответил. Его уже трясло основательно. Стиснув зубы, он уставился перед собой, а Федор Иванович не унимался.
- Подумай?! Ну…?! Правильно! Твоя предсмертная записка. Даже лучше. Полный комплект бумажек, подробно объясняющих, почему ты решил свести счеты с жизнью. С такими бумагами никто не усомнился бы, что это самоубийство. Или у тебя есть другие варианты?
Николай Анатольевич, побелевший, уже запрокинул голову на диван и закатил глаза. А отставной судья все продолжал оживленно.
- Может, и к этому твоя жена не причастна? Может, была не в курсе...? А кто тебя в собственном доме избил и ограбил? Те же двое, что хотели вздернуть в Тупике. Хочешь сказать, она с ними не знакома? Они случайно в твоем доме оказались?!
Николай Анатольевич уже ничего не слышал. Лихорадка сменилась судорогами. Изо рта пошла пена. Организм, еще не оправившийся после ранения, не выдержал потрясения от изощренного предательства самого близкого, любимого человека. В последние проблески сознанья вклинилась мысль: «Не хочу! Лучше бы меня повесили!» Он дернулся в очередном приступе, завалился на бок, ударился головой об пол. Сквозь стиснутые зубы, пуская пузыри пены, рычал лишь одно: «Светочка! Стервочка! Светочка! Стервочка...!»
Глава 4. Светочка. Синий бархат альбома.
В полумраке просторного холла, освещаемого лишь тусклым светом пасмурного дня, пробивающегося сквозь щель чуть приоткрытых плотных штор большого, во всю стену окна, возле черной пасти камина, отделанного серым мрамором, в массивном желтом кожаном кресле сидела откинувшись женщина, скрестив на груди руки и положив вытянутые ноги на стеклянный журнальный столик. Ее окрашенные в яркий рыже-каштановый цвет локоны до плеч с отдельными красными и пепельными прядками были закручены крупными спиральками, отчего прическа казалась пышной и беспорядочной. Зато макияж наложен тщательно. Бровки тонко прочерчены. Глаза жирно обведены по контуру с выдающимися длинными стрелками, доходящими почти до висков, как у египетских цариц древности. На веках коричневые тени. Легкая бледность от тонального крема с нарисованной мушкой на щеке. Губы в темной помаде бордового оттенка. На шее массивное, широкое, разноцветное ожерелье, подобное древнеегипетскому укскху. В яркой блузке, переливающейся фиолетовым шелком и в черной плиссированной юбке, не доходящей до колен. На стройных ножках колготки в сетку с синими ящерками. Если ей хотелось казаться роковой женщиной, то, наверное, это вполне удалось, если бы не прическа. Такой смелый наряд, такой боевой раскрас в повседневной жизни используют либо прожженные светские львицы, либо перезрелые девицы, слишком долго находившиеся под опекой не в меру строгих родителей и совсем недавно выпорхнувших на свободу.
На стене рядом с камином, позади желтого кресла, висел большой портрет в стиле фотореализма. На портрете девушка в полный рост с букетом неярких полевых цветов на фоне невысокой ивы, отражающейся в пруду с лилиями. Стройный стан, опущенный взгляд, длинные ресницы, прямой нос с горбинкой, грустная улыбка, полное отсутствие макияжа, толстая коса свешивается через грудь почти до пояса, простенькое ситцевое платье, перетянутое пояском на узкой талии, красивые руки, на которых из украшений только обручальное кольцо.   
Даже самый внимательный ни за что бы не сказал, что сидящая в желтом кресле роковая женщина, и пасторальная девушка на портрете, это один и тот же человек, только с разницей в год и два месяца. Оба образа принадлежали хозяйке этого большого дома, Светлане Владимировне Исаковой, которая еще недавно носила фамилию мужа, Окопова. Впрочем, и девушка на портрете и сильно изменившийся оригинал под ним красивы. Каждая по-своему.
Светлана явно нервничала. Это заметно по тому, как она периодически покусывала непослушный локон, спадающий на лицо. Ярко накрашенные коготки скрещенных на груди рук непроизвольно впивались сквозь ткань блузки в собственное предплечье. Еще бы не нервничать! Сегодня ей предстояла встреча, последняя встреча с бывшим мужем. Правда, о том, что он бывший, муженек пока не знал. С ним надо будет объясниться, и объясниться весьма жестко. Как бы ей хотелось, чтобы не было предстоящего кошмара сегодняшнего дня! Она даже чувствовала нечто вроде раскаяния и желания все отменить, чтобы осталось как прежде. Но как прежде быть не могло. Все мосты давно сожжены и наломано очень много дров. Отступать поздно, да и некуда.
В радиоприемнике, негромко фонившим из кухни, после забористой ритмичной музыки зазвучал голос диктора. Из того, что он сказал, Светлана уловила только: «Штормовое предупреждение». Затеплилась маленькая надежда, что сегодня все обойдется, вылет самолета отложат, муж не прилетит, неприятных объяснений не будет. Да, несмотря на то, что три месяца назад получила свидетельство о расторжении брака, она до сих пор мысленно называла Николая мужем.
Зазвонил телефон. Светлана встрепенулась, схватила трубку: «Да... Здравствуй дорогой!...  Уже в Шереметьево?... Куда спешишь?... Куда?... А-а-а, регистрацию объявили… Во сколько?... Хорошо, я позвоню шоферу… Скорей бы, очень жду…!  Нет, я сильнее люблю…! И я тебя це…». Короткие гудки перебили на полуслове. Светлана положила трубку на место, вздохнула. Надежда, что сегодня все обойдется и неприятной прощальной сцены с мужем не будет, улетучилась окончательно. Она подошла к столику, закурила, взяла с подлокотника кресла сумочку, достала мобильник-раскладушку, набрала номер: «Але, Юра?... Самолет Окопова сядет через два с половиной часа. У него уже регистрацию объявили… Прибытие полчетвертого. У тебя все готово?... А эти твои двое?... Точно будут?... Да, мама с утра здесь. Сейчас по магазинам пошла… Не волнуйся, вечером уедет домой… Пожалуйста, не опаздывай!… Все, Котя, целую!»
Когда Светлана с хлопком сложила мобильник, у нее было такое чувство, что взвела курок какого-то оружия, которое лично мастерила последние восемь месяцев. Это оружие было нацелено только на одного человека, на ее мужа. Страшное оружие нельзя ни разобрать, ни отвести в сторону. Только нажать на спуск. И сегодня ей предстояло это сделать. Никому другому. Страхи и вызванные ими волнения, постоянно преследовавшие уже более восьми месяцев, внезапно исчезли. Вместо них появилось мимолетное, что-то вроде раскаяния вместе с предчувствием скверного, пугающего, но еще очень далекого, находящегося где-то там, далеко.  Однако ни изменить, ни отменить уже ничего нельзя. Поэтому вслед за внезапным чувством навалилась тоска от неизбежного. А этого не должно быть. Только не сегодня! Сегодня надо быть решительной и собранной, как для последнего боя.
Медленно ступая, будто каждый шаг давался с трудом, Светлана поднялась по лестнице на второй этаж и зашла в свой будуар, между кабинетом мужа и спальней, достала из шкафчика толстый альбом с фотографиями, оббитый синим бархатом. Этот альбом подарила на свадьбу прижимистая бабушка с напутствием что-то вроде про фотолетопись молодой семьи. После свадьбы от нечего делать занялась оформлением. Задумала перемежать страницы, вклеивая на одну из своего фотоархива, на другую - из фотоархива Окопова, вплоть до момента, когда пойдут их совместные фотографии. Однако этот идиот так и не удосужился забрать из родительского дома свои детские и юношеские фотографии. Светлане пришлось клеить только свои. Получилась фотолетопись не семьи, а только ее, как память о радостях, переживаниях, горестях, страданиях. Последних в альбоме было больше. Окопов, не догадывавшийся от этом, с умилением просматривал этот альбом. Особенно часто перед отъездом. Светлана уселась в кресле перед зеркалом, положила альбом на колени, раскрыла.
Первой вклеена фотография отца с матерью, подписанная синей ручкой: «22 февраля 1980г.» Сияющий счастьем отец держал в руках большой куль, обернутый одеялом и перевязанный ленточкой.  Это была она трех дней от роду. Отец забирал ее с мамой из роддома. Других фотографий отца у нее не было.
Появилась Светлана на свет в роддоме районного центра, в сорока километрах от рыбацкого поселка, где жили родители. В этом же поселке жили в своем доме бабушка с дедушкой. Если говорили, что в Советском Союзе секса не было, то это не про ее родной поселок. Царившая там, в известной степени, свобода нравов, не типичная для других поселков и деревень, была обусловлена одним обстоятельством. Поселок рыбацкий. Это означало, что значительная часть трудоспособного мужского населения, так или иначе, была связана с промыслом рыбы, а значит, продолжительное время отсутствовала дома. Кроме того, поблизости, не более часа езды на рейсовом автобусе, находились курортные городки на берегу Балтийского моря с массой присущих им соблазнов, особенно в теплое время года. Жители поселка были объединены в рыболовецкий колхоз. По меркам того времени колхозники жили зажиточно, многие имели свои авто. Ведь колхозные суда вели промысел не только у местных берегов, но и ходили в дальние рейсы, посещая иногда иностранные порты.
Воспоминаний о первых пяти годах жизни у Светланы почти не осталось. Фотографии на детских утренниках, на застольях или на природе ни о чем не говорили. На снимках была она, иногда отдельно, иногда с другими людьми, но когда и при каких обстоятельствах сделаны эти фото, совершенно не помнила. Единственное воспоминание тех лет, засевшее в памяти, это громкий скандал родителей на кухне, с битьем посуды, когда она испуганная забилась в комнате за диван и заткнула ладошками уши, чтобы не слышать криков и грохота. С тех пор отца не видела и его образ стерся из памяти. Помнила, на расспросы об отце мама отмалчивалась, а начиная с первого класса они вдвоем, раз в год, весной, ходили на кладбище, на могилку с табличкой без фотографии: «Исаков Владимир Александрович. 1956 – 1985». Еще всплыло воспоминание о пожилой женщине, окликнувшей ее у той могилы. Мама сказала подойти к ней, а сама отошла в сторону. Эта женщина долго смотрела в глаза, покачивая головой и гладя ее по головке, приговаривая: «Бедная, бедная девочка. Не будь, как твоя…». Она так и не договорила, кем не быть. Через год, опять на кладбище, Светлана увидела фотографию этой женщины на столбике над свежей могилой, рядом с могилой отца. То была ее бабушка, Ксения Никифоровна. Много позже добрые люди, как же без них, рассказали, что ее отец работал механиком в колхозе и уже метил на должность главного инженера. То, что он займет эту должность, ни у кого не вызывало сомнений. Ведь тесть – председатель колхоза. Года через три после ее рождения родители развелись. Отец ушел, оставив им однокомнатную квартиру, выделенную семье колхозом. После развода он стал пить по-черному. За год сгорел. Разное говорили о причинах развода родителей. Кто говорил, пьянство отца. А кто, особо добрый, – загул матери с заезжим командировочным. Так или иначе, Светлана не узнала истинных причин. Только мать раз в год обязательно водила ее на кладбище на могилу отца, возлагала цветы, украдкой утирая слезы.
В период от пяти до десяти лет на общих семейных фотографиях мама каждый раз была с разными мужчинами. Говорили, пытается устроить свою жизнь. Поэтому Светлане пришлось жить все время с бабушкой и дедушкой, в их доме. Именно от бабушки и получила свое воспитание. Когда уже пошла в школу, у мамы появился Стас, прапорщик, служивший в части неподалеку. Мама вышла за него замуж, сменила фамилию на Воронина, родила ей братика Димку. На всех семейных фотографиях школьного периода рядом с мамой всегда присутствовал Стас. Мама прожила с дядей Стасом лет десять. Светлана так и не стала называть его папой, а он и не претендовал на это. Развелись мама со Стасом за полгода до ее выпускного. Развелись тихо, мирно, без скандалов. Просто дядя Стас собрал вещи и ушел. Мать говорила, что он козел, идиот, бабник и пьяница. Хотя, по крайней мере, в последних двух пороках он замечен не был.
Все ее школьные фотографии, вплоть до девятого класса, так или иначе, были связаны с хореографическим ансамблем «Золотые рыбки». Еще за год до того, как Светлана пошла в школу, в колхоз из Ленинграда переехала жить Дебора Абрамовна Розман. Ей врачи посоветовали сменить климат. Когда-то Дебора Абрамовна блистала на сцене Кировского театра. Это она сама рассказывала и даже показывала фотографии, а также свои пожелтевшие от времени пуанты с атласными лентами и розовую балетную пачку, в которой танцевала в «Щелкунчике». После отставки из театра и выхода на пенсию, а балерины выходят на пенсию рано, Дебора Абрамовна преподавала хореографию в различных домах культуры Северной столицы. Сюда, поближе к морю, перебралась, так как ее легкие были уже не в состоянии переносить сумрачную сырость прекрасного, но сильно задымленного города. И это при том, что она курила, как паровоз.
Много позже, когда Светлана закончила школу и поступила в университет, она, наконец, поняла, как много дала ей Дебора Абрамовна. Ведь благодаря именно ее занятием имела безупречную прямую осанку, легкий шаг, гибкое, стройное тело, умение преподать себя с наивыгоднейшей стороны, от чего даже более симпатичные на лицо девушки совершенно терялись на ее фоне. Поздно пришло это осознание, так как рассыпаться в благодарностях было уже не перед кем. Сразу по окончании восьмого класса занятия танцами прекратились. Дебора Абрамовна сильно заболела и вскоре умерла. Тогда большего счастья для Светланы не было. Не надо было шесть дней в неделю по два часа слышать противный хрипловатый голос: «Пор-де-бра, Светочка! Сотеню ан турнан, корявка! Тур анлер, живенько!»
В хореографический кружок Деборы Абрамовны бабушка отвела Светлану, как только та пошла в первый класс. При этом бабушка говорила, что когда она училась в захолустном поселке в Башкирии, у них была учительница русского языка и литературы, Руфина Григорьевна, ссыльная, из бывших дворян. В отличие от других учителей, она строго следила за осанкой детей, особенно девочек, чем вызывала всеобщую ненависть. Только потом бабушка поняла, как много в дальнейшей жизни ей дали эти уроки. Именно приобретенная в результате таких занятий осанка, а также, от части, манеры, впоследствии выгодно отличали ее от неуклюжих простушек колхозниц, что давало ей возможность самой выбирать самых завидных женихов, а не хапать, что осталось.
Фотография первого занятия в танцевальном кружке колхозного клуба. Она, в черном закрытом купальнике, в белых носочках и чешках, с двумя косичками, криво торчавшими в стороны, стоит у станка, скосолапив вовнутрь ступни. Наивная, улыбается. Ведь не знала, что ее ждет. Дебора Абрамовна была балериной до мозга костей и преподавала так, как ее саму когда-то учили.  Поэтому с первых же занятий началось. Связки болели до безумия, когда ее растягивали на шпагат. Слышала хруст своих детских позвонков, когда ее выгибали в мостик. И все это под мерзкий хриплый голос: «А дю пле!… Пассе!… Глиссе!…».  Домой приходила зареванная, топала ножками, и категорично заявляла бабушке, что больше на танцы ни ногой. На это бабушка только улыбалась и говорила: «Ну-ну, как же! Сегодня, конечно, ни ногой. Вот завтра…» Наступало завтра, и она опять шла в клуб после уроков на растерзание Деборы Абрамовны. Разумеется, подобные истязания над детским тельцем не вызывали у нее восторгов. Поэтому буквально с первого класса Светлана возненавидела репетиции танцевального ансамбля, а особенно их руководителя, Дебору Абрамовну.
Помимо танцевального кружка в клубе, Дебора Абрамовна преподавала в поселковой школе уроки музыки. На переменах, проходя по школьным коридорам, ей ничего не стоило шлепнуть указкой Светлану по спине под общий хохот одноклассников, если той показалось, что ее воспитанница сутулится и не держит спину. К несчастью, Светлана числилась в любимчиках у Деборы Абрамовны, что, отнюдь, не давало поблажек. Наоборот, спрос был втройне.
Правда, в хореографическом ансамбле были и приятные моменты. Это выступления на сцене. Будь то в родном поселке или где-нибудь в другом месте, всегда эти выступления заставляли Светланкино сердечко радостно биться от того, что ее увидели, оценили и аплодируют. Даже скабрезности пацанов по поводу ее трусиков, которые выглядывали из-под юбки во время танцевальных па, ей не были неприятны. Скорее, наоборот. Даже льстило. Хотя при всех делала вид, что обижается, и обзывала пацанов дураками. Когда в конце восьмого класса Дебора Абрамовна заболела, Светлана так ни разу ее не навестила. И на похороны не пришла.
Помимо репетиций и выступлений колхозного хореографического ансамбля в альбоме много фотографий, где Светлана что-то стряпала на кухне. Если судить по фотолетописи, создавалось впечатление, что все ее детство прошло либо на танцевальных репетициях, либо за приготовлением пищи. Свою первую яичницу приготовила лет в пять, еще до того, как пошла в школу. В процесс готовки бабушка втягивала с малых лет. Она заставляла присутствовать, а позже и участвовать в стряпне, доверяя несложные операции типа: почистить лук, картошку, нарезать капусту, выпотрошить рыбу. Бабушка говорила: «Красивыми глазками мужика не удержать. Приедаются. А вот кушать хочется всегда. От наваристого борща с пампушками еще ни один мужик не уходил. Поблудит, поблудит, да и вернется к домашним котлеткам или расстегайчику. Мать твою готовить так и не научила. Все некогда было, работала. Вот она и не может мужика путевого возле себя удержать. Так что, внучка, смотри и учись! Потом спасибо скажешь». Светлана не хотела смотреть, не хотела учиться. Ведь и так свободного времени совсем не было. То репетиции, то уроки. Но бабушке перечить не смела и покорно оставалась помогать на кухне.
Становление Светланы как личности пришлось на трудный период, который впоследствии назвали «Лихие девяностые». Годам к двенадцати, когда уже перестала верить в Деда мороза, сказочных фей и волшебные палочки, огромная империя, называемая Советским Союзом, в одночасье рухнула, вселяя своим падением в сердца людей надежды на лучшее. Лучше не стало. К тому времени ее дед, Арсений Петрович, уже год как покинул свой пост председателя колхоза и ушел на пенсию. Сам же колхоз начал загибаться. Промысловые суда продавались на металлолом за долги. Консервный цех закрылся. Работы у людей не стало. Каждый выживал, как мог. Некоторые подались в челноки, мотаясь за шмотками поблизости, в Литву. Единицы из этих преуспели. Как говориться, приподнялись, и зажили на широкую ногу на зависть менее удачливым землякам. В поселке появились киоски, торгующие жвачкой, Сникерсами, разными ликерами в красивых бутылках. Только там мало кто покупал. Подходили, облизывались, сглатывали слюну и шли дальше. Денег не было.  Самым ходовым товаром в этих киосках был спирт «Роял» в зеленых литровых бутылках. Получить тогда батончик «Марса» на день рождения…! Считалось царским подарком. С какой завистью Светланка смотрела, как отдыхающие, приезжавшие на красивых иностранных машинах, просто так покупают в этих киосках своим детям батончики шоколадок и разноцветные газированные напитки. Даже плакала потом от такой чудовищной несправедливости. 
Пацаны из старших классов, вдруг, скопом полюбили занятия в школьном тренажерном зале, ранее пустовавшим, накачивая себе мышцы, планируя пополнить собой какую-нибудь из расплодившихся бандитских группировок. Их одноклассницы, по крайней мере, многие из них, соблазненные рассказами о сладкой жизни, всерьез задумывались о карьере проститутки и все без исключения мечтали выйти замуж за какого-нибудь бизнесмена. Пусть старого, некрасивого, но состоятельного бизнесмена. На худой конец, пойти к такому в содержанки. Эти разговоры старших школьниц Светлана слышала не через третьих лиц, а непосредственно из первых уст, подслушивая из-за угла, когда те курили на переменах на задворках школы. Много тогда наслушалась. И про то, как девчонок угощали в ресторане близлежащего курортного городка, а потом им приходилось отрабатывать ужин ночью в постели гостиничного номера. И про то, как утром их пинками вышвыривали оттуда. И про то, как двух местных девиц заезжие московские братки неделю удерживали в домике на турбазе, пользуя их по очереди или хором, как потом их вышвырнули, всучив каждой по двадцать долларов за труды, что почти в два раза превышало месячную зарплату учителя, а через несколько дней эти же девицы опять направились на поиски приключений на свои пятые точки. Много еще каких историй наслушалась тогда. Старшие девочки знали, что соплячки из младших классов частенько вострят ушки из-за угла на их разговоры, но не обращали внимания, потому что совсем не стеснялись своих рассказов, а даже, как бы хвалились своими порочными похождениями. Под влиянием таких рассказов тринадцатилетней Светланке одно время также на ум приходили мысли о подобной красивой жизни. Правда, в своих фантазиях она называла себя не проституткой, а более благозвучным, куртизанкой. Надо только немного подрасти и… Другого то способа прикоснуться к красивой жизни в ее поселке и не было. Ведь зарплата у ее матери крошечная. Пенсии у дедушки с бабушкой и того меньше. Перебивались тем, что вырастили на огороде. Еще курочки, ну и, конечно, рыбка, которую по старой памяти рыбачки, промышлявшие уже так, сами на себя, снабжали ее деда, бывшего председателя колхоза. Все обновки тех лет у Светланы из перешитых маминых платьев, да и что сама себе сшила из оставшихся у бабушки с прежних времен отрезов ткани. Шить научилась сама. Нужда заставила. Первые уроки рукоделия и обращения со швейной машинкой получила в школе, на уроках труда. А дальше сама кроила, строчила, перелицовывала, пользуясь выкройками из журналов.
В одном было счастье, бабушка никогда не заставляла Светлану горбатиться на огородных грядках. Она и сама не больно то рвалась помогать там. Бабушка говорила: «От огорода ручки грубеют. А зачем нам невеста с огрубелыми ручками? Не нужна нам такая невеста».
Светлана перевернула страницу альбома. На следующей первой вклеена фотография девятого класса. Шеренга девчонок на фоне школы и она в центре. Перед ними пацаны на корточках гримасничают. Значимое фото. Как память о первой любви. Ленька Муминов. Его на фотографии не было. Он снимал. Ленька был самым красивым парнем в поселке. Рослый крепыш, он отличался от других пацанов поселка светлыми пшеничными волосами от которых его бронзовая от загара кожа казалась еще темнее. Серо-голубые глаза и пухлые губы, вечно кривившиеся в усмешке. Ленька окончил школу год назад и сразу уехал в Калининград, то ли учиться, то ли работать. Там у него не срослось и в сентябре того года вернулся в поселок, так как через месяц его забирали в армию. Он и в школе был хулиганистым задирой и бабником, а перед армией вообще понесло. Если в поселке случалась какая драка, то Ленька обязательно в ней участвовал. Любое озорство или хулиганство, и там был причастен. Участковый уже устал собирать на него жалобы и не мог дождаться, когда тот отправиться служить. Кроме того, Ленька не пропускал ни одной юбки, меняя девчонок чуть ли не каждый день. По крайней мере, больше недели у него никто не задерживался. Все девчонки в поселке знали, какой Ленька потаскун. Но стоило ему подмигнуть, безропотно льнули к нему, неизвестно на что надеясь.
По субботам в поселковом клубе устраивали дискотеки. Избавившись от осточертевших занятий в хореографическом кружке Деборы Абрамовны, после каникул, в сентябре, Светлана в первый раз самостоятельно вышла в колхозный свет, на дискотеку. Восемь лет занятий танцами не прошли даром. Из бывших воспитанниц Деборы Абрамовны на дискотеки ходила только она. Одни танцорки еще не доросли, а другие разъехались кто куда. Поэтому с первого же появления на дискотеке Светлана показала всем, кто здесь настоящая звезда. В отличие от других девочек, способных только ритмично дергаться, топтаться и раскачиваться под музыку, она выдавала изящные па и целые связки отточенных движений. Подобное, естественно, не осталось без внимания у местной публики, особенно у старших девиц. На третий раз они отвели ее в сторонку и настоятельно посоветовали поскромнее крутить жопой, а ни то ей так наваляют, что больше крутить будет нечем. Светлане пришлось умерить свой пыл и топтаться под музыку, уподобившись остальным, ведь угрозы старших девочек не были простой болтовней. Они реально могли.
В начале сентября на одну из таких субботних дискотек, в самый разгар, заявился Ленька. В цветастой рубахе, распахнутой до пупка, загорелый как черт, со светлыми кудрями, уже немного на веселее, он тут же привлек внимание всей женской половины танцевального зала. При его появлении некоторые барышни стали усерднее биться в танце, пытаясь неуклюже воспроизвести красивые, как им казалось, но все-таки сложные для них движения. Светлана же, имея последнее китайское предупреждение старших девиц, продолжала скромно топтаться в кругу своих одноклассниц, хотя ей чертовски хотелось отмочить что-нибудь эдакое, с гранд батманом в связке. Тем не менее, Ленька заметил ее и долго смотрел. Она это не видела, но чувствовала, как его взгляд обжигает ее правую щеку и затылок. От этого мурашки шли по коже, дыхание перехватывало, сердце то сжималось в комок, то колотилось неистово, щеки пылали. В тот вечер, не дожидаясь конца, Ленька ушел с Люськой Ремих, продавщицей в киоске. 
В следующую субботу Ленька появился на дискотеке опять, произведя тот же эффект на дам, что и в прошлый раз. На сей раз он был недолго, не более часа. Он опять бросал на Светку наглые взгляды. От этого у нее опять перехватывало дыхание и колотило сердце. Несколько раз ответила ему улыбкой. Тогда Ленька покинул дискотеку в компании Наташки Шуваловой из десятого класса и ее приезжей подругой, имени которой Светлана не знала. С уходом Леньки на дискотеке стало скучно, поэтому она тоже долго там не задержалась.
Как же Светлана ждала следующую субботу! Даже выпросила у бабушки припрятанный отрез ядовито-зеленого шелка, и сшила себе расклешенную юбку для следующей дискотеки. Ведь она нравилась Леньке. Светлана это чувствовала и поэтому дала волю мечтам: «Он обязательно ко мне подойдет. Мы будем танцевать. Он увидит, как я хорошо танцую. Ведь я лучше всех! А потом… Потом он пойдет провожать. До бабушкиного дома идти три минутки, поэтому пойдем кругом. Может, даже, сходим к морю или заливу. Там, где-нибудь в укромном месте, он начнет приставать. Полезет с поцелуями и станет лапать… А если не станет…? Нет, обязательно станет! Ведь он такой бабник! Но я ему не позволю. Только так, чуть-чуть, поцелуй в щечку. Что я, лярва какая на первом свидании сосаться? Ну и что, что бабник!? Ведь он меня не знал! А когда узнает, какая я, про остальных баб и думать забудет. Будет только со мной». Она представляла, как они с Ленькой идут под ручку по поселку, а встречающиеся на пути девки смотрят им вслед и лопаются от зависти. Как злобно шушукаются за их спинами и эти завистливые пересуды были бы для нее лучшей музыкой. Потом Леньку заберут в армию, а она останется верно ждать его уже как невеста. Ленька отслужит, вернется и станет бизнесменом… Конечно, станет! Ведь такой парень! Сыграют свадьбу. Такую свадьбу! Такую…! Какой здесь и не видывали! Она будет в белом пышном платье с длиннющим шлейфом, который поддерживают десять человек. После переедут жить в Калининград, а может даже, в Москву. У них будет квартира и машина. Иностранная машина и обязательно красная. Лишь изредка они с Ленькой будут приезжать сюда, чтобы все ей тут завидовали.
В следующую субботу на дискотеке Ленька не появился. Входная дверь в танцзал, наверное, была протерта до дыр от ее взглядов. Светлана танцевала, притворно улыбалась и все время пялилась на эту дверь, в которую входили и выходили все, кто угодно, но не Ленька. Вечер пропал. А ночью даже тихонько плакала в подушку. Зато в четверг Ширякин, одноклассник, притащил в школу фотоаппарат, который ему подарили накануне на день рождения. На последнем оставшемся кадре решили после уроков запечатлеться всем классом. Пока девчонки выстраивались, прихорашиваясь, а пацаны рассаживались перед ними на корточках, неизвестно откуда появился Ленька. Ширя (у Ширяева была такая кличка) тоже хотел быть запечатленным с классом, поэтому попросил Леньку сфотографировать. Перед Ленькой-фотографом все девчонки приосанились, заулыбались, а она расстегнула две верхние пуговки на блузке, чтобы казаться сексуальнее. После того, как сделали снимок и все стали расходиться, проходя мимо Леньки, услышала: «Э! В субботу придешь на дискач?» Обернулась. Ленька, скривив в усмешке рот, смотрел на нее и этот вопрос предназначался именно ей. Сердце ёкнуло, хотелось крикнуть: «Да! Да! Приду!» - но, взяв себя в руки, вздернула носик, надменно отвела взгляд в сторону и произнесла, как можно небрежней: «Еще не знаю, какие дела у меня будут. Может, приду». Светлана прошла мимо с гордо поднятой головой в компании тут же захихикавших и зашушукавших одноклассниц, твердо решив не оборачиваться. Но не удержалась. Шагов через двадцать повернула голову назад и, скосив глазки, улыбнулась Леньке.   
Невесты на свадьбу собираются менее тщательно, чем Светлана собиралась на эту дискотеку. Ведь ее пригласил Ленька! А как иначе можно воспринимать его вопрос: «Придет ли на дискач?» Это было именно приглашение! Вместе с подружкой Галкой часа три просидела возле зеркала наводя макияж. Вроде, закончили. Но, присмотревшись, все смывала, начиная краситься по новой. Еще пару часов потратили на прическу. Распустила косу, подкрутила плойкой, сделала слева хвост, потом – справа, собрала волосы в шар на затылке. Все не то. Намучившись, в конце концов, оставила их распущенными сзади, а лоб перетянула белой атласной лентой, подобно русалкам на детских утренниках. Хотела под ленту воткнуть розу, но Галка сказала, что так она будет смахивать на марсельскую проститутку. Светлане хотелось казаться взрослой, опытной и одновременно оставаться юной и свежей.
К началу дискотеки, к семи часам, наконец-то была готова. Ярко-зеленая расклешенная юбка, розовая блузка с короткими рукавами с расстегнутыми тремя верхними пуговками, распущенные волосы, перетянутые лентой на лбу, нитка красных кораллов на шее, янтарный браслет на запястье, большие синие кольца в ушах, губная помада с блестками, коричневые тени на веках тоже с блестками, слой румян и тональной пудры. В общем, из симпатичной скромной девчушки получилось… Ну что вы хотите от пятнадцатилетней девчонки, которая до этого познала азы макияжа исключительно в хореографическом кружке, перед выступлениями на сцене? А сценический макияж всегда чрезмерно яркий. Впрочем, Светлана своим видом осталась очень довольна и подружка Галка расхваливала.
Хоть сельские танцы и начиналась с семи, еще час Светлана проерзала на пуфике перед зеркалом, мысленно подгоняя застывшее время. Ведь к семи в клуб приходит только молодняк. Ребята же постарше появляются там после восьми, а совсем взрослые еще позже. Светлана считала себя уже достаточно взрослой, чтобы появиться в клубе в половине девятого. Это сама назначила такое время. Однако стрелки часов вращались так медленно, а нетерпение было такое сильное, что не выдержала заданный себе срок и сорвалась из дома в четверть девятого.
Светлана танцевала в кругу одноклассниц, с удовольствием выслушивая комплименты своему внешнему виду от них, и нелицеприятные высказывания старших девиц по соседству. Десятый час, а Леньки все нет. От досады хотелось плакать, но приходилось улыбаться. Наконец, ближе к десяти, появился он, все в той же распахнутой цветастой рубашке, белозубо улыбающийся и, похоже, опять немного навеселе. Светлана перестала дергаться в такт музыке и застыла на месте, с надеждой глядя на него. Ленька обводил взглядом залу, кого-то выискивая. С минуту так простоял, ворочая головой. Все это время она не шелохнулась. Наконец, он увидел, нет, вернее, узнал ее, немного скруглил от удивления глаза и решительно пошел к их кругу. Светлана окончательно растерялась, даже улыбки не могла выдавить. Ленька встал рядом и, пробасив: «Ну что, танцуем?» - стал дергаться и неуклюже топтаться под ритмы музыки. Только сейчас Светлана опомнилась и стала пританцовывать тоже. Сначала скромно, понемногу распалялась все более и более, а потом плюнула на предупреждение старших девиц: «Скромнее крутить жопой», - и выдала перед Ленькой так, как ее учили восемь лет на хореографии.
Были еще танцы. И медленные тоже. Ленька все время танцевал с ней, и она чувствовала себя королевой этого бала, с упоением ловя на себе злобные взгляды. Правда, из Леньки совсем никудышный танцор. Но это ничего. Видать, ему много что мешало. В медленном танце он сгреб Светлану в охапку, положив одну руку на талию, другую – чуть ниже спины и с силой прижимал ее бедра к себе. Как скромная девушка она отклонялась спиной назад, пыталась отстраниться, но не сильно, а, скорее, для вида. Впервые в жизни так танцевала с мальчиком… Да каким мальчиком?! С мужчиной. Танцевала по-взрослому, соприкасаясь телами и от этого щекотало в животе и чувствовала себя совсем взрослой.
Полдвенадцатого они с Ленькой вышли из клуба. Погода, стоявшая до этого очень теплой, решила поменяться именно в этот вечер, что, в общем-то, не удивительно для начала октября, да еще и на побережье. По небу среди звезд стремительно неслись обрывки облаков, подсвеченные луной, авангард надвигающегося циклона. Задул холодный ветер. Светлане стало зябко, но виду не подавала. Ленька обнял ее за талию и предложил немного прогуляться. Сначала шли по дороге, потом свернули по тропинке в лес. По пути Ленька без умолку болтал о чем-то очень умном, иногда – смешном. Она слушала, боясь ненароком не ляпнуть какую глупость, лишь кивала с улыбкой в знак согласия или хихикала над шуткой, а сама думала лишь о том, когда полезет целоваться, не позволить ему в засос и ограничиться скромным в щечку.
Пока шли небо заволокло полностью. Светлана замерзла и даже начала дрожать. По тропинке пробирались уже почти на ощупь. Наконец, вышли на совсем темную полянку, очертания которой угадывались лишь по контурам более светлого пятна неба, окруженного черной стеной деревьев. Ленька замолчал, остановился, постоял немного и спросил: «Тебе холодно?» Не успела ответить, как он сжал ее в объятиях и впился поцелуем в сомкнутые губы. Светлана изо всех сил попыталась оттолкнуться, но объятия становились крепче, поцелуй жарче. Как ни отбивалась, вырваться не получалось. А он стал осыпать ее щеки, шею, лоб, нос частыми поцелуями, нашептывая при этом: «Ты такая!... Такая!... Никогда таких!... Единственная!... Какой же я был дурак!... Не замечал ангела!... По сравнению с тобой!... Никто!... Влюбился в тебя!... С первого взгляда!... На век!... Вместе!... Только моя!... Никому!... Ни за что!... Отныне мы вместе!... Моя на век!... Любовь до гроба!... Не отвергай!... Умру без тебя!...» От его слов, от поцелуев, сопротивление стало слабеть…, слабеть…, еще…, пока руки сначала не обвисли безвольно, а потом сами обвили его шею.  Уже стала отвечать на поцелуи, раскрывая ротик для его языка. Ленька высвободил руку и стал лапать за грудь и ниже спины. Светлана не сопротивлялась, лишь сильнее льнула к нему. Голова кружилась, коленки подгибались, глаза закатывались и рой бабочек в животе … Как же было хорошо! Даже не заметила, как пошел дождь. И он не сразу заметил. Опомнились, когда по ним часто забили крупные холодные капли и…, словно ушатом воды окотили, причем, в буквальном смысле. Шепнув: «Погоди, я ща!» - Ленька разжал объятия, отошел на несколько шагов и после нескольких неудачных попыток зажег зажигалку. Кроме вспыхнувшего в кромешной тьме, пляшущего на ветру язычка пламени сначала ничего не было видно. Потом глаза понемногу привыкли, и Светлана разглядела на краю полянки меж двух сосенок что-то вроде большого продолговатого гнезда, устланного по земле еловыми ветками и пожелтевшей травой, посреди которого валялось скомканное одеяло. Над этим гнездом, вдоль, нависала длинная жердь, вставленная в развилки веток. С жерди свешивались и колыхались на ветру изодранные лоскуты прозрачной полиэтиленовой пленки. «Люська, ****ь…!» - выругался Ленька, в сердцах сплюнул и погасил зажигалку. Светлана потом догадалась, что Ленька водил ее к своему лесному гнездышку-шалашику, где придавался любовным утехам. Какая-то Люська, может, продавщица Ремих, в общем, очередная брошенная им девица, на ее счастье, в отместку разорила это лесное гнездо разврата, раскромсав полиэтиленовый полог, под которым от непогоды уже не укрыться.
Холодный дождик остудил пыл. Светлана опомнилась. Темно, холодно, мокро и очень, очень неуютно чтобы расстаться со своей девственностью. Леньке тоже расхотелось. Он взял ее за руку и спешно вывел на дорогу.
- Завтра встретимся? – спросила Светлана, часто дыша от быстрой ходьбы, когда они были у дома ее бабушки.
- Не-а. Завтра с батей с утра сети в залив снимать пойдем. До вечера возиться, - ответил тоже запыхавшийся Ленька.
- Тогда, в понедельник?
- Не-а. У меня всю следующую неделю медкомиссия в районе.
- Тогда, когда? – спросила растерянно.
- В субботу, в клубе. Придешь? 
- Угу! – она счастливо закивала головой.
- Ты только это… Не красься так, как сегодня. И косу заплети. Такая ты мне больше нравишься.
Светлана почувствовала, как вспыхнули щеки. Стало очень неловко. Возле калитки дома он ее обнял. И она обхватила его шею, привстав на цыпочки. Еще один поцелуй в губы.
- До субботы, - прошептал он и разжал объятия.
- До субботы! - выдохнула она и чмокнула его в щеку напоследок.
Затаив дыхание, как можно тише, Светлана приоткрыла входную дверь и прошмыгнула в дом. Внезапно щелкнул выключатель, в прихожей вспыхнул свет. В проеме двери в гостиную, облокотившись на косяк, стояла бабушка. Взгляд у нее был недобрый. Бабушка молча, с поджатыми губами, подошла, оглядела с ног до головы, грубо взяла за плечи, с силой повернула к себе спиной, развернула обратно, задрала ей подол юбки, нагнулась, бесцеремонно заглянула под нее, выпрямилась и с облегчением выдохнула.
- Что, нагулялась!? – грозно спросила она.
- Я это… Я с Галкой гуляла, - Светлана стала оправдываться. – Дождь начался. Думали кончится, а он не кончался. Пока бежала до дома, вся промокла.
- Ну, ну, шлюха! Вижу, с какой Галкой гуляла! Потаскуха!
- Бабушка! Я...! – воскликнула ошарашенная Светлана, еще никогда не слышавшая таких слов в свой адрес.
- Иди переоденься, сучка мокрая! – рявкнула бабушка перебивая, развернулась и пошла на кухню.
Некоторое время Светлана стояла не шелохнувшись, гадая, как бабушка могла узнать. Самое отвратительное, осознавала, что сказанное в ее адрес нелицеприятное от части справедливо, и потаенная печать порочного, но такого сладостного, лежит на ней. Проходя в прихожей мимо большого зеркала, кинула на него случайный взгляд и ахнула. Теперь стала понятной такая реакция бабушки. Какой, нафиг, потаенное?! Первым, что бросилось в глаза в отражении, это два здоровенных расплывшихся отпечатка ладоней на ее светлой блузке, на каждой из небольших, только начавших формироваться грудей. Кроме того, вокруг рта и по щекам размазана помада с блестками, тушь с ресниц потекла, мокрые волосы слиплись в сосульки, торчавшие из-под белой ленты вокруг лба. На прилипшей к бедрам зеленой юбке тоже грязные отпечатки рук, а когда повернулась, увидела такие еще и на попе. «Бли-и-и-ин!» - протянула Светлана, краснея. Когда пробирались по лесу на полянку, Ленька один раз споткнулся, чуть не упал и, наверное, испачкал руки. Да, от таких улик не отмазаться. Все слишком очевидно. Не скажешь же, что это Галка ее случайно облапала. Размер ладоней не соответствовал. Оправдываться не имело никакого смысла. Оставалось одно, самой идти в наступление. Светлана решительно прошла вслед за бабушкой на кухню, встала в позу, опершись рукой об стол, гордо задрала голову и с вызовом заявила:
- Ну и что?! Я люблю его!
- Что, любилку отрастила, лохудра?! – спросила бабушка со злой издевкой.
- Ты… Ты ничего не понимаешь! Я… Я… Мы… Мы любим друг друга!
- Ну где уж мне понять? Троих родила… Она любит… Иди мокрое сыми, потаскушка, а то простынешь еще! И ужинать!
- Я не хочу ужинать!
- Не хочешь?! Ну и черт с тобой! Живо переодевайся, дура, и в постель! Завтра поговорим.
Светлана выпрямилась, расправила плечи, развернулась и, бросив через плечо надменный взгляд, пошла к себе.
Забравшись с головой под одеяло, она думала о завтрашнем разговоре с бабушкой. То, что ей хотелось оставить втайне ото всех выползло наружу, оставив следы. При чем, нелепые следы на ней самой. Не отвертеться. Светлана боялась, что после сегодняшнего ей запретят ходить на дискотеки по субботам и вообще появляться на улице. Потом стало знобить, и она свернулась под одеялом в калачик, поджав ноги и скрестив руки на груди. Также и ее воля сжималась в кулак. Светлана решила, несмотря ни на что, даже если ее прикуют наручниками к батарее, все равно разорвет оковы, извернется, выцарапает, перегрызет, но убежит из дома в следующую субботу на встречу с Ленькой. С этими тревожными мыслями уснула.
Проснулась очень рано от ломоты в пояснице. Еще хотелось в туалет и знобило. В туалет приходилось бегать каждые полчаса. В очередной раз, когда приспичило, открыла глаза и увидела сидящую рядом бабушку. Не было у нее во взгляде вчерашней злобы. Бабушка протянула ей кружку с горячим отваром каких-то трав и спросила:
- В пояснице болит?
Светлана кивнула.
- Допрыгалась, девка. Почки, похоже, подстудила и цистит еще. На, выпей! Маленькими глотками, и чтобы все, до дна. Сейчас температуру смеряем.
«Хорошо, что я заболела, - думала Светлана. – Бабушка не лезет с расспросами и нотациями. Как будто ничего и не было. Но все равно, хоть и болею, в следующую субботу убегу. Он будет ждать меня. Убегу к нему!»
Светлана провалялась в постели все воскресенье. Зато в понедельник, утром, чувствовала себя вполне нормально и пошла в школу. На первой же переменке ее обступили одноклассницы в надежде услышать рассказ о субботнем вечере после дискотеки. Ведь все знали, с кем тогда ушла. Светлана снисходительно, немного надменно сообщила, что у нее с Ленькой завязался роман, и он теперь ее парень. Подробностей этим завидущим девчонкам не сообщила, как не домогались. Открылась только Галке, своей подруге, добавив в конце, что у них с Ленькой такая любовь…! Такая…! Что в следующую субботу она позволит ему делать все. Галка была в ужасе и назвала ее сумасшедшей, а у самой глазки блестели и чуть ли не слюнки текли.
Сложилось впечатление, что о субботнем инциденте бабушка напрочь забыла. Ни обещанного разговора, ни, даже, намека на случившееся. Как будто ничего не произошло. Светлану никто не приковывал наручниками к батарее, не заставлял сидеть дома. Хочешь пойти погулять? Ладно, иди. Только к ужину будь дома. Все как обычно. Хоть это и казалось странным, но ее вполне устраивало. Единственное, чего теперь опасалась, что в следующую субботу ей припомнят все и запретят идти на дискотеку. До того накрутила себя на это, что уже готова была дать яростный отпор на запрет, громко заявить, что сбежит из дома, если ее не пустят. В пятницу, вечером, осторожно сообщила, что завтра собирается на дискотеку. На это бабушка, как ни в чем не бывало, ответила: «Иди. Только теплее оденься, а то опять застудишься». Поразительно! У Светланы этому было только одно объяснение. Бабушка поняла, что они с Ленькой любят друг друга, и не хочет препятствовать этой любви. От такой мысли сердце сладостно защемило.
Вечером, перед дискотекой, как просил Ленька, Светлана не стала распускать косу, не стала сильно краситься. Только так, глазки, бровки подвела, губки напомадила, немного румян и пудры. Часа за полтора с личиком справилась. Что долго выбирала, так это нижнее белье. Поверх надела сарафан, который спадал, стоило расстегнуть две пуговки, а под него кофточку на молнии во всю длину, которую можно снять одним движением.
Ленька появился на дискотеке в начале десятого. Увидев его, Светлана привстала на носочки и замахала рукой. Тот по-хозяйски осмотрелся и отвернулся в сторону, даже не кивнув ей. Она подумала, ее не заметили и стала пробираться к нему поближе. Пока пробивалась, Ленька пристроился в круг к тройке великовозрастных девиц, поцеловался в засос с разведенкой Веркой Шухиной, стоявшую рядом толстуху Зойку обнял за то место, где, по идее, должна быть талия, и стал вместе с ними дергаться в танце. Светлана остановилась в нескольких шагах и вытаращилась на него с открытым ртом, не в состоянии сделать вдох. Грудь свело. Ее Ленька танцевал с другими девками и не обращал на нее никакого внимания. Начался медленный танец. Ленька сгреб разведенку Верку Шухину, распялил свою ладонь ей на заднице, что, похоже, доставляло той удовольствие, и стал топтался с ней в танце, что-то нашептывая на ушко. Верка заливалась смехом и шептала ему в ответ. Светлану, стоявшую в пяти шагах, Ленька не замечал. Его взгляд проскальзывал по ней, как по пустому месту. Эту пытку она выдержала до конца танца. Потом Ленька встал в круг, к ней спиной, и задергался под очередную композицию.
Непонятно как Светлана оказалась в другом конце зала, в кругу своих одноклассниц. Она со все еще открытым ртом смотрела на Леньку, танцующего с другими бабами, и не замечала издевательских насмешливых взглядов девчонок рядом. Видела только его, и еще на что-то надеялась. После нескольких танцев Ленька прошел к выходу под ручку с Веркой и толстой Зойкой, и больше уже не появлялся. А она все стояла, смотрела на дверь, пока слезы не навернулись. Внезапно сорвалась с места и, не обращая ни на кого внимания, выскочила из залы. Только немного отбежав от клуба, дала волю рыданиям, распиравшим грудь. От рыданий скрючило, ноги подогнулись. Светлана обхватила дерево, сползла по нему, присев на корточки, во весь голос издавая душераздирающие рыки. Жить не хотелось.
Кто-то накинул куртку, поднял на ноги, обнял за плечи и повел в сторону дома. Это была бабушка. Когда зашли в дом, Светлана уже не рыдала, а только подскуливала вполголоса, размазывая кулаком по лицу потекшую тушь. Бабушка дала попить теплого чая с чем-то кисло-горьким и прям в одежде уложила на кровать поверх одеяла. Светлана еще немного повсхлипывала и вскоре уснула.
Светлана проснулась очень поздно, почти в полдень. Она лежала под одеялом раздетая, лишь в ночной сорочке. Одолевала вялость и апатия, хотелось еще спать. Но воспоминания о вчерашнем, об изменщике Леньке, прогнали сон и слезы навернулись снова. Уткнувшись лицом в подушку, проплакала еще с полчаса. Встала зареванная и, не надевая халат, как и была, в сорочке, босая прошла на кухню. Там бабушка возилась у плиты. Завидев внучку, она ласково улыбнулась и спросила:
- Проснулась? Как себя чувствуешь? Кушать хочешь?
Светлана отрицательно покачала головой, уселась на табурет, положив руки на колени и свесив голову. Бабушка еще некоторое время повозилась с кастрюлькой, выключила плиту, поставила на стол два граненых стакана, достала из шкафчика большую бутыль, наполненную темно-фиолетовой, почти черной жидкостью, налила в стаканы по каемку, один из них пододвинула ей.
- На, винца ежевичного выпей.
Светлана безразлично, но с некоторым недоумением посмотрела на бабушку. Та впервые, так запросто, предлагала ей спиртное, совсем как взрослой. Поэтому колебалась. Бабушка еще ближе пододвинула стакан.
- Ну, выпей немножко! Вкусненькое.
Светлана сделала большой глоток, тут же поморщилась и закашлялась. Вино оказалось терпкое, насыщенное и крепкое.
- Вот… Вот… Умница, - бабушка отпила из своего стакана. – Ну его к черту, этого кобеленка Леньку!
- Ба, а я тебе не говорила, что это Ленька, - негромко произнесла Светлана и опять свесила голову.
- Господи, Светик, забыла, где живем!? В прошлое воскресенье уже с утра наши сороки растрещали, с кем ты с танцев ушла. Весь поселок знает. Мне первой доложили.
- Все знают?
- Ну и что? Потрещали, потрещали и уже перестали. Ведь ничего страшного не произошло. Сегодня будут про Верку Шухину трещать, с которой Ленька вчера ушел.
- Ты и это знаешь.
- А как не знать? Они мимо меня к ларьку за бутылкой в обнимку прошли. Ржали на всю улицу. Верка, между прочим, угощала… Ну, внуча, чего нос повесила? Из-за такого кобеля-альфонса убиваться!? Не стоит он того! Ну!...
Светлана не шелохнулась, все также глядя в пол. Бабушка вздохнула и отхлебнула из стакана еще.
-  Ладно уж, скажу… Ходила к участковому. У него за Ленькой много грешков водится. Попросила поприжать его, чтобы отстал от тебя, чтобы девку нам не испортил.
- Бабушка, что ты наделала! – вскричала Светлана, вскочив на ноги. Глаза сверкают рот кривится.
- Сидеть! – рявкнула бабушка внезапно властным голосом и грохнула ладонью об стол. – Слушай дальше!
Светлана повиновалась, села, но стала коситься злобным взглядом.
- Осипкин…
Такое прозвище было у участкового. Фамилия у него Осипов и голос сиплый. Соединив фамилию с голосом, положив за основу известного всей стране участкового Аниськина из сериала, народ и выдал прозвище.
- Осипкин сказал, - продолжила бабушка, как ни в чем небывало, опять ласковым голосом, - что в среду прищучил Леньку. Во вторник, днем, у бабки Рудниковой с участка две курицы пропали. А вечером того дня Ленька с Веркой и Зойкой на заливе, у маяка, курей на костре жарили и винище хлебали.
- Как, во вторник? – взгляд у Светланы изменился, стал растерянным. – У него же медкомиссия в районе была.
- Ага, медкомиссия! Как же! Он этих шлюх обследовал. Свой шприц, наверное, им вставлял. Так вот, прищучил его Осипкин по поводу кражи двух кур. Ленька божился, не он это. А потом на попятную пошел и сказал, что знать тебя не знает и ведать не ведает. Не нужна ему ты. Так то, внучка. Из-за двух курей от тебя отказался. И стоит по такому убиваться?
Ладони Светланы стали медленно сжиматься в кулаки. Губы поджались и казались совсем тонкими.
- Он же мне говорил…, - глухо произнесла она. – Что моя…, на век…, люблю…, умру без тебя. А сам?... Во вторник!?... С двумя бабами!?
- Нашла кому верить, дуреха! Мужики, они же все примитивные, как амебы. Как сперма им в мозги вдарит, так начнут заливать, соловьи обзавидуются. А сделают свое дело и в кусты. Тут же забывают, какие песни пели, что обещали, - бабушка вздохнула, отхлебнула вина, поставила стакан и махнула рукой. – Сколько таких было! И все одно и тоже.
- Козел! – Светлана процедила сквозь зубы, решительно взяла стакан и сделала большой глоток вина.
- Точно, козел! – обрадовано поддержала ее бабушка. – Знаешь, почему он с Веркой сейчас крутит? Она алименты за полгода получила. Вот Ленька и помогает их проматывать. А с тебя, что взять? Только так, один разок в кусты затащить, отыметь и свалить. Все, больше ты ему не нужна будешь. Пойдет другую дырку искать. Сама видишь, сколько вокруг него дур крутится, готовых ноги раздвинуть. Но ты же у меня умница. Не такая дура, как все. Успеешь еще с парнями намиловаться. Сама будешь выбирать. И не таких козлов, как Ленька. Что это за мужик, который гуляет за счет женщин? Не мужик это вовсе. Так, недоразумение. Не спорю, парень красивый, видный. Но бабник жуткий и альфонс херов. Зачем тебе такой?
Бабушка встала, пододвинула табурет и села рядом, вплотную. Их разделял только угол стола.
- А честь, внучка, надо поберечь, - продолжила она, немного погодя. – Не надо заваливаться в постель с первым встречным, который тебе красивых слов про любовь наговорил. Брехня это все кобелиная. Любку Кочет, помнишь? Дочку тетки Оксаны? Она годиков на пять старше тебя будет. Помнишь?
Светлана помнила, что в позапрошлом году была какая-то история с Любой Кочет, которая казалась ей тогда совсем взрослой теткой, поэтому и не особо вслушивалась в пересуды на ее счет. 
- Летом позапрошлого года Любаня подцепила себе жениха московского. То ли дагестанца, то ли абхазца. Чернявенький такой, симпатичный, вежливый, университет недавно закончил. Звали его… Руслан… Нет, Расул… Не помню уже… Так вот, отдыхал он тут на турбазе, повстречал Любку. Девка она видная. Не знаю, что у них там было, но в июле сваты приезжали. Все честь по чести, как у православных. Наш купец, ваш товар и все такое. Оказалось, отец у него богатый. Рынок в Подмосковье держит. Когда этот черненький к Любке посватался, как же Оксанка возгордилась! Ходила вся такая, через губу разговаривала. Дочка мол, богатого жениха нашла, в Москву уедет. Там у нее и квартира, и дом загородом, и машин штук пять. Нос задрала, на дохлой козе не подъедешь. Свадьба была в Москве. Оксанка ездила туда в сентябре. А потом, в начале октября, мне Зубаткина, соседка ихняя, говорит, что Оксканка уже с неделю дома, а на улицу нос не кажет. Думаю, что такое? До свадьбы дочки она дефилировала по поселку каждый вечер, наряды новые, подарки от зятя будущего показывала. А тут после свадьбы спряталась, ни с кем не общается, ничего не рассказывает. Потом приехала Нюрка Стрельникова, подружка Любы. Она была у нее свидетельницей на свадьбе. Тоже три дня молчала, да Зойке толстой и проболталась по пьяни. Оказывается, на четвертый день после свадьбы, когда все его родственнички с гор разъехались, муженек новоиспеченный выставил Любашку со своей мамашей из дома и на развод подал. Видите ли, не девственница оказалась. Тоже мне, еще один козел выискался! По правде сказать, у Любки этот чернявенький, наверное, даже не десятый был. Она еще в школе невинность потеряла. А выгнал потому, что Люба, мол, обманула его, сказав, что никого у нее до этого не было. А что ей говорить? Если бы правду сказала, или что до него только один разочек был, то этот Руслан или Расул замуж ее и не позвал бы. Перед брачной ночью Люба что-то химичила, чтобы девственницей прикинуться. Но, видать, не получилось. Раскусил ее жених. Так то, внучка. Кабы Любка по дури не блудила с парнями, сейчас бы в столице жила, как сыр в масле каталась. А так, позору в Москве натерпелись, и здесь ославили. У нас ведь в поселке ни одной девки не найдется, у которой до свадьбы ничего не было. А шлюхой подзаборной обзывают только Любку. Потому что попалась и муж из-за этого выгнал. Сейчас она где-то в Калининграде живет, носу сюда не кажет, позора боится. Так то, внуча.
Бабушка подлила в стаканы еще вина, вставила один в руку Светланы, чокнулась, и сделала глоток из своего. Светлана тоже через некоторое время подняла свой и отхлебнула. Вино, хоть и крепкое, не сильно пробирало. Только так, мутило немножко. А бабушка, похоже, слегка окосела, щеки раскраснелись и язык развязался.
- Светка, я же говорила, все мужики примитивные, - продолжила она, обращаясь уже как к своей подружке. -  Им, когда приспичит, только семя бы свое излить куда-нибудь. А зачем для этого ноги раздвигать? Есть куча других способов, чтобы мужика удовлетворить и самой целкой остаться… Зато потом жениху попрекнуть нечем будет…  Ладно, расскажу способы как-нибудь... Потом… И вообще, если гульнуть с парнем вздумала, не надо на виду у всех это делать. Зачем, чтобы о тебе языками чесали. Вот дед твой, Арсений Петрович, знаешь, каким кобелем был? Половину баб поселка оприходовал, особенно когда в председателях ходил. Это потом уже утихомирился. А так… Сколько слез я из-за этого пролила! А ведь, гад, нигде не засветился. Все знали, какой он кобель, а предъявить ничего не могут. Потому что с умом блудил, по-тихому. Ну ни че, я тоже в долгу не оставалась. Я в свое время, знаешь, как, у-у-у…! И никто даже помыслить… 
Бабушка осеклась, испугавшись, что сказала лишнего, глянула мельком на внучку. Светлана все также сидела, уставившись в пол и, похоже, нечаянные откровения пролетели мимо ушей. Однако, ничего из слов бабушки от нее не ускользнуло. Если похождения деда для были новостью, слышала разговоры баб и их подтрунивания над кобелем в отставке, то бабушкино: «Я в свое время, у-у-у…», оказалось полнейшей неожиданностью, о чем и подумать то было невозможно.
- А с девок, Светик, всегда спрос больше. Если она гульнула где, и об этом узнают, то сразу клеймят потаскухой. А если парень, ну, тот же Ленька, то ничего страшного, дескать, опыта набирается паренек. Даже хвалят.
- Ублюдок! – Светлана процедила сквозь зубы. – Ненавижу гада! Подонок!
- Да, внучка! Да! – с готовностью подхватила бабушка.
- Из-за двух куриц от меня отрекся?! ****ун, проклятый!
- Да, они такие!
Не все тогда рассказала бабушка. В разговоре с участковым Осипкиным, который приходился Леньке троюродным дядькой, она, помимо всего прочего, напомнила, что статью за совращение несовершеннолетних еще никто не отменял, что у нее еще остались связи в прокуратуре района, так что его троюродный племянничек, Ленька, вместо армии может запросто загреметь на нары по очень неуважаемой на зоне статье. Об этом Светлана узнала много позже, когда Ленька стал стираться из памяти. Но, несмотря на это, если когда и вспоминала его, то только со злобой и отвращением. Ведь происшедшее между ними просто так не закончилось. Весь девятый класс одноклассники за глаза посмеивались над ней и обзывали облапанной.
Светлана встретила Леньку через несколько лет. Она уже окончила первый курс и проводила дома летние каникулы. Ленька тогда приехал со своей женой в поселок погостить. Проходя с подружкой Галкой по улице, она сразу узнала его, хоть у того и раздалась рожа, да и пузо заметно выпирало. Прошло совсем немного времени, а из загорелого красавца-мачо получился очередной заурядный мужичонка с явно наметившейся плешью на макушке. Ленька тоже узнал ее и долго провожал взглядом. Потом крикнул вдогонку: «Светка, ты!?». Не ответила. Лишь слегка повернула голову и скосила взгляд назад. Обрюзгший Ленька глядел на нее с открытым ртом. «Леня! С кем это ты?» - послышался недовольный противный женский голос с противоположной стороны улицы. Ленька захлопнул рот, повернулся и затрусил к невысокой полной даме в нелепой широкополой красной шляпе и не менее нелепом цветастом балахоне в стиле парео. «Так тебе и надо, козел!» - подумала тогда Светлана и пошла дальше, еще более радуясь хорошей погоде. 
Дальше в альбоме шли фотографии последних лет в школе. Немного их. На разворот уместились. Ближе к выпускному на общих фотографиях одноклассников девчонки снимались уже в обнимку со своими парнями, в основном, много старше. Только Светка Ремизова в десятом классе закрутила роман с одноклассником Лехой Малаховым, с которым так и осталась до выпускного. Говорят, потом они поженились и до сих пор живут вместе. Светлана же, получившая хороший урок от Леньки, вплоть до поступления в университет парней не имела вообще, хотя многие и домогались ее расположения.
Страница перевернута. Вместе с ней перевернута глава фотолетописи. Дальше начиналась следующая – университет. Открывала главу фотография, где она вместе с бабушкой и дедушкой на фоне здания университета. Все радостные, улыбаются. Фотографировал Димка, братишка. В тот день они вместе приехали в Калининград проверять списки зачисленных. Светлана там значилась. А кто бы сомневался? В школе она не особо блистала знаниями. В аттестате, в основном, четверки. Было несколько пятерок. Преподаватели сжалились, по физике и математике натянули на хорошо. Но, все равно, с такими баллами шансов на поступление на бюджетное отделение у нее не было. Кабы не подсуетился дед. Используя старые связи, он пробил в поселковом Совете выделение для декана университета земельного участка на берегу залива под дачу. Тогда дед с бабушкой радовались, как удачно все обтяпали. А через полгода узнали, сколько стоит такой участок земли. Оказалось, на эти деньги можно было бы, как минимум, пару раз пройти полный курс платного обучения в ВУЗе. Бабушку чуть удар не хватил. Она, скуповатая по натуре, даже заболела с расстройства, сетуя, в какие убытки ввергла ее внучка. Весь второй семестр первого курса, когда Светлана приезжала домой, бабушка каждый раз ворчала недовольно, попрекала такими огромными тратами на ее образование. Светлана слушала попреки и чувствовала себя виноватой, хотя не имела абсолютно никакого отношения к той взятке землей. Даже не знала о ней. Думала, просто по знакомству пристроили. В конце концов, бабуля смирилась с убытками. «Ох, Светка! – со вздохом сказала она. - Сглупили мы с твоим обучением. Чуть погодили бы, и на платное пристроили. За такие то деньги! Но уже ничего не поделаешь. Назад не вернешь.  Теперь тебе, внуча, чтобы наши вложения отбить, надо за миллионера замуж выйти, никак не меньше». Надо полагать, тогда бабушка на счет миллионера шутила. А вон, как вышло.
В принципе, бабушка никогда и не скрывала, что главной целью пристроить внучку в университет было не получение образования и профессии, а замужество, чтобы снять с хребта хотя бы эту ношу. Ведь еще и другие внуки подрастали. По логике бабушки, более-менее достойную партию Светлана могла найти только в городе. В родном поселке ловить нечего, сплошная голытьба. Подцепить курортника, тоже не выход. Никогда из курортных романов не выходило что-нибудь путное. Слишком много примеров вокруг. Вот у студентки в городе шансов найти приличного мужа куда больше. С такими доводами бабушки Светлана была согласна вполне. Ей самой чертовски хотелось поскорей вырваться из этой дыры, так как дома еще как-то можно существовать только летом. В остальные сезоны – тоска смертная. Поэтому и с выбором факультета особо не заморачивалась. Пойдет туда, куда пристроят. Выпал – биологический.
Фотографий первого курса почти нет. Только одна на посвящение в студенты, одна – новогодняя вечеринка в общаге и одна – отъезд на практику летом. Некогда было сниматься. Лекции, семинары, коллоквиумы, лабораторные, доклады. Остаток времени – библиотека. Чтобы закрепиться в университете, Светлана с утра до ночи усердно грызла гранит науки и все равно не успевала. На месте отвалившегося «хвоста» тут же отрастали пара новых.
Соседкой по комнате в общежитии попалась Виолетта, рыжая, шебутная девчонка, на курс старше. Пару месяцев назад Виолетта пережила страшную трагедию. Ее жених, с которым встречалась полтора года, внезапно женился на другой, когда она была на практике. После месяца слез и истерик Виолетта пошла в разнос, крутила романы с мужиками, чуть ли не каждую неделю с новым. При этом, у нее не было понятия «бывший». Со всеми, и с новыми, и со старыми, умудрялась поддерживать отношения, ну, по крайней мере, пока сам не отлипнет. В этом плане у нее было чему учиться. Чем хороша Виолетта, как соседка, так это тем, что она в общежитии почти не появлялась. Если и переночует один-два раза в неделю, и то хорошо. Поэтому дружбы с ней не завязалось. Впрочем, Светлана и не претендовала.
В университете к Светлане подкатывали парни различных курсов и факультетов. Но она всегда деликатно отшивала их, ссылаясь на занятость. Во-первых, реально, тогда было не до этого. А во-вторых, была согласна с поучениями бабушки, что нищий студент, это не лучшая партия и что, если и крутить романы, то, во избежание слухов, подальше от места учебы. Так что, на первом курсе за ней прочно закрепилась репутация зубрилки и недотроги.
Вот фотографий периода второго курса в альбоме предостаточно. Пообтесавшись в первый год обучения, Светлана набралась того опыта, что позволяет студентам не штудировать подряд все науки, а обходиться минимальным прилежанием к учебе, необходимым для сдачи следующей сессии, и не более. К тому же, она наладила отношения с двумя однокурсниками, Яшей и Ваней, типичными ботаниками, которые только за улыбку и состроенные глазки невинной тупости делали ей лабораторные работы, помогали готовить рефераты, доклады и прочую необходимую нудятину. Свободного времени стало много больше, в том числе и на личную жизнь. Сначала появился Антон, менеджер по продажам в крупной фирме по поставкам ресторанного оборудования. В свои двадцать семь он уже владел собственной двухкомнатной квартирой и несильно подержанной иномаркой. Познакомились в кафе. Тогда Светлана с трудом наскребла мелочи на кофе. А как же хотелось есть! И вот, у ее столика появился он, среднего роста, обыкновенной внешности, в строгом сером костюме, белой рубашке и галстуке. «Позвольте угостить вас мороженным?» - предложил он вежливо. На это она, естественно, отказалась, но не так категорично, чтобы молодой человек не предпринял еще попытки. После третьего такого предложения неохотно согласилась. Так и познакомились. Антон, парень средней занудности, любил рассказывать о своей работе и еще о рыбалке. Если в ресторанном оборудовании Светлана совершенно не разбиралась, то по поводу рыбалки могла вполне так себе поддержать разговор (родилась то в рыбацком поселке) чем приводила Антона в полнейший восторг. Он не был транжирой, но и скупым назвать нельзя. Раз в неделю водил в рестораны, в коих Светлана до этого была всего раза три на чьих-то юбилеях. Она любила такие посещения ресторанов более не из-за возможности вкусно покушать, а скорее, из-за возможности потанцевать, что, разумеется, умела очень хорошо. Много, много лучше других. Нравилось, как публика, пусть даже и ресторанная, глазеет на ее танцы, иногда даже хлопая. Нравилось, что каждый раз в ресторане, несмотря на то, что была с кавалером, к ней, улучив момент, подходил кто-нибудь знакомиться, с предложением встретиться потом где-нибудь. С Антоном установила границу приятельских отношений, за которую не позволяла ему перейти, хотя такие попытки предпринимались. Ведь, по сути, Антон был первым встречным, с которым, при желании, в любой момент можно связать судьбу. Правда, желания такого не было, да и других вариантов, как оказалось, было предостаточно.
Через пару недель после встречи с Антоном Светлана познакомилась на автобусной остановке с Виктором, работавшим в банке. Он увидел ее из машины, остановился, предложил подвезти. С ним также ходила в рестораны, иногда в кино. С появлением Виктора отношений с Антоном не прекратила. Потом еще был Артем, Сергей, Виталий, еще Сергей. Могло быть больше. По нескольку раз за неделю с ней кто-нибудь, да пытался познакомиться. Такое внимание лиц противоположного пола внушало Светлане полную уверенность, что в девках она долго не засидится.
После того, как коллекция ухажеров достигла шести штук, Светлана решила, что это явный перебор. У ее соседки Виолетты было больше. Но как она со всеми ими справлялась, не понятно. Талант, наверное. Ведь назначая свидания с кем-нибудь из молодых людей, надо было, во избежание слухов, не попасться на глаза кому-нибудь из университетской братии, и чтобы ее не застукали другие ухажеры. А это весьма проблематично при таком их количестве в сравнительно небольшом городе. Каждый раз неимоверно сложные расчеты о месте и времени очередного свидания, и чтоб никаких пересечений. Ах, если бы эти ухажеры сидели спокойно, смиренно дожидаясь, когда она соизволит до них снизойти. Так нет же, каждый из них настаивал на свидании, при чем, скорейшем. Приходилось вертеться, изворачиваться. Ни дня свободного. А ведь еще и учеба, будь она не ладна.
После пары месяцев такой свистопляски Светлана почувствовала, что устала и такое количество ухажеров одновременно тянуть уже не могла. Надорваться можно. Решила послушаться совета бабушки и перейти от количества к качеству, отфильтровав самых достойных. Первейший критерий отбора - благосостояние потенциального жениха и его перспективы. За этим шли другие: внешность, ум, остроумие, манеры, ну и что собственное сердечко подскажет. Но на этот орган надежды мало, так как оно одинаково ровно билось в отношении всех ее парней, хотя, быть может, в отношении некоторых чуть сильнее. 
У Светланы не было опыта разрыва отношений. Поэтому с первыми двумя, Сергеем и Антоном, расставания оказались драматичными, со скандалами, упреками, выяснениями отношений, мольбами с их стороны. Постепенно она виртуозно научилась поворачивать дело так, что виновником разрыва всегда становился молодой человек. После этого никаких неприятных скандалов и упреков, лишь чувство вины, робкие просьбы простить, да разбитое сердце… у него.
К зимней сессии на личном фронте все более-менее устаканилось. Из массы ухажеров Светлана оставила при себе только троих. Одного основного, Гришу, имеющего свою фирму по мелкооптовым поставкам различных продуктов в магазины, и двух запасных: потенциального банкира Виктора и Сергея, недавно получившего лицензию нотариуса. Такое количество ухажеров оказалось оптимальным. Им можно было уделять достаточно времени, да и на себя, любимую, оставалось. Впрочем, тройка избранных была непостоянной. И здесь происходила ротация кадров. С Григорием пришлось расстаться, когда она случайно узнала о его финансовых проблемах. Он оплатил крупную поставку, а товар так и не пришел. Его кинули, оставив с кредитом на шее. Вместо него появился Денис, сын владельца крупного автосервиса. Потом настала очередь Виктора. Он так и не получил должность начальника отдела в банке, которую ему обещали. Его место занял Андрей, мужчина слегка за тридцать, начальник складов снабжения Балтийского Флота.
Увы, долго сохранять чисто платонически отношения со вполне половозрелыми самцами, перенасыщенными тестостероном, не получалось. Как бы Светлана не старалась избежать близости, случались моменты, когда от этого не отвертеться. Тогда ей приходилось снимать сексуальное напряжение ухажеров, не прибегая к традиционному способу. При этом она совершенно не испытывала, свойственных для начинающих, стыдливости, неловкости и брезгливости, хотя все это вполне правдоподобно имитировала. Действительно, что здесь такого? Подобные интимные манипуляции с мужчинами не считала постыдными. Как глубокий поцелуй. Собственно, а почему Монике Левински, проделавшей это на весь мир с президентом США Биллом Клинтоном, можно, а другим, втихаря, нельзя? В таком способе близости Светлана находила своеобразное удовлетворение. Ведь при этом она ощущала абсолютную власть над мужчинами, хотя они, наверное, аналогичное чувствовали по отношению к ней. Дурачки какие! Ежели кто и намекал на большую близость, то она категорично заявляла, что большее он получит только когда наденет ей обручальное кольцо на палец. Вот так, познавшая плотские утехи в определенных их формах и с разными мужчинами, Светлана, тем не менее, физиологически осталась девственницей. Главный приз должен достаться самому достойному, мужу.
В апреле в тройке ухажеров произошла очередная ротация. У нотариуса Сергея большего дохода, чем он имел сейчас, не предвиделось. Никаких перспектив на увеличение. Даже более того, завершался вторичный этап передела собственности, следовательно, доходы нотариуса Сергея начали потихоньку снижаться. Таких мудреных выводов Светлана сама ни за что бы не сделала. Это Сергей сам рассказал по пьяни. А она возьми, да и пойми сказанное. Место Сергея занял Никита, владелец собственной, недавно открывшейся, пиццерии, у которого был мощный тыл в виде матери, имевшей солидный пост в областной администрации.
В таком образе жизни Светлану устраивало все: весело, без забот, без серьезных обязательств. Эх, продолжалось бы так и дальше! Но не получалось. К концу второго курса она поняла, что явно не потянет третий, который, как говорили бывалые, будет самым трудным. Второй бы с горем пополам закончить и сдать сессию. Поэтому, как бы не хотелось, но надо было определяться, пока не отчислили за неуспеваемость. Ведь тогда ей придется либо вернуться к себе в поселок, чего она совсем не желала, либо искать работу и жилье в областном центре, что также не по душе. Единственным выходом из сложившейся ситуации – замужество, что, собственно, и являлось главной целью ее поступления в ВУЗ. Теперь бы выбрать из троицы своих ухажеров, Никиты, Андрея и Дениса, того единственного, кого она осчастливит своим согласием.
Веселее всего было с Денисом. Он также студент, но в техническом университете, и жил на весьма щедрые подачки своего отца, владельца нехилого такого автосервиса и автосалона. Типичный мажор. К двадцати трем годам Денис имел свою квартиру, машину, крутой мотоцикл. Он также, как и Светлана, любил танцевать, и делал это весьма неплохо. Они вместе очень хорошо смотрелись в танцах. Денис устраивал вечеринки, катал ее на машине или мотоцикле, был остроумный, незанудливый, щедрый и веселый. Правда, и недостатки у него были. Главный это то, что он не имел своего дохода и не задумывался, чем будет заниматься, когда закончит учебу. На получение наследства от папаши надежды мало, по крайней мере, в ближайшее время, так как тот еще не старый и недавно женился на молодой, двадцатипятилетней. Вдобавок, Светлана подозревала, что у Дениса кроме нее были еще подружки, а печальный опыт первой любви к Леньке еще не стерся с памяти.
Двадцатишестилетний Никита, несмотря на то, что уже владел собственной пиццерией, еще пацан пацаном, хотя изо всех сил старался казаться взрослее, мужественнее и значительнее. Очень забавно было наблюдать за такими его потугами. Судя по тому, что он не рассказывал о своих делах до того, как стал владельцем пиццерии, Светлана сделала вывод, что этот бизнес открыт на деньги мамаши, значительной шишке в администрации. В целом, Никита парень неплохой, добрый, заботливый, внимательный, получивший очень хороший старт по жизни. Но его нелепое важничание немного раздражало. Да и каждый раз ходить с ним в один и тот же ресторан, в его пиццерию, поднадоело. К тому же, там не танцевали. Однако, Светлана уже прикидывала, какие бы сделала изменения в этом заведении, если бы надумала связать судьбу с Никитой.
Спокойней всего было с Андреем. Ему уже тридцать два. Вполне состоявшийся мужчина с приличным доходом, хотя бы приблизительный размер которого Светлана выведать так и не смогла, но предполагала, что значительный и состоит не только из одной зарплаты начальника складов Балтийского Флота. С ним было интересно. Будучи достаточно эрудированным, Андрей, чего не спроси, всегда давал ответ. Кроме того, он обладал независимым взглядом и имел свою точку зрения на многие вещи, порою весьма отличную от мнения большинства. С Андреем Светлана ощущала надежность и защищенность, как с отцом, которого не знала. Единственное, что беспокоило, благополучие Андрея зиждилось исключительно на занимаемой им должности, которой в любой момент можно лишиться. Уж слишком теплое место, чтобы не было других желающих.
Цветная фотография с отпечатанной надписью: «02/05/1999 19:47». На фотографии она, со спины в пол-оборота, сидит за столиком, заваленным цветами. Сверху свисают разноцветные шары. Напротив парят в воздухе еще два больших надувных сердца, привязанных к спинке стула. Через несколько секунд, после того как был сделан этот снимок, к ее столику подойдет Никита с большой пиццей на подносе, на котором трещали огненными фонтанчиками четыре бенгальские свечи. Никита опустится на колено и протянет ей пиццу. Коню понятно, что в пицце спрятано кольцо. Вот же, болван! Хотя бы в круассан сунул или в пирожное! Ей что, всю ее жрать, чтобы до кольца добраться?! Но тогда Светлана ахнула, сделала удивленное лицо, схватилась за щеки, изображая полнейшее непонимание того, что здесь происходит. Слава Богу, кольцо было в той дольке пиццы, которую Никита положил ей на тарелку. Не пришлось всю лопать, чтобы до него добраться. Конечно, над этой церемонией можно было бы и поржать, но тронуло. Как-никак человек старался. Процедура оказалась по-голливудски пафосной, несколько пошлой и какой-то умильно-наивной. Да и предложение ей делали впервые.
Кроме этой фотографии сватовства, у Светланы была еще куча других, где они с Никитой вместе, как он стоит на коленке, ее изумление от предложения (кстати, на снимке выглядело весьма убедительно), как выгрызла из куска пиццы кольцо, опять ее изумление, когда нашла, хор поздравлений сотрудников пиццерии, хлопушки, конфетти. Но эти фотографии она не клеила в альбом, чтобы у мужа, у Окопова, не возникало лишних вопросов. Также там не было многих иных фотографий того периода, на коих она запечатлена с другими молодыми людьми. Вклеены только те, где она одна, соло и не в слишком вызывающих нарядах. Другие фотографии хранились отдельно, в коробочке, в доме у бабушки, чтобы муженек случайно не увидел. Наивные, эти мужья. Ведь глянешь на фотографию в альбоме, а в памяти всплывают лица, не вошедшие в кадр, но находившиеся тогда поблизости. Всплывают не только лица, но и события, слова, чувства. А муженек смотрит на такие фотографии и умиляется юности и невинности своей жены до замужества.
Если еще за неделю до того Светлана ожидала, что Никита вот-вот отчебучит что-нибудь эдакое, вроде предложения руки и сердца, то от Андрея подобного ожидать никак не могла. Через три дня после Никиты, пятого мая, на открытой веранде ресторана с видом на озеро, при свете неимоверно большой луны восходящей на фоне еще не до конца погасшего неба, Андрей сделал ей предложение. Не было при этом ни цыганского хора, ни фейерверков над водой и гирлянд шаров (хотя, в данной ситуации не помешали бы). Он просто при свете свечи и луны положил перед ней на стол бархатную коробочку и тихо приятным баритоном сказал: «Выходи за меня!» Если бы тогда кто-то запечатлел это на пленку, то ее отвисшая челюсть, вытаращенные глаза и напряжение во всем теле были бы абсолютно натуральными. Такое потрясение сыграть невозможно.
- Ну и хто!? – спросила бабушка, даже не поздоровавшись, как только Светлана переступила порог дома.
- Что, кто? – Светлана ответила вопросом на вопрос, в притворном изумлении вскинув бровки.
- Не строй мне идиотку! Кто предложение сделал? А?
- Ба, с чего ты взяла?! – опять спросила Светлана, но уже неуверенно и заливаясь краской.
- Физию свою в зеркало видела?! Лоснится вся от загадочности. Ну, так скажешь, кто он!?
Светлана потупилась. Ей самой хотелось рассказать, но не так, а как бы между прочим, невзначай хвостом вильнуть вечером за столом. Но бабушка, зараза, как рентген, все насквозь видела.
- Никита, - ответила тихо Светлана, упершись взглядом в пол и показав пальчик с колечком на правой руке.
- Это у которого ресторан, что ли?
- Да, пиццерия.
- Пиццерия...? Ладно, пусть будет пиццерия… Что ж, хороший вариант. Молодой, а уже при своем деле… Нормально.
- И…
- Что, и?...
- И Андрей…
- Что, и Андрей?...
- Андрей тоже предложение сделал, - Светлана еще более потупилась, сильнее расплылась в скрываемой улыбке и выставила колечко на левой руке.
- Ах, етить твою! Шо, оба сразу?! – бабушка всплеснула руками.
- Ну… Как его…. Да… Сначала Никита, потом Андрей.
- Андрей… Андрей… Это тот Андрей, что заведует складами?
- ...
- Ну, девка, ты даешь!... Ладно, вечером, после посиделок поговорим. И давай так, при всех об этом ни гу-гу!
- Почему?! – Светлана искренне удивилась.
- Ты и впрямь сдурела?! За раз двое предложение сделали! Значит, ты с двумя одновременно шашни крутила! У твоей мамаши язык, что помело. Мигом разнесет по поселку. Что о тебе подумают?!  Сначала разберись, а потом объяви кого-то одного! Поняла?
Эти семейные посиделки в доме бабушки на Девятое мая были сложившейся традицией. Дед и бабушка не воевали. Однако и они чувствовали себя сопричастными Великой Победе. Бабушка в далеком башкирском поселке, недалеко от Уфы, как только началась война, с одиннадцати лет горбатилась на колхозных полях, работая, в том числе, и за ушедших на фронт мужиков, при этом еще успевая учиться. Дедушка в четырнадцать стал заведовать паромной переправой на реке, километрах в семидесяти от городка Красные Баки, что в Горьковской области. Как и все пацаны, он рвался на фронт. Но война закончилась аккурат за год, как его призвали в армию. 
Серьезный разговор с бабушкой состоялся вечером того дня, когда все гости: мама, дядька с женой с их двумя оболтусами-сыновьями, двоюродная сестренка Оксанка, разъехались по домам. Светлана осталась помогать мыть посуду.
- И что думаешь? – ни с того, ни с сего, как-то внезапно, спросила бабушка.
Светлана прекрасно поняла, о чем речь, но, все-таки, включила дурочку.
- Ба, про что?
- Так, внуча, сегодня я устала, как Савраска! С пяти утра на ногах. Ты понимаешь, про что! Давай, не серди меня и рассказывай, что про женихов своих надумала!
- Еще не надумала.
- Не надумала?... А что им ответила?
- Ничего. Сказала, сейчас сессия на носу. Не до этого. После сессии дам ответ.
- Прям так и сказала?
- Ну… Почти так.
- Каждому?
- Да.
-Э-э-э, - протянула бабушка, - молодец, деваха! Правильно, что паузу взяла. Тут ведь не сапоги покупаешь на сезон. Тут мужика выбираешь. Обдумать все надо хорошенько. Взвесить. Чтобы не получилось, как у меня…
- Бабуль, чё получилось?
- Ничего! – буркнула она.
- Ба, ну…! Все-таки, что?
- Ничего! Чего пристала!? Посуду мой! 
Когда посуда была вымыта и убрана по местам, когда навели порядок после гостей, бабушка на кухне достала бутыль своего ежевичного вина, поставила два стакана, налила себе и Светлане. На застольях, при всех, бабушка, практически, никогда не пила спиртного. Поднимет бокал, чокнется со всеми, намочит губы и поставит на место. Только после ухода гостей, после того как наведет порядок, она позволяла себе выпить стакан-другой своего крепкого вина   
- С Днем Победы, Светик! – произнесла бабушка тост, звякнула своим стаканом о стакан и сделала большой глоток.
- С праздником! – ответила Светлана и тоже отпила.
Некоторое время сидели молча, потягивая винцо. Было видно, бабушка хочет о чем-то поведать, но никак не решается. Стаканы опустели. Бабушка налила еще по полному.
- Никому не рассказывала, - начала бабушка со вздохом, – даже детям. Думала, и не расскажу. В могилу со мной уйдет. А ведь гложет… Ладно, тебе надо знать. Ситуация схожая. Чтобы ошибок моих не наделала…  Так вот, в Калининградскую область я с Башкирии приехала в сорок девятом году. Там у нас и до войны-то нищета была, впроголодь жили. А как война началась, так вообще тяжко стало.  Думали, война кончится, заживем. Да где уж там! На трудодни в сельпо лишь на соль, хлеб и муку хватало. Постное масло только на праздники могли себе позволить. Батька еще до войны помер. А у мамки трое нас девок было. Я старшая. Представляешь, на всех одно платье, чтобы на людях не стыдно показаться! Вот и ходили с Тонькой, средней нашей, в клуб по выходным по очереди. Половина мужиков в селе с войны не вернулась. Парней молодых, женихов?... Дык, на каждого по четыре девки в селе приходилось. Вот так, внуча, жили… Потом мать принесла газету. Объявление в ней, что вербуют переселенцев в Кенигсбергскую область. Она тогда уже Калининградской называться стала. Мать говорит мне, собирайся дочка пока не поздно, это твой шанс. Других не будет. А что мне было терять? Думаю, хужее чем есть уже некуда. Пошла пешочком до райцентра. Это двадцать километров. В райкоме комсомола заявление подала. Через две недели бумага пришла, что одобрено мол, езжай. Получила направление, паспорт, распрощалась с мамкой, с сестренками и отправилась в путь. Я мать после этого больше не видела… Как досюда добиралась, это отдельная история. Ну ничего, добралась как-то. Иногда весело было. В Вильнюсе, когда пересадку делали, познакомилась с Зинкой Побегайло. Она из Полтавщины ехала. Ты ее знаешь. Демчук у нее фамилия сейчас … Ну?... Помнишь, бывали у нас?
Светлана пожала плечами и отрицательно покачала головой.
- А, ну да. Где тебе помнить? Ты тогда маленькая была. Так вот, сдружились мы с Зинкой, решили дальше вместе. Уже в Калининграде, на сборном пункте, распределяли народ по районам. Сначала нас определили в Черняховский район. Мы уже собираться стали, на машины вещи грузим, а тут какая-то разнорядка новая. Подходит к нам один из райкомовских и говорит: «Девушки, не хотите поехать в Зеленоградский район?» Мы ему: «А где это?» Он: «На берегу моря. Рыболовецкий колхоз там». Мы с Зинкой то моря и в глаза не видели. Поэтому сразу согласились. Так я и оказались в этом поселке. Работать стали. В общежитии жили вместе. Где сейчас клуб стоит, раньше площадка под навесом была. Танцы по воскресеньям устраивали под гармошку. Мы туда с Зинкой ходили. Такие, знаешь, шерочка с машерочкой. Я, конечно, основная. Хоть одежда и скромненькая, а на меня все заглядывались. Зинка при мне так…, - бабушка брезгливо махнула рукой, - в довесок. Парни тоже по двое ходили. Меня один, заводила, танцевать приглашает, а Зинке второй достается. Положила тогда глаз на пару парней. Арсения, деда твоего, и Степку Демчука, друга его. Те тоже нас с Зинкой приметили. Стали постоянно приглашать на танец. А если кто другой пригласит, тут же драки за углом устраивали. Тут я в правлении случайно узнала, что есть еще три незанятые комнаты в немецких домах. Их для семейных пар оставили. Думаю, надо срочно определяться, чтобы комнату заполучить. И опять вопрос, кого выбрать? Арсений, он повиднее был, солиднее смотрелся. Зато Степа – посмышленее, веселее и вообще, живчик такой. Кумекала и так и эдак, на кого решиться. А тут Зинка вечерком и сознается мне, что Арсений ей шибко нравится. Думаю, во курва полтавская, я сама еще не определилась, с кем мне, а она уже на Арсеньку губу раскатала! Хрен тебе, а не Арсенька! Мой будет! К тому же, он зарабатывал больше, уже в замах бригадира у рыбаков ходил. С этим, думаю, хоть, с голоду не помру. Всегда при рыбке.  А Степан… Он очкарик, на промысел выходить нельзя по здоровью. Поэтому и работал в мастерских. Еще его комсоргом выбрали. А ведь, он мне нравился… Да и я ему… А выйти решила за Арсения.
- Бабуль, ты че, у деда не спрашивала, хочет ли он на тебе…?
- Тю! Светка! Сколько тебе лет? Кто ж мужиков об этом спрашивает? Я те говорила, у меня в родном селе половина солдаток вдовых, а у девок незамужних по одному парню на четверых. Там все поневоле виртуозками стали. Только клювом щелкнешь, мужика из-под носу вмиг уведут… Спрашивать мужика?! На кой? Сам запросится, если тебе нужно будет. В общем, поворковала я с Арсенькой вечерок, а на следующий день пошли в Сельсовет и расписались. Когда объявили об этом, Зинка со Степкой тоже расписались. Наверное, оба мне на зло. Свадьбы в один день сыграли ради экономии. Да какая там свадьба! Лавки, стол на улице. На столе, что каждый из гостей с собой прихватил. Мы только на выпивку потратились. Еще плясали до зари под гармошку… А ведь, весело было! Мы со свадьбой как раз успели. Комнаты нам выделили. И Зинке со Степкой тоже. Лет семь соседями были. Мы с Арсением жили, конечно, побогаче. Он потом мореходку окончил. Это я заставила. Штурманом стал. А через пару лет и капитаном сейнера. Заграницу ходил. Я еще Зинке давала шмотки донашивать, что Арсений с рейса привозил…  Тем временем, ее Степка потихоньку продвигался по комсомольской линии. Потом – по партийной. Я же говорю, смышленый парень. А ведь он, как и дед твой, знаешь, тоже таким бабником был! Комсомолок там по кабинетам щупал. Мне Зинка приходила плакаться. Так и сидели вдвоем, под чарочку слезы из-за этих кобелей лили.
Когда Арсения заместителем председателя колхоза сделали, тогда же Степку назначили третьим секретарем райкома партии. Мы в ту пору еще дружили. В гости друг к другу ходили. Чаще они к нам. В семьдесят шестом Арсений стал председателем, а Степка через год в район перевелся, вторым секретарем райкома. Квартиру там получили. После этого я их лет пять не видела. Тут как-то звонит мне Арсений с конторы, говорит, накрывай быстро на стол, начальство из района будет. Думаю, начальство, так начальство. Дело привычное. Постоянно с района или области кто-то шляется. Я накрыла быстренько, жду. Гляжу, к дому Степка подходит. Важный такой, а мой перед ним козликом скачет. Сзади Зинка идет. И не узнать сразу. Платье модное, прическа, туфельки, сумочка и тоже такая важная, на дохлой козе не подъедешь. Оказывается, Степку на должность первого секретаря райкома рекомендовали. Его кандидатура тогда в области утверждалась. В общем, были мы тогда для них в собственном доме как прислуга. Подай, унеси. Где вино ваше знаменитое, ежевичное? А Зинка, зараза, со мной как со служанкой, с таким высокомерием...  И не скажешь ничего.  Начальство… И не Зинка она уже вовсе, а Зинаида Остаповна. Во как! А ведь подругами раньше были.
Потом Зинка частенько здесь была. Раз в полгода с мужем или без него наезжала. И всегда мы перед ней на полусогнутых стелили. Думаю, специально приезжала, гадина, чтобы власть свою показать и унижение мое увидеть.
Когда Арсений на пенсию вышел… Он, кроме этого домишки и Жигулей ничего не нажил. Через год Советскую власть отменили. А Степка из коммунистов быстро в демократы перекрасился и стал заместителем главы администрации района. Слухи ходили, что он под шумок приватизации себе долю в кирпичном заводе оттяпал, несколько домов в районном центре, где раньше конторы какие-то были, и кучу земельных участков на побережье. Зинка прошлой осенью на своем Мерседесе приезжала. Важная, еще пуще. Подарочки, как каким-то нищим, привезла. Говорит, дом у нее в Калининграде, у моря хотят еще один построить. По заграницам ездит, сука. Внуков в Москве учиться пристроила. Так-то, Светка. Мы тут на пенсию еле перебиваемся, а она жирует, деньги не знает куда девать.
Последние слова бабушка сказала подвсхлипывая, с навернувшимися слезами. Она залпом осушила половину, оставшуюся в стакане. Светлане пришлось поддержать бабушку. Налили еще по полному.
- Эту историю про Степку и Зинку знают многие. Но чего я другим не говорила, - продолжила бабушка подуспокоившись и взяв себя в руки, - так это, что с тех пор, как Степка стал первым секретарем, у меня внутри все так и гложет! На неделе по паре раз вспоминаю и реву. А это уже с двадцать лет продолжается. Ведь я сама выбирала, за кого за муж выйти. Степка то мне сильнее нравился. А Зинке – мой Арсений. Я ведь Степку этой стерве своими руками отдала. Кто ж думал, что так обернется? Если бы знала, то не Зинка, я сейчас на Мерседесах и по заграницам ездила. Не считала бы гроши от пенсии до пенсии… Тьфу ты ее!... Сука!
Бабушка опять разом опорожнила полстакана. Светлана тоже, но не так рьяно.
- А ты, внучка, мотай на ус. При выборе мужика мало знать, кто он есть сейчас, надо еще угадать, кем он станет потом. Чтобы не кусать локти, как я… Еще от тебя много будет зависеть, кем ты своего мужа сделаешь. Но у каждого мужика есть свой потолок. Выше его не прыгнешь. Вот, к примеру, дед твой, Арсений. По его мозгам, так потолок – председатель колхоза и не более. Я и до этого его еле дотянула. Выше уже никак. Все, уперлись. Дальше умишка не хватило… Козел старый!  Так что, думай!
- Ба, ты меня озадачила. Я сама пока не разобралась. Еще и это… Как тут угадаешь, что будет?
- Не знаю! – сердито огрызнулась бабушка. - Знала бы, сейчас жила бы со Степкой!
После разговора с бабушкой Светлана долго не могла уснуть. Если до этого, к сделанным ей двум предложениям относилась легкомысленно, даже весело, то сейчас почувствовала, что навалилось бремя выбора. При чем, бремя не такое уж и легкое. На следующее утро, перед отъездом, прощаясь с бабушкой, спросила:
- Ба… Бабуль! Тебе что, Никита и Андрей не нравятся?... Оба?
- Ай, Светка! - отмахнулась бабушка, - Я то здесь при чем? Тебе жить. Только один у тебя сопляк, на мамкины денежки крылышки расправил. А как мамки не станет? Сможет ли сам летать? Второй… Этот, вроде ничего. Место хлебное имеет. Наверное, что-то нахапал. А сколько…? Знаешь?... Не-е-ет, не знаешь. Если он не дурак, то и потом тебе не скажет. А по твоим словам, далеко не дурак. Дай Бог, чтобы при такой должности его не посадили! Если не посадят, то сколько он еще ее занимать будет? Лет пять, десять? А дальше? А дальше будешь жить с ним как Дюймовочка с кротом. Соизволит выделить тебе что из своих закромов, то и будь счастлива тем. А что у него в закромах было нахапано, ты никогда не узнаешь. 
- И что ж мне делать?
- Сама решай! Чтобы не прогадать, оптимально тебе найти мужика уже состоявшегося, который сам заработал капиталы, а не родители ему дали или на должности какой хапнул. Значит, потом не растранжирит, семью с голой задницей не оставит.
- Где ж такого взять?
- Не знаю. Наверное, где-то есть еще такие… бесхозные.
На следующей странице альбома, на весь большой лист вклеен посередине только один маленький снимок на плотной картонной подложке моментального фото Полароида. Фотография как фотография, ничего особенного. Но не зря Светлана ему одному выделила целую страницу альбома. Снимок сделан в день, изменившим ее судьбу.
Двадцать пятого июня. Светлана вышла из дверей университета и, чуть ли не пританцовывая, радостная спускалась по лестнице. А как не веселиться? Только что в деканате слезно выклянчила пересдачу заваленного накануне экзамена и еще неделю на сдачу двух хвостов по зачетам. В шесть ей назначил свидание Денис, и они поедут на мотоцикле на море купаться. В тот самый момент, когда сбегала по ступенькам, какой-то парень неожиданно навел на нее фотоаппарат и сделал снимок. «Сделал и сделал! – подумала Светлан. – Ну и черт с ним!». Побежала дальше. Однако парень догнал, извинялся, попросил подождать. Из его Полароида с жужжанием влезла карточка, которую он протянул ей. Через несколько секунд желтоватый фон на карточке пошел пятнами, сильнее, пока не проявилось изображение счастливой девушки, сбегающей по ступенькам. В качестве награды парень, всего лишь, попросил разрешения сделать еще одно ее фото, которое оставит у себя. Светлана согласилась и приняла позу.
Добравшись до общаги, Светлана тут же кинулась к зеркалу, чтобы сменить образ «кающейся Магдалины», который нацепила специально для деканата, на что-нибудь более уместное для веселой поездки к морю. Жара. Солнце раскалило комнату, как в сауне, поэтому окно и дверь нараспашку, чтоб сквозняком обдувало. И в соседней комнате устроили сквозняк. Там жили Рита и Алина, четверокурсницы, которые тоже готовились к вечернему выходу в свет по случаю успешного завершения сессии. Через открытые двери хорошо слышны их приготовления и разговоры. Впрочем, Светлане они неинтересны. Да и что может быть интересного в разговорах о том, что надеть в такую жару, и кто из парней сегодня будет в клубе?
Вскоре к соседкам пришла Ленка, их однокурсница, которая не жила в общаге, она местная, но частенько бывала здесь в гостях. Готовиться к выходу они стали уже втроем. Еще минут через двадцать с шумом ввалилась Настя, жившая в общаге, на седьмом этаже. Судя по тому, как заскрипели пружины кровати, Настя с ходу плюхнулась на нее. Похоже, ей очередной раз разбили сердце, что заставило Светлану обратить внимание на соседок, дабы получить информацию, так сказать, из первых уст, а не из сплетен других.
- ****ь, опять вся в соплях! – послышался голос Риты.
- Э, мать! Ты че? Снова подушку мне тушью извазюкаешь! – гневно сказала Алина.
- Я не накрашена-а-а, - проныла Настя.
- И что? Мне сушить потом!
- Ладно тебе, Аля, – Рита спокойным примирительным тоном сглаживала ситуацию. – Жара такая. Вмиг высохнет… Настюх, что, снова с Санькой разосрались?
- Он меня выгна-а-а-ал! – начала реветь Настя.
- Господи! Сейчас то, из-за чего?
- Пе… пе… пе…
- Переспала с кем-то, – съязвила Ленка.
- Не… Не… Нет. Пель… мени переварила.
- Ну и что?
- Он в ме… ме… меня пельменей запустил. В г… г… глаз попа-а-ал, с… скотина-а-а.
- А ты?
- Я ему та… та… тарелку на голову оп… оп… опрокинула-а-а.
- Ну ни хрена себе! Горячие пельмени на голову! И че ты после этого хотела!? –воскликнула Рита.
- Он… он… они уже холодные были-и-и…
- Бля! Я тоже бы выгнала, если бы меня переваренными, да еще холодными пельменями накормили! - опять сострила Лена.
- Я выключить забыла! – визгливо прокричала Настя. – А по… по… том, он в туалете си… си… сидел полчаса. Они остыли-и-и!
После этих слов последовали приступы рыданий с надрывом во все горло, и суета девчонок в безуспешных попытках успокоить подругу. Такое бурное изъявление чувств не бывает долгим, организм быстро выдыхается. Через пару минут рыдания перешли в стадию всхлипываний, которые становились реже, пока не превратились в одиночные гортанные вздохи.
- Настюх, чего разревелась? На, высморкайся! – Рита сюсюкалась с подругой как с младенцем. – На кой сдался тебе этот дебил?
- Да-а-а?! А жить мне где? Тебе хорошо. Еще год здесь будешь. А я диплом защитила. Через две недели съезжать с общаги надо. У Саньки комната своя. Я… я… думала, к… к… к нему-у-у…!
Настя опять начала завывать, но Ленка рявкнула на нее:
- Все! Успокойся! Хватит ныть! Сегодня празднуем! И давай без соплей! Надоело уже! – потом более миролюбиво добавила, - Ну… Ну… Все. Успокойся! Сейчас выпьем, отметим! Никуда твой Сашка не денется!
- Да?!
- Конечно, да! Никуда не денется, - сказала ласково Рита Настюхе. Потом громко для всех: «Девчонки! Там стаканы. Ставьте сюда! Аля, достань из холодильника!»
В комнате у соседок послышалась возня, зазвенела посуда, а Светлана с удовлетворением подумала: «Такие страдания из-за комнатки? Хм, слава Богу, мне будет куда приткнуться, в случае чего. И это не комнатушка убогая».
Звуки стихли, а это означало, что процесс откупоривания и разливания вина по стаканам завершен. Девчонки приготовились к тосту. Традиционный студенческий тост по окончании сессии торжественно произнесла Ленка:
- Девочки! Как говорится, сессии пи-и-и…!
- Здец! – разом радостно взвизгнули остальные. Послышался смех и звякание стаканов.
«Ну правильно, - подумала Светлана, - перед клубом накатывают. Ведь, вдруг, никто угощать не будет. А за свои там дорого». После того как девчонки выпили, послышался опять звон стекла и голос Риты:
- Настюхе еще налей… Еще!… Полный!… Вот так… Настен, накати!… Давай, давай! Тебе надо… Вот… Вот… Так. Сейчас поедем в клуб, снимешь себе кого-нибудь. И ну его в жопу, твоего Саньку!
- В чем я поеду? У него мои вещи остались, - уже без всхлипываний, но еще плаксиво заявила Настя.
- Господи! Я то думала, ее по-настоящему выгнали! – воскликнула Ленка. – Когда по-настоящему, вещи вслед из окошка выкидывают. А так!... Стоило из-за чего истерики закатывать?
- Ленка! Угомонись! – строго потребовала Рита. Потом ласковым голосом продолжила: – Настюх, не волнуйся, мы подберем тебе что-нибудь. Хочешь, мой сарафан? Зеленый?... Помнишь?
- Помню. Он на бретельках. А это куда я дену?
- Что?
- Смотри, синяки на шее от пальцев остались. Он меня за затылок схватил, когда из комнаты вышвыривал.
- Нихуя себе! Вот подлец! – возмутилась Алина.
- Ничего, мы тебе косынку зеленую на шею повяжем, - продолжала хлопотать Рита. – Никто не заметит. И стильненько. Только ты эти колечки разноцветные с запястья сними. А то ходишь с ними, как папуаска.
- А что мне на руку надеть?
- Не знаю. Что-нибудь в цвет, зеленое… Алин, у тебя есть зеленый браслет?
Ответа не последовало, но Настя что-то вспомнила и зашуршала сумочкой.
- Ой, у меня, по-моему, есть, - сказала она. – Вот. Такое подойдет?
- Прикольный браслетик, - подала голос Алина. – Дай заценю!... Ни че так! Стразики зелененькие. Я раньше у тебя не видела.
- Дай мне! – это была уже Рита. – Да, симпотный… Постой! Здесь что, проба стоит?... Нет… Написано что-то… Не разберу без очков. Аля, глянь!
- Так… Тиф-фа-ни энд Ко, - прочитала Алина по слогам, - а под надписью цифры…, семьсот пятьдесят .
- Чего-о-о? – протянула Ленка. – Какое, на хрен, Тиффани?! Да не ****и!
- На, сама посмотри!
- Раскудрит твою налево! Чтоб меня!... И впрямь, Тиффани! – то ли с ужасом, то ли восторженно полушепотом произнесла Лена.
- А что это? – спросила простодушно Алина.
- Ты дура?! – Лена возвысила голос. – Это самая крутая в Америке ювелирная фирма! 
- Фирма?... Точно! Вспомнила! Я про такую слышала в каком-то кино… Ой, девки, выходит, он золотой!?
- Именно! Семьсот пятьдесят, это проба!
- Разве бывает такая?
- Охрене-е-еть! – протянула Рита. – Тогда это не стекляшки, а изумруды?!
- Ясен перец! Кто ж в золото будет стекло вправлять? Это же Ти-ффа-ни! –благоговейно протянула Лена.
- Девочки, девочки, дай посмотреть! Я еще ни разу настоящих изумрудов не видела, - быстро протараторила Алина.
- Убери руки! Порвешь!
- Э! Отдайте мой браслетик! – Настя, наконец, подала жалобный голосок.
Внезапно повисла пауза, казавшаяся зловещей. Потом послышался противный скрежет придвигаемых стульев. Сложилось впечатление, за стенкой готовятся к пыткам. Светлана замерла, так и не донеся кисточку до лица, вся превратившись в слух.
- Лохудра! – грозно начала Ленка. – Ну-ка сознавайся, у кого браслет слямзила!
- Да! – вторила ей таким же тоном Рита. – И не ****и, что нашла!
- Мужик подарил, - испуганно и как-то растерянно ответила Настя. – Я думала, бижутерия.
- Бижутерия?! А это ничего, что там клеймо Тиффани стоит!? – продолжала наседать Ленка.
- Я не заметила!
- Грузовик на перекрестке можно не заметить! А это, как?! Он стоит больше трех штук баксов!
- Да ладно! Ты откуда знаешь, сколько!? – спросила Алина удивленно.
- В каталоге похожее видела. Батя каталог ювелирный притащил. Мамаше подарок на серебряную свадьбу выбирал. Только там фигня какая-то, а здесь… Ти-ффа-ни! – произнесла она с придыханием. - Еще дороже!
- Ленка, а ты слюной не подавилась, пока каталог штудировала? – подколала Рита.
- Отвяжись!
- Мать твою! Три штуки! – выдохнула Рита и снова накинулась на Настю. – Так, быстро колись, что за мужик!? Почему не рассказывала!?
- Да, колись! – поддержали ее Алина с Леной.
- Отдай браслет! – опять проныла Настя, но уже громче и настойчивее.
- Ты…, ****ь…, ни хрена… не получишь! – громко, делая акцент на каждом слове, сквозь зубы процедила Лена. – Пока не расскажешь…, что за мужик!
- Отдайте!
- Говорить, будешь?!
Тут начался перекрестный допрос с пристрастием, словно в каком-нибудь из полицейских участков Гарлема. При чем, из допрашивающих трех копов, ни одного доброго.
- Ну-у-у…, Коля его зовут.
- И что, Коля!? Какой он!?
- Обычный. Мужик, как мужик.
- Старый!?
- Нет, еще молодой. Лет тридцать пять.
- Высокий?
- Нет.
- Коротышка?
- Нет, обыкновенный, средний.
- А-а-а, жирный?
- Нет, подтянутый.
- Может, урод?
- Почему, урод? Ни че так.
- Ни хрена не понятно. Значит, бандюга?
- Н-н-не похож. Вежливый, культурный.
- Все ясно!… Извращенец.
- Девчонки, чего вы? Никакой не извращенец. Обычный мужик.
- Обычные мужики Тиффани не дарят! Этот с чего, вдруг?!
- Ну переспала с ним пару раз. И что?
- Кто бы сомневался!?... Да что мы из тебя клещами все тянем!? Можешь толком рассказать, когда, где познакомились?
- В середине апреля.
- Это когда Санька в командировке был?
- Да, на месяц уезжал. Тогда я с этим мужиком в галерее познакомилась.
- Это в баре у рынка?
- В каком баре?! В художественной, на Московском проспекте.
- Ты? В галерее? Как тебя туда занесло?
- Пашка затащил.
- Сорокин, что ли?
- …
- А этот торчок что там забыл?
- Когда Санька уехал, я у него жить осталась, диплом печатала пока комп свободный. В субботу приходит Пашка, спрашивает Саню. Я говорю, его еще три недели не будет. Он сказал, зашел денег занять. Просил меня одолжить. Я ему – нет. Тогда он говорит, у знакомого чела на хате сегодня туса крутая будет. Входной билет – пузырь. Предложил с ним идти. Только я должна и на себя и на него бухло купить… А я задолбалась одна дома сидеть!... Думаю, можно и сходить. Говорю ему: «Ладно идем, только накрашусь, накручусь и переоденусь». Он мне, там, мол, количество людей ограничено, а желающих много. Опоздаем, не пустят. Говорит: «Езжай так. Свисток на месте накрасишь». Я ему: «А платье?» Он: «И это сойдет. На хате темно, все равно никто не рассмотрит».
- В каком была?
- В сером, с пуговицами черными и поясом.
- Это твое мышачье?
- Да. Так вот, я успела только хвост заколоть и сумку взять. Приехали на троллейбусе на Московский. Остановка как раз напротив галереи. Там Пашка чела какого-то встретил. Сказал: «Подожди, мне с ним с полчасика перетереть надо». Я ему: «А мне что делать?» На улице ветер, дождь. Я сказала, что с ними побуду. Он говорит, в галерею зайди, там пошляйся, через полчаса за мной придет.
- Э, подруга, а ты Пашке деньги на бухло, случаем, не отдала?
- Отдала!
- Ну ты и дура!
- Сама знаю! – в раздражении выкрикнула Настя. - Два часа по этой чертовой галерее шлялась, на картины таращилась. Там выставка авангарда была. От нехер делать успела все надписи под картинами, все буклеты перечитать. А этого урода все нет. Когда поняла, что он меня кинул, решила домой пойти.
- Тебе два часа понадобилось, чтобы дошло?
- Нет, раньше. Надеялась еще. Вдруг появится?
- Хватит про этого козла Пашку трендеть! Ты про мужика рассказывай!
- Я к выходу. Возле первой картины зеркало висело. Я остановилась, чтобы хвост подправить. Тут мужик сбоку подходит такой, в пиджачке клетчатом, в джинсах потертых, в кроссовках. Так, ничего особенного. Спрашивает, нравится ли мне картина? Наверное, думал, я только что пришла и картину разглядываю. А я вся такая на взводе из-за Пашки. Говорю ему резко, что не нравится. Он мне, почему? Мол, обоснуй. Я тогда давай ему втирать, что это поздний период Филонова, у него тогда кризис наметился, что ранние работы ярче, жизнерадостнее. В общем, всю хрень, что в буклетах вычитала. У меня ж память фотографическая. Запоминаю с первого раза.
- Ага, только памяти тебе хватает на три дня, как курице. Потом забываешь все, - вставила Лена.
- Сама ты курица! Меня устраивает. Один раз прочитала, экзамен сдала, а дольше помнить и не надо. Я, между прочим, так все экза…
- Стопэ, красавица! От темы не уходи! – перебила Рита. – А ты, Лен, не отвлекай! Ну, давай, давай дальше!
- Да, продолжай! – поддержала Алина.
- Я ему про картину рассказала. Собралась уйти. А он мне на следующую показывает и спрашивает, что я про нее думаю. Я сначала хотела его послать, а потом думаю, че, зря я эти все буклеты читала? Просвещу человека.
- Повыпендриваться захотела! – опять съязвила Лена.
- Лена! – девчонки разом одернули ее.
- В общем, провела я его по галерее и про все рассказывала. Когда выходили, он предложил поужинать вместе. А я голодная. Думаю, пусть угощает, экскурсию отрабатывает. Пошли в «Алину». Это где галерея. Знаете? С торца?
- Знаем, знаем. Заказывали, что?
- Ну там я ела… - Настя стала перечислять почти нараспев. – Салатик с креветками… Угорь копченый… Икра… Паштет… Лосось на гриле… Сыр… Тирамису…
- Ну ты и жрать! – это опять была Лена.
- А что? Я голодная была!
-  Пили, пили что?
- Шампанское. Импортное какое-то. Не разобрала.
- Клико, наверное? – предположила, Алина.
- Алина, какое Клико в «Алине»? – опять встряла Лена. - Знаешь, сколько оно стоит? Кто его там заказывать будет?
- Да угомонись ты! – прикрикнула Рита. – Дальше! О чем говорили?
- Ну так… О картинах. Я ему остатки с буклетов пересказала.
- А он?
- Слушал. Поддакивал. Про каких-то передвижников заливал.
- Про себя, что говорил? Ты спрашивала?
- Ну так, спросила.
- Ну?
- Говорит, в конторе работает.
- И все?
- И все.
- Кем работает? В какой конторе? Спрашивала?
- Мне это надо?
- О себе, что ему сказала?
- Ну, типа, дизайнером там работаю.
- Ага, дизайнером поз в постели, - не удержалась и вставила свое Лена. Хотя, эта подколка прошла у всех мимо ушей.
- Ну… Ну… Дальше?
- Мы поужинали, и он провожать меня пошел. На такси до дома подвез.
- Напрашивался на палку чая, - утвердительно заявила Рита.
- Нет.
- Приставал?
- Нет.
- И даже не попытался?
- Нет. Только руку поцеловал на прощание.
- Значит, он сводил тебя в кабак и не приставал?! – возмутилась Лена. – Ну я же говорю, извращенец!
- Ничего не извращенец! – воскликнула Настя. – Когда прощались, он меня на следующий день, в воскресенье, в театр пригласил. Думаю, почему бы и нет, если он после театра опять в ресторан сводит? Согласилась.
- Потом?
- В воскресенье, с утра, поперлась в общагу, пока народ разъехался. У Сани кульмана нет. У него вообще там не развернуться. А мне диаграммы к дипломной чертить. Я с этими графиками до пяти провозилась. Потом жрать захотелось. Я к холодильнику. Там шаром покати. Только уксус и растительное масло. Тут вспоминаю, меня в театр пригласили. Срываюсь, еду к Саньке. Приезжаю. Уже начало седьмого. А этот мне назначил в пятнадцать минут. Я в панике, времени нет, накраситься не успеваю, переодеться тоже. В общем, выскочила, в чем была. Он меня уже поджидал.
- В чем выскочила?
- Догадайся с трех раз!
- В мышином?
- Да, в нем. Как идиотка, второй день в одном и том же!
- Он, что?
- Ничего. Обрадовался, вроде. Поехали в театр. Там Леди Макбет какого-то уезда давали… Девчо-о-онки…! Такая лажа! Чуть не уснула.
- Ну, и…?
- Потом в «Солянку» пошли. Так…, с пивасиком поужинали, - Настя снова стала перечислять, растягивая слова: -  Язы-ы-ык заливн-о-ой… Сте-е-ейк… Руле-е-етики…
- Ёбдеть! Опять о жратве! – возмутилась Рита. – Что, он?
- Что, он?
- Не знаю. Ну… Может, домогался тебя?
- Не-а. О театре что-то заливал.
- И опять не домогался?
- Нет. Пешком провожал. По дороге тюльпаны у бабки купил. Потом, когда прощались, пригласил на джазовый концерт в ДК, в следующую пятницу. Я ему говорю, мол, еще не знаю, как получится. А он мне, в пятницу, полседьмого будет ждать у моего дома… Ну…, в смысле, у Санькиного.
- И что, пошла?! – спросила наивная Алина.
- Нет, бдеть! Не пошла! – ответила Настя не в меру саркастически. – Естественно, пошла! Мне Пуня консультацию по диплому на пятницу назначил. До пяти мурыжил. Я, разумеется, опять не собралась, не накрасилась, пошла в чем была.
- В чем?
- Ну, это…, мое желтое, расклешенное. Тогда тепло было. Концерт так себе. Мура джазовая. Но после концерта мы пошли в гримерку к музыкантам. Они, оказывается, с Колей знакомы. Тот им дифирамбы поет про их выступление. Вспоминают всякое. А они его за какую-то Ямаху благодарят.
- Это за мотоцикл? – спросила Алина.
- Ямаха еще и синтезаторы делает, - уточнила Рита. – Настюх, дальше!
- Я сижу в сторонке, ни хрена не врубаюсь. Потом кто-то вискарь принес. Начали квасить с шоколадками. А хорошо пошло! Все развеселились. Представляете, они на стаканах, вилках, на столе вместо барабана и с помощью спичечного коробка, так классно аккомпанировали! Песни пели. Ну… прям…, зашибись было, весело! С ними сидел еще один высокий такой, с длинными волосами. Все мне подливал и за коленку лапал. Его, вроде, Артур зовут. Прикольный мужик. Только раззадорились, приперся администратор ДК, права качает, говорит, закрываться надо. Коля предложил перебазироваться в кабак. А они говорят, что не сегодня, им еще аппаратуру собрать и загрузить надо. В общем, мы вышли с Колей оттуда. Я только разошлась. Да и он уже веселенький такой. Думали, думали, куда пойти. Уже около двенадцати было. Тут он предлагает: «А поехали в гостиницу!?» Я ему: «В номера…? А…, поехали!» Ну, ловим мотор, едим в «Командор». Зашли в номер. Я с порога на него набрасываюсь, он – на меня.
- Ну и как…? Как он в постели? – спросила Алина.
- Так… Средненько. Что-то вроде Саньки… Не Казанова.
- Точно. Твоему Саньке до Казановы, как до Китая…! – язвительно заметила Лена. Потом после некоторой паузы добавила: - И че на меня так вылупилась? Можно подумать, она не знала, что раньше мы с ним мутили?!
Тут Алина залилась смехом и прохихикала: «Конечно, Санька не Казанова!» Наступило молчание. Сквозь стену Светлана чувствовала жар испепеляющих взглядов Насти с Леной от которых Аля, наверное, уже должна была начать дымиться.
- А…, что я!? – спохватилась она. – Я с ним ничего…! Вы сами мне рассказывали про это!
Разряжая обстановку, Рита быстро проговорила:
- Девочки, девочки! Перестаньте! Не надо ссориться! Настен, продолжай!
- Потом он предложил пойти в сауну, - с неохотой, уже без энтузиазма, продолжила Настя. – В той гостинице, в подвале, сауна с бассейном. Он заказал, и прям там нам поляну накрыли. Попарились. В бассейне поплавали. Выпили, закусили, Еще раз потрахались. Потом поднялись в номер, легли спать и там еще раз было.
- Три раза за ночь?! У твоего Саньки так не получалось, - опять подала голос Лена.
- Лена, зараза! Не начинай! – накинулась на нее Алина.
- Да! Хватит уже своими подколами! – поддержала Рита. – Настен, не обращай на нее внимание! Это ее жаба душит. Продолжай!
- Можно подумать, тебя не душит? – огрызнулась Лена.
- Ленка, заткнись! – хором прокричали девчонки.
- Это было в пятницу, - продолжила Настя, несколько ободренная заступничеством девочек. – В субботу, утром, он из гостиницы отвез меня домой, и мы договорились, что заедет за мной вечером. Тут я уже подготовилась. Накрутилась там, накрасилась. Надела платье. Ну, то…, розовое с блестками. Я в нем на Новый Год была… Мы пошли в ресторан, ужинали, танцевали. Он мне про какие-то книги рассказывал, про природу что-то плел. Я так слушала, типа, со всем соглашалась. После ресторана опять в гостиницу поехали. Там разок у нас получилось. Но так… невыразительно. Утром отвез меня домой и назначил встречу в обед в «Орбите», недалеко от Санькиного дома. Я туда прихожу. Он уже ждет. Сделали заказ. Он тут мне и говорит, что ему надо срочно уезжать, что я хорошая девушка и жаль расставаться, но обстоятельства и прочее бла, бла, бла. Я думаю, ну и хер с тобой! Больно надо! Вали! Тем более Санька на следующей неделе приезжает. А сама ему киваю, мол, все понимаю, обстоятельства. Он тогда достает этот браслет, надевает мне на руку и говорит, что это маленький прощальный сувенирчик. Потом сказал, чтобы я не волновалась, заказ он оплатил, а ему сейчас надо срочно уйти, дела. Поцеловал руку и ушел. Я так посмотрела, к розовому платью этот браслет вообще не катит. Тут же его сняла и в сумку сунула. Вот и все.
- Ага, твои пластмассовые кольца там более к месту! – вставила Лена.
- Ни хрена себе, маленький сувенирчик? Три штуки баксов! – воскликнула Рита.
- Да больше! – уточнила Лена. – У моего Артурчика машина дешевле.
- Девчонки! Девчонки! Я, кажется, поняла! – выдала Алина. – Браслет фальшивый!
- Точно! – согласилась Рита. – Фальшивый.
- Ага, жабку свою хотите умаслить, чтоб меньше душила? – ехидно и со злобой процедила Лена. – Мне Артур на восьмое Шанель подарил. Да с такими понтами!... Раз пять сказал: «Вот тебе, дорогая, Шанель, фирма!» И уточнил еще, козел: «Номер пять». Я ими душилась, деловая вся. Потом мне Букина дала понюхать настоящую Шанель. Ничего общего. Такая Шанель на базаре по сто рублей за пол литра. Когда хотят втюхать фальшивку, ее выдают за оригинал. А что этот Коля говорил Настюхе? Может: «Возьми на прощание браслет от Тиффани?» Нет, он сказал, сувенирчик. Зачем тогда ему надо было всю эту бадягу с фальшивкой разводить, когда мог что-то похожее из бижутерии за двадцать пять рублей купить и ей всучить? Она так и так не врубилась бы, что ей дали.
- Верно, - согласилась Алина, - похоже, настоящий.
- Девчонки, отдайте браслет! – опять потребовала Настя.
- Погоди! Ленок, дай мне померить! – попросила Алина.
- И мне! – вторила Рита.
- Ну отдайте, я сама хочу! – проныла Настя.
- Успеешь! – заявила Лена. – Я еще не мерила… Классный! Смотри, как камни зеленью сверкают! Вроде, маленькие, а кажутся большими! Что значит, фирма! – Через некоторое время она меланхолично произнесла: - И что же у тебя за мужик такой был? Ты хоть фамилию его знаешь?
- Че, мне паспорт у него спрашивать?
- Могла бы сама ночью, когда спал, в пиджаке проверить.
- Да пошла ты…! – воскликнула Настя и осеклась. – Вспомнила! Этот волосатый из джаза, когда сидели после концерта, его по фамилии назвал! Я еще тогда подумала, фамилия на армянскую похожа.
- Хачатурян?
- Алька, ты свихнулась!? Я сказала не армянская, а похожа на армянскую. Че то с именем армянским связано на «а».
- Ашот?
- Нет, не Ашот! Но если бы был Ашот, то фамилия у него была бы Ашотов. На первом курсе Юлька Ромова... Вы ее не знаете. Ее после первого отчислили. Она с армяном встречалась. Он нас с ней в ресторан водил. Имя забыла. Так вот, когда я услышала его фамилию, у меня ассоциация с этим армяшкой была. С его именем.
- Может, Арменов?
- Нет.
- Арутюнов?
- Аров?
- Арапекянов?
- Какой, на хрен, Арапекянов!? Арапекян это фамилия. Я же сказала, с именем связана! Какие армянские имена на «а» еще знаете?
- Ашот, Армен, Арам, Ара…
- Ара, это не имя.
- Хорошо. А… А… Арам… Армен… А… Арарат… А… Акоп… Ашот…
- Стоп! Акопчик! – вскричала Настя и, судя по грохоту, вскочила, опрокинув стул.
- Его фамилия Акопчиков?
- Нет, Акоп! Его фамилия Акопов!
- Ты уверена? – с подозрением спросила Рита.
- Да, да, Акопов! Уверена!
- Точно, Акопов? Ты абсолютно уверена?!
- Да уверена! Именно, Акопов!
- Везет же дурам!
- Почему это я дура?!… - воскликнула Настя, но тут же притихла и спросила осторожно: - Погодь, а че ты спрашиваешь? Ты его знаешь?
Послышался глубокий вздох и продолжительный выдох.
- Окопов Николай Анатольевич, - жестко, чеканя каждое слово, продекламировала Рита, – владелец группы компаний «Логистик ОНА». У него транспортная фирма, логистический центр со складами в нескольких местах, еще есть офисные здания, магазины. И фамилия у него начинается не на «а», а на «о»!
После этих слов наступила тишина. Лишь только слышно, как подвывает сквозняк в дверях, да занавески шуршат. Светлана физически представила восемь выпученных до предела глаз в соседней комнате. Ведь еще пару таких же видела у себя, в зеркале.
- Значит…, браслет настоящий, – через некоторое время Настя театральным шепотом то ли задала вопрос, то ли заявила утвердительно.
- Рита…? А…? Рит…? Откуда ты его знаешь? – осторожно спросила Лена.
Потрясение услышанным, похоже, закончилось потому, что Рита ответила спокойным голосом, как ни в чем не бывало.
- Моя троюродная сестра, кстати, тоже Рита, живет здесь с мужем. Она работала полтора года у Окопова в бухгалтерии.
- Говоришь, работала. Что, сейчас уже нет? – поинтересовалась Алина.
- В ноябре в декрет ушла.
- От него?
- Ха! Если бы! От мужа. Кабы от него, не ютилась сейчас в коммуналке.
- Так он богат?
- Миллионер.
- Да ладно?!
- У него миллионов баксов больше, чем у некоторых прыщей!
- Иди ты в жопу! – возмутилась Алина. – У меня только три прыщика. И один уже проходит.
- А сиськи свои, считала?!
- Сука! – послышался возглас, в комнате за стенкой что-то грохнуло и послышалась возня.
- Э! Курицы бойцовые! Брэйк! – прикрикнула Лена. Возня прекратилась. – Это точно он? Ты уверена?
- По описанию подходит – ответила Рита, переводя дыхание.
- Так, подруга, теперь ты выкладывай, что сестра про него рассказывала?
- Ничего особенного. Говорила только, когда заходил в бухгалтерию, все девки от страха чуть не писались.
- Такой свирепый?
- Нет, вежливый, всегда улыбался. Но заглянет в бумаги, найдет косяк, ни слова не скажет, пойдет к главбуху. Тот после уже всем люлей по полной выписывает.
- Ой, девки, я б такому и без браслета дала! - мечтательно произнесла Алина.
- Можно подумать, ты исключительно за браслеты от Тиффани давала?
Опять за стенкой возня, что-то разбилось.
- Девчонки, ну что вы! Прекратите! – подала визглявый голос Настя. Потом моментально сменила тон и спросила очень осторожно. – Ритусь…, скажи…, а он того…, женат?
- Когда сестра в декрет уходила, еще не был. Сейчас, не знаю. В бухгалтерии девки хоть и боялись Окопова, каждая мечтала, чтобы обратил внимание. А он, вишь, на тебя позарился.
- Блин, я еще ни разу живого миллионера не видела, - произнесла Алина, тяжело дыша.
- Ага, только их трупики…
- Лена!...
- Чего, Лена!? Тут некоторые, между прочим, не только видели, но и спали с ним, - язвила Лена недобрым голосом. Потом добавила  раздраженно: – Так…! Все…! Меня сейчас вторая жаба душить будет.
- А че вы на меня так смотрите? – растерянно пролепетала Настя.
- Че?! Че?!... Ниче!...
- Откуда я знала, что он миллионер?! Я думала, к своей жене свалил!
- Ты кольцо у него видела?
- Нет… Что, кольцо? Его можно и снять.
- Тогда, может, след на пальце от кольца остался?
- Не… Не обратила внимание.
- Хм, не обратила… Потому что ты дура. Набитая дура! Могла сказать, что залетела от него… Такого мужика просрать!– совершенно спокойно, даже как-то философски, произнесла Лена так, как будто констатировала общеизвестный факт.
На сей раз, на это утверждение у Насти не было возражений.
- Ленок, а у тебя браслет от Тиффани есть? – тихо и равнодушно спросила Рита. - Или ты с миллионером спала?... Так, кто здесь…?
- Ха, ха, три раза! Типа, подколола… Просто повезло ей. Вот я бы…
Что бы она сделала, Ленка так и не договорила. В соседней комнате затихли. После продолжительной паузы раздался шлепок ладонью об стол и громкий возглас Ленки:
- Так, все!... Алинка, у вас водка есть?!
- Нет, но могу у Шульги в долг взять.
- Бери сразу две, – пробурчала Рита.
Светлана слушала разговоры в соседней комнате, затаив дыхание. Когда основное было сказано, она, вдруг, произнесла тихо вслух: «Ну, козел, еще приткнется тебе этот браслетик!» Светлана прекрасно помнила, что произнесла тогда именно эту фразу в отношении совершенно незнакомого ей человека, о котором только что услышала. А вот с чего, вдруг, это вырвалось, до сих пор понятия не имела. 
Изначально предполагавшийся веселым вечер, посвященный окончанию очередной сессии, для девчонок был испорчен бесповоротно, даже еще не начавшись. Светлана прекрасно представляла себе, что ее соседки сейчас напьются водки и ни в какой клуб уже не поедут, что в такую жару их развезет еще сильнее. Они сначала поссорятся, может даже, подерутся. Потом в пьяной слезливости завоют дурными голосами под песню Булановой «Не плачь», прокручивая ее на магнитофоне раз по двадцать. Окосевшие, будут по очереди наведываться в ее комнату учить уму разуму, несвязно ворочая языками, обзывая при этом: «Шлюха потенциальная», так как и не догадываются о существовании у нее парней и женихов. В завершение вечера, вдрызг пьяна Настя решит поехать к Сашке, чтобы высказать ему в лоб, какой он скот и что ради него она бросила безутешного миллионера, а доказательством этому браслет от Тиффани. Но не сможет Настя никуда поехать, так как сил заплетающихся ног еле хватит на половину пути до двери. Апофеозом всему станут позеленевшие лица девчонок, рыкающих над унитазом. Всю эту картину воображение Светланы нарисовало моментально. Перспективочка, так себе. Но была же альтернатива! В этот момент ее поджидал в паре кварталов отсюда Денис на своем мотоцикле, с которым можно сбежать к морю на всю ночь и не быть свидетельницей тех пьяных трагедий, что непременно разыграются в соседней комнате. Однако, она выбрала первое.  Светлана внезапно решила, что прощаться с университетом еще рано, а значит, во что бы то ни стало, нужно срочно подобрать хвосты по учебе. Для этого, пока еще не все разъехались, надо скоренько прошвырнуться по общаге, поспрашивать конспекты и шпоры. Кроме того, ей самой чертовски хотелось взглянуть на этот пресловутый браслет, да еще осторожно выведать у подвыпившей Насти об этом господине Окопове, о том, что забыли спросить ее дуры соседки. В общем, в тот вечер Светлана не пошла на свидание с Денисом. Осталась в общаге.

На следующем развороте альбома, вверху, между другими фотографиями, приклеена шерстяная, немного выцветшая красная нить, несколько раз сложенная и перевязанная посередине узелком. Эту нить дала ей бабушка.
Через неделю после памятного подслушанного разговора соседок в общаге, сдав-таки сессию, перед отбытием на практику, Светлана приехала к себе в поселок. Прям с автобуса зашла к своей подруге Галке и вместе с ней отправилась на пляж, к морю. В доме бабушки появилась только вечером. После ужина они вдвоем пили чай на улице в беседке.
- Ты с женихами своими определилась или как? – спросила бабушка, отхлебнув из чашки чай.
- Определилась, - ответила Светлана, также отхлебывая из своей чашки. – Послала их куда подальше… Получили полную отставку.
- А-а-а, то-то гляжу, колечек нет.
- Вернула… Обоим.
- Не погорячилась? Так можешь вообще без женихов остаться.
- Ой, бабуль, таких нищебродов найти проблемы нет.
- Нищебродов?! – изумилась бабушка. – Э-э-э, как у нас аппетиты выросли! С каких это пор владелец ресторана и начальник складов для тебя стали нищебродами? Ты того, планочку так не задирай! А то, и впрямь, старой девой останешься. Или… - она пристально посмотрела. - Какая-то ты сегодня озабоченная. Что, новый на примете объявился?
Светлана не ответила, лишь уставилась в свою чашку и бесцельно болтала в ней ложечкой.
- Ну, поделишься с бабушкой, или сглазить боишься?
Светлана хотела рассказать, но опасалась, что бабушка поднимет на смех и обзовет идиоткой. Однако, немного поколебавшись, все-таки пересказала подслушанный у соседок в общаге разговор. Когда закончила, бабушка долго молчала, потом сходила в дом разогреть остывший чайник, вернулась, налила еще чаю.
- Ты, хоть, его видела? - наконец, спросила она, запивая чаем земляничное варенье.
- Да. Когда из офиса выходил.
- И как он тебе?
- Ничего, симпатичный.
- Значит, понравился?
- …
- Хм… Как я поняла, самого жирного хряка удумала захомутать?
Светлана не ответила. Промолчала. И опять повисла долгая пауза. Бабушка допила свой чай, откинулась на спинку скамейки.
- А что, Светка!? – с улыбкой произнесла она. – Почему бы и нет?! Попытка – не пытка. Вдруг, получится? Как говорится, спать, так с королевой…, в смысле, с королем.
Впервые за этот вечер Светлана улыбнулась. Она никак не ожидала получить одобрение бабушки. Аж от сердца отлегло.
- Ба, ты так считаешь?
- Это не я так считаю, а ты. Этого уже достаточно. Идея до того идиотская, что может и получиться. А…?!
- Почему это идиотская?
- Эх, внуча, - бабушка вздохнула. – С ним надо как-то познакомиться. Но этого мало. Нужно заинтересовать его чем-то, чтобы через неделю не свалил от тебя, как от той девки. Как, бишь, ее?
- Настя.
- От Насти. Ты, хоть, поняла, какие ошибки она сделала? Похоже, твоему миллионеру нравятся девушки скромные, разбирающиеся в искусстве, в музыке, начитанные. А у тебя, Светка, здесь везде проблемы. Прежде чем хомутать такого, подтянулась бы, литературку почитала. Неплохо выяснить, какие книги предпочитает, чтобы в разговоре не поддакивать, как дура, а свою точку зрения высказывать. Это мужики любят, если в меру. Ты говорила, он, вроде, джазом увлекается? А в этой музыке ты вообще ноль.
- Разберусь, - буркнула Светлана и нахмурившись.
- Разберется она! Когда? Что, думаешь только ты одна такая ушлая? Поди желающих миллионера себе в мужья заполучить пруд пруди. Если уже не нашлась… Ладно, насупилась!... Сидит!... Деду, когда выходил на пенсию, на кой-то подарили от райкома трехтомник «Энциклопедия живописи» с картинками. Поедешь на практику, возьми с собой. Проштудируешь хорошенько. И еще. В прошлом годе, осенью, Витька Рябухин помер от рака. Вот он, как раз, большим любителем джаза был. Как ни придешь, вечно крутил эту ерунду. Завтра схожу к Лидке, попрошу книжек каких про джаз и кассеты послушать, что от Витьки остались, если, конечно, она не выкинула все.
- Спасибо, бабуль.
- На здоровье. По крайней мере, вреда от этого не будет. А сгодиться может. Теперь дело за малым, попасться ему на глаза и чтоб на тебя внимание обратил…
Бабушка вновь уперла локти в стол, подалась всем телом и спросила полушепотом:
- Знаешь, как я заставила всех парней обратить на себя внимание?
Светлана пожала плечами.
- На второй день как я сюда приехала переселенкой… Помнишь, рассказывала?  На митинг всех собрали. Начальник с района пожаловал. Нас с Зинкой парторг по дороге останавливает и говорит, хлеб-соль подать надо и чарки поднести. Зинка каравай взяла, я поднос со стаканами. Вместо трибуны кузов грузовика. Там уже этот начальник с председателем стояли. Мы туда с Зинкой кое как забрались.  Она хлеб держала, а я стала стаканы подносить. Когда этому начальнику протягивала, нога между досок в кузове застряла. Я не удержалась, оба стакана на этого начальника и опрокинула. А он в костюме, шляпе. Тут народ смеяться стал. Девки наши пуще всех. Квашней обзывали. Мне не до смеху. Чуть ли не реву. Но этот начальник так, ничего. Тоже смеется, успокаивает. А у самого глаза злые. Думаю, оконфузилась, так оконфузилась. Как на улице показаться после этого? Потом ничего. Девки, конечно, зубоскалили. А парни подходили, знакомиться стали. Говорили, какая я молодец, умудрилась репутацию начальству подмочить. Многие после этого со мной познакомиться желали. Девки то зубоскалить перестали, лишь зыркали на меня недобро. А я думаю про себя: «Ну и кто из нас квашня?»
Бабушка встала, показала жестом обождать и ушла в дом. Вскоре вернулась и протянула красную выцветшую шерстяную нить.
- На, возьми. Мне эту нить мать дала, когда я сюда уезжала. Заговоренная. В полнолуние напишешь на листке бумаги имя человека, которого хочешь привадить, свернешь листок трубочкой, обмотаешь его этой ниткой и оставишь на три дня. Потом повяжи нитку на лодыжку. Можно носочком прикрыть. При случайной встрече обратит на тебя внимание тот, кого выбрала. Дальше от тебя все будет зависеть.
- И что, нитка помогает?
- Тогда, когда я на того начальника поднос опрокинула, у меня эта нитка была повязана. Правда, я имени на бумажке не писала. Не определилась еще. Вот на меня все парни внимание и обратили. Так что, сама решай, помогает или нет. По крайней мере, хужее не будет.
Светлана погладила пальчиком приклеенную в альбоме нить. Когда муж, перелистывая с ней этот альбом, спросил, что это, она, почти не покривив душой, говорила, что это ее талисман, подаренный бабушкой, не распространяясь до конца, чему этот талисман служил.
Вокруг шерстяной нити и под ней вклеены, на первый взгляд, незначимые фотографии периода практики после второго курса, летних каникул, начала следующего семестра в сентябре. Каких-то особых, ярких событий тогда не было. Но то время Светлана запомнила очень хорошо. К выпускным экзаменам в школе, к вступительным в университет готовилась менее тщательно и дотошно, чем тогда, когда штудировала книги по искусству, когда с утра до ночи, до мигреней, слушала в плеере осточертевший до смерти джаз, стараясь запомнить имена исполнителей и названия композиций. Охоту на миллионера Окопова Николая Анатольевича Светлана начала по всем правилам военной науки, с разведки, проявляя порой изощренную изобретательность.
Как-то, в начале августа, в заляпанном грязью платье, вся в слезах, Светлана пришла на встречу с Денисом, единственным ухажером, которого оставила при себе. Его оставила потому, что он не домогался руки, не требовал уделять ему слишком много внимания так как, наверняка, встречался еще и с другими девушками, ну и потому, что с ним было весело. Сквозь слезы пожаловалась Денису, что ее новенькое платье обляпал грязью черный Лексус-внедорожник и скрылся с места преступления в неизвестном направлении. Денис рвался лично, с помощью отца, разобраться с негодяем. Светлана с трудом сдержала его праведный гнев и уговорила лишь на то, чтобы тот через связи папаши в ГАИ раздобыл паспортные данные владельца Лексуса, с которым намерена разобраться более цивилизованным образом, через знакомых юристов. Естественно, платье заляпала сама, а номера машины Окопова срисовала, когда выходила на разведку к его офису. Через три дня у нее уже была ксерокопия паспорта Окопова с местом его прописки.
Узнав из паспортных данных, где появился на свет господин Окопов, еще через три дня Светлана наведалась на его малую родину, прикинувшись студенткой факультета журналистики, которой дали задание на лето написать очерк о судьбе первых переселенцев в Калининградскую область. Для этого пришлось преобразиться. Под широкий желтый плащ, позаимствованный у соседки по комнате Виолетты, надела короткий пуховик, от чего казалась полной, волосы стянула на затылке тугим узлом и прикрыла их широкополой зеленой шляпой, опять же от соседки, на глаза напялила большие солнцезащитные очки, шею до подбородка повязала пестрым шелковым платком, нанесла изрядный слой макияжа, а губы накрасила темной, с фиолетовым отливом, помадой. К тому же, сгорбилась, изображая сутулость. В таком виде мать родная не узнала бы. Через два часа разговоров с местными бабулями она, наконец, услышала фамилию семьи Окоповых, у которых сын стал большим человеком в городе. Когда, как бы ненароком, Светлана заострила внимание на Окоповых, ей рассказали об этой семье: о покойнике отце, о матери и о их сыне. Ей поведали, что несмотря на возвышение отпрыска, семейство носов не задирало, пальцев не растопыривало, а жило, как и прежде скромно, без выпендрежей, лишь только отец, когда был жив, по пьяни, нет, нет да хвастал сыном. Еще рассказали, что после смерти главы семейства вдова, некогда веселая и задорная, совсем притихла, исхудала и редко с кем общается, что сынишка их Колька, сильно любит мать, но бывает у нее редко по причине занятости. У одной из бабулек нашлись фотографии четы Окоповых в молодости. Посмотрев их, Светлана подумала: «Хорошо, что послушалась бабушку и не состригла косу». На всех фото ее будущая свекровь, в чем она тогда уже не сомневалась, была с косой до пояса, скромно, но опрятно одетая, всегда в темном платье в горошек, перетянутым пояском на талии. Хоть фотографии и черно-белые, Светлана была уверена, что цвет платья должен быть непременно синим, а горошины – белыми
Получив эту ценную информацию, вернувшись в Калининград, Светлана первым делом направилась в магазин искать ткань с именно такими по размеру и разбросом горошинами, что видела на фотографии. Ткань нашла быстро. Буквально за вечер сделала выкройку и наметала, а на следующий день сшила. Результат самой понравился. Мода тридцатилетней давности выглядела и сейчас неплохо.
Еще через несколько дней в таком же маскировочном наряде, в котором ездила на родину Окопова, Светлана наведалась к нему в офис. Дождавшись, когда черный Лексус увезет его хозяина, прошла в приемную. Там представилась Дашей Голец и заявила секретарше, что подавала документы о приеме на работу, что сейчас у нее обстоятельства изменились и хотела бы их срочно забрать, но ей сказали, не помнит, кто, что ее документы у генерального на согласовании. Секретарша крайне удивилась этому обстоятельству и убеждала, что шеф никогда не занимается сам такими вопросами. Пришлось слезно настаивать и просить посмотреть бумаги на столе у гендиректора. Секретарша, делая огромное одолжение, нехотя встала из-за стола и прошла в кабинет шефа. Светлана только этого и добивалась. Достаточно было нескольких секунд, чтобы составить представление о владельце кабинета. На стене висел большой плакат с пальмами на фоне пляжа и лазурного моря. На другой стене, рядом с креслом - календарь с видами белоснежных горных вершин. Возле календаря фотография огромного сома на фоне четырех мужиков с удочками среди которых был и Окопов. На полке несколько книг, авторов двух из них она успела разглядеть на корешках: Пикуль и Морис Дрюон.  Естественно, никаких таких бумаг секретарша у шефа не обнаружила. Светлана, изобразив крайнее смущение, заявила, что ошиблась адресом и зашла не в ту фирму.
После визита в офис Окопова, Светлана уже имела некоторое представление о предпочтениях и вкусах кандидата в мужья. Он любил джаз, рыбалку, выезды на природу, разбирался в живописи, из книг предпочитал исторические романы, отпуск проводил или намерен провести в горах или под пальмами у теплого моря. Осталось повязать на лодыжку бабушкину ниточку и придумать как организовать совершенно случайное знакомство с ним. То, что господин Окопов обратит на нее внимание, Светлана была уверена. Скорее интуитивно, чем разумом, она решила, что если будет выглядеть также, как и его мать в молодости, то не обратить на нее внимание он никак не сможет. Ведь для него, тогда еще ребенка, мать казалась самой красивой женщиной на свете и это отложилось в подсознании. В качестве одного из вариантов их случайной встречи Светлана рассматривала торжественный прием местной бизнес элиты, который должен состояться в конце октября в Драмтеатре и куда она намеревалась попасть во что бы то ни стало. Однако судьба внесла в планы свои коррективы.
В середине сентября, придя в общагу после лекций, на которых, подавляя зевоту, читала роман Пикуля «Слово и дело», Светлана услышала в соседней комнате суматоху и возгласы соседок, из которых уловила фамилию «Окопов». Моментально насторожилась и прильнула ухом к незапертой до конца двери. Суматоха девчонок была вызвана тем, что назавтра в главном корпусе университета назначено открытие компьютерных аудиторий с участием телевидения, чиновников и спонсоров, в числе коих был и Окопов. Рита сама видела в ректорской список приглашенных. Соседки решили основательно подготовиться к завтрашнему мероприятию в надежде повторить успех Насти с ее браслетом от Тиффани, а может, и превзойти его. Эти приготовления конкуренток сначала насторожили. Но потом, услышав, какие наряды они собираются надеть и какие прически сделать, Светлана немного успокоилась. Эти дуры так и не поняли, чем надо брать Окопова и, главное, чем удержать.
Если девушка хочет обратить на себя внимание, она тратит очень много сил и времени на выбор наряда, макияжа, аксессуаров. Трудное это дело. Еще более трудное, если образ девушки должен быть очень скромным и одновременно бросаться в глаза. Вот на это Светлана потратила более пяти часов следующего дня, начиная с семи утра и вплоть до обеда. Сначала распушила волосы, накрутила плойкой и только после этого заплела в косу, чтобы та казалась более объемной. Долго красилась. Ведь очень сложно наложить макияж так, чтобы казалось, что его нет вовсе. В довершении надела давно поджидавшее своего часа синее платье в горошек, поясок, подчеркивающий талию, белые носочки, туфли-лодочки на низком каблуке. Про заговоренную бабушкину нить, естественно, также не забыла. Повязала ее на щиколотке, под белым носочком. Когда все было закончено, в зеркале отражалась скромная провинциалка, приехавшая на учебу в большой город, со стройной фигуркой, узкой талией и роскошной косой. Больше примечательного в ней ничего не было. Вот только взгляд. Чуточку ****ский взгляд с поволокой, доставшийся по наследству, на который западают все мужики. Ну с этим Светлана ничего не могла поделать, лишь только слегка прикрыть его потупленным взором под длинными ресницами.
Торжественное мероприятие, посвященное открытию компьютерных аудиторий было назначено на три. Светлана появилась там на час раньше, чтобы заранее составить диспозицию. Студентов еще не было, но пара проректоров, несколько преподавателей и лаборантов носились туда-сюда в подготовке к предстоящей встрече гостей. Телевизионщики разматывали провода и настраивали аппаратуру. В этой суете она услышала про фуршет, который будет в холле конференц-зала на втором этаже по завершению торжественной части. Поднявшись туда, Светлана с огорчением обнаружила, что здесь уже трудятся три незнакомых студентки, раскладывая еду по тарелкам, готовя посуду и прочее. Дирижировал этим трио Семен Семенович, проректор по хозяйственной части. Светлана сообразила моментально, и подошла к нему:
- Меня Фокин направил к вам в помощь, - скромно, потупив глазки, солгала она, слегка покраснев от смущения.
- Ко мне? – удивился проректор. – Кто такой Фокин?
- Наш председатель профкома.
- А-а-а, этот… Скажи ему, уже не надо.
Семен Семенович отвернулся и направился дальше командовать, а Светлана так и осталась стоять, придумывая повод, чтобы остаться.
- Ты еще здесь!? – грозно спросил он, в очередной раз проходя мимо.
Светлане ничего не оставалось, как развернуться и пойти прочь.
- Стой! – крикнул он вдогонку. – Фамилия!?
- Моя? – спросила она и обернулась.
Семен Семенович сурово смотрел на нее с нахмуренными бровями.
- Да, да, твоя!
- Ис… Исакова, - ответила, действительно, немного оробев.
- Так, Исакова, после собрания придешь сюда! В случае чего, будешь на подхвате!
Каких сил ей потребовалось, чтобы не расплыться в улыбке! На подхвате? Ха! У нее имеется сотня способов, чтобы выйти в основном составе. Это она проходила еще в танцевальной студии у Деборы Абрамовны. Тем более, Светлана заметила, что здешняя прима из студенток, избранных для обслуживания фуршета, высокая, эффектная, крашенная блондинка с короткой стрижкой, в белых обтягивающих джинсах и черной блузке, слегка прихрамывает на правую ногу. Эта девица по глупости, как раз сегодня, надела новенькие неразношенные туфли на очень высоком каблуке, которые ей, похоже, сильно жали, да еще и натирали. Девица, конечно, виду не показывала. Но от ее опытного взгляда, почти профессиональной танцовщицы в прошлом, сие обстоятельство не ускользнуло. Бегая в этих каторжных, но таких модных колодках, высокая блондинка регулярно присаживалась на стул в уголке, ставила ногу на невысокую тумбочку, расстегивала ремешки туфель, по очереди вынимала из них ноги и массировала себе ступни. Идея возникла моментально. Пока еще не началось собрание, Светлана сбегала в киоск неподалеку и купила плитку дешевого шоколада. Затем в туалете обернула эту плитку целлофаном и пристроила себе под платьем, прижав к животу резинкой от трусиков.
К трем часам в здание университета прибыли дорогие гости. Чиновников и спонсоров окружила профессорско-преподавательская братия, поэтому простому студенту в тот круг было не пробиться. Светлана и не пыталась. Лишь удостоверилась, что Окопов был здесь. Под прицелом телевизионных камер гостей повели показывать окомпьютиризованные аудитории, а она осталась ожидать торжественного собрания в вестибюле актового зала вместе с остальными студентами, которые в основной своей массе были крайне недовольны, что их заставили остаться после лекций в качестве телевизионной массовки. Пока ожидала, наслушалась пересудов прыщавых знатоков по поводу того компьютерного старья, что сейчас здесь обмывают. Правда, в невыразительной студенческой массе были исключения. Это соседки по комнате, Рита и Алина с примкнувшей к ним Леной. Все три вызывающе вырядились и разукрасились, словно не на открытие компьютерных аудиторий в университете, а на презентацию нового борделя. При их виде отлегло от сердца. Однако, небольшая тревога, все-таки, осталась. А вдруг, она ошиблась, и Окопову понравится кто-то из этих куриц? Кроме этой троицы в зале было еще несколько разряженных как для дискотеки девиц и, даже, пара таких парней. Ну а эти то, на что надеются? Хотя…
Наконец, обзорная экскурсия гостей закончилась и после некоторой заминки, вызванной настройкой аппаратуры телевизионщиков, в вестибюле актового зала наступила торжественная часть славословий. В центре, напротив стоек микрофонов, расположились дорогие гости. Студенческая масса размазалась по стенкам. Наряженная троица девиц пристроилась спереди, у стены, чтобы дорогим гостям было их лучше видеть. Зря они это сделали, так как в полутемном зале они совершенно терялись в луче софита, бьющего у них со спины. Светлана же выбрала себе место с противоположной стороны, чуть позади, как раз в луче этого софита, поставила ножки в третью позицию, скромно потупила взгляд, держа двумя руками сумочку перед собой, внимательно наблюдая из-под ресниц за происходящим, особенно за среднего роста господином в клетчатом пиджаке, стоявшим в центре, рядом с пузатым мужиком, похожим на кавказца.
Николай Анатольевич Окопов, а именно он был объектом особого внимания Светланы, сначала стоял, слушал речи, потом они ему наскучили, и он стал оглядываться. Троица наряженных девиц была готова выпрыгнуть из платьев чтобы он обратил на них внимание. Он и обратил. К удовлетворению Светланы, отвернулся с кривой улыбкой, что-то шепнул пузатому мужчине рядом, а тот помахал пальчиками расфуфыренным барышням. Наконец, Окопов стал осматривать присутствующих. Его взгляд скользнул по ней. Сердечко сжалось и перестало биться. Но равнодушный взор проскользил мимо. Светлана не успела расстроиться, как уловила, что его взгляд вернулся и теперь он глядит на нее не отрываясь. Мгновенно перестала подсматривать из-под ресниц и уставилась в пол, однако всем телом чувствовала его взор. Не удержавшись, скосила глазки. Он бочком подбирался к ней. Именно к ней, ни к кому иному! Сердце зашлось от радости. Он ближе, еще ближе. Но тут торжественное собрание было окончено, студенты рванули с мест и все смешалось. Подкрадывающаяся добыча исчезла из вида.
Это обстоятельство ничуть не расстроило Светлану. Не теряя ни минуты, она побежала в туалет, достала из-под платья завернутый в целлофан шоколад. Как и было задумано, шоколад подтаял от тепла тела и превратился в форменную размазню. Стараясь не испачкаться, половину выкинула в ведро, а остальное зажала между ладошек, прикрыв с двух сторон фольгой. Потом, взбежав на второй этаж в холл конференц-зала, незаметно положила шоколад на тот самый стул, на который систематически присаживалась крашенная блондинка с короткой стрижкой, а сама, как ни в чем небывало подошла к Семену Семеновичу в его распоряжение. Он приказал ей находиться в кабинете, который служил сейчас кухней, и быть готовой в любой момент помочь. Через пару минут в этот кабинет зашла та самая блондинка. Думая, что ее не видят, она состроила гримасу боли, помассировала себе лодыжки, взяла поднос и направилась к выходу. Увидев Светлану у двери, спросила: «Привет! Пластырь есть?» Она кивнула в ответ, быстро нашла в сумочке мозольный пластырь и протянула блондинке. Та, не выпуская поднос, схватила его двумя пальчиками и процедив: «Спс!» вышла в холл. «Не надо благодарностей», -произнесла Светлана с улыбкой вслед. Через некоторое время в холле вскрикнули. Это был сдавленный вопль крашенной блондинки. Она еще раз улыбнулась, однако на результаты дел рук своих смотреть не стала. Что может быть интересного в коричневом пятне на попе обтягивающих белых джинсов? Вскоре в кабинет из холла ворвался Семен Семенович, указал на нее пальцем и раскрыл рот, вспоминая:
- Э-э-э… Как тебя?… Фамилия твоя как? – наконец задал вопрос, так и не вспомнив.
- Исакова.
- Точно… Исакова… Так, Исакова, стой у этой двери, пока не дам знать. Без команды в холл не суйся. Будешь уносить использованную посуду, приносить чистую и что скажу с того стола, - он кивнул на стол в углу, заставленный закуской, фруктами, стаканами. - Поняла?
В качестве подтверждения Светлана изобразила легкий реверанс.
Вскоре в холл стали неспешно заходить дорогие гости, а также ректор с парой проректоров, исполняющие роль радушных хозяев. Появился и Окопов в компании с каким-то господином, с которым о чем-то беседовал. После общего тоста за процветание образования гости и хозяева разбились на группки по интересам и разбрелись по разным углам. Окопов с тем господином встали в нескольких шагах от двери, за которой стояла Светлана, и продолжили свой разговор, потягивая виски из стаканов. Кое-что из их беседы можно было разобрать. Увы, что поняла, было не в ее пользу. Окопов с этим человеком договорились побыть здесь еще минут двадцать, а потом поехать в мэрию подписать какие-то акты по земле и это надо сделать срочно потому, что кто-то там уходит в отпуск. При таком раскладе, шансов, что он проявит сегодня инициативу знакомства, практически, не было. Оставалось сделать так, чтобы Окопов ее хорошенько запомнил для следующей «случайной» встречи.
Уже несколько раз частыми скользящими шажками, которые в балете называются «шассе», Светлана выплывала в холл, поднося закуски и убирая использованную посуду. Все это время краешком глаза с удовлетворением видела, что миллионер Окопов неотрывно наблюдает за ней. По правде сказать, на нее пялился не только он, но и другие мужчины. Наконец, Семен Семенович приказал ей вынести в холл поднос со стаканами сока. Светлана заранее наметила себе жертву для своей презентации. Это был полноватый мужик с усами в темно-синем костюме. По всей видимости, он занимал высокое положение, так как все присутствующие проявляли к нему явное подобострастие. Улучив момент, когда мужик допил свой бокал и начал поворачиваться к столику, чтобы его поставить, Светлана выплыла с подносом из двери, двигаясь по траектории между мужиком и столиком. Подгадала четко. Усатый с разворота налетел на нее и весь поднос с соком опрокинулся ему на пиджак. Все моментально притихли, а Светлана вскрикнула. С отчаянием на лице она принялась салфеткой размазывать сок по пиджаку оторопевшего мужчины. Вскоре он пришел в себя, стал отстраняться от ее помощи, затем улыбнулся и засмеялся, но не зло, а, как бы над собой. Его смех подхалимски подхватили другие. Изобразив крайнее смущение и пустив слезу, Светлана выбежала из холла. Больше там делать было нечего. Впоследствии она узнала, что подмочила самого мэра.
После удачного представления себя в университете, когда господин Окопов, без всякого сомнения, обратил на нее внимание и, похоже, проявил интерес, Светлана решила закрепить у него в голове свой образ, опять, как бы случайно, попавшись ему на глаза. За последние два месяца она достаточно хорошо изучила распорядок миллионера и его обычные маршруты. Она стала иногда прогуливаться по улице недалеко от его офиса как раз тогда, когда он обычно уезжал на обед. Еще облюбовала скамеечку в скверике под раскидистым кленом, хорошо видимую с дороги, по которой он возвращался на машине домой. Увы, все попытки были тщетными. Светлана видела его и его машину, но он ее не замечал. Она это чувствовала. Однажды, в пятницу, Светлана привычно устроилась на скамеечке в сквере за полчаса до предполагаемого появления машины Окопова, положила на колени книгу, склонилась над ней, изображая, что глубоко погружена в чтение, а сама косилась на дорогу.  Прошел час. Его легкоузнаваемый в потоке черный Лексус уже давно должен был показаться. Но его все не было. Светлана уже стала ругать про себя Окопова: «И по каким шлюхам ты шляешься, козел!». Но тут обратила внимание, что поток машин еле движется со скоростью неспешного шага. Видать, впереди что-то случилось и образовалась пробка. Наконец, появилась его машина, которая как и все, тащилась медленно в потоке. Светлана тут же приосанилась, поправила косу, вытянула спину в струнку и, не поднимая головы от книги, внимательно наблюдала за черным Лексусом. На сей раз Окопов ее заметил. Окошко на заднем сидение опустилось. Он высунулся и неотрывно смотрел на нее. Да, именно на нее. Аж затаила дыхание. Когда до Лексуса оставалось метров тридцать, вдруг, рядом с ней сел какой-то парень в черном костюме, в белой рубашке и галстуке, по виду – младший клерк в захудалой фирме. Представитель офисного планктона развязно распластал руки по спинке скамейки, закинул ногу на ногу и, склонившись к Светлане, спросил нагло:
- Что интересного мы тут читаем в одиночестве?
Присутствие этого хлыща, да еще в такой момент, никак не входило в ее планы.
- Пошел вон отсюда! – сквозь зубы процедила Светлана, не меняя позы.
- Ой, мы такие сердитые! - не унимался хлыщ.
– Я сказала, свали!
- Да мы не в настроении? Давайте поправим его! Сходим туда-сюда, в кафешку какую? Нам веселее станет.
Пытаясь избавиться от уличного приставалы, Светлана продолжала коситься на черный Лексус, медленно проезжающий мимо. Увидела Окопова, выглядывающего из окна манины, и этот молодой наглец стал уже бесить.
- Съеби нахуй отсюда! – прошипела матом.
- Ой, какие мы грубые! Мы такие красивые и так некрасиво ругаемся.
На хлыща ничего не действовало. Поэтому Светлана решила прибегнуть к испытанному способу избавления от слишком назойливых.
- Я жду своего парня. Если он увидит тебя рядом, то отрежет яйца! – слегка улыбнувшись, не поднимая головы, ласково проворковала она.
- Ой, ой, ой! Уже испугался! А кто у нас парень?
- Келаль, - как бы небрежно, она назвала известную кличку бандюгана, держащего этот район.
Слава Богу, этот хлыщ не вздумал проверять, обманывают его или нет. Ведь если нет, то шансы лишится своего детородного органа у него были достаточно велики. По крайней мере, получить там очень тяжелые повреждения. Парнишка оказался понятливым, не стал испытывать судьбу, моментально сложил крылышки, убрал руки со спинки скамейки, встал, огляделся и быстро пошлел прочь. «Ну, слава Богу, свалил!» - подумала Светлана, продолжая коситься на медленно удаляющийся черный Лексус, из которого Окопов все еще смотрел на нее. Авто проехало мимо, но она не обернулась, продолжая делать вид, что увлечена чтением, затылком чувствуя его взгляд. Когда это чувство исчезло, еще минут пять посидела на скамейке и с радостным облегчением от исполненного долга пошла к себе в общагу, размышляя по дороге: «Какой, все-таки, дебил ко мне привязался. Чуть было все не испортил. Мозгов, как у цыпленка. Наверное, думает, что обращаться к девушке во множественном числе – верх галантности. Идиот. Хотя, может, и хорошо, что он ко мне пристал. Теперь Окопов видел, что я девушка скромная, высоконравственная, не допускающая никаких флиртов, даже самых невинных»
На следующей неделе область накрыл атлантический циклон с порывистыми ветрами и зарядами холодных дождей. Поэтому закрепить успех, попавшись миллионеру на глаза на той же скамеечке, не получалось. Если бы он увидел ее в такую погоду в скверике на скамеечке, читающей книгу, то внимание обратил бы, безусловно. И не только он. Все бы обратили и посчитали, что девушка сбежала из дурдома чтобы почитать здесь книжку на пронизывающем ветру под дождиком.
Светлана перевернула страницу альбома. Вместе с ней была перевернута очередная глава летописи. Начиналась новая. В левом верхнем углу следующей страницы вклеена визитка, на которой на голубом фоне с еле уловимыми размытыми скрипичными ключами отпечатано золотым: «Кафе «Эмма-Блюз». С 11.00 до 24.00, без выходных». Под визиткой фломастером подписана дата: «15 октября 1999 года». Что это за визитка, и что это за дата, не надо было объяснять мужу. Ведь это день их знакомства и то кафе, в котором они тогда сидели.
В пятницу, пятнадцатого октября, Светлана и не надеялась на что-то эдакое, особенное. В планы по-прежнему входило организовать случайное знакомство с Окоповым на торжественном приеме местной бизнес элиты, который должен состояться через две недели в Драматическом театре. В тот день она, всего лишь, решила покараулить миллионера возле его офиса, чтобы опять «случайно» попасться ему на глаза, когда тот поедет домой, для закрепления в его сознании своего образа. Погода выдалась отвратительная. Сильный, порывистый ветер срывал с деревьев не только желтые, но и еще зеленые листья. Заряды холодного дождя. В красном длинном плаще, с заправленной под него косой, чтобы не мокла, в сиреневой косынке, Светлана заняла позицию под козырьком подъезда дома, откуда хорошо видны освещенные окна кабинета Окопова. В тот день он засиделся дольше обычного. Она почти два часа прождала, когда окна погаснут. Пока ждала, продрогла, мысленно проклиная миллионера, что тот долго торчит на работе в пятницу вечером. Плащ промок от дождя, задуваемого под козырек ветром. Наконец, окна погасли. Светлана быстренько вытащила из-под плаща косу, поправила ее и вышла на улицу, по которой сейчас должна проехать машина Окопова. Немного склонив голову, в грустном образе, она медленно шла по мокрому тротуару, усыпанному прилипшими листьями. Вскоре, набирая ход, ее обогнал черный Лексус. Габаритные огни автомобиля стремительно удалялись. Она так и не почувствовала, видел ли ее Окопов, но в конце улицы огоньки машины замерли. Лексус остановился. В вечерних сумерках, издалека, Светлана рассмотрела, как из машины вышел человек, снова сунулся во внутрь, достал что-то и стал надевать на себя то ли пальто, то ли плащ. Одевшись, человек захлопнул дверцу и пошел ей на встречу, а машина поехала дальше. Дыхание перехватило. В такую удачу ей даже не верилось. Единственное, что тогда вертелось в голове: «Неужели, Окопов? Зачем он вышел из машины? Куда идет?» Когда расстояние между ними было не более двадцати шагов она окончательно удостоверилась, что это точно Окопов, а также была уверена, что он вышел из машины ради нее. Он, в легком сером пальто, с зонтом в руках, подходил все ближе, ближе, поравнялся. Светлане показалось, хочет что-то сказать. Но тот, так и не решившись, прошел дальше. «Что же ты такой робкий!? – в отчаянии подумала она. – Тоже мне, миллионер, называется! Забыл, как с девушками знакомиться? Рохля! Неужели я выгляжу такой неприступной, чтобы со мной нельзя было заговорить…?! А ведь, уйдет...! Что делать...?! Может, подвернуть ногу и с криком грохнуться на тротуар...!» Не успела это обдумать, как ливануло. Крупные капли, разгоняемые ветром, ощутимо хлестали по лицу. Светлана вжала голову в плечи, подняла скрещенные руки, чтобы хоть как-то защититься от дождя. Хотела было обернуться на Окопова, как внезапно дождь перестал хлестать, а над головой забарабанило… Свершилось! Это Окопов подошел сзади и накрыл ее своим зонтом со словами: «Вы позволите?» Она только мельком глянула на него и тут же отвернулась, чтобы скрыть выдох облегчения.
Светлана опустила руки и спрятала в карманы плаща. Шли молча. Окопов даже не пытался заговорить. Он прилагал все силы, чтобы удержать зонт на ветру. «И, что дальше? – думала Светлана. – Так и будем молчать...? Господи! Что за наказание? Сказал бы что-нибудь!» Но тот лишь молча боролся с ветром.  Дошли до сквозной арки дома из которой поперек рванул внезапный мощный шквал. Окопов не удержал зонт, который вывернуло в сторону и вскользь задел ее по лбу штоком. Сквозняк из арки рвал зонт из его рук, пока добротная английская конструкция с треском не сложилась в обратную сторону, хлюпая по ветру тканью.  Окопов пытался привести зонт в первоначальное состояние, но этого не получалось. Спицы обломаны, ткань порвана. В своих попытках он выглядел таким беспомощным и неуклюжим, что стало смешно. Нервное напряжение, появившееся у Светланы с момента, когда сегодня увидела Окопова, отпустило и она рассмеялась искренне и непринужденно, держась за ушибленное место. Окопов бросил свои попытки и рассмеялся в ответ. Продолжая смеяться, подошел к мусорному баку и сунул туда останки зонта. «Позвольте вас проводить?» - предложил он уже с серьезным лицом, перекрикивая ветер. Только легкой мимикой Светлана изобразила, что с незнакомыми не гуляет. Слава Богу, он быстро сообразил и представился, протянув руку: «Николай Ан… Николай». Светлана выдержала паузу, думая: «Как мило. Чуть было по отчеству не представился. Вовремя спохватился. Действительно, ты разучился знакомиться с девушками. Ну, ну, Николай Анатольевич. Вот ты и попался». «Света», - с улыбкой представилась в ответ и пожала ему руку двумя пальчиками. В этот момент полыхнула беззвучная осенняя холодная молния, на мгновение осветив голубой вспышкой улицу. Она решила, это знак. Вот только какой, худой или добрый?
Итак, рыбка клюнула. Теперь, не сорвался бы. Светлана взяла Окопова под руку, и они пошли дальше навстречу ветру и дождю. Чтобы завязать беседу, он сознался, что видел ее в университете на открытии компьютерных аудиторий. Светлана изобразила удивление и поинтересовалась, что он там делал. Все-таки, как неуклюже врут мужики. Бе-бе, ме-ме. Я, типа, того, представитель фирмы поставщика, из отдела сбыта. Даже покраснел от натуги, бедняга. «Вот, ведь, какой скромный, - думала она. – Назвался даже не начальником отдела, а простым работником. Ладно, хочешь быть мелким клерком, будь им. Владелец фирм может себе позволить быть кем угодно, хоть дворником».
Чтобы их первое случайное свидание затянулось подольше, на его вопрос, куда проводить, Светлана ответила, что провожать некуда, так как до десяти в ее комнате, в общаге, у соседки будет находиться жених и она не хотела бы им мешать. Окопов предложил пересидеть оставшиеся до десяти два часа в кафе. Как приличная девушка, она обыграла терзающие по этому поводу сомнения, но согласилась. Кафе, куда они зашли, называлось «Эмма-Блюз».
Хоть Светлана и была голодной, от предложения что-нибудь поесть категорически отказалась. Слишком хорошо помнила, чем закончился скоротечный романчик Окопова с Настей, которая, судя по ее рассказу, жрала на первом с ним свидании, как не в себя. Поэтому согласилась лишь на чашечку кофе с капелькой коньяку, чтобы согреться.
Вопреки ожиданиям, Окопов оказался вовсе незанудным. Наоборот, с ним было даже интересно. Гораздо интересней, чем со всеми предыдущими ухажерами. Он много в чем разбирался, и весьма неплохо. Если какой-то вопрос незнаком, то не стеснялся прямо сказать об этом. Говорил просто, на равных, без высокомерия, чванства и сюсюканий. В ходе беседы Светлана поведала ему о себе. Практически, правду. А дальше только слушала его рассказы и рассуждения, лишь изредка вставляя уместные замечания, чтобы не показаться совсем дурой в его глазах. Надо отдать ему должное, он ни разу не опустился до разглагольствований о политике, спорте и о работе. Лишь про рыбалку упомянул. И то, вскользь. Когда речь зашла о природе, ей было что сказать. Ведь выросла в поселке среди лесов, рядом с морем и заливом. Тут Окопов сознался, что совсем не умеет собирать грибы и попросил научить его этому, для чего предложил отправиться завтра или послезавтра вместе в лес. Па-бам! Еще раз свершилось! Он недвусмысленно дал понять, что приглашает на следующее свидание. Пусть в лес, по грибы, но на свидание. Как бы не хотелось встретиться с ним завтра, Светлане пришлось взять недельную паузу до следующей субботы, сославшись на необходимость готовиться к коллоквиуму. Два сегодняшних часа, проведенных на холодном ветру в промокшем плаще, похоже, не прошли даром. Она чувствовала, что ее уже начинает слегка знобить и воспалившиеся почки пульсируют болью в пояснице. Какие могут быть походы за грибами в таком состоянии? Кроме того, в этом кафе в качестве музыкального сопровождения играл только блюз. Окопов сходу называл название и исполнителя очередной композиции. А она проштудировала только джаз. Поэтому и по блюзу необходимо подтянуться для следующей встречи. Еще Окопов сказал, что сейчас подсел на Ремарка. А это значило, и ей надо успеть это почитать. Так что, недельная пауза для следующего свидания была вполне оправдана, даже несмотря на угрозу, что к тому времени он ее забудет и не явится в назначенный срок.
Два часа в кафе пролетели незаметно. Светлана уже ловила себя на мысли, что стала испытывать симпатию к будущему мужу. Искреннюю симпатию. Когда долго прощались у дверей общаги, как же не хотелось, чтобы он уходил! И это несмотря на то, что ей сильно приспичило в туалет.
На следующий день Светлана уехала в свой поселок, к бабушке, и пробыла там до пятницы, лечась отварами трав, читая Ремарка под постоянный аккомпанемент блюзовых мелодий, а также иногда выслушивая бабушкины наставления, как правильно себя вести с очень богатым кандидатом в женихи. Не все в ее поучениях было чушью. Кой к чему стоило прислушаться: «Возьми с собой картошки, штук семь, пару луковиц, немного постного масла, соль, специи и фольгу, - говорила бабушка, не отрываясь от приготовления борща. – По лесу набегаетесь, проголодаетесь. Присядете где-нибудь, костер разведете. Тут ты и запечешь картошку с луком и маслицем в фольге. И сама горячего покушаешь, и этому покажешь, какая ты хозяйка. Он, наверное, с собой мясо возьмет. Мужики всегда на природу мясо берут для шашлыка. Если будет делать шашлык, к нему не суйся. Не любят этого мужики. Думают, мясо на шампурах всегда лучше женщин делают. Вот если наберете грибов, то из них шашлычок сделай отдельно. Он пусть с мясом возится, а ты с грибочками. Ты это умеешь. И картошечка печеная на гарнир весьма кстати будет.  А если наберете грибов и у него в машине окажется котелок, то сразу бери все в свои руки. Вместо шашлыка предложи ему сделать грибное рагу с мясом и картошкой. Помнишь, как учила? Объедение получится. Тебе жирный плюсик, и он потом еще вкуснятины покушать захочет».
- У тебя из кавалеров остался кто? – спросила бабушка, обжаривая лук на сковородке.
- Дениска только. С остальными, всё, - ответила Светлана, кроша зубчики чеснока.
- Хорошо. Расскажи ему про этого Дениску и что он руки твоей добивается, но ты отказываешь. И про прежних женихов намекни, что сватались. Ведь хуже будет, сели он, не дай Бог, от других узнает. А так, ты сама ему созналась, что были, но ничего серьезного не было. К тому же, знаешь, как мужиков подхлестывает конкуренция. Если имеется соперник, из кожи лезут вон, чтобы отбить. Это природа. Никуда от нее не денешься. Только не переусердствуй. Небольшого намека будет достаточно, и никаких подробностей. А с Дениской твоим тоже завязывай. Хоть и областной центр, а город не такой большой. Попадешься с ним кому на глаза и доложат о твоих шашнях, пусть даже невинных. Преподнесут так, что не отмоешься. Ради такого куша на кон надо ставить все и не оставлять себе запасных вариантов. Поняла?!
Светлана кивнула в знак согласия. Ведь и сама уже про это думала. К тому же, никогда не рассматривала Дениса в качестве запасного варианта. Он был лишь кавалером-приятелем для веселого времяпровождения. Не более. Однако, отношения с ним надо прекращать. Ведь для Окопова она была скромной студенткой, приехавшей из села, еще не испорченная соблазнами большого города. Поэтому необходимо срочно избавится от всего, что могло бы кинуть тень на ее репутацию.
- А то, что он назвался простым служащим, - продолжила бабушка, - это хорошо. Значит, мужик ищет серьезных отношений. Если бы ты ему понадобилась только на разок, в постель затащить, то показал бы, какой он крутой и богатый. А так, видать, на девках пообжегся. Ищет настоящих чувств к себе, а не к его деньгам. Так что, Светка, не разочаровывай его. Даже намека не показывай, что тебе о нем все известно.
- Да знаю я! – буркнула Светлана в раздражении.
- Знает она…! Лишний раз напомнить не грех.
В следующую субботу Светлана уже к семи была готова для выезда за грибами и с нетерпением ждала приезда Окопова. Он был первым, кому она позволила проводить себя до дверей общаги и кому назначила там встречу. С другими прощалась и встречалась подальше отсюда, чтобы никто не увидел, с кем она. Хоть время еще и не пришло, Светлана регулярно выбегала в коридор, выглядывала в окно с противоположной стороны, гадая: «Приедет, не приедет». Без двадцати восемь она уже неотрывно смотрела на дорогу, ведущую к общаге. Тревога ожидания и сомнения нарастали. Без пяти к общаге подъехал красный «Фольксваген-пассат». Светлана сначала не обратила на него внимание. Затем издали разглядела, что мужчина, вышедший из этой машины, слишком уж похож на Окопова. Присмотрелась лучше. Точно, он. От сердца отлегло. Не забыл ее Окопов и был пунктуальным, но все-таки, получил мысленный выговор, что мог бы приехать и пораньше. Как бы не хотелось сразу выбежать к нему, Светлана подождала еще десять минут. Только увидев, что мужчина возле машины стал проявлять явные признаки беспокойства, взяла сумку и вышла из общаги. Подходя к Окопову, подумала: «Где ж ты взял такую старенькую машину? Вряд ли она твоя. Наверное, одолжил у кого… Ладно, продолжаешь изображать скромного клерка? Что ж, это даже забавно».
Повезло им тогда с погодой. Да и с грибами тоже. Вроде, грибной сезон должен уже закончится, но стоявшая накануне дней пять необычайно теплая для конца октября погода, вновь пробудила грибницы. Они ходили по лесу, звонко выражая восторги каждому найденному грибу. Нисколько не утомляли постоянные вопросы Окопова: «А что это за гриб? Хороший ли?». Напротив, ей доставляло удовольствие объяснять и радоваться вместе с ним каждому съедобному. Еще слегка подтрунивала, когда набирал поганки, что его ничуть не обижало, а скорее, нравилось. К часу дня корзины были полны. Погрузив урожай грибов в машину, они подъехали к уютной полянке на берегу озера, вытянувшегося вдоль опушки.
К этому выезду за грибами Окопов подготовился основательно: новенькие шезлонги, складной столик, мангал. Права оказалась бабушка. Без мяса для шашлыков не обошлось. В багажнике Светлана углядела походный котелок, кстати, тоже новый. Поэтому в приготовлении обеда перехватила инициативу, предложив вместо шашлыка сделать грибное рагу с мясом и картошкой. Такому обороту Окопов был приятно удивлен и полностью доверился ей. Готовя рагу на костре, Светлана старалась как никогда, даже поймала кураж. Не прошло и часа, как котелок булькал такими ароматами, что у проходящих мимо грибников слюнки текли. Рагу получилось на славу. Мягчайшее мясо и картошка, пропитанные густым грибным соусом. После обеда долго они еще сидели в шезлонгах на берегу озера под негромкий блюз, льющийся из открытых дверей машины, попивая чай из термоса, обсуждая роман Ремарка «Три товарища» и другие книги, болтая о всякой чепухе, пока солнце не скрылось за холмами. Когда стемнело, любовались отражением молодого месяца и звезд в воде. Не особо акцентируя, мимоходом, Светлана рассказала Окопову, что еще в школе у нее была первая несчастная любовь, что в университете к ней уже пару раз сватались, но она отказала, и про Дениса, упорно добивающегося ее руки, хотя повода не давала. Опять бабушка оказалась правой. Услышав о сопернике, Окопов виду не подал, лишь зубы стиснул, брови насупил и кулак непроизвольно сжал. Следующее свидание назначили на среду. Ему хотелось увидеться завтра, в воскресенье, но она снова сослалась на занятость по учебе. Ведь еще надо было поставить точку в отношениях с Денисом. Уже в общаге, в постели, не смотря  на  приятную усталость, Светлана долго не могла уснуть и думала, что Окопов нравится ей все больше и уже не факт, что хочет быть с ним исключительно по расчету.
Денис приехал на встречу на мотоцикле. Известие, что это последнее их свидание, он воспринял совершенно спокойно и не спрашивал причин, не высказывал недовольства, лишь предложил напоследок прокатиться к морю. Просто так, камешки в воду побросать. После некоторых колебаний Светлана решила, что от нескольких брошенных камешков море из берегов не выйдет. Согласилась. Если бы могла предвидеть последствия той поездки, то… Чего уж говорить. Что было, то было. Не исправишь. Сорок километров на мотоцикле к морю и столько же обратно Светлана проделала в коротенькой курточке, под которой лишь маечка. Когда склонялась под набегающим потоком воздуха к спине Дениса, обнимая его за талию, ее голая поясница была открыта всем ветрам. С часик сидели на пляже, на большущем валуне, подставляя лица уже совсем невысокому солнцу, пили пиво. Денис в плотных байкерских штанах, и она в короткой трикотажной юбке и колготках двадцать дэн.  Обманчиво тепло конца октября. Вечером, уже в общаге, Светлана почувствовала, что знобит и прихватило поясницу.  Почки напомнили о своем существовании. А утром скрутило так, что не разогнуться.  И придатки, похоже, воспалились.
Светлана разглядывала фотографии периода ноября 1999 года. На снимках она: с охапкой пожухлой листвы на фоне унылых голых деревьев парка; рядом с грустной зеброй, склонившей голову под моросящим дождиком за решеткой вольера зоопарка; у входа в театр, облокотившись на колонну; в музее, глубокомысленно залипшая у триптиха сюрреализма. На всех этих фото выглядела бодро, жизнерадостно и одухотворенно.  Но Светлана то помнила, чего стоила эта непосредственность.  На сей раз отвары бабушкиных трав не помогали. Какими мучениями стали свидания с Окоповым! Никто не знает и не догадывается, каких сил стоило, чтобы скрыть свои хвори и казаться веселой, непринужденной! Во время приступа хотелось скорчится от боли в три погибели, а приходилось улыбаться. Ведь слишком хорошо усвоила наставления бабушки, что барышня до замужества ни при каких обстоятельствах не должна показывать свои недомогания. Иначе потом, в случае бездетности, вина за это первым делом ляжет на ее болезни в девичестве. В таком состоянии Светлана частенько испытывала желание вцепиться в рожу Окопова, единственного, кто тогда находился рядом, или наорать на него. По вполне понятным причинам сдерживала себя, пряча свои порывы за милой улыбкой. Впрочем, это приходилось делать регулярно все последующие годы совместной с ним жизни.
Только в конце ноября, после месяца мучений, когда от лечений народными средствами становилось хуже, по рекомендации Светлана записалась на прием врача, одного из лучших. Местное светило медицины диагностировал запущенное воспаление почек и по женской линии кое-что. Слава Богу, госпитализации не потребовалось. Обошлось уколами и таблетками. Буквально через неделю боли отпустили. Стало возможным не изображать улыбку, а действительно улыбаться и радоваться жизни. И Окопов уже не раздражал своей учтивой галантностью, шутками и разглагольствованиями на разные темы. Вот только немного соскучилась по шумным весельям и танцам в ресторанах, в клубах, куда до этого ходила регулярно и которые Окопов недолюбливал. Правда, Светлана объясняла это тем, что он вынужден придерживаться своей легенды о себе, как о скромном клерке, а в таких местах любая встреча с партнером по бизнесу могла в миг ее разрушить.
Они встречались по нескольку раз в неделю уже более месяца. Конфетно-букетный период явно затягивался. Светлана чувствовала, все сроки приличия в отношениях уже соблюдены, и пора бы Окопову переходить на новый, более близкий уровень. Но тот при встречах и расставаниях лишь стал позволять себе невинные поцелуи в щечку. На большее не отваживался, хотя недвусмысленные намеки получал регулярно. Видать, так сильно вошел в роль скромного клерка, что и в отношениях с ней также был скромным. Слишком скромным. Такое у нее впервые. Если предыдущие кавалеры на первом, ну, максимум, на третьем свидании рвались лишить ее девственности и требовалось большое искусство, чтобы деликатно отбиться, то здесь, чуть ли не открытым текстом говорилось: «На, я твоя! Возьми меня!» Но болван Окопов не замечал этого. Ни призывные взгляды, ни печальные вздохи, ни томная дрожь в теле, когда ненароком прикасался, ничего не помогало. Если бы она не знала из первых уст, что у него с Настей было, то решила, что он девственник. Хотя?... Может, Настюха соврала, и у него с ней ничего не было?... А браслет от «Тиффани»? Такое просто так не дарят. Наверное, не соврала. Значит, было. Сейчас же, что не так?!  Эта мука с нерешительным кавалером продолжалась до конца декабря. Светлана даже стала комплексовать по поводу своей внешности и сексуальности. Ну не могла же она, черт подери, сама броситься ему на шею и впиться поцелуем в губы! Она, ведь, девушка скромная. Это должно исходить от него. А от него исходили только томные взгляды влюбленного идиота, ее ладонь, зажатая в его ладони во время прогулок и робкие, невинные поцелуи в щечку.
Наконец, на Католическое Рождество, после театра, Окопов в кафе за чашкой латте очень осторожно спросил, не хочет ли она встретить миллениум, 2000 год, вдвоем с ним на берегу моря в уютном домике, который он уже снял по такому случаю. Подобное предложение встречи в интимной обстановке им было сделано впервые. Светлана сразу решила, это свидание, хочет он того или нет, обязательно приведет к постели. Поэтому тут же с радостью и готовностью согласилась, не став жеманиться и изображать мук сомнений, чтобы не сбить настроя Окопова овладеть ею в новогоднюю ночь.
Накануне Нового Года Светлана навестила бабушку, чтобы заранее поздравить ее и деда с наступающим, вручить скромные подарки и самой быть одаренной в ответ, так как первого января навестить их не сможет. Мамаши в тот день с ними не было. Та занималась охмурением очередного кандидата в мужья. Вечером, как обычно, дед после ужина дремал в кресле у телевизора, а они с бабушкой провожали уходящий год на кухне. На сей раз Светлана от вина отказалась, пила компот. Бабуля же ни в чем себе отказывать не стала, пила свое ежевичное.
- Ты в прошлый раз обещала мне его физию показать, - бабушка отпила вина после тоста.
Светлана достала из сумки фотографию, положила на стол. На снимке красовался Окопов в полный рост в дутой синей куртке на фоне уснувшего до весны фонтана, с принужденной улыбкой щурящийся от лучей декабрьского солнца. Бабушка надела очки, но все равно рассматривала фотографию с расстояния полностью вытянутых рук.
- Какой-то непредставительный совсем… Ничего особенного, - прокомментировала она через некоторое время. – Он, точно, миллионер...? Хм, по виду не скажешь. Обычный мужик… Ладно, хоть не хромой, не рябой, не лысый, и то, слава Богу. Кстати, как у тебя с ним?
- Так, - ответила Светлана и слегка поморщилась.
- Че, так?! Сорвался? Слинять хочет? – встрепенулась бабушка.
- Нет. Не сорвался. Только он нерешительный совсем.
- Он шо, тебя еще не оприходовал?!
- Бабушка, ты о чем?! – воскликнула Светлана, изображая негодование.
- Сама знаешь, о чем! И целку невинную мне тут не строй!
- Что мне строить, я и есть такая!
- Ага, между ног, может быть. А во всем остальном...?  Че так смотришь? Думаешь, бабушка у тебя совсем дурная и не видела, какая довольная до ушей от кавалеров своих приезжала, как глазюки блестели ****ские...? – бабушка тяжко вздохнула и отпила из стакана. - Вся в мать. Такой же характер… Только умишком Бог не обидел.
- Фу…! Ба…! Это еще ничего не значит!… - Светлана пыталась возмутиться, но бабушка перебила.
- Все это значит! И хватит о пустом. Я что, прокурор тебе, чтобы передо мной оправдываться. Было и было. А не было… Тогда дура…! Лучше скажи, ты ему намекала, что не будешь против?
- Сколько раз. И так, и эдак. А он, как мямля. В губы еще ни разу не поцеловал. Только в щечку.
- Может, он того…, импотент?
- Какой импотент?!
- Обыкновенный. Тихий такой, скромный импотент. Ты что, импотентов не видела?
- Представь себе, не видела!
- У-у-у, какие твои годы! Еще увидишь. И не одного.
- Не хочу видеть!
- Кто хочет? Никто не хочет. А придется. Это такое дело. У мужиков сейчас, знаешь, нервы, стрессы, экология плохая…
- Никакой он не импотент! – со злостью парировала Светлана. - У него же с Настей было, которой он браслет подарил.
- Так, когда это!... Весной, вроде? Тогда еще не был импотентом. Сейчас уже зима. Как тебя повстречал, так сразу и стал…
От такой шутки Светлана вспыхнула и вскочила с места.
- Ой, ой, ой! Глазки сверкают, губки сжаты, ножкой сучит. Прям страшно. Шас испугаюсь!… Сядь и успокойся!... Шучу я. За тебя, дуреха, переживаю. Чтобы получилось все.
Гнев быстро прошел. Светлана села на место. Бабушка подлила себе в стакан, подняла тост за мужскую силу. В смысле, ту самую. За это дело бабуля не пригубила, а хряпнула до дна. Закусила шоколадкой. Хоть Светлана и не пила вина, все равно разоткровенничалась:
- Ба, он на Новый Год домик у моря снял, - негромко, доверительным тоном, сказала она и еще тише, говоря в нос, добавила. - Пригласил там встретить вдвоем.
- Иди ты! Только вдвоем будете!?... Ай молодца! А ты переживала!… Значить, поэтому тебя первого числа не будет?
Светлана кивнула, соглашаясь.
- Ну и ладно, обойдемся без тебя как-нибудь. Нашим скажу, из-за учебы не приехала, экзамен назначили. Нечего им раньше времени о твоем миллионере брехать. Тем более ты сама, вроде как, не должна знать, кто он на самом деле. Ведь он тебе еще не открылся? А?... Все также простым работягой прикидывается?
Опять кивнула.
- Во-о-от, и хорошо. Значить, все еще серьезные чувства к тебе питает. Сейчас бы, самый раз, сильнее его к себе привязать, - бабушка перегнулась через стол поближе и зашептала: - Когда на Новый Год останетесь вдвоем, и он опять будет скромничать, бери инициативу в свои руки. Надеюсь, как, объяснять не надо?
- Не надо.
- Да-а-а, вижу, что не надо, - бабушка выпрямилась и облокотилась о стенку. - Только не переусердствуй. Запомни, ты девушка, типа того, скромная, не целованная, совсем не опытная в таких делах. После того как все случится, слезу украдкой пусти по девственности твоей загубленной, но чтоб он увидел. Только не вздумай сразу упрекать и требовать, чтобы женился. Спугнешь только. А так, слезы заметит, виноватым себя почувствует. Порядочному человеку эту вину только женитьбой можно исправить. Правда…, по нынешним временам, где взять порядочных? Но, все равно, лишним аргументом в твою пользу будет. Поняла?
- Поняла.
- Эх, вот бы залетела сразу!... – бабушка закатила глаза в мечтательности, спохватилась и продолжила совершенно серьезно: - Значить так, если захочет с резинкой, отговори. Скажи, у тебя впервые и не хотела бы с ней. В общем, придумай что-нибудь. Обрюхатишься, ребеночком привяжешь навсегда. Не отвертится. Даже ежели не женится или потом разведетесь, то все равно обеспечивать будет. Я прикидывала, у тебя, вроде, самое подходящее время.
- Ба, ты что, мой календарик смотришь?
- Светка, на кой мне твой календрик? Мне про твои месячные известно еще с того дня, как они у тебя впервые были. Не надо мне твоих календариков. По твоей физии вижу, что у тебя и когда.
- Да-а-а? А как это?
- А так. Поживи с мое, двух дочек воспитай, да еще внучку, тогда и узнаешь, как это.
- Понятно, -  пробурчала Светлана, нахмурилась и склонила голову. – Только…
- Что, только?
- Я противозачаточные принимаю, - очень тихо проговорила она и вжала голову в плечи.
- Чего принимаешь?!... – бабушка вытаращила глаза, соображая. – Зачем это?! Ты ведь сказала, у тебя с твоим ничего не было! Или еще кто-то есть?
- Нету никого! Думала, с  Окоповым в любой момент случиться может!
- Да и ладно, случилось бы! В самый... – бабушка осеклась на полуслове. До нее, наконец, дошел смысл сказанного. - Ты…, ты…, ты сдурела совсем!? Чего удумала!? – прокричала она, задыхаясь.  - Хочешь его в мужья или нет?! Или ждешь, чтобы от него другая шлюха залетела?! Тогда все, суши весла!... Тебе забеременеть от него надо!
- Знаю я! – выкрикнула Свелана. - Нельзя мне сейчас беременеть!
- Нельзя?!... Почему?
- На антибиотиках я.
- Етить твою! – бабушка всплеснула свободной рукой. – Ты шо, триппер подцепила где-то?
- Бабушка, какой триппер!? Почки воспалились и придатки еще. Врач предупредил, нельзя сейчас залетать. Потому что на фоне лечения есть вероятность, ребенок с отклонениями будет, даун или олигофрен.
Бабушка как будто оцепенела. Рот открыт, словно сказать что хочет, глаза расширены, рука со стаканом застыла в воздухе.
- Теперь понятно, почему вина не пьешь. А я то надеялась… – мрачно, медленно проговорила она, когда через минуту вышла из ступора, потом внезапно грохнула стаканом об стол, расплескав вино, и рявкнула гневно, - Доигралась, дура! Сколько раз говорила, прикрывай жопу! Так нет же, коротенькие юбочки, маечки, колготки тонюсенькие в холодрыгу! Вот и получила, идиотка! Ладно бы, когда еще! Так в самое нужное время!... Силы небесные, и за что мне такое наказание!?...
Бабушка разразилась длиннющим монологом оскорбительных нравоучений о том, что всегда предупреждала, всегда говорила, а ее не слушали потому, что считают себя самыми умными. Скукожившись на стуле, Светлана внимала покорно, уставившись в пол. Даже на слезу прошибло. Собственно, и возразить нечем. Действительно, говорила, действительно, предупреждала и неоднократно. Но толку сейчас от этого? Бабушка еще долго бранилась и причитала, пока, улучив момент, Светлана не выскользнула из кухни в туалет, а оттуда к себе в комнату. Но и из постели еще слышала ворчание и всхлипы бабушки, пока не уснула.
За завтраком бабушка даже не намекнула о вчерашнем разговоре. Кушали молча, уставившись в свои тарелки. Светлана лишь заметила у бабушки покрасневшие глаза и осунувшееся, изнуренное лицо. Видать, не спала всю ночь. Перед ее отъездом в Калининград бабушка зазвала в комнату, усадила на диван и достала из тумбочки целлофановый пакет.
- Это тебе простынка, - сказала она тихо, вытаскивая из пакета аккуратно сложенную ткань, - укрываться ей будете. Только смотри, чтобы он первый под эту простынку лег. Понятно?
Светлана слыхала, что в поселке бабушку иногда называли ведьмой, которая могла: кого приворожить, кого отвадить, наслать порчу. Правда это или нет? Наверное, правда. Ведь у нее в сарайчике постоянно сушились пучки трав, типа, лекарственные. Да и имя соответствующее, Ада. Однако, если бабушка и занималась ворожбой, то давно. На ее памяти такого не было. Только слухи о былом остались. Нынче, похоже, бабуля решила вспомнить свои навыки.
Светлана в нерешительности смотрела на протягиваемую бабушкой ткань и даже непроизвольно спрятала руки за спиной.
- Тебе понятно? – повторила бабушка более строгим тоном.
- Что, понятно?
- Если он первым ляжет под эту простынку, потом только с тобой в постели ему будет уютно. Другую постель попробует, обратно в твою потянет. Понятно?
- Понятно, - ответила Светлана и бережно взяла простынь из рук бабушки. Та достала из пакета меленький холщевый мешочек, перевязанный бечевкой.
- Здесь пучок трав особых. Сунешь ему под подушку.
- Если заметит?
- Под наволочку сунь или подпорешь чуть подушку и внутрь запихнешь, - сердито проворчала бабушка. – Мне что, и этому тебя учить? Придумаешь что-нибудь, чтоб не заметил. От этих трав мысли у него будут только о тебе. Про других баб думать забудет.
Еще более осторожно Светлана приняла мешочек.
- И еще вот это, - бабушка извлекла маленький пузырек из-под лекарств, закупоренный резиновой пробкой, - капнешь ему в шампанское или не знаю, что там пить будете.
- Что это? – прошептала Светлана уже совсем испуганно.
- Не боись, не отрава.
- Из чего оно?
- Тебе пока этого знать не надо. Моей бабушки рецепт. Потом как-нибудь научу. Проверено, работает. Он к тебе прилипнет, не оторвешь. Да и скромничать с тобой не станет. Набросится сразу. Одной капли в бокал будет достаточно. Запомнила?
Светлана кивнула и все приворотные дары осторожно сложила в сумку. Бабушка вернула фотографию Окопова. На глянцевой поверхности снимка отчетливо виднелись несколько желтоватых капель застывшего воска от свечи.
Как воспоминание о новогодней ночи 2000 года, помимо фотографий, в альбоме вклеены по кругу пять высушенных лепестков некогда алых роз, прикрытых прозрачным пластиком, чтобы не рассыпались. Это те самые лепестки из букета, что подарил ей тогда Окопов. Нет, Светлана не была до такой степени сентиментальной. Вклеила их в альбом более не для себя, а чтобы муж, когда просматривал, всегда вспоминал об их первой ночи.
Помимо цветов Окопов подарил Светлане на Новый Год мобильник последней модели. Правда, этот подарок она выбрала себе сама, решив, что для скромного служащего такой будет не слишком обременительным. Накануне, прогуливаясь с Окоповым по городу, как бы ненароком остановила взгляд на витрине магазина с телефонами, как бы украдкой вздохнула и как бы незаметно сглотнула слюну. Большего и не потребовалось. На сей раз Окопов проявил догадливость к ее желаниям и подарил как раз то, что хотела. Естественно, он получил небольшой выговор за такой нескромный подарок, но и обворожительную улыбку благодарности тоже.
Домик, куда 31 декабря, под вечер, привез ее Окопов на стареньком Фолькс Вагене, действительно оказался уютным. Располагался на первой линии от моря. До берега чуть более пятидесяти метров. Аккуратный дворик с голубыми елями, туями и вечнозелеными рододендронами. Современная планировка с большой комнатой во весь первый этаж, которая служила и кухней, и столовой, и каминным залом, а если надо, то и спальней. Наверху, в мансарде, две комнатки с односпальными кроватями в каждой, аккуратно застеленными свежим бельем. «Эти комнаты приготовлены, наверное, на случай, если я ему не дам, - подумала тогда Светлана. – И не надейся, дорогой! Спать будем вместе!» Оглядев новогоднее пристанище с дотошностью перфекциониста, она определила заранее, где произойдет таинство. Именно внизу, на раскладном диване рядом с окном, напротив камина. То, что Окопов готов к решительным действиям, Светлана почувствовала еще когда садилась в машину. Подрагивающие пальцы, принужденные речи, непроизвольные спазмы глотательного рефлекса, постоянное облизывание пересохших губ и взгляд… Просящий взгляд, который говорил: «Ну!… Ну!... Ну, пожалуйста! Не отвергай меня!» Она тогда усмехнулась в душе и подумала: «Слава Богу, мы оба приехали сюда ради одного и того же. И встреча Нового Года здесь далеко не главное». Даже возникли сомнения, использовать ли приворотные бабушкины средства? Ведь и так сегодня все должно само собой получиться. В душе какой-то маленький червячок извивался, точил изнутри, требуя не делать этого. Может, то был не червячок, а ангел-хранитель? Светлана не прислушалась к внутреннему голосу, сделала, как велела бабушка. Так проще и результат более гарантирован. Но ведь нельзя пренебрегать подсказками своего ангела. Он хотел отвести беду, и теперь она настанет. Правда, какая и когда, ведомо только ему одному.
Пока Окопов колол на улице дрова для камина, Светлана достала простынку, сложила вдоль и спрятала в складке дивана. Туда же сунула и полотенце. Специально приготовленным лезвием бритвы чуть вспорола шов подушки и пропихнула во внутрь мешочек с травами. Взяла пузырек с зельем, замерла в сомнениях, и со словами: «Что ж я делаю?!» - капнула из него в один из бокалов на столике, уже накрытым для встречи Нового Года.
Новогодняя ночь настала. Свечи, пылающий камин, шампанское. Послушали поздравления новоиспеченного президента, бой курантов. Через час встретили еще раз, уже по местному времени. Прогулялись к морю. Погода совсем не новогодняя. Снегом и не пахло. Ничуть не холодно. Слабый ветерок. Луна сквозь дымку искрилась в легкой ряби моря, далекие хлопки и зарево фейерверков. Красиво. Внезапно, Окопов встал вплотную и заслонил собой все это великолепие. Светлана прикрыла глаза, подалась к нему и чуть вытянула губки. Еще мгновение, и он впился в них поцелуем. Наконец-то! Прорвало! Прильнув в ответ, подумала: «Никакой он не импотент. Правда, целуется не очень. Ну да ладно, мы это исправим».
Обратно к дому бежали. Он, чуть ли не рыча, срывал с нее одежду. Изящными движениями гибкого тела Светлана помогала ему в этом. Когда снимать было уже нечего, она присела на диван и незаметно извлекла из складок заговоренную простынку. Притянула его лечь, укрыла простынкой и только после этого пристроилась рядом.
Секс получился сумбурным, скорым и каким-то неловким. Светлана сама толком не поняла, что это было. Особых болей, которые, как слышала, испытывают девушки во время первого раза, почти не чувствовала. Лишь на полотенце остались доказательства, что это у нее впервые. В принципе, большего от этого раза и не требовалось. Потом они лежали в обнимку, и он с нежностью гладил ее по спине, а она думала, как бы украдкой пустить слезу, но так, чтобы заметил. Утомленный предшествующими переживаниями и этим порывом страсти, Окопов понемногу задремал. Светлана высвободилась из-под его руки, села, немного сдвинулась в сторону, чтобы быть полностью освещенной косым лучом луны из окна. Даже не пришлось притворяться. Стало так себя жалко, что действительно заплакала по безвозвратно ушедшему только что.  Окопов зашевелился, приподнялся, обнял сзади и крепко прижал к себе. Она почувствовала, что-то горячее капает на ее плечо. Это были его слезы. «Ах, Божечки ты мой! Как расчувствовался! – думала она с упоением. – У тебя что, девственниц никогда не было? Бедненький!» Теперь ей стало жалко Окопова. Развернувшись, Светлана принялась гладить его по голове, осыпая мокрое от слез лицо частыми поцелуями, чуть ли не вслух выражая свои мысли: «Теперь ты мой! Только мой! И никуда не денешься!»
После того, что случилось между ними в новогоднюю ночь, Светлана надеялась, Окопов откроет, наконец, свое инкогнито и введет ее на правах хозяйки в свою шикарную четырехкомнатную квартиру на Каштановой аллее. Она уже считала эту квартиру своей. Но комедь со скромным клерком продолжалась. На следующее свидание в постели, четвертого января, Окопов привел ее в небольшую, скромно обставленную, но чистенькую двухкомнатную квартирку в хрущевке, недалеко от общежития. Хоть с первого взгляда было понятно, что он имеет к этой квартире такое же отношение, что и постоялец отеля к своему номеру, Светлане пришлось изображать умиление этой халупой. Сюрпризик оказался не из приятных. Светлана помнила, куда Окопов водил на любовные свидания Настю, для которой все закончилось браслетом от Тиффани. Но делать было нечего. Пришлось и дальше подыгрывать ему в этой поднадоевшей пьесе. На ум приходила тревожная мысль, что он так поступает от нежелания идти в отношениях на большее. Но потом заметила, затянувшееся вранье его тяготит. Он готов сознаться, кто есть на самом деле, но боится или стесняется это сделать. «Что ж, подождем, пока плод сам созреет», - подумала Светлана, все еще пребывая в нервном беспокойстве. Дабы ускорить процесс созревания, она создала Окопову некоторые неудобства в их интимных встречах. Если он ломает комедию, то почему бы и ей не делать то же самое? Нет, в близости ему не отказывала, но всегда уходила из той съемной квартирки в половине десятого, ссылаясь на опасение нежелательных слухов о ней в общежитии. Уходила как раз в тот момент, когда Окопов был готов к следующему подвигу в постели. Исключения – выходные. Тогда оставалась у него с субботы до воскресенья под предлогом, что в общаге о ней ничего плохого не подумают, считая, что уехала домой на уикенд. Значительную часть таких дней Светлана проводила у плиты, балуя Окопова различными вкусностями. Готовить бабушка, слава Богу, научила.
Так продолжалось весь январь. Выбранная тактика оказалась верной. Стало заметно, Окопов все более и более мучается этим обманом о себе и его уже не устраивает жена выходного дня. Он хочет большего. Момент настал. Плод созрел и надо лишь слегка тряхнуть дерево, чтобы этот плод сам упал тебе в руки. Предстоящий юбилей оказался весьма кстати. Светлана решила, что это должно свершиться девятнадцатого февраля, в день ее двадцатилетия, в качестве небольшого и заслуженного подарочка. В один из их совместных уикендов она, как бы случайно, оставили свой паспорт на столе, а сама ушла на кухню готовить. А когда покидала его, еще «позабыла» на диване журнал, раскрытый на странице со свадебными платьями. Вот и все. Нужная информация дошла до адресата. Повторять не пришлось. Окопов готовил ей подарок. Это было видно на их следующем свидании по его хитрющей и полной загадочности физиономии, когда он, как бы балуясь, обмотал ниткой ее палец и, отвернувшись, украдкой замерил длину окружности. Осталось определиться с местом действия. Светлане хотелось, чтобы предложение и признания Окопов сделал в каком-нибудь романтичном месте, а не в зимнем слякотном Калининграде. Поэтому периодически стала подскуливать, жалуясь, что чертовски надоела февральская унылость, и было бы здорово, если бы на недельку пришло лето. И этот посыл до него дошел. Через несколько дней Окопов потащил ее в отдел милиции оформлять загранпаспорт под предлогом их возможного путешествия в Польшу когда-нибудь. Вот тогда Светлана успокоилась окончательно. Для нее теперь неясным осталось только то, в какой уголок планеты Окопов ее повезет, и какого размера бриллиант будет сверкать у нее на пальчике. Ну да Бог с ним! Пусть будет сюрпризом.
Сюрприз Окопову удался. Место, куда они прилетели девятнадцатого февраля, в день ее юбилея, оказалось, воистину, райским. Коста Рика. Неизвестная прекрасная страна, где вечное лето. После трехчасовой поездки из аэропорта на открытом автомобиле среди гор, долин, озер, речек и водопадов, восхищаться очаровательным домом на самом берегу Тихого океана сил уже не осталось. Единственное, что тогда Светлана подумала: «Жизнь начинается! Настоящая жизнь! И теперь так будет всегда!»
Когда вечером Окопов вывел ее на пляж к кромке ласковых волн и, упав в  песок на колено, протянул открытую бархатную коробочку, в которой кровавыми лучиками заката искрился крупный бриллиант, вправленный в кольцо белого золота, Светлана уже не испытала никаких эмоций, лишь подумала: «Как это пошленько! Но мило. Музыки еще не хватало». Не успела подумать, как из кустов послышался звук гитар и тонкое, словно у кастратов, пение марьачос. «Это полный писец! – мелькнул мысль. – Но, Боже, как приятно!».
Хоть предложение Окоповым руки и сердца не было неожиданностью, Светлана вполне правдоподобно изобразила крайнее изумление. Впрочем, играть подобное ей было не впервой. Дебютировала в этой роли почти год назад, когда сватался владелец пиццерии, Никита. На сей раз Светлана не стала жеманиться, что мол: ах, как внезапно, совсем не готова к такому повороту, надо бы обмозговать и, как маменька посмотрит. Она лишь выдвинула маленькое условие, объяснить, откуда у скромного клерка все это великолепие с поездкой сюда и такой нескромный бриллиант. Окопов обещал. После этого, естественно, согласилась тут же, пока жених не передумал.
Уже в ночи, глазея на незнакомые созвездия, отражающиеся в океане, потягивая из кокосового ореха через трубочку коктейль, Светлана выслушала признания сильно волнующегося и запинающегося Окопова. Все, в чем он признался, не были для нее новостью. Но все равно, Светлана до глубины души чувствовала себя оскорбленной его враньем и лицемерием. Когда он бросился к ногам, склонил голову к ее бедрами, вымаливая прощения, как же хотелось отодрать его за волосы или больно крутануть ухо! Еле сдержалась. Скрипя сердце, простила ложь. Напустив грусти, она потрепала его шевелюру и взяла слово никогда не обманывать. Когда извинения ею были приняты, в довершение сделала ему нестрогий выговор за столь нескромный подарок, искоса любуясь бриллиантом на пальчике, сверкающим даже при свете звезд.
Неделя в теплом раю пролетела незаметно. На то он и Рай, чтоб минуты не считать. Однако, уезжать было не жаль ничуть. Светлане очень хотелось поскорее оказаться в слякотном Калининграде, где Окопов, наконец, введет ее в свой истинный дом, в шикарную четырехкомнатную квартиру, где она станет полноправной хозяйкой.
Фотографии их недельной поездки в Коста-Рику занимали три разворота альбома. Светлана подолгу задерживалась на каждой странице, листала назад и по новой просматривала. Какая же была тогда счастливая! Ни забот, ни хлопот. Самой большой проблемой стояла проблема выбора: какие блюда заказать повару назавтра. Думала, теперь так будет всегда. Как же ошибалась! На этих фотографиях, всегда смеющаяся, она еще не знала, что это путешествие и было их медовым месяцем, неделей абсолютного счастья, подобного которому больше не испытывала никогда.
Светлана еще, уже третий раз, пересмотрела фотографии путешествия в Коста Рику. Вздохнула. Перевернула страницу. Следующий этап жизни. Невеста. Надежды, предвкушение, подготовительные хлопоты и… первые тревожные звоночки. Открывают этап четыре фотографии с общей датой 7 марта 2000 года. Снимки сделаны в доме бабушки во время застолья, посвященному предстоящему Международному женскому дню, а заодно и прошедшему пару недель назад ее двадцатилетию.
По приезде из теплого рая Окопов ввел Светлану в свое истинное жилище, шикарную четырехкомнатную квартиру с евроремонтом, упакованную дорогой мебелью, сантехникой и прочей эксклюзивной бытовой аппаратурой, где только кухня, как три ее комнатки в общаге. Переступив порог этой квартиры, она поселилась там навсегда. Ведь в том, чтобы оставаться на ночь в доме жениха, а не просто ухажера, не было уже ничего предосудительного, и ее репутация в общаге не пострадает. Так объяснила Окопову. Он только обрадовался.
Несколько дней Светлана осваивала просторы своего нового жилища, наводя порядок. Нет, бардака там не было. Как ни как, в квартире регулярно убиралась домработница Лена. Но порядок порядку рознь. Тот, что был до этого, никак ее не устраивал, и навела свой. Через три дня упоенной работы Окопов уже спрашивал, где, что находится потому, что привычное местоположение вещей поменялось кардинально. Только после этого Светлана позвонила бабушке и сообщила, что уже невеста.
Все семейство собралось за столом в доме бабушки на кануне Международного женского дня. Бабушка настояла не афишировать предстоящее замужество до официального представления жениха. Однако, информация в круг семьи, похоже, просочилась. Да и кольцо с бриллиантом на пальчике не спрячешь. Тем более Светлана и не пыталась этого сделать. Женская половина семейства: мамаша, тринадцатилетняя кузина Оксанка, дядькина жена Люда и сама бабушка неотрывно смотрели на сверкающий бриллиант, сглатывая слюну, следуя взглядом за каждым движением руки. Их всех подмывало на расспросы, но, повинуясь запретам бабушки, никто так и не задал. Лишь прозрачные намеки и многозначительные улыбки. Еще Светлана заметила, как изменилось к ней отношение бабушки. Властная безапелляционность в тоне сменилась более мягкими, даже несколько подобострастными нотками.
Вечером, после ухода родственников, как обычно, Светлана осталась помогать бабушке мыть посуду и убираться. Когда со всем справились, бабушка по обыкновению позволила себе расслабиться на кухне. За чарочкой ежевичного вина Светлана в красках поделилась о своей поездке в Коста-Рику, о предложении Окоповым руки и сердца и о своей новой квартире. Бабушка слушала молча, кивая одобрительно головой.
- Ишь ты, как в кине, - сказала она, косясь на бриллиант. – Аж завидки берут… Эх, где мои осьмнадцать лет!?
Бабушка подлила в стаканы и подняла тост.
- Ну, Светка! Молодца! За тебя! За то, что все получилось! А ведь, кто бы подумал? Умница!
Не часто можно услышать похвалу из уст бабушки. Поэтому Светлана немного зарделась, смущенно притушила глазки и выпила за себя, любимую. Бабушка еще подлила.
- Когда свадьба?
- Еще не определились. Он хочет венчаться. На следующей неделе начинается Великий Пост. В него не венчают.
- Сдались вам эти венчания?! Скорее надо! А то я изведусь вся от нервов.
- Пасха тридцатого апреля. Поэтому распишемся в начале мая. На следующей неделе заявление идем подавать.
- В мае...? Это что, всю жизнь маяться будете?!
- Маяться…!? Почему…? - Светлана сначала не поняла, потом до нее дошел смысл народной приметы. - Точно! Я как-то… Так что, может, на июнь перенести?
- Я тебе перенесу! Предрассудки это все! Как можно скорее надо!
- Если уговорить его венчаться после? Сначала ЗАГС?
- Даже не заикайся! Так он может подумать, тебе главное штамп заполучить. Желает венчаться? Пусть. Это вопрос веры. И не пытайся переубедить. Боком выйдет.
Бабушка задумалась, побарабанила пальцами по столу, потом словно очнулась и проворчала негромко: «Что ж, подождем до мая. Дольше ждали».
Умолкли. Бабушка наклонила свой стакан, и стала сосредоточенно вращать его по конусу, оглашая кухню монотонным, равномерным дробным стуком граней. Через некоторое время вращение прекратилось и донышко стакана с глухим ударом упокоилось на поверхности стола.
- Когда жениха представишь? - спросила она, вглядываясь в причудливые преломления в гранях стакана.
- Ой, об этом еще не думала.
- Не думала она… А надо бы! Не сирота, чай.
- Через пару недель, в конце марта… Нормально будет?
- Нормально. Только заранее предупреди… С гостями определилась, кого приглашать будете?
- Ба, со свадьбой еще ничего не известно, когда она. А ты о гостях. Не время еще.
- Не время, говоришь…? Сейчас у тебя подготовка начнется. Знаешь, как завертится? Платья, примерки, банкет организовать. Моргнуть не успеешь. А приглашения то надо заранее выслать. Моим в Уфу. Там человек двадцать пять наберется. У Арсения в Нижнем еще с тридцать. Здесь, в области, с пару десятков. Еще подруг твоих пригласить.
- Подруг? – переспросила Светлана.
- Да подруг. Хвостом в свадебном платье перед кем вилять будешь? Букет невесты, кому бросать? Мне, что ли? Или мамаше твоей? Ну…, вообще-то…, ей бы не помешал. Женишок, наверняка, из своего круга людей пригласит. Вот пусть твои девки их и развлекают.
- Хорошо, я подумаю.
- Подумает она… На, держи - бабушка достала из ящика стола несколько исписанных листков. – Я уже подумала и составила список наших родственников. Адреса тоже указала. Тебе осталось на счет своих девок решить. Как определитесь с датой свадьбы, сразу шли пригласительные. Пока получат, пока соберутся…
Светлана взяла листки, мельком пробежала по длинному списку. Большинство имен незнакомы вовсе. Сложила, сунула в сумочку. Бабушка подняла стакан.
- Ну, внуча, еще раз, чтобы все у нас прошло гладко!
Выпили. Бабушка поперхнулась.
- Не… Не в то… горло… пошла…, зараза...
Светлана живенько вскочила и стала стучать ее по спине.
- И… еще… - продолжила бабушка, откашливаясь, - прежде… чем ему свой… список оглашать…, пусть список своих гостей… покажет. Ежели у него будет… меньше, чем у нас…, наш надо сократить, чтобы приблизительно… поровну получилось.
Бабушка, наконец, откашлялась, вздохнула и глотнула еще вина.
- Ты выходишь за богатого, - продолжила она отдышавшись. – Свадьбу то, на его деньги устраивать будете или от нас что потребуется?
Прекрасно зная скудные финансовые возможности деда с бабкой, Светлана слегка фыркнула в ответ.
- Фу-у-у! – бабушка и не скрывала выдох облегчения. - Подарочки от наших родственников для него тьфу, только место в кладовке занимать или сразу на помойку. Если с нашей стороны гостей будет больше, решит, что вместе с невестой берет еще и кучу ее родственничков себе шею. Понятно?
Светлана Кивнула.
- А так, сколько родственников с его стороны, столько же должно быть и с нашей. Согласна?
Опять кивнула, подтверждая.
- Я список составила по значимости. Если надо будет уравнивать, вычеркивать начинай снизу. И с подругами то же самое. Рассчитывай, сколько у него друзей будет, столько же и у тебя девок должно быть.
Светлана слушала бабушку, и только сейчас до нее стало доходить, что свадебные хлопоты не такие уж и приятные. Она еще со школы мечтала о шикарной, умопомрачительной свадьбе с огромным количеством гостей, какой еще никогда и не видывали. Всегда мечты начинались, что она утром облачается в воздушное белоснежное платье невесты. Но никогда не грезила о том, что было до этого, о подготовке к свадьбе. Платье, костюм, кортеж, ЗАГС, церковь, банкет, музыканты, артисты, гости, родственники, будь они неладны, их размещение, наряды на второй день, сотни других мелочей! Оказывается, все это надо организовать. И не кому-нибудь, а ей. 
- Чего нос повесила? - спросила бабушка через некоторое время. – Озадачила? А ты, как думала? Все само собой устроится? Нет, милая. Хлопот – невпроворот. Когда мы с Арсенькой женились, просто было. Все нищие. Зазвали на свадьбу за день. Стол во дворе. Картошечка с капустой, селедочка под водочку. Гармошка до утра. А ведь, веселились как! Отплясывали, каблуки менять пришлось! Не то, что сейчас. Когда ужо мамашу твою замуж выдавала, за полгода готовиться стали. И то перед самой свадьбой все впопыхах. Как угорелые носились. Ну да ладно об этом. Скажи лучше, здоровье у тебя, как?
- Тьфу, тьфу, тьфу, - Светлана сплюнула через плечо. – Все нормально.
- Ты, по-прежнему, на антибиотиках?
- Нет уже. В конце января последний курс прокололи.
- А противозачаточные?
- С февраля не принимаю.
- Че не раньше бросила?
- После антибиотиков месяц должен пройти.
- Принимала, что?
Светлана назвала препарат.
- Эту дрянь?
- Почему дрянь?
- Да потому, что знаю про нее! Эти пилюли-незалетайки только школьницы принимают, которые о детях еще не думают.
- На другие у меня денег не было.
- У тебя что, бабушки нет?! Сказала б раньше, уж наскребли на что-нибудь стоящее. После этих пилюль, может статься, только через несколько месяцев забеременеть получится, а то и через полгода... Вот наказание то…! Кстати, как он? Резинкой пользуется?
- Не, никогда.
- Это хорошо. Значит, тоже детей хочет. Ты давай, побереги себя. Родить скорее надо. Родишь ребятеночка, тогда все, никуда от тебя не денется.
- Ба, ты ж сказала, от твоих средств приво…, - Светлана осеклась и покосилась на бабушку.
- Чего запнулась? Хотела сказать, приворотных? Так и скажи. Что тут такого? Не отрава же?
- Да. Ты сказала, он никуда не денется после этих...
- Глупая ты еще. Ребятеночек посильнее любого приворота будет. Вот жил у нас в поселке Ромка Пичугин... Тетку Олесю Пичугину знаешь? Так это его жена. Она ведь тоже Ромку приворожила.
- Откуда знаешь, что приворожила?
- Знаю, уж, - ответила бабушка таким тоном, что не осталось никаких сомнений, знает. – Так вот, Олеська Ромку приворожила. Свадьбу сыграли. Лет пять жили, а с ребятеночком никак не получалось. Тут Олеська приболела. Ее в больницу, в район, на две недели положили. Пока она там была, ее Ромка с Шуркой хромой шашни завел. Это тетка Санька, у которой одна нога короче другой. Ей тогда девятнадцать было. Ну поблудили они втихаря. А когда Олеську из больницы выписали, Ромка домой вернулся как ни в чем не бывало. Через некоторое время видим, Шурка брюхатая. Она к Ромке, говорит, от тебя. А он, знать не знаю. Мол, че ты несешь? У него с Олеськой большой скандал вышел по этому поводу. Но ничего, помирились. Шурка больше не донимала его. Родила сама. А через полгодика Ромка повадился к ее дому. Ходит рядом, на коляску смотрит. Потом втихаря к Шурке захаживал, деньги на ребенка давал. Через год уже в открытую к ней заходил. Олеська, конечно, убивалась, но поделать ничего не могла. Он говорит, ее любит, но и к сыну тянет. Так и разрывался между двумя бабами до самой смерти.
- От чего умер?
- Да в заливе сгинул во время шторма. Их баркас перевернуло, когда с промысла возвращались. Двое тогда выкарабкались на перевернувшуюся лодку, а Ромка с Игорьком Усич потонули. Тело Игорька через три дня выловили. Ромку так и не нашли. Вишь, как...! Так вот, после смерти Ромки выяснилось, Шурка опять беременна. Думаю, если б Ромка не потонул, он к Шурке жить ушел, когда она второго родила. А уже от нее бегал бы к Олеське. Потому что приворожила, тянуло к ней.
- Если бы Олеська тоже родила?
- Ну дык, само собой, с ней остался! Мало ли от кого Шурка нагуляла?! Мужик неосознанно желает продолжение роду. Ребеночка опекает. А через него и бабу, которая ему родила. Ежели жена родила, на кой знать, какая другая и от кого понесла? Мало ли где он семя свое разбрызгал?! Вон, дед твой, Арсений. Наверняка, скольких баб на стороне обрюхатил! Так даже не интересовался, его ли. Потому что дома уже троих настрогал. А на счет Шурки… Ромкины эти дети. Ромкины. Шурка хроменькая. Никто не зарился. Детки выросли, копии Ромки. Когда его не стало, помирились эти бабы. Олеська Шуркиным детям за вторую мамку стала. Во как. Ребятеночки посильнее приворотов будут. Понятно? Давай выпьем за это! За детишек ваших.
- Когда ему ребятеночка родишь, - продолжила уже слегка окосевшая бабушка, - даже ежели он с тебя любовника сымет, все равно никуда не денется.
- Бабушка! – Светлана аж вспыхнула от негодования. – Я не собираюсь ему изменять!
- Дуреха! Никто не собирался изменять. Любая думала, он теперь единственный до гроба. А жизнь, знаешь, какая? Вертит и так, и эдак. Потом, вдруг, крутанет и… твой благоверный уже корябает потолок рогами. Вон, у своей мамаши непутевой спроси!
От своей шутки бабушка залилась хмельным глухим смехом с подвизгиваниями. Однако, Светлану это не развеселило. Даже наоборот.
Платье невесты, ослепительно-белое, воздушное, искрящееся кристаллами Swarovski, с длиннющим шлейфом, поддерживаемым десятком девочек; ажурная арка на фоне моря, увитая гирляндами цветов, под которой жених с невестой дают клятвы верности; шеренга подружек невесты в одинаковых персиковых платьях; пестрая толпа гостей, не менее двух сотен, из которых добрая половина состоятельные бизнесмены, коллеги Окопова; стая белых голубей, выпущенная одновременно во время первого поцелуя новобрачных; кортеж из нескольких десятков шикарных машин и лимузин во главе; дорожка, усыпанная ковром из лепестков роз; карета, запряженная парой белых коней и кучер в ливрее, тоже белой; огромный зал ресторана со столами, ломящимися от яств, и чтоб непременно с лебедем на каждом; столичная звезда в качестве ведущего; самая популярная музыкальная группа играет в живую до утра; какой-нибудь особенный, сольный танец невесты; грандиозный фейерверк в полночь; а главное, сотни, нет, тысячи взглядов исполненных зависти от того, что подобной свадьбы у них быть не может, от слова «совсем»: это был только предварительный сценарий свадебных торжеств, лично разработанный Светланой.  Как засияло счастьем лицо Луизы Игоревны, владелицы самого крутого в городе агентства под названием «Гименеус», когда читала этот сценарий. Как вытянулось лицо Луизы Игоревны, когда через неделю Светлана вычеркнула из своего сценария почти все пункты, оставив лишь скромный банкет на шестнадцать персон. И совсем кислой стала ее физиономия, когда еще через несколько дней заказ был аннулирован вообще.
Все это Светлана вспомнила, рассматривая фотографию, ее и Окопова, сделанную 14 марта штатным фотографом во Дворце бракосочетания, когда подавали заявление. В тот день Окопов делегировал ей все полномочия по организации свадебных торжеств, так как сам не сможет участвовать по причине занятости. У него начинался какой-то проект по строительству. Чтобы невесте не надорваться, Окопов рекомендовал ей обратиться в какое-нибудь специализированное агентство, которое все организует, от и до, и услуги которого он оплатит. Светлане не пришлось долго ломать голову. Сценарий торжества у нее давно был готов. Она грезила им чуть-ли не с восьмого класса, внося небольшие коррективы по мере взросления. Девичьи мечты рассыпались в прах одномоментно, когда в один из вечеров Светлана предложила Окопову определиться со списком гостей с его стороны. Оказалось, у него их аж шесть. Это был шок. Пока Окопов объяснял, почему так мало, Светлана с чуть ли не с физической болью ощущала, как скукоживается и линяет ее свадьба: с платья невесты осыпаются кристаллы и отрывается длинный шлейф; с треском падает в облаке пыли увитая цветами арка; подружки невесты в персиковых платьях с визгом разбегаются в разные стороны; пестрая толпа гостей стремительно редеет, пока не превращается в небольшую угрюмую кучку; тушки белых голубей одно за другим сыпятся на землю; лепестки роз сметает ветер; карета превращается в тыкву; просторная зала ресторана ужимается до комнатки с одним небольшим столом; звездный ведущий и популярная группа тупо забивают на все и не приезжают;  из всего грандиозного фейерверка в полночь выстреливает лишь одинокая хлопушка с конфетти. Светлана с расширенными глазами слушала разглагольствования Окопова о причинах столь малого количества гостей с его стороны, еще не до конца веря в такое. Не в силах более скрывать подступившие ярость и слезы, она выбежала на кухню, где выплеснула эмоции на собственном списке гостей, заканчивавшимся номером сто восемь, разорвав листки в мельчайшие клочки. Мечты… Мечты о самой шикарной свадьбе рухнули. И из-за чего…? Из-за того, что у этого дебила не оказалось родственников и друзей?! Тогда, на кухне, у Светланы возникло внезапное острое желание сменить жениха. Была б равноценная замена, точно, сменила бы! Только неимоверным усилием воли ей удалось взять себя в руки. Она опять натянула на лице милую улыбку, вернулась к Окопову и без всяких шпаргалок огласила список гостей с ее стороны. Всего с обеих сторон набралось аж шестнадцать человек. Как ножом по сердцу полоснули. Ничего не скажешь, шикарная свадьба получалась!
Все-таки Окопов оказался не совсем конченым бесчувственным мужланом. Он, похоже, догадался, что Светлана хотела несколько иную свадьбу и количество гостей сократила до минимума только из-за него. Он даже уговаривал ее расширить свой список. Но Светлана осталась непреклонной. Помнила наставления бабушки. К тому же, ей не хотелось превращать свадьбу в сборище своих родственников, которых она даже не знает. Позвать девчонок с университета? Так без кавалеров для них это получится не свадьба, а девичник. Да и подруг то у нее в универе не было. Так, приятельницы, привет-пока.
В качестве пардона Окопов предложил устроить свадебное путешествие по теплым морям на арендованной яхте или круизном лайнере. Светлана выбрала лайнер. Ведь на яхте кроме ее и Окопова никого не будет. Перед кем там звездить?! Зато огромный круизный лайнер…! Совсем другое дело. В сосредоточении богатых людей из разных стран можно будет блеснуть собой перед всем миром. «Может, и к лучшему? Кого в этой провинции удивишь шикарной свадьбой? Вот круиз…! Неплохая альтернативочка заурядному банкету. Только жаль, мои девки и родственники этого не увидят. Ну, ничего. Не зря же изобрели видеокамеру. Слюну пустят перед экраном,» - такими вот доводами успокаивала себя Светлана и понемногу смирилась, даже повеселела. Но шрам на душе по несбывшейся мечте остался.
Следующей шла серия фотографий под общей датой 26 марта 2000 года. Незабываемый день знакомства жениха и невесты с родней. Правда, незабываемыми тот день сделали не фото в альбоме, а то, что ускользнуло от объектива. На первых снимках серии, неумело сделанных братишкой Светланы Димкой, запечатлена улица у бабушкиного дома, непривычно полная люда, прогуливающегося в ненастную погоду. Это мама Светланы, как только узнала за кого выходит замуж дочка, растрендела по поселку счастливую весть. И о дате сватовства разболтала. Хорошо, Светлана с бабушкой договорились не посвящать родню заранее, особенно маму, о предстоящем бракосочетании с миллионером. Известили за пару дней до официального сватовства. И вот, результат. На приезд богатого жениха высыпала поглазеть чуть ли не половина поселка. Улица с прогуливающимися людьми. Ворота нараспашку в ожидании гостя. Въезжающий черный Лексус. Фото в семейном кругу. Приторно умильные выражения лиц: бабушки, деда, матери. Сама Светлана на втором плане со скромно опущенными глазками. Вот мать утирает несуществующую слезу. Несколько обескураженная улыбка Окопова, когда его обнимала будущая теща. Пара снимков застолья. Не это врезалось в память Светланы, хотя и было запечатлено на фото. Запало в душу другое.
Посидев немного за столом в окружении родни невесты, они поехали с таким же визитом навестить мать жениха. За два часа поездки от бабушки до дома будущей свекрови Светлана извелась от волнения, ерзая в кресле автомобиля. Ее беспокоил вопрос, понравится ли она матери Окопова? Ведь если нет, то рано или поздно свекровь сможет настроить сына против невестки или сильно подпортить ей жизнь. Поэтому, по приезде, выходя из машины, Светлана приготовилась предстать перед очами будущей свекрови самой скромной и воспитанной девушкой.
Екатерина Валерьевна встретила молодых в комнате, служившей гостиной. Среднего роста, в по-вдовьи черном платье до пола и траурном платке на голове. На ее еще не старом, но казавшимся болезненным, лице заметна отчетливая сетка морщинок у глаз и на лбу. Окопов представил Светлану матери, как невесту. Екатерина Валерьевна, щурясь, оглядела ее с ног до головы, немного вытянула шею вперед и медленно стала приближаться. Решив, что ее хотят обнять, Светлана протянула на встречу руки. Женщина в черном остановилась в двух шагах. Казавшиеся тусклыми и равнодушными щелки прищуренных глаз вдруг распахнулись и на секунду сверкнул взгляд. Взгляд больших карих глаз, по-женски умный и пронзительный.  У Светланы мурашки пошли по коже. Показалось, ее только что просветили рентгеном да так, что сзади, на стене, спроецировалось изображение нутра, но только не скелета с прочим ливером, а ее мыслей и чаяний, весьма неоднозначных. Это продолжалось мгновение, как наваждение. Но отвратительное чувство страха и наготы от взгляда будущей свекрови у Светланы засело в памяти навсегда. Вспышка пронзительного взора угасла также моментально, как и появилась, как будто ничего и не было. Опять щурясь, Екатерина Валерьевна, не выказывая никаких эмоций, развернулась и неспешно пошла на кухню, жестом приглашая следовать за собой. А Светлана так и осталась стоять с протянутыми для объятий руками. Очень неловко получилось. «Чтоб ты сдохла, сука! – подумала Светлана, опуская руки, со все той же милой и скромной улыбкой. – И поскорей!» Не зря говорится, бойся своих желаний! Они могут исполниться…, и в самый неподходящий момент.
Впрочем, тот жуткий, пронизывающий взгляд свекрухи оказался единственным неприятным инцидентом того дня. А может, его и не было? Может, это нервы? Но демонстративный отказ от объятий с невесткой все-таки имел место быть и кое о чем говорил.
На кухне пили чай с пирожками с капустой. Светлана, еще не проголодавшаяся после обильного застолья у своей бабушки, скушала-таки несколько пирожков, расхваливая их, дабы потрафить хозяйке. Подобный подхалимаж никак не тронул Екатерину Валерьевну. Она сидела молча, лишь изредка односложно отвечала на вопросы сына о здоровье.
Еще немало треволнений Светлана претерпела, когда прощались. Она вышла из дома, а Окопов задержался на пару минут с матерью. Какими бесконечно долгими показались ей эти минуты! Сердце колотилось так, что перехватывало дыхание. Окопов, наверняка, спрашивал у своей мамаши мнение о невесте. Он, безусловно, любил родительницу и дорожил ее словом. От ее ответа на эти вопросы будет зависеть многое, если не все. Наконец, он вышел. В сумерках его выражения лица не разглядеть. По дороге домой, в машине, Светлана пыталась по интонации узнать настроение Окопова. Показалось – озабоченное. Правда, чем это вызвано, высказанным мнением о невесте или явным нездоровьем матери, так и не узнала. Судя по тому, что впоследствии отношение Окопова к ней не поменялось, скорее всего, озаботился из-за второго. Чтобы утвердиться в этом понадобилось несколько дней. То были кошмарными дни! Светлана постоянно ловила взгляд Окопова и любую мимику его лица готова была принять за гримасу неудовольствия на свой счет. Обошлось. Если у свекрухи и мелькнула во взоре антипатия к невестке, то сыну, скорее всего, она этого не высказала. «Действительно, умная женщина, - подумала тогда Светлана, успокаиваясь. – Хотя и сука еще та!». Следующий и последний раз Светлана видела мать Окопова, уже ставшую ей свекровью, тринадцатого мая, на второй день свадьбы.
Из множества свадебных фотографий Светлана вклеила в альбом всего десяток, как раз на один разворот, потому, что в тот день ничего особо выразительного и запоминающегося не произошло. Пошленькое, унылое застолье, разбавленное поездками по городу. Свадебный кортеж из трех машин у Дворца бракосочетания. Роспись молодоженов и обмен кольцами. Пара снимков в церкви на венчании. Возложение цветов к памятнику. Несколько снимков скромного банкета на пятнадцать персон в ресторане. Матери Окопова на свадьбе не было. Она приболела и не смогла приехать. Это, скорее, Светлану обрадовало, чем огорчило. Молодожены навестили мамашу новобрачного на второй день.
Единственным достойным воспоминания о дне свадьбы стал подарок жениха. То, что ей на свадьбу подарят автомобиль, Светлана догадалась уже через несколько дней после подачи заявления в ЗАГС. Ведь не зря же Окопов уговорил ее пойти на курсы вождения, приставив персонального инструктора. Покопавшись в журналах, Светлана решила, что ей больше всего подойдет БМВ пятерочка красного цвета. О своих предпочтениях в средствах передвижения она несколько раз весьма прозрачно намекала. До этого Окопов всегда верно понимал намеки. И сейчас понял. Только с цветом не угадал. Подарил серебристую. Болван! Но ничего, тоже неплохо смотрится.
Свадебный кортеж из трех машин, намотав несколько кругов по городу, подъехал к подъезду семейного гнездышка молодоженов, чтобы скоротать там полтора часа перед рестораном, привести себя в порядок, а заодно похвастать перед гостями шикарной квартирой. Припаркованную недалеко от подъезда новенькую, еще с целлофаном на сидениях и заводскими наклейками серебристую БМВ, Светлана углядела издалека. Когда выходила из машины, тринадцатилетняя кузина, Оксанка, дернула ее за подол платья и спросила: «Чья это такая красивая?» «Похоже, моя», - ответила Светлана в радостном волнении. После этого Оксанка с детской непосредственностью громко известила всех гостей, что Светке на свадьбу подарили машину. Окопов смутился. Видать, хотел вручить этот подарок позже, когда они будут с глазу на глаз, так сказать, перед первой брачной ночью. Теперь ему ничего не оставалось делать, как, смущаясь, при всех вручить Светлане ключи от машины. Издав визг восторга, она бросилась на шею Окопова, а все гости с еще большим усердием стали поздравлять новобрачную. Оставшееся до ресторана время вся ее родня водила хоровод вокруг этого подарка, заглядывая в салон, под капот, в багажник, вдыхая ни с чем не сравнимый запах новой машины.
Кроме представления гостям подарка Окопова в тот день больше ничего запоминающегося не произошло. Банальный банкет в ресторане под нестройное восклицание немногочисленных гостей: «Горько!». Букет невесты, пойманный единственной присутствующей на свадьбе девушкой на выданье, свидетельницей Галкой, и то, только потому, что невеста специально в нее целилась. Первая брачная ночь, которая у молодых была уже далеко не первая, в которую занялись сексом, скорее, по традиции, чем по желанию, так как, несмотря на скромность свадьбы, оба вымотались за этот день изрядно.
Завершали свадебную серию пара снимков со второго дня торжества, который отмечали в саду, у дома ее бабушки. Перед этим они с Окоповым заехали навестить его заболевшую мать, Екатерину Валерьевну, не присутствовавшую на свадьбе. Тогда второй и последний раз Светлана видела свою свекровь. Та лежала в постели и, утирая слезы, смотрела на сына. Невестку и в упор не замечала. Окопов хотел остаться на весь день подле матери, но она, к великому облегчению Светланы, категорически отказалась и попросила его не беспокоиться. На прощание Екатерина Валерьевна перекрестила их. Светлана почувствовала, это благословение к ней не относится, а только к Окопову. И опять слово: «Сука!», засело в мозгу по отношению к свекрови.
Перевернув свадебную страницу альбома, Светлана задумалась. Что было для нее эта серия фотографий? Всего лишь очередная веха, знаменующая новый этап жизни? Или… Шикарной свадьбы, о которой мечтала, не получилось. Зато сбылось другое. Она сделала, казавшееся невозможным. Вышла замуж за самого богатого холостяка в этих краях. И, что дальше? А дальше должна была начаться жизнь полная необременительных забот, удовольствий и развлечений. Да, вот именно, должна была. Вместо этого, скорое разочарование и… траур. Сколько нужно времени для таких метаморфоз? Оказалось, немного. Достаточно перевернуть страницу альбома.
Сразу за свадебными, первое на следующем развороте вклеено фото дорогого лакированного гроба с серебряным позументом, покоящегося на двух убогих табуретках перед свежевырытой ямой на сельском кладбище на фоне кучи глинистой земли, отекшей от бесконечного дождя. То были похороны свекрови. Но, нет. Не только Екатерину Валерьевну тогда хоронили. Хоронили еще надежды и чаяния молодой супруги миллионера.
Еще до свадьбы, за те два месяца после возвращения с Коста-Рики, когда Светлана переселилась в квартиру Окопова и они стали полноценно жить вместе, иллюзии по поводу бесшабашной, веселой жизни богачей стали понемногу улетучиваться. Он не любил шумных сборищ и ресторанов. Она же, наоборот, жаждала блеснуть там собой. В лучшем случае, на выходных, после прогулок заходили перекусить в кафе или в ресторанчик после театра. Последний особо осточертел. Два – три часа скукотищи. И не отвлечешься мыслями на свое. Это напоминало нудные лекции в университете. Ведь надо въехать в смысл того, что бормочут актеры со сцены, так как после следовало обсуждение каждой просмотренной пьесы. Такой «праздник жизни» случался на выходных. Но кроме них в неделе еще пять, а то и шесть дней будней. Окопов уходил на работу утром, в семь, возвращался вечером, после восьми. Приходил усталый и голодный. Бабушка научила Светлану хорошо готовить, но любовь к этому процессу привить так и не смогла. Однако, нравится это дело или нет, ей приходилось вставать в шесть, чтобы «любимый», уходя на работу, смог вкусно позавтракать. Но это не все. К его возвращению должен быть готов ужин. И не просто ужин, а тот, который он не откушивал, минимум, пару недель. В этот воз домашней рутины Светлана впряглась сама, дабы сильнее понравиться жениху. Только энтузиазма и рвения к семейным делам хватило на месяц совместной жизни. Дальше это начало понемногу раздражать. Но уж коль впряглась, тянуть приходилось. Тогда эти неприятные чувства растворялись в суете предсвадебных хлопот и приготовлений.
И вот, свершилось. 12 мая 2000 года Светлана стала госпожой Окоповой. Самой что ни на есть миллионершей. И вот же, бдеть! В бесконечной, непрерывной реке времени люди ставят вешки, обозначая даты событий. Надеются, что за этой вешкой все пойдет по-другому. Но беспристрастная река времени течет дальше, не ускоряясь и не замедляясь, не замечая этих условных дат. Выстрой хоть плотину на этой реке. Все равно, равномерное течение времени не изменится.   
И для Светланы ровным счетом ничего не изменилось после свадьбы. Стало даже хуже. До бракосочетания в ее распоряжении всегда было не менее пяти тысяч баксов на приготовления к свадьбе, которые Окопов регулярно пополнял, особо не вдаваясь, куда потрачены деньги. Просто, надо для торжества, и все. Светлана думала, так будет и дальше. Но, оказалось, у них в семье существует месячный бюджет на текущие нужды, который закладывался в коробочку из-под сигар на холодильнике. Так, через три недели после свадьбы, первого июня, Окопов положил в этот «банк» сорок тысяч рублей, то есть, чуть более тысячи баксов.  Затем, по завершении месяца он, ни чуть не стесняясь, пересчитал оставшиеся в коробочке деньги, разницу записал в свою тетрадь и доложил туда сумму, чтобы снова было ровно сорок тысяч на июль. Еще пятнадцать тысяч в месяц давал Светлане на ее карманные расходы. Охренеть...! Это ей напомнило мелочь, зажатую в кулачке, что давала бабушка перед школой, чтобы купить пирожок на большой перемене. На, мол, внучка! И не в чем себе не отказывай. Ладно, тогда...! У бабки с дедом крошечные пенсии… Но сейчас! Сейчас то, что!?...  Выходя за муж, Светлана рассчитывала, что финансы станут общими, и она в любой момент сможет запустить руку в мошну Окопова и взять там сколько нужно. Оказалось, нет. За любой безделицей, выходящей по стоимости за рамки месячного семейного бюджета, ей приходилось обращаться к нему. Нет, она не сомневалась, что получит требуемое. Но сам факт зависимости в финансовой сфере коробил.
Более того, для Светланы стала неприятным открытием мелочность мужа миллионера. Так, в начале июня из ЖЭУ пришли платежки. Окопов попросил ее сходить и выяснить, почему сумма коммунальных платежей увеличилась на сто двенадцать рублей и сорок две копейки. Приплыли…! Из-за ста рублей заставлять жену тащиться в жилищную контору!? Выяснять!?... А, куда деваться? Естественно ответила: «Угу», - и сходила. Преодолевая брезгливость, Светлана потолкалась в очереди бабок. Выяснила. Окопов не скрывал радости, когда она доложила ему об обнаруженной ошибке в начислениях. Так радоваться из-за ста рублей! Единственной, кому Светлана высказала по телефону возмущение жлобством мужа, была бабушка. К изумлению Светланы, на сей раз та встала не на ее сторону, сказав: «Ну, слава Богу! У вас в семье хоть кто-то деньги считает! Может, твой муженек потому и богатый, что печется о каждой копейке? Твой дед деньги не считал. Если бы не я, хрен бы у нас были дом и машина. А мамаша твоя? Тоже копейки не считает. Бегает постоянно занимать. Так что, не дури! Правильный у тебя мужик! И губенку закатай! Думаешь, выскочила замуж за миллионера, деньгами на право, на лево швыряться будешь? Скромнее будь! – потом смягчила тон и со вздохом добавила. – Внуча, не переживай! У всех баб в первые месяцы после свадьбы такое бывает. У каждого мужика свои закидоны. Один носки с трусами по комнате разбрасывает, другой – стульчак не опускает. Твой, вон, копейки считает. Притереться надо. Потерпи. Освоишься немного и будешь крутить им, как хочешь. Ведь ты у меня умница».  Да, в бабушкиных словах была доля правды. Только от этой правды тянуло такой смертельной тоской!
Через месяц супружеской жизни Светлане уже хотелось начать подвывать в потолок. Освоенная и изученная до последнего плинтуса огромная квартира стала казаться тесной, словно клетка в которой бьется ее душа. Самое отвратительное, ключи от этой клетки всегда были под рукой. Вышла на улицу, и на свободе. Да какая тут свобода!? Городишко то совсем небольшой. К примеру, после беготни по магазинам присядешь на чашечку кофе в кафе, тут подмигнет тебе какой-нибудь симпатичный повеса. А ты уже оглядываешься, не видел ли кто. Ведь если увидят, могут доложить ему. Мало ли доброхотов? Потом оправдывайся. Подобное было уже раз. В начале июня Окопов пришел с работы и, как бы невзначай, спросил, хороший ли кофе в кафе «Италия». Этот вопрос заставил Светлану насторожиться. Ведь, действительно, она вчера была там. Правда, никто ей тогда не подмигивал, не пытался познакомиться. Просто пила кофе. Оказывается, в том кафе находилась жена какого-то его партнера по бизнесу. С этой парой они случайно пересеклись неделю назад. Окопов представил им свою молодую жену. В кафе Светлана не узнала эту даму, поэтому и не раскланялась. Собственно, это и было причиной вопроса Окопова. Но какая оперативность! Доложили тут же… Действительно, Калининград город маленький. И это при том, что в будущем у них с Окоповым число общих знакомых только прибавится. За ними пойдут знакомые знакомых и так далее. Здесь, куда не сунься, везде присмотр обеспечен. С предыдущими своими кавалерами было проще. Тогда, если застукают и доложат кому, а тот устроит скандал, так и черт с ним, пусть валит! Другие останутся или новые будут. Сейчас же…! Сейчас совсем другое дело. Такими, как Окопов не разбрасываются. Так что, не может быть и речи даже о самом невинном флирте.
От полной безнадеги спасала машина, подаренная Окоповым на свадьбу. Выезжая в магазины за покупками на своей новенькой серебристой БМВ, которую любовно прозвала «Бэхуля», Светлана специально выбирала маршруты, чтобы поездки были дольше. Иногда просто бесцельно наматывала круги по городу. Ей нравилось ловить на себе завистливые взгляды прохожих, недобрые ухмылки менее удачливых молодых девиц по губам которых читала в свой адрес: «Насосала!». Нравилось, когда в пробке или на светофоре ей сигналили мужики из соседних машин, делали знаки, иногда высовывались в окна и что-то кричали.
Такие поездки стали единственным ее развлечением. Еще пару раз в неделю заходила подружка Галка. Иногда вместе катались по городу. Но выпендриваться перед ней скоро наскучило.
Немного позабавило прощание с общагой. Окопов не сильно расстроился, когда Светлана сообщила, что из-за их путешествия в Коста-Рику и последовавших свадебных приготовлений у нее образовалось много хвостов по учебе, поэтому вынуждена взять академку. Чтобы забрать кой-какие вещи, все еще остававшиеся в общаге, Светлана специально подгадала время в пятницу вечером, когда соседки должны быть дома и собираться на очередную тусовку. Неспешно складывая барахлишко в сумку, она нарочно оставила дверь открытой. Как и было задумано, ее заметили. Пробегая мимо в туалет, соседка Алина притормозила и удивленно воскликнула:
- Во, Светка! Привет! – потом обернувшись, громко, на весь коридор известила: - Ритка, тут Исакова нарисовалась!
На этот возглас в проеме двери тут же появилась Рита в халате нараспашку и в бигудях.
- Здорово, соседка! Сколько лет? Давненько тебя… Где пропадала?
- Замуж вышла, - спокойно ответила Светлана, втискивая тетради конспектов в переполненную сумку. Ответила так, будто речь шла о походе в кафетерий за стаканчиком кефира со слойкой,
- Иди ты?! – изумилась Рита. – Когда успела?
- Месяц назад.
- Нифига себе! Вот те и скромница! Так тебя можно поздравить?
- Можно.
- А кто он? – спросила Алина.
- Вы его не знаете.
- Обалдеть! Светка, ты не шутишь?
- …
- Ну-у-у, тогда поздравляем! Чего втихаря? Сказала бы, мы на подарок с девками скинулись.
На это Светлана улыбнулась, застегнула, наконец, неподатливую сумку, и вытерла лоб ладошкой руки, на которой сверкал крупный бриллиант в кольце белого золота. Не заметить его девчонки никак не могли. Они и заметили. Однако впечатления кольцо на них не произвело никакого. У Алинки в шкатулке стекляшек граненых целая куча. Любит она блестючее. Подобное безразличие Светлану даже рассердило. Потом она смягчилась и подумала: «Где уж этим шмарам отличить бриллиант от стекла, когда настоящих то и в глаза не видели?» - а в слух сказала со скромной улыбкой:
- Спасибо, девочки. У меня Коля достаточно состоятельный. Так что, переживу как-нибудь без…
Последние слова девок зацепили.
- Так его Коля зовут? – недовольно перебила Рита. - Могла бы хоть на свадьбу пригласить!
- Девочки, я бы с удовольствием, - быстро заговорила Светлана, проверяя шкафы и ящички, не оставила ли чего, -  но у нас свадьба была небольшая, человек на сто. Политики там, бизнесмены.
- Мы, значит, рожей не вышли?
- Что вы?! Я думала устроить с нашими посиделки. Чтоб по-простому, чтоб все свои были. Да так замоталась! Сами понимаете, приемы там всякие, званные вечера. Только успевай.
Рита с Алиной переглянулись, прищурили глазки и расплылись в недоверчивых улыбках.
- Сейчас ты где? – уже ехидно кривя губки, спросила Рита.
- У нас на Каштановой большая квартира в четыре комнаты, - как бы не замечая скепсиса девочек, ответила Светлана. -  Если будете неподалеку, заходите в гости!
Подозрительные улыбочки соседок стали еще кривее.
- Так ты отсюда, всё...? С концами?
- Ага. И не только отсюда, но и с университета.
- С универа то, с чего?
- Ой, не до этой ерунды. Дела всякие. Я академку взяла. Ведь у нас еще свадебное путешествие будет. Ровно через месяц. У Коли после свадьбы полно дел. Поэтому решили устроить свадебное путешествие в июле. Мы сначала летим в Нью-Йорк. Оттуда в Майами. Там на лайнер. Знаете, огромный такой, белоснежный. На нем уже отправляемся в круиз по Карибским островам. У нас лучшая каюта на верхней палубе. «Президент сьют пентхаус» в два уровня. Очень большая со своим балконом. Прям по ходу судна. Еле нашла такой вариант. Представляете, стоит бешеных денег, а не достать. Все забронировано. Еще там для первого класса отдельные ресторан, бар, массаж, сауны…
Дружный, издевательский хохот соседок прервал Светлану. Алина так ржала, что согнулась пополам, схватившись за живот. Светлана нервно поджала губки, но сдержалась. Снова мило улыбнулась, достала ключи от машины с хорошо заметным фирменным знаком «БМВ», и покрутила их на пальце перед носами девчонок. Хохот моментально стих.
- Ладно, девочки. Мне пора. Надо еще в салон успеть и в ювелирный заскочить. Если вас подвезти, то собирайтесь быстрей. Я на машине.
Остатки недоверчивых ухмылок окончательно сползли с лиц девчонок и их лица стали вытягиваться в удивлении. Похоже, впали в ступор, не в состоянии что-либо сказать.
- Мне Краснова должна будет курсовую за прошлый год занести. Скажите ей, пусть оставит на мое имя на вахте... Ну так как, поедите...? Нет...? Тогда до встречи. Пока!
С этими словами Светлана подхватила сумку, вышла в коридор и пошла к лестнице.
- Светка! – крикнула вдогонку, пришедшая в себя, Алина. – Фамилия у тебя сейчас какая?
- Окопова, - не останавливаясь, лишь слегка повернув голову назад, Светлана громко назвала хорошо знакомую девчонкам фамилию.
Нет, не забыли эти курицы браслет от Тиффани, подаренный Настюхе. И фамилию того, кто подарил.
- Врешь! – выдохнули сзади два голоса.
На это Светлана широко улыбнулась. Но девочки со спины этой улыбки не видели.
Несмотря на увесистость сумки, Светлана вышла из дверей общаги с абсолютно прямой спиной. Заплетая шагами «косичку», немного виляя бедрами словно заправская модель с подиума, цокая каблучками по мокрому асфальту, она неспешно направилась к своей серебристой Бэхуле, а затылком ощущала взгляды из окна вестибюля четвертого этажа. Небрежно закинув сумку в багажник, покосилась назад. Так и есть. Алина с Ритой высунулись из окна и таращились на нее. К ним подбегали другие девчонки из соседних комнат, до которых с неимоверной скоростью уже дошел слух о фантастическом замужестве бывшей обитательницы общаги. Светлана издали не видела их лиц, но чувствовала завидущий скрежет зубов. Пятничный вечер у девок опять был испорчен. Вот и славненько! Бросив через плечо прощальную улыбку, Светлана элегантно села в машину, завела мотор и рванула с места с пробуксовкой, подняв облачко водяной пыли. Прощай общага! Прощай навсегда!
Немного было радостей у Светланы в первые месяцы супружеской жизни. В основном – тоска. Это усугублялось отвратительной погодой. Ясные дни стояли только до начала июня. Затем… Полтора месяца непрерывных дождей. Циклоны с Атлантики сменяли один другого без передыха. Если за неделю пару раз из сплошной пелены облаков выглядывало солнышко, и то уже казалось за счастье. А так, западный ветер непрестанно гнал низкие свинцовые облака, извергающие из себя нудный мелкий моросящий дождь. И синоптики, ****и! Как ни зайдешь на их страницу в интернете, всегда выдавали гадость на следующий день, на следующую неделю, на следующий месяц. Лето проходило, а за непрерывными дождями его и не было. Словно вслед за маем тут же наступил ноябрь.
От полного отчаяния Светлану спасало предвкушение. Предвкушение свадебного путешествия на огромном белоснежном лайнере по Карибскому морю. Еще чуть больше недели в пасмурном, пропитанном насквозь дождями Калининграде, и она окажется на девятнадцать дней и ночей в волшебном краю бесконечного солнца, с лазурями неба и океана, сливающимися у горизонта. Ее ждал плавающий город, полный удовольствий и наслаждений. Двенадцать палуб надстройки. Чем выше, тем более весом пассажир. Наглядная иерархия благосостояния людей. Она же будет на вершине этой пирамиды. Ведь ее двухуровневая каюта находится на самой верхней палубе по ходу судна. К услугам пассажиров двух верхних палуб будут отдельные от остальных: ресторан, бары, тренажерные залы, СПА, массажные салоны, сауны, джакузи с видом на море и множество других эксклюзивных предложений. Светлана уже представляла, как любуется закатом с балкона каюты, бросая снисходительные взгляды вниз, на пассажиров низших классов. Потом идет ужинать в элитном ресторане, опять же, с видом на море. Там будет только публика первого класса. Сухонькие или жирные мужички. Рядом с ними раздавшиеся в телесах супруги или тощие любовницы. Во время ужина все будут клацать ножами и вилками о свои тарелки и коситься на нее, такую стройную и грациозную. Потом заиграет рояль… Непременно рояль!… Это будет аргентинское танго. Дамы приосанятся, ожидая вызов на танец. Но никто из поношенных кавалеров так и не посмеет. Музыка будет играть впустую. Вдруг, среди переглядывающейся публики ее пригласят на танец… Стоп!... А кто это может быть?... Окопов?... Ни за что! Он так отвратительно танцует!… Это… Это будет?… Будет?... Капитан…! Точно, капитан! Подтянутый немолодой мужчина в кителе с седой бородкой…  Или?… Нет!… Помощник капитана. Молодой, высокий, загорелый… Точно! Это будет помощник капитана! Он, гордой походкой тореро подойдет к ее столику и пригласит на танец. Она сделает вид, что смущена, встанет, вынет из вазочки короткую алую розу, зажмет ее меж пальчиков и проследует за кавалером в центр ресторанной залы. Обалдевший от этого тапер собьется, замрет, затем по новой начнет композицию аргентинского танго. С первых аккордов она выставит согнутую ногу вперед, обовьет ею бедро партнера, прильнет к нему, прогнувшись спиною назад, и… И начнется танец. Такого страстного танца эта публика и не видывала… После финального поклона кавалера и ее глубокого ответного реверанса раздадутся аплодисменты. Сдержанные, одиночные хлопки сучек в бриллиантах и бурные, до болей в ладонях, овации мужской половины. Потом пианист будет играть что-то вроде шимми, фокстрота, вальса. Ободренная ее выступлением публика ломанется плясать, кто как умеет, а ей этот снобизм уже наскучит. Выкроив момент, она выскользнет из этого «высшего общества» и спустится несколькими палубами ниже. А там: десяток ресторанов, кафе, дискотек. Везде музыка, танцы, веселье. Она будет переходить от одного заведения к другому, танцуя по нескольку танцев, поражая собой местную публику и увлекая вслед толпу озабоченных ухажеров. Лишь глубоко за полночь, усталая, вернется в свою каюту, оставив внизу пару десятков разбитых мужских сердец.
Утром ее разбудят яркие лучи солнца и морской ветер из распахнутой балконной двери. Она в легчайшем, полупрозрачном коротком пеньюаре подойдет к окну, изящно потянется, осмотрится и нажмет кнопку вызова. Через десять секунд в дверь постучат. На пороге будет стоять юный стюарт, который моментально покраснеет от ее наряда и отведет взгляд в сторону. Она небрежно его спросит, возле какого острова находятся. Он, заикаясь, ответит, что Багамы. Она поблагодарит, закроет дверь, подойдет к столу, поднимет блестящий металлический колпак над блюдом, и позавтракает чем-нибудь изысканным, устрицами, к примеру. Через некоторое время пойдет в массажный салон. Там будут двое массажистов. Высокие, мускулистые мулат и негр с голыми торсами, в облегающих белых шортах. (Почему-то Светлане пригрезилось, что для нее на лайнере массажистов будет двое и именно такие.) Она скинет халат и уляжется животом на массажный стол, прикрыв белым махровым полотенцем попу. Эти два молодых шоколадных верзилы могучими руками станут массировать ей спину, руки, ноги и пускать слюну от вожделения. После массажа она встанет. Прикрывающее ее полотенце соскользнет на пол. Она, как бы не замечая этого, ничуть не стесняясь, абсолютно обнаженная, потянется в неге, изящно выгибая спинку. От этого у массажистов желание усилится так, что это станет заметным под их белыми шортами. В благодарность, на прощание она подарит им улыбку, накинет халат и пойдет в сауну. А те двое так и останутся стоять возбужденные и пялиться на дверь, в которую она только что вышла. После сауны она будет долго сидеть в пузырьках джакузи, потягивая через трубочку мохито, любуясь очертаниями островов, проплывающих за панорамными окнами. Потом обед в изысканном ресторане. После обеда легкая дрема в шезлонге на верхней палубе в окружении стоящих в по стойке смирно трех красавцев стюартов в белых форменных рубашках, готовых мгновенно исполнить любой ее каприз. Потом вечер, ужин, и опять развлечения почти до зари. И все это под мерное покачивание лайнера на волнах.
Так мечтала Светлана. С приближением дня отъезда мечты становились ярче, выразительнее. Но хрустальный замок, возведенный воображением рухнул в одночасье, рассыпавшись на мельчайшие осколки, изранившими душу. И не только душу.
Эту дату не забыть. 7 июля 2000 года, пятница, вечер. До отлета в свадебное путешествие осталось пережить выходные и еще три дня будней до четверга. В четверг, утром, самолет до Москвы, из Москвы в Нью-Йорк, из Нью-Йорка в Майами, где в порту их будет ждать белоснежный красавец лайнер.
В тот день Окопов пришел домой пораньше, около шести. Светлана еще не успела приготовить ужин. Она усадила его в гостиной в кресле за столиком, чтобы он занялся своим любимым делом, разбирать счета, а сама на кухне с CD плеером на поясе, в наушниках, пританцовывая, готовила на плите сливочный соус для пасты «Карбонара». Хорошо помнила, что за музыку тогда слушала. Старая забойная песня «На теплоходе музыка играет» в исполнении Зарубиной.
Как сзади подошел Окопов Светлана не почувствовала. Внезапно он ее обнял, прислонился щекой к затылку и что-то сказал. Продолжая пританцовывать и одновременно помешивать на сковородке, Светлана вытащила один наушник из уха и спросила весело: «Что?». Смысл слов: «Мама умерла», дошел не сразу. Когда дошел, она бросила сковородку и обернулась. На него жалко было смотреть. Губы опущены, дрожат. Глаза перекатывает неровным блеском слез. Образовавшийся над нижними веками водяные валики прорывает, и сначала одна крупная слеза срывается ему на щеку, потом другая. Стало его жалко. Забыв о подгорающем соусе, обняла его и подумала: «Похороны, наверное, в понедельник… Нормально. До отъезда со всем управимся». Лишь через минуту до нее стало доходить, какую чушь сейчас подумала. До какого отъезда?! Не будет никакого отъезда! Не поедут они ни в какое путешествие! Окопов не захочет, а ей настаивать...!? Это было бы верхом бесчувственности и бестактности. Вместо путешествия будет траур по свекрови. Чтоб ее разорвало! Когда дошло это страшное открытие, в наушнике, который все еще был у нее в ухе, словно в издевку, весело звучал припев песни: 
- На теплоходе музыка играет,
- А я одна стою на берегу.
- Машу рукой, а сердце замирает,
- И ничего поделать не могу.
Теперь и у нее навернулись слезы. Ком подступил к горлу. Грудь сдавило спазмами и Светлана зарыдала в голос, сотрясаясь всем телом. А Окопов, идиот, подумал, что она так убивается из-за его мамаши. Забытый на сковородке соус задымился и запахло горелым.
В жизни бывают встречи, на первый взгляд, обыденные, ничего не значащие. Но, по прошествии времени, оказывается, что такие встречи повлияли на всю твою жизнь и, подчас, не самым лучшим образом. Рассматривая фотографии похорон свекрухи, Светлана задумалась. Ах, если бы тогда не было этой злосчастной встречи то, может, все пошло по-другому!
Как Светлана и предполагала, похороны назначили на понедельник. Окопов уехал все организовывать. Она осталась дома одна со своим горем. Выходить никуда не хотелось. Тем более выглядела неважно. От постоянных слез глаза опухли, покраснели и темные круги под ними. Хоть и не хотелось, а в город выехать пришлось. В гардеробе не оказалось траурных платья и платка для похорон. В воскресенье, днем, Светлана долго кружила на машине по центру, подыскивая свободное место для парковки. В такую дождливую погоду все горожане, наверное, искали развлечение в шопинге. Наконец, увидела свободное местечко. Уже стала сдавать задом, чтобы припарковаться, как какая-то наглая, шустрая, желтая автомобилька прошмыгнула перед самым ее бампером и втиснулась на это место. Такого хамства Светлана не ожидала. Не обращая внимание на дождь, вышла из машины, чтобы хорошенько обматерить урода-водителя, посмевшего занять ее место. Из желтого автомобильчика вылезла высокая жизнерадостная девушка с завитушками рыжих волос до плеч, с ярко накрашенными губами непропорционально большого рта, с веснушчатым лицом, в желтых, в тон машине, плаще и туфлях. Вот так встреча! Виолеттка! Блудная соседка по комнате в общаге. Последний раз они виделись в декабре. Виолетта тоже признала ее и еще шире расплылась в улыбке своего большого рта, показывая все свои тридцать два крупных, ослепительно белых зуба без единой пломбы. Желание обматерить наглую Виолетту, занявшую ее место, пропало. К тому же, рядом отъехала машина и Светлана припарковалась там.
Хоть настроение и не располагало к общению, Светлана посчитала невежливым отказаться от предложения бывшей соседки пообщаться где-нибудь за чашечкой кофе. Присели в ближайшем кафе. Оказалось, слух о ее замужестве до Виолетты уже давно дошел. Она была наслышана о господине Окопове и, типа, искренне поздравляла с такой выгодной партией. О себе же говорила, что сейчас у нее с мужиками все понемногу устаканилось, появился один основной папик, которого называла Ашотик. Это он подарил ей ту самую желтую машину, и еще небольшую квартирку в центре. Светлана хотела улыбкой показать, что очень рада за нее. Но настроение не то. Улыбка получилась кривая и вымученная. Виолетта заметила и спросила:
- Ты неважно выглядишь. Случилось, что?
Светлана сама знала, что выглядит не очень. Заплаканные, опухшие глаза не скрыть макияжем. Поэтому пришлось оправдываться:
- Случилось. Свекровь умерла. Завтра похороны.
Лицо Виолетты моментально приняло участливое выражение.
- Да-а-а? - протянула она, кивая головой. - Беда то какая… От чего умерла?
- Говорят, сердце.
- Сердце... Да… Такое дело… Так ты это… Держись!... Прими соболезнования.
- Спасибо.
Повисла долгая пауза. Светлане выражали сочувствие в одном, а она скорбела из-за другого. Впрочем, какая разница, из-за чего. Ведь сочувствие со стороны, вроде как, успокаивает. На этой траурной ноте общение прекратилось. Каждая уставилась в свою чашку недопитого капучино. В принципе, разговор можно и прекратить. Светлана хотела уже раскланяться, как Виолетта остановила нежданным вопросом:
- Светка, девки сказали, ты со своим, вроде, собиралась в свадебное путешествие по Карибам?
Вот же, зараза! Все эмоции по этому поводу выплакала за прошедшие двое суток. Саднящая рана в душе стала потихоньку затягиваться, как эта ****ь снова растеребила ее! Напомнила о больном. Сука! Аж ком подкатил к горлу и слезы готовы опять навернуться. Еле удержала.
- Собирались, – ответила Светлана, стараясь не показать эмоций.
- Понимаю, понимаю… Выходит, вы никуда не поедете?
- Какие тут поездки! – резко, со злостью чуть ли не шипела она.
Почувствовав, что задела за живое, Виолетта неловко хотела заладить свою оплошность, показав, что Светлана не одна такая несчастная.
- Представляешь, - быстро заговорила она эмоционально, - мой Ашотик тоже дебил! Сделал нам визы в Штаты. И как ты думаешь, зачем...? Чтобы в Диснейленде побывать! Нет, представляешь!? Мужику за пятьдесят, а в жопе детство играет!
«Господи! Какая мука! Издевается! Что она несет?! – думала Светлана, еле сдерживая раздражение. - С каким бы удовольствием я бы вырвалась отсюда, хотя бы в Диснейленд. Подальше от этих нудных, бесконечных дождей». А в слух сказала сухо:
- Рада была видеть. Но мне надо идти. Еще увидимся.
Светлана встала, взяла сумочку, направилась к выходу.
- Светлана! – услышала вдогонку. – Значит, ваши путевки накрылись?
На это, не оборачиваясь, она обреченно махнула рукой и пошла дальше.
Светлана отложила альбом, откинулась в кресле, задумалась. То была случайная встреча. Пустые речи ни о чем двух бывших соседок по комнате. Но к чему это привело? Как потом оказалось…
Тяжело вздохнув, Светлана вновь склонилась над альбомом на странице с фотографиями похорон свекрови. Задумалась. Что из того особо запало в память? Запало число шестьдесят девять тысяч девятьсот шестьдесят.
Вечером, в понедельник, Светлана развешивала одежду, промокшую насквозь на похоронах Екатерины Валерьевны. В квартире непривычно тихо. В траурной скорби замолкли: телевизор, радио и музыкальный центр. Окопов в одних трусах, без халата, сидел в гостиной на диване, вытянув ноги, тупо таращась покрасневшими глазами в потолок. Утешать его уже не хотелось. Да и сколько можно! Три дня соплей! Ее бы кто утешил! Нарушая тишину, зазвонил телефон. Окопов не шелохнулся. Светлана взяла трубку. Хриплый мужской голос, представившийся Ашотом Петросовичем, попросил Николая Анатольевича. Подошла к мужу, жестом показала, что это его. Тот, не меняя позы, протер кулаком глаза, приподнялся и взял трубку. Светлана пошла дальше развешивать одежду. Когда очередной раз проходила мимо, нахмуренный Окопов жестко проговорил в трубку: «Шестьдесят девять тысяч девятьсот шестьдесят». Она очень хорошо запомнила названное им число. Окопову ответили что-то такое, от чего он аж подскочил с дивана и вскрикнул: «Что?!»  Потом, с изменившимся, ставшим злым лицом сдавленно проговорил: «Хорошо!» - и с размаху швырнул трубку на диван. «Когда же они узнали, стервятники? – процедил он сквозь зубы и обратился к ней. – Светик, принеси, пожалуйста, водку! Мамку помянем!»
На следующее утро Окопов встал поздно, полдевятого. Он всю ночь просидел в своем кабинете и лег, когда стало светать. От завтрака отказался. Ровно в девять в дверь позвонили. На пороге стоял невысокий чернявый молодой человек в костюме с портфелем, представился Миграном от Ашота Петросовича, спросил Окопова. Светлана вызвала мужа в коридор, и он с этим Миграном уединились в кабинете. Через некоторое время, проходя мимо, Светлана расслышала сквозь неплотно запертую дверь слова: «Майами…, сьют-пентхаус…, лайнер…». Это заставило ее остановиться и прильнуть ухом к двери. Как поняла, Окопов звонил в ту самую московскую туристическую фирму, в которой она заказывала путевки на свадебный круиз, и договаривался поменять пассажиров на других лиц. Он стал четко выговаривать имена этих других лиц, назвав Матикяна Ашота Петросовича и Бушуеву Виолетту Павловну. Услышав эти фамилии, Светлана побледнела. У ее соседки по общаге, Виолетты, с которой она случайно встретилась в воскресенье, фамилия Бушуева. Она вспомнила, как та называла своего папика Ашотиком. Все срослось. Такой гадости никак не ожидала. Мало того, что она не поедет в круиз из-за смерти ее чертовой свекрови, так еще и в ее свадебное путешествие, о котором мечтала, поедет эта рыжая шлюха, Виолетта! Светлане захотелось ворваться в кабинет, разорвать подписываемые там бумаги, расцарапать рожу Окопову, а заодно, и чернявому Миграну. Еле сдержалась. Вместо этого прислонилась спиной к стене и запрокинула голову. Опять навернулись слезы. На сей раз слезы обиды. Но это было еще не все. Когда в кабинете за дверью подписали все бумаги, Мигран сказал: «Здесь ровно шестьдесят девять тысяч девятьсот шестьдесят долларов. Пересчитывать будете?». «Буду», - буркнул Окопов и зашуршали бумажки. Теперь еще выходило, этот скотина не только продал их свадебное путешествие, но и наварился на нем вдвое. Стало еще обиднее.
Светлана проревела двое суток почти без сна. Барыгу и жлоба Окопова не хотела видеть. Поэтому избегала с ним встреч. Ночевали в разных комнатах. Этот кретин думал, что причиной ее слез является скорбь по его мамаше. С одной стороны, это устраивало, так как он оставил ее в покое, а с другой – еще больше бесило. Ну, как! Как можно было продать ее свадебное путешествие?! И кому!? Этой проститутке, Виолетте?! Да еще и навариться…?! Как только Светлана вспоминала об этом, запиралась в комнате и опять заходилась безудержными рыданиями.
Так продолжалось до субботы. В субботу, к обеду, погода, наконец, сжалилась над жителями и гостями города Калининграда. Облака растворились в синеве неба. Радостное солнце явило себя истосковавшимся по нему люду и прочим тварям, как бы говоря: «Вот оно я. Вспомните! Я, все-таки, существую!». Окопов собрался на могилу матери, на «девять дней». Он хотел пробыть на кладбище и в доме родителей до воскресенья. Провести с этим козлом выходные, упуская случившиеся, наконец, солнечные дни? Да, пошел он жопу! Светлана не поехала с ним. Сослалась, что надо навестить приболевшую бабушку. Сама же решила хоть немного развлечься, погуляв у моря на закате, а если и назавтра погода позволит, то и позагорать с утра.
На могилы родителей Окопов выехал после обеда, полчетвертого. Светлана подождала еще немного, чтобы он, наверняка, не видел, что вместо траурных хламид она вплела в косу ленту, надела летнее, расклешенное на талии, белое в цветочек платье на бретельках, на ноги плетеные туфельки на высоком каблуке, и в таком наряде села в свою Бэхулю.
По пути Светлана обогнала машину, тянущую за собой трейлер с катером. Вид катера напомнил о белоснежном лайнере. Ведь приблизительно в это время, на другом конце света, он должен уже дать прощальный гудок, выходя из порта Майами. Из-за барыги Окопова, не она, а эта проститутка Виолетта, любуется теперь с верхней палубы на удаляющийся берег. Не она, а эта сука будет танцевать танго за ужином с загорелым помощником капитана. Не ее, а эту тварь будут ублажать массажем атлетичные негр с мулатом. Не ей, а этой стерве будут подносить мохито в джакузи. Не для нее, а для этой ****и будет двенадцать палуб развлечений на протяжении девятнадцати ночей. Снова подкатил ком к горлу, навернулись слезы. Сквозь их пелену дорога стала казаться извилистой, размытой. Ее машину, наверное, повело в сторону, так как встречный самосвал недовольно просигналил. Опомнившись, Светлана прижалась к обочине, остановилась чтобы просушить глаза. Когда утиралась платочком передняя пассажирская дверца машины открылась и снаружи послышалось: «Спасибо, шеф! Полчаса голосую и все… Ой, простите…! Девушка?» В салон заглянул мужчина, на вид, под сорок, смуглый, с короткой стрижкой рыжеватых волос, с прямым носом, темными глазами, тонкими губами и белозубой улыбкой. В общем, ничего так. На первый взгляд, симпатичный.
- Еще раз простите, - сказал он смущенно с еле уловимым акцентом. – Я думал, за рулем мужчина… Ошибся. Каюсь безмерно...! Я с аэропорта еду. Уже полчаса голосую. Умаляю, подвезите, пожалуйста, до турбазы!
Светлана быстро убрала платок, глянула на незнакомца. Он не показался подозрительным, выглядел вполне интеллигентно, да и турбаза, куда ему надо, по пути. Согласилась подбросить. Когда мужчина садился, обратила внимание, что он еще в хорошей форме, животик почти не выпирает, явно выше среднего роста, широк в плечах, одет в светлые легкие брюки, цветастую свободную рубашку навыпуск, сандалии на босу ногу, в общем, в типичный наряд отпускника.
Светлана не была еще таким асом водителем, чтобы успевать отвлекаться от дороги на постороннее, поэтому на своего попутчика не смотрела, зато чувствовала, что он разглядывает ее.
- Простите, - сказал он через некоторое время, - Я заметил, вы плакали. Случилось, что?
Голос у него приятный, бархатный, по-настоящему мужской.
- Нет, соринка в глаз попала.
- К мужу, наверное, едите?
Вопрос не был странным, так как новенькое обручальное кольцо на ее руке было прямо у него перед носом.
- Нет, просто так, прогуляться.
- Одна? От чего ж без мужа?
От упоминания об Окопове Светлана непроизвольно поморщилась.
- У него дела. А у меня в поселке родственники.
- Понятно.
На этом разговор прекратился. Минут пять ехали молча.
-  Меня Гурам зовут, - вдруг представился незнакомец.
Он ждал, что Светлана представится в ответ. Не дождался. Она по-прежнему была сосредоточена на дороге.
- Вы меня великодушно простите, - опять заговорил он, - я бы хотел знать имя моей спасительницы.
Она на мгновение оторвала взгляд от дороги и покосилась на него. Тот улыбался.
- Светлана, - ответила сухо.
- Све-етла-ана! – на распев произнес он. - У вас прекрасное имя. Оно вам очень идет.
Ей понравился этот завуалированный комплимент, но виду не подала. Опять минутное молчание. И тут Гурам разговорился. Еще с викторианской Англии повелось, что уж коли не о чем говорить, начинают о погоде. Вот и он начал с нее:
- Я прошу прощения за грубость, но погода у вас отвратительная…
Гурам рассказал, что приехал сюда с женой и дочкой из Москвы в отпуск. Раньше он здесь никогда не был. Ездили, в основном, в южные края. У его дочки Нино что-то со щитовидкой. Врачи рекомендовали ей дышать натуральным йодом моря. Тут, как на зло, еще и у жены Лизоньки немного разыгралась гипертония. Поэтому на нынешний сезон ей жаркий климат был заказан. Решили провести отпуск в более умеренных широтах. По совету друзей взяли путевки на местную турбазу. Уже по прибытии, бывалые здесь раньше рассказали, что местный климат – рулетка. Может выпасть на весь отпуск красное, да так, что и никаких югов после этого не захочешь. Может выпасть и черное, когда проклянешь все на свете. Но чаще вперемежку.  За отпуск бывает и то, и это. Ему с семьей не повезло. За две недели отпуска на местной климатической рулетке выпадало лишь черное. Мерзкие холодные моросящие дожди с самого дня прибытия. В домике на турбазе из удобств лишь чайник да маломощный масляный обогреватель, который они не выключали с самого заезда. Но все равно, в домике чувствовалась сырость. Туалет на улице. Душ там же. Из развлечений – кафе да дискотека по вечерам. Да какая тут дискотека? Они же с ребенком. Вот и пришлось все это время каждый день гулять под зонтиками вдоль берега моря, чтобы их дочка Ниноша надышалась вдоволь морским натуральным йодом. Она и надышалась. Неизвестно, помог ли ее щитовидке местный йод, но простуду подхватила. Не дай Бог воспаление легких! Позавчера у нее поднялась температура. Уже не до отпуска. Кабы не дочка, они с женой уже давно свалили бы отсюда. А тут такое! Стали паковать чемоданы, чтобы вернуться в Москву до срока. Однако, видать, многие хотели выбраться из этого мокрого края. Билетов не достать. Спасибо местному фельдшеру. Для больной девочки он помог выбить билеты. Но только два. На жену и дочь. Как назло, только они сели в самолет, выглянуло солнце. Какая несправедливость! Так что, жена с дочкой улетели, а он остался. Фразу «Они улетели» Гурам повторил еще раз. Их домик на турбазе на две семьи. Одна половина для одной, другая – для другой. Их соседи по домику, потеряв надежду на улучшение погоды, тоже выехали раньше срока еще три дня назад. Так что, после отъезда жены с дочкой он остался один на целый турбазовский домик, где ему коротать время до понедельника, до окончания срока их путевок. И уточнил, что остался совершенно один. В понедельник он вылетает в Москву на заранее забронированном рейсе. Что улетает в понедельник, повторил еще раз. После приключений нынешнего отпуска он не собирается больше когда-либо посещать здешние края. Потом зачем-то еще раз опять повторил, что не собирается.
Гурам оказался хорошим рассказчиком. О своих здесь злоключениях повествовал по-кавказски эмоционально с юмором и больше подтрунивал над собой, чем над своими сплошными неудачами в этом отпуске. Потом поведал немного о себе.
Родом он из Грузии, с Кутаиси. Родители преподаватели. Отец – профессор истории университете. Мать – учительница английского языка в школе. В 1989 году, после армии, по стопам отца через рабфак поступил в МГУ на исторический факультет. Еще на пятом курсе, когда СССР уже распался, понял, что исторической наукой на хлеб не заработать. Параллельно с учебой пошел подрабатывать подсобником в ресторан. Ведь в армии служил поваром. Получив диплом историка, засунул его подальше и продолжил работу в ресторане. Через год женился и окончательно обосновался в Москве. Пару лет спустя, когда, наконец, купили собственную квартиру, они с женой решили обзавестись ребенком. И опять, фразу «купили собственную квартиру в Москве» он произнес дважды. Родилась дочка. Назвали Нино. Он в ней души не чает. Сейчас он поднялся до должности сушефа. Еще немного и станет шефом.
Когда Гурам закончил рассказывать о себе, они уже подъезжали к турбазе. Светлана остановила машину, повернулась к нему. Тот даже не предпринял попытки выйти. Просто сидел и смотрел на нее с улыбкой. Она этого никак не ожидала и стала уже подбирать слова, чтобы вежливо попросить из машины.
- Светлана, у меня осталась бутылочка прекрасного грузинского вина, - вдруг сказал Гурам мягко своим бархатным голосом. -  Настоящего. Родственники прислали. Не хотите попробовать?
Своим нежданным предложением Гурам спутал все ее мысли. Светлана не понимала, как это расценивать. Как хамство? Или как ничего не обязывающее предложение как-то отблагодарить за оказанную услугу? И тут до нее дошло. Оказывается, Гурам всю дорогу клеил ее. Разглагольствуя о себе, он недвусмысленно давал понять, что она замужем и он женат, имеет дочку, но у обоих их вторые половины сейчас далеко, что у него есть квартира и работа в Москве, которыми он дорожит, что он в этих местах в первый раз в жизни, что послезавтра улетает и больше его здесь не будет никогда. А сейчас в его единоличном распоряжении целый домик на турбазе. При чем, на этих аспектах он особо акцентировал внимание, повторяя дважды. Наконец, предложение выпить вина. Это ли не намек на возможность разовой любовной встречи без обязательств, без огласки, без последствий для обоих, после которой они никогда больше не увидятся и, в случае чего, никто из них не будет донимать другого. Если так, то его намеки были сделаны чрезвычайно деликатно.
Когда это дошло, Светлана покраснела, опустила глаза, дыхание участилось. Волнами стало накатывать желание. Примитивное животное желание близости без сюсюканий и предварительных условностей. Подобного она еще не испытывала никогда. Мелькнула мысль о муже, но тут же исчезла под раздавившей ее другой мыслью об уплывшем без нее белоснежном лайнере, о рыжей Виолетте. Еще вспомнился браслет от Тиффани, подаренный Окоповым Настюхе, что они трахались в гостинице. «Это тебе за все, козел!» - подумала Светлана, подняла на Гурама уже поблескивающие глаза и чуть подалась к нему.
- Какое у тебя вино? – спросила она тихо.
Такой оборот для Гурама стал сюрпризом. Наверное, он приготовился еще долго ее уламывать. А не пришлось. Он даже немного растерялся, но тут же взял себя в руки.
- Э-э-э, Хванчкара.
- Это красное?
- Да, полусладкое.
- Обожаю Хванчкару.
Явно обрадованный Гурам уже взялся за ручку двери, чтобы выйти из машины. Светлана жестом задержала его и спросила:
- У тебя жетоны есть?
- Жетоны…? Какие?
- Здесь мобильная связь не берет. Вон телефонная будка. Мне позвонить надо.
- Да, да, должны быть! Мы в Москву постоянно звонили, – всполошился Гурам и стал суетливо рыться в карманах.
Из автомата Светлана позвонила бабушке. Сказала коротко: «Я уехала к вам. Если что, я у Галки», - и, не дожидаясь ответа, повесила трубку. Для конспирации проехали с полкилометра и свернули на неприметную с дороги стоянку. Оттуда по лесной тропинке добралась пешком до турбазы. Светлана шла позади, метрах в двадцати от Гурама. Он постоянно оглядывался, проверяя, идет ли она, не передумала ли. Не передумала. Ее вспыхнувшее плотское желание, подогреваемое жаждой мести Окопову, только возрастало.
Домик с номером двадцать два стоял на самом краю турбазы, сразу за забором, что в данной ситуации было весьма кстати. Меньше глаз и ушей. Стандартный турбазовский деревянный домик советских времен с облупленной краской, симметрично поделенный на две части с небольшими верандами у каждого входа. За дверью тесный тамбур. За ним комната со спартанской обстановкой: две кровати, одна из них двуспальная, стол, шкаф, тумбочка, три стула и пара уже упакованных чемоданов посредине. Еще в углу пожелтевший от времени обогреватель светил красным огоньком контрольной лампочки. Гурам предложил сесть, а сам стал копаться в одном из чемоданов. Бутылку вина нашел быстро. Но вот штопора никак не мог найти. Бросив рыться в чемодане, он суетливо проверил тумбочки, ящик стола. В нем то и нашел какой-то инструмент, местами покрытый ржавчиной, отдаленно похожий на штопор. Гурам сел на кровать, пристроил на полу бутылку и стал ее откупоривать. Слишком долго возится. Светлана встала, проверила дверь, закрыта ли, подошла к Гураму, ни слова не говоря, взяла у него из рук бутылку, отставила в сторону, откинула за спину косу и уселась сверху ему на колени лицом к лицу. Толкнула его, повалив спиной на кровать, вцепилась двумя руками в воротник рубашки и впилась поцелуем в губы…
Светлана проснулась от щебета птиц и далеких голосов людей. Спросонья никак не могла понять, где она. Комнатка со стенами, обитыми деревянными рейками. Заляпанное небольшое окно с короткими занавесками из тюли, на которой плясали блики солнца. Деревянный стол без скатерти с опрокинутой бутылкой из-под вина, рядом два стакана с остатками бордовой жидкости на дне. Пахло сыростью и… чужим мужчиной. Повернула голову. Этот мужчина лежал обнаженный справа, повернувшись к стене, и тихо посапывал. На ней самой кроме ленты в косе из одежды тоже ничего.
«Что это было? – подумала Светлана. – Наваждение? Сон?» Увы, пришлось признать, не сон. И доказательство тому посапывало справа, лицом к стене. Она вспомнила эту безумную ночь… Вытворяли такое!!!... И половину из этого они с Окоповым не позволяли себе делать. У сопящего справа грузина, наверное, давно не было секса. Да и какой может быть секс с женой в одной комнате с дочерью, которую невозможно даже выпроводить погулять на полчаса из-за бесконечных дождей? Теперь она поняла, что такое «курортные романы». Ей стало неловко да так, что подобрала смятую в ногах простынь и натянула на себя. А ведь ночью, когда пили вино, она, полулежа на кровати, не прикрывалась и ничего не стеснялась. Тогда еще в первый раз в жизни по-настоящему закурила. До этого, в школе, пробовали с девчонками баловаться. Так, не в затяг. Не понравилось. А тут, после полстакана вина и нескольких затяжек самых обычных сигарет в голове приятно закружилось и башню снесло напрочь…
«Какой кошмар!» - подумала Светлана. Действительно, это был кошмар. Пусть сладкий, но кошмар. Этот кошмар случился как будто не с ней, а с другой. Ведь сейчас ее ногата подле чужого мужчины вызывала только неловкость, стыд и желание поскорее убраться отсюда.
Двигаясь медленно, подобно южноамериканскому ленивцу, Светлана осторожно встала с кровати, дабы, не дай Бог, не разбудить посапывающее справа существо мужского пола. Ведь людских голосов вдалеке становилось все больше. Турбаза просыпалась. А ей не хотелось быть кем-нибудь замеченной.  Она подобрала с пола скомканное платье. Мигом «нырнула» в него, расправила подол. Подхватила сумочку. Плетеные туфли на высоком каблуке решила не надевать, чтобы не цокать при выходе, а взяла в руку за ремешки. Что-то забыла… Что бы это?... Точно! Трусики. Сколь ни оглядывалась, негде не видно. А надо спешить. Этот мужчина в любой момент может проснуться. Хоть и не хотелось оставлять такой сувенирчик ему на память, вышла так, без них. Чуть-чуть приоткрыла дверь, проскользнула на улицу и оставила ее открытой, чтобы не хлопать. Стараясь выглядеть спокойно, как бы прогуливаясь, с беспечным видом прошла до забора турбазы, просочилась в дырку в сетке, оглянулась. Никто не видел. Опрометью бросилась бежать по вчерашней тропинке, не замечая боль в ступнях от колючих сосновых шишек. Когда отбежала на приличное расстояние и убедилась, что погони нет, перешла на шаг, «Ну вот, - проговорила она вслух, переводя дыхание, – уже без трусов по улице шляюсь, как потаскуха… Почему, как...? Оказывается, я и есть потаскуха… Блин! Какая досада!». Когда она подходила к машине, в голове тревожно мелькнуло: «Окопов...! Что же будет...? Только бы не узнал!» Вместе с переживанием по этому поводу пришло осознание, что в душе уже нет к нему той неприязни, той ненависти, которые испытывала вчера и всю предыдущую неделю. Видать, свершенная этой ночью вендетта дала оскорбленным чувствам полную сатисфакцию. В душу появился страх. Страх разоблачения.
Бабушка встретила сердитым взглядом, полным осуждения. Она не спрашивала Светлану, где та провела ночь. Видать, по помятому виду и так все было ясно. Но такое молчание бабушки задевало гораздо сильнее, чем ее прежние ругань и нотации. Впрочем, Светлану беспокоил только один вопрос, на счет мужа. Пройдя вслед за бабушкой на кухню, она с замиранием сердца, только кивком головы задала его. Бабушка вопрос поняла правильно.
- Звонил, - буркнула она сердито.
Внутри все похолодело.
- Ты что ж это, внуча, свою бабулю в больные записала? – спросила бабушка, усаживаясь на табурет.
Светлана изумилась такому вопросу и выражением лица показала это.
- Звонит твой вечером и все о здоровье меня расспрашивает. Думаю, с чего бы это? А он и так, и эдак. Потом сообразила. Сказала, радикулит у меня прихватил, в постели лежу. Ты бы, зараза, хоть предупредила меня про болезнь мою. Ведь могло некрасиво получиться.
- Спасибо, ба! А про…
- Спрашивал, - перебила бабушка. – Просил к телефону позвать.
- А ты?
- Загуляла твоя супружница, говорю. Под заборами иди ищи! - голос у бабушки был ехидный, недобрый.
- Бабушка! – вскричала Светлана, бледнея.
- Что бабушка!? Двадцать лет, как бабушка! – она со злостью повысила голос, покосилась исподлобья, вздохнула и сказала негромко: - Ладно тебе. А то шас в обморок грохнется. Сказала, у Галки ты.
- А он?
- Просил передать, сегодня к четырем дома будет. Так что, давай, собирайся и обратно езжай.
Светлана с облегчением выдохнула.
- Быстренько домой и приготовь ужин! - бабушка опять недобро зыркнула. – И встретишь его как подобает жене… приличной!
- Да, да! Я это… По дороге в ресторан заскочу, что-нибудь закажу для ужина. Чтобы быстрее было.
- Не сметь! – прикрикнула бабушка и ударила ладонью об стол. – Ежели будешь его едой из ресторанов кормить, то скоро он не почувствует разницы между ресторанной и домашней. Тогда его не домой будет тянуть, а в кабак. Так что, сама сегодня приготовишь! Поняла?!
Светлана закивала головой в знак, что все очень хорошо поняла.
- И к Галке сейчас загляни, - бабушка постучала пальцем по столу. – Чтоб договорись и дудели обе в одну дудку! А то, ненароком, проболтается, что ты не с ней была!
- Галка здесь?
- Здесь. Вчерась в магазине видела. Тоже тебя спрашивала.
- Ладно. Только в душ схожу.
- В душ, говоришь…?! Верно, в душ сходить надо, - в тоне бабушки была издевка и презрение. – Только волосы не мочи. Сушить долго. Или…? Их тоже отмывать надо?
На это Светлана ничего не ответила. Только сжала губки и вышла из кухни.
- Эх, етить твою! Вся в мать пошла, по… - проворчала бабушка из кухни. Последнего эпитета в свой адрес Светлана не расслышала. Наверное, что-то доброе сказала.
Стоя под струями душа, третий раз натирая себя мочалкой, ей казалось, от нее все еще пахнет чужим мужчиной. Еще подумала: «Какая, все-таки, отвратительная здесь вода. С привкусом железа. Раньше и не замечала этого. Успела отвыкнуть… Нет. Обратно жить сюда не вернусь. Ни за что!»
После долгих звонков в дверь Галка, наконец, открыла. Она высунулась заспанная, растрепанная, в короткой мятой ночной сорочке.
- Светка...?! Че так рано? – спросила она зевая и потягиваясь.
- Не рано! Уже скоро девять. Дело на сто миллионов.
- Какое дело…? В такую рань…, – Галка опять зевнула.
- Запомни, всю прошлую ночь я была с тобой, - заговорщиски, полушепотом быстро проговорила Светлана. - Поняла?
- Поняла. А-а-а…, зачем?
- Зачем…? Ну-у-у…, как, зачем?... Так тебя этот…, как его…? Во, Миха бросил. Всю ночь тебя успокаивала.
- Светка, че ты несешь? Миху я сама бросила. Еще три месяца назад. Сейчас у меня Игорь.
- Хорошо, успокаивала из-за Игоря!
- Игоря!?... А… А, он меня не бросал.
- Галка, не тупи! Скажем, что бросил! Я тебя успокаивала! Потом он взял, и вернулся! Поняла?
- Ни хрена… Вернулся?… Когда?
- Галя! – вскричала Светлана.
От отчаянного крика подруга окончательно проснулась и изобразила на лице полное понимание ее задачи.
- Ну?! – воскликнула Светлана, теряя терпение.
Галина в ответ энергично закивала головой, показывая, что до нее все дошло.
- Тогда всё. Пока! Мне пора.
Светлана уже спускалась по лестнице, как Галка остановила вопросом:
- Светка! Где ты была на самом деле?
- И не спрашивай, - томно, со вздохом ответила она.
- Ну, все-таки?
- На турбазе.
- Да-а-а! И, кто он?
- Грузин.
- Грузи-и-ин?! – протянула Галка и сглотнула слюну. – Ты сумасшедшая!
- И не говори! Еще какая! – также томно, немного закатив глаза, произнесла Светлана и продолжила спускаться вниз.
- А, что Окопов? – наивно спросила подруга вслед.
- Ай! – Светлана небрежно махнула рукой. – Он него не убудет.
Ее приключение на турбазе осталось без последствий (так Светлана тогда думала). Окопов ни о чем не догадался. Даже ничего не спрашивал про Галку, у которой она, якобы, ночевала. Он по-прежнему ходил в соплях из-за смерти матери. Поэтому ему было не до нее. Чувства ненависти и обиды по отношению к мужу, у Светланы сменилось чувством вины. Но только так, чуть-чуть. Как могла, опять стала успокаивать его, стараясь ободрить, поддержать. Но, все равно, с рвением мазохиста, ей хотелось узнать, что Окопов соврет по поводу проданного их свадебного путешествия. На следующий день, когда он стал уже понемногу приходить в себя, Светалан мимоходом спросила за ужином: 
- Коля, я по поводу наших трат на круиз. Значит, билеты накрылись?
Окопов помрачнел, замялся, подбирая слова.
- Понимаешь, дорогая. Когда приехали с похорон, мне позвонил армян, Ашот Петросович. Я с ним дела некоторые веду. Понятия не имею, откуда он мог узнать о смерти матери и о том, что мы собирались в круиз. Я нигде об этом не распространялся.
Светлана затаила дыхание. Она-то прекрасно знала, откуда тот все узнал.
- Этот армян, - продолжил Окопов, - предложил выкупить наш тур, так как все равно пропадает. Хотел послать эту сволочь куда подальше. Ведь как стервятник прилетел на чужую беду. Но, знаешь, с партнерами так обращаться как-то… Решил отшить деликатнее. Назвал цену в два раза большую. А этот гад тут же согласился. Даже торговаться не стал… Кто бы мог предположить? Сказал, пришлет своего человека для оформления и положил трубку. Мне уже деваться некуда. Назвал цену. Он согласился. Обратный ход не дашь. Пришлось продать. Ты уж, Светик, извини. Так получилось. Но я эти деньги на следующий раз отложил. Мы обязательно с тобой еще куда-нибудь съездим.
Светлана слушала Окопова и краснела. Вспомнила турбазу и думала: «Вот же я дура! Сама разболтала Виолеттке. Если бы не она, ничего бы и не было! И Окопов, идиот! Ему что, трудно было сразу объяснить про армяна, как дело было? Из-за этого… Бли-и-ин...! Как гадко все получилось…» Однако эти мысли недолго тревожили. Где-то с часик. «Ладно, что было, то было. Не исправишь, - успокаивала себя Светлана. – И опять же…, от него не убудет». 
В тот вечер Светлана затащила Окопова в кровать пораньше и у них было. Было впервые после смерти Екатерины Валерьевны. Как ни странно, эта близость ей очень понравилась. Все вышло гораздо ярче, эмоциональнее и страстнее, чем раньше… с ним.
Следующей за парой снимков похорон свекрови вклеено ее фото. Она сидит на лавочке, возле бабушкиного дома, в старом халате с неопрятно заплетенной косой, бледная, с потухшим безжизненным взглядом. Этот снимок сделан шестого сентября бабушкой на цифровой фотоаппарат, подаренный незадолго до этого деду на день рождения. Светлана вздохнула и с печалью провела пальцем по фотографии. Только она и бабушка знали, что это тоже снимок похорон.
Через некоторое время после ее приключения все стало приходить в норму. Окопов понемногу смирился, что мать уже не вернешь. Погода, наконец, разгулялась. Солнечные жаркие деньки не давали хандрить. Жить стало веселее. То, что произошло на турбазе, почти забылось. Ну, в самом деле, все обошлось благополучно, никто не узнал, никто не пострадал, никто не помер. Чего вспоминать об этом?
В начале августа Окопова пригласили на открытие нового развлекательного комплекса с аквапарком. Он оказался в числе приглашенных потому, что непосредственно участвовал в реализации этого проекта. Как Светлана поняла, его транспортная компания обеспечивала доставку оборудования для этого заведения, причем, делая это в кредит. Пригласили, естественно, с женой. Окопов сначала упирался. Светлана долго уговаривала сходить, чтобы обоим как-то отвлечься от скорбных мыслей. В конце концов дожала. Согласился. Обрадованная, стала готовиться за несколько дней. Для мужа, а также для остальных, она все еще оставалась простой деревенской девушкой, поэтому к предстоящему светскому мероприятию отыскала в магазине скромное черное обтягивающее платье до колен с вырезом на подоле сбоку на пуговках. Но стоит расстегнуть пару пуговиц, и вырез будет не таким уж и скромным. Почти сутки зажигала местная элита на этом открытии. Тогда, в первый и последний раз, Светлана видела своего пьяным. А ни че так, забавненько. Он, с раскрасневшейся рожей, с осоловелой улыбкой, мирно сидел в уголке, клевал носом и регулярно прикладывался к стакану виски, который, благодаря обслуге, никогда не пустовал.
На открытии народу собралось человек семьдесят. Сплошь депутаты, чиновники, разбавленные местными бизнесменами. Все с женами или любовницами. На церемонии перерезания ленточки Окопов показал Светлане Ашота Петросовича, того самого. Низенький, пухлый, с большим пузом, с плешью на темени. Судя по загару, он недавно вернулся с теплых краев, и Светлане точно было известно, из каких. Этот толстый армянин выглядел неприятно, а после того, что сделал, казался вообще отвратительным. Но что Светлану обрадовало, Ашот Петросович пришел сюда не с Виолеттой. Рядом с ним стояла брюнетка, почти на голову выше его, лет двадцати пяти, в синем платье с глубоким вырезом на спине. Видать, эта сучка Виолеттка так достала в круизе, что по прибытии он тут же бросил ее и нашел себе новую пассию. Ну не прелесть ли!? Так ей и надо, этой шалаве!
В субботу, вечером, на улице, перед входом в развлекательный комплекс, в пестром полумесяце толпы приглашенной элиты, после высокопарных кратких речей пары чиновников из Мэрии торжественно перерезали алую ленту и гостей пригласили во внутрь комплекса. Поначалу все было мирно, чинно. Народ шлялся туда-сюда меж столиков фуршета, потягивая напитки из бокалов. Беседы в полголоса, натянутые улыбки. Через часик характер речей стал менее формальным. Голоса раздавались громче. Все чаще размеренность светского вечера нарушали взрывы смеха. Мужчины уже не стеснялись при дамах рассказывать сальные анекдоты, а дамы, не краснея, слушали их и заливались хохотом. Местные светские львицы не спешили принимать Светлану в свой круг. Когда они с Окоповым проходили по залу от одной компании к другой, он представлял ее. Увидев скромную провинциалку, мужчины с интересом заглядывали в глаза, оценивающе кивали головой, а иногда и многозначительно подмигивали. Их дамы же фальшиво улыбались, кривили губки, сканируя пренебрежительным взором новоявленную выскочку, не стесняясь, шептались друг с другом по поводу экс колхозницы, ставшей, вдруг, миллионершей, или вообще отворачивались. Впрочем, этот снобизм Светлану ничуть не задевал. Она прекрасно знала, как относятся к новеньким в обществах. Будь то студенческое или высшее. Еще знала, что сегодня настанет момент, и она покажет этим овцам в шкурах львиц, кто из них курица.
Единственной, кто к ней отнесся благосклонно и доброжелательно, была странного вида женщина неопределенного возраста, не молодая, и пожилой не назовешь, с беспорядочными пышными спирально завитыми рыжими локонами с отдельными разноцветными прядками, с, не по возрасту, очень ярким макияжем, в синей блузке, расстегнутой так, что виден лифчик, на шее массивная цепь вороненой стали с кулоном в виде театральной маски, в черной плиссированной юбке выше колен и в цветных колготах в сеточку, в тупоносых черно-белых туфлях на высокой платфоме. Такой наряд подходил более для старшеклассниц, чем для солидной дамы.
- А-а-а, вот и Николай! – с улыбкой произнесла странная женщина, когда они подходили.
Голос у нее приятный. Говорила плавно, почти нараспев.
- Уж не чаяли вас увидеть. Ведь вы такой затворник. Избегаете светских мероприятий. Ай-я-я-й, - погрозила она пальчиком, - мы по вас соскучились.
Окопов виновато улыбнулся, хотел что-то ответить, но эта женщина ему не дала и продолжила:
- Наконец, решили явить обществу вашу молодую жену.
- Да, разрешите представить, Светлана. А это, - Окопов обратился уже к Свете, - Элеонора Петровна.
Светлана улыбнулась и кивнула даме.
- Николя, какой вы, все-таки, несносный. Называть даму по отчеству, это моветон. Когда слышу такое, чувствую себя почти старухой. Ма шер, - дама обратилась к Светлане, - последите, пожалуйста, за манерами вашего мужа!… Ах, простите!… Очень рада видеть вас лично. А то все слухи, сплетни. Кто такая, откуда? Нагородили всякого. Сейчас вижу… А вы, - она опять повернулась к Окопову, - скверный мальчик. Такую красавицу от нас скрывать! Не хорошо. И прошу, давайте обойдемся без отчеств. Называйте меня просто Элеонора. Если это амикошонство вас коробит, то мадам Элеонора. – она опять обратила взор на Светлану. - Как вам здесь? Нравится? Надеюсь, сегодня скучать не придется.
Они хотели уже отойти от учтивой дамы в странном наряде, как та остановила вопросом:
- Дорогая, я слышала, вы из деревни?
- Н… нет, - ответила Светлана, немного растерявшись. – С поселка. Рыбацкого поселка.
- Шарман! Хоть чуточку можно будет разбавить наш гадюшник кем-то свеженьким. И умаляю, тормошите своего мужа! Тащите его в свет! Ведь птичка в клетке долго не поет… А так, очень рада. Аревуар! Еще увидимся!
Немного позже Светлана узнала, мадам Элеанора, жена какого-то большого чиновника и по совместительству владелица престижнейшего в городе салона красоты, была самой что ни на есть главной светской львицей в этих краях. Ничто не ускользало от ее взора. К ее мнению прислушивались. Ее уважали. Поэтому она и позволяла себе эпатировать своим внешним видом, как ей было угодно.
Когда организаторы сборища решили, что публика уже достаточно разогрета халявным алкоголем, дали команду и музыканты, игравшие до этого фоном, включили аппаратуру на полный звук, приглашая к танцам. Две зазывные композиции прошли впустую. Никто из солидной публики не решался первым выйти на танцпол. Все переглядывались, ожидая чего-то. Наконец, на третий раз, какой-то наглый молодой чиновник пригласил на танец аж саму вице-мэршу. Как же Светлана ждала этого момента! К первой паре тут же присоединилась другая, еще и еще. На танцполе стало тесно от топчущихся пар (а это было именно топтание под музыку, но никак не танцы). К Окопову подошел главный архитектор города (его представили ранее, вроде, Андрей Иванович) и попросил у него позволения пригласить Светлану на танец. Окопов, уже изрядно окосевший, великодушно позволил. Но что это был за танец? Следуя движениям неуклюжего партнера, невозможно было показать, на что способна. Зато следующий танец был быстрым. Светлана втянула мужа в образовавшийся круг и выдала то, чему учила Дебора Абрамовна восемь лет в хореографической студии. И это все при том, что в своих движениях ничуть не выходила за рамки приличия, ведь, как ни как, она очень скромная молодая жена. Отточенные, натренированные движения ее юного, гибкого тела не остались незамеченными не только мужской половиной, но и прайдом местных львиц. Некоторые из них в пьяной эйфории старались перещеголять или, на худой конец, скопировать ее движения. Но без должной подготовки их попытки выглядели комично и нелепо. После третьего такого танца местные светские львицы уже выглядели линяло и не пытались с ней тягаться. Лишь злобно зыркали.
Конкуренцию в танцах ей смогла составить лишь Стэлла, жена заместителя губернатора. Они с мужем несколько припозднились и пришли к самому разгару танцевального веселья. Стэлле около тридцати. Стройная, фигуристая шатенка со стрижкой каре, в серебристом стильном платье, она, наверное, раньше занималась гимнастикой. Как Светлана заметила, гибкость и растяжка у нее были все еще на достойном уровне. Зато хореографическая подготовка чуть-чуть уступала. В быстрых танцах, заняв центр танцпола, они со Стеллой выпендривались друг перед другом грациозностью и изяществом своих движений, показывая остальным, что рядом с ними тут делать нечего. В этой танцевальной дуэли не было врагов. Наоборот, без единого слова они сдружились и только подзадоривали друг друга своим свободными красивыми движениями. Через некоторое время даже стали двигаться синхронно, как будто долго репетировали, что приводило публику в полнейший восторг. Еще большее удовольствие это доставляло самим танцоркам. В таком дуэте они были на равных, однако именно Светлане досталась корона королевы этого бала. Наверное потому, что лет на десять моложе. В промежутках их выступлений, когда играла медленная музыка, к Светлане и Стэлле, к великому неудовольствию остальных дам, выстроилась очередь мужчин, желающих пригласить на танец. Как верная жена, Светлана всегда спрашивала позволения у Окопова. Тот пьяным кивком головы позволял. Тем самым приличия были соблюдены, и никто ничего худого о ней подумать и не мог бы.
Ровно в полночь музыка стихла и распорядитель торжества, нарочито низким голосом, подражая ведущим профессиональных боксерских поединков, растягивая окончания слов, объявил о выборах королевы бала. Светлана не удивилась, когда динамики громогласно известили: «И-и-и!... Единогласным мнением жюри-и-и. Королева нашего бала-а-а-а!... Госпожа-а-а-а… Окопова Светлана!» Под бурные аплодисменты она подошла к ведущему и тот водрузил ей на голову пластмассовый детский венец под золото. Принимая титул, Светлана старалась выглядеть очень смущенной и растроганной. Правда, вручая корону, эти подлецы-организаторы не удосужились предупредить, что у королевы есть еще и обязанности, от которых та никак не могла отказаться. Одной из таких обязанностей было открытие аквапарка, главного объекта этого комплекса. В предвкушении чего-то необычного (уж слишком хитрая рожа была у ведущего), вслед за «королевой» с танцпола двинулась публика по коридорам. Согласно стрелкам на стенах, направление в аквапарк.
В полнейшей темноте Светлану ввели в какое-то помещение с теплым, влажным, пахнущим хлоркой воздухом. Судя по эху, помещение огромное. Где-то в его недрах гулко капала вода. Внезапно ослепил луч прожектора. Ведущий вложил ей в руки бутылку шампанского, к которой привязана веревочка, и сказал тихо: «Когда дам команду, просто отпустите». Потом он в микрофон проорал что-то про открытие жемчужины комплекса, раздалась барабанная дробь. Светлана выпустила из рук бутылку и та, описав дугу, разлетелась в дребезги с брызгами пены о стоявшую спереди колонну. Обслуга тут же кинулась подметать осколки. Зазвучала музыка. Под ногами вспыхнуло. По сторонам гладь бассейнов заиграла подсветкой. Зашумела вода. Это заработали водопады, фонтаны и водяные горки с замысловато иллюминированными струями. Светлана огляделась. Она стояла в кругу разноцветных фонарей, вмонтированных в пол, на искусственном полуострове, вдававшимся в бассейн неправильной, изогнутой формы. С противоположного берега, вдоль стены, выстроилась толпа, переместившаяся сюда с танцпола, уже вся в предвкушении. Светлана хотела выйти из этого светового круга и присоединиться к толпе, но ведущий остановил, схватив за руку, и объявил в микрофон громогласно, что правом первой нырнуть в бассейн открываемого аквапарка обладает исключительно королева этого бала. Только так аквапарк может быть открыт и никак иначе. И еще уточнил, гад, что правилами аквапарка в одежде купаться категорически запрещается. Публика притихла. Лишь журчание и шелест воды. Светлана растерялась. Она оглядывалась по сторонам и не знала куда деться. Десятки глаз сейчас пялились на нее. Мужская половина – с вожделением предстоящего стриптиза. Другая – с неменьшим предвкушением ее позорного конфуза. Мечущимся взглядом она высматривала мужа, у которого хотела получить поддержку. Но бьющий в глаза свет не позволял различить лиц. Лишь бесформенная масса толпы. Тут Светлана вспомнила, когда ее объявили королевой, она оставила Окопова в слишком уж расслабленном состоянии, впечатавшимся телом в диван в углу танцпола, с которого поднять его не было никакой возможности, по крайне мере, в ближайший час. И вот, она одна перед взором десятков глаз, жаждущих от нее позора. И сбежать нельзя. Ведь это тоже позор. Вдруг из толпы послышались одиночные звуки, похожие на ухание филина: «У! У! У! У!…». Это ухание поддержал сначала один голос, потом другой, третий и вот уже вся толпа скандировала хором: «У! У! У! У!…». Было не понятно, ее поддерживают или пытается испугать. Светлана долго колебалась, думала, как выскользнуть из этого светового круга. Бьющие вверх лучи, хорошо видимые во влажном воздухе, словно стена. А толпа все ухала. Деваться некуда. Она опустила голову, перекинула косу через плечо, повернулась спиной к ведущему и попросила его расстегнуть молнию на платье сзади. Чувствительный микрофон уловил ее слова и через динамики огласил для всех. Ухать перестали, раздались одобрительные возгласы и жидкие аплодисменты. Толпа затаилась. В динамиках прозвучало: «З-з-з-з». Это был звук расстегиваемой молнии. Все замерли. Ждут. Смущаясь, Светлана чуть присела, взялась скрещенными руками за подол платья, на несколько секунд замерла в нерешительности и резко выпрямилась, вскинув руки вверх, выдергивая платье через голову… Послышался дружный шумный выдох толпы. Выдох разочарования мужских голосов и злобы женских. Па-бам!!! Под платьем оказался черный купальник с открытой спиной, который, словно вторая кожа, облегал ее стройное тело. Светлана ведь знала, куда идет, поэтому специально надела его. Отбросив в сторону черную тряпку скомканного платья, она подошла к бортику бассейна, подняла руки, выгнула спинку и нырнула почти без брызг в теплую воду. Хоть публика и была несколько разочарована (стриптиза, ведь, не получилось) овации и одобрительный свист, таки, сорвала. Это был триумф!
Через полчаса, когда, высушив в раздевалке феном волосы, Светлана опять вернулась к бассейну, там уже творилось форменное безобразие. Тетки в полупрозрачном кружевном нижнем белье, некоторые и вовсе без лифчиков, с визгом убегали от пузатых мужиков в простых труселях, ныряли в бассейн, скатывались с горок, плескались в фонтанах, аки дети, только сильно подвыпившие. Оказалось, купальник догадалась надеть только она. Остальная публика позабыла взять купальные принадлежности. И это то на открытие аквапарка! А, может…, вовсе и не позабыла? Может, специально?  Глядя на разыгравшуюся вакханалию, Светлана никак не могла понять, от чего же эта безумствующая толпа в неглиже жаждала увидеть, что у нее под платьем? Ведь не прошло и получаса, как эти же люди, ничего не стесняясь, в мокром полупрозрачном белье щеголяли друг перед другом? Вот задача!
Позже Светлана узнала, что затея с выбором королевы, которой предстоит таким образом открыть аквапарк, спонтанно родилась у мадам Элеаноры, альфа самки местных светских львиц, когда та наблюдала за ее танцами. Мадам Элеонора, прежде чем впускать дебютантку в высший свет, решила устроить ей проверку. Если бы Светлана под взглядами многочисленной публики отказалась от требования раздеться и нырнуть в бассейн, то до конца дней слыла бы в обществе отстойной, закомплексованной колхозницей. Если бы на требование толпы осталась в нижнем белье, то тут же ее заклеймили в распущенности и легкодоступности, да так, что потом не отмоешься. В шахматах это называется вилкой. Выручила предусмотрительность. Тем самым Светлана сделала ход конем. Если публика потребовала, то нет ничего зазорного скинуть платье перед всеми, когда под ним купальник. На пляжах все так делают. Так что, выступила великолепно. (Еще бы! Столько лет танцевать на сцене!). Теперь никто не упрекнет ее в патриархальной женской скованности и зажатости, а также не посмеет назвать развратной и разнузданной особой
Когда Светлана вышла из раздевалки, к ней подошла мадам Элеанора, курившая сигарету на очень длинном мундштуке. Она была в одежде и не принимала участие во всеобщей вакханалии на водных аттракционах. Мадам Элеанора улыбнулась и сказала мягко:
- Ты умница. С купальником здорово получилось. Когда изображала смущение, даже я поверила… Великолепно сыграла!
Светлана хотела отшутиться, но мадам Элеанора жестом не дала и продолжила:
- Не такая уж ты и простушка, как кажешься. Еще бы, захомутать самого Окопова...! Здесь нужен талант. Поздравляю!
Светлана открыла было рот, чтобы оправдаться (хотя в чем, еще так и не успела разобраться), как ее опередили.
- И, пожалуйста, не говори о случайной встрече, о любви с первого взгляда…  .
На этот раз Светлана покраснела, хотела возмутиться. Но Мадам Элеонора, сделав глубокую затяжку и выпустила тонкую струйку дыма почти ей в лицо.
- Ой, какое негодование! Глазки выпучила, гневом так и пышет… Сейчас опять поверю. Браво!
Светлане на миг показалось, это не мадам Элеанора, а ее бабушка с пронзительным взглядом, просвечивающим до самого нутра. Перед таким неприкрытым цинизмом она спасовала и растерялась полностью. Мадам Элеанора опять улыбнулась, провела пальцами по ее щеке, как бы успокаивая:
- Чего стушевалась? Запал кончился...? Хм, такое бывает поначалу. Впрочем, скоро привыкнешь… Добро пожаловать в наш серпентарий. Заходи ко мне в салон как-нибудь. Поболтаем.
Мадам Элеанора повернулась, уже пошла, но тут что-то вспомнила, притормозила, повернула голову назад и подняла пальчик.
- И мой тебе совет. Последи за своим муженьком! Сама видишь, здесь нет никакого уважения к праву собственности на чужого супруга. Моргнуть не успеешь, как его затащат в укромное место. А здесь есть куда. И не найдешь. Тем более он сейчас в таком беспомощном состоянии.
Веселье продолжалось до утра. Опять были танцы. У Светланы появилась масса ухажеров, волочившихся вслед. Они, изрядно подвыпившие, по очереди учили ее играть на бильярде и в боулинг, бросать дротики в дартс. При этом «учителя», почти все, пытались ее облапать. Она либо уворачивалась, а когда этого не удавалось, просто давала по рукам, не взирая на чин и должность уважаемой персоны, из которой эти шаловливые ручки растут. Будь то прокурор, депутат областной думы, префект или заместитель градоначальника. При таких гнусных посягательствах на ее тело, Светлана возмущалась, делала оскорбленный вид, но в глубине души чувствовала, что ей нравится такое своеобразное воздаяние должного ее красоте и молодости. Прислушавшись к совету мадам Элеоноры, она из зала в зал таскала за собой пьяного Окопова, чтобы он всегда был на глазах. Еще бы! Своим внезапным появлением она уже пару раз спугивала девиц, пристроившихся на диване возле ее мужа, как бы невзначай, демонстрирующих ему свои целлюлитные ляжки и, даже, выше. Тогда поняла, что несмотря на наличие обручального кольца на пальце, ее муж все еще остается желанной добычей для других дам. И это напрягало. Перемещаясь по залам комплекса, Светлана всегда тянула мужа за собой. Окопов, шатаясь, послушно следовал за ней, потом усаживался в уголочке, где, либо клевал носом, либо лупал по сторонам помутившимися глазками с глупой бессмысленной улыбкой. Еще тогда она открыла для себя своеобразную особенность нетрезвого мужа. По мере опьянения его речи становились все более и более скупыми, а когда он достигал определенной кондиции, вообще прекращались. Слова от него не услышишь. Сначала это раздражало, а потом подумала, пусть лучше будет так, чем если бы он нес всякую пьяную чушь, подобно остальным.
В общем, праздник удался. Еще несколько дней Светлана пребывала под его впечатлением.
Это случилось в среду, через четыре дня после открытия аквапарка. Прогуливаясь вдоль магазинчиков торгового центра, непонятно зачем, Светлана остановилась напротив витрины с товарами для новорожденных, и уже несколько минут разглядывала их. Когда осознала, на что смотрит, внезапно дыхание перехватило и воздуха не стало хватать. Вспомнила! Вспомнила про месячные, которые, вроде, должны были начаться еще в пятницу или субботу. В суете подготовки к выходу в свет, на открытие комплекса, это обстоятельство вылетело из головы напрочь. И после, находясь под впечатлением от своего успеха, было не до этого. Еще, не ощущала никакого дискомфорта и нервозности, которые всегда бывают при ПМС. Тут же всплыли в памяти грузин и безумная ночь на турбазе… Это был шок, подобный столбняку. Светлана несколько минут стояла парализованная, словно статуя с выпученными глазами и открытым ртом. Наконец, спохватилась, судорожно полезла в сумочку, достала кошелек, из него календарик. Так и есть! Дата, четвертое августа, пятница, обозначена точкой красного фломастера. Она пересчитала дни до предыдущей «красной» даты… Двадцать восемь. Ни много, ни мало. Ровно.
«Бли-и-ин!» - холодея сердцем, протянула Светлана, прикидывая день своего приключения на турбазе. Тогда, вроде, была суббота. Точно, суббота. Опять глянула в календарик. Пятнадцатое число… Ё-маё! Самый «залетный» период. Сделав такое открытие, окончательно опешила. В голове сумбур и всплывает одно: «Идиотка! О чем я думала?» А логика говорила, что тогда ни о чем не думала. Вернее, думала.  Думала о мести. О презервативах...? Да, такая мысль проскакивала. Но при себе отродясь их не имела, а грузин, только что проводивший жену с заболевшей дочкой, еще не успел ими обзавестись. Да и о резинках думала только из-за того, чтобы не подцепить какую заразу. Тогда успокоила себя, что грузин без жены еще не успел поблудить, а, значит, и подцепить каку. О возможности забеременеть не думала вообще. В феврале перестала принимать противозачаточные. Потом четыре с половиной месяца попыток залететь... Пять циклов! Все без толку! Уже и не чаяла! И тут, внезапно случилось! «Сука! Почему именно сейчас?!» - Светлана со злостью проговорила вслух и стремительно направилась к выходу из торгового центра.
Еще десять дней она прислушивалась к своим ощущениям, лелея надежду, что это просто задержка, что все пройдет и рассосется. Не рассосалось. И никаких намеков на это организм не выдавал. Когда в понедельник Окопов с утра ушел на работу, Светлана выскочила вслед за ним, села в машину и помчалась на другой конец города, где остановилась возле первой попавшейся аптеки. Купила три разных теста на беременность, начиная с самого дорогого. Дома пробовала их с интервалом в два часа. Каждый раз эти штуковины, независимо от стоимости, выдавали результат - две полоски. Еще витала где-то слабенькая надежда, что это ошибка, гормональный сбой, но с мыслью о своем залете стала свыкаться. Во всей своей неприглядности обозначилась проблема. В равной степени отцом ребенка мог быть как грузин, так и Окопов.  Лотерея. И она пугала. Пугала, в первую очередь, тем, что в облике ребенка вылезет на свет ее измена. Правда, в своих мыслях Светлана не считала, что совершила измену мужу, называя это приключением, вызванным нелепой случайностью, стечением обстоятельств, минутной слабостью, но никак не изменой. Однако, если такое приключение вскроется из-за внешности малыша, который не будет похож ни на мать, ни на отца, то для других это будет называться изменой. И Окопов будет считать это не невинным приключением, а самой настоящей изменой со всеми вытекающими последствиями. Стало страшно. Первым паническим порывом было срочно бежать к врачу, записываться на аборт. Остановила мысль, что Калининград не такой уж и крупный город, и о ее операции станет известно. Совсем недавно она явила себя широкому кругу местной элиты и ее уже многие знают. В клинике на приеме к врачу ее могут заметить некоторые из числа тех светских куриц, которых она поставила не место и которые в отместку с удовольствием расплодят злобные слухи. Эти слухи дойдут до Окопова, с которым потом придется объясняться. Когда паника прошла, Светлана сосредоточилась, взяла себя в руки. «Бабушка!» - пришло на ум единственное решение. У нее богатый опыт в таких вопросах и имеются связи. Тем более, навестить ее есть повод. На этой неделе, в субботу, у деда день рождения.
Накануне, в семейном кругу долго гадали, что бы такое подарить деду на день рождения. Рассказывая о нем, Светлана вспомнила, как он увлекался фотографией, но бросил это дело из-за отсутствия в магазинах необходимых материалов. Ведь сейчас достаточно отснять пленку, сдать ее в студию в районе, и получишь готовые цветные фотографии великолепного качества. Такой подход деду не нравился. Особенно финансовая его часть. Услыхав об этом, Окопов предложил подарить деду цифровую фотокамеру вместе с фотопринтером. Светлана с радостью поддержала. Действительно, подарок не такой уж и скромный, и избавляет от дальнейших мук выбора.
В субботу, в доме стариков отмечали очередную годовщину деда. Ухаживая за гостями, меняя блюда, бабушка на этот раз категорически отказывалась от помощи Светланы, с ласковой улыбкой сдерживала порывы и заставляла сидеть на месте. Когда подали горячее, она знаками вызвала внучку в сад.
- Ну, милая, сколько недель? – спросила бабушка со счастливой улыбкой, присев рядом на скамейке.
Это было удивительно. Проницательность бабушки хорошо известна. Но чтобы до такой степени!
- Три, - ответила Светлана, нахмурившись, и отвела взгляд в сторону.
- Ай ты моя умница! Ты моя дорогая...! Чего не веселая? Или уже не можется?
- Бабушка! – дрогнувшим голосом, в отчаянии воскликнула Светлана с уже переливающимися от слез глазами.
- Шо такое? Не Окопов папка? – все также с улыбкой ласково спросила бабушка и погладила ее по голове.
- Я не знаю, кто! – скривив губы, плаксиво, дрожащим голосом ответила Светлана, уткнулась лицом в ладони и зарыдала. Бабушка обняла одной рукой и прижала к груди.
- Ба… Ба… Я не зна… что…, что… де… делать… - сквозь рыдания всхлипывала она. – Помо… ги…! А… А… Аборт… надо!
Бабушка разомкнула объятия, отстранилась и спросила уже совсем неласково:
- Какой аборт?! Ты че?!
- А…, а… если не от него… ребенок бу… будет? – Светлана продолжала рыдать, уже уткнувшись лицом в колени.
- Ну и что?
- Он узна… зна… ет, что… не от… него!
Бабушка вздохнула, встала перед ней, взяла за плечи, разогнула, приподняла голову за подбородок и, заглянув в глаза, жестко скомандовала:
- Ну-ка успокойся! Быстро!
Властный тон бабушки подействовал. Светлана перестала рыдать и, даже, всхлипывать. Лишь слезы еще катились.
- Ты чего удумала, идиотка? Какой аборт?! Мы говорили, тебе ребенка надо родить! Только так сможешь быть спокойной!
- Если не от него ребенок будет? – спросила она, утирая слезы.
От такой наивности бабушка умилилась и суровость ее лица вновь сменилась улыбкой.
- Дура ты дура, внуча! Ну и что, что не от него! Главное, от тебя. Если бы у нас все бабы после каждого похода налево аборты делали, то на земле людей на четверть меньше было бы, а то и на треть.
- Если ребенок на Окопова не будет похож? Тогда он все узнает.
- Ты у нас в поселке многих видела, кто на отца похож? Если наберется таких с десяток, и то хорошо… Кстати, второй кандидат в папаши, кто у тебя был?
- Грузин, - голос Светланы дрогнул, губы опять стали кривиться. Сейчас снова заплачет.
- Перестань! – прикрикнула бабушка, затем продолжила ласково. – Грузин, говоришь...? И что с того? Не негр же! – бабушка опять присела рядом, обняла ее за плечи и спросила доверительным шепотом: - Грузин тот, небось, маленький, носатенький, черненький?
- Нет, высокий и нос у него обыкновенный, прямой, волосы рыжеватые.
- Симпатичный...? Ой, да что я спрашиваю? С уродом бы ты никогда… Хотя...? Ты была в таком состоянии, что могла…
- Ба…! Нормальный он, симпатичный! – воскликнула Светлана истерично.
- А коли так, че беспокоишься!? От такого, знаешь, какой красивый ребенок может быть?! Такого любой за своего признает!
- Но, все-таки, как-то… - пробормотала Светлана в растерянности.
- Да не как-то! А так или эдак… Кстати, как звали твоего грузина? Хоть знаешь?
- Гурам.
- Стало быть, Гурамыч у тебя может быть... А че? Ни че! Пойми, Светка, новорожденные все на одно лицо. Это только придурки мужики тут же ищут сходство с собой, да их мамаши, которые невесток невзлюбили. А, ведь, и находят. Но подсунь им другого младенца, не отличат и опять найдут сходство. Да что мужики? Бабы, зачастую, своих детей отличить не могут. Вот я, Генку в районе рожала. Палата на пять коек. Со мной лежали Анька белоруска и Катька, то ли якутка, то ли нанайка, узкоглазая такая. Они обе в один день родили. Одна девку, другая пацана. Как-то приносят детей кормить, а нянечка перепутала. Аньке дала пацана Катьки, а Катьке – девку Аньки. Так что ты думаешь? Не узнали! За своих приняли. Покормили за милую душу. Разобрались только когда пеленать стали. А ты говоришь... Мамаши родные не могли разобраться! А папаши уж тем более! Так что, не дури, Светка, рожай! Мужики, ведь, на сходство с собой к ребятеночку только первый год присматриваются. И то не все. А шо там в первый год видно? Потом привыкают к детям да так, что ежели какая в сердцах мужу и рявкнет, что ребенок не от него, то не верят, думают, специально баба его позлить хочет. Вон, как у соседки нашей было. Ну и что, что ребенок не будет похож на папашу! Это ничего не значит. Может, такие у него в роду были когда-то. Сейчас проявилось. Как это по-научному…? Ты говорила, запамятовала.
- Рецессивный признак, - подсказала Светлана.
- Во, именно он. Так что, не дури, Светка, рожай!
Слова бабушки успокоили. Слезки просохли. Дышать стала ровно. Светлана даже улыбнулась. Но маленький червячок сомнений все еще глодал.
- Ба, если анализы там…? Совпадать не будут?
- Какие анализы? Отцовство у нас по группе крови определяют. И то с формулировкой: «исключается» или «не исключается». У нас так с Бирюковой было. Теткой Ирой. Ты ее знаешь. Ее козел при разводе пытался доказать, что младший не его. Рожать мы тебя положим в областной роддом, в платную палату. Там завотделением двоюродная сестра Людки нашей. В случае чего, нарисует ребеночку нужную группу крови, чтобы папаша не беспокоился. А потом по больницам и врачам ты сама с ребенком ходить будешь. Какая у ребенка на самом деле группа крови только ты будешь знать. Понятно?
Светлана кивнула, с облегчением вздохнула и встала со скамейки. Бабушка встала вслед.
- Когда своего обрадуешь то? – спросила она, направляясь к дому.
- Сначала в консультацию схожу. Проверю, все ли в порядке. Тогда.
- Правильно. Через недельку самый раз сходить. Ой, Светка! Как я рада! Скоро стану прабабкой! Пацан, наверное, будет.
- Почему пацан?
- Чувствую… Ай ты моя умница! Сходи пока, умойся у колодца. Я в доме похлопочу.
После разговора с бабушкой, по возвращению домой, Светлана почувствовала себя счастливой. Хотелось летать, так как непомерная тяжесть с души спала и стало совсем легко. Хоть в ощущениях это еще никак не проявлялось, она знала, в себе носит новую жизнь, которая растет, развивается. Мысленно называла его Кирюша. Почему так? Просто в голову пришло и засело имя Кирилл. Всю следующую неделю, когда выбиралась по магазинам, Светлана уже специально останавливалась у детских товаров и присматривалась к распашонкам, ползункам, комбинезончикам, коляскам. Еще думала, какие пинетки будет вязать для малыша зимними вечерами. А в апреле она родит. На душе стало покойно, светло и радостно.
Недолго продолжалось это счастье. До пятницы. На этот день, на четыре часа, Светлана записалась в женскую консультацию. Планировала после ее посещения, за ужином, обрадовать Окопова, что он скоро станет папой. В тот вечер хотелось выглядеть, как никогда. Поэтому перед консультацией решила зайти в салон красоты мадам Элеаноры. Тем более та приглашала. Этот салон, под названием «Эля», находился на одной из тихих улочек центра и занимал весь первый этаж старинного трехэтажного дома, имел парковку для клиентов, что было очень удобно.
На входе, в дверях, Светлана столкнулась с самой мадам Элеанорой, которая, похоже, куда-то спешила. Мадам опять в ярком, вызывающем макияже. На сей раз она облачилась в черную куртку грубой кожи, подпоясанную армейским ремнем, в кожаной юбке и в сапогах на высоком каблуке. Вся эта кожа, включая ремень и сапоги, сверкала и переливалась от равномерно нашитых разноцветных страз. На шее – бусы из крупных красных шариков. Голова повязана алой пролетарской косынкой. Ей бы еще на пояс кобуру с маузером – вылитая гламурная комиссарша.
- Госпожа Окопова? Здравствуйте! – поприветствовала мадам Элеанора своим приятным плавным голосом. – Вы в салон или ко мне?
- Здравствуйте! Я бы хотела маникюр и брови немножко…
- Очень, очень хорошо, дорогая! Проходите. Не могу сейчас уделить вам время. Бежать надо.
Мадам Элеанора обернулась и крикнула во внутрь салона:
- Кристиночка! К нам пришла Светлана Окопова. Это наш особый гость. Пожалуйста, удели ей внимание! – опять обернулась. – Вы меня извините. Действительно, срочное дело. Очень жаль, что не сможем сегодня пообщаться. Но вы обязательно заходите другой раз. Просто так, кофейку попить. Оревуар!
Мадам Элеонора помахала пальчиками, проскользнула в дверь мимо и вышла на улицу.
- Кстати, вы, несомненно, похорошели. Не знаю от чего, но вам идет, - сказала она, слегка обернувшись, когда спускалась по лестнице.
Такой комплимент от самой мадам Элеоноры не мог не понравиться. Светлана улыбнулась в ответ. Она то знала, от чего. Подошла невысокая хрупкая девушка в форменном серо-голубом халате с бейджиком на лацкане, где крупно значилось «Кристина». Через полумрак вестибюля, переливающегося голубым светом из огромного, встроенного в стену океанического аквариума, в котором мерно колыхались живые кораллы со шныряющими меж ними рыбками всех цветов радуги, Кристина проводила к двери с табличной «The hall of beauty». Этот зал выглядел шикарно: оборудование новое и дорогое, портьеры, картины, пара алебастровых нимф в человеческий рост, какой-то непонятный, но очень приятный аромат, странная, умиротворяющая музыка из звуков разнотонных капель с фоном далекой флейты. Из пяти кресел заняты только крайние, слева и справа. Там сидели, запрокинув головы на подголовники, какие-то дамы, накрытые фисташковыми простынками до шеи, с зелеными масками на лицах, с вырезами для рта, носа и глаз. На веках – марлевые диски, чем-то пропитанные. Слева, судя по рельефам простынки, сидела весьма крупная и упитанная особа, а справа – полная противоположность ей, худая и плоская, как мальчик. Светлану усадили в центральное кресло, очень удобное и мягкое, которое под ней начало приятно вибрировать и перекатывать волнами, массируя тело. Когда маникюрша Кристина взялась за ее левую руку, Светлана уже парила на вершине блаженства. Как будто это и не она, и не здесь, и не в это время. Кто-то там, внизу, на бренной земле, орудовал с ее кутикулами, а она плыла в облаках и занимало лишь одно, что такое особенное подарит ей Окопов, когда сегодня вечером узнает, что она в положении?
Из Нирваны на бренную землю Светлану низверг стук двери, частое цоканье каблучков по паркету и возглас за спиной в таком противно-приторном тоне, как если бы кукла «Барби» умела говорить: «Лида! Лидуся! Ты где?»
- Здесь, – лениво и неохотно отозвался голос с правого кресла.
- Я так и думала тебя тут найти! – обрадовано воскликнул голос «Барби». – Твою машину на парковке видела.
- Чмоки-чмоки, – все также лениво ответили с правого кресла.
- И я тебя целую! Лидуся, тут такое творится!
Светлана с неохотой разомкнула веки, чтобы посмотреть, кто здесь гонит волну и мешает релаксу. В зеркале, позади своего кресла, увидела крашенную блондинку с прямыми волосами до плеч, в коротенькой джинсовой курточке, расшитой бисером, на шее желтый газовый шарфик, снизу пышная многослойная муаровая юбка розовых оттенков. Черты лица у этой особы не были приятные. Бледная, с узким лбом, с острым носом, с тонкими губами, с глубоко посаженными постоянно бегающими глазками, она напоминала птичку. Не в меру любопытную птичку.
- Ну и че? – нехотя спросили справа.
- Ты не поверишь! – не унималась вошедшая. – Я такое узнала...!
Востроносая девица застыла в ожидании, что после этих слов на нее накинутся с расспросами: «О чем это?!... Расскажи!» А потом будут пытать каленым железом, чтобы выведать все до конца… Но прошло с полминуты. Никто не спросил. Лишь безразличное молчание, усугубленное посапыванием дамы пышных форм в кресле слева. Все это время девица стояла с приоткрытым клювиком, с вытаращенными глазками, готовая торжественно раскрыть тайну. Увы, тайны никто знать не хотел.
- Лидуся, ты про Гольдманючку слыхала? – наконец, не выдержала девица и начала разговор, не дожидаясь расспросов.
- Про Ленку, что ли? – все также с неохотой раздалось с кресла справа.
- Да, про нее.
- Ну, слышала. Разводится она со своим.
- И все?
- А че еще?
- Значит, ты ничего не знаешь! – обрадовано вскричала девица и быстро, чуть ли не захлебываясь, заговорила. – А там такое...! Ленка приревновала своего к новой секретарше, устроила скандал, заявила, подает на развод. Прикинь! А Гольдман ей говорит: «Хочешь развод? Пожалуйста!» А она ему: «Ах так, тогда ты отдашь мне половину всего!» - востроносая девица с еще более противной интонацией изобразила голос какой-то Лены. – Прикинь...! Гольдман ей говорит: «Ну-ну, попробуй!» А она уже губенки раскатала и к адвокату пошла. Но тот ей подсказал, что разделу подлежит только имущество, нажитое в браке. Они жили всего три года. То, что до брака было, разделу не подлежит. Гольдман все нахапал еще до нее, и дом у озера построил до этого. Прикинь...! Ленка тогда говорит, уже не хочет разводиться. А Гольдман, после того, как Ленка ляпнула, как собирается делить его имущество, заявляет, что на фиг ему такие припарки, ежели развод, то развод, и выпер ее из дома в квартиру. У него трехкомнатная на Менделеева. Прикинь...!  Куда ей деваться? Переехала. В отместку забрала детей. У нее двое. Девочка двух лет и мальчик годик. Ленка разозлилась и сказала Гольдману, что детей он больше не увидит. Сама опять к адвокатам. Те объяснили, что на двоих детей Гольдман обязан будет платить алименты в размере трети заработка. А у него один только торговый комплекс возле рынка кучу денег приносит. Он его арендаторам сдает. Прикинь! Ленка обрадовалась и тут же подала заявление в суд на развод и на алименты. Тогда Гольдман предложил решить дело миром. Он согласился переписать на детей ту трехкомнатную квартиру, где Ленка сейчас живет, и выплачивать по пятьсот баксов на каждого ребенка ежемесячно. Прикинь! Ленка отказалась, заявляет, мало. Говорит, что дети, мол, привыкли… - востроносая задрала клюв кверху, вспоминая. -  Как она говорила…? Вроде…? Говорила…, что они привыкли… Точно! Привыкли к определенному уровню комфорта! Во, как! – востроносая прикрыла нижнюю половину лица ладонью, и через нос прогундосила доверительно: - Это не дети, это Ленка привыкла к уровню... Прикинь...! Так ее адвокат надоумил, – она убрала руку от лица и продолжила в прежнем быстром темпе: - Тогда Гольдман поднял размер выплат до полутора тысяч на двоих детей. Сказал, это край, у него управляющий получает меньше. А тот на эти деньги не только сам живет, но и жену, и троих детей содержит. Прикинь! Ленка уперлась, ни в какую. Говорит, мало. Прикинь!
- Ну и че? – подали равнодушный  голос с правого кресла. – Это давно всем известно. Они с июля судятся.
- Так самое главное! – торжествующе вскричала востроносая. – Вчера у них было заседание в суде!
- И как, развели?
- Нет. Там такой цирк был!
- Че еще?
- Ленка вчера пришла в суд. Гольдмана нет, только адвокат его. Думала, все, сдался, вынесут решение по алиментам. Готовилась после праздновать. А адвокат Гольдмана, прям там, подает свой иск. Угадай, о чем?
- Ну?
- Об оспаривании отцовства! – громким шепотом, чуть ли не задыхаясь от радости, выдала востроносая. – Прикинь!
- Ну, подал. И че? Основания у него какие?
- Вот! Адвокат Ленки тоже так сказал. А сама Ленка, как иск получила, сразу в слезы, говорит, вранье, она, типа, вся такая верная, Гольдман - отец, а свой иск подал, чтобы время потянуть. Прикинь! На это адвокат Гольдмана дает судье заключение экспертизы.
- Экспертизы…? Че за экспертиза такая? – уже с заинтересованностью спросили с кресла справа.
- Экспертиза…? Так… Как ее...? Сейчас вспомню…, - востроносая нахмурила свой маленький лобик и уперлась в него пальцами. – Во! Гинекологическая и… Погоди… Скажи, как по-научному называется, когда отпечатки пальцев берут?
- Дактилоскопия, вроде.
- Точно! Гинекологическая дактилоскопия. Там гены сравнивают. Прикинь!
- Э, Ирка, если гены сравнивают, то это не гинекологическая, а генетическая. В гинекологической другие места сравнивают.
- Правильно! – хлопнула себя по лбу востроносая. – Генетическая дактилоскопия! Именно так она сказала! Прикинь!
- Во дела! А у нас че, такую делают? – спросила дама с правого кресла.
- Да! Я сама обалдела! Оказывается, уже года четыре есть лаборатория в Москве. В Питере еще одну открыли. Прикинь! Говорят, раньше это было только у ФСБэшников. Сейчас любой может экспертизу заказать, только бабки плати. Эта гинекологичес… Тьфу ты! Генетическая дактилоскопия устанавливает родство с точностью девяносто девять процента! Прикинь!
- А как Гольдман без детей такую экспертизу сделал?
- Во, то-то и оно! Оказывается, в июне, на предварительном слушании в суде, Гольдман заявил, что если Ленка требует алименты, то и он требует предоставить возможность быть с детьми за которых должен платить. Хотя бы один день в неделю. Адвокат Гольдманючке объяснил, что тот имеет право.  Тогда эта дура, типа, вся благородная, заявляет в суде, что на это особых вердиктов не надо, что она и так будет давать ему детей на выходные. Прикинь! В следующую субботу он забрал детей к себе. На это время вызвал эксперта. Прикинь! Тот взял образцы слюны и еще…, не помню…, то ли, крови…, а, может…, ногти состриг… В общем, не знаю точно, что именно. Главное, эксперт взял образцы у Гольдмана и у детей. Прикинь! Эти образцы отправили в Москву на экспертизу. А когда Ленке детей возвращал, Гольдман, гад, ни слова не сказал об этом. Прикинь! На суде адвокат Ленки стал кричать о незаконности экспертизы, что, мол, без ведома матери у детей не имели права брать образцы. На это адвокат Гольдмана заявил, что тот такой же родитель, что Ленка сама отдала ему ребенка на выходные, а он, как отец, тоже имеет право проверить их здоровье. Прикинь! Тогда судья эту экспертизу к делу и подшила.
С определенного момента этот разговор Светлану чрезвычайно заинтересовал. Слушала очень внимательно. Она непроизвольно напряглась, да так, что рука дрогнула.
- Простите! – сказала Кристина, которая в этот момент орудовала пилкой по ее ногтям. – Я вам больно сделала?
- Да, поосторожней! – грубо ответила Светлана, хотя ничего не почувствовала.
Про генетический анализ и его возможностях она имела хорошее представление еще с первого курса университета. Однако, считала, что эти технологии еще бесконечно далеки, что они появятся здесь, среди всеобщей нищеты и упадка, лет через двадцать, не ранее. Поэтому, услышанное крайне озаботило.
- И че там, в экспертизе той? – спросила дама справа.
Птицеголовая не спешила. Она, довольная, гордо задрала свой клюв и скрестила на груди руки.
- Ну?! Не тяни! – в нетерпении потребовала дама справа.
- Оба ребенка не от Гольдмана! – выдержав паузу, громко и с радостью огласила востроносая. -  Прикинь!
- Да ладно!?
- Именно! Но и это еще не все! У Ленкиных детей, у мальчика и девочки, разные отцы! Но это точно не Гольдман! Прикинь! – уже сияя от счастья, почти прокричала востроносая.
- О-хре-неть! – протянула женщина справа, зашевелилась под простынкой и стала подниматься.
К ней тут же бросилась работница салона, на ходу сняла с нее маску и, даже, успела протереть салфеткой. Под маской оказалась дама, под сорок, очень худая, с собранными на затылке черными волосами. Светлане показалось, где-то ее видела. Наверное, на открытии аквапарка. Правда, без макияжа никак не могла узнать.
- Ирка, откуда ты все это знаешь? – спросила дама с подозрением.
- Мне Букина рассказала. Ее Ленка с собой на суд брала, чтобы потом вместе отпраздновать. Отпраздновали, называется. Прикинь?
- Да, дела. И че дальше?
- А дальше, когда огласили результат экспертизы, у Ленки истерика началась. Адвокат ее успокаивает. Не получается. Та только сильнее орет. В припадке сама себя выдала. Кричала, что Гольдман импотент старый, что где ему с таким маленьким членом детей иметь, что он только и может, как порнуху смотреть в кабинете, да за письку кривую себя дергать! Вызвали приставов. Еле успокоили. Прикинь!
- Че суд?
- Ничего. Ленке хотели штраф влепить за неуважение. Сжалились. Только пальчиком погрозили. Потом судья назначила повторную экспертизу в питерской лаборатории. Адвокат Гольдмана сказал, что они согласны оплатить. Ленку судья обязала привести детей в местную судмедэкспертизу для взятия образцов и предупредила, что если детей не приведет, то она будет руководствоваться той экспертизой, что подал сейчас адвокат Гольдмана. Прикинь! Следующее заседание назначили на конец октября. Вот и все. После суда Ленка с Букиной все равно в кабак пошли и там обе упились, но уже с горя. Прикинь! К Букиной утром прихожу, а она все еще никакая. Я для нее два раза за пивом бегала. Прикинь!
- А Ленкины дети, с кем были?
- Так, с няней. Ее Гольдман оплачивал. Сейчас, наверняка, больше оплачивать не станет.
- Действительно, не станет, - мрачно произнесла дама, которую востроносая называла Лидуся. – Че теперь с Ленкой будет?
- Ничего. Получит шиш вместо алиментов. Тем более в суде сама призналась, дети не от Гольдмана. Из квартиры выселят. Единственное, что ей остается, так это считать деньги, заработанные Гольдманом за три года их брака, и требовать половину от оставшихся. А Гольдман заявляет, что все заработанные за это время деньги тратил на нее и на ее детей. Она, ведь, в Милан за шмотками каждые три месяца летала.
- Да уж. Будет теперь ей и Милан, и Лондон, и Париж, - со вздохом сказала Лидуся, снимая с себя простынку. – Я одного не пойму, если она предполагала, что дети не от Гольдмана, то куда лезла? Почему сразу не взяла, что предлагали миром?
- Кто ж знал, что такая экспертиза уже есть? Разве можно было предположить?
- Теперь будет знать, овца. Осталась у разбитого корыта.
- Ваша Гольдманючка… Чтоб ее! Из-за своей дурости других баб подставила, - послышался низкий голос полной женщины с левого кресла. Эта женщина рукой подала знак, что процедура закончена. К ней тут же подскочила работница салона и стала аккуратно снимать маску с лица.
- Софья Михайловна, это вы? – спросила востроносая.
- Я. Привет, Ира!
- Здравствуйте. Почему вы говорите, что подставила?
- Когда мужики узнают, что так можно, знаешь сколькие захотят такую экспертизу сделать? – сказала Софья Михайловна, гримасничая после снятой маски. – Тут такое дерьмо всплывет…! - Она обратилась к работницам салона: - Так, девочки, быстренько приведите меня в порядок! – и снова повернулась к востроносой Ире: - Пойду, Раечку обрадую.
Когда с маникюром закончили, Светлане было уже не до бровей. Если в салон она впорхнула счастливая, легкая, воодушевленная радостью, которой поделится вечером с мужем, то из салона вышла еле волоча ноги, будто к каждой прикована пудовая гиря. И страх. Вернулся страх разоблачения. Ни в какую консультацию уже не пошла. Сейчас больше всего волновало, известно ли мужу о Гольдмане и о его неверной жене Лене?
Вечером того дня, за ужином, стараясь казаться безразличной, Светлана спросила Окопова:
- Коля, ты знаешь такого Гольдмана?
- Семена Исааковича? – уточнил он, отрезая ножом кусок индейки, нашпигованной шампиньонами. – Конечно знаю. У него торговые центры возле рынка и вокзала… Что это ты, вдруг, про него?
- Ты слышал, у него с женой какая-то неприятная история произошла?
- Светик, зачем ты собираешь всякие слухи?
- Почему слухи? Разве у них ничего не случилось?
- Ну-у-у... Говорят, случилось. Разводятся, вроде, и с детьми там что-то некрасиво получается. Но они люди взрослые, пусть сами разбираются. Зачем лезть к ним?
- Что у них с детьми некрасивого?
- Дорогая, не заставляй меня разносить чужие сплетни!
- Но, все-таки?
- У Гольдмана имеется подозрение, что у нынешней его жены оба ребенка не от него. Он третий раз женат. Говорят, Семен Исаакович какую-то экспертизу делал. Мне сегодня за обедом Гринько об этом рассказал. Тоже мне, зам прокурора, а сплетни разносит, как базарная баба.
- Если это не просто подозрение? Если на самом деле так?
- Тогда жене Гольдмана не позавидуешь. Она останется ни с чем. И детей содержать неизвестно на что ей.
У Светланы ком подступил к горлу. Чтобы скрыть это, закашлялась.
- А… Если...? Если она хотела иметь детей, но Гольдман был не в состоянии? Что тогда?
- Дорогая, я понимаю, тебе жалко детей. Мне тоже их жалко. Они здесь совершенно ни при чем. Но если это так, то такой вопрос она должна была решать, как минимум, вдвоем с мужем. Есть, в конце концов, искусственное оплодотворение. Если бы Гольдман не захотел таким образом иметь детей, то, что мешало ей развестись и найти себе другого мужа, который будет в состоянии? А так, путем обмана…? Как-то…! - Окопов поморщился. -  Все-таки, она знала на что идет. Следовательно, ответственность за последствия целиком на ней. – Окопов вздохнул, отправил кусок индейки в рот и добавил: - Увы, еще и на детях… Светик, не смотри на меня так! Согласен, это гадко. Но, что делать?
Продолжать разговор дальше не имело смысла. Что хотела, выяснила. Окопову все известно про экспертизу. И свою позицию по такому скользкому вопросу он озвучил. Позиция однозначная и пугающая. Светлана представила себя на месте несчастной Лены Гольдман. «Бедный, бедный мой Кирюша!» - подумала обреченно. В сложившейся ситуации надо было срочно принять какое-то решение. Как будто много вариантов? Но то, единственное оставшееся, она сама принять никак не решалась.
Окопов на выходные арендовал яхту. Светлана, вся на нервах, еле пережила эту прогулку под парусом. А этот придурок все допытывался, от чего это у нее такое скверное настроение в такую великолепную погоду? Пришлось врать про мигрени. В понедельник Светлана отпросилась к бабушке, сказав, что у той неважно со здоровьем. Только приехала, еще не успела поздороваться, а бабушка уже поняла, что что-то случилось. Не став рассыпаться в обычных любезностях, бабуля тут же утянула ее за собой в дом, на кухню. Минут десять сидели молча. Светлана никак не могла начать разговор. На душе пусто, и тоска смертная. Заплакать бы навзрыд, чтоб полегчало! Да слезы не идут. Пересохло все внутри. Светлана попросила налить вина. Бабушка, хоть и покосилась неодобрительно, налила своего ежевичного. Только после второго стакана Светлана собралась духом и рассказала подслушанную историю о несчастной Лене Гольдман. Рассказывала тихо, без эмоций, как будто читала скучный доклад по биологии простейших. Когда закончила, бабушка минут пять сидела молча, потом достала еще стакан, налила себе вина и тоже выпила.
- Такая экспертиза, действительно, есть? – спросила она, ставя стакан на стол.
- Да.
- И что, можно установить отцовство с точностью на девяносто девять процентов?
- Даже точнее. Почти сто.
- Надо же…! Хорошо, в наше время такой экспертизы не было! А то бы…  Так ты шо, про нее не знала?
- Про метод генетического анализа знала. Нам еще на первом курсе лекции читали. А про экспертизу установления родства по этому методу не знала. Даже предположить не могла. Думала, до нас такое лет через двадцать дойдет.
- Во же твари очкастые, эти ученые! – проворчала бабушка, глядя в одну точку, не мигая. – Нет, что путное придумать? Так они эвона шо изобрели. Экспертизу такую. Куда теперь бабам деваться? И так несладко было, так еще и это.   
На кухне опять тишина, лишь стук ходиков на стене.
- Знаешь, что хочу сказать по поводу той девки, про которую сейчас рассказала? - после продолжительного молчания заговорила бабушка. - Про детей ее нагулянных…? Думаешь, это ее муженек догадался, что детки не он него? Нет, сам бы до такого не допер. Тем более, как говоришь, два года было все нормально и, вдруг… Тут без бабы не обошлось. Ведь мы как? Сердцем чуем. Вот новая пассия этого еврея и почуяла, что с детьми что-то не то. Услыхала где-то про экспертизу, да и подсказала старому, что делать. И у тебя сейчас, то ж. Если ребенок будет не от Окопова, может найтись такая же, что подскажет. Сама вишь, какие рои девок вокруг богатых вьются, которым надо сразу все и сейчас. Коли учуют, тут же надоумят. Еще эту экспертизу чертову придумали. Раньше отбрехаться можно было. Не поймал на любовнике, значит, ребенок твой. Сейчас…  Любое подозрение можно проверить… Одних только слез в суде будет не достаточно… Все всплывет… Вместо спокойствия, маята одна и места себе находить не будешь пока ребенок не вырастет.
Бабушка налила себе еще полстакана, выпила.
- Не надо рисковать. Избавимся от плода, - тихо произнесла она, отвернувшись. -  Вытравить его надо.
Слово было произнесено. И это слово: «Вытравить». И сказала его бабушка.
- Что значит, вытравить? – тихо, равнодушно спросила Светлана, хотя прекрасно понимала, о чем речь.
- Выкидыш устроим. Срок у тебя небольшой. Но тянуть с этим не надо. Дам тебе сегодня средство одно. К ночи все выйдет. Не боись, проверено. Потом опять забеременеть сможешь. Я твоей мамаше два раза такое давала. Она вон, Димку после этого родила. Да и не только твоя мамаша. Полно таких было. Так что, не беспокойся, все нормально будет.
Вечером того дня Светлана позвонила Окопову, предупредила, что останется на несколько дней ухаживать за заболевшей бабушкой. После ужина, как только дед захрапел от чарки самогонки на особых травах, бабушка накипятила воды и долго парила Светлане ноги в тазике, пока пот не прошиб как следует. Одновременно давала пить какой-то мутный зеленоватый отвар, вяжущий и горький.
Ночью у нее начались жуткие боли в животе. Болело долго, почти до утра. Все это время металась и корчилась в постели, иногда впадая в забытье. Бабушка сидела рядом неотлучно. Когда Светлана очнулась после очередного провала сознания, бабушка уже возилась вокруг нее, протирала клеенку, подстеленную на кровати и меняла окровавленные тряпки. Кирюша вышел из нее маленьким темным сгустком в луже крови. Кровотечение долго не унималось. Бабушка озабоченно хлопотала над ней, давала пить какие-то снадобья. Только когда совсем рассвело и в окно косым лучом заглянуло солнце, кровотечения прекратились. Светлана хотела взять стакан воды. Не смогла поднять руку. Сил не было.
Приподнять голову от подушки у нее получилось только вечером. Бабушка весь день не отходила. Ее лицо осунулось, посерело. Ведь сутки не спала.
- От грузинчика, наверное, был, - сказала она, подавая кружку с отваром шиповника.
- Почему так думаешь? – спросила Светлана, с трудом выговаривая слова.
- За жизнь вон как цеплялся. Все тебе изодрал. Крови сколько было! А твой Окопов малахольный… Мямля… Так что…, от грузинчика… Точно, от грузинчика.
- Ба, зачем ты так?
- Чтобы помнила! Будет тебе наука навсегда, как блудить без мозгов!
На следующий день, к полудню, Светлана смогла встать. Опираясь рукой о стены, вышла в сад. Бледная, растрепанная, в старом халате. Пока сидела на скамейке, бабушка сфотографировала ее на цифровую фотокамеру, подаренную деду на день рождения. Когда через три дня уезжала, бабушка вручила ей эту фотографию со словами: «На! Смотри и помни, каково это!»
Самое отвратительное в этой истории было то, что случай с Леной Гольдман, с ее позорной экспертизой на отцовство, оказался единственным в своем роде. Более ни о каких подобных скандалах Светлана не слышала. В обществе, в котором уже вращалась, обсуждались разводы, и не всегда мирные. Но чтобы кто-то еще оспаривал так отцовство? Такого не было. Видать, даже в этом циничном мире есть определенные нравственные табу по отношению к детям, которые никто не преступает. Та же Лена Гольдман, сменившая после развода фамилию на девичью, Рогожина, не стала в обществе объектом порицания и насмешек. Наоборот, весь этот набор презрения достался ее бывшему мужу, Семену Исааковичу Гольдману. Лену же жалели и старались помочь.
Светлана еще раз внимательно посмотрела на свою фотографию. Разительное отличие ото всех остальных. Неопрятная, с безжизненной бледностью, с тоской и безнадегой во взгляде. Окопов спрашивал, зачем вклеила это неудачное фото? Она отвечала ему: «Как напоминание о болезни бабушки. Две ночи без сна у ее кровати». Он и поверил. Даже помыслить не мог, что это память о ее Кирюше. «Ему сейчас было бы три с половиной, – думала Светлана, водя по фотографии пальцем. – Уже в ясли бы пошел. Да, пошел бы… Если бы не этот мудак, Окопов! Если бы не его чертова мать! Если бы не его жлобство!» Глаза защекотали подступающие слезы. Светлана сжала кулак, стиснула зубы и усилием воли загнала слезы назад, чтоб макияж не испортить. «Сволочь! – сквозь зубы процедила она и закрыла ладонью фотографию, чтобы не видеть. – Сегодня я с тобой рассчитаюсь! За все…! И за Кирюшу тоже!»

Дальше в альбоме шла небольшая серия фотографий с октября 2000 года по февраль 2001 года. Обычные бытовые фотографии, вроде, ничего не значащие. Но вспоминать этот период Светлане как-то неловко. После выкидыша, когда немного пришла в себя, у нее появилась навязчивая идея во что бы то ни стало забеременеть снова. Может, тем самым хотела восполнить утрату? С высоты, не так уж и много прожитых после этого лет, она понимала, что вела себя по-идиотски. В своей навязчивой идее, сама постоянно ходила к врачам, и Окопова таскала. Никаких препятствий, чтобы забеременеть лучшие светила медицины не находили, и это подстегивало. Выполняя рекомендации, Светлана дотошно следила за лунными циклами, за своей овуляцией, постоянно измеряя температуру. Посадила мужа на диету не только в плане питания, но и секса, коим занималась с ним исключительно в определенное время суток и в определенной позе, для чего, зачастую, выдергивала его с работы, невзирая на отговорки о занятости. Кроме того, прибегала к различным амулетам, заговорам и ритуалам перед совокуплением. Эти замысловатые действия не доставляли никакого удовольствия ни ей, ни мужу. Но, как говорится, цель оправдывала средства. Зачать ребенка, во что бы то ни стало! Как оказалось, нет большей муки, чем делать это нарочно. Вроде, все выполнила правильно: и луна на своем месте, и температура соответствует, и муж ничего жирного перед этим не ел, и амулет на шее, и за другой беременной бабой сок допивала, и две подушки под попой, и требование: «Не трогай меня полчаса после этого!» Потом тянулись бесконечные дни ожиданий, переживаний, надежд… И наступал день, когда подступали обычные боли вместе с нервозностью и раздражительностью. Надежды исчезали полностью, когда начинались праздники. В те дни хотелось выть. Выть в полный голос на луну, которой не было видно. Все чаще приходили мысли о неспособности Окопова. Ведь когда в ее жизни случился грузин, тогда получилось же...! На следующий цикл все начиналось по новой.
Сейчас Светлана понимала, что вела себя как озабоченная самка, жаждущая приплода. Эта безумная лихорадка закончилась в феврале 2001 года. На ее двадцать первую годовщину, вечером, за именинным ужином, Окопов вручил ей подарок, дарственную на участок земли в двенадцать соток в престижном районе, в центре, на берегу озера. Сюрприз, так сюрприз! До этого, готовя почву заранее, Светлана делала иногда ему ненавязчивые посылы, что квартира хорошо, а собственный дом в городе гораздо лучше и престижнее. И вот, внезапно, получила, что хотела. В тот же вечер они вдвоем сорвались с праздничного ужина, чтобы она смогла воочию лицезреть свои новые владения. Место и район понравились. Хоть участок и не был на первой линии от озера, все равно, расположение очень удачное. Квартал только застраивался, и застраивался далеко не пролетариатом. Позже она зондировала приблизительную стоимость своего участка. Оказывается, подарок Окопова тянул чуть ли не на лям баксов. Наконец-то она стала не просто женой миллионера, а и сама, почти настоящей миллионершей. Ведь, в случае чего, подарки не подлежали разделу. Она это точно выяснила, когда после истории с Леной Гольдман достаточно тщательно проштудировала семейное право, особенно ее часть, касающуюся раздела совместно нажитого имущества.
Как только Светлана увидела свои новые владения, воображение тут же возвело посреди пустыря шикарный дом с садом, газонами, дорожками и фонтанами, подобного которому не было и не будет в этом городе. Безудержность ее фантазий подстегивалась намеками Окопова, что начатый им год назад какой-то проект по строительству, наконец, начал приносить прибыль, и немаленькую, которую он готов вложить в возведение их семейного гнездышка. Инстинкт самки, озабоченной продолжением рода, сменился инстинктом возведения нового гнезда для будущего потомства.
Предполагая наличие у мужа неограниченных финансовых возможностей, Светлана ничем не сдерживала свою фантазию. Первые эскизные наброски пыталась сделать самостоятельно. Получилось, вроде, красиво, но, все-таки, не то. Случайно наткнулась в глянцевых журналах на модные проекты коттеджей и их обустройства. Именно эти красивые картинки легли в основу ее вдохновения. Светлана целый месяц самозабвенно выхватывала из журналов приглянувшиеся идеи и впихивала их в свой проект. К своим наработкам Окопова не подпускала. Хотела его огорошить уже готовым проектом большого и светлого дома с огромным холлом, с панорамными окнами во всю стену, с камином, вокруг которого будут устраиваться коктейльные вечера, с открытыми террасами, с гостевыми комнатами, с их шикарной спальней и с ее будуаром. В доме должен быть гараж на три машины, сауна с бассейном, тренажерный зал, прачечная. Еще хотелось иметь вид на озеро через соседние участки, поэтому дом должен быть высоким. При всем при этом, дом не должен сильно загромождать участок, на котором хотелось устроить и места для барбекю, и сад, и клумбы, и розарии, и газоны. Когда Светлана трудилась над проектом, земельный участок, казавшийся изначально большим, вдруг, оказался совсем маленьким и на нем очень трудно уместить все задуманное.
После трех недель кропотливой работы, жестких компромиссов самой с собой, концепция проекта была закончена. Осталось все это облизать и оформить в красочный альбом. Архитектурное решение напросилось само. Весь первый этаж –огромный холл, пятнадцать на пятнадцать, с камином в центре и кухней в углу, со стеклянными стенами, раздвижными дверьми и полукруглыми эркерами, как в фильме «В постели с врагом», только лучше. Второй этаж, чуть меньше первого. Он полностью отведен для гостевых комнат. Там тоже сплошь стекло, все комнаты имели выход на обширную террасу, образованную крышей первого этажа. Третий этаж еще меньше. Там размещались спальня, ее будуар, его кабинет и детская. И опять же с выходом на террасу. Венчало это великолепие высокая пирамидальная крыша над третьим ярусом с большими мансардными окнами, из которых она бы любовалась звездами и озером. Под всем домом подвал, обширный и глубокий, где размещались: сауна с бассейном, тренажерный зал, прачечная, гараж и прочее. Вместе с подвалом получилось шестьсот шестьдесят квадратных метров света, роскоши и великолепия. Хотелось бы побольше, но размеры участка не позволяли. От своего проекта у нее самой дух захватывало.
Наконец, в один из вечеров, после ужина, Светлана с гордостью вложила в руки Окопову, сидящему на диване, результат своих трудов в виде красочного альбома. Сама присела рядом в кресле, скрестила руки на груди, закинула ногу на ногу, ожидая восторженных отзывов. Окопов долго перелистывал альбом с очень озабоченным видом. Ахов и охов от него не послышалось. И это уже настораживало. В который раз, перелистывая страницы, он только мрачнел и хмурился. Потом начал спрашивать всякую чушь типа: зачем нам столько гостевых комнат? зачем так много стекла, ведь здесь не Калифорния? как мы будем это отапливать? куда сливается канализация сверху? на что опираются стены верхних этажей? И еще о многом другом. Уже на стадии этих идиотских вопросов Светлане захотелось расплакаться. Далее Окопов усомнился в спроектированном ею подвале. Видите ли, там какие-то грунтовые воды, которые непременно превратят подвал в один большой бассейн! Окончательно добило утверждение, что без несущих стен на первом этаже ее второй этаж вместе с третьим просто рухнут в холл. И все, действительно, рухнуло. Рассыпался в пыль проект ее волшебного замка, над которым столько трудилась. Как же ей хотелось свернуть трубочкой весь этот альбом, но не поперек, а вдоль его третьего формата, и запихать в задницу Окопову! Целиком! Этот скотина опять убил ее дитя. Дитя фантазий и творчества. И из-за чего? Из-за грунтовых вод и отсутствия каких-то несущих стен?!
Через несколько дней, когда Светлана немного успокоилась, Окопов принес пару десятков эскизов уже существующих домов и предложил выбрать для строительства один из этих вариантов. На, мол, дорогая! И ни в чем себе не отказывай, но в пределах трехсот метров общей площади! Появилось ощущение, что ее заставляют донашивать за кем-то платье, тесное, неудобное, давно вышедшее из моды. Даже хотела устроить скандал по этому поводу. Но не стала. Наступив на свою гордость, просмотрела-таки проекты и выбрала один, показавшийся не таким отвратительным. Но как он был далек от ее мечты!
Большая серия фотографий стройки дома. Хоть Светлана с Окоповым и договорилась, что организацию строительства коробки под крышу берет на себя он, а на нее ляжет вся внутренняя отделка, она чуть ли не каждый день приезжала на объект проконтролировать ход работ, начиная с котлована. Ей пришлось смириться с навязанным проектом дома. Лишь добавила колонны у входа, чтобы было что-то свое, особенное. Со временем Светлана свыклась и, по мере возведения стен, будущий дом даже стал нравиться. В мыслях уже прикидывала, что и где будет у нее располагаться.
Строительство начали в апреле, когда сошел снег и земля подсохла. Действительно, в том месте уровень грунтовых вод оказался высок. Два насоса постоянно откачивали воду из котлована. Случился перебой с электричеством и котлован до половины заполнило водой, что чрезвычайно расстроило Светлану, даже ревела. За хлопотами по строительству хандрить стало некогда. Этот процесс созидания приносил ей и удовольствие, и удовлетворение. За строительными делами лето и половина осени пролетели незаметно. К сентябрю коробка дома уже стояла под крышей. Возникли небольшие накладки с газом, который обещали подключить в начале следующего года. Поэтому отделку неотапливаемого дома отложили до весны.
Как только стройку приостановили, на Светлану вновь напала тоска. Бесконечная череда однообразных дней, похожих друг на друга, как две капли воды. Утром встала, покормила завтраком Окопова, проводила на работу. Полдня слонялась по квартире. Потом, может, выезд в город. Вечером приготовила ужин, встретила мужа, накормила, часик посмотрели телевизор и спать. Не спасали регулярные посещения спортивного зала, бассейна и салона мадам Элеоноры, где можно послушать свежие городские сплетни. Осточертело все, и Окопов опять стал раздражать. Наверное, он это почувствовал, так как предложил провести две недели новогодних каникул в горах. Ну, слава Богу! Хоть какое-то разнообразие.
Целый разворот фотографий их поездки. Все, вроде, красиво, а воспоминания отвратительнейшие. Хотя, начиналось великолепно. Альпийские вершины заворожили Светлану еще когда при посадке в итальянском Больцано она увидела их в иллюминатор самолета. Там, в магазине, она купила себе яркий ослепительно-красно-белый лыжный костюм, в котором собиралась щеголять на склонах. На горнолыжном курорте Канацеи с погодой не повезло. Четыре дня мела снежная буря. Лыжные трассы закрыты. Как потом оказалось, эти ненастные дни получились самыми лучшими за те каникулы. Непогоду пережидали в отеле. Светлана там брала первые уроки лыж, сначала на специальной карусели, затем на коротеньком склоне здесь же. Чтобы скоротать бурю, постояльцы вечерами устраивали шумные веселья в ресторане, где соотечественников было больше половины. Наконец, Светлана опять могла блеснуть своими танцами, опять почувствовать внимание поклонников. Новый 2002 год встретили грандиозной гулянкой русскоязычной части обитателей отеля.  Ночь выдалась сказочной. Буря стихла. Сыпал хлопьями пушистый снег. Россияне Новый год встречали пять раз. Первый - по Екатеринбургскому времени, второй – по Волгоградскому, тритий – по Московскому, четвертый – по Калининградскому и пятый – по местному. Запускали фейерверки, бегали по колено в снегу с фальшфейерами, устраивали глупые, веселые игры и, конечно же, танцы с неоспоримой королевой бала в ее лице. Бросив своих куриц, за ней приударили, приглашали танцевать: два москвича, татарин с Казани, упитанный нефтяник с Сибири, рыжий двухметровый норвежец, веселый хлопец с Одессы и, даже, мулатка-француженка оказывала ей знаки внимания.
После новогодней ночи, к утру, буря разыгралась по новой и завывала еще два дня. Зато третьего января, утром, подойдя к окну, Светлана увидела снежные вершины, сияющие неправдоподобным оранжевым светом восходящего солнца, еще не видимого из-за гор. Голубое, глубокое небо без единого облачка, исчерченное в нескольких местах белыми полосами пролетевших самолетов. Сразу после завтрака, стосковавшийся народ с лыжами наперевес ломанулся к подъемникам. И Светлана с Окоповым вслед за всеми. Весь день она провела с инструктором на пологом склоне для начинающих, где вместе с ней осваивали лыжи дети и пара взрослых с Белоруссии. С прилежностью примерной ученицы Светлана старательно выполняла указания инструктора, так как ей хотелось как можно скорее скатиться по настоящему склону. Ведь те овцы с гостиницы, которых она поставила на место на гулянках в ресторане, сейчас, завершая спуск эффектным веером снежных брызг, бросали на нее презрительные взгляды. Светлана была так старательна, что к концу того дня уже уверенно петляла змейкой по учебному склону и не менее эффектно тормозила в конце. Каждый такой спуск приносил ей огромную радость. Но этого уже было мало. Хотелось большего. Большего склона. Того, откуда скатываются мастера.
На следующее утро, не взирая на протесты Окопова, что для настоящей трассы еще не готова, Светлана уселась рядом с ним на сиденье подъемника, и они поплыли к самой вершине. Свой первый спуск она начала так, как учил инструктор. Не спеша, широкой змейкой. Тут сзади послышалось грубое на русском: «Посторонись!» Это одна из тех гостиничных куриц нагло промчалась мимо, обдав Светлану снежной пылью. Такого хамства она стерпеть не смогла. Ей захотелось, во что бы то ни стало, обогнать эту корову. Перестав петлять, Светлана устремилась вслед, все более и более набирая скорость. До наглой бабы оставалось совсем чуть-чуть, как на одном из поворотов правая ее нога подпрыгнула на кочке. Еще некоторое время мчалась вниз, балансируя на левой лыже. Но та тоже подпрыгнула. Кувырок через голову, и Светлана заскользила по склону на боку пока не врезалась в оградительную сетку. Слава Богу, в том месте снег еще не успели как следует утрамбовать. Падение обошлось без последствий для здоровья, как поначалу казалось. Но как только Светлана поднялась и сделала шаг, почувствовала острую боль в правой коленке.
Местные докторишки после осмотров, рентгена и, зачем-то, анализов крови с мочой, установили всего лишь ушиб мениска и растяжение связок, прописали мази, компрессы и обещали, что пациентка сможет бегать дней через десять, как раз к концу их новогодних каникул. Светлане ничего не оставалось делать, как весь следующий день сидеть в шезлонге в кафе у подножия трассы, подставляя лицо ослепительному альпийскому солнцу, потягивать из кружки глинтвейн и с натянутой улыбкой наблюдать за довольной, раскрасневшейся рожей Окопова, очередной раз скатывающегося с горы. Еще заметила блондинку из их гостиницы в синем комбинезоне, то ли шведку, то ли финку, которая постоянно вертелась возле Окопова, строила ему глазки, старалась быть у него на виду, всегда спускаясь с горы рядом. Это было внизу. А что происходило на вершине Светлана не видела, и это бесило. На лыжной трассе кипела бурная и веселая жизнь, а она вынуждена быть лишь наблюдателем со стороны. К такой роли Светлана не привыкла. А Окопов, вместо того, чтобы сидеть рядом с больной женой, развлекался на склонах. Ну, не скотина ли?! После третьего такого его спуска с блондинкой на хвосте, натянутая улыбка Светланы ужа стала напоминать оскал. «Господи! – негромко сказала она. – Как же я его ненавижу!» Действительно, тогда Светлана всеми фибрами души ненавидела это радующееся жизни, развлекающееся на склонах гор чмо, возле которого, к тому же, вертелась блондинистая сучка-скандинавка.
В довершении Светланиных бед, ни о каком веселье вечером в ресторане уже не могло быть и речи. Какое может быть веселье у хромоножки, опирающейся на клюку? От этого Окопов казался еще более омерзительным. Свою ненависть и презрение она показала ему в номере своим молчанием, односложными, сквозь зубы, ответами на вопросы и полной бесчувственностью к его знакам внимания в постели. Долго до него доходило. Лишь вечером следующего дня он догадался, что с ее душевным состоянием что-то не то. Спросил напрямую. Светлана потребовала увезти отсюда. По его лицу было видно, что не желает уезжать, что ему здесь нравится. Однако, все-таки, он стал подбирать варианты, где провести остаток каникул. Остановились на Канарах, точнее, на Тенерифе.
Вечером следующего дня их самолет приземлился в туманной дымке острова. Неделю, что там были, над островом висело странное серое облако, заслоняющее солнце и постоянно исторгающее из себя туманную морось мельчайших капелек. Вокруг, над океаном, чистейшее небо. А над островом повисло это чертово облако. Каждый день надеялись, что его сдует ветром или что оно, наконец, полностью выльется на землю туманной моросью. Наступал следующий день, следующий и еще. Облако все висело над островом, словно привязанное. От постоянной сырости коленка Светланы распухла и ей стало трудно ходить, даже опираясь на палку. Этот остров, это облако и, уж тем более, распухшая коленка не добавили Светлане любви к Окопову.
По приезде домой ее коленка так болела, что на второй этаж с трудом допрыгала на левой ноге, опираясь на плечо Окопова. Дома Светлана первым делом натерла черную редьку, смешала с медом и солью, и из всего этого сделала себе компресс на ночь. На утро опухоль спала и стало можно ходить. А еще через день и боль прошла почти полностью. Ну не свинство ли? По закону подлости нога болела в самое неподходящее для этого время. Каникулы закончилось, и боль прошла.
Да, фотографии зимних каникул красивые, а воспоминания отвратительные. И все из-за Окопова. Неприязнь к мужу Светлана чувствовала аж до апреля, пока в их строящемся доме не возобновились работы. Даже его подарок на день рождения взбесил. Подарил гарнитур от Микимото, белое золото с жемчугом: серьги, колье и браслет. Взбесил именно последний предмет, так как напомнил о браслете от Тиффани, подаренным Окоповым этой потаскушке Насте из общаги. Хотелось швырнуть подарок ему в рожу и закатить скандал по поводу того, что он всем своим шлюхам дарит браслеты. Еле сдержалась. Обошлась благодарной улыбкой и поцелуем в щечку.
И опять фотографии стройки. Аж на четыре разворота. Первым в этой серии снимок с датой 2002/04/08. В тот день возобновились работы по дому после зимнего перерыва, уже отделочные. На снимке она с бабушкой под ручку в тени возведенной коробки дома с еще не отштукатуренными кирпичными стенами, с пустыми проемами окон и дверей, посреди груд строительного мусора. Фотографировал дед. Сразу после того, как сделали кадр, Светлана устроила старикам экскурсию по стройке. Показав первый этаж, Светлана с бабушкой взобрались на второй по временной скрипучей лестнице. Дед не стал и вышел на улицу. У него болели суставы. Тяжело подниматься.
- Как же ты потом будешь кажный день забираться на эту верхотуру? – спросила бабушка, кряхтя, поднимаясь наверх.
- Очень просто. Здесь будет лестница на вантах.
- На чем?
- Это такие специальные тросы с потолка к ступенькам. На них еще подсветка будет… Красивая.
- Так я не об этом. Как ты сюда в старости будешь по нескольку раз на дню бегать?
- У-у-у, когда это еще?
- Я тоже думала, всегда молодой буду. А вишь, оглянуться не успела, и все, уже старуха. Сейчас у тебя денечки быстро пролетают. Вскорости недельки так же пролетать будут. Потом не заметишь, как месяц минул. А полтийник стукнет, годы, как семечки щелкать начнешь. Лишь только дивиться, вроде, недавно елку наряжали, и ужо опять надо. В молодости время тянется. С кажным прожитым годком все скорее и скорее бежит.
Бабушка, наконец, добралась до второго этажа и остановилась, оглядываясь по сторонам.
- Экие хоромы себе отгрохали! – сказала она, переводя дыхание – Прям дворец. Это ж сколько тут уборки?! Замучаешься!
- У нас горничная будет убирать, - скромно ответила Светлана.
- Горничная…!? Ишь ты, как баре. Жаль, зараза, Зинка Демчук не видит, как моя внучка живет. Вот бы обзавидовалась… Когда новоселье будем справлять?
- Когда закончим все, переедем, тогда и отметим.
- И когда твой планирует закончить?
- Мой? При чем здесь Окопов?
- Как при чем? А кто достраивать будет?
- Ха! – Светлана гордо вскинула голову. – Представь себе, я!
- Как, ты?
- А, так! Мы с Окоповым договорились, он организует строительство коробки под крышу. Отделка на мне. Он вечно занят. А тут надо подобрать и цвет стен, и плитку, и обои, и паркет. Потом еще мебель, унитазы, ванные, люстры. Так что, заканчивать здесь буду я.
- Даже так…? А справишься?
- Чего тут справляться? Все нужное в магазинах есть или по каталогам можно заказать. Только мастеров хороших найти. Мне уже рекомендовали некоторых.
- А-а-а, эдак, конечно! Так любой дурак сможет. Не то, что в наше время. Когда мы с Арсенькой дом строили, в магазинах шаром покати. Все доставать надо было. Хорошо, у нас в колхозе рыбы всегда полно. На нее выменивали: и обои, и унитаз, и ванную. Мы им сига, лосося или угря копченого, нам дефицит какой по госценам. Сейчас совсем другое дело. Что хошь купить можно. Были б деньги. Кстати, сколько тебе муженек на отделку дома положил?
- Нисколько. Сколько запрошу, столько и даст.
- Это, выходит, у тебя неограниченный кредит?
Светлана Кивнула. Бабушка тоже часто закивала головой в задумчивости, потом повернулась и пошла осматривать комнаты.
- Здесь у нас спальня, - Светлана показала, пропуская бабушку в очередную комнату.
Бабушка осмотрелась, вышла на балкон, еще без перил.
- Красиво будет… Светка, а что у тебя за душой? – спросила она вдруг, с, как бы, безразличным видом разглядывая окрестности.
- В смысле?
- В том смысле… У тебя самой то деньги есть?
- Конечно есть. У нас хватает.
- Я не про вас. Я про тебя спрашиваю.
- Про меня?
- Да, именно про тебя. У тебя самой сбережения то есть? Чтобы только твои, собственные?
- Зачем мне это?
- Вот случись у вас что. С чем останешься?
- Что может случиться?
- Мало ли...? С детишками пока не получается. А подставится твоему какая сучка и забеременеет. Из-за этого он разведется с тобой… Или из-за чего другого, - веско произнесла бабушка, бросив многозначительный взгляд на внучку. - Мало ли таких случаев? Что тогда? На что жить будешь?
Неожиданный вопрос. Светлана задумалась.
- Я… Я не знаю… Ба, не пойму, к чему ты клонишь?
- К тому, что тебе надо что-то в загашнике иметь на всякий случай. Чтобы не остаться с голой задницей.
- Хм, - невесело усмехнулась Светлана, - и откуда я возьму деньги для загашника? На продуктах экономить, что ли?
- На продуктах много не сэкономишь. Но вот на стройке – запросто. Он тебе деньги на отделку давать будет, вот и откладывай с них понемногу.
- Как же я отложу, если Окопов все счета проверяет и расходы себе записывает? Если на мастерах только? Они счетов не дают. Так, на словах договариваются.
- Ну и что, что счета проверяет. Эка невидаль! У нас в свое время, в колхозе, похлеще проверяющие были. ОБХС называется. Ни чета твоему Окопову. Тогда Арсенька в председателях был, а я в бухгалтерии работала. Коли колхоз план по рыбе выполнит, излишки можно было самим, через потребкооперацию реализовывать. Рыбы мало, а желающих много. Особенно с Москвы. Вот, к примеру, салака копченая. Мы ее по рупь шестьдесят за кэгэ продавали. В накладной указывали цену госзакупки, по девяносто пять копеек. Разницу наличными клали в председательский фонд. С тонны салаки по шестьсот пятьдесят рубликов откладывали. А куда деваться? Колхозу, ведь, надо и масло машинное, и топливо, и сети, и бочки закупать. Там тоже, пока сверху не дашь, ни черта не получишь. Все тогда в такие игры играли. А по бумажкам все ровно. Не докопаешься. Мы с Арсенькой тоже себя не обижали. Из председательского фонда остатки уже наши. Рублей по двести – триста в месяц получалось. Смекаешь?
- Нет. При чем тут салака?
- Экая ты непонятливая, - со вздохом произнесла бабушка. - Ты будешь закупать, к примеру, обои или кафель. С продавцом договариваешься об одной цене, а в квитанции чтобы указал большую. Разницу – себе в карман. И у твоего Окопова все счета сойдутся, и у тебя деньги будут.
- Ба, если продавцы не захотят так делать?
- Господи, они шо, одни такие?! Других найдешь! Их сейчас полно. Продавцам надо товар сбыть, деньги от тебя получить. Этим живут. Поэтому на что угодно согласятся. Поняла?
- Поняла. А… Если Окопов узнает?
- Как?
- У него ж полно знакомых в бизнесе.
- Ну и что? Заказы делай в небольших фирмах, которые еще не доросли до уровня общения твоего муженька. Можешь свою подружку Галку подключить, чтобы в случае чего на нее все свалить. Да и трепаться о таких делах никто из продавцов не станет. Подпись поставил и все. А о чем устно договаривались, разглашать не принято. Клиентов спугнешь. Поняла?
- Поняла. Только это стремно как-то.
- Чего тут стремного? Кажная баба что-то откладывает на черный день. Вот и ты откладывай. Дай Бог он не настанет!
После долгих колебаний Светлана послушалась совета бабушки. Первую тысячу долларов положила себе в копилку, когда озвучила Окопову стоимость работ бригады отделочников, подрядившихся утеплить и оштукатурить дом снаружи, накинув по сто рублей на каждый квадратный метр работ. Все прошло гладко. Окопов безропотно выложил деньги. Следующие три – уже при закупке материалов для наружных стен. Подыскала продавцов. Сговорилась с подружкой Галкой. Та за гонорар в десять долларов выступила посредником и договорилась с поставщиком, чтобы сумма в квитанциях и накладных была указана больше реальной. Поставщик оказался на редкость понятливым. Согласился без лишних вопросов. Лишь немного набавил к реальной цене на дополнительные налоги. Окопов ничего не заметил. Он списал всю эту сумму в расходы, а она положила честно заработанный откат себе в загашник.
Права оказалась бабушка. Завышать стоимость работ и материалов оказалось несложно. Продавцы, люди сплошь понятливые, без лишних вопросов всегда шли на такое, лишь бы у них купили товар. Тем более объемы закупок у нее были значительными. Когда перешли к внутренней отделке, расходы на дом резко подскочили, а с ними подскочили и суммы, которые Светлана себе откладывала. Даже вошла во вкус. Правда, иногда при подсчетах месячных расходов Окопов сетовал на значительные траты на дом. На что Светлана ему всегда говорила, что дом строим для себя, а не для чужого дяди, а значит, все должно быть лучшим и, следовательно, недешевым.
Лишь только один раз Светлана чуть не попалась, когда сама, без посредничества Галки (та была на практике), закупила в салоне «Мебельный Клуб» некачественный паркет, положив себе в загашник около пяти тысяч долларов. При таком раскладе, втягиваться в дрязги с поставщиком было опасно. Факт отката мог всплыть. Поэтому Светлана решила свалить все на мастера-паркетчика. Но тот, скотина, записал их переговоры на диктофон и запись дал послушать Окопову. Очень некрасиво получилось. Окопов сильно разозлился на нее и сам пошел разбираться с поставщиком. Светлана чуть не померла со страха, что в процессе переговоров вскроется реальная цена закупки. Она уже стала придумывать историю про дорогостоящие лекарства для бабушки, которое ей надо купить, а денег у него брать стеснялась. Однако, все обошлось. О чем и как объяснялся Окопов с поставщиком, Светлана так и не узнала. Но, похоже, факт получения ею отката не всплыл. Свой косяк с поклепом на мастера ей пришлось заглаживать несколько дней, балуя и ублажая мужа. За два дня он отошел. А был бы поумнее, мог бы и подольше подуться для вида.
В феврале 2003 года дом закончили полностью, и они туда переехали. Ну, как переехали? Собрали в чемоданы одежду и взяли документы. Остальное оставили в квартире. Ведь в доме все новое: и мебель, и посуда, и бытовая техника, и постельное белье. Весной еще соорудили во дворе баньку. На этом со строительством закончили полностью. Окопов подсчитал, во что обошелся дом. Оказалось, около полутора миллионов баксов, не считая расходов на покупку земли. Из этой суммы двести сорок тысяч с хвостиком Светлана честно отложила себе в загашник. С четвертью миллиона в кармане куда спокойнее смотреть в будущее.
Несколько фото новоселья. Все те же лица, что и на свадьбе. Скучно, уныло и обыденно. Словно рядовые посиделки. Как же Светлане хотелось закатить грандиозную вечеринку, показать гостям дом, рассказать, как придумала и осуществила задуманное! Чтоб сначала коктейльный вечер возле камина, свечи, негромкая музыка, фуршет. И она в центре внимания, принимает восторги и похвалы ее новому дому. Потом, ближе к полуночи, она продемонстрировала бы, на что способна новая акустическая система с мощными динамиками и цветомузыкой. Танцы. Танцы. Танцы до упаду в просторном холле и на террасе. И опять она в центре, прима этого балета. Слухи о такой вечеринке расползлись бы по городу, и те из высшего общества, кто там не побывал, набивались бы к ней на следующую. Деваться было бы некуда. Пришлось бы устраивать новую. Через месяц… Нет! Через пару недель… Да, мечты…, мечты.
Светлана несколько раз ненавязчиво намекала Окопову пригласить на новоселье своих коллег-бизнесменов и кого-нибудь из чиновников, а она позовет своих новых знакомых по салону мадам Элеаноры. С пятого раза он намек понял и пригласил… Пригласил своего главбуха и зама. Обоих с женами. Идиот! Скучнейшее новоселье получилось. За исключением завидущих взглядов родни, ничего хорошего. Ни музыки, ни танцев. Пришли, посмотрели, поохали, пожрали и ушли.
Светлане немного понадобилось времени, чтобы обжиться в новом жилище. Месяца два, до апреля. Потом, несмотря на весну, вновь навалилась тоска. Хоть дом был много просторнее квартиры, она опять стала ощущать себя птичкой, запертой в клетке, очень большой клетке. За пределами этой клетки кипела жизнь: веселье, гулянки, рестораны, танцы. Люди, в конце концов, ходили в гости и приглашали к себе. Ей же кроме родственников даже не перед кем было похвастать новым особняком. Окопов не любил шумные сборища, особенно у себя дома. Приходилось под него подстраиваться и засунуть свои хотелки куда подальше. Лишь подружка Галка заглядывала в гости регулярно. Но это не считается. Вечно занятый Окопов крайне редко выходил в свет. Если они с ним и выходили куда редко, то это были скучные официальные мероприятия без музыки и танцев. Вырваться из этой клетки невозможно, не боясь быть кем-то замеченной. Городок то тесный. Оставался один удел, сидеть дома, изображая прилежную хозяйку и заботливую жену. Даже в личном, в своем внешнем виде Светлана не была свободной. Как-то захотела обрезать косу (уж слишком много хлопот с длинными волосами) и сделать себе, наконец, модную прическу. Намекнула Окопову. Тот не сказал «нет», но состроил такую недовольную мину, что стричься сразу расхотелось. То же и в одежде. Все должно быть скромно, прилично, не вызывающе. Светлана когда-то сама нацепила образ провинциальной простушки. С тех пор вынуждена придерживаться этого образа. Слишком хорошо помнила, как Окопов резко порвал с Настей из общаги, стоило той прийти на очередное свидание в вызывающем, с его точки зрения, наряде. Несмотря на все более одолевающую тоску, ей, все-таки не хотелось получить от него прощальный подарок, вроде браслета от Тиффани.
Как же все осточертело! Особенно после переезда. Когда Светлана отделывала и обустраивала дом, времени на хандру не оставалось. Сам процесс созидания был увлекательным и занимал все ее мысли, приносил моральное и эстетическое удовлетворение, тешил тщеславие и самолюбие, не говоря о материальных выгодах. После переезда не к чему стало прилагать силы. Образовалась пустота, которую не могли заполнить: ни салон мадам Элеоноры, где она перезнакомилась почти со всеми представительницами местного высшего общества, ни спортзал с бассейном, ни выезды в город по магазинам. Зачастую, пока Окопов был на работе, Светлана коротала время возле телевизора или монитора компьютера, потягивая виски со льдом, пуская в потолок струйки сигаретного дыма. Так, понемногу, не увлекаясь, полстаканчика и пара сигарет. От этого настроение не улучшалось, но время текло быстрее. К возвращению Окопова она тщательно скрывала следы своих шалостей со спиртным и табаком, проветривая комнаты и зажевывая жвачкой. Встречала его уже в образе любящей и заботливой домохозяйки.
В то время Окопов загорелся каким-то новым проектом с лесом, о сути которого ничего не рассказывал. Ей и неинтересно. Он допоздна засиживался на работе, часто выезжал в командировки. Светлану это устраивало.  Она ловила себя на мысли, что лицезреть его рожу становилось все менее и менее приятно. Иногда один только его вид не просто раздражал, а бесил. Однако, своих эмоций никогда не выказывала, скрывая их за милой улыбкой да скромным взглядом. А это выбешивало еще больше. Тем не менее, как бы ни был неприятен Окопов, Светлана почти никогда не отказывала ему в близости, уж коли тому приспичит, чтобы он не искал удовлетворения на стороне. В такие минуты представляла, что рядом кто-то другой, совсем непохожий на мужа. Настроение улучшалось лишь, когда он уезжал. Правда, улучшалось ненадолго. Через день-другой охватывало беспокойство, что однажды, во время такой командировки одна из любовниц Окопова забеременеет и через это займет ее место. В том, что у него там обязательно кто-то должен быть, практически, не сомневалась. Ведь возможностей, а, главное, денег для этого у него предостаточно.
Но не все так плохо было в их отношениях в тот период. Иногда, особенно после его возвращения с поездок, на некоторое время у Светланы что-то снова вспыхивало к Окопову. Может, любовь? Может, банальное плотское желание, удовлетворить которое кроме него было некому? Она так и не разобралась, что это было.  Подобные вспышки становились все реже и скоротечнее. Последняя бурная страсть к Окопову случилась после ее возвращения из Швейцарии.
Светлана перевернула страницу альбома. Здесь на всех фото яркая синь неба, изумрудная зелень лугов, серо-коричневые скалы, далекие белые вершины в дымке, красные крыши игрушечных домиков на склонах. Швейцария. Ее поездка на курорт Бюргеншток, что на берегу Люцернского озера.
В конце мая Окопов сам завел разговор о детях, вернее, об их отсутствии. Этот вопрос и его стал беспокоить. Он предложил Светлане пройти обследование в одном из лучших центров женского здоровья в Швейцарии, в городе Лугано. Из предварительных телефонных разговоров выяснилось, что обследования и процедуры могут занять до трех недель. Тут оказалось, на эти три недели Окопов запланировал командировку, по его словам, куда-то в глухие места Приуралья. Вот ведь как совпало! У Светланы возникло подозрение, что именно из-за этого он решил ее сплавить на лечение, а не из-за беспокойства о здоровье. Впрочем, она была счастлива вырваться из этой бытовой тоски одна, без сопровождения, да еще в Швейцарию, хотя бы на лечение, в надежде немного оторваться там, вдали от нежелательных взглядов.
В Лугано, в клинике Святой Анны, Светлана провела три дня. После обследований и анализов каких-либо патологий обнаружено не было. Лишь диагностировали, что оплодотворенная яйцеклетка упорно не желает прикрепляться к стенке матки, что, вероятно, было следствием выкидыша. В общем, швейцарские светила медицины с их суперсовременной аппаратурой установили ровным счетом то же самое, что и отечественные. Рекомендовали ждать, надеяться, ну и пройти курс лечения минеральными да грязевыми ваннами, гимнастикой, массажем. Проходить процедуры направили на лечебный курорт Бюргеншток, что на берегу Люцернского озера, которое сами швейцарцы называли Фирвальдштетское. И не выговоришь. Уж лучше Люцернское.
Местечко Бюргеншток оказалось столь же восхитительно живописное, сколь и ужасно скучное. Вполне возможно, зимой здесь и кипела бурная горнолыжная жизнь, но летом – тоска. Уже на третий день Светлане приелись эти чудесные пейзажи, эта глубокая синь неба с ослепительным солнцем, это чистейшее озеро, отражающее горные вершины, эти изумрудные альпийские луга, эти, словно игрушечные, домики на склонах. Обитавшая здесь публика сплошь престарелая. Все лечатся. В санатории, где она жила, мужчин не было вообще, одни дамы, в том числе, несколько из России. У Светланы не заладилось общение соотечественницами.  Все они много старше и, в основном, обсуждали свои болячки. В местных барах и кафе не танцуют. Несколько раз подкатывали парни. Из них двое вполне так себе, симпатичные. Но без знания языка контакта не получилось. Она пыталась пробовать изъясняться по-английски. Но из школьных и университетских знаний в голове отложилось лишь: «My name is Svetlana. I’m from Russia. London is the capital of Great Britain». И все. Что говорили иностранные джентльмены Светлана совершенно не понимала. Может, делали комплименты, может, зазывали в постель, может, крыли матом на своем языке или просто спрашивали, который час. Не врубаясь в их тарабарщину, Светлана вынуждена была лишь кивать и улыбаться, как дура. В лечебницах проще. Там имелся персонал, говорящий по-русски. А вот за стенами лечебниц – проблема. Если в баре или кафе она при помощи указательного пальца и слова «this» могла объяснить, чего хочет и почти всегда получала желаемое, то в общении с людьми одних только пальцев было явно недостаточно.  Тогда она решила, что по возвращению домой обязательно пойдет на курсы английского. В общем, за три недели ей так осточертела Швейцария, что даже соскучилась по мужу.
Сразу же за серией швейцарских фотографий в альбоме вклеено пять снимков открытия ее мехового салона. Пять обычных снимков с заурядного, на первый взгляд, мероприятия. Толпа из семи человек, стоящая на ступеньках крыльца, и гирлянда разноцветных шаров, изгибающаяся над стеклянной дверью входа с вывеской «Салон «Пушистик-Элит». Это название Светлана сама придумала. В меру несерьезно, и с претензией на гламурность. Ножницы крупным планом, перерезающие ленточку. Первые посетители. Галка за кассовым аппаратом. Она сама в полный рост на фоне манекенов в шубах. Вроде, обычное, проходное событие. Но, оказалось, это целая веха в ее жизни, по значимости никак не меньше, а, может, и больше вех, отмеченных в альбоме ранее, включая бабушкину выцветшую красную шерстяную нить, визитку кафе «Эмма Блюз» и свадебные фотографии.
Светлана долго разглядывала эти пять фотографий. «А, ведь, тогда чуть не отказалась от предложения открыть этот салон… Вот была бы дурой!» - проговорила она вслух и вздохнула с облегчением.
Когда Светлана вернулась из Швейцарии, Окопов был уже дома. Он приехал из командировки за день до этого. Сразу бросилось в глаза его загорелое лицо. Первая мысль, мелькнувшая у нее, он ездил не в командировку в Приуральскую глухомань, как говорил, а на какой-нибудь южный курорт и, наверняка, со шлюхой. Впрочем, когда он разделся, оказалось, у него загорели только лицо и кисти рук. Все остальное тело не имело ни малейших признаков загара. Даже от плавок следа не видно. После курорта такого не бывает. Хоть это еще и не означало, что в поездке у него не было другой бабы, Светлана тут же успокоилась и обрадовалась. Тогда в последний раз у нее проснулись к мужу чувства. Ей еще захотелось немедленно проверить результаты своего лечения. Тем более время цикла было подходящее. Три дня они предавались разврату в спальне, делая небольшие перерывы на еду, сон и прочие надобности.
Еще через неделю Окопов вновь отбыл в командировку. К тому времени вспыхнувшее к нему пламя страсти у Светланы совсем угасло и, даже, угольки не дымили. Она опять чувствовала, что рада остаться одна. На сей раз было чем занять себя. Во-первых, пошла на курсы английского языка, посещая занятия пять раз в неделю. Во-вторых, загорелась новым проектом. Как-то соседи Осинкины, жившие на их улице через дом, пригласили на вечеринку, посвященную обмыванию бассейна, который соорудили у себя во дворе. Светлана не упустила шанса немного развлечься. Десятиметровый бассейн сначала ее не впечатлил. Но когда сгустились сумерки и включили подсветку, пришлось признать, что переливающаяся мягким светом вода выглядела в темноте красиво и романтично. Ей сразу захотелось такой же. Нет, не такой. Лучше, больше! На следующий день Светлана взялась подыскивать в интернете проекты бассейнов в надежде, что воплощение новой идеи немного развлечет и позволит еще на несколько десятков тысяч пополнить свой загашник. В том, что уговорить Окопова на новую стройку не составит большого труда, она была уверена.
Приподнятое настроение, вызванное воодушевлением от нового проекта, несколько испортилось, когда Светлана почувствовала наступление ПМС. Лечение в Швейцарии и трехдневный сексуальный марафон с Окоповым не помогли. Расстроил не сам факт, что опять забеременеть не получилось. Уже устала каждый раз расстраиваться по этому поводу. Расстроило усилившееся подозрение, что эти частые командировки у Окопова неспроста. Наверняка, у него появилась какая-то одна пассия, к которой зачастил. Вообще-то, беспокоило не само наличие у мужа любовницы. По опыту своей родни, к такому она относилась как к неприятному, но неизбежному сопутствующему атрибуту брака. Беспокоило, что эта шлюха может от него забеременеть и через это занять ее место законной супруги миллионера. А ей из-за бездетности и прикрыться нечем.
С такими нехорошими мыслями Светлана встретила Окопова из очередной командировки. Виду, естественно, не подала, а, наоборот, старалась угодить как никогда. Ведь еще предстояло уговорить его на строительство бассейна. Пока Окопов отмывался в душе, Светлана тщательно перетрясла все его вещи в поисках следов измены. Ничего не нашла. Но это не успокоило. Решила, что плохо искала или он хорошо шифруется.
Жарким июльским вечером, после вкусного и обильного ужина, который был накрыт на террасе, когда совсем размякший Окопов приступил к дижестиву с коньячком и сигарой, Светлана аккуратно подвела разговор на счет бассейна. Увы, раскрутить его на новое строительство не получилось. Видите ли, он влез в какой-то крупный проект с лесом, который потребует всех их средств, поэтому в расходах надо будет ужаться и экономить. Светлана не успела толком расстроиться по этому поводу, как он огорошил новостью. Оказывается, в феврале следующего года он собирается в длительную командировку аж до ноября. Известие было столь неожиданное и столь радостное, что ее рот сам стал расползаться в улыбке, которую невозможно было сдержать. Восемь месяцев свободы! Вся весна и лето! Вроде, как любящая жена, она должна была скорбеть по такому поводу. Но ничего не могла с собой поделать. Радостная улыбка так и перла наружу. Заметив на полу оброненный ломтик лимона, Светлана быстро склонилась под стол, типа, за упавшей вилкой, и там, не боясь, что будет щипать, брызнула лимонным соком себе в глаза. Выпрямилась уже вся в слезах. Скривив вниз кончики улыбающихся губ, выдала это за гримасу отчаяния и залепетала всякую бабью чушь типа: «На кого ты меня бросаешь!» Неизвестно, как это выглядело со стороны, но Окопов, безусловно, поверил ее слезам, так как тут же принялся утешать. В качестве утешения этот идиот нашел для нее дело на время своего отсутствия. Предложил стать хозяйкой мехового салона. Первой ее реакцией было желание сказать категоричное: «Нет!» Тем более, уж коли нет бассейна, то не будет ему и салона. Удержалась только потому, что кроме «Нет!», других сколь-нибудь вразумительных оснований для отказа не придумала. А когда Окопов сказал, что меховой салон ему нужен для каких-то махинаций по прогону через него денег, еще и испугалась. Желание отказать только усилилось. Но, опять же, не имея разумной причины, отказывать сразу постереглась. Ей пришлось дать согласие, но с твердым намерением назавтра отозвать его, придумав ночью какой-нибудь веский повод.
Ночью, размышляя над этим вопросом, вместо доводов отказать, ей в голову лезли совершенно противоположные мысли. Идея с собственным меховым салоном стала казаться все более и более привлекательной. «Торговать мехами…? Ведь, не рыбой же…! – думала тогда Светлана. - И звучит престижно: «Меховой салон!» Появится собственное дело, которое со временем разовьется в крупный бизнес, приносящий значительный доход. Этот доход даст столь желанную финансовую независимость от этого жлоба, а в месте с ней и свободу. Что касается его махинаций, то здесь ничего страшного. Все этим занимаются, и как-то живут нормально. В случае чего, можно будет свалить все на него, и пусть сам выкручивается. Я к этому, действительно, буду не причастна». После бессонной ночи таких размышлений, к утру, Светлана уже горела желанием иметь свой собственный меховой салон, и как можно скорее.
Еще на стадии обустройства салона, она почувствовала себя не заурядной домохозяйкой, а самой что ни на есть настоящей бизнес-леди. Можно было уже с высока поглядывать на этих клуш-бездельниц, завсегдатаев салона мадам Элеаноры, показывая, какая она деловая и занятая. Главное, ей это нравилось и напрочь вытеснило уже ставшую привычной хандру и апатию. Поначалу навалилось очень много хлопот с обустройством салона, закупкой первых партий товара. После открытия стало полегче. Основную премудрость торговли, купить подешевле, продать подороже, Светлана освоила быстро. До остального: выручка, касса, банк, наценка, декларация, оборот, скидки, комиссия и так далее, доходила постепенно и то, полностью не все освоила. Да и не надо было. В штат наняли пару опытных продавщиц, а отчетность вел бухгалтер Окопова. Также его декларанты помогали с растаможкой. Ей самой оставалось лишь руководить процессом да подбирать по каталогам товар для салона. Своим заместителем взяла подружку Галку, которая после получения диплома филолога болталась без работы, и которой вполне могла доверять. Прав оказался Окопов. Дело это оказалось совсем не хитрым и напоминало детские забавы, когда она в детском садике играла в магазин. Только сейчас вместо скамейки, изображавшей прилавок, был большой салон со стеклянными витринами во всю стену, вместо потертых кукол и кубиков, изображавших товар, развешаны шубы, полушубки, манто и мантильи, вместо фантиков – настоящие деньги. В своем салоне она чувствовала себя полноправной хозяйкой. Лишь изредка, три раза в неделю, по вечерам, заходил бухгалтер Окопова, Игорь Антонович, пробивал по кассе какие-то суммы и заносил их в книгу. Тех денег Светлана и в глаза не видела, но знала, что это Окопов что-то химичит по своим делам. С таким вмешательством в свой бизнес ей приходилось мириться так как он для того и создавался и это было оговорено заранее. В остальном Светлане была предоставлена полная свобода действий.
Как только стала Светлана хозяйкой салона, ее статус в глазах местных светских львиц значительно вырос. Многие из них хотели обзавестись своим делом. Хотя бы для самоутверждения. Но их мужья или любовники не давали на это денег, полагая, что на ветер. Светлана своим примером доказывала обратное. Сразу после открытия салон стал приносить чистую прибыль, аж две-три тысячи долларов в месяц, чем она очень гордилась. Не весть какая крупная сумма, но с голоду не помрешь. К тому же, это только начало. Светлана была уверена, что далее пойдет лучше.
Хоть покупателей в салоне было немного и удавалось продать не более десятка шуб в неделю, Светлана проводила там весь день, с утра до вечера. Одно из помещений салона оборудовали под нечто вроде переговорной. Бархатные портьеры, кожаные диван и кресла, стеклянный столик с подсветкой, аквариум на двести литров, большой телевизор, музыкальный центр, бра на стенах, бар-холодильник, кофемашина последней модели. Очень уютно получилось. Вопреки ожиданиям, никто из местных светских львиц не покупал в ее салоне шуб. Они предпочитали приобретать меха непосредственно в Италии или Франции. Тем не менее, эти дамы иногда заходили в салон Светланы просто так, поглазеть. Ведь свободного времени у них предостаточно. Не зря, все-таки, она вытребовала у Окопова деньги на оборудование переговорной. Светлана, как радушная хозяйка, зазывала дам в эту комнату на чашечку кофе, можно с ликерчиком или коньячком, или на бокал вина, даже если некоторые были ей плохо знакомы. Мало кто из них, отнюдь небедных, отказывался от чашечки халявного напитка. Тем более кофе у Светланы был отменным, да и комната очень уютная. Меховой салон располагался в столь удачном месте, рядом с торговыми центрами, что через некоторое время местные светские львицы уже просто так заходили к ней на кофе скоротать время, даже не делая вид, что интересуются шубами. Конечно, до салона мадам Элеаноры было еще далеко, но переговорная Светланы стала пользоваться некоторой популярностью. Скучающие дамы все чаще наведывались пообщаться, посплетничать. Со своими ровесницами Светлана всегда готова была поддержать непринужденную беседу, обсудить, выслушать, посочувствовать. С дамами постарше больше молчала и слушала, зачастую, старательно изображая неподдельный интерес, чем заслужила их благосклонность. Таким образом, вскоре, она свела близкое знакомство почти со всеми дамами высшего общества этого города. И не только с дамами. Некоторые мужчины также наведывались на кофе и коньяк, развлекая ее легким флиртом, разговорами и сплетнями. Мужчины тоже любят посплетничать. Так что, на работе скучать не приходилось.
  Взаимоотношения с Окоповым тогда складывались великолепно потому, что их почти не было вовсе. Он все время, почти без выходных, мотался по городу со своим проектом. Уходил рано утром, приходил поздно вечером. Она также возвращалась с работы поздно, но несколько раньше, чем он. На скорую руку готовила ужин, уже не балуя его кулинарными изысками. Двоякое чувство тогда владело ею. С одной стороны, хотелось, чтобы Окопов как можно скорее свалил, наконец, в свою длительную командировку и дал ей свободу на целых восемь месяцев. С другой – крепло беспокойство, что, даже если сейчас у него и нет любовницы, то в этой командировке, непременно, появится. Да и бабушка по телефону постоянно накручивала, говоря: «Куда ты мужа отпускаешь?! Аж на восемь месяцев! Это больше, чем рейсы у рыбаков были. Только рыбаки на промысле в море. Там кроме своей правой руки блудить больше не с кем. Твой же не в моря идет, а черти куда. Без бабы ни один мужик восемь месяцев добровольно не выдержит. Обязательно найдет себе кого-нибудь. Вот увидишь, привезет с собой брюхатую от него шмару? Шо тогда делать будешь?» Светлана сама все это хорошо понимала, но ни запретить, ни отговорить Окопова от поездки не могла. Поэтому, скорей бы свалил! А там, будь, что будет! Тем более, ей пришла в голову хорошая идея. Решила совершить весной тайную от мужа поездку в Ниццу. Он будет далеко и не узнает. В случае чего, она скажет, ездила закупаться шубами. Там, в городе миллионеров, она сможет как следует оторваться. А, что…? Ему в его командировке можно, а ей нельзя…? Почему именно в Ниццу? Да потому, что, когда еще жила в общаге, с чьей-то легкой руки у девок прижилась прибаутка. Завершение любого сложного дела они сопровождали словами: «Вот и все. Теперь можно и в Ниццу!» Для нищих студенток юмор этой фразы заключался в ее несбыточности. Сейчас же Светлана могла позволить себе такое путешествие. Для этого имеется все: и деньги в загашнике, за которые не надо отчитываться, и муж в отъезде.
И еще одна страница альбома перевернута. На следующем развороте всего три фото. Одна – того самого домика на берегу моря, в котором Светлана лишилась девственности в их первую с Окоповым ночь. На второй – она одна в легкой норковой шубке, рядом с наряженной на улице, припорошенной снежком, новогодней елочкой. Третья фотография искромсана и раскорябана так, что невозможно разобрать, что на ней. Там когда-то красовался Окопов, возле той же новогодней елочки. Все три снимка были сделаны утром первого января 2004 года. Окопов, романтик херов, перед длительной командировкой захотел сфотографировать ее, чтобы эта фотография была с ним во время разлуки. Также попросил сфотографировать себя, чтобы и она его вспоминала. «Козел! - подумала Светлана, ковыряя ногтем краешек изуродованного снимка, пытаясь его отодрать. – И так до конца дней не забуду!»

За несколько дней до Нового Года в меховой салон заглянула Лия. Молодая, чуть старше Светланы, миловидная, жена ресторатора Петра Нагайцева. Не так давно, осенью, они с мужем переселились сюда откуда-то с Севера и уже успели открыть два ресторана. Поэтому Лию без особых проблем приняли в высшее общество местных дам. С некоторых пор Лия частенько бывала в гостях в меховом салоне Светланы, где в переговорной, за чашечкой кофе, вдвоем или в компании, беседовали с ней о разном. Приятная женщина. Уже как бывалая, Светлана посвящала Лию в тонкости местной светской жизни. На этот раз Лия передала пригласительные на открытие нового ночного клуба ее мужа, которое назначили на новогоднюю ночь. Она обещала, что будет только избранная публика и безумное веселье до утра. Великолепная идея! Светлана загорелась моментально, уже придумывая себе наряд и предвкушая, как будет там блистать.
Тем же вечером, за ужином, Светлана сообщила Окопову о приглашении на двойное торжество, на встречу Нового Года совмещенного с открытием ночного клуба. Окопов, прервав трапезу, встал из-за стола, подошел сзади, обнял ее и прошептал на ушко, что на Новый Год он уже приготовил для нее особенный, незабываемый сюрприз. Он прошептал это таким же полным загадочности тоном, как когда-то, почти четыре года назад, намекнул ей о предстоящей поездке в Коста-Рику. Заинтригованная, Светлана пыталась выведать о сюрпризе. Но тот не говорил, и лишь многозначительно улыбался, сколь она не допытывалась. Намекнул, что его незабываемый сюрприз будет не здесь, не в Калининграде. Не зная, что и предположить, Светлана решила, сюрприз по грандиозности окажется никак не меньше их тогдашнего путешествия.
31 декабря, утром, уходя на работу, Окопов предупредил, чтобы к шести часам Светлана была готова к выезду. Она удивилась этому и подумала, что Новый Год придется встречать в самолете или в аэропорту при пересадке. Спросила, какие вещи сложить в чемоданы. Оказалось, никаких и чемоданы не понадобятся. Это ее еще больше удивило, а потом прикинула, что путешествовать так, налегке, даже удобнее. Все нужное можно будет купить на месте. Окопов приехал за ней ровно в шесть. Когда их машина за городом проехала мимо поворота на аэропорт, Светлана забеспокоилась. А когда они свернули с шоссе на грунтовую дорогу, ей стало ясно, что за сюрприз приготовил ей Окопов. Действительно, такой сюрприз забудешь не скоро! От злости и отчаяния она сжала кулаки и больно прикусила губу. Этот дебил вез ее в тот самый домик, где у них ровно четыре года назад случился первый секс. Так сказать, по местам боевой славы. Воспоминания освежить! Как же ей хотелось обматерить его последними словами и потребовать немедленно разворачиваться! Но, поздно, уже ничего не изменишь. Ей пришлось улыбаться, изображать удивление и умиление от такого романтического сюрприза.
Более отвратительного Нового Года у нее в жизни никогда не было. Еще и телевизор показывал с такими жуткими помехами, что смотреть невозможно. Даже его подарок, золотые часики от Картье, наверное, дорогие, показался противным. Она одарила его в ответ перчатками на меху, чтобы в предстоящей длительной командировке ручки не мерзли. Чтоб они отсохли вовсе! Нагоняя тоску, сидя у камина с бокалом шампанского, Окопов вдарился в воспоминания, говорил о любви, о скорой разлуке и прочей ерунде. Светлане приходилось поддакивать и, прилагая неимоверные усилия, натягивать улыбку на лице.
После полуночи они, как и тогда, прогулялись к морю. Ему захотелось повторить свой подвиг четырехлетней давности. У кромки прибоя он опять накинулся с поцелуями, после чего, взявшись за руки, побежали в домик. Он опять в нетерпении срывал с нее одежду. Правда, у нее были те самые дни. Поэтому ублажать Окопова пришлось иным способом на том же самом диване. Впервые Светлана чувствовала к этому отвращение. Но, ничего, справилась. Как и в тот раз Окопов задремал после, обняв ее. Как и в тот раз, она освободилась из-под его руки, села в луче лунного света и заплакала. Но то были не просто слезы, а сдавленные рыдания. Рыдала из-за своей загубленной молодости, что ей скоро двадцать четыре, а жизнь проходит впустую, что там, в городе, сейчас в самом разгаре грандиозная гулянка на открытии клуба, где полно ее знакомых, где смех, веселье, танцы и где она должна была сейчас блистать, а не сидеть здесь и чахнуть рядом с этим уродом. Как и тогда Окопов проснулся от ее плача, сел рядом, пустил сопли и стал утешать. Он думал, ее слезы вызваны предстоящей вскоре долгой разлукой. Редкостный мудак!
В первых числах февраля пришла настоящая зима. Выпал снег и вдарили двадцатиградусные морозы. С наступлением холодов в торговле прорвало. В ее салоне шубы разлетались, как горячие пирожки. В день продавалось больше, чем раньше за неделю. Светлана тогда решила, что вот, наконец, ее бизнес заработал по-настоящему так, как и должно быть. Сложенные в сейфе аккуратные пачки денег от выручки радовали глаз и внушали уверенность в завтрашнем дне. Тогда впервые она подумала о разводе.
Четвертого февраля, вечером, Светлана закрыла свой салон, села в машину и поехала домой. На полпути ее Бэхуля задергалась, мотор зафыркал и, вскоре, заглох. Как потом выяснилось, летнюю соляру прихватило морозом. Светлана открыла капот, посмотрела на двигатель, постучала по блоку, подергала какие-то трубки. Странно, не помогло. Крутила стартер пока аккумулятор не сдох окончательно. Позвонила Окопову. Тот обещал, что сейчас вышлет машину для эвакуации, а ее просил не мерзнуть, ехать домой. Что!?... Ехать домой!?... Оставить свою красавицу Бэхулю одну, в метель, посреди улицы? Нет, со своей ласточкой так поступить не могла. Чертов эвакуатор Окопова добирался более часа. Пока ждала, продрогла до костей. Легкая норковая шубка без шарфа и шапки плохо защищала от мороза, проникающего с улицы в лишенный обогрева салон автомобиля. Да и тонкие кожаные перчатки совсем не грели руки, а, скорее, наоборот. Как результат – сильное воспаление легких. Три дня Светлана провела в горячке, в полузабытьи. На четвертый день кризис миновал. Но она была еще слишком слаба и температурила.
Пока Светлана валялась в постели, Галка докладывала по телефону приятные вести. В меховом салоне распродали почти весь запас шуб. Все-таки, как скверно, что ее не было на этом празднике торговли, где самым приятным моментом было получение денег от покупателя. Светлана всегда старалась это делать сама. Сейчас же, там банкноты шуршали без нее.
Шестнадцатое февраля. Дождалась! Окопов уезжает! Наконец-то!  Еще за несколько дней до этого Светлана стала чувствовать себя достаточно хорошо. Почти выздоровела. Однако продолжала изображать больную, чтобы он не домогался прощальной близости и не лез со своими противными нежностями. Даже его прикосновения стали неприятны. Кроме того, это избавляло от необходимости тащиться за ним в аэропорт и махать платочком вслед взлетающему самолету.
Ночью, перед его отъездом, они долго лежали в кровати молча, с включенным без толку телевизором. Закутавшись в одеяло, Светлана имитировала озноб и косилась в окно, за которым валил густой пушистый снег. Окопов повернулся к ней, обнял. Она аж вздрогнула от прикосновения. Симулируя недомогания, наверное, перестаралась, так как Окопов, вдруг, решил отказаться от завтрашнего отъезда, так как не мог оставить ее в таком состоянии. От такого нежданного заявления Светлана вздрогнула еще раз. Ей пришлось уговаривать, плести всякую чушь типа, что если он не поедет, то потом никогда не сможет ее простить за это, а также прочую бла-бла-бла. Уговорила. Окопов от поездки не отказался, а она продолжила с ним сюсюкать, изображая скорбь от предстоящей разлуки: «Ты уезжаешь, а я остаюсь одна!... Одна одинешенька!... Как я буду скучать!... Но, все-таки, езжай!... Шли почаще радиограммы.» К причитаниям надо бы пустить подобающую случаю слезу. Светлана частенько прибегала к слезам в качестве доказательств искренности своих чувств. Слезы могла выдавить каким-нибудь очень печальным воспоминанием или капелькой лимонного сока в глаз, как в прошлый раз. Всегда действовало безотказно, и Окопов безусловно верил каждой такой слезинке. На сей раз она вспомнила, как встретила этот Новый Год, и как могла его встретить. Получилось. Стало до того себя жалко, что настоящие горючие слезы покатились ему на плечо. Успокаивая, он сказал, что из-за каких-то там финансовых проблем через пару месяцев, возможно, вернется ненадолго за деньгами, и они снова увидятся. «Не дай Бог!» - подумала Светлана, показывая, что эта новость ее обрадовала. Потом она долго не могла уснуть. Лежала на кровати рядом с Окоповым, наблюдая в окно за необычайно густым снегопадом. Не спалось. Пыталась занять себя мыслями о предстоящей поездке в Ниццу весной. Не получалось. Приятные грезы на ум не шли. Ведь Окопов тоже не спал. «Уж лучше б я ему дала! – подумала Светлана, переворачиваясь на другой бок. – Так он скорее срубился бы и не вздыхал, не сопел на ухо».
Утром, за завтраком, Светлана еще раз пожалела, что ночью не занялась с Окоповым сексом. Маясь от бессонницы, ему в голову пришла очередная идея. Оказывается, он вчера случайно подслушал ее телефонный разговор с Галкой из которого узнал, что в меховом салоне в последние дни был ажиотаж. Спросил, сколько сделали выручки за неделю. Светлана сразу догадалась, к чему этот вопрос, поэтому хотела соврать, сказав, что совсем немного. Но тут вспомнила, что по телефону неосторожно радостно воскликнула: «Не может быть! Не шутишь!? Миллион двести!?...» Пришлось сказать правду. Окопов стал канючить, выпрашивать эти деньги, так как они ему позарез нужны в командировке. Приплыли, блин! Как же ей не хотелось отдавать их! Пыталась отговориться, что деньги нужны, мол, для закупа. Окопов еще энергичнее стал уговаривать и пообещал, что его бухгалтер Игорь Антонович через две недели вернет ей всю сумму. Делать нечего. Все аргументы отказать были исчерпаны. Скрипя сердце, пришлось согласиться. Еще поспособствовал довод, что если сейчас она отдаст деньги, то, может, ему и не надо будет возвращаться сюда через два месяца, как обещал. Но, все равно, денег было жалко.
В прихожей, у двери, Окопов предложил присесть на дорожку. Светлана села на корточки, прислонившись спиной к стене. Он – на пуф, напротив. Молчали. Она покосилась на часы и подумала: «Без двадцати. Ровно в десять Галка откроет салон. Эта курица все еще не купила себе мобильник. Экономит. Ей, видите ли, квартиру снимать надо. Лучше бы мужика с квартирой сняла…! Сегодня понедельник. До салона Окопову ехать минут двадцать – двадцать пять. К его приезду Галка будет уже там. Надо ровно в десять позвонить ей, чтобы приготовила деньги и передала ему. И чтобы в кабинет к сейфу его ни в коем случае не пускала. Так, на всякий случай».
Вспомнив о деньгах, у Светланы опять навернулись слезы. Настоящие, неподдельные. Она эти деньги еще в глаза и не видела, в руках не держала, а уже отдавала. Окопов, придурок, снова принял слезы на свой счет. Заплаканная, Светлана смотрела, как он, утопая по колено в снегу, пробирается к калитке, как садится в машину, уезжает. Только черный Лексус скрылся из виду, проделав колею в глубоком снегу, она с облегчением выдохнула, утерла рукавом мокрые глаза, закрыла дверь, прошла в холл, открыла бар в виде глобуса, покоящегося на бронзовых львиных лапах, налила себе полстакана виски, сделала глоток, достала сигарету, прикурила, затянулась и, выпустив тонкую струю дыма, негромко произнесла: «Свобода!»
Опостылевший до чертиков муж, наконец, уехал. Уехал надолго. Ах, если бы навсегда! Можно бы и порадоваться. Можно, но не получалось. Терзала душу мысль, что только что она отдала свои кровные, с такими трудами заработанные деньги.
Ровно в десять Светлана позвонила в салон. Никаких гудков, ни длинных, ни коротких. Еще раз набрала. То же самое. Сбросила вызов, послушала. Тишина. Телефон не работал. Появилось нехорошее предчувствие. Она метнулась к лестнице, взлетела на второй этаж, ворвалась в спальню, схватила с тумбочки мобильник. В трубке раздался противный пиликающий сигнал и женский голос равнодушно сообщил: «Вызов не может быть установлен. Недостаточно средств». «Не может быть!» - произнесла Светлана вслух и холодок прошел по спине. Судорожно повторила вызов. Опять мерзкий сигнал, и уведомление, что ее телефон банкрот.  Вроде, еще вчера звонила! И вдруг, так внезапно…! Последний раз пополняла баланс перед болезнью, в тот день, когда сломалась машина. Кинула тогда на счет тысячу. И что, они уже закончились? Светлана задумалась и припомнила, сколько звонков было сделано, пока болела. «Бли-и-ин!» - протянула она, швырнула на столик бесполезную трубку и бросилась к шкафу одеваться.
А, ведь, было из-за чего беспокоиться. В меховом салоне, в сейфе, стоявшем в ее кабинете, хранилась не только выручка магазина. В нем, во внутреннем отделении, представлявшем из себя такой же сейф, только маленький, также запирающийся на ключ и имеющий кодовую защиту, лежали двести сорок две тысячи долларов. Почти все те деньги, что она отложила себе со строительства их дома. Раньше она прятала их в шкафу, у себя в будуаре, за стопками белья. Как-то раз, в декабре, когда она ушла в магазин, Окопов с какого-то полез в этот шкаф. Искал свою майку, идиот. Правда, там и нашел. После стирки белье перепуталось. Но, все равно. Вот чего его туда понесло…?! Если бы не нашел, то, сдвинув еще одну стопку белья, обязательно увидел бы пачки денег. Тогда Светлана по-настоящему испугалась. Мало того, что он нашел бы деньги, так ей пришлось бы еще объяснять их происхождение. Для такой большой суммы придумать что-то вразумительное очень сложно. Решила перепрятать деньги во внутренне отделение своего сейфа в салоне, ключи от которого были только у нее. Швейцарский, добротный, почти новый сейф с сигнализацией, с очень сложным замком, находящийся в помещении под круглосуточной охраной, казался ей вполне надежным местом для хранения своих капиталов. Этот сейф выделил ей Окопов, когда обустраивали меховой салон. Вот как раз это обстоятельство теперь и беспокоило.
Солдаты-новобранцы в учебных ротах после команды «Подъем!» одеваются медленнее, чем тогда Светлана собралась к выходу. Перепрыгивая ступеньки, спустилась в гараж, села в машину, завела, обматерила очень медленно открывающиеся ворота, рванула с места и… Не проехав и пяти метров, ее Бэхуля тут же увязла в глубоком снегу, беспомощно буксуя колесами. Обматерив еще и машину, она выскочила из нее и, проваливаясь по колено в снегу, побежала к калитке, позабыв закрыть ворота гаража. Задыхаясь, скользя по уже протоптанным дорожкам, добежала до центральной улицы. Там более-менее расчистили. Чуть ли не бросилась под колеса первой попавшейся машины, небольшому продуктовому фургону. До салона доехала быстро, всего за десять минут, так как движения в городе почти не было. Когда взбегала по ступенькам крыльца, часы показывали половину одиннадцатого.
Оставляя снежные следы на глянцевом полу, Светлана стремительно прошла в свой кабинет мимо Галки, съежившейся при ее появлении. В кабинете выхватила из сумочки ключи, грохнулась на колени перед сейфом, открыла. В основном отделении, на полке, лежало несколько жалких пачек десяти-, пятидесяти- и сторублевок. С замиранием сердца Светлана открыла внутренний сейфик… В глазах потемнело. Пусто. Пошарила внутри рукой. Глаза не обманули. Действительно, пусто. Еще не до конца осознав случившееся, она побледнела и некоторое время неподвижно стояла на коленях с раскрытым ртом и округлившимися, бессмысленными глазами. Прошло с полминуты и салон оглушил страшный, нечеловеческий вопль, подобный вою волчицы, не обнаружившей своих волчат в разоренном логове.  Это Светлана, стоя на коленях перед открытыми дверцами сейфа, запрокинув голову назад, надрывалась в крике. Вскоре крик стал стихать, пока не превратился в хрип, похожий на рычание. Она в ярости заметалась. Под руку попалась валяющаяся на полу туфля и тут же полетела в стену. Нащупала другую, и стеклянная дверца шкафа со звоном обсыпалась крупными осколками. Руки продолжали шарить по полу в поисках чего-то, что еще можно швырнуть. Ничего не найдя, с перекошенным от злости лицом, она вскочила на ноги. Безумный взгляд метался по кабинету, пока не остановился на Галке, испуганно прижавшейся к стене у двери.
- Где-е-е?! – страшным хриплым голосом, растягивая гласную, прорычала Светлана, с выпученными глазами.
- Не… Не… Я н-н-не…, ви… ви… виновата! – заикаясь от страха оправдывалась Галя. – Это Ни…, Николай А…, А… Анатольевич деньги з… забрал.
- Ты зачем открыла сейф?!
- Я…, я… не…, не открывала. Я не…, не могла без вашего разрешения. Я з… звонила вам. Телефон был з… занят. Он с… сказал, что линия повреждена из-за с… снегопада. А мобильник ваш з… заблокирован. Он с… сам открыл. Сказал, что этот с… сейф раньше его был и у него ключи на с… связке остались.
Впервые в жизни Галка, самая близкая подруга, с которой они еще в садике сидели рядом на горшках, обратилась к ней на вы.
- Ублюдок! – рявкнула Светлана в потолок и воздела сжатые кулаки. Потом опять обратилась к Гале и еще более злым голосом продолжила: - Он тебя просил выручку отдать?!
- Да, просил.
- Так почему не отдала?! – крикнула истерично и топнула ногой.
- Но как… как я без вашего разрешения? Я с… сказала, что ключи от с… сейфа дома забыла. А он достает из кармана с… связку ключей и говорит, что поленился ключи от этого с… сейфа отстегивать. Он открыл своим ключом с… сейф и сам взял деньги.
- А, внутренний?!
- У… у него тоже ключи были. Он открыл его своим ключом. Он с… сказал, что код замка не поменяли.
- Сука! – взвизгнула Светлана, и было не понятно, к кому это относится. К Окопову? К Галке? Или к себе, решившей не заморачиваться со сменой кода.
- Как ты позволила ему открыть!? – продолжила наседать она.
- А что… Что я могла с… сделать? Ведь это ваш… муж. Он сказал что вы в… в курсе и разрешили.
- Я разрешила ему выручку взять, а не мои доллары!
- Но я… я же не знала.
- Чего ты не знала…!? Что ты сказала про баксы?!
- Что… это ваши… Что, выручка…, наверное.
- Ты, ****ина, охуела?! Не могла сказать, что это чужие, на хранении лежат?!
- Я… Я не успела придумать… Но я с него расписку взяла.
Галина бочком проскользнула мимо, бросилась к открытому сейфу, достала сложенный листок бумаги и протянула его.
- Расписку-у-у! – взвыла Светлана и лицо еще сильнее перекосило. – Засунь себе в ****у эту расписку! Деньги где!?
С этими словами Светлана выхватила у Галки листок, скомкала, подняла на уровне глаз, чтобы демонстративно порвать на мелкие клочки. Галя отважно вырвала обратно бумагу и прижала к груди. От такой наглости Светлана задохнулась и, выкрикнув: «Мразь!» - с широкого размаху залепила подруге пощечину. Потом левой рукой влепила по другой щеке. Посыпались удары с обоих рук и с каждым ударом Светлана истерично выкрикивала: «Мразь! Мразь! Мразь!». Бедная Галка не пыталась ни закрыться руками, ни увернуться, ни отойти в сторону. Она молча принимала удары, прижимая к груди скомканную бумажку. Лишь ее голова дергалась в сторону после каждой звонкой оплеухи и текли слезы.
Домой Светлана приехала днем, совсем разбитая, с разболевшейся головой. Не раздеваясь, прошла в холл, села на подлокотник кресла. Достала сигареты. Дрожащими руками нервно закурила, стряхивая пепел на паркет. Она чувствовала себя ограбленной. Общажная фраза: «Вот и все. Теперь можно и в Ниццу», для нее снова стала шуткой по несбыточной мечте.
На каминной полке увидела фотоальбом, обитый синим бархатом. Это Окопов вчера вечером листал его в кресле, ностальгировал. Здесь и оставил. Альбом был раскрыт на последней заполненной странице, где вклеены всего три фотографии с последней встречи Нового Года: злополучный домик у моря; она, рядом с наряженной на улице елочкой, на фоне домика; Окопов, рядом с той же елочкой. Увидев фотографию мужа, Светлана оскалилась и, процедив сквозь зубы: «Паскуда! Вор!», схватила лежащие рядом ножницы и стала ими корябать ненавистную рожу, рыча: «Ненавижу…! Ненавижу…! Ты мне ответишь…! За все ответишь…!» Светлана измывалась над фотографией пока в сплошном месиве  рваных белых царапин изображение Окопова не стерлось совсем. Она стирала его не только с фотографии, но и из своей жизни. Хотела так поступить и с другими его фото в альбоме, но последняя вспышка гнева отняла остаток сил. Стало лихорадить. Она опять слегла и проболела еще с неделю.
Изуродованная фотография была последней в альбоме. Далее шли пустые, незаполненные страницы. Снимки закончились, как и закончилась ее семейная жизнь. Светлана посмотрела на часы. Без четверти три. Самолет Окопова сейчас уже в воздухе и через сорок пять мину должен приземлится. Вроде, всего час с небольшим листала фотографии, а вся жизнь пронеслась перед глазами и все самые черные ее  страницы так или иначе были связаны с бывшим мужем: застуженные почки; куцая свадьба; мелочное жлобство скупердяя; проданное им свадебное путешествие; прерванная беременность; ее бесплодие; тоска быта и увядание на кухне у плиты; испорченные каникулы в Альпах; жуткая встреча прошлого Нового Года; подхваченное ею воспаление легких; его противные домогательства, когда ему не могла отказать; любовницы в командировках, о которых она узнать так и не смогла, но они точно были. Даже Леньку, свою первую несчастную любовь, она непостижимым образом связала с его именем. И, наконец, как апофеоз его гнусностей, наглый грабеж из сейфа всех ее сбережений, с такими трудами нажитых. Такое прощать нельзя. Глянув еще раз на последнюю, на изуродованную фотографию, Светлана сжала губы, поморщилась. «Ворюга!» - негромко произнесла она и решительно захлопнула альбом. Сомнения в правильности того, что сегодня предстояло сделать, у нее прошли окончательно. Страх еще остался. Но сомнения исчезли. Сейчас она утвердилась в уверенности, что все было сделано правильно и другого выхода у нее не было.
Светлана взяла альбом, чтобы положить в ящик стола. Выпала одинокая фотография. На фото красовалась она, абсолютно голая, лежащая на кровати на боку вполоборота, опирая голову на согнутую в локте руку. Другой рукой, с искрящимся крупным бриллиантом на пальчике, поднесла ко рту кончик своей косы, который покусывала с улыбкой. Улыбкой немного развратной и загадочной. Тонкая шея. Упругие груди, не маленькие и не слишком большие. Округлое бедро. Крутой изгиб тела на талии. Подтянутый животик. Стройные, слегка согнутые в коленях сомкнутые ножки. «Хороша! – подумала Светлана и улыбнулась. – Как я хороша! Очень удачно здесь получилась. Прям, Венера… А коса мне идет. Зря ее состригла. Может, опять отрастить? Вон как хорошо! Эх, и кому такая красота достанется?» Светлана поднесла фотографию к глазам. В нижнем углу проставлена дата, 2004/03/16. Ровно месяц спустя после отъезда Окопова. Это Юрик тогда фотографировал в соседней комнате, в спальне. Из целой серии снимков она выбрала и распечатала на фотопринтере именно этот, самый приличный и, как ей казалось, самый удачный и сексуальный. Светлана не стала клеить его в альбом своей семейной жизни, а просто вложила между листами в конце. И не потому, что он был уж очень откровенным, а потому, что еще не решила, стоит ли ей именно с Юриком начинать новую страницу своей семейной жизни.
Глава 5. Раздел совместно нажитого. Все по-честному.
Восемь месяцев назад.
Свой двадцать четвертый день рождения Светлана провела в постели. Три дня назад она пережила страшный стресс из-за мужа. Уезжая, он выгреб из сейфа выручку мехового салона, а заодно и все ее сбережения, с таким трудом нажитые. Температура под тридцать восемь. Есть, пить не хочется. Болит голова. Слабость и вялость. Иногда случались приступы ярости, когда вспоминала, как с ней поступил Окопов. Тогда появлялись силы. Она металась по комнатам, пиная и круша все на пути. Приступ внезапно заканчивался. Светлана падала там, где ее отпускало, и долго заходилась в рыданиях. Наплакавшись, из последних сил, буквально доползала до ближайшего дивана, ложилась и забывалась тревожным сном с кошмарами.
Не так она хотела отметить этот день рождения. Думала, на этот раз в отсутствие мужа устроить дома грандиозную вечеринку, собрав всех многочисленных знакомых, которыми обзавелась за последнее время. Хотела, наконец, похвастать своим домом, поразить шикарным приемом. Уже многие получили приглашения. Но эти планы рухнули. Ни здоровья, ни денег отмечать не осталось. К тому же, с наступлением оттепели в салоне не продали ни одной шубы. Это ей Галка сообщила. Светлана с ней помирилась, попросив по телефону прощения, сославшись, что не отдавала отчета своим действиям.
С самого утра звонил телефон, от трелей которого головная боль усиливалась. Все равно Светлана брала трубку и принимала поздравления с пожеланиями скорейшего выздоровления, стараясь из последних сил казаться бодрой и веселой. По телефону поздравили все: многочисленные знакомые, мама, братишка, кузина, тетка с дядькой, дед. Лишь только бабушка приехала лично навестить заболевшую внучку.
- Шо же ты так расхворалась, милая? – сказала бабушка с участливой улыбкой, сидя на пуфике у постели Светланы. – Ты ж говорила, выздоровела. И опять?
Светлана не ответила. Ей стало себя жалко. Губы задрожали, навернулись слезы.
- Что ты?! Что ты, родная?! – всполошилась бабушка, пересела к Светлане на кровать, склонилась к ней и обняла. – Ты чего?
Светлана зарыдала, прижавшись к груди бабушки, как в детстве. Выплакавшись, рассказала о деньгах, о сейфе, о муже, обобравшем ее. Бабушка слушала, округлив в изумлении глаза, охая и хватаясь за сердце.
- Все забрал, все! Ничего не оставил. Ни копеечки, - закончила свой рассказ Светлана, всхлипывая.
- Ах ты ирод окаянный! – воскликнула бабушка, всплеснув руками. – Обобрал до нитки, подлец! Ты с утра до ночи, как пчелка, в магазине горбатилась, продыху не знала! А он, стервец…! Все заграбастал, паскудник! И для кого? Наверняка, для своей шлюхи подзаборной, которая у него там!
Бабушка еще долго поносила Окопова последними словами, попутно причитая о несчастной внучке. Она так себя накрутила, что сама залилась слезами. Светлана ее поддержала. Обе плакали, обнявшись. Когда успокоились, бабушка сходила на кухню, приготовила отвар шиповника с мятой, заставила Светлану выпить до дна. Домой тогда бабушка не уехала и три дня ухаживала за больной, кормила ее из ложечки, ставила на лоб холодные компрессы, давала пить отвары из трав.
К понедельнику Светлана чувствовала себя лучше. Бабушка засобиралась домой к деду. Сели пить кофе на дорожку.
- Светка, ты ведь что-то задумала, – утвердительно сказала бабушка, макая печенье в кофе с молоком. – По глазам вижу. Маешься вся.
- Задумала, - сухо ответила Светлана. – Я с ним развожусь.
- Во, как!... Не погорячилась? Может, он про те доллары забудет и спрашивать не станет, откуда они?
- Станет. Сама знаешь, какой он жлоб. Но не только из-за этого. Не могу больше видеть его рожу мерзкую. Особенно после того, что он сделал. Как подумаю о нем, блевать тянет! - со злостью сквозь зубы процедила Светлана.
- Да-а-а, дела-а-а, - протянула бабушка. – Развод, конечно, дело нехитрое. Только без мужика тяжко будет. А так, какой-никакой… Или, у тебя ужо есть кто?
- Ай, бабушка! Нет пока. Проблема, что ли, мужика найти? Стоит свиснуть, очередь выстроится. Не волнуйся! Как говорится, а хули нам, классным девчонкам! – матернулась Светлана прибауткой, которой частенько пользовалась еще в студенческой общаге.
- Дай то Бог, - вздохнула бабушка и задумалась, качая головой. – По правде сказать, мне твой Окопов никогда не нравился. Такой не представительный совсем. А гонору, гонору! Никогда не уважит, не поговорит. Приедет, сядет и сидит, как сыч, слова не скажет. Брезгует. Как будто мы для него шваль подзаборная. Только… Жить то, на что будешь потом?
- У меня свой бизнес есть, меховой салон. Проживу как-нибудь.
- Свой бизнес, это хорошо. Только меховой салон твой, да не твой. Сама говорила, помещения те Окопову принадлежат.
- Отдаст, никуда не денется! – встрепенулась Светлана. - Расписка есть, что он двести сорок тысяч долларов у меня взял и больше миллиона рублей. Этот гад мне еще половину отдаст, что за четыре года заработал.
- Ага, отдаст. Держи карман шире! Ты хоть знаешь, сколько он заработал?
- Узнаю. Я читала, что при разводе суды запрашивают документы всякие о доходах, декларации, балансы. Оттуда все узнаю.
- Эх, - вздохнула бабушка, - глупая ты, Светка. Чего ты оттуда узнаешь? Ничего! Узнаешь лишь, сколько налогов он согласился отдать государству. И все. А что он на самом деле заработал, в балансах не записано. Уж поверь! Я, чай, больше двадцати годков в колхозной бухгалтерии проработала.
- Я юристов найму! – воскликнула Светлана, горячась. – Они все найдут!
- И чего они найдут?
- Все! Сколько он на самом деле заработал и сколько от налогов скрыл! Я вытрясу с него! Я его без штанов оставлю! Я…
- Как бы он тебя саму без штанов не оставил. Думаешь, в налоговой инспекции идиоты сидят? Думаешь, там не хотят побольше налогов собрать? Сами налоговики концов не могут найти. А кто твоим юристам позволит в бухгалтерию Окопова сунуться? Особенно в черную? Так что, ты особо на это не рассчитывай.
От этих слов вспыхнувший запал Светланы пропал. Она снова помрачнела.
- Что же делать? – спросила она, потупившись.
Вместо ответа бабушка лишь вздохнула, потом что-то вспомнила и спохватилась.
- Светка! У нас же родственничек у Окопова работает! – бодро воскликнула она.
- Родственник? – изумилась Светлана. – Наш?
- Да, да, наш! Вернее, твоей мамашки.
- Как это?
- Помнишь, в прошлом годе Вика просила тебя похлопотать перед Окоповым, чтобы он взял на работу нашего родственника?
Светлана пожала плечами и отрицательно покачала головой.
- Ну…? Как же! Мы тогда с ней приезжали тебя проведать. Помнишь?
- …?
- Ты тогда еще жаловалась, что пришла к Окопову на работу и у него в кабинете девку молодую застукала. Он оправдывался, что его юристка на сохранение внезапно легла и что он собеседование с той девкой проводил на должность юриста. Помнишь? Ты еще не верила ему.
- Что-то такое… Смутно…
- Ну, вспомни! Вика, как узнала, что у твоего вакансия юриста образовалась, сразу всполошилась, просила тебя похлопотать, чтобы взял на это место нашего родственника. Ну?
- А-а-а, это… Вроде, припоминаю. Да, было. Просила один раз. Он обещал подумать. И все.
- Нет, не все! Твоя мамашка потом раз пять звонила Окопову, чтобы взял родственничка на работу. Допекла-таки. Он и взял. Сейчас у него юристом работает.
- Я и не знала. – Светлана оживилась. - Значит, у него наш родственник работает? 
- Да какой родственник?! Вика из Кисловодска его привезла. Помнишь, твой муженек ей путевку в санаторий купил, желудок подлечить? Еще денег с собой дал как подарок на день рождения. Помнишь?
- Да. Мы тогда вместе с ним решили.
- Так вот, она оттуда с собой хахаля привезла.
- Да-а-а? – протянула Светлана. – А мне мама не рассказывала.
- Правильно. Я запретила. Он ей в сыновья годится. Твой ровесник. Я ей говорю: «Постыдись! У самой скоро внуки будут, а все с малолетками шашни водишь». Она мне: «Ты ничего не понимаешь, у нас любовь!» Прям как ты, в пятнадцать с Ленькой. Но ей то не пятнадцать! Бабе, слава Богу, ужо под сорок пять! Думать должна! Я ей говорю: «Спрячь его и не показывай! Никому не тренди о любви своей!» Особенно тебе. Чтоб муженек твой не узнал, какая у него теща распутная. Я ей тогда сказала: «Угомонись! Хочешь с ним баловаться? Балуйся. Но чтоб никто не знал! Не позорь ни себя, ни нас с дедом!» Слава Богу, послушалась. Только сказала, что когда заявление в ЗАГС подадут, тогда всем расскажет. А я ей: «Ну-ну, подавайте! Только учти, этому кобеленку, наверняка, что-то от тебя надо. Когда получит, ищи ветра в поле. Опять месяц реветь будешь!»
- Значит, он нам не родственник. – Светлана снова помрачнела. – Я уже думала…
- Чего, думала?
- Узнать через него о делах Окопова.
- Правильно думала. От него все разузнать можно. Больше не от кого.
- Но он на Окопова работает. Его защищает, а не меня.
- Ну и что? Ты ему, чай, ему не чужая. Почти падчерица. Если заинтересовать чем, так за тебя будет. 
Светлана оживилась.
- Тогда попросить маму, чтобы с ним поговорила?
- Нет. Вику сюда не впутывай. Сама знаешь, какой у нее язык. Вмиг растрезвонит, что ты разводиться собралась. Я поражаюсь, как она о своем кобеленке до сих пор не проболталась. Хотя… Может кому и проболталась. Не знаю. Если раньше времени о твоем намерении узнают, пиши пропало. Закроют все лазейки. Тогда в дела Окопова не сунешься. Так что, ты сама навести его. Так, по-родственному.
Бабушка улыбнулась и подмигнула Светлане.
- Ба, а зовут то его как?
- Ой, запамятовала… Как его?… Вроде… Юрик.

Белая дверь, с изогнутой золоченой ручкой. Справа шкаф со стеклянными дверцами, забитый плотными рядами разноцветных папок. Слева стеллаж с разнокалиберными томиками кодексов да подшивками юридических журналов. Окно, наполовину прикрытое белыми жалюзи. Письменный стол с громоздким монитором компьютера на нем. Помимо монитора на столе: клавиатура, мышь,  перекидной календарь на подставке и … два начищенных до блеска полуботинка. Эти ботинки надеты на ноги молодого человека, который сидел, откинувшись в американской манере на высокую спинку кресла, водрузив обе ступни на стол. Молодой человек, с явно скучающим видом, уже который раз осматривал тесный кабинет, переводя взгляд от своих ботинок к шкафу, от шкафа к двери, от двери к стеллажу, от стеллажа к окну. За окном тоскливый вид слякотной от раскисшего снега улицы и унылые силуэты прохожих, растворяющихся в серой дымке моросящего дождя. На вид молодому человеку под тридцать. Сухощавый, высокий брюнет с короткой стрижкой вьющихся волос. Серые, большие, глубоко сидящие глаза с длинными ресницами. Тонкие губы. Самым примечательным в его внешности был нос. Большой, узкий, горбатый нос, что еще в просторечье называют «рубильник». Прям таки, орлиный. Он, действительно, своим нешироким покатым лбом и немного запавшим назад подбородком в профиль напоминал хищную птицу. Впрочем, эта выдающаяся часть лица не делала его отталкивающим. Напротив, подобный нестандарт во внешности способен притягивать некоторых представительниц слабого пола. Вероятно, вследствие укоренившегося в подсознании убеждения, что размер носа мужчины находится в прямо пропорциональной зависимости от размера другой части его тела. Соответствует ли это действительности? Может быть. Дамам виднее.
Этот орел был одет в безупречно белую рубашку, заправленную в идеально отглаженные черные брюки. На шее строгий галстук. Пиджак аккуратно висел на плечиках, на вешалке в углу. Звали молодого человека Юрий Арнольдович Захарко. Почему Арнольдович? Он и сам не знал, так как его мамаша из всех возможных кандидатов на отцовство выбрала Арнольда. Может, и не было никакого Арнольда? Она его выдумала. 
Юрий Арнольдович… Хотя, в силу двадцатишестилетнего возраста и должности его пока можно называть просто Юрий. Так вот, Юрий сидел в своем кабинете, откровенно скучая в ожидании окончания рабочего дня и размышляя о несправедливостях судьбы, волей которой он оказался на этом месте. А оказался он здесь потому, что, действительно, ему по жизни не везло и потому, что он негодяй. Правда, последнее он тщательно скрывал от других. Но что он негодяй, Юрий прекрасно осознавал и не питал к этому никаких иллюзий.
Как и прочие человеческие качества: доброта и злость, благородство и подлость, щедрость и скупость, такое качество как, негодяйство, у разных людей проявляется по-разному. Общим для всех негодяев является то, что они позволяют себе поступать с другими так, как ни за что не хотели бы, чтобы поступили с ними.  Среди массы вариаций проявления этой черты человеческой сущности я бы разделил всех негодяев на три группы: неосознанные, кающиеся и убежденные.
Неосознанные негодяи, сделав кому-то гадость, никогда не признаются, даже себе, что поступили скверно. Они искренне убеждены в благородности своих поступков. К примеру, напишет такой человек на сослуживца донос, того уволят или понизят в должности, а негодяй считает, что ничего плохого не совершил. Наоборот, он сделал человеку добро, указав на его ошибки и это позволит тому исправиться и не поступать так больше. А что в результате он занял должность того человека? Так то чистая случайность и справедливое воздаяние его заслугам.
Кающиеся негодяи сначала не думают, что поступили с кем-то плохо. Только потом, увидев результаты дел рук своих, в них просыпается нечто вроде раскаяния. Допустим, скажет, невзначай, такой негодяй жене своего приятеля-сослуживца, что прошлый корпоратив, посвященный пятилетию основания их фирмы, закончился в одиннадцать, а ее муж, предположим, Иван Иванович, пришел домой под утро потому, что пошел провожать домой Танечку из отдела сбыта. При чем скажет это абсолютно без задней мысли, не имея ничего в ввиду. Ну, быть может, только то, что отпуск Ивану Ивановичу поставили летом, а ему – в ноябре.  «Ай-яй-яй! Как все скверно вышло. Они разводятся из-за этого. Не хорошо. Кто бы мог предположить? Ведь такая хорошая пара была!» - подумает такой негодяй, равнодушно наблюдая в окно, как неотложка, спешащая в соседний двор к человеку с острым инфарктом, беспомощно мигая синими огнями, никак не может проехать из-за его припаркованной неудачно машины. 
С убежденными негодяями все проще. Они всегда прекрасно осознают, что делают другим гадость, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести, ни раскаяния. Это их способ существования. Так для них и удобнее, и комфортнее, а, главное, быстрее добьешься цели.
Юрий относился к последнему, самому циничному типу негодяев. По-разному люди становятся негодяями. Кто – вследствие воспитания, заключавшегося во вседозволенности и безнаказанности, кто – вследствие невзгод, унижений и оскорблений, перенося испытанное на других, некоторых делает такими тяжкий путь по карьерной лестнице. Юрий же получил эти качества с генами. А как считать иначе, если негодяйство стало проявляться в нем с младых ногтей? Ведь и причиной появления Юрика на свет стал неблаговидный шантаж. Его мать, Елена Богдановна, таким образом хотела заставить жениться на себе одного комсомольского функционера, угрожая тому карьерными проблемами. В те времена в райкомах еще следили за моральным обликом строителя коммунизма. У Елены почти все получилось, если бы... Если бы не всполошилась невеста этого комсомольского вожака, не желавшая уступать завидного жениха. Она выяснила, что кандидатов в отцы еще не родившемуся Юрику наберется никак не менее трех. Каждому из них Елена говорила, что беременна от него. Это на случай, если с другими кандидатами в мужья не получится. В итоге, невеста комсомольского работника устроила очную ставку Елены со всеми известными ей претендентами на отцовство Юрика. Наглядный пример пословицы про двух зайцев. А у Елены их было аж три. В тот момент она уже находилась на седьмом месяце и прерывать беременность было поздно. Так и осталась бедная Елена одна с двумя детьми на руках. У Юрия имеется еще сестренка Кристи, на три года старше его.
Ой, как нелегко было матери Юрия в одиночку тащить на себе двоих детей! Он не был избалован ни игрушками, ни конфетами, ни другими детскими развлечениями. А ведь как хотелось того, что имели другие дети.
То, что ябедничать плохо, Юрик узнал еще в старшей группе детского садика. Он наябедничал воспитательнице на двух мальчиков, Гришу и Пашу, что они во время тихого часа прыгали на кроватях, снимали с себя трусы и показывали всем письки. Наябедничал потому, что эти пацаны не дали ему поиграть в свои игрушки. На следующий день Гриша с Пашей при помощи тумаков и пинков, объяснили Юрику, что ябедничать некрасиво. После полученной взбучки Юрик понял, что ябедничать, действительно, некрасиво… Некрасиво ябедничать у всех на виду. Надо закладывать друзей так, чтобы никто об этом не узнал. Через год, уже в подготовительной группе, родители одной из девочек принесли в садик угощение детям, чтобы отпраздновать коллективом ее день рождения. Юрик пробрался в подсобку, где все это сложили, слопал самые вкусные шоколадные конфеты, пальцем соскреб розочки с торта, напускал слюней в лимонад, а пару пригорошней конфет и фантики подкинул в шкафчики Гриши с Пашей. Праздник был сорван. Именинница ревет. Паша с Гришей тоже ревут в углах, справедливо отрицая свою вину. Юрик, отметивший один за всех детей, скромно наблюдал за устроенным им скандалом, в сладостном упоении от свершенной мести. 
В школе Юрик всегда был на хорошем счету. Тихий, скромный, вежливый, бедно, но аккуратно одетый, он никогда не высовывался. В учебе звезд с неба не хватал, зато в поведении был примером. Со сверстниками дружил, умело подмазываясь к самым сильным мальчикам, лидерам класса, да и к тем, с кем ему было выгодно. Как только в класс пришел новенький, сменивший прежнего лидера, Юрик тут же поменял предпочтения в дружбе, уже лебезя перед новоявленным заводилой. Его одноклассники были бы сильно удивлены, если бы узнали, что большинство неприятностей, случившихся с ними в школьные годы, так или иначе связаны с Юриком.
В качестве выразительного примера, характеризующего его моральные качества, можно привести маленький эпизод из его биографии. Когда ему было тринадцать, он у себя дома проделал в деревянной стене ванной комнаты дырку, через которую подсматривал за своей шестнадцатилетней сестрой Кристи. Вы скажете, ну и что здесь такого? Вполне нормальное желание подростка узнать, как устроены девочки, пусть даже на примере сестры. К тому же, Кристина сама была в курсе, чем занимается ее братишка за стенкой, когда она моется, но вида не показывала. Однако, она была бы очень удивлена, если б узнала, что братик подглядывает за ней не один. Он за деньги предлагал некоторым своим особо доверенным одноклассникам полюбоваться прелестями своей сестры. Ладно бы только сестра. Пару раз объектом такого шоу стала его мать. Эта история закончилась после того, как кто-то из пацанов разболтал в классе о Юркином бизнесе. Юрику стоило очень больших усилий, чтобы восстановить свою репутацию. Он обвинил проболтавшегося в рукоблудии. А себя выставил как жертву, поддавшуюся уговорам и угрозам не в меру озабоченного парня. Видя такой оборот, остальные зрители Юркиных шоу благоразумно помалкивали.
Финальным аккордом Юркиных шалостей в школе была шпаргалка, подброшенная на выпускном экзамене по алгебре под парту Кузнецову. Подбросил потому, что Кузнецов тоже собирался поступать на факультет экономики и финансов местного университета. Экзамен принимала злющая тетка из РОНО, а также учителя из других школ. За Кузнецова вступиться было некому и его выставили с экзамена, сколь он не доказывал, что шпаргалка не его.
По окончании школы Юрик поступил в Высшую школу МВД. Вообще-то, он мечтал стать банкиром, очень богатым банкиром. Но, когда увидел количество абитуриентов на факультет экономики и финансов, понял, что, не имея ни денег, ни влиятельных родителей, поступить туда невозможно. Зато у его матери в то время в любовниках ходил Юсуф Рашидович, зам начальника кафедры Высшей школы МВД. Юрию не хотелось в милиционеры. Но делать было нечего. Если бы он пролетел со вступительными экзаменами в ВУЗ, то загремел бы осенью в армию. А этого ему еще менее хотелось.
До второго курса Юрий искренне ненавидел школу МВД и искал возможность для перевода в другой ВУЗ. Все изменилось после практики, проходить которую его направили в один из отделов ОБЭП. Когда увидел, на каких машинах приезжают на службу борцы с экономическими преступлениями, в том числе и молодые старлеи, в каких ресторанах они кушают в обеденный перерыв, когда побывал в роскошном особняке начальника отдела, куда практикантов отправили перетаскивать мебель, его мнение о милицейской карьере резко поменялось. Он, наконец, понял, что волей случая оказался на кратчайшей дорожке, ведущей из нищеты, если не к богатству, то, по крайней мере, к достатку. Кроме того, он почувствовал почти безграничную власть обладателей милицейских погон над другими людьми. И это ему понравилось не меньше материальных благ. Теперь он определился со своим призванием в жизни.
Начиная с третьего курса, Юрик взялся за учебу с особым прилежанием, выбрав себе сложную специализацию в сфере экономических преступлений. Конечно, отдел по борьбе с наркотиками куда более прибыльное дело, но попасть туда без блата нереально. Ведь у высокого милицейского начальства тоже есть дети, племянники и прочие родственники. У Юрия же никого. Покровительство зам начальника кафедры Юсуфа Рашидовича закончилось, когда тот прекратил любовную связь с его матерью. Пришлось дальше карабкаться самому, не гнушаясь ничем: интриги, подставы, доносы, подхалимаж. Именно подхалимаж ему удавался лучше всех. Он, как никто другой, мог угождать преподавателям и начальству. У некоторых однокурсников это вызывало презрение, а у некоторых, таких же как и Юрий, не имеющих блата, вызывало злобную зависть к его таланту.
По всем раскладам, после выпуска из школы МВД Юрий должен был получить заветную должность следователя в одном из отделов по борьбе с экономическими преступлениями в областном центре. Однако, по непонятным причинам, это место досталось его однокурснику Волгину Ване. Его же самого направляли в районный ОБЭП, за пятьдесят верст, где и экономики то никакой не было. Такую несправедливость надо было как-то исправлять. И Юрий придумал, как.
Окончание учебы и лейтенантские погоны обмывали всем курсом в ресторане «Памир». Там параллельно гуляла компания дагестанцев, тоже что-то отмечавших. Джигиты вполне так себе мирно сидели, особо не шумели, на конфликт с новоявленными блюстителями закона не нарывались. Но Юрий таки умудрился спровоцировать драку. Когда обе компании уже изрядно подвыпили, он в курилке подошел к одному рослому дагестанцу и сказал доверительно, что эффектная блондинка в синем платье, сидящая за их столом, желает потанцевать с ним, но стесняется приглашать сама. Та девушка, на которую указал Юрий, была невестой Вани Волгина, парня ревнивого и вспыльчивого. Посеяв зерно конфликта в благодатную почву, удобренную алкоголем, Юрий позвонил с телефона администратора в редакцию местной оппозиционной желтой газетенки и сообщил о драке в ресторане с участием офицеров милиции. Потом он оповестил всех, что пошел в магазин за добавкой водки, так как там дешевле, чем заказывать в ресторане.  Когда Юрий вернулся, у входа в ресторан уже мигали огнями два милицейских УАЗика и машина скорой помощи. Дело сделано. Драка, пресса, скандал. Теперь Ваня Волгин лишится, если не погонов, то, наверняка, своего места по распределению. А первым кандидатом на освободившуюся вакансию является именно он, Юрий.
Задумка хороша и исполнение удалось. Драка получилась массовой и жестокой, с телесными повреждениями легкой и средней тяжести с обеих сторон. Как только обошлось без поножовщины? И все это зафиксировано на камеру корреспондента желтой газетенки. Вот только Юрий не учел некоторых нюансов. Как выяснилось, фамилия той самой блондинки в синем платье, невесты Вани Волгина, такая же, что и у начальника отдела в налоговой полиции. Это его дочка. Теперь стало ясно, каким образом Ваня получил место, на которое метил Юрий. Пока он, не жалея сил, лизал задницы преподавателям и начальству, Ваня целовал только одну попку, гораздо более симпатичную и более значимую в вопросах распределения. Но это еще не все. Чего Юрий никак не мог предположить, так это того, что махрово-либеральная оппозиционная газетенка находится под полным контролем милицейского управления. Поэтому ни официального расследования, ни скандала в прессе не было. А было лишь внутреннее разбирательство. Да и его бы не делали, если бы на месте происшествия не появилась пресса. Уж очень хотелось начальству выяснить, какая такая крыса настучала в газету, да еще за полчаса до начала драки. Из всего курса в побоище не принимали участия трое. Быстров с Шахевичем, которые были мертвецки пьяны, и Юрий, отправившийся в магазин за водкой. Все указывало на то, что в газету звонил именно Рубель (такую кличку от слова «рубильник», в смысле, большой нос,  получил Юрий в школе МВД), да и драку спровоцировал он. По счастью, тот самый джигит, которому он нашептал в курилке, успел скрыться до приезда наряда. Поэтому прямых доказательств не было. Тем не менее, из случившегося происшествия начальство сделало оргвыводы.  Юрию сменили назначение. Вместо должности следователя в районном ОБЭП его направили на должность дознавателя в поселковом отделе милиции, в захолустном местечке под говорящим названием Болотина, в шестистах километрах от областного центра. Вот это был удар. Опустили ниже некуда. Юрию оставалось, либо рапорт на стол, либо принимать назначение в это болото. Можно бы и рапорт. Но тогда у него оставался лишь один путь, искать место юрисконсульта. А непрофильному выпускнику без опыта работы найти такое очень трудно, даже за грошовую зарплату. Пришлось выбирать болото.
Поселок Болотина в полторы тысячи душ населения затерялся в глухомани, в сотне с лишним километров от райцентра. Даже рейсовый автобус туда ходил всего раз в неделю. Здесь словно забыли оповестить людей, что Советскую власть отменили уж как десять лет назад. Коллектив поселкового отдела милиции попался дружный. Все пятеро пьющие, начиная с начальника, капитана Приходько, заканчивая водителем, младшим сержантом Кочетовым. Этих люмпенов в погонах держали на службе потому, что здесь их заменить не кем. Никто сюда не хотел ехать, а кого направляли, сбегал через несколько месяцев. Субординация в отделе соблюдалась не по должности, а по сроку службы. Поэтому младшие по званию позволяли себе давать Юрию указания. На это он несколько раз огрызнулся, за что и был отстранен от участия в совместных попойках. Вдобавок, на него, как на самого умного, возложили обязанность разбирать канцелярию отдела, страшно запущенную. Юрий хотел исправить ситуацию, подмазавшись к капитану Приходько. Но было слишком поздно. В отделе, наконец, нашли ослика, на которого можно свалить бремя всех дел. Ведь не зря тут люди не задерживались. Помимо наведения порядка в канцелярии, Юрию приходилось тащить на себе и все текущие бумажные дела отдела: допросы, объяснения, постановления, журналы учета и так далее. Остальные его коллеги лишь выезжали на происшествия и доставляли к нему задержанных для оформления. Не к тому он себя готовил в высшей школе МВД. Вместо интеллигентной работы по выявлению взяточников, аферистов, казнокрадов и мошенников, ему приходилось заниматься грязной бытовухой: мелкими кражами, пьяным мордобоем с поножовщиной, кляузами соседей друг на друга, доносами полоумных. Тоска и безнадега. Особенно тяжело было первые пару месяцев. Потом полегчало. Дел меньше не стало, но, набив руку, справлялся с ними много быстрее. Освоившись, стал брать деньги. А че не взять, коли суют? Вскоре, он любой мелкий проступок так мастерски мог подвести под статью, что люди были готовы отдать последнее, чтобы избежать наказания самим или отмазать своих чад. У кого с деньгами туго, того по всей строгости закона. Четырех таких отправил на нары. За это местные прозвали его «Жало». Увы, народу в поселке немного и сплошь голодранцы, много не выжмешь. Да еще половину приходилось отдавать капитану Приходько.
К февралю Юрий почувствовал, что устал и физически, и морально. Перспектив ноль, работы невпроворот. Вечно пьяные сослуживцы достали до печенок. Капитан Приходько требовал денег все больше и больше. Наконец, не выдержал. Подал рапорт в район о расторжении контракта по причине не обеспечения жильем. Жить то ему было где, весьма комфортно и сытно. Пригрелся у молодой вдовы. Но формальный повод для рапорта имелся. И с вдовой надо было заканчивать. Она стала строить на него планы. Рапорт обещали рассмотреть в течение месяца.
Пока ожидал увольнения, в один прекрасный февральский день фортуна вновь повернулась к Юрию лицом. Все пять его сослуживцев во главе с капитаном Приходько, хорошенько отметив на службе День святого Валентина, погрузились в служебный УАЗик и погнали в соседнее село к девкам в баню. Юрий остался дежурить. В десяти километрах от поселка машину на полной скорости занесло в овраг. Их случайно заметили через несколько часов. Из пяти человек в живых осталось трое.  Младший сержант Кочетов и прапорщик Хазин умерли не от полученных травм. Они замерзли, не в состоянии выбраться из перевернутой машины. Остальные трое вместе с капитаном, переломанные и обмороженные, надолго выбыли из строя. Юрий остался в отделе один. В районе всполошились. Прибыла комиссия во главе с начальником райотдела, полковником Хмельницким. Тот, проверив дела, с удивлением отметил, что они в порядке, чего тут никогда не было. Полковник отвел Юрия в сторонку и просящим тоном сообщил, что в связи с чрезвычайной ситуацией уволить Юрия пока не может, поэтому тот должен остаться на службе до разрешения кадровой проблемы. Буквально, пару недель. Ну, максимум, месяц. А пока Юрий назначается на должность исполняющего обязанности начальника поселкового отдела. И.о. начальника отдела – неплохая отметка в послужном списке для лейтенанта с полугодичным стажем на должности, не требующей высшего юридического образования. Особенно в плане будущего трудоустройства. Юрий согласился, тем более полковник пообещал еженедельно командировать сюда по двое человек из младшего состава.
Жить стало веселее. К Юрию командировали в качестве наказания залетчиков да разгильдяев. Однако, все они старались нести службу исправно, чтобы, не дай Бог, Жало не пожаловался на них в район и их не оставили здесь еще на одну неделю. Приятным бонусом в должности и.о. начальника отдела было то, что каждую пятницу он обязан ездить в райцентр на совещание к полковнику Хмельницкому. После совещания Юрий отводил душу в ресторане в компании местных дам. Любил он немного кутнуть.
Как начальник отдела Юрий получил полную самостоятельность действий на вверенной ему территории. Пользуясь этим, он выявил сравнительно крупное хищение бюджетных средств на нефтебазе сельхозкооперации, располагавшейся в поселке. Пропивший последние мозги капитан Приходько даже не догадывался, что у него под носом такое сокровище. Нефтебаза получала по льготным ценам топливо для снабжения фермеров и некоторых все еще уцелевших колхозов. Крестьяне дешевого топлива не получали. А заведующий нефтебазой сбывал соляру и бензин налево уже по рыночной цене, не делясь ни с кем украденным. Не зря Юрий в школе МВД специализировался на экономических преступлениях. Он потихоньку собрал материал о махинациях, который тянул для заведующего нефтебазой лет на восемь с конфискацией. Материал отложил на время, так как не знал, кто из районного начальства за этим стоит.
Прошел месяц, другой, третий. Юрия менять никто не собирался. Более того, в райотделе поговаривали, что его подумывают оставить на должности начальника поселкового отделения постоянно. В кои то веки передаваемая оттуда отчетность не портила показатели по району. Юрия это совсем не устраивало. Он опасался увязнуть в поселке Болотина навсегда.
В мае, на очередной планерке представили нового зам начальника, подполковника Чижова Антона Яковлевича. Тот перевелся с понижением из областного управления. Все в райотделе считали, что подполковника сослали сюда за какую-то провинность. Все, но не Юрий. Он почувствовал, здесь не так все просто. И оказался прав. Через месяц в областном управлении прошла чистка и со своих мест полетело все высшее милицейское руководство области. Вероятно, у подполковника Чижова в министерстве имелся высокопоставленный покровитель, посоветовавший пересидеть бурю в тихом месте. Но это было потом. А тогда, считая подполковника опальным, все сотрудники райотдела сторонились его. Юрий же решил сделать ставку именно на этого жеребца. После совещания он робко зашел в кабинет подполковника пожаловаться, что его уже три месяца мурыжат с увольнением, но если бы его перевели в райотдел следователем, то он с радостью останется на службе. В качестве подтверждения готовности быть преданным, Юрий сообщил о выявленных им махинациях на нефтебазе сельхозкооперации. Тогда подполковник Чижов ничего не ответил, лишь обещал подумать. Зато через неделю, после планерки, он сам вызвал Юрия к себе в кабинет, предложив самостоятельно разобраться с нефтебазой с последующим предоставлением полного отчета ему лично. Что отчет должен быть полным, Чижов повторил дважды. Намек Юрий понял правильно.
В следующую пятницу на стол подполковника легла папка, с двумя пачками стодолларовых банкнот внутри. Вообще-то, Юрий вытряс с заведующего нефтебазой двадцать пять тысяч. Пятерочку скрысятничал. Подполковник благожелательно посмотрел на Юрия, затем на деньги, взял себе одну пачку, а остальное вернул вместе с папкой. При этом не было произнесено ни одного слова, но они оба поняли, что сработаются.
Вскоре, Юрий уже сдавал дела вернувшемуся после лечения капитану Приходько, сильно осунувшемуся и постаревшему. Тот больше смотрел не в бумаги, а в окно на черный Мерседес, гадая, чей такой красивый. Он, наверное, очень удивился, когда Юрий, которого и в грош не ставил, сдав дела, сел в эту машину и рванул по дороге в сторону райцентра.
Через неделю по области пронеслась буря. В течение нескольких дней своих постов лишилось почти все руководство областного Управления внутренних дел и большинство начальников районных отделов. Не избежал этой участи и полковник Хмельницкий. Его место занял подполковник Чижов Антон Яковлевич. Он то и продвинул Юрия на хлебную должность следователя в отделе, специализирующемся на угонах и ДТП. Аварии в районе случались регулярно и машины нередко угоняли. Автовладельцы люди более-менее состоятельные. Застращать уголовной статьей лоха, устроившего аварию, проще простого. Получить вознаграждение за возврат угнанной машины еще проще. Особенно когда угон сам и организовал. Поэтому доход Юрия на новой должности был сравнительно высок и стабилен. Он уже мог себе позволить заказывать столик в ресторане в обеденный перерыв. На своего благодетеля, подполковника Чижова, готов был молиться, всячески подхалимничая и пресмыкаясь, донося и наушничая о делах в отделе. В ответ получал покровительственную благосклонность.
Хоть служба у Юрия была доходная и не слишком обременительная, жизнь в провинции вскоре наскучила. Уже мечталось о переводе в какой-нибудь областной центр, а оттуда, как знать, может, и в столицу. Его мечты были услышаны. Как-то подполковник Чижов доверительно сообщил Юрию, что переводится на запад, в далекий Калининград. На новом месте ему понадобятся свои люди. Предложил последовать за ним.  Юрий, не имея никакого представления о Калининграде, смутно представляя, где это, согласился моментально. Куда же он без своего благодетеля? Ведь без него на своем хлебном месте он долго усидеть не сможет.
В декабре подполковник убыл на новое место службы, а Юрий остался ждать от него вызова. Вот тогда-то бес и попутал. Однажды, когда он остался дежурить на Новогодние праздники, ему передали материал на некоего гражданина Голованова, задержанного гаишниками во невменяемом состоянии после аварии, с пакетиком кокаина и пистолетом Макарова при себе. В обезьяннике Голованов вскоре очухался, запросился на допрос и тут же предложил Юрию десять тысяч баксов, чтобы отпустил. Юрий сомневался. Было бы это простое ДТП…! А так, с наркотиками, да еще и с волыной… И посоветоваться не с кем. Чижова уже здесь нет. С остальными не очень то дружит. Пока Юрий сомневался, задержанный Голованов поднял сумму на десятку, потом еще на одну. Тридцать тысяч, хорошие деньги, чтобы устроиться на новом месте. Пользуясь бестолковостью протоколов, составленных гаишниками, Юрий состряпал отказной материал, заменив в вещественных доказательствах кокаин на сахарную пудру, а боевой Макаров на безобидный пугач, стреляющий шариками, и опустил гражданина Голованова на все четыре стороны. Десять тысяч отправил простой бандеролью подполковнику Чижову в Калининград, хоть тот уже и не был его начальником. Это чтобы не забывал.
Казалось, все прошло удачно, не докапаешься. Но через неделю на гражданина Голованова пришел запрос аж из самой Москвы. Оказалось, это ни кто иной, как криминальный авторитет Штырь, на котором висит немало «подвигов»: убийства, грабежи, рэкет. Подвигов много, а доказательств нет. А тут такой подарок. Попался с оружием и наркотиками на кармане. О Штыре московские узнали, мониторя сводки гаишников, задержавших его. Как раз этого Юрий и не учел. Экое невезение! Тучи стали сгущаться. Из области прибыли двое оэсбэшников. Ребята из отдела собственной безопасности оказались цепкими и настырными. Из Юрия душу всю вытрясли. Шили участие в организованной преступной группировке. Припомнили и обеды в ресторане, и Мерседес стоимостью в три годовых зарплаты следователя. Никто не верил басням, что два опытных гаишника могли спутать вкус кокаина с сахарной пудрой, а пугач принять за боевой пистолет. Все сослуживцы, помня, как Юрий стучал на них начальнику, нарушив круговую поруку, готовы были дать против него показания. Ему реально грозило до трех лет за фальсификацию доказательств, а если докажут взятку, то много больше. Нанятый им дорогущий адвокат предлагал сознаться. Тогда, может, обойдется двумя годами условно. Но Юрий держался и не кололся, хотя боялся до безумия. Когда его окончательно вымотали допросами и угрозами, через адвоката поступило предложение, от которого невозможно было отказаться. Чтобы закрыть дело, Юрий, опять же, через адвоката, отдал оэсбэшникам двадцать тысяч, оставшихся от Штыря, и свой черный Мерседес. Да, эти ребята оказались волками, дерущими таких же волков. Их мертвой хватке можно только позавидовать.
Юрий остался на свободе, но без денег и без работы. Он вынужден был уволиться по собственному, но с такой отметкой в личном деле, что о возобновлении карьеры в органах можно забыть навсегда.
Подполковник Чижов по телефону обматерил Юрия последними словами, хотел прервать все отношения, но потом передумал, сжалился. Он рекомендовал устроиться юристом на какое-нибудь предприятие, чтобы получить еще восемь месяцев стажа, необходимых для вступления в коллегию адвокатов. Чижову в Калининграде свои адвокаты тоже будут нужны.
Юрий вернулся туда же, откуда и начинал, в свой родной город, без денег и званий. После продолжительных поисков устроился-таки в юридический отдел на крупном комбинате. Работы много. Арбитражи почти каждый день. А зарплата невысокая, не разгуляешься. Трудно было отвыкать жить как прежде, на широкую ногу. Немудрено, что Юрий схватился за первую попавшуюся возможность подзаработать. Начальник юротдела поручил ему вести судебное дело против одного из поставщиков, предъявившего небольшой иск на триста тысяч рублей. Дело несложное и выигрышное. В суде, перед слушанием, к Юрию обратился представитель истца с предложением сдать процесс. Для этого он готов купить за двести тысяч оригиналы пары документов, служивших доказательствами по делу. Юрий недолго колебался. Предложенная сумма в более чем годовую зарплату показалось гораздо лучше, чем премия в три тысячи, выплачиваемая по итогам месяца за хорошую работу. Тем более, в юридическом отделе всегда такой хаос с документами, что некоторые бумаги могли и затеряться.
Проигрыш им судебного дела никто не заметил. Слишком незначительная для комбината сумма. Там, в юридическом отделе, постоянно дела то выигрывались, то проигрывались. Сошло за рабочий момент. Однако, уже через пару месяцев завод получил от того же поставщика иск аж на двести миллионов. Отбиться от того иска можно было только с теми самыми бумагами, которые продал Юрий. Двести миллионов это не триста тысяч, сумма очень большая. В отделе началась паника с лихорадочными поисками пропавших документов. Когда к поисками подключился начальник службы безопасности комбината и стал задавать неприятные вопросы, Юрий сильно забеспокоился. А когда увидел подчиненных начальника службы безопасности, широкоплечих здоровяков в кожаных куртках, с накаченными шеями и бритыми затылками, испугался не на шутку. Запахло жареным. И очень неприятно. Вскоре его вызвали в кабинет к самому гендиректору, где он еще ни разу не был. Такое внимание высочайшего начальства к его скромной персоне ничего хорошего не предвещало. По дороге в приемную Юрий увидел из-за угла, как туда входят трое быков из службы безопасности. Внезапно, он в красках представил раскаленный паяльник, торчащий из его собственной задницы. От ужаса чуть не обделался. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, он опрометью бросился из здания. Поймал такси. Приехал домой. Наскоро собрался, взял деньги с документами, радуясь предусмотрительности, что свою трудовую книжку накануне тайком изъял из отдела кадров. На той же машине домчался до вокзала и сел в первый отходящий поезд. Вышел в Воронеже. Оттуда, заметая следы, на автобусах и маршрутках проехал через пять городов пока не оказался в Кисловодске. Почему там? Потому что считал, что на курорте легче затеряться среди приезжих, а тем, кто будет его искать, вряд ли нужно лечиться минеральными водами.
В Кисловодске он первым делом снял на окраине квартирку и закрылся в ней на месяц в жутком страхе перед преследователями. То, что его искали суровые парни, знал наверняка. Сестра по телефону сообщила. Долго бы еще Юрий мог трястись от страха в съемной квартирке, кабы не деньги. Они стремительно заканчивались. Пришлось выползти из своей норы и заняться поисками источника существования. Нашел быстро. Помогли женщины. Надо сказать, отношения со слабым полом у Юрия складывались удачно. Он не знал отказа. Это не из-за особой харизмы, хотя, стоит признать, кой что эдакое, притягивающее дам, у него имелось. Это от того, что он всегда выбирал женщин, как правило, старше возрастом, которые уже сами положили на него глаз и явно будут не против. Добиваться расположения юных красавиц он позволял себе лишь тогда, когда финансовое благополучие давало возможность поухаживать и то в случаях, когда был уверен в благополучном результате. Тратить силы и деньги на ветер он не любил.
Обеспеченных дам, лечащих на водах свои желудки и прочий ливер, в Кисловодске было достаточно. Юрий без труда заводил знакомство с женщинами бальзаковского возраста, ищущими развлечений в курортной скуке. Выдумал себе историю, что он несчастный бизнесмен, который вложил все свои капиталы в выгодный товар, вагоны с которым по ошибке в документах отправили в эти края, что для возврата товара ему надо заплатить штраф за простой вагонов, что на всю сумму штрафа ему не хватило немного денег. Юрий уверял, как только штраф будет оплачен, его товар выпустят и у него снова будет куча денег. Некоторые женщины верили, а остальные лишь делали вид, что верят, но все равно платили за него в ресторанах и подкидывали деньжат для оплаты штрафа, разумеется, не просто так.
Быть жигало у дам бальзаковского возраста оказалось не таким простым делом. За свои кровные они требовали полной отдачи сил, и физических, и душевных. Через пару месяцев Юрию это обрыдло до тошноты. К тому же, он вторгся на территорию местных профессиональных альфонсов, которые уже несколько раз его предупреждали, пока только устно. Надо было срочно менять либо род деятельности, либо место дислокации.
Однажды, на Курортном бульваре он познакомился с Викторией, молодящейся женщиной лет сорока пяти, явно при деньгах. Она сидела на скамейке и строила глазки всем подряд мужчинам моложе пятидесяти. Виктория приехала из Калининграда. Это обстоятельство оказалось для Юрия как нельзя кстати потому, что он уже решил перебраться в этот город, поближе к своему благодетелю, подполковнику Чижову, служившего там в управлении МВД. Теперь у Юрия появился шанс не только добраться туда за счет этой женщины, но и обосноваться у нее на первое время, пока сам не устроится. Скоротечным курортным романчиком здесь не отделаешься. Надо большее, чтобы она совсем потеряла голову и была готова ради него на все. Запудрить мозги Виктории оказалось не трудно. Она не отличалась особым умом и проницательностью. На сей раз Юрий выдумал себе другую легенду. Он сказал, что служил в милиции следователем, что начальство требовало от него делиться взятками, а он взяток не брал, поэтому его вынудили уволиться. Потом он устроился юристом на завод. Там пропали документы, и в пропаже обвинили его. Наняли бандитов от которых он бежал и вынужден здесь скрываться. По сути, рассказал о себе правду. Только немного ее переиначил, выставив себя благородной жертвой.
У Виктории была трехнедельная путевка. Все это время Юрий обхаживал и ублажал ее, доказывая свою страсть. Выдержать такое нелегко. Но, что поделаешь? Надо. Благо, что эта любовь за ее счет. За несколько дней до отъезда Виктория сама стала уговаривать Юрия отправиться с ней в Калининград, где он сможет укрыться от преследований бандитов.  Она говорила, что у нее зять большая шишка, миллионер, и поможет ему там устроиться.
По приезде сюда, неприятным сюрпризом для Юрия оказалось то, что Виктория жила не в самом Калининграде, а в пятидесяти километрах от него, в небольшом рыбацком поселке. Еще узнал, что она вовсе не богата, работает в детском саду, что шиковала в Кисловодске на деньги зятя, который, действительно, оказался миллионером. Однако потом решил, что так даже лучше. Он имел все основания уезжать на несколько дней в неделю в областной центр на поиски работы, давая себе передышку от удушливых нежностей «любимой». Рвать с ней отношения не собирался, пока окончательно не устроится.
Подполковник Чижов встретил его без особой радости, но пообещал помощь со вступлением в коллегию адвокатов после того, как у Юрия будет достаточный стаж работы. Юрий искал месяц, но вакансий с более-менее достойной зарплатой не было. То, что предлагали, даже на съем квартиры не хватало. Оказалось, в Калининграде дипломированных юристов пруд пруди. Три ВУЗа штампуют. Наконец, Вика сообщила, что в фирме зятя открылась вакансия юриста и она выхлопотала ему возможность попробоваться на это место.
Окопов Николай Анатольевич, зять Вики, ему с первого взгляда не понравился. Слишком деловой, необщительный, строгий и никак не реагировал на подхалимаж. Он с явной неохотой принял Юрия на работу с испытательным сроком, поручив для начала вести сложное дело, связанное с порчей груза. Юрий понимал, что дальнейшая его судьба будет зависеть от того, как он справится с этим делом. Он опять обратился за помощью к подполковнику Чижову. И сейчас благодетель не оставил его, но предупредил, что это в последний раз. Чижов проконсультировался с арбитражным судьей, ведущим дело, после чего объяснил Юрию, на что надо сделать акценты. В итоге, дело было выиграно блестяще. Шеф остался доволен и принял Юрия на постоянную.
В группе компаний Николая Анатольевича Окопова Юрий был единственным юристом. Работы много, но зарплата сносная. На нее худо-бедно можно существовать. Правда, пришлось и дальше поддерживать отношения с Викторией, так как опасался, что брошенная женщина нажалуется зятю и тот попрет его с работы. Благо, что с «любимой» ему приходилось встречаться не чаще раза в неделю, по выходным. Ведь она тоже работала у себя в поселке.
Так Юрий и оказался в этом маленьком кабинете юрисконсульта в группе компаний «Логистик ОНА». Белая дверь, с изогнутой золоченой ручкой. Справа шкаф со стеклянными дверцами, забитый плотными рядами разноцветных папок. Слева стеллаж с разнокалиберными томиками кодексов да подшивками юридических журналов. Окно, наполовину прикрытое белыми жалюзи. Два начищенных до блеска полуботинка на столе.
«Как это все осточертело! – думал он, переводя взгляд со своих ботинок на окно. – Вчера ровно полгода, как я здесь. Тоска. И погода дрянь. Хорошо еще, что шеф на прошлой неделе свалил. Говорят, надолго. Достал своими придирками, сволочь. Два месяца еще здесь пыль глотать. Надеюсь, эта падла к тому времени еще не вернется. Знать бы точно, уже послал куда подальше свою Викукусю (такую кличку он придумал для «любимой»). Пока ее зятек в отъезде, не уволят. Викукуся сегодня три раза звонила. Зазывает на выходные. Новое белье кружевное купила и котлетки приготовила, дура… Так… Что же делать? Из денег осталась последняя тысяча. До зарплаты еще неделя. Может, съездить? Хоть пожрать бесплатно... Не-е-е, не поеду. Достала. Опять будет упрашивать, чтобы ко мне переехать. – Юрия аж передернуло от этой мысли. – В прошлый раз еле убедил подождать до апреля. А в апреле?… А в апреле прощай, дарлинг, навсегда. И этот кабинет прощай. – Он вздохнул, почесался, посмотрел на часы. - Еще двадцать минут здесь торчать. Шеф, козел, установил электронную систему учета. Раньше времени не свалишь. А если и свалишь? Куда идти с моими деньгами? Таньку с экспедиции в гости позвать, что ли? А, вдруг, Викукуся заявится? С нее станет. Она может. Еще для Таньки шампанское покупать надо. Любит она это. А на что? Шеф, сволочь, премии за январь лишил. Всего-то три раза опоздал. Надо будет придумать ему какую-нибудь пакость перед увольнением. Чтобы помнил».
Юрий вздохнул и уставился в окно. Там бабка, закутанная в серый платок,  поскользнулась и грохнулась в лужу. Он с усмешкой наблюдал, как она пытается встать, скользит по снегу и снова падает в грязных брызгах. От этого увлекательного зрелища его отвлекло какое-то движение в кабинете. Он повернул голову. Дверь открыта. На пороге стояла девушку в короткой норковой шубке, в обтягивающих джинсах, заправленных в сапоги на высоком каблуке. Бледность ее красивого, казавшегося изнуренным, лица не мог скрыть макияж.  Она улыбаясь разглядывала его. Увидев незнакомку, он поморщился и с неохотой, не спеша, убрал ноги со стола.
- Вам чего? – невежливо спросил он.
Когда Светлана открыла дверь кабинета, у нее было достаточно времени налюбоваться молодым человеком в белой рубашке, развалившимся в кресле с закинутыми на стол ногами, высматривающим что-то в окне. Первое, что у нее мелькнуло в голове: «Какой нос! У меня не маленький, а у него вообще! Страшно подумать, какие шнобели могли бы быть у наших детей». В общем, он ей не понравился. Когда молодой человек обратил на нее внимание и принял подобающее положение за столом, Светлана сказала мягко с улыбкой, подражая манере мадам Элеаноры:
- Здравствуйте! Вы, Юрий?
- Он самый, - недовольно ответил он. – Вы что-то хотели?
- Да, хотела. Я пришла повидаться со своим родственником.
- С кем?!...- не понял он, но быстро сообразил. - А-а-а, вам, наверное, к Юрию Вадимовичу? Это к логистам, следующая дверь.
Он отвернулся к окну, показав, что аудиенция закончена. К его сожалению, за окном представление уже завершилось. Сердобольные прохожие помогли бабке подняться из лужи.
- Нет, я к вам, - продолжила Светлана все также мило улыбаясь.
- Ко мне? – Юрий посмотрел на нее снова, уже удивленно. – Вы же сказали, к родственнику?
- Да. Мы с вами, вроде как, родственники.
- Со мной?! – он еще более удивился и глаза забегали.
- Да, с вами. Ведь вас так представили, когда брали сюда на работу?
После секундной паузы, в одно мгновение лицо Юрия изменилось, приняло учтивое выражение с подобострастной улыбкой. Он с шумом вскочил с места, вытянулся, немного склонив голову вперед, всем своим видом показывая: «Чего изволите?»
- Вы, Светлана Владимировна? – спросил он наиприятнейшим голосом.
Светлана была разочарована, что ее шараду так быстро раскусили. Ей хотелось подольше повалять «Ваньку», мучая своей загадкой о родственнике. С другой стороны, ее порадовала такая быстрая сообразительность носастого, догадавшегося, что перед ним жена шефа.
- Она самая, - Светлана передразнила Юрия в его первой фразе. - Рада с вами познакомиться. Позволите войти?
- Да, да, конечно! Проходите, пожалуйста! – Юрий бросился к двери, чтобы лично проводить даму несколько шагов до стола. Учтиво подставил стул, а сам остался стоять, показывая, что готов оказать любую услугу.
Светлана села. Она совсем не знала с чего начать. Юрий же не смел первым заговорить.  Неловкое молчание явно затягивалось.
- Значит, вы мой родственник, – наконец, сказала она.
- Н.. нет, вы же знаете, что…, - замялся Юрий. – Мы с Викой…, то есть с Викторией Арсент… Ой, простите. С вашей мамой…
- Знаю, знаю, - перебила Светлана. – Наверное, вы скоро станете моим отчимом? Это ведь тоже почти родственник.
Юрий слегка покраснел и смутился. Вообще-то его трудно было чем смутить. Но перед этой молодой, красивой женщиной, его ровесницей, сознаться в связи с ее матерью было все-таки неудобно. Светлана заметила это смущение и решила переменить тему:
- Не беспокойтесь. Ваши с мамой отношения меня совершенно не интересуют. Я к вам по другому поводу. Мне говорили, вы очень хороший юрист.
Еще никогда Юрия не называли хорошим юристом. Однако, он был польщен и с достоинством кивнул в знак полного согласия с этим утверждением.
- Вы в семейном праве разбираетесь? – спросила она.
- Безусловно, - соврал Юрий, не моргнув и глазом. Со скучным предметом семейного права он сталкивался лишь на четвертом курсе в Высшей школе милиции, которое там преподавали, скорее, для общего развития, чем для применения будущими милиционерами на практике.
- Прекрасно. Дело в том, что моя хорошая подруга хочет развестись.
- Да, да! Понимаю.
- Муж у нее… - Светлана задумалась, подбирая слова, - весьма влиятельный человек. Поэтому она беспокоится, что при разделе имущества… Как бы это сказать...?
- Он ее кинет и ей ничего не достанется, - Юрий помог сформулировать.
- Именно, так. Моя подруга не хочет остаться ни с чем. Поэтому ей нужна консультация хорошего специалиста по разводам. Вы сможете ей помочь?
- Даже не знаю, - не сразу ответил Юрий. Он побарабанил пальцами по столу, показывая, что размышляет, полистал настольный календарь, как бы проверяя свои дела, хотя там не было никаких пометок.
- Вы не волнуйтесь, моя подруга вам заплатит.
- Я не об этом, - Юрий сделал протестующий жест рукой, хотя думал именно об этом. – Много дел… Так… Когда бы…? А-а-а, вот, нашел дырочку, - с улыбкой сообщил он. – Да, я смогу проконсультировать.   
- Если ей понадобится не только консультация, но и ведение всего дела по разводу?
- Это я скажу, когда узнаю обстоятельства. Могли бы вы вкратце изложить суть?
- Мне бы не хотелось говорить об этом здесь. Вот если бы вы зашли в мой салон, скажем… Сегодня у нас пятница?... Завтра? В обед?
- Конечно, буду! – с готовностью и пылом воскликнул Юрий.
- Очень хорошо. Вот моя визитка. Там указан адрес.
Светлана передала визитку и встала.
- Где тут у вас бухгалтерия? – спросила она, направляясь к выходу.
- По коридору предпоследняя дверь направо. Я вас провожу.
- Спасибо, не надо.
Светлана уже взялась за ручку двери, как что-то вспомнила.
- Скажите, если у моей подруги муж сейчас не здесь, в командировке, сможет ли она развестись в его отсутствие? – спросила она, слегка обернувшись.
- Сколько времени его не будет?
- Месяцев восемь.
Юрий не смог сдержать выдоха облегчения. Светлана это заметила.
- Можно развестись и без него. Заочное решение, - ответил он.
- Заочное? Это прекрасно. Тогда я жду вас завтра. И, пожалуйста, никому не говорите, что я заходила. В том числе моей маме.
- Не волнуйтесь. Никому…
- Что ж, тогда до свидания. Завтра буду вас ждать.
Светлана закрыла за собой дверь, оставив после себя легкий аромат дорогих духов. Но большой нос Юрия учуял еще один запах, гораздо более приятный для него. Запах денег. И денег очень больших. Он с силой хлопнул в ладони и потер руки. «Неужто подфартило? – подумал он уже в отличнейшем настроении. – Только бы не сорвалась! А ничего себе бабенка. Не то, что ее мамаша».
Выйдя из кабинета, Светлана огляделась. В коридоре пусто. Никто не видел, как она заходила к юристу. И это хорошо. Ей надо было к главбуху, Игорю Антоновичу, который позвонил ей перед этим. Игорь Антонович хотел лично привезти ей домой миллион двести, вернуть ту выручку мехового салона, которую забрал Окопов из ее сейфа, когда уезжал. И еще сорок тысяч на домашние расходы, выделяемые ей ежемесячно. Но Светлана решила воспользоваться случаем и сказала, что сама заедет к нему. Ведь так ни у кого не возникнет лишних вопросов о причинах ее посещения офиса мужа.
Ночью она долго не могла уснуть. Думала о Юрии, о его большом носе, а также гадала, что может связывать его, такого молодого, с ее матерью, которая и ему в матери годится.
Юрий в тот день задержался на работе за полночь. Он усердно изучал Семейный кодекс, рылся в журналах, штудируя судебную практику по разводам.
Хоть время «в обед», назначенное Светланой, не очень определенное и может находиться в промежутке с двенадцати до трех, а в субботу - и до пяти, Юрий решил, что его пригласили к часу. Не ошибся. Его уже ждали. Светлана сама встретила его у входной двери салона и проводила в свою гостевую комнату. Юрий немного растерялся. Он не ожидал увидеть в магазине столь уютное подсобное помещение с мягкой кожаной мебелью, бархатными портьерами, баром с различными напитками, навороченной кофемашиной, огромным телевизором, музыкальным центром, аквариумом. Неяркие бра мерцали лампочками, имитирующими пламя свечей.
Светлана в зеленой блузке, заправленной в серые брюки с широким поясом, закрыла за собой дверь на ключ и предложила Юрию сесть. Юрий скромно присел на краешек дивана, положив на колени свой портфель, разглядывая обстановку. Светлана откинулась в кресле напротив. Она уже решила ему признаться, что ее хорошая подруга, желающая получить консультацию по разводу, есть ни кто иная, как она сама. Она немного нервничала, так как не знала степень преданности Юрия Окопову. Ведь может статься, что вместо союзника получит в его лице, наоборот, противника, уже осведомленного о ее планах. Ей предстояло как можно деликатнее выяснить его позицию по столь скользкому вопросу и сможет ли она в дальнейшем рассчитывать на него. Чтобы немного успокоиться, приготовила две чашечки кофе и плеснула в них чуть коньяку. Предложила Юрию. Потом включила специальную вытяжку, достала сигареты, закурила.
- Как вам работается у моего мужа? – наконец, она задала вопрос после очередной затяжки.
Юрий уже догадывался, кому на самом деле нужна была консультация по разводу, но не был еще до конца уверен. Он решил для начала намекнуть, что хранить верность своему работодателю не собирается.
- Ну-у-у… В общем, нормально, - ответил он, слегка поморщившись. Так что ответ получился двусмысленным. – Если бы еще платили побольше.
- Сколько вам платят?
- Когда как. Чистый оклад, пятнадцать тысяч в месяц. С премией – где-то двадцать выходит.
- Немного. Вам хватает?
- Если с премией, куда ни шло. А без премии уже тяжелее. Мне ведь еще за съем квартиры надо платить. Вот в прошлом месяце мня премии лишили.
- Да-а-а!? За что?
- Один раз на работу опоздал на три минуты. Вы же знаете, по утрам пробки, - соврал Юрий, так как снимал квартиру в пятнадцати минутах ходьбы до офиса и никогда не пользовался общественным транспортом.
- И за это вас лишили?!... Мой муж…? Но это же несправедливо!
- Да, - тихо подтвердил Юрий и его лицо сделалось грустным.
- Подлец! - еще тише произнесла Светлана, но Юрий это услышал и выгнул одну бровь.
- Я собираюсь уволиться в апреле, - продолжил он, ободренный реакцией Светланы.
- Почему в апреле?
- Хочу вступить в коллегию адвокатов. Для этого мне нужно получить стаж работы. В апреле он как раз у меня будет.
- Значит, вы хотите уйти из фирмы, - сказала Светлана, обрадованная ответами Юрия. – Как жалко. А…, как вы относитесь к моему мужу?
Он замялся, отвел взгляд в сторону, состроил недовольную гримасу.
- Мне бы не хотелось говорить о Николае Анатольевиче.
- Я понимаю, вы на него обижены из-за премии. Но, все-таки, как?
- Сказать честно?
- Конечно, честно!
- Он мне не нравится.
От этих слов Светлана засияла.
- Правда! – воскликнула она. – А, что? Что вам не нравится в нем?
Теперь Юрий окончательно убедился, что разводиться собирается именно Светлана, поэтому решил, чем больше грязи выльет на своего шефа, тем будет лучше. И пошел честить Окопова и в хвост и в гриву, рассказывая какой он жлоб и негодяй, самодур и тупица, о том, как его ненавидят все работники фирмы. Он рассказывал всякие байки про шефа, гулявшие по офису и что сам выдумал. Чем дальше рассказывал, тем ярче и насыщеннее становились краски гнусного  портрета Окопова Николая Анатольевича. Светлана с радостью поддакивала Юрию, со злорадством подтверждая его самые отвратительные инсинуации. Потом она стала с жаром дополнять Юрия своими историями обид, которых натерпелась от Окопова. Говорила, что было и чего не было. В частности, жаловалась на многочисленные измены мужа и что он сейчас укатил к очередной любовнице. Их беседа превратилась в бурные обсуждения моральных и деловых качеств одного человека. Светлана незаметно для себя прониклась к Юрию, почувствовала в нем родственную душу. Ведь ничто не сплачивает лучше, чем ненависть к одному и тому же. Наверное, в этот момент там, где-то очень далеко, Николаю Анатольевичу сильно икалось. Поношение Окопова закончилось само собой, когда обвинения зациклилась и они уже по третьему разу говорили одно и то же. Умолкли, так как другой темы для разговора не было. Светлана сделала еще кофе.
- Итак, продолжим, - сказала она, подавая ему чашку. - Вы, наверное, догадались, что консультация по разводу нужна мне?
Он кивнул.
- Хорошо. Тогда спрошу прямо. Вы поможете мне в этом деле?
- С удовольствием! – с готовностью подтвердил он.
- И вас не смущает, что выступите против своего шефа?
- Ничуть! Он сделал мне столько гадостей!
Стараясь не показывать, Светлана потихоньку выдохнула с облегчением. Она взяла сумочку, достала оттуда нетолстую пачку тысячерублевок и положила ее перед Юрием.
- Что это? – с удивлением спросил он, но глаза заблестели.
- Это ваша премия, которую зажал мой муж.
- Премия? Моя?
- Да, да. Берите!
Юрий нерешительно взял деньги и пересчитал.
- Здесь же двадцать тысяч! У меня премия меньше.
- Будем считать, это аванс за вашу помощь. Кстати, сколько берут юристы за бракоразводные процессы?
- Двадцать процентов! – выпалил Юрий первое пришедшее на ум число.
- Чего, двадцать процентов? – не поняла Светлана.
- Я имею в виду двадцать процентов от суммы имущества, которое вам достанется, - спохватился он. – Это при разделе.
- Так много?! Это ж… пятая часть!
- Хорошо, хорошо, - засуетился он. – Для вас, согласен на десять.
- Десять…? Это тоже много. У меня только дом больше двух миллионов долларов стоит. А десять процентов, это… Двести тысяч?! Очень много. Давайте, пять!
- Пять…, как-то… - Юрий поморщился недовольно.
- Ладно! Ни вам, ни мне. Семь с половиной процентов от суммы имущества, которое я получу по разводу. Согласны?
Светлана протянула раскрытую ладонь.
- Согласен! – Юрий аккуратно пожал руку, потом добавил с заискивающей улыбкой: - Мне очень неудобно говорить. Но это дело небыстрое. Юристам платят еще и за ведение дела.
-  Сколько?
- Двадцать пять тысяч в месяц будет достаточно.
- Двадцать пять? Это… Это многовато. Давайте двадцать.
- Идет! - он расплылся в улыбке еще шире и выдохнул явно удовлетворенный. - Теперь предлагаю обсудить дело.
Я не буду далее воспроизводить это длинное и скучное для тебя, читатель, обсуждение.  В процессе его Юрий постоянно щеголял заумными юридическими терминами, которые у его более опытных коллег не вызвали бы ничего, кроме снисходительной улыбки. Светлану же такое «знание» Юрием предмета приводило в восторг. С часик они так обсуждали. В итоге решили, что Юрий, для установления официального дохода Окопова за последние четыре года, аккуратно проверит в бухгалтерии отчетность по всем его фирмам, а Светлана вызовет на дом мастера, чтобы тот вскрыл сейф в кабинете мужа. Последнее Светлана не хотела делать. Она опасалась, что, не имея еще полной определенности по имуществу, которое ей достанется, взломав сейф, она перейдет ту черту, за которой назад дороги не будет, только полный разрыв. По этой же причине Юрий настаивал, чтобы она сделала это, чтобы Светлана не передумала с разводом. Он убеждал, что в том сейфе должны находиться документы, которые могут им очень пригодиться при разделе имущества. Светлана нехотя согласилась, решив, что в случае чего она сошлется на грабителей, проникших в их дом и взломавших сейф. На все про все они отвели себе неделю.
Юрий покинул меховой салон в великолепном настроении. Его только что наняли вести бракоразводный процесс очень состоятельных людей. Мечта любого юриста. Он прекрасно понимал, что его хотят использовать в качестве троянского коня в стане его шефа. И пусть для ведения такого сложного дела, как раздел имущества, у него не было опыта никакого, он надеялся, что выступая одновременно на стороне и истца, и ответчика, сможет что-нибудь да выиграть. Ну и что, что это нарушение всех писанных и неписанных норм и правил. Главное результат, определяемый количеством нулей после цифры в его гонораре. «Эх, гуляем!  – подумал Юрий, ощупывая в кармане бумажник, в кои то веки распухший от денег. – Завалюсь ка я сегодня в кабак! Давненько там не был. С Натахой из бухгалтерии. После пары бутылок шампанского она не устоит. К себе повезу. А если Натаха закочевряжится и не пойдет в ресторан, то вызвоню Танюху. Она никогда не откажется… Так, где здесь телефон поблизости?»
Всю следующую неделю Светлана часто думала о Юрии. В затеянном ею разводе появился помощник. И не просто помощник, а союзник, также ненавидящий ее мужа. Правда, прокручивая в памяти их разговор, она осознавала, что из того, что он наговорил, когда поливал Окопова грязью, больше половины вранье. Но все равно, его слова были, как бальзам на израненную душу и укрепляли уверенность в правильности намерения развестись.
Светлана несколько дней не решалась, но в среду таки вызвала мастера по вскрытию дверей и сейфов, которого нашла по объявлениям. Может, замок в сейфе Окопова был слишком мудреный, может – мастер рукожопый? Он провозился с сейфом целый день. В конце концов, вскрыл с помощью болгарки, кувалды и монтировки. Когда мастер измывался над бедным сейфом, когда он его бил и корежил, у Светланы возникло какое-то странное чувство удовлетворения от свершаемой мести, как будто это была не бездушная железяка, а сам Окопов. «Так тебе! Так тебе!» - приговаривала она после каждого удара кувалдой. В искореженном сейфе она нашла всего одну папку с договорами займа Окопова и его долговыми расписками. Напрасно надеялась найти еще и доказательства его измен. Их там не было. Но она посчитала, что это еще ничего не значит.
В четверг почтальон принес радиограмму от Окопова, в которой он уведомлял, что добрался нормально и, словно издеваясь, благодарил за деньги. Сообщил, что будет в ноябре. Еще несколько строчек с соплями про любовь, что соскучился и с вопросом о здоровье. Светлана читала радиограмму с отвращением, взявши бланк за края пальчиками, как будто он был испачкан дерьмом. Хотела порвать и выкинуть, но потом передумала. Решила, не время еще. Сходила на почту, отправила ответ. Ей хотелось написать: «Прощай зпт козел тчк Я с тобой развожусь тчк». Но написала: «Не стоит благодарностей тчк Все хорошо тчк Сильно соскучилась тчк Береги себя тчк Здоровье нормально тчк Возвращайся скорее тчк Люблю тебя очень вск Твоя Светланка тчк». Думала в конце пририсовать кукиш, но не стала. Во-первых, не умела, а во-вторых, такой рисунок вряд ли можно отправить радиограммой.
В следующую субботу Юрий появился в меховом салоне с букетом тюльпанов, которые преподнес Светлане в честь наступающего праздника Восьмое марта. Светлана, в бежевой кофточке с вышивкой, в черной расклешенной юбке чуть ниже колен, с жемчужной нитью, вплетенной в косу, радушно встретила его и была тронута таким знаком внимания.  В гостевой комнате, за чашечкой кофе, Юрий доложил о результатах своих поисков в бухгалтерии и о выводах, к которым пришел. Все-таки, дело по разделу совместно нажитого имущества, за которое он взялся, оказалось ему не по зубам. Не хватало ни знаний, ни опыта. Он запутался в балансовых показателях многочисленных фирм Окопова, в доходах и чистой прибыли, в кредиторской задолженности и дивидентах, в том, что можно включить в доход, а чего нельзя. Имея такую чехарду в голове, он с уверенным видом давал Светлане объяснения, сыпля цифрами. Светлана, сидящая напротив, внимательно слушала Юрия и ничего не могла понять. Да и он сам плохо понимал, чего несет.
- Итак, - бодро подытожил Юрий, – мы имеем минус семьсот тридцать тысяч долларов.
- Что значит минус?! – спросила Светлана с изумлением.
- Это значит, что по итогам четырех лет, которые вы прожили вместе, на сегодняшний день у вашего мужа имеется долгов больше, чем получено доходов, на сумму в семьсот тридцать тысяч.
Лицо у Светланы окаменело и глаза стали расширяться.
- Чего-о-о! – протянула она. – Минус семьсот тысяч? Откуда у него такие долги!
- Это, наверное, на его проект с лесом. Я насчитал их по распискам и договорам займа, что вы взяли из его сейфа.
- Выходит, при разделе имущества мне и долги его достанутся?
- Нет. Долги подлежат разделу, если супруги брали их вместе. А он, полагаю, делал это без вас.
- Разумеется, без меня! Я же не идиотка на такие авантюры подписываться.
Светлана встала, включила вытяжку и закурила.
- И что в результате я получу? – спросила она.
- Половину того имущества, что вы с ним приобрели за время брака.
- А, подарки?
- Нет, подарки разделу не подлежат.
- Значит, я получу дом, мою машину и… - она задумалась, что-то подсчитывая в уме, и с возмущенным удивлением добавила: - И все?!
- Боюсь, только половину дома.
- Почему это половину дома? Он мне участок под дом подарил. Дарственная есть. Значит, дом мой.
- Да, участок ваш. Но само строительство… Вы его вели на совместные деньги.
- Нормально. Еще и половина дома не моя. С чем я останусь?
Светлана задумалась, встала, прошлась несколько раз по комнате. Что-то вспомнила.
- А двести сорок тысяч долларов, что он у меня взял? Расписка имеется.
- Сложно сказать, - ответил Юрий, изображая задумчивость и сосредоточенность. – Их могут признать совместным долгом. Поэтому, я допускаю, ему присудят отдавать только половину.
- Как! Этого тоже половину?! – воскликнула она и со злостью пнула пуф в углу. – Мне этих денег не хватит, чтобы выкупить помещения салона!... Постойте! Вы же говорили про заочное решение, что можно будет развестись без него? Так давайте, пока его нет, отсудим весь дом и салон!
- Да, мы можем. Только по возвращению он оспорит такое решение и вернет все обратно. Имеет право. Кстати, по таким делам суды тщательно проверяют обстоятельства, особенно в отсутствие ответчика.
- Черт! – она звонко хлопнула ладонью по стеклянной дверце бара. - Киллеру его заказать, что ли?! Тогда проблем не будет вообще.
На это заявление Светланы Юрий отреагировал совершенно спокойно. Лишь скосил глаза и, не поворачивая головы, внимательно посмотрел на нее.
- Боюсь, проблемы будут. В таких делах, первым делом, ищут, кому выгодно. Ваш муж в своих компаниях один, партнеров не имеет. Если только конкуренты? Но с ними, на сколько мне известно, никаких терок не было. Дорогу никому не переходил. Так что, единственная, на кого подумают, то это вы. Отвертеться, конечно, можно. Но нервы и репутацию подпортите основательно. Подозрение будет висеть долго. Это я вам как бывший следователь говорю.
- Что же делать?! – воскликнула она в отчаянии. 
- Светлана Владимировна, вы только не волнуйтесь. Я придумал. Есть еще вариант.
Светлана и не волновалась. У нее случился приступ тихого бешенства, который она старалась держать в себе и не показывать, который, впрочем, не мешал ей логично мыслить. «С разводом я, пожалуй, погорячилась», - подумала она, стараясь унять участившееся дыхание.
- За четыре года жизни с этим чудовищем, мне достанется только полдома и машина?! Так, что ли?! – спросила она негромко.
- Да, - подтвердил Юрий. – Если вы подадите на развод сейчас, то так и получится. Но вот если…
- Что если? – встрепенулась Светлана и с надежной посмотрела на него.
- Если немного повременить с разводом, то можно будет получить гораздо больше.
- Повременить? Что от этого изменится? – в ее голосе чувствовалось разочарование.
- Многое! – воскликнул он и пустился в рассуждения, пытаясь убедить не только Светлану, но и самого себя, задавая вопросы и отвечая на них. – Ваш муж брал займы? Брал. Для чего ему нужны займы? Займы ему нужны для его проекта с лесом. Так?... Та-а-к. А свои деньги он в этот проект вкладывал? Естественно, вкладывал. Он со счетов фирм все выгреб. Если он чужих вложил около миллиона, то своих…, где-то…, никак не меньше двух. Итого три. Так? Та-а-к.
- Мне то, что с того?
- Светлана Владимировна, поймите, деньги не просто так вкладываются!  С них должна быть прибыль. Я думаю, не меньше миллиона. Так?... Та-а-к. Итого получится четыре миллиона, как минимум. Часть леса он собирается сюда доставить. Я для него проверял договоры фрахта. В них два судна зафрахтованы на Роттердам. Это он у финнов фрахтовал. А четыре – в Калининград. Эти суда он фрахтовал уже у наших.
- Ну, и?… - Светлана была уже явно заинтересована.
- Если вы подадите на развод после того как эти суда прибудут сюда, то вы сможете претендовать на половину прибыли от продажи этого леса. А это не менее миллиона!
- Сколько?! – она вскинула бровки и слегка улыбнулась.
- Миллион… долларов!
- Вы это серьезно!? – глаза у Светланы заблестели, но сомнения все равно остались. – А если он не захочет лес продавать, как мы возьмем с него эти деньги?
- Очень просто. Он сам отдаст. Мы подадим иск о разделе имущества и тут же потребуем наложить судебный арест на этот груз в качестве обеспечения. Тогда он никуда не денется. Ему либо груз потерять, либо вам деньги отдать.
Нельзя сказать, что идея Юрия такая уж нелепая. В ней имелся определенный резон. Но в силу своей неопытности он выбрал слишком топорный способ ее воплощения. Он и сам не особо надеялся на успех. Для него сейчас более интересно как можно дольше затянуть процесс развода, получая от Светланы по двадцать тысяч рублей ежемесячно. Ведь он понимал, что даже если Светлана сейчас и получит по разводу дом целиком, то у нее не будет денег на выплату оговоренного гонорара. Она сама жаловалась, что муж обобрал ее до нитки. А так, хоть синица в руке в виде ежемесячных выплат до ноября.
- Выходит, я должна его встретить...? Опять с ним спать? Опять делать вид?
- Боюсь, что да. Он не должен узнать, что вы собираетесь с ним развестись. Иначе, если догадается, то суда с лесом отправит в другое место. И мы не узнаем, куда. – Он глянул на расстроенное лицо Светланы и попытался ее успокоить, заговорив быстро: -  Я понимаю ваши чувства. Но это ненадолго. Не больше двух недель, пока суда не разгрузят. А до того момента мы соберем побольше данных о его доходах, подлежащих разделу.
Светлана задумалась. Ее испугала не сама перспектива еще раз встретиться с Окоповым. Пугало, что придется объяснять ему происхождение тех двухсот сорока тысяч долларов, которые он у нее украл. Думала, если к его возвращению с ним разведется, давать подобные объяснения будет уже не обязана.
- Он в четверг прислал радиограмму, - с грустной усмешкой произнесла она. - Хотела в ответ написать, что развожусь. Как знала. Всякую бла-бла-бла отписала.
- Вы очень мудро поступили. Еще не время ему сообщать… Значит, вы держите с ним связь через радиограммы?
- Да. Он говорил, там нет ни почты, ни телефона, даже спутникового. Только радиостанция.
- А кто еще с ним таким образом связывается?
- Игорь Антонович.
- Наш главбух?
- Да.
- И все?
- Про других не говорил.
Светлана встала.
- Вот же ж! – со злостью процедила она сквозь зубы, открывая к бар. – Я думала, больше его не увижу. А вы предлагаете, чтобы я бросилась ему на шею, когда буду встречать. Опять легла с ним в постель... Как представлю!... Фу, противно!
Светлана набрала в два стакана льда и налила в них виски. Один стакан протянула Юрию. Он категорически замотал головой, как бы показывая, что на службе.
- Не отказывайтесь. Давайте выпьем! За женский день, - негромко, совершенно безэмоционально, с усталым видом предложила она.
Юрий взял стакан, так как счел, что от такого предложения крайне невежливо отказаться. Молча чокнулись. Молча пили маленькими глотками. Светлана отрешенно смотрела перед собой, погрузившись в свои мысли. Миллион – заманчивая сумма. Неплохой аргумент, чтобы еще потерпеть. Но, решившись на развод, она считала себя уже свободной и поэтому имела право позволять себе делать что угодно. Штамп в паспорте оставался лишь простой формальностью. Она думала, что, наконец, сможет одеваться, как хочет, сделать прическу, какую ей вздумается, встречаться с теми, с кем пожелает, не боясь косых взглядов в ее сторону и что о ней доложат мужу. Теперь же, на протяжении долгих восьми месяцев до его возвращения и нескольких недель после, ей придется опять изображать образцовую скромную жену. Ведь слухи в отношении женщин, у которых мужья в долгом отсутствии, распространяются наиболее охотно. Да еще объясняться о происхождении денег из сейфа!
- Расскажите мне о себе, - вдруг попросила Светлана, чтобы прервать затянувшееся молчание и отвлечься от невеселых мыслей.
Юрий с печалью в голосе и с трагичным взглядом поведал о себе ту же историю, что рассказывал Виктории, Светланиной матери. Рассказал о трудном детстве, о школе милиции, о несправедливом распределении по окончанию, о честном и благородном милиционере, не берущим взяток, за что его вынудили уволиться, о работе на комбинате, где у него завистники украли документы и из-за этого он скрывался. От ответов на вопросы об отношениях с ее мамой он деликатно уклонился, сказав, что настоящий мужчина обязан хранить это в тайне. Такой ответ Светлане понравился, так как говорил о его порядочности.
Немного успокоившаяся Светлана в ответ рассказала свою историю простой студентки из рыбацкого поселка, которая вышла замуж за человека, оказавшегося таким негодяем и подлецом, который был первым и до сих пор единственным мужчиной в ее жизни. Юрий был великолепным слушателем. Ловил каждое слово, поддакивал и деликатно выражал сочувствие.
Под эти разговоры ушла треть бутылки. Светлана немого захмелела. Юрий, определенно, стал ей нравиться. Вежливый, внимательный, корректный, почтительный, настоящий джентльмен, слушает не перебивая, имеет мысли и взгляды точно такие же, как и у нее самой. Даже его большой нос уже не казался чрезмерным, а так, своеобразной чертой внешности.
- Светлана Владимировна, позвольте вас спросить…?
- Юра, вы такой несносный, - она перебила его капризным тоном, повторяя те же слова и интонацию мадам Элеаноры, которые услышала от нее при знакомстве на открытии аквапарка. – Называть даму по отчеству это моветон. Когда слышу такое, чувствую себя почти старухой. А ведь мне… э-э-э… лишь около двадцати.
- Простите меня Светлана Вла…, - Юрий осекся, не зная как продолжать.
- Давайте обойдемся без отчеств. Называйте меня просто Светланой. Если это амикошонство вам претит, то мада… - она замерла с открытым ртом, не договорив слова, так как подумала, что «мадам Светлана» будет звучать уже слишком. – Нет, просто Светланой, - спохватилась она. - И предлагаю перейти на ты.
- Мне как-то неудобно. Я не смею…
- Ничего не знаю! С этого момента мы на ты. Иначе я обижусь!
- Хорошо, как скажете… Ой, простите… Как скажешь.
- Вот так лучше. И что ты хотел спросить?
- Я хотел спросить, что вы…, что ты такая красивая, интеллигентная и образованная. Как ты могла выйти за такое чудовище, за этого мужлана?
- Ах, не спрашивай! – Светлана вскинула голову и театрально приложила кисть ко лбу ладонью вперед. – Я была так глупа и наивна. Поначалу он казался приличным человеком… - она покосилась на Юрия и заговорила быстро. - Ты только не подумай, что я вышла за него из-за денег! Когда мы познакомились, я вовсе не знала, что он богат. Он мне представился простым работником в фирме, торгующей компьютерами. Он даже взял у своего шофера старую машину, чтобы пыль мне в глаза пустить. Если бы я знала, что он богат, я бы, наверное, не вышла за него никогда. 
Юрий с подобострастием смотрел на нее и кивал головой в знак того, что все прекрасно понимает, а сам думал: «Ну-ну, не знала она! Как же!»
- Потом, когда все открылось, было уже поздно. Я дала согласие, - дрогнувшим голосом завершила она. – Кто ж знал, что он окажется таким подлецом?
Ее глаза увлажнились и пара настоящих слезинок скатились по щекам. Юрий состроил сочувственную мину и глядел на нее своими большими серыми глазами, полными сострадания, не смея неуместным словом нарушить благородную скорбь Светланы. Она вытерла салфеткой слезы, налила в стаканы еще виски, выпила махом из своего, нервно закурила сигарету, приняв трагический образ Веры Холодной из старого немого кино.
- Не понимаю, как можно быть таким непорядочным человеком?! – воскликнула она после очередной затяжки. – Непорядочным во всем! И по отношению ко мне, и к другим. Он у себя постоянно что-то химичит, что-то проворачивает, налоги не платит. Вот я, к примеру, плачу все до последней копеечки. Представляешь, какая несправедливость!
Светлана слукавила. Она сама еще ни разу в жизни не заплатила ни копейки налогов, даже не знала, как это делается. Все налоги за нее платил Игорь Антонович, главный бухгалтер Окопова.
- Да, - подтвердил Юрий, - это очень непорядочно. Но вы… Ты мне сейчас напомнила. Я совсем упустил из виду. Ведь твой салон тоже приносит доход?
- Конечно, приносит!
- Сколько было за прошлый год?
- Ой, я точно не помню. Около полумиллиона. Там в бумагах есть.
- Боюсь тебя еще раз расстроить, но при разделе имущества нужно будет учитывать и доходы твоего салона.
- Как! – вскричала Светлана. – Мало ему дома, так я и этим должна с ним делиться! Ну уж нет! Это я заработала! Хрен он получит от салона!
- Ты не волнуйся. Могу я глянуть в отчеты по салону? Может, можно будет что-нибудь сделать?
- Отчеты...? – Светлана задумалась, уставившись в потолок.
- Как ты зарегистрирована? Как юридическое лицо или…?
- Какое лицо?
- Юридическое. То есть фирма. Или зарегистрирована, как индивидуальный предприниматель?
- Как индивидуальный, - с достоинством ответила Светлана.
- Значит, ты должна подавать декларацию. За прошлый год уже подавали?
- Подписывала что-то. Мне Игорь Антонович приносил.
- Здесь бухгалтерию Игорь Антонович тоже ведет? – с удивлением спросил Юрий. – Так… Интересно... Могу я глянуть на декларацию?
- Да, сейчас скажу, чтобы принесли.
Светлана встала и краем подола платья смахнула со стола несколько бумаг. Юрий мгновенно бросился на пол поднимать их. Когда вставал, немного потерял равновесие, подался вперед и ладонью нечаянно скользнул снизу вверх по внутренней стороне бедра Светланы, задрав ей юбку. От его прикосновения Светлана вздрогнула и как будто легкий разряд электрического тока прошел по ее телу до самой макушки. Она залилась румянцем, но вовсе не от неловкости. «Что это? – подумала она. – Он нарочно, или нечаянно? Если нарочно, то нахал». Юрий отдернул руку и принялся рассыпаться в извинениях. Реакция Светланы не осталась для него незамеченной. «Ого! Ничего себе! – подумал он. – Видать, давно у нее мужика не было. А я думал, имеется кто, раз с мужем разводится». Светлана опомнилась, жестом показала, что все в порядке и извинений не надо, подошла к двери, открыла.
- Галя! – часто дыша от волнения позвала она в открытую дверь. – Принеси мне из кабинета документы!… Те… Отчеты за прошлый год.
Через минуту Галина постучала в дверь. Когда ей позволили, открыла и, не заходя, протянула папку через порог. «Ой, еще не весть что вообразит!» - подумала Светлана, принимая у Гали документы, чувствуя, что ее щеки все еще пылают.
Закрыв дверь, она передала папку Юрию и ей показалось, что он смотрит на нее как-то по-другому. Наверное, ей это показалось, так как он тут же уткнулся в бумаги и долго не поднимал глаз.
- Я не понял, - произнес Юрий, в третий раз перелистывая страницы. – Светлана Владимировна, у вас что… Ой, прости. Светлана, у тебя что, доход в прошлом году был двадцать четыре с половиной миллиона?
- Сколько? Какие двадцать четыре?... – Светлана недоуменно посмотрела на Юрия. - А-а-а, нет, - вспомнила она, - меньше. Это Окопов что-то свое химичил.
- В смысле, химичил?
- Ему надо было… Как он говорил?... Сейчас вспомню… Во! Прогнать деньги через мой салон. 
- И где они?
- Кто?
- Деньги. Куда они ушли.
- М-м-м… Не было никаких денег. Игорь Антонович раз в неделю приезжал, что-то пробивал по кассе и записывал в кассовую книгу. И все. Самих денег не было. Я по своему товару учет продаж вела в отдельной тетрадке, обыкновенной, не прошитой.
- Очень интересно! – оживился Юрий. – А в этом году Игорь Антонович приезжал?
- Да, в январе раза четыре.
- Тогда можно мне посмотреть еще кассовую книгу?
Светлана опять подошла к двери, вызвала Галю и та принесла толстую тетрадь в картонной обложке, прошитую нитками, с печатями на обратной стороне. Юрий стал листать ее, одновременно щелкая на калькуляторе.
- И в этом году еще двадцать три триста! – произнес он полушепотом немного растерянно.
- Из них миллион четыреста это мои. Выручка с продаж.
Юрий в задумчивости поводил пальцем по своему большому носу, потом оживился и спросил с жаром:
- Светлана, вспомни, это важно! Ты подписывала какие-нибудь договоры с Окоповым?
- Да, что-то было такое. Мне Игорь Антонович приносил подписывать. Вроде, по займу что-то.
- Где!? Где эти договоры!? – чуть ли не прокричал он, немного привстав.
- Я не знаю. Игорь Антонович мне их не оставлял. С собой забирал, - ответила Светлана, совершенно не понимая причину такого возбуждения Юрия.
- Фак! – в запале выругался он, но даже не стал извиняться. - Где они могут быть!?
- Наверное, у Игоря Антоновича на работе. Или… Они могут быть у него дома. Я помню, мы несколько раз с Окоповым подъезжали к нему. Он отвозил какие-то документы. Так что, могут быть у Антоныча.
- Ясно, - негромко произнес Юрий и неподвижно уставился перед собой невидящим взглядом.
Сидел он так долго. Светлана подошла сбоку, зачем-то заглянула в бумаги на столе, потом повернулась так, чтобы ее нога была ближе к его руке. «Если он и сейчас облапает меня за ляжку, - подумала она, - значит, в тот раз сделал специально. Значит, нахал». Однако, Юрий, парализованный задумчивостью не обращал никакого внимания ни на нее, ни на бедро, выставленное вперед, не далее полуметра от его руки. Ее это даже рассердило. Она хотела уже что-то сказать, как заметила, что его лицо стало меняться. Он все также смотрел перед собой, но глаза расширились до предела, тонкие губы скривились в улыбке, на бледных щеках появился румянец. На Юрия снизошло озарение. В его голову пришла, во истину, гениальная идея. Она вырисовывалась пока еще только в общих чертах, размытая, но все более и более становящаяся четкой. Да, уважаемый читатель, идеи могут быть гениальными не только в отношении добрых дел, но и плохих тоже. В изощренном мозгу Юрия не имелось места доброму гению, вот злому – было где разгуляться. Он медленно встал и оказался лицом к лицу со Светланой. Взгляд у Юрия был такой, что она решила, он хочет ее поцеловать. Она не отстранилась, а, даже, немного подалась на встречу.
- Светлана, - зашептал он, - мы можем забрать у твоего мужа не только этот салон, но и другие четыре магазина, еще оба бизнесцентра в придачу.
- Ты серьезно? – спросила Светлана тоже шепотом и дальнейший их диалог звучал очень тихо, как у заговорщиков.
- Абсолютно. У тебя доход за этот и прошлый годы почти сорок восемь миллионов. Это в пять раз больше, чем твой муж отчитался по налогам за все свои компании. У него балансовая стоимость всех активов всего двадцать семь миллионов.
- Но я эти деньги не получала. Их не было.
- Это не важно, были или нет! Главное, отчеты. По декларации ты столько заработала и заплатила с этого налоги. Даже за этот год ты уже перечислила налог с двадцати миллионов авансом. Вот, смотри, платежка. 
- Это не я. Это Игорь Антонович платил.
- В платежке стоит твое имя, а не Игоря Антоновича. Значит, налог платила ты. И доход получила ты. А твой муж за прошлый год заплатил налогов с дохода всего в полтора миллиона. Так что, согласно налоговой отчетности, последнее время вы жили на твои, а не на его доходы. 
- Так, так, так… Я, кажется, начала догадываться, к чему ты клонишь. Эти деньги тоже должны быть разделены при разводе?
- Да. Эти деньги Окопов отмывал через твой салон и получал их как бы от тебя по договорам займа. Если мы найдем эти договоры и расписки, то сможем прижать твоего мужа и предъявить требование на половину от сорока шести миллионов. Этих денег у него нет. Поэтому мы вправе потребовать отдать имуществом. А если доказать, что он эти деньги потратил не на семью или бизнес, а куда-нибудь…, я не знаю…, к примеру…, пропил. То мы сможем отсудить у него вообще всю сумму.
- Как можно пропить сорок шесть миллионов?
-  Ну, не пропил. На баб потратил или проиграл.
- А-а-а, кажется, понимаю.
- Мы можем вообще у него все забрать! – продолжил воодушевленно шептать Юрий. - И все магазины, и логистический центр, и его транспортную компанию, и офис. Все!
- Всё-о-о?! – протянула в изумлении Светлана. – Но забрать все… Это как-то… Мне магазинов будет достаточно… И… Может быть…, еще один бизнесцентр…  Но ты не шутишь?! Это реально?!
- Конечно! И тебе не надо будет ждать его возвращения. Ты уже сейчас можешь на развод подать!
- Правда! – воскликнула Светлана в полный голос, опомнилась, прикрыла рот рукой и добавила опять шепотом. – Тогда давай, подадим!
- Чтобы подать на развод, нам нужны те договоры займа.
- Но они у Игоря Антоновича!
- Их надо у него забрать, - совсем тихо, даже не прошептал, а продышал Юрий.
- Мне его попросить?
- Попросить…? Нет. Что мы ему скажем? Для чего нам договоры понадобились?
- Я не знаю.
- И я не знаю. Чтобы он сам отдал договоры, тут причина веская нужна, и чтобы не догадался ни о чем и Окопова не предупредил. Тогда все пропало.
Светлана задумалась ненадолго. Ей в голову пришла идея.
- А-а-а! – протянула она на вдохе. – Их надо выкрасть!
- Может, и выкрасть. Если бы знать, где точно они находятся. В кабинете, в сейфе, или у него дома?
- Если и там, и там проверить?
- В два места лезть? Это уже не просто ограбление. На заказ смахивает. А нам эти договоры суду представлять. Сразу догадаются, кто заказчик. Это уже статья.  И у меня нет медвежатников, кто бы за это взялся.
- Нет кого?
- Медвежатников. Это взломщиков сейфов так называют.
Светлана вспомнила раскуроченный сейф мужа и как долго с ним возился мастер. Идея с похищением документов уже показалась глупой.
- Что же делать? – спросила она.
- С Игорем Антоновичем надо разобраться. Правда, пока еще не знаю, как, но надо.
- Ты, ведь, что-нибудь придумаешь? – спросила она с надеждой и еще чуть ближе подалась к нему.
Похоже, Юрий не заметил этого. Он с озабоченным видом уселся на диван, взял свой портфель и стал собирать бумаги.
- Светлана Владими… Прости, все забываю … Светлана, мне надо все обдумать. Может, еще какие варианты появятся. Предлагаю на сегодня прерваться, хорошенько все взвесить и встретиться снова.
- Хорошо, - ответила Светлана немного разочарованная. – Когда в следующий раз?
- Давай, опять через неделю.
- А, раньше?
- Завтра и послезавтра я буду заниматься твоим делом. На неделе работаю. Поэтому у меня получится только субботу. Предлагаю опять здесь.
- Нет, - Светлана оглянулась на дверь, показывая своим видом, что у стен могут быть уши. – Лучше приходи ко мне домой, в пять. Я запишу адрес.
- Не надо. Мне Вика показывала твой дом. Можно я заберу с собой эти декларации и кассовую книгу?
- Да, да, конечно.
Юрий защелкнул портфель, взял плащ.
- Тогда, до субботы? – она протянула ему руку для рукопожатия.
- До субботы, - Юрий склонился и поцеловал запястье. – До свидания!
По руке Светланы вновь пробежал как будто ток, но не такой сильный, как в первый раз, и на щеках опять вспыхнул легкий румянец.
- До свидания! - сказала она ему уже вслед.
Еще несколько минут Светлана стояла и глядела на дверь, в которую только что вышел Юрий. В голове сумбур. Вертятся всякие мысли, сквозь которые все чаще проскакивают лучики надежды. Решившись на развод, она полагала, максимум, на что она сможет рассчитывать, так это на дом, на свой салон и двести сорок тысяч долларов, на которые имеется расписка Окопова. Сейчас все поменялось. Открывались, воистину, радужные перспективы безбедного будущего. У нее перед носом всегда были документы, подтверждающие, что она имеет право на большее, а она не предавала им значения. Только бы заполучить бумаги у Игоря Антоновича! Ежели нет, то имеется другой вариант. Правда, более долгий и менее приятный, но тоже сулящий большие деньги. И все это благодаря умнице Юрию. Не зря она решила связаться именно с ним.
Подумав о Юрии, всплыл его образ и вытеснил все другие мысли, даже о разделе имущества. К прочим его достоинствам, что она открыла для себя ранее, добавились его ум, сообразительность, находчивость, благородство и все большая привлекательность. Сейчас ей уже казалось, что в его большом носе было что-то романтическое от французов или итальянцев. Еще и эти учтивые манеры. Она вспомнила, как он коснулся ее бедра. «Нарочно или случайно? – еще раз мелькнуло в голове. - Ах, если бы нарочно!» От этой мысли опять, легчайший разряд тока прошел от ног до макушки, защекотало в животе, щеки запылали и дыхание чуть перехватило. «Это была искра, - решила Светлана. – Та самая!» Такая мысль ее даже испугала, так как вспомнилась мама. Ведь Юрий с ней… Светлана опомнилась, схватилась пальцами за виски, встряхнула головой, решительно подошла к столу, плеснула в стакан виски и со словами: «Так! Все к чертям! Я его хочу! С этим надо что-то делать!» - залпом осушила свой бокал.
Из мехового салона Светланы Юрий заспешил домой. Воплощение идеи, которая на него сегодня снизошла, была неосуществима без влиятельной помощи. Таковую он мог получить только от своего благодетеля, подполковника Чижова из Управления МВД. Антон Яковлевич всегда требовал четкости и краткости докладов, чтобы ничего лишнего. Поэтому к встрече с ним надо подготовиться, упорядочить пока еще хаотичные мысли и составить план. В противном случае, Чижов и слушать не станет. Будет только одна попытка, чтобы его заинтересовать. Другой он не даст.
К его огромному сожалению, поработать дома над детальным планом не удалось. Только он уселся за письменный стол, как к нему без предупреждения заявилась Викукуся, мать Светланы. Очень некстати. Но посылать свою «любимую» куда подальше было еще не время. Пришлось ублажать и развлекать ее до понедельника. А в понедельник, восьмого марта, еще и в ресторан сводить. Викукуся была счастлива. Впервые Юрий угощал ее в ресторане, а не она его. Викукуся его покинула только утром во вторник. Более двух дней, проведенных с ней, три бессонные ночи за бумагами, оказались для Юрия нелегким испытанием. К началу рабочей недели он чувствовал себя усталым и разбитым, как никогда. Однако дело не допускало отлагательств. Во вторник Юрий позвонил по рабочему телефону подполковнику Чижову (другого он не знал) с намерением напроситься к тому на аудиенцию. Подполковник с утра находился явно не в духе. Услышав голос Юрия, он недовольно спросил:
- Хочешь сказать, уже созрел для адвокатуры?
- Нет, я не поэтому…
- Так какого *** ты звонишь? – грубо перебил его Чижов.
- Антон Яковлевич, у меня сро…
Разговор был прерван на полуслове короткими гудками в трубке. Юрий не видел подполковника полгода. Последний – когда тот помог с делом в арбитраже, в результате чего он получил постоянное место у Окопова. Тогда подполковник предупредил, что в следующий раз с ним можно связаться только по вопросу вступления в коллегию адвокатов, когда стаж будет достаточный.
Ввиду срочности и безотлагательности дела, Юрий решил попытать счастья на следующий день, перехватив подполковника с утра у входа в управление. Благо, у него в девять назначено слушание в арбитраже. Поэтому в офисе к началу рабочего дня можно не показываться на законном основании, а суд - просто прогулять. Уже с восьми Юрий занял позицию на углу здания управления, чтобы видеть все подходы. Наконец, без пяти минут девять Чижов появился со стороны служебной парковки. Подполковник, без шинели, в кителе и фуражке, с офицерской выправкой уверенной походкой направлялся к главному входу. Если бы не благородная седина висков, да морщины у глаз, когда приглядишься, то на вид ему дашь не более тридцати пяти. Да и ростом он небольшого, ниже среднего, но подтянут. Приветливый, открытый взгляд и неизменная улыбка придавали его лицу добродушное и, даже, наивное выражение. Как же оно обманчиво! Много народу обломалось об эту кажущуюся наивность.
Завидев своего благодетеля, Юрий бросился ему на встречу. Подполковник прошел мимо, даже бровью не повел, как будто они не были знакомы вовсе. Юрий, не ожидавший такого, с вытянувшимся лицом и отвисшей челюстью, ссутулившись и вжав голову в плечи, засеменил вслед шагах в пяти. «Антон Яковлевич! Товарищ подполковник! – жалобно заблеял он – Можно вас? Буквально одну минуточку!» Реакции никакой. «Товарищ!…» - еще раз попытался обратить на себя внимание Юрий, но Чижову оставалось с десяток метров, чтобы повернуть за угол, а там сразу вход в управление. Юрий решился на последнюю отчаянную попытку. «Помните нефтебазу в Болотино?! – громким шепотом спросил он вслед. -  Есть дело в десять раз большее!» Подполковник немного замедлил шаг. Юрий догнал его и поплелся сзади. «Кафе «Фёст» у гостиницы «Москва». В тринадцать», - не оборачиваясь, сказал Чижов и свернул за угол.
Вкусы подполковника Чижова Юрий знал хорошо. Тот придерживался здорового питания. Мяса не ел вовсе, а рыбу лишь иногда. Предпочитал овощи, каши, фрукты. Спиртного, практически, не употреблял. Однако, на общих застольях пил наравне со всеми, непостижимым образом оставаясь трезвым, только изображая опьянение. Об этом Юрий догадался, когда пару раз во время банкетов видел, как Чижова отзывали в сторонку по срочным делам службы. Выйдя из-за стола, он мгновенно преображался и давал четкие, ясные указания без какого-либо намека, что находится под хмельком. 
В кафе, дожидаясь подполковника, Юрий заказал для него греческий салат, луковый суп и ризотто с грибами. Чижов появился ровно в час уже не в форме, а в темно-сером цивильном костюме тройке. Сейчас он больше напоминал мелкого чиновника. Юрий вскочил и услужливо подставил ему стул.
- Ну что, носатенький, -  сказал Чижов, усаживаясь, - опять хочешь продать вверенные тебе документы?
- Товарищ подполковник, откуда…
- Ты на мне погоны видишь? – строго спросил Чижов. – Так что, давай без званий!
- Да, да, простите! Антон Яковлевич, откуда вы знаете про документы?
Чижов усмехнулся и придвинул себе тарелку с салатом.
- Я про тебя, голубчик, все знаю. И как ты документы стоимостью в триста миллионов за двести штук продал, и чем ты в Кисловодске промышлял. Некрасиво это… Ладно, у тебя пятнадцать минут. Докладывай, что опять удумал.
Юрий кратко рассказал о своем шефе, господине Окопове, о его жене, которая хочет развода, о делах в фирмах, где работает. Потом достал документы и передал Чижову. Тот пролистал их, иногда задавая вопросы.
- Значит, Николай Анатольевич прогнал через салон жены сорок шесть миллионов и уехал на восемь месяцев? – в задумчивости произнес подполковник, откладывая документы в сторону. – Очень неразумно с его стороны так подставляться. Оставлять молодую жену без присмотра… Очень неразумно…
Подполковник склонился над столом, упершись лбом о свою руку. Сидел он так долго. Потом резко откинулся на спинку дивана и закинул ногу на ногу.
- На сколько я понимаю, ты задумал небольшой семейный рейдерский захватик? – спросил он с улыбкой, но с очень пристальным, колючим взглядом от которого собеседнику стало не по себе.
- Да, - нерешительно подтвердил Юрий. – По разделу имущества.
- Как собираешься поделить?
- У Окопова есть пять магазинов и два бизнесцентра. Все это он сдает в аренду. Их хочу отсудить… И еще дом.
- И все?
Юрий кивнул. Подполковник опять пристально зыркнул на него, аж мурашки по коже побежали.
- Носатенький, я ж тебя как облупленного, - добродушно улыбаясь, произнес он. – Сказав «а», говори и «б». Или опять скрысятничать вздумал?
- Скрысятничать!? Нет, нет! Что вы?! – испуганно запротестовал Юрий. – Как я мог?…
- Так и мог… Да ладно тебе, крысеныш! Думаешь, я не знаю, как ты пять штук с нефтебазы зажал? Или что Штырь тебе тридцатку дал, а ты мне всего десятку переслал?
Юрий побледнел и залепетал, запинаясь:
- Антон Яковлевич… Я… Я… Вы… Вы… Вас…
- Ага, именно меня. Меня ты нагрел. Теперь, носатик, десяточку торчишь.
- Но у меня двадцатку осбэшники отжали! – в отчаянии воскликнул он.
- Знаю. Но это после. Оэсбэшники, это твои проблемы, а не мои, – тон подполковника сменился с полушутливого на деловой. -  Все об этом! Теперь выкладывай, что задумал?
Юрий огляделся, склонился вперед, нависнув над столом, и зашептал:
- Я хочу у него все отжать.
- Перестань шептаться и сядь ровно! Конспиратор херов. Так только внимание привлекаешь. 
Юрий выпрямился, еще раз огляделся.
- У Окопова можно забрать все. Оставить ему только долги.
- Вон куда замахнулся! А пупок не развяжется?
- Я все просчитал. У меня план есть.
- План? Да-а-а, коли так, тогда конечно, - съязвил Чижов. - Наполеон, бдеть! Молоко на губах не обсохло, а он уже планы строит… Ладно, выкладывай.
- Нам, первым делом, надо заполучить документы, по которым Окопов у жены в долг деньги брал.
-  Ты уверен, что они существуют?
- Уверен. Иначе, какой смысл ему было через меховой салон жены сорок шесть лямов прогонять? К тому же у меня уже есть его расписка на двести сорок тысяч баксов и миллион двести рублей, что он у жены из сейфа забрал.
- Логично. Только вопрос. Откуда у жены Окопова двести сорок тысяч баксов? Это почти семь миллионов рублей. У нее салон только с августа прошлого года. Реально за это время она получила около двух лямов. Это даже не прибыль, а валовый доход. Так, откуда?
- Не… Не знаю, - пожал плечами Юрий.
- Не знаешь? А следовало бы. Вдруг этот вопрос нежданно всплывет. А тебе и ответить нечего.
- Не всплывет. На суде Окопова буду представлять я. Доверенность сделаем.
- Даже так!?… Допустим. Дальше.
- Дальше мы захватываем управление во всех его компаниях.
- И способ знаешь?
Юрий, ободренный заинтересованностью подполковника оживился, стал говорить все более эмоционально, жестикулируя руками, стараясь быть убедительным.
- Окопов вместо себя главным оставил зама, Дорезу Евгения Леопольдовича. Этот только по машинам да перевозкам спец, а в канцелярии дуб дубом. Он занимается автопарком, мастерскими и складами. Я слышал от логистов, он иногда левые рейсы оформляет на свой карман. Ему можно будет заказать такой рейс и подставить на какой-нибудь контрабанде. Он тогда сам уйдет с работы. Вместо него мы поставим своего человека. И все будет тихо, без шума.
- Пока складно. Дальше.
- Дальше подаем в суд на развод и раздел имущества. На Окопова зарегистрировано двенадцать фирм. Из них реальные активы имеют только пять. На них и задолженностей почти нет. Остальные это так, прокладки. На суде жена Окопова заявит, что у них совместный бизнес и потребует передачи ей всех рабочих фирм в качестве зачета по его долгу. Я, как его представитель, возражать не буду. Только так, для видимости, попрошу исключить одну или две фирмы из списка. А ту фирму, которая сейчас лесом занимается, «Снаб Экспорт ОНА» мы потом опять на его имя перепишем.
- На кой хрен?
- Я еще хочу у него отжать весь лес, которым он сейчас занимается. Когда по решению суда на его жену перейдет эта фирма, она сможет на законных основаниях оформить на меня все доверенности по распоряжению и заверить их, чтобы заграницей действовали. Зарегистрировать, там, в торговой палате, проставить апостили всякие. Потом мы эту фирму обратно оформляем на Окопова, а у меня доверенности останутся действующими. Когда Окопов лес сюда доставит, мы его перехватываем и продаем. А по документам будет выходить, что продавала фирма Окопова. На ней повиснут все платежи по налогам, пошлинам и другие.
- Складно у тебя получается. А ты не думал, что господин Окопов будет сильно возражать, когда вернется? Это тебе не лох какой. Фигура в городе заметная. Связей у него полно.
- Мы пару статеек в газеты пустим! - с выпученными глазами, чуть ли не захлебываясь от радостного возбуждения, продолжил Юрий. – Никто не знает, куда он на самом деле уехал. Только его жена и Игорь Антонович, его главбух, в курсе. Мы пустим слух, что он банкрот, все деньги где-нибудь спустил на баб. На это и долгов набрал. Их оспаривать никто не будет. Потом, когда приедет сюда, - он склонился через стол и с жаром зашептал, сглатывая слюну, - мы его здесь оформим. Он первым делом поедет домой, к женушке. Он же не будет знать, что она уже с ним развелась. Там мы его примем и в ментовку сдадим за дебош. Его жена заяву на него напишет. Пока он будет в камере чалиться, мы его груз по доверенности перехватим и загоним быстренько или на свои фирмы отпишем. Пятнадцати суток хватит. Потом с ним как-нибудь порешим, чтобы не вякал больше. Мы еще…
- Э, стоп, стоп! Разошелся! Сейчас из штанов выскочишь! Угомонись! – прикрикнул на него подполковник.
В это время официант принес суп, поставил его перед Чижовым. Тот придвинул к себе тарелку и стал не спеша черпать ложкой, сосредоточенно глядя перед собой. Разгоряченный Юрий, часто дыша, пожирал подполковника глазами в надежде. Чижов докушал суп, вытер рот салфеткой. Подскочил расторопный официант, убрал пустую тарелку, а Чижов все также сидел и глядел в одну точку.  Официант поставил на стол блюдо с ризотто, но он и не притронулся к нему.
- Скажи, ты жену Окопова трахаешь? – спросил в задумчивости подполковник, не поднимая глаз.
- Ага! – с готовностью соврал Юрий, так как был уверен, что завалить Светлану в постель это вопрос скорого времени.
- Ну, и как она?
- Во! – воскликнул он, показав большой палец. - Горячая штучка.
- Горячая?... Это хорошо… Не понимаю, как тебе с таким шнобелем удается баб уламывать? Ты ж еще и с ее мамашей, вроде?
Юрий с самодовольной улыбкой пожал плечами, разведя руки в стороны, показывая: «Не знаю, мол, талант, наверное!» Подполковник, наконец, поднял голову. На его лице была легкая добродушная улыбка, а вот глаза…, как два шила нутро прокалывали.
- Хорошо. С этим все ясно. От меня, что ты хочешь?
- Есть небольшая проблема, - замялся Юрий. – Не знаю, как сказать… Мне это… Надо…
- Убрать кого-то?
- Э-э-э… Вроде того… Для начала.
- Как я угадал! Так и думал, что без мокрухи не обойдется. Убрать человека! Всего-то! Какой пустяк! И это, для начала! – с сарказмом произнес подполковник и сменил тон на очень серьезный. – Послушай, носатик, сейчас не девяностые. Чтобы человека замочить, очень веские причины нужны… Кого приговорил?
- Грачева Игоря Антоновича, главного бухгалтера.
- Это, у которого по твоим предположениям договоры займа жены Окопова хранятся?
- Да.
- Так ты из-за каких-то бумажек предлагаешь человека порешить? Не много ли чести? Бумажки можно и другими способами добыть. Устроить у него обыск, к примеру. Или через детишек… Ведь у него дети есть?... Так вот, через детишек надавить. Мне тебя учить, что ли? Сам принесет. Зачем мочить? Я не понимаю.
- Игорь Антонович ключевая фигура. В отсутствие Окопова здесь на нем все держится, и он единственный, кто имеет с ним связь. Формально, руководить остался Дореза, его зам. Но он в делах фирм не шарит вообще. Всеми бумагами, контрактами, перепиской Игорь Антонович занимается. Дореза только подписывает, не читает даже. Кроме того, Игорь Антонович единственный, кто может Окопова предупредить, что здесь происходит. Если главбуха убрать, мы не только получим документы, мы еще сможем и рулить всеми делами. Окопову будем отправлять радиограммы от его имени, что здесь все в порядке. А для Дорезы сами будем писать, типа, от Окопова. Тот сделает, что нам нужно.
- Значит, ничего личного?... Ладно, подумаем. Что еще?
- И в суде еще. По документам там сделаю все чисто. Надо, чтобы судья не слишком докапывался. Лишних вопросов не задавал.
- Это, типа, откуда у жены Окопова дополнительные двести сорок тысяч баксов нарисовались?
- Да, типа того.
- Понятно. Теперь обсудим мой интерес.
- Сто тысяч… баксов.
- Ого! Аж сотка! – произнес подполковник, сощурил глаза и улыбнулся. – Ну, ну. А она у тебя есть?
- Когда мы того… С главбухом разберемся. Я устрою, чтобы прибыль всех компаний, что в черную получали, отдавали жене Окопова. Деньги будут оттуда. За два, максимум, за три месяца я рассчитаюсь.
- Понятно… Значит, сотка? И все?
- А?… Нет! – спохватился Юрий. – Еще треть от леса, который Окопов сюда доставит.
Подполковник недобро глянул исподлобья на Юрия, усмехнулся.
- Что ж, подведем итог, - сказал он медленно и негромко. – Господин Окопов пригрел тебя неприкаянного, дал работу. В благодарность за это ты наставил ему рога. Еще и с его тещей спишь. Сейчас хочешь помочь его жене оттяпать у него пять магазинов, бизнес центр и дом, а себе заграбастать все остальное, что у него осталось, стать владельцем его транспортной компании. Самому господину Окопову хочешь гробик за его собственные деньги сколотить. Так? 
Юрий потупился.
- Хм, - ухмыльнулся подполковник, - страшный ты человек, Юрик. Еще хитрый и жадный. От меня же требуешь всего-то, человека замочить да прикрыть все это дело. Так? За всю эту грязную работу ты предлагаешь мне аж сто штук и треть от мифического леса, которого пока еще нет. Хочешь, как говорится, и рыбку съесть, и … Так?
- Антон Яковлевич, нет! Я только предположил! Вы сами скажите, сколько!
Подполковник встал, Юрий вскочил следом.
- Я еще подумаю, - сказал Чижов, выбираясь из-за стола. – Эти бумаги возьму с собой. Послезавтра, в пятницу, ровно в тринадцать жди на перекрестке у Главпочтамта. На этом все. Честь имею.
Подполковник решительным шагом вышел из кафе. Юрий провожал его подобострастным взглядом. Когда подполковник скрылся, он, оскалившись, негромко воскликнул: «Йес!» - поднял согнутую в колене ногу, на другой – чуть присел, дернул сверху вниз рукой с зажатым кулаком, как хоккеист НХЛ после забитого гола.

Через день после встречи с Юрием, восьмого марта, Светлану пригласили на девичник одиноких баб из местного высшего общества, которым в Международный женский день не нашлось мужика, с кем отпраздновать. Таковых набралось семь. Должно быть восемь. Но двоим в последний момент перепало по букету с последующим приглашением на свидание. Позже, одна из этих двух, Ольга Унгурайте, присоединилась к девичнику, так как романтическое свидание у нее продлилось всего до шести вечера. Потом ее кавалер свалил, чтобы поздравить жену, дочку и тещу. На девичник всю компанию сорганизовала Рюмина Наташка, тридцатипятилетняя энергичная активистка, которая после развода с мужем, владельцем мясного завода, поставила себе целью сдружить всех своих знакомых, организуя всяческие совместные мероприятия, чаще застолья. Каждый борется с одиночеством, как может.
С момента знакомства с Окоповым, за последние четыре с лишним года у Светланы это был первый такой самостоятельный, без мужа, выход в люди на вечернее мероприятие. Вообще-то, случалось несколько раз. На дни рождения подружки Галки, к соседям приглашали в гости, еще как-то. Но это не считается. Хоть в душе она чувствовала себя уже свободной, привычный образ скромной и верной жены, в котором она всегда появлялась в обществе, все еще держал в тонусе, не давая расслабиться. К тому же, еще не известно, как получится добыть документы Игоря Антоновича и, вполне возможно, в таком образе ей придется пребывать до возвращения Окопова, и несколько недель после. Это подразумевал один из сценариев развода, которые придумал Юрий. Поэтому, и на сей раз она не стала менять свой образ. Серый костюм: юбка карандаш с коротким пиджаком, желтая блузка с синим бантом на шее и неизменная коса. Ничего вызывающего.
Собрались в ресторане у Лии Нагайцевой. Ее муж Петр в это время был в Италии, закупал какое-то оборудование. Поэтому она по праву заняла место в компании женщин, оставшихся в одиночестве на Восьмое марта. Остальные пять дам не замужем. Четверо – разведенки. Из них, Анжела Лосева – трижды. А одна – Дина Дудина, к своему четвертому десятку еще ни разу не меняла фамилию. В этой компании Светлана оказалась самой молодой.
Что любопытно, так в то же самое время, когда коллектив одиноких женщин отмечал девичник, посвященный Восьмому марта, в этом же ресторане, но в малом зале, Юрий устроил романтический ужин при свечах для Виктории, мамы Светланы. И вышло так, что непостижимым образом за весь этот вечер Светлана ни разу не столкнулась ни со своей мамашей, ни с Юрием. Если бы столкнулась, то, наверное, у этой истории было бы другое продолжение, куда более банальное.
Как часто бывает на чисто женских застольях, первые тосты произносили: «За нас, девочек!», «За то, что мы такие классные!», «Как хорошо, что мы вместе собираемся!», «Как здорово без мужиков!». Немного позже, когда лица у дам раскраснелись от выпитого, застольные пересуды таки скатились до противоположного пола. Стали вспоминать своих бывших, естественно, не лестно. Каждая по очереди рассказала свою историю об экс муже или любовнике, а то и об обоих сразу. Истории разные, а выводы почти у всех под копирку: все мужики сволочи, пьяницы, бабники, и импотенты. И никого не смущало, что, чисто логически, четвертое качество напрочь исключало третье. Даже Лия Нагайцева, которая, в отличие от остальных, не считая Светлану, была в браке, прошлась теми же самыми эпитетами по своему мужу. Разве что, про импотента ничего не сказала.
Когда очередь дошла до Светланы, она сомневалась, говорить об Окопове или нет. До сего момента за светскими беседами у себя в салоне или у мадам Элеоноры, она не позволяла нелестных высказываний в адрес Окопова. Лишь так, слегка, в пределах досужих женских сплетен о мужьях. Наболевшее, выговаривала только бабушке, да подружке Галке. Сейчас же колебалась. С одной стороны, ей очень хотелось поддержать тональность их женского коллектива, да и злоба на Окопова просто перла наружу. С другой стороны, она пока еще опасалась ставить все точки над i в отношениях, завершение которых было еще слишком туманным.
- А, мой… Мой сейчас с любовницей укатил куда-то, - неожиданно для себя произнесла Светлана, склонив голову и глядя в свой бокал с вином.
Сказав это, она вовсе ни о чем таком не думала. Эта фраза выскочила у нее спонтанно, ни с того, ни с сего. Даже сам смысл произнесенного до нее самой дошел не сразу, как, впрочем, и до остальных. Только секунд через десять застольный галдеж прекратился, все дамы замолчали и уставились на Светлану.
- Да ты что-о-о!? – схватившись двумя руками за щеки, вытаращив глаза, воскликнула Раиса Олеговна, сидящая напротив жизнерадостная толстушка, «ягодка опять» по возрасту, с жиденькими завитыми кудряшками, бывшая жена заместителя мэра. Правда, она развелась потому, что ее мужа посадили. – И ты так спокойно об этом говоришь!?
- А, что мне делать? – пожав плечами, с обреченным видом произнесла Светлана.
- Светка, ты уверена? Как узнала?  - спросила Наташка Рюмина.
После нечаянно вырвавшейся фразы Светлане ничего не оставалось делать, как идти до конца. Ответы на вопросы она сочиняла тут же, по ходу, не задумываясь. Получалось очень складно.
- Случайно заглянула в его почту в компьютере, - с печальной улыбкой ответила она. – Забыл закрыть свою страничку. Там и увидела. Какая-то Снежана.
- Вот те и на! – изумилась Дина Дудина. – У Окопова любовница?! Невероятно!
- Во тихоня! – поддержала Анжела Лосева. – В обществе никогда не появляется, тебя не пускает. А у самого!... Постой!... Снежана… Снежана… Имя, как у проститутки. Кто такая? Почему не знаю? Новенькая, что ли?
- Как я поняла, она не здешняя, - ответила Светлана. – Он ее там, в своих, типа, командировках, подцепил. В прошлом году раз пять ездил. Каждый раз к новой. А к этой уже второй раз подряд.  По переписке установила.
- Во, козел!
- А-а-а, все ясно! – обрадовалась Анжела. – Подальше отсюда вторую семью завел. Чтобы здесь никто не узнал. А че?! У него есть на что. Может себе позволить. Кобель!
-  Кто бы мог подумать!? – выразила сочувствие Лия Нагайцева. – Вы такая классная пара. Вам все даже завидовали, в пример ставили. А тут такое!
- Ну, точно! – громко вскрикнула Ольга Унгурайте и хлопнула ладонью по столу. – Это был Окопов! Я все гадала, он – не он. Сейчас поняла, он!
Все уставились на Ольгу в недоумении.
- В прошлом году, - продолжила она, - на майские праздники, я с Витюшей… Это с кем я сегодня… Мы с ним тур по Лазурному Берегу делали, на машине. Тулон, Канны, Ницца, Антиб. Восемь дней катались. Последняя остановка в Монте-Карло. Это было… - Ольга нахмурила лобик, вспоминая. - Так…, десятого я была уже здесь… Значит… Седьмого или восьмого мая. Мы туда в казино поиграть заезжали. Идем с пляжа на обед в гостиницу, а навстречу мужик с какой-то девкой в обнимку. Точь-в-точь Окопов. Прошел метрах в пяти от меня. Смотрю, он, не он? Я ж его за две недели до этого в театре видела, не могла ошибиться. Светка, помнишь, я как раз перед вами сидела, болтали еще в антракте?
Светлана кивнула.
- Увидела его и думаю: «Да ладно! Не может быть! Обозналась, наверное!» Анжелка, я ж тебе рассказывала, как мужика похожего на Окопова видела? Подтверди!
- Ну, - согласилась Анжела.
- Теперь все ясно! Не обозналась. Это был, точно, он!
Светлана знала, что Ольга обозналась. В прошлом году все майские праздники Окопов был дома, а восьмого мая они вместе поздравляли ее дедушку с бабушкой с наступающим Днем Победы. Накануне, седьмого, катались на яхте. Да и вообще, в мае Окопов никуда не уезжал, поэтому он никак не мог быть в Монте-Карло. Однако опровергать Ольгу в ее заблуждении Светлана не стала. Лишь состроила очень печальное лицо.
- Ольга, что за девка с ним была? – спросила Раиса Олеговна.
- Малолетка какая-то. Лет восемнадцать, может, меньше. Такая, блондинка крашеная, расфуфыренная вся. Но фигурка ничего.
- В молодости у всех фигуры ничего, - веско сказала Раиса Олеговна. – Мой тоже, по таким прошмандовкам молодым постоянно шлялся, пока не посадили. Но у него-то, каждый раз новая. А твой, Светик, говоришь, второй раз укатил к этой Снежане? Значит, тут серьезней все. Надо бы начать беспокоиться.
- Ну не козел ли! – возмутилась Рюмина Наташка. – У нас Светлана такая!... Такая красавица!... Если от такой гулять?!... То, я вообще не понимаю, что ему надо.
- Ай, Наташка! – Нина Дудина махнула рукой и опрокинула бокал. – Что, мужиков не знаешь? Будь ты хоть Наоми Кэмпбелл, хоть принцессой испанской! Наиграются и пойдут искать новые дырки, да чтоб помоложе.
- Ну Окопов…, ****юк поганый! – встала и подала свой пьяный голос с противоположного края стола Женечка Шляхтина, миловидная, миниатюрная дама, в леопардовом обтягивающем платье, с ярким макияжем, с волосами, перетянутыми алой лентой, бывшая жена начальника таможенного поста. – А ведь целкой прикидывался, мудак! На дохлой кобыле не подъедешь! Скромняжка, бдеть! К нему и так и эдак! А он…! Он хер свой воротит! Мы думали, что-то здесь не то. Уж не пидор ли? Этот гандон, оказывается, в другие места трахаться ездит! Вон, в колхозе эту нашел! – она указала на Светлану и всхлипнула.
Женечка явно перебрала. Ее пошатывало, язык заплетался. Она и в ресторан то пришла уже навеселе. Сейчас ее пробило на пьяные слезы. Анжела и Дина Дудина зашикали на нее, бросились успокаивать, налили бокал вина. Женечка еще что-то хотела сказать, но ей не дали. Залпом осушив бокал, она рухнула на свой стул. Когда Женя успокоилась, к Светлане подсела Лия Нагайцева, взяла за локоть.
- Не обращай на нее внимания. Это она спьяну.
Светлана и не обратила. Вернее, сделала вид, что не обратила. А саму ее передернуло и кольнуло неприятно. «Вот сука! Еще одна охотница на Окопова, - со злостью подумала она. – Не угомонится никак. Лохудра. Ничего, я тебе припомню и Окопова, и колхоз. Еще зайдешь ко мне в салон на чашечку кофе! Тварь!»
- А, ты?  Что делать собираешься? – спросила Лия.
- Не знаю, девочки. Еще не решила. Я недавно только об этом узнала, - ответила Светлана печально. – Переварить надо.
Еще долго за столом дамский коллектив возмущался изменами Окопова. Они всячески превозносили достоинства Светланы, что она такая красавица, великолепная хозяйка, занимается бизнесом, как пчелка с утра до вечера трудится в своем салоне и что надо быть последней скотиной, чтобы гулять от такой женщины. Светлане это льстило. Одновременно стало до слез себя жалко, так как она и сама уверовала в существование у Окопова некоей Снежаны. Ее подбадривали, жалели, предлагали немедленно развестись. Потом заиграла музыка. Всей компанией пошли танцевать, за исключением Женечки. Она совсем расклеилась. Дина Дудина зазвала в их круг троих мужичков из-за соседнего столика. Великовозрастные девчонки шутливо намекали Светлане выбрать кого-нибудь из них, чтобы прям сегодня отомстить Окопову. И мужички распушили хвосты, выделываясь перед ней, сыпля комплиментами и делая недвусмысленные намеки. В тот вечер Светлана не так много пила, чтобы кто-нибудь из этих поношенных непрезентабельных кавалеров мог ее заинтересовать. Однако, быть в центре внимания и снова чувствовать себя желанной ей было чертовски приятно. В тот вечер Светлана ушла домой по-английски, не попрощавшись, незаметно выскользнув из ресторана, чтобы не отбиваться от назойливых предложений кавалеров проводить.
Дома в почтовом ящике ее ждала радиограмма от Окопова. Он поздравлял с Восьмым марта, опять писал, что соскучился, любит. Светлана ответила в том же духе, как в прошлый раз, что она тоже соскучилась, любит и ждет.
Уже на следующий день Светлана на себе почувствовала, с какой скоростью разносятся в городе слухи. С самого утра ей звонили знакомые, выражали сочувствие из-за измен Окопова. Те, кто помоложе, предлагали немедленно подавать на развод. Те, кто постарше – не горячиться, не рубить с плеча, в жизни всякое случается. Были и такие, кто предлагал кандидатов на замену Окопову. Когда пришла на работу в салон, зачастили визитеры, поодиночке или партиями. Все хотели утешить, подбодрить, а заодно исподволь выведать пикантные подробности. Светлана выдавала их понемногу, выдумывая новые факты отвратительного поведения мужа. И ей верили. Да и она сама уже стала верить в существование некоей Снежаны, потому что нисколько не сомневалась в наличии у Окопова командировочной любовницы. Тогда почему бы ей не называться Снежаной?
В этой суете прошло три дня. В свободные минуты ей постоянно приходил на ум Юрий. И каждый раз его образ казался ей все более и более привлекательным. Все чаще она стала ловить себя на мысли, что хочет с ним близости. Именно с ним, и ни с кем иным. С нетерпением ждала субботы, когда Юрий придет к ней домой обсуждать дела по разводу. И эта предстоящая встреча сильно волновала. Тем не менее, Светлана не теряла окончательно голову, старалась унять зовы страсти. Ведь Юрий был мужчиной ее мамы. Желать его, казалось не только противоестественным, но и непорядочным по отношению к своей родительнице.
Накануне пятницы она проснулась посреди ночи. Ей приснился сон. Яркий, цветной, как наяву. Приснилось, что в той же спальне, где находилась, на той же кровати, в которой спала, она занималась сексом. Нет, не сексом. Это слово слишком пошлое и примитивное для тех чувств, которые испытывала. Она занималась любовью, в самом возвышенном понимании этого слова, с немолодым, но поджарым, крепким телом мужчиной с сильными руками, с большой залысиной на полголовы. Она чувствовала, что его очень хорошо знает, но вот только кто это, никак понять не могла. В темноте лица не видно. Лишь силуэт и седые виски серебрились в свете фонарей из окна. У него короткая бородка. Она колола ее губы, щеки, шею при поцелуях, но это было приятно. И запах его приснился. Тоже очень знакомый, даже родной. Как же с ним было хорошо! Хорошо не только от его ласк, но и от того, что он рядом, безраздельно принадлежит ей и только ей, а она – ему, что они вдвоем одно целое, с ним уютно, надежно и защищенно. Перед самой кульминацией страсти, на взлете, она очнулась. Мужчина исчез. Сон был настолько реальным, что, проснувшись, взмокшая, часто дыша, она стала лихорадочно шарить руками по широкой кровати в поисках, чтобы обнять и прижаться к нему. Она все еще чувствовала, как слегка зудит кожа на лице от его колючей бороды. Даже подумала, он куда-то вышел, и хотела броситься искать по дому. Не сразу дошло, что это был сон. Всего лишь сон. Но какой реальный! Когда осознала это, грудь сдавила тоска, да так, что захотелось заскулить. Успокоившись, пыталась снова уснуть, чтобы досмотреть этот чудный сон и обязательно узнать, кто этот мужчина. Проворочалась с часик. Без толку. Не спалось. Она встала, накинула халат, спустилась на кухню, закурила.
«Кто бы это мог быть? Ума не приложу, - думала она. – До чего все реально! Еще никогда таких снов не видела. А тут, не просто видела, но и ощущала по-настоящему. Как же было хорошо! Удивительный сон». Светлана докурила, хотела вернуться в спальню, но поняла, спать уже совсем не хочет. Сделала кофе, опять закурила. «Ладно, к чертям все! – воскликнула она вслух. – Какая-то ерунда уже снится!... А, чего удивляться? Столько времени без секса! С этим надо что-то делать». Опять на ум пришел Юрий. «Юрий… Юрий… – крутились мысли об одном и том же. – Юра?!... Да Юра! – вдруг твердо решила она. – Я его хочу! Точно хочу! И он ко мне неравнодушен. Уверена! Почему я должна отказывать себе в том, чего хочу?» Тут вспомнилась мать и зашевелилась совесть, но слегка да ненадолго. Заглушая писки совести она опять воскликнула вслух: «Ну и что, что мама?! На кой он ей? Они не подходят друг другу вовсе. Хотя бы по возрасту. Все равно у них ненадолго.  А мне он нужен. У меня дело очень важное. Если я буду с ним, то он поможет не ради денег, а ради меня… Все! Решено! В субботу он будет мой! В задницу все эти условности с ухаживаниями! Только время тратить на вздохи. Я его хочу, и я его получу! В субботу! Точка!»
Как часто бывает при принятии какого-нибудь важного, внезапного решения, анализируя его потом, у людей возникают сомнения в правильности своего выбора. У Светланы таких сомнений не появилось. Наоборот, уверенность получить желаемое только крепла. Поэтому в пятницу, днем, она пошла по магазинам в поисках соответствующего случаю платья и аксессуаров. В одном из бутиков задержала свой взор на платье на манекене, прикидывая, не только как оно будет на ней сидеть, но и как от него можно изящно и быстро избавиться в нужный момент. С последним у этой модели были проблемы.
- Здравствуйте! Вам помочь? – послышался сзади тоненький, почти детский голосок. – Для какого случая выбираете?
Светлана обернулась. Рядом с ней стояла невысокая, на пол головы ниже ее, хрупкая, юная девушка, на вид лет семнадцати, с милым невинным личиком, в очках, с собранными на затылке в гульку волосами, в красно-черной юбке-шотландке до колен и черной жилетке поверх белой блузки. Она была похожа на отличницу-зубрилку из десятого класса. На нагрудном кармане жилетки приколот бейдж с именем «Аня».
- Для делового или романтического свидания? – спросила она, по-детски широко улыбаясь.
- Для романтического, - машинально ответила Светлана и спохватилась. – Э-э-э… Спасибо, не надо. Я все вижу…
- Платья для романтических случаев там, - Аня показала стойки в углу, возле зеркала.
Светлана подошла, бегло оглядела развешанные платья, но ничего подходящего по цвету не заметила. Развернулась, хотела уже уйти, как продавщица снова ее спросила:
- Может, вам что-нибудь в стиле «Трахни меня немедленно»?
Светлана остановилась и внимательно посмотрела на продавщицу Аню. Она никак не ожидала услышать подобное от этого невиннейшего создания.
- Разве есть такой стиль? – спросила Светлана несколько недоуменно.
- Да. По-английски «Fuck me right now» - ничуть не смущаясь, с той же непосредственной улыбкой ответила Аня. – Нам только вчера доставили новую коллекцию. Италия.
- Чем этот стиль отличается от просто «для романтического свидания»?
- Это платье можно сорвать одним движением.
Светлана слегка покраснела. С нее еще ни разу еще не срывали платья и сейчас ей захотелось попробовать именно это.
- Хм… Можно глянуть? – спросила она уже заинтересованно.
Девушка подвела ее к следующей стойке. Такой необычный стиль был представлен одной моделью в трех цветовых комбинациях. Светлана выбрала пурпур. В примерочной Аня помогла ей одеться. Платье и впрямь выглядело очень сексуально. Под складками тончайшего шелка читались все изгибы ее тела, очень глубокий разрез сбоку на подоле показывал полностью стройную ножку. Одно плечо открыто. Соски отчетливо проступали сквозь ткань. Действительно, платье соответствовало названию стиля.
- Это платье одноразовое? – спросила Светлана, разглядывая себя в зеркале со всех сторон.
- Почему, одноразовое?
- Оно же порвется, когда срывать будут.
- Нет, нет! – убеждала Аня. – Это платье фиксируется на трех специальных застежках. Вот на этих. Стоит несильно дернуть и застежки отщелкиваются, платье свободно слетает без вреда для него.
- Да-а-а?… Но… Если случайно потянут, и оно слетит где-нибудь не в том месте, на людях?
- Не беспокойтесь. У этих застежек есть три положения: открыто, закрыто и рабочее. При закрытом положении легче порвать платье, чем застежка отстегнется. Когда эту кнопочку поставить посредине, - девушка показала, как, - застежка отщелкивается от легкого усилия. Вот так, - она потянула и, действительно, расстегнулось. – Перед самым этим моментом… Ну… Вы понимаете, каким? Все три застежки ставите в рабочее положение и… Вуаля! – она развела в стороны согнутые в локтях руки ладонями вверх, как будто только что с нее сорвали платье, и она демонстрирует себя во всей красе.
Это «вуаля» Светлану окончательно убедило. Она решила купить, уже мысленно проигрывая в голове мизансцену с участием этого платья, которому достанется роль «Кушать подано!»
- Есть еще трусики на таких же застежках, - не унималась продавщица Аня. – Их тоже можно срывать.
- Трусики? – очередное предложение оторвало от мысли, и Светлана не совсем поняла, что ей говорят. – Зачем?
- Вы совершенно правы, - тут же согласилась Аня и продолжила профессионально убеждать, – трусики лишнее. Не стоит тратить на них время. Лучше без них. К этому платью я рекомендую пояс с чулками. У нас есть комплект. Очень изящный. Как раз на вас. Мужчины, ведь, любят, когда женщина не совсем раздетая, когда на ней что-нибудь остается. Особенно чулки. Они их возбуждают.
«Ах ты сопля зеленая! – подумала Светлана. – Сама только-только из яйца вылупилась, и уже учит, что мужикам нравится. Откуда тебе известно, малолетка? Наверное, только школу закончила. Сколько тебе лет? Семнадцать? Восемнадцать?» И тут она вспомнила себя в восемнадцать. Второй курс университета. Чехарда кавалеров, рестораны, гулянки, женихи. Пришлось признать: «А ведь, действительно, она уже может знать, что нравится мужчинам. Шесть лет назад и я была такая же борзая, с наивным личиком. Тогда двадцатичетырехлетние казались совсем взрослыми тетками. Прошло всего-то времени, я уже сама такая. Еще шесть лет и мне тридцатник, почти старуха. А что видела? Три раза заграницей была. Все остальное время лишь кухня, да уборка. Окопов, козел! Столько лет впустую из-за тебя. И эти годы не вернуть. А тут, вот оно, младое поколение. На пятки наступает. Они уже не такие, как мы были. Более раскрепощенные. Ничего не стесняются. Мы такое только с подружками могли обсуждать. А эта соплячка совершенно незнакомому человеку говорит, как сорвать платье, трусики, про тот самый момент, вуаля… Да, с Юрием верно решила. От жизни надо брать все, пока есть возможность. Иначе вот такие обскачут и возьмут твое. Потом подоспеет новое поколение, другое, третье. И, с чем останешься? Вспомнить будет не о чем. Даже платье с меня еще ни разу не срывали!».
Светлана послушалась совета юной, на первый взгляд, невинной, но уже такой искушенной девочки и вместе с платьем купила пояс с чулками. И к черту трусики! Прочь условности!
По пути от бутика к машине проходила мимо аптеки. Остановилась, немного подумала, зашла и купила противозачаточные. Не время сейчас залетать. Жизнь только начинается!

В то самое время, когда Светлана выбирала платье в бутике, Юрий нетерпеливо топтался на перекрестке возле Главпочтамта в ожидании подполковника Чижова. Ровно в час напротив него остановилась серая, видавшая виды, Ауди. Из машины высунулся плотный парень лет тридцати в коричневой кожаной куртке. Физиономия неприятная. Короткая стрижка полубокс, вытянутое лицо, широко посаженные глаза, приплюснутый нос, массивная квадратная челюсть и угрюмый взгляд. «Юрий!» – позвал он и кивнул головой, приглашая в машину. Юрий сел на переднее сиденье, огляделся. Кроме него и водителя с квадратной челюстью в машине никого.
- Здравствуйте! – поздоровался он. – А-а-а… Где Антон Яковлевич?
Водитель оказался неразговорчивым. Вместо ответа он включил передачу и не спеша тронулся. Юрия пробрало беспокойство.
- Куда мы едем? – спросил он, ерзая на сиденье.
- Прямо, - ответил водитель.
- Простите, произошла какая-то ошибка. У меня должна быть встреча. Я жду человека. Вы меня позвали… Вам, наверное, кто-то другой нужен?
- Не кипишуй и сиди ровно, - проворчал недовольно водитель.
Юрий хотел еще что-то спросить, но у водителя с квадратной челюстью было такое непроницаемое выражение лица, что желание спрашивать отпало. Осталось только все усиливающееся беспокойство. Впрочем, толком испугаться Юрий не успел. Вскоре машина припарковалась во дворе старого дома с вывеской «Сауна» на входе в полуподвал.
- В вестибюле дверь направо, - сказал водитель, не поворачивая головы. – Разденешься и идешь в парилку.
Юрий вышел из машины и направился, куда сказали. В небольшом вестибюле пусто. На столе администратора еще дымилась чашка недопитого чая, на блюдечке рядом недоеденный бутерброд. За дверью справа оказалась раздевалка с вешалками для верхней одежды, несколькими шкафчиками, деревянными скамьями и столиком со стопкой простыней. Он заглянул в следующую дверь, на которой висела дощечка с вырезанным объемным изображением пузатого довольного мужичка с кружкой пива в руке. Там находилась комната отдыха с диванами, столом, телевизором на стене. Здесь тоже никого. Юрий не стал осматривать дальше и решил следовать полученным инструкциям. Он разделся, аккуратно повесил костюм на вешалку, сложил белье и в чем мать родила прошел через комнату отдыха в моечное отделение с парилкой, купелью и душевыми кабинками. В натопленной до ста градусов сауне ему было неуютно. Разогретые полоки припекали задницу, горячий воздух сушил небо и обжигал кожу. Юрий не любил бани, не находил в этой процедуре никакого удовольствия. Как только стал прошибать первый пот, он не выдержал, вышел из парной, вернулся в комнату отдыха. Там его уже ждали. На диване, закинув ногу на ногу, сидел подполковник Чижов. Он опять был в цивильном сером костюме тройке.    
- С легким паром, носатенький! – поприветствовал он.
Юрий моментально расплылся в подобострастной улыбке, подошел к дивану, стал с боку, вытянув руки по швам, вжав голову в плечи, совсем позабыв, что голый.
- Здравствуйте товарищ подпол…, он запнулся, потому что вспомнил, как надо обращаться к Чижову, когда он не в форме, - Антон Яковлевич, – поправился он. - Почему мы здесь?
- Ты так и будешь предо мной своими мудями трясти? В раздевалке простыни. Прикройся!
Юрий тут же повиновался и выскочил в дверь. В раздевалке заметил, что его костюм на плечиках перекошен, рубашка смята, галстук не так, портфель раскрыт и плащ на вешалке съехал на одну сторону. Теперь стало понятно, почему встреча устроена в сауне. Юрий взял простынь, обмотал вокруг пояса и вернулся к подполковнику.
-  Антон Яковлевич, вы что, думали, на мне жучки?... Как вы могли такое?!... Вы же меня знаете!
- В том то и дело, что знаю, - хмуро пробормотал подполковник. Потом громко скомандовал: - Все, хватит об этом! Теперь садись, слушай и запоминай! Повторять не буду.
Юрий послушно сел на диван напротив, показывая, что готов внимать каждому слову.
- Похоже, ты оказался прав, - начал подполковник без привычной улыбки, очень сосредоточенно и серьезно, - черная бухгалтерия Окопова хранится у его главбуха дома. Там должны быть и договоры займа, по которым он деньги от жены проводил… Теперь о деле. Времени у нас немного. Надо пошевеливаться. Главного инженера в твоей компании знаешь?
- Да. Фролов. Но я с ним так. Пару раз на совещании у шефа пересекались и все.
- Хорошо. Через неделю, в понедельник или во вторник, с ним произойдет несчастный случай.
- С Фроловым!? Зачем!? – воскликнул Юрий.
- Не перебивай! У вас по центральным складам проходит магистраль водопровода. Двадцать шестого, в пятницу вечером, на ней случится авария. Прорвет. Без Фролова быстро устранить не смогут. Начнется суматоха. Ты воспользуешься этим, зайдешь в кабинет главбуха и оставишь там бутылку со стаканом, которые тебе дадут.
- Какую бутылку? А…, как я попаду?…
- Опять перебиваешь?! – повысил голос Чижов. - Ключ от кабинета главбуха тоже получишь. Потом вернешь тому, у кого взял.
- Выходит, с Игорем Антоновичем тоже двадцать шестого?
- Догадлив. Пока все из-за аварии будут суетиться, ты займешься главбухом. По факту смерти возбудят дело. Придет следователь, осмотрит кабинет, сделает выемку документов. Твоя задача только поддакивать и помогать ему. После дело прекратят. Понятно?
- Понятно. А, как его…, главбуха...? Того...?
- Тебе какая разница?! – спросил Чижов, подумал немного и ответил. – Отравление метанолом. Коньяк паленый.
- Так он же не пьет!
- Все, кто не пьет, бывает, срываются. Для того и нужна авария, чтобы лишних вопросов в офисе не возникло. Чтобы не до того было. С семьей утрясем. Потом заглянешь к вдове, выразишь соболезнования, предложишь помощь с похоронами. На Старом кладбище устроим ему место. Под это дело попросишь все документы по работе, что дома у него хранятся. Если будет, то и компьютер. Справишься?
Юрий заметно побледнел и закивал головой.
-  Если мы найдем то, что нам нужно, сразу готовь иск о расторжении брака. Там пока примут, дадут до трех месяцев на примирение, прежде чем решение вынесут. Ускорять нельзя. Чтобы все по закону. Иск о разделе имущества в мае подашь отдельно. Только мне сначала покажешь, что нарисовал. С судьей решу. Сильно докапываться не будет. До этого с замом Окопова, с Дорезой, надо будет разобраться. Есть один вариант с контрабандой. Инструкции получишь отдельно. Когда Дорезу прижмут, организуешь радиограмму, типа, от шефа, чтобы он переводил все активы на новую фирму, которую ты зарегистрируешь на имя Окопова и его жены в равных долях. Понятно?
- Не совсем. Зачем это? Мы можем и так по суду все отжать при разделе имущества.
- Не можем. Там активов очень много. Все знают, что стоимость в балансах не соответствует реальной стоимости. Долговых расписок Окопова недостаточно, чтобы весь его транспортный бизнес забрать. А так, когда имущество переведем на новую фирму, госпожа Окопова на суде потребует только половину доли мужа. Другая итак будет уже ее. Теперь понятно?
- Да. Но тогда мы не сможем…
- Прибрать к рукам его транспортные компании? – перебил подполковник. – Ты это хотел сказать?
- М-м-м, - Юрий замялся, сцепив до бела руки в замке, глянул уж слишком нагло на подполковника и ответил: - Да!
- Забудь! И заруби на своем большом носу. На себя ты ничего оформлять не будешь. Даже не пытайся! Все до последнего оформишь на жену Окопова по разделу. Ясно!
- Зачем этой курице все?! Она сама сказала, что ей достаточно будет магазинов и одного бизнес центра!
- Ты дурак вообще или только по пятницам?! Знаешь, под кем Окопов ходит?
Юрий пожал плечами.
- Тебе фамилия Брюнер ни о чем не говорит?
- Слыхал о таком, - неуверенно ответил Юрий. – Депутат, вроде.
- Депутат?! Так ты вообще ничего не знаешь, а взялся за такое дело! Этот депутат полгорода крышует. Ему Окопов деньги должен. Сам мне договор займа давал. Если Брюнер пронюхает, что ты у него за спиной рейдерский захват его подопечного провел… Гарантирую, мало не покажется. Подвесит за яйца и заберет все, что хапнешь. Через тебя и на меня могут выйти. Так что, носатик, чтобы нигде ни твоей фамилии, ни подписи, ни закорючки. Ты просто юрист Окопова, не более. Все оформишь на его жену и пусть она сама отдувается потом. Кстати, о ней. Вы вместе уже где-нибудь засветились?
- Нет, нигде.
- Очень хорошо! О твоих шашнях со Светланой Владимировной никто не должен знать. Для всех вы враги. Ты защищаешь интересы Окопова, а она с ним судится. Встречайтесь так, чтобы об этом никто не знал. Но до конца операции отношения поддерживай. В твоих же интересах. Это до ноября, до возвращения Окопова. Когда с ним разберемся, можешь делать что угодно. Как у госпожи Окоповой свою долю вытрясти, мне тебя учить не надо. Сам сообразишь. И еще. Когда с главбухом случится несчастье, отступать будет поздно. Но бабы они такие, сегодня хочет разводиться, завтра - нет. Я тебе настоятельно рекомендую заручиться доказательствами, что это было именно ее желание отсудить все, что есть у мужа, а потом устранить его навсегда, заодно и главбуха. Эти доказательства передашь мне.
- Где ж я их возьму, доказательства?
- Ты ж у нас умный. Прям Наполеён. Вон, какие планы составляешь. Придумаешь что-нибудь.
- Постараюсь, - сказал Юрий в задумчивости, разглядывая свои ноги.
- Теперь о моем интересе, - на лице Чижова, наконец, появилась улыбка и он откинулся на спинку дивана. – Помимо всего прочего, у Окопова имеется деревообрабатывающий цех с участком земли на Портовой и бизнес центр на Советском. Когда решение суда по разделу имущества вступит силу и на госпожу Окопову все оформите, эти два объекта она продаст людям, которых я назову. В договоре укажешь балансовую стоимость. Что помимо этого, не твое дело. Как ты будешь убеждать госпожу Окопову поделиться, меня не интересует. Но на меня не ссылаться ни в коем случае.
- Да, да! Конечно, сделаю! - с готовностью согласился Юрий, улыбнулся и выдохнул с облегчением, потому, что предполагал, подполковник запросит много больше.
- Кроме того, - подполковник чуть повысил голос, привлекая к себе внимание.
От этих слов Юрий замер на месте и насторожился.
- Выплатите мне пятьсот тысяч, - с милой улыбкой, очень ласково произнес Чижов.
- Простите, пятьсот тысяч, чего?
- Не рублей же.
- А-а-а, понял! – Юрий опять оживился. – Конечно! Как только лес реализуем, вы получите пятьсот.
- Нет, ты меня не понял. Пятьсот тысяч вы мне выплатите до приезда Окопова, то есть, до ноября.
- Как до ноября?! – Юрий вытаращил глаза. - Где ж мы их возьмем?
- В прошлый раз ты, вроде, хотел со мной рассчитаться из прибылей компаний Окопова? За два месяца мне аж сотку обещал выплатить. Так?
- Э-э-э, так, - с неуверенностью в голосе вынужден был согласиться Юрий.
- Я навел справки. Компании Окопова приносят не менее шестидесяти тысяч долларов в месяц. После того, как разберемся с главбухом, всю эту прибыль будешь отдавать мне. Вплоть до октября включительно. За восемь месяцев должно накапать полмиллиона. Чтобы в кассу никто не вздумал совать свой большой нос, к бухгалтерии приставлю аудитора. И учти, ты мне и так должен. А еще попытаешься скрысятничать, расплатишься своей почкой.
Юрий беспокойно заерзал на месте. Из-за аппетитов подполковника надежды на скорое обогащение откладывались аж до ноября. Даже ежемесячные суммы, которые ему обещала Светлана за труды, становились под большим вопросом.
- Как же Окопова? На что она будет жить все это время? Наверняка, ей муж что-то оставил с этих денег.
- У нее ж меховой салон есть. Или что, с него денег не хватит?
- Какой там салон! Я смотрел кассовую книгу. За февраль выручки всего пятьдесят тысяч. В марте вообще еще ничего не было. Сезон закончен. Дальше лучше не будет.
- Что-то ты уж сильно за госпожу Окопову переживаешь. Наверное, тут и твой интерес есть?... Ничего, потерпит немного. Ведь если у Светланы Владимировны деньги на кармане появятся, то она в разнос кинется с тобой на пару. Этого, как раз, делать нельзя. Ей сейчас следует сидеть очень скромно и тихо потому, что надо пустить слух о банкротстве Николая Анатольевича, что он все деньги в казино просадил и до сих пор играет, что в долг у людей брал на игру. У госпожи Окоповой это хорошо получается. Вон как удачно пустила слушок о командировочных похождениях мужа. Даже пошли толки, что его в Монте-Карло видели. Этим надо воспользоваться, дальше развивать. Вот только кто поверит в басни о его банкротстве и что он все проигрывает, если его женушка здесь шиковать будет? Так что, потерпите пока. Поэкономнее будьте. И чтоб никаких загулов! Усек?
- Усек, - хмуро ответил Юрий.
- После того, как разберемся с Окоповым, я полностью отстраняюсь от этого дела. Ты навсегда забываешь, кто я такой, а я забываю про тебя, - Чижов вздохнул и добавил: - Ну, как-то так!
- Антон Яковлевич! - воскликнул Юрий, убеждая, подавшись всем телом вперед, - У него же еще лес будет! Там его не менее чем на четыре ляма! Давайте, вам до ноября двести пятьдесят и еще поллимона с этого леса!
Чижов отрицательно покачал головой, а Юрий продолжил убеждать.
- Тогда миллион! Представляете, целый миллион!
- Нет, носатенький. Тот лес надо за бугром реализовывать. А там я не смогу тебя проконтролировать. Если здесь сбывать, то на него много охотников из кредиторов Окопова наберется. Лишний шум. Мне это надо? Так что, обойдусь тем, что есть.
Юрий скривил рот в недовольной ухмылке.
- Вы не продешевили? Могли бы больше получить. Пирог то там немаленький.
- Никак на сарказм пробило? – спросил Чижов с усмешкой. - Кстати, хорошо, что напомнил. Продешевил немного. У Окопова на компании числится Лексус внедорожник. Когда с его замом разберемся, еще до суда, перепишешь эту машину на моего человечка. Это чтобы у тебя не возникло соблазнов пофорсить по городу на служебном авто. Что касается пирога… Я беру ровно столько, сколько могу проглотить. А тебя, носатик, похоже, жизнь ничему не учит. Только учти, разевая пасть на большой шмак, рассчитывай свои возможности, чтобы не подавиться до смерти. К тому же, некоторые кусочки могут оказаться и наживкой.
Подполковник хлопнул себя ладонями по коленям и встал. Юрий вскочил следом.
- Вроде, все обсудили, - сказал Чижов, направляясь к выходу. – Еще получишь координаты одного борзописца. Свяжешься с ним и дашь материал, какой запросит. Он поможет компромат на Окопова в прессу пустить. В нашем деле не помешает. Мой рабочий телефон забудь. Связываться будешь по этому, - он передал Юрию листок бумаги. – Его Вадим зовут. Еще Володя с ним. Это тот, кто тебя сюда привез. У тебя мобильник есть?
- Н… нет, - смущенно ответил Юрий. – Не успел… Я собирался купить.
- Экономишь? Так-то жить на одну зарплату… Обзаведись! Свой номер дашь Вадиму. Меня в разговорах называть «дядя Яша». Если, вдруг, обо мне будут спрашивать, то мы с тобой виделись в последний раз год назад, когда в райотделе мой перевод отмечали.
Улыбка опять исчезла с лица Чижова. Он глянул на Юрия так, что у того холодок по спине пробежал.
- И помни, Юрик, - сказал он негромко, - несчастный случай может произойти не только с главбухом.
С этими словами подполковник вышел из комнаты. Юрий еще немного постоял, пялясь на закрытую дверь, потом с досады чертыхнулся и пнул ногой тумбочку. Тумбочке то хоть бы что, громыхнула только. А вот босой пятке было больно. Да еще и досадно. Подполковник Чижов подмял под себя весь его план. Полетели к чертям надежды прибрать к рукам транспортные компании Окопова и уже в скором времени начать получать доходы с этого бизнеса. Из вдохновителя и руководителя этого проекта он превратился в обычного исполнителя с далекой перспективой на бонусы. Но деваться уже некуда. Против Чижова не рыпнешься. Юрий мысленно ругал себя, что решил привлечь подполковника к этому делу. Досада кипела и клокотала внутри, хотя он прекрасно осознавал, что без Чижова ему бы ни за что не справиться с этим сложным многоходовым делом.

В субботу, с самого утра, Светлана пребывала в радостно-возбужденном настроении от предстоящего визита Юрия, который будет у нее в пять. Она бегала по дому, напевая и пританцовывая, готовя спальню к предстоящему любовному свиданию. Правда, что свидание будет любовным, знала пока лишь только она одна. Светлана предполагала, что Юрий, наверняка, в душе желал с ней близости. Ведь как можно не желать такую красавицу? Но он вряд ли ожидает, что это настолько реально и случится сегодня. Скорее всего, при встрече с ней он, как обычно, будет вести себя скромно и деликатно, как и положено с дамой более высокого положения, да еще и его нанимательницей. А тут, такая неожиданность! Она встретит его в новом, очень сексуальном платье, один лишь вид которого будет красноречивее любого прямого намека, заманит наверх, в спальню. Именно в спальню. То, что это произойдет в их с Окоповым кровати, ее особенно возбуждало. Ведь после того, что сегодня случится, это ложе навсегда перестанет быть супружеским, по крайней мере, по отношению к Окопову. Заправляя новое постельное белье, раскладывая подушечки, передвигая зеркало, выставляя бокалы на тумбочке, она испытывала еще и сладостное чувство свершаемой мести, от чего приятно щекотало нервы и захватывало дух. Сегодня не будет измены, так как определение «бывший» по отношению к мужу для нее окончательно вступает в законную силу.  Оставшиеся формальности с разводом лишь закрепят на бумаге свершившийся факт, не меняя сути отношений. Этим вечером она сделает первый шаг к настоящей свободе из той тюрьмы, в которой пребывала все четыре года замужества.
К десяти утра с приготовлениями было закончено. Хоть не больно-то и хотелось, Светлана все равно решила сходить на работу. Просто никак не могла придумать, чем занять себя дома до вечера.  Но и в меховом салоне было не веселее. Ни покупателей, ни, даже, привычных визитеров на чашечку кофе. Откровенно скучающая Галка шлялась из угла в угол меж стоек и манекенов. Светлана не стала рассказывать ей о Юрии. Правда, ей показалось, Галина догадалась, что у нее что-то наклевывается на сегодняшний вечер. Чтобы как-то скоротать время, решила просмотреть отчетность за этот год. Увы, показатели не порадовали. За две недели марта не было ни одной продажи, а с момента отъезда Окопова реализовали всего три недорогие шубки на жалкие пятьдесят тысяч рублей. Неумолимые цифры сильно пошатнули ее собственную уверенность в дальнейшем процветании своего бизнеса. До этого все шло ровно и гладко с постепенным нарастанием показателей и со взрывным всплеском продаж, случившимся в конце января.  Лишь сейчас до нее стало доходить, что меховой бизнес носит сезонный характер и оживление в торговле можно ожидать не ранее середины осени. Пришлось признать, с таким источником существования особо не разгуляешься. Грела надежда, что Юрию удастся отсудить у Окопова еще и другое имущество. Она уже прикидывала, если у нее будут пять магазинов, сдаваемых в аренду, да еще и бизнес центр, то вопрос финансового благополучия на всю оставшуюся жизнь будет решен. Она сможет позволять себе покупать недешевые вещи, путешествовать по миру, устраивать званные приемы у себя в доме. «А вот если…?» - мелькнула в голове шальная идея. Этим самым «если» Светлана приоткрыла щелочку в своей душе, сквозь которую вползла-таки мысль, казавшаяся ранее крамольной и пугающей. Эту мысль озвучил Юрий при прошлой их встрече: «У него можно вообще забрать все». Тогда ей это показалось в высшей степени несправедливым и непорядочным с ее стороны, даже если это касалось  ненавистного человека. Еще позавчера, когда она пересказывала бабушке по телефону свой разговор с Юрием, та настоятельно советовала, если есть возможность при разводе забрать у Окопова все, то грех не воспользоваться шансом. Другого такого не будет. И не стоит миндальничать с этим негодяем. Если трясти, то трясти основательно и выжать у него все до последнего. Светлана тогда даже не дослушала и отвергла эту идею с негодованием. Сейчас же такая мысль, закравшись в душу, чувствовала себя там уже до того комфортно, что Светлана дала волю воображению. Она представила, если так получится, то, став владелицей крупной логистической компании, по праву займет место в ряду самых влиятельных дам этого города. Как настоящая бизнес-леди она будет руководить транспортной компанией, складами, мастерскими, вся такая деловая и важная. Толпы мужчин будут крутиться у ее ног, добиваясь ее благосклонности, и она сможет выбирать самых достойных. И критерием такого выбора станут, отнюдь, не деньги, их и без того у нее будет достаточно, а внешность и душевные качества человека. Прям, как какая-нибудь Клеопатра или Екатерина Великая.
Пребывая в приятных розовых грезах, Светлана не заметила, как стукнуло два. Спохватилась, засобиралась домой, чтобы успеть привести себя в надлежащий вид для предстоящего свидания с Юрием. На улице даже погода благоволила любви. Впервые с наступления весны выглянуло солнце и прогрело так, что стосковавшиеся по теплу люди прогуливались уже без верхней одежды, некоторые вовсе в футболках, птицы на деревьях устроили веселый гвалт и приятный запах просыпающейся земли повсюду. Весна на улице, весна в душе, радостное волнение в предвкушении. Повинуясь внезапному порыву, Светлана решила, что неплохо бы сделать Юрию какой-нибудь подарок в память об их первом любовном свидании. С выбором подарка проблем не возникло. Мобильный телефон. Ну и что такого, что именно мобильник был первым подарком Окопова, сделанным ей в первую их ночь? Сейчас ничего общего! Мобильный телефон нужен для дела. Для их с Юрием дела. Чтобы с ним можно было бы связаться в любую минуту. Так что, это вовсе не подарок, а необходимый инструмент.
Вернувшись, Светлана, первым делом, открыла окна в холле и балконную дверь в спальне, чтобы проветрить, так как из-за внезапного потепления в доме стало слишком жарко и душно, затем заказала по телефону в ресторане суши с доставкой на семь часов, набрала ванну с ароматической солью, разделась и погрузилась в нее в блаженном предвкушении.
К назначенному времени Юрий опоздал на пять минут. Вообще-то он прибыл вовремя. Однако, на улице, возле особняка напротив, шумное семейство суетилось вокруг своей машины, складывая сумки и чемоданы. Помня указания подполковника Чижова, скрывать от других наличие каких-либо отношений с госпожой Окоповой, он вынужден был дожидаться, пока соседи погрузятся и уедут. Лишь только убедившись, что улица пустынна и его никто не видит, Юрий нажал кнопку звонка. В интеркоме раздался голос Светланы. Она просила зайти, калитка не заперта. У Юрия имелось много планов на эту встречу. Ему предстояло: заставить Светлану действовать по второму сценарию развода, с устранением главбуха, а позже и ее мужа; убедить, что для воплощения такого сценария не обойтись без помощи очень влиятельных людей и за эту помощь придется поделиться кой чем из того, что достанется по разводу; получить доказательства, что заказ главбуха и мужа исходил от нее и соответствовал ее интересам; ну и приступить к осаде Светланы, как женщины, ведь он уже похвастался Чижову, что спал с ней.
Как только открылась дверь, Юрий понял, что последний пункт его плана выполнять не потребуется. И так все получится сегодня. Улыбающаяся Светлана встретила в прихожей в тончайшем пурпурном платье, которое не только не скрывало, но и подчеркивало все контуры ее красивого тела. Вечерний макияж. Обнаженное плечо. Через глубокий разрез снизу видна почти вся ножка в чулке. Не ожидавший такого, он ничуть не смутился, лишь изобразил чрезвычайное потрясение и потерю дара речи от ее вида. А сам подумал: «Опа! Вечерок то будет приятным. Как это все упрощает». Светлана, воодушевленная произведенным эффектом, проводила Юрия в холл и усадила в кресло. Сама встала рядом, повернувшись немного боком, выставив вперед ножку. Юрий только мельком взглянул на ее бедро в чулке, сглотнул слюну и суетливо стал выкладывать на журнальный столик бумаги из портфеля. Ему уже самому не терпелось поскорее покончить с формальностями.
- Светлана Влади…, - он обратился нарочно по имени отчеству, чтобы поправиться. – Прости…, Светлана. Я долго думал над твоим делом. Прикидывал по-разному. Боюсь, у нас осталось только два варианта твоего развода. – Юрий говорил спешно, порывисто, стараясь успеть донести до не важное. – Мы их уже обсуждали. Никаких других не нашел. Первый, это дождаться твоего мужа и только после этого подавать на развод, наложив арест на груз, который он сюда доставит. Такой вариант долгий и не гарантирует полностью успеха. Второй вариант более надежный. Но для этого нам нужно как-то разобраться с Игорем Антоновичем, чтобы получить нужные документы. Вот, - он протянул листки с отпечатанным на компьютере текстом, - я составил для тебя планы на оба случая. Ознакомься с ними и…
Светлана, уже давно истомившаяся в ожидании, не дала договорить. Она взяла его за галстук и потянула к себе. Юрий повиновался, встал, облизнул пересохшие губы. Она приблизилась, коснулась губами его щеки, затем отошла назад, подняла руки вверх, встала на носочки и сделала несколько изящных пируэтов, от чего разрез платья распахнулся и стали видны обе ножки в черных чулках. Закончив вращение легким реверансом, она подошла к лестнице на второй этаж, взялась за перила, обернулась, выгнув спинку. «Догоняй!» - произнесла она томно, хихикнула и побежала наверх, заливаясь звонким смехом. Юрий, ошалевший от такого напора, судорожно выдохнул и бросился вслед, снимая на ходу пиджак. Он догнал ее уже в спальне, напротив окна, как и было ею задумано, схватил в объятия, развернул, обнял, прижал к себе, поцеловал. Светлана ему поддалась, прильнула в ответ, раскрыв губки для его языка. Не отрываясь от поцелуя, продолжая обнимать одной рукой, другой он гладил ее тело. От уверенных, но нежных прикосновений дыхание перехватывало. Понемногу его рука спускалась все ниже, ниже и уже нагло лезла под платье.
- Нет! Не так! - прошептала она страстно. – Сорви!... Сорви его!
Юрий моментально понял, чего от него хотят. Он сгреб в кулак ткань и с силой рванул в сторону. Три специальные застежки разом щелкнули, как короткая автоматная очередь, и пурпурное платье полетело в сторону. Мигом оставшаяся обнаженной, такая беззащитная и беспомощная, Светлана вздрогнула, глаза закатились, и ноги стали подгибаться. Она еще сильнее прижалась к Юрию, обвив его бедро своей ножкой. В это время из приоткрытой балконной двери дунуло сквозняком. Сильным порывом ветра легкую занавеску подняло вбок и вверх, чуть ли не до потолка, ее край скользнул по стене и зацепился за ажурную оплетку бра. Оба обернулись… За широкими стеклянными дверьми, не далее, чем в двадцати метрах от них, на балконе соседнего дома стояли немолодые мужчина и женщина. То были супруги Соболевы, пару лет назад переехавшие сюда из Тюмени. Они пили чай, пристроив чашки на широких перилах, наслаждаясь внезапным теплом ранней весны. Судя по изумленным лицам, супруги Соболевы хорошо видели все, что происходило в спальне у соседей. Обнимающиеся Юрий со Светланой стояли, словно на сцене за стеклянной стеной и с открытым занавесом. Вряд ли Соболевы поверят, что это было деловой встречей или объятиями с родственником, так как на Светлане из одежды лишь узенький пояс с чулками. Так они смотрели друг на друга секунд пять. Наконец, глава семейства Соболевых, Сергей Сергеевич, улыбнулся и приветливо помахал им рукой. Светлана высвободилась из объятий Юрия, подошла к балконной двери, закрыла и, показав соседям язык, одернула занавеску. Потом она вернулась к Юрию, опять обняла его за шею, заглянула в глаза и негромко сказала:
- Похоже, у нас остался только второй вариант развода… А ну их к черту! Продолжим? На чем мы остановились?   
Через пару часов они ужинали роллами и суши, запивая красным вином, за низеньким журнальным столиком со стеклянной столешницей в холле у камина, сидя на подушечках прямо на полу. На Светлане легкий, полупрозрачный пеньюар, до бесстыдства короткий, который она купила еще для несостоявшегося свадебного путешествия. На Юрии – черный шелковый с красными драконами халат Окопова. Светлана брала палочками суши, окунала в соус и отправляла в рот, одновременно пытаясь читать план, составленный Юрием. Он палочками пользоваться не умел, кушал японское блюдо вилкой. После пары часов страсти у Светланы слегка ломило тело, в душе сладостная истом и ленивое блаженство. Да, Юрий знал, как угодить даме. Он был искушен в любовных утехах. Правда, это было не так божественно, как ей приснилось прошлой ночью. Но, тем не менее, весьма и весьма неплохо. Она пыталась сосредоточиться на тексте, но не могла. Слова плыли, смысл ускользал. Светлана думала лишь: «Почему ж раньше я так не делала? Идиотка! Столько потеряла! Как все-таки это приятно, когда тебя вот так…, любят!»
- Дарлинг! – воскликнул Юрий, прервав ее мысли.
«Дарлинг», так Юрий называл всех женщин, с которыми имел любовную связь. Это было одно из немногих иностранных словечек, которые он знал и которое считал достаточно сексуальным и приятным для женского уха. А называл так потому, что боялся ненароком спутать имя той, с которой находился в данный момент. Бывали неприятные случаи. Поэтому для Юрия все его дамы именовались «Дарлинги». Уже не спутаешь.
- Дарлинг, мне кажется, ты отвлеклась. Умаляю, сосредоточься! Времени у нас очень мало. Нужно утвердить план. Пойми, это важно! Для тебя… Для нас!
- М-м-м, - сквозь нос промычала Светлана, лениво потягиваясь.
Она нехотя отложила палочки, сделала глоток вина и, капризно выпятив нижнюю губу, опять попыталась вникнуть в смысл написанного.
- Вот здесь у тебя неправильно, - через некоторое время все также лениво проговорила она.
- Где?
- У тебя написано: «Разобраться со Скворцовым Антоном Игоревичем». А у него фамилия Грачев, и зовут Игорь Антонович.
- Да-а-а? – Юрий заглянул в текст. – Точно! Ой, прости, ошибся.
- Не внимательный ты. Дай ручку, исправлю!
Он подал ручку. Светлана зачеркнула и исправила.
- Еще тут, - продолжила она. – «Подставить Дозу, чтобы перевести активы на новую фирму и перехватить управление». Что за «Доза»?
- Дарлинг, извини! Опять описка. Это Дореза Евгений Леопольдович, зам Окопова.
Светлана вздохнула, зачеркнула слово «Доза», а над ним написала полностью «Дорезу Евгения Леопольдовича».
- Что ты имеешь ввиду под «подставить»? – спросила она.
- Дореза ворует, устраивает левые рейсы на свой карман. С этими левыми рейсами его надо подловить, чтобы неповадно было.
- Да-а-а?! А, казался порядочным. Он с женой к нам несколько раз заходил. И не подумаешь… Тогда, оставляем.
Светлана опять уткнулась в текст, водя ручкой по строчкам, особо не вникая в смысл, а выискивая ошибки. Ей нравилось тыкать Юрия носом в его ляпы. Таковых в фамилиях и названиях фирм набралось еще несколько штук. Всех их Светлана исправляла. Когда Юрию указывали на очередную ошибку, он делал покаянное лицо, извинялся, ссылаясь на спешность подготовки. На самом деле ошибки сделал нарочно, да так, чтобы они были очевидными и сразу бросались в глаза.
- Вроде, все верно, - сказала она, когда закончила чтение. – Только почему в последнем пункте, после «закончить с Окоповым» стоит знак вопроса?
- Мы еще не знаем точную дату его прибытия и как он доберется. Разные обстоятельства могут случиться. Это будет аж в ноябре. Тогда все будет зависеть от обстоятельств. Но ты не волнуйся, вопрос будет снят, когда станет известно. Гарантирую, больше он тебя не побеспокоит!
- Но все это как-то… Стремно и мутно… Получится ли?...
- Конечно получится, Дарлинг! Ничего мутного и все исключительно по закону, через суд. Кроме того, есть очень влиятельные люди. Я не могу назвать, кто. Они помогут в нашем деле. Не бесплатно, конечно. Но это будут сущие пустяки, по сравнению с тем, что получишь.
- Ты уверен?
- Абсолютно! Иначе не взялся… Ну, что, утверждаем?
- Э-э-э… - Светлана изобразила задумчивость, покусывая колпачок ручки. А сама прикидывала: «После ужина пойти с ним в ванную или обратно в спальню?»
- Раз так, - решительно заявила она, уже войдя во вкус начальницы, - тогда утверждаю!
Светлана под текстом написала крупно «Утверждено», подписалась Окоповой, спохватилась, зачеркнула и поставила другую подпись «Исакова», по своей девичьей фамилии. Юрий мигом вскочил, спрятал утвержденный план в портфель. Вернулся к столику чрезвычайно довольный, поцеловал Светлану в шею и опять стал приставать. Она вяло отбивалась, прикрыв глаза и улыбаясь: «Ну… Ну… Что ты…! Пусти…! Ну… Пожалуйста…! Какой ты…! А-а-ах! Неугомонный!»
Вот так, из-за нечаянного сквозняка, простым росчерком пера в перерыве любовных утех, Светлана подписала приговор двоим и поломала судьбы еще многим другим известным и неизвестным ей людям. Ну, чем не Клеопатра?
Единственное, о чем Светлана беспокоилась после случившегося, что по городу поползут слухи о наличии у нее любовника. Хоть соседи Соболевы и не вращались в высшем свете, но нечаянный или нарочный рассказ, об случайно подсмотренной любовной сцене с обнаженкой, мог через третьих лиц дойти до знакомых из высшего общества. Тогда ее репутация высоконравственной скромницы будет сильно подмочена. Ей придется как-то оправдываться. Ведь ее поведение в глазах других будет выглядеть ничуть не лучше поведения Окопова, слухи об изменах которого она усердно распространяла. Однако, через два дня Светлана встретила возле дома свою соседку Айгуль Рифатовну Соболеву, татарку, ту самую, которая с мужем в тот вечер видела ее в весьма пикантном виде в объятиях Юрия. Айгуль Рифатовна дружелюбно поздоровалась и спросила, когда приехал Николай Анатольевич и надолго ли? Супруги Соболевы приняли Юрия за Окопова. Другого им просто в голову не могло прийти. Тем не менее, данное обстоятельство никак уже не могло повлиять на утвержденный план развода. К тому же, существовала вероятность, что по приезде Окопова, не в меру общительные соседи поделятся с ним, как видели его в марте, в его же доме в обнимку с собственной женой. Вот бы он сильно удивился!
С появлением Юрия жизнь Светланы заиграла новыми, неведомыми ранее красками. Авантюрнейший план развода, к которому они приступили, одновременно и пугал, и приятно щекотал нервы. Тщательная конспирация встреч только подстегивала их отношения. Выполняя указания подполковника, Юрий убедил Светлану хранить в строжайшей тайне их связь, даже то, что они вообще знакомы друг с другом. Это распространялось и на ее закадычную подружку Галку. Однако та, похоже, сама догадалась, что у Светланы кто-то есть, но с расспросами не лезла. На счет очередного свидания договаривались по телефону. Светлана подъезжала к условленному месту на какой-нибудь малолюдной улочке, притормаживала, Юрий запрыгивал в заднюю дверцу, где за тонированными стеклами его не было видно. В доме она заезжала в гараж, Юрий выходил из машины только когда ворота закроются. Из гаража имелся отдельный вход. Так что, никто не мог увидеть, с кем она прибыла. Покидал ее Юрий таким же образом, в обратном порядке. В таком способе встреч для Светланы некоторым неудобством было то, что в будни ей приходилось очень рано вставать, чтобы отвезти Юрия на работу. Поддерживая инкогнито отношений, кроме как в доме, они нигде не встречались. Тщательно зашторенные окна, приглушенная музыка, разговоры вполголоса. Атмосфера таинственности и заговора. Светлана даже уволила домработницу Лену, приходившую три раза в неделю убираться в доме. Ее нанял Окопов еще за несколько лет до их знакомства. У Светланы с ней сложились хорошие, почти приятельские отношения. Лена отличалась добросовестностью и аккуратность. Поэтому от нее трудно было скрыть следы пребывания мужчины в доме. Вместо Лены наняла узбечку Юлдуз, которая по-русски то плохо разговаривала.
Сначала Юрий проводил у нее каждую ночь, после – реже.  Но это потому, что она сама так хотела. Он являлся по первому зову, когда бы ни просила. При таком характере отношений Светлана чувствовала себя госпожой, при которой находится преданный паж, готовый ради нее на все.
По совету Юрия, в светских беседах у себя в салоне или у мадам Элеоноры, Светлана стала бросать случайные фразы о пристрастиях Окопова к азартным играм. Жаловалась, что он забросил бизнес, тянет деньги из семьи, клянчит у нее, и все это спускает со шлюхами в казино. В качестве доказательства показывала расписку Окопова. Потом они вместе с Юрием от души веселились, обсуждая, как по городу медленно, но неумолимо, расползаются слухи. 
Все это напоминало увлекательную игру, в которой она воображала себя героиней шпионского боевика, что-то вроде Мата Хари. То, что это не игра, Светлана поняла уже через две недели. Двадцать шестого марта, в пятницу, она позвонила Юрию, чтобы договориться о месте, где сможет его подобрать. Однако, он сообщил, что сегодня встречи не получится так как у них авария и ему надо остаться на работе. В субботу он также был занят аварией. Встретились только в воскресенье. Юрий рассказал, что на складах прорвало трубу водопровода, которую никак не возможно было закрыть из-за сломанных вентилей. Водопровод старый, довоенный, поэтому в аварийной службе не имелось планов его прокладки. Единственного, кто мог помочь с этим разобраться, главного инженера Фролова несколько дней назад сбила машина и скрылась. Фролов находился в реанимации в тяжелом состоянии. Промокло много товара на складах. Воду удалось перекрыть только к вечеру субботы.
На следующий день, в понедельник, Светлане позвонил зам Окопова, Дореза Евгений Леопольдович, с сообщением о смерти Игоря Антоновича. Он просил срочно радиограммой известить об этом Николая Анатольевича. Нельзя сказать, что ее потрясло это известие. Скорее, небольшое сожаление, какое бывает от известия о смерти совершенно постороннего человека. Засуетившись, хотела уже бежать на почту, но в последний момент решила сначала проконсультироваться с Юрием. Ведь они договорились, что все радиограммы Окопову должны быть согласованы с ним. По телефону Юрий попросил, ни в коем случае ничего не отправлять. Все обсудят вечером. В тот день она не пошла на работу, тем более в меховом салоне особо делать нечего. Светлана бесцельно слонялась по дому, по саду, размышляя о превратностях судьбы. Думала об Игоре Антоновиче, что он, не далее, как в четверг, звонил, интересовался делами, спрашивал, не нужно ли чего. И, вдруг, такое несчастье. Еще думала, может, и хорошо, что так вышло. Не надо с ним, как говорил Юрий, разбираться. Все само случилось. Вскоре, ей надоело об этом думать. Пришла в голову идея: «А не приготовить ли Юрию на ужин что-нибудь вкусненькое? Давно не готовила. Даже соскучилась по этому делу». Глянула в холодильнике. Там ничего кроме йогуртов, творога, овощей и сыра. Тащиться до магазина, толкаться в очереди неохота. Опять вспомнила о главбухе, о его несчастной супруге и застыла на месте. Внезапная догадка обдала душу ледяным холодом. Пятница. Вечер. Смерть Игоря Антоновича. Отсутствие Юрия. Сегодняшние его слова «не отправлять радиограмму». Все это соединилось вместе в страшное подозрение. «Неужели Юрий к этому причастен?» - со страхом подумала она. Но не это больше пугало. Пугало, что и ее могут обвинить.
Вечером, подобрав Юрия, по пути домой, в машине Светлана не проронила ни слова. Заехав в гараж, она сама открыла заднюю дверцу, склонилась к сидящему Юрию.
- Ты? Ты это сделал?! – задыхаясь, спросила она.
- Дарлинг, как ты могла такое подумать?! – Юрий изобразил крайнее изумление. – Он сам умер. С чего ты взяла?
- Я даже не спросила, что сделал, а ты уже ответил!
- Это элементарно, Дарлинг. Я сам только сегодня узнал о смерти Игоря Антоновича. Поэтому понятно, о чем спрашиваешь.
- Ты хотел с ним разобраться! Ты! – она уже чуть ли не кричала. - Тебя в пятницу не было! И вот!... Он умер в пятницу!
- Не волнуйся так! В пятницу у нас была авария. Можешь у Дорезы спросить. Как только о ней сообщили, я вернулся на работу, чтобы помогать составлять акты порчи товара. Почти всю ночь на складах. И в субботу этим занимались. Сегодня приходит следователь, сообщает о смерти Игоря Антоновича. Его позавчера утром недалеко от дома нашли. Уже вскрытие было. Отравление метанолом. Следователь в его кабинете бутылку с остатками коньяка нашел. На бутылке отпечатки Игоря Антоновича. Коньяк паленый оказался. Ему ж шестьдесят четыре. Много ли надо? На работе перед уходом замазал и… Все… - Юрий говорил спокойно, убедительно, с честнейшим прямым взглядом. – Я здесь при чем!?... Да, хотел с ним разобраться. Не спорю. Но не таким же способом! И как ты себе представляешь…? Как я мог это сделать? У меня, между прочим, алиби есть. Свидетели. И…, дарлинг…, можно я выйду из машины?
У Светланы отлегло. Она поверила в то, во что хотела верить. Но червячок сомнения остался. И страх засел. Уже надолго.
- Ты, точно, ни при чем? – Светлана отошла от дверцы, чтобы Юрий мог выйти из машины. – Поклянись!
- Клянусь жизнью матери! – с жаром поклялся Юрий, вылезая. – Ни я, ни ты здесь совершенно ни при чем. Несчастный случай.
Зря Юрий клялся жизнью матери. Хотя, что ему? Только своей он бы никогда не рискнул. Был он причастен к смерти Игоря Антоновича. Еще как, был. Это он дал сигнал, что из офиса вышел тот, кто нужен. Это он видел, как на тихой улочке Володя с квадратной челюстью, показав удостоверение, усаживает Игоря Антоновича на заднее сиденье серой Ауди. Это он на такси отвез в офис бутылку со стаканом и оставил их там на полке в кабинете главбуха. Из-за суматохи, вызванной аварией, его появлению в офисе в столь поздний час никто не придал значения.  Это он вернулся к серой Ауди и возвратил ключи от кабинета главбуха, увидев через открытое окно машины Игоря Антоновича, уже не подающего признаков жизни. Это он опять приехал в офис и включился во всеобщую суматоху. Это он всю субботу изображал на аварии бурную деятельность, хотя там ему ровным счетом делать было нечего. Только под ногами путался.
Через день, в среду, Светлане пришлось пережить еще одно испытание. Похороны Игоря Антоновича. Она присутствовала там на правах друга семьи и как представитель своего мужа, начальника умершего. Юрий также был на похоронах. Он их и организовывал, так как другие занимались устранением последствий аварии. Никакого намека, что они знакомы. Светлана слышала разговоры сотрудников о странной смерти непьющего Игоря Антоновича. Но больше говорили про аварию. Опять появились сомнения и страх. Она старалась не смотреть на покойника, но когда бросала случайный взгляд, казалось, что он глядит с укором сквозь закрытые веки. Становилось еще страшнее.
Светлану не обрадовало даже то, что на следующий после похорон день Юрий сообщил, что вдова главбуха отдала все его документы, хранившиеся в доме, вместе с компьютером. В тех документах нашлись такие нужные договоры займа с расписками Окопова, а также много других очень интересных бумаг. Ей было страшно. Переживала, что вот-вот за ней придут, будут допрашивать, обвинят в смерти Игоря Антоновича. До того боялась, что вожделенное исковое заявление о расторжении брака, дающее путь к свободе, подписывала дрожащей рукой. Так прошел день, другой, третий. Никто не приходил. Немного успокоилась, когда по телефону напрямую спросила у зама Окопова, Дорезы, о смерти главбуха. Тот ответил, что обстоятельства смерти несколько странные, но вполне объяснимые. Несчастный случай. Ничего криминального.
Все переживания, связанные со смертью Игоря Антоновича, окончательно вытеснило другое событие, куда более важное для Светланы. Через несколько дней после похорон, в субботу, Юрий был у нее. Она привезла его накануне, в пятницу вечером. За три недели глянец новизны их отношений еще не потускнел. Находясь в вынужденном заточении в доме, не смея высунуться на улицу, они сидели в холле за закрытыми наглухо шторами, пили пиво с фисташками перед дневной фиестой, сочиняя текст радиограммы Окопову от имени покойного Игоря Антоновича, а также от нее самой. Радиограмму от главбуха составили быстро. Короткая, сухая, подобная той, что тот отправил в конце февраля. Текст ее нашли в сейфе Игоря Антоновича среди прочих бумаг. Над ее же личным посланием пришлось немного помозговать. Юрий настаивал на большей страсти в тексте, написать о любви, о тоскующем сердечке, об ожидании встречи и других нежностях. Светлана же хотела поменьше эмоций. Как ни как исковое заявление о разводе было уже в суде. В итоге остановились на варианте Юрия с одним уточнением, что подписываться она будет не «Твоя Светлана», а «Твоя киска», чтобы потом невозможно было бы идентифицировать отправителя. Мало ли кто из «кисок» ему пишет?
Как только с радиограммами было закончено, и они уже собрались подняться в спальню для дневного сна, раздался звонок в дверь. Через интерком Светлана услышала взволнованный голос матери. Та приехала без предупреждения. Не впустить мать в дом Светлана посчитала крайне невежливым. Она приказала Юрию затаиться наверху, а сама пошла открывать калитку. На маму жалко было смотреть. Плащ нараспашку, растрепанная, глаза красные, тушь потекла от слез.
- Светочка, я позвоню от тебя?! - не поздоровавшись, быстро проговорила Виктория Арсентьевна и, проскользнув мимо, решительно направилась в дом.
- Мама, что случилось!? – спросила Светлана вслед.
- Юрий пропал!
У Светланы екнуло сердце.
- Кто пропал? – она изобразила удивление.
- Юрий. Ты его не знаешь. Очень дорогой мне человек. Он уехал в командировку на пару недель. Прошло уже больше трех, а его нет. Звоню на работу, там что-то с телефоном. Либо срывается, либо занято. Сегодня пришла к нему домой. И там его нет. Соседи говорят, уже неделю не видели. С ним что-то случилось! Я чувствую!
С этими словами Виктория Арсентьевна вошла в дом. Светлана нагнала ее в прихожей.
- Светик, дай телефонный справочник! Хочу больницы обзво…
Не закончив фразы, мама Светланы замерла с открытым ртом. Она вытаращилась на плащ Юрия, висящий в прихожей на вешалке. Ее ошалелый взгляд спустился ниже, на его ботинки и портфель рядом. Точно такие же плащ, ботинки, портфель она покупала Юрию. Если наличие одного предмета можно объяснить простым совпадением, мало ли людей носит одинаковые вещи, то сразу трех – такое редко бывает. К тому же, портфель Юрия был помечен галочкой. Металлическая латинская буква «V» прикреплена сверху на клапане. Виктория Арсентьевна специально заказала в мастерской выточить эту букву, чтобы любимый всегда вспоминал ее имя. Сейчас эта галочка на портфеле поблескивала в тусклом свете прихожей.
С вытаращенными глазами, не закрывая рта, мама Светланы несколько раз судорожно глотнула воздух, вдруг сорвалась с места и побежала в дом. Сначала в холл. Увидела два стакана с остатками пива. Бросилась на кухню, оттуда в комнату прислуги, опять в холл, застучала каблуками по лестнице наверх. Растерявшаяся Светлана, не зная, что сказать, что предпринять, семенила за ней. Наконец, Виктория Арсентьевна ворвалась в спальню, и опять остолбенела. Подоспевшая Светлана увидела, как мать, схватившись за сердце, с ужасом и отчаянием смотрит на Юрия, развалившегося на кровати. Юрий с недовольной гримасой сначала косился на нее, потом отвел глаза в сторону, вскочил с кровати, прошмыгнул мимо в дверь, заперся в туалете. А мать все стояла и смотрела на опустевшую кровать. Чувствуя за собой вину, Светлана не смела произнести ни слова. Через некоторое время рот у матери стал кривиться, кончики губ поползли вниз, щеки, казалось, обвисли. Ее лицо за минуту постарело лет на десять. Голова склонилась, плечи опустились. Глядя себе под ноги, шаркая ногами, Виктория Арсентьевна развернулась и медленно пошла прочь. В прихожей, у двери, Светлана, попыталась удержать ее, перегородила дорогу.
- Мама, погоди! – она схватила ее за рукав. - Я все объясню!
Мать глянула на нее исподлобья безумным взглядом, вырвала руку, и визгливо прокричала:
- Не трогать меня! Проститутка!
Таких слов… Да что там слов? Такой ненависти матери Светлана еще не испытывала. Она опустила глаза, уступила дорогу, прижавшись к стенке. Виктория Арсентьевна решительно вышла из дома. Перед тем, как хлопнуть дверью еще раз выкрикнула:
- Потаскуха! Шлюха!
Сквозь окошко в прихожей Светлана видела, как мать удаляется скорым шагом и, выйдя из калитки, идет по улице прочь, все более ускоряясь, пока не перешла на бег. Только сейчас Светлана почувствовала, как щеки пылают. Пылают от стыда и крайней неловкости ситуации, в которой оказалась. Отбить любовника у матери!… Даже в бульварных романах такое нечасто встретишь. Поэтому, совершенно непонятно, что делать дальше. Ведь хотела! Хотела просить Юрия объясниться с матерью, чтобы сказал, что все кончено. Закрутилась. Забыла. Да и духу не хватило. Вот и результат.
Последствия не заставили себя ждать. Уже на следующий день позвонила бабушка.
- Чего ты с матерью делаешь, окаянная!? – ругалась она в трубку. – Ведь знала про их шашни. Не могла себе кого другого найти? Ты молодая, а она!... Может, последний шанс! Викуличка у меня всю ночь прорыдала. Валерьянкой ее отпаивала. Что же ты, как ****ь последняя! Нельзя так поступать! Мать ведь!
- Ба, ты же мне сама тогда сказала, заинтересовать его, - оправдывалась Светлана.
- Я имела в виду деньгами! Не этим же! – визгливо прокричала бабушка.
- Ну… Ну… Не знаю, как так получилось! Я нечаянно! Само вышло случайно.
- Ты мне не заливай! Как это нечаянно могло выйти!? Знаю я тебя! Из-за твоего нечаянно у Вики истерика второй день. Руки хотела на себя наложить. Хорошо, сразу ко мне пошла плакаться. Если к другому, то сегодня уже весь поселок бы знал, какая ты шлюха. Отбить у матери трахаля! Да еще быть замужем! Это ж надо такое выдумать!?
Бабушка еще долго ругалась, а Светлана оправдывалась, хотя обе прекрасно понимали, что этот нагоняй без толку и уже ничего исправить нельзя. Когда бабушка немного успокоилась, Светлана просила помирить ее с матерью. Самой ей неудобно обращаться первой, да и разговаривать та не захочет. Бабушка пообещала поспособствовать, рассказать Вике о предстоящем разводе внучки, объяснить ей, что это нужно для дела, а также надоумить дочь никому более не распространяться об этом случае, чтобы не пошло молвы о развратном семействе. Свое обещание бабушка выполнила. Она помирила Светлану с матерью. Виктория Арсентьевна смирилась, что у дочки отношения с ее бывшим мужчиной, перестала ревновать и, даже, навещала их иногда под предлогом общения с дочкой. На самом деле хотела повидать Юрия, напомнить о себе, быть может, еще на что-то надеясь, хотя было видно, она ему совсем безразлична. Но это случилось нескоро, месяца через три, когда Светлана уже была официально свободна.
В то, что у них все получится, Светлана стала верить в конце апреля, когда случилась неприятность с Дорезой Евгением Леопольдовичем, замом Окопова. Вечером, за ужином, Юрий со смехом рассказывал, как этому лоху подсунули безработного узбека, который, прикинувшись бизнесменом, предложил заняться совместным цветочным бизнесом, как Дореза поехал в Голландию грузиться цветами, как его повязали на таможне из-за сухоцвета, обвинив в контрабанде маковой соломки, хотя это были простые веники, как Евгений Леопольдович умолял вытащить его из-за решетки, а потом чуть ли не руки целовал, когда отпустили под подписку. Светлана слушала Юрия, заливаясь хохотом, попивая шампанское, открытое по такому случаю. Так что, все шло по утвержденному плану.
Следующим пунктом плана стояло зарегистрировать новую транспортную компанию и перевести на нее все активы. Вот тогда-то у Светланы впервые появилось чувство, что она становится хозяйкой большого бизнеса. Чувство с одной стороны приятное и волнительное, с другой – пугающее. Пугающее не только ответственностью, но еще чем-то другим, непонятным. Теперь от нее зависело, кто станет во главе крупной транспортной компании со всеми ее подразделениями. Сначала она сама хотела взвалить на себя эту ношу.  Однако, Юрий убедил, что этого делать не надо пока окончательно не решат с Окоповым. А это аж в ноябре. Юрий и сам был не прочь занять место генерального, но не мог этого сделать из-за прямого приказа подполковника Чижова. Да и смысла сейчас от этого никакого. Ведь все прибыли компаний его благодетель хапал себе в качестве платы за свое покровительство. У Юрия имелись мысли поставить во главе компаний своего верного и надежного человека, который потом, когда Чижов отойдет от этого дела, станет блюсти его интересы, весьма меркантильные. Но не было у него такового. За время пребывания в Калининграде даже приятелями не обзавелся. Поэтому бремя выбора генерального директора легло полностью на плечи Светланы. Двое самых хитрых подчиненных Окопова, Кочетов, заведовавший магазином запчастей и Ким, начальник ремонтных мастерских, после того как прихватили Дорезу, моментально учуяли ветер перемен и стали досаждать ее звонками. Каждый подхалимничал и намекал на свою кандидатуру в качестве генерального. Во время одного такого разговора по мобильнику, на домашний позвонила бабушка. Не прерывая вызова, Светлана, вся такая деловая, просила бабушку перезвонить позже, так как ей не до того, гендиректора подбирает. Бабушка перезвонила через пять минут и тут же стала уговаривать:
- Внученька, так есть же кандидатура! Чего искать? Генка, дядька твой! Лучший вариант! У него и опыт есть. Рефмехаником в море пятнадцать лет отходил. Сейчас холодильником на рыбзаводе заведует.
- Дядя Гена? – переспросила Светлана.
- Да, да, Гена! Кто, как не он?! Не проходимец какой с улицы. Свой человек. Родная кровь.
- Бабушка, а он сможет?
- Конечно сможет! Чего тут мочь, с его то опытом?
- Я имею в виду, он сейчас работает.
- Какой там работает! Завод его на ладан дышит. Вот-вот закроется.  Так что, считай, он совершенно свободный. Может возглавить твои фирмы. Опять же, родня. Племяшку свою не обманет.
- Хорошо. Я подумаю, - коротко ответила Светлана, опять вся такая деловая и важная.
С тех пор бабушка зачастила к ней в гости. Приезжала чуть ли не каждый день, хлопоча за своего сыночка. И дядя Гена наведывался пару раз вместе с ней, но сам ни о чем не просил. Однако, по выражению лица было видно, что просит. От такого внимания Светлана вообразила себя настоящей главой семьи, даже выше по положению, чем бабушка. Она важничала, уклонялась от ответов, обещала все как следует взвесить. На самом деле сразу не дала ответа потому, что у нее был еще один вариант. Несостоявшийся жених Андрей, начальник складов Балтийского Флота, который сватался к ней пять лет назад, и которому она отказала, когда узнала об Окопове. Расстались тогда более-менее мирно. Он, принимая обратно кольцо, только произнес мрачно: «Ты хорошо подумала? Смотри, пожалеешь!» Это «пожалеешь» и тон, каким сказал, ее тогда очень сильно задели. Уж лучше бы был скандал, как с Никитой. Нет, каких-либо чувств к Андрею у нее не проснулось. Их и тогда особо то не было. Ей захотелось внезапно появиться в его жизни, подойти и сказать: «Я к тебе по делу. Не хочешь ли возглавить мою транспортную компанию?» Потом посмотреть на его удивленное лицо, улыбнуться и добавить: «Как видишь, не пожалела». Если примет предложение, то пусть. Мужик он толковый, начитанный, с опытом. Не справится, так уволит. Светлана и сама не знала, зачем ей это нужно. Почему-то накатили воспоминания. Захотелось показать себя, какая стала. Эта кандидатура отпала, как только увидела Андрея возле его дома. Он выходил из подъезда, опираясь на палку, в сопровождении женщины лет тридцати, поддерживающей его под локоть. Рядом шел ребенок двухлетка. Сначала она видела его в профиль. Когда Андрей повернулся, его лицо испугало. Улыбалась лишь левая половина. Правая – напоминала недовольную маску с кривыми губами, обвисшей щекой, полуприкрытым веком. Такое бывает после инсульта. Светлана не стала к нему подходить. Лишь подумала, какой напасти избежала, расставшись с ним тогда.
На следующий день приехала бабушка с очередным визитом, хлопоча за своего сыночка. Юрий был дома. Прятать его от бабушки не имелось никакого смысла. Она и так о нем знала. Так пусть хоть увидит. За вечерним чаем Светлана, изобразив муки сомнения, к великой радости бабушки, сообщила, что приняла решение об утверждении дяди Гены на должность генерального директора ее новой компании «ООО «Эуро Ист-Вест Транс». Наименование Светлана сама придумала. В слове «эуро» ей хотелось объединить и название валюты, и части света, и чтобы звучало эротично. Когда прощались, у калитки бабушка Светлане сказала:
- Честно говоря, думала, твой Юрик хлыщ еще тот, прохиндей какой-нибудь. А глянула, ничего так. Вежливый, культурный, внимательный. Выслушает, уважит. Сразу видно приличного человека. Не то, что твой муженек. Слова доброго не дождешься. Лишь спесь одна! А этот, высокий, симпатичный, представительный. Вон, какой носатенький. Наверное, горячий?
Бабушка с прищуром глянула на Светлану и плечом слегка подтолкнула ее в бок. Светлана заулыбалась, типа, смутилась.
- Да ну тебя!... Плохих не держим.
- Вот и ладушки. Не думаешь ли его на место Окопова в мужья?
- В какие мужья!? Я еще не развелась.
- Дурное дело не хитрое. Скоро будешь. Надо дальше смотреть. Без мужа то нельзя. И чем скорее найдешь, тем лучше. А то навек разведенкой останешься. Так что, подумай на счет Юрика. Сообразительный, дело знает, вон как все устроил в твою пользу. Да и живете вместе. Чего другого искать? Богатый тебе уже не очень то нужен. У самой деньги будут. Потом он твоими делами сможет управлять. А это такое дело… Муж здесь понадежнее кого другого будет.
- Бабушка, дай сначала с одним разобраться! Успею еще. Хотелось бы немного для себя пожить.
- Хочешь сказать, не нагулялась!? Вот этого то, как раз, и боюсь. К твоим годам другие уже гулять перестают, за ум берутся. А ты решила только начать? Нет, Светка! Замуж, и как можно скорее!
- Ба, ладно тебе! Думала уже об этом.
- А коль думала, так действуй! Иль тебе носатик не люб?
Светлана не ответила, лишь взгляд опустила.
- Вижу, нравится он тебе, - продолжила уговаривать бабушка. - Тогда че думать? Бери его!
- Сначала с делами надо покончить. Потом, после ноября, можно будет.
- Не тяни, внуча! Душа за тебя болит. Беспокойно мне.
На этом и распрощались.
Вскоре, в салоне мадам Элеаноры Светлана уже жаловалась приятельницам из высшего общества на Окопова, который до того довел свою транспортную компанию, что даже его заместитель попался на таможне с контрабандой наркотиков. Из-за этого она вынуждена спасать ситуацию в фирмах. Такая вся в трудах и заботах. Светлане опять сочувствовали, ее жалели. Когда собралась уходить, сама мадам Элеанора нагнала ее в вестибюле. На сей раз на мадам была подростковая, обтягивающая, короткая по самое не балуй платье-футболка белого цвета с крупным знаком «пацифик» на груди. На шее гирлянды разных бус. На ногах красные колготы с переливающимися стрекозами. Обута в ковбойские полусапожки крокодильей кожи со шпорами. Волосы собраны в пучок, напоминающий фонтан, с торчащим из него павлиньим пером. Опять очень яркий макияж. Меж пальчиков зажат длинный мундштук с не прикуренной сигаретой. Светлана, вынужденная все еще придерживаться своего скромного образа, с заплетенной косой, с легким макияжем, в простеньком персиковом платье и в туфельках-лодочках, как же она завидовала этой женщине, ее свободе, ее наплевательству на всякие условности и на то, что о ней подумают другие. Кстати, никто из других про мадам Элеанору никогда ничего такого не думал. Наоборот, ее уважали.
- Слышала, у вас опять неприятности? – обратилась она к уходящей Светлане своим мягким, плавным голосом.
На вопрос мадам Элеаноры Светлана тут же состроила скорбное лицо, обернулась и тихо ответила:
- Да, опять.
- Говорят, зам Николая Анатольевича попался на наркотиках?
- Да. Сейчас вынуждена разгребать все это. Фирму спасаю.
- Бедненькая, - мадам Элеанора участливо заглянула ей в глаза и положила руку на плечо. – Представляю, как вам сейчас тяжело. Так много на вас навалилось. Небось, все одна?
Светлана кивнула.
- Где же сейчас ваш муж?
- Не знаю, уже третий месяц от него нет вестей, - еще более печально ответила Светлана.
- Даже не предполагаете, где он?
- Нет… Вроде…, в Монте-Карло его видели.
- Слыхала, слыхала. С какой-то Снежаной… Он что, там играет?
- Да. Все деньги спустил в казино. У меня постоянно в долг берет. У других тоже. И все на игру, на загулы, да на эту…
- Quel scandale! – воскликнула мадам Элеанора по-французски. – Кая вы несчастная! Я вам так сочувствую!
Она нежно потрепала Светлану по спине, грустно вздохнула и спросила еще:
- Как вы думаете, ваш муж тоже причастен к контрабанде наркотиков?
- Точно сказать не могу, но вполне допускаю. Ведь у него сейчас все так плохо в делах. Может, таким образом он решил поправить свой бизнес?
- Да, это возможно. И звучит правдоподобно.
В интонации мадам Элеаноры что-то изменилось. Голос ее по-прежнему был мягким, плавным, но такое ощущение, что в него добавили стали. И взгляд ее изменился, стал холодным, пронзительным.
- Милая моя, - обратилась она уже с новыми нотками, взяв Светлану за локоть. – Я очень хорошо знаю людей. С первого взгляда могу определить игрока, бабника, пьяницу. А с твоим мужем, слава Богу, знакома лет семь как. Не замечала за ним. Конечно, люди меняются, но это не про господина Окопова. Слишком ответственный. Никак не могу взять в толк, pourquoi calomnie?
- Чего не можете? – спросила Светлана, не ожидавшая такого оборота.
- Я сказала, зачем наводите напраслину. Это по-французски.
Светлана испугалась. Этот страх лишь на мгновение исказил ее лицо. Она тут же взяла себя в руки и изобразила возмущение.
- Как…! Вы хотите сказать, я на него наговариваю?! – спросила она, исполненная благородным гневом.
- Oui, - коротко ответила мадам Элеонора опять по-французски.
- Спросите Ольгу Унгурайте! Спросите! Это она видела Окопова в Моте-Карло!
- У Оленьки зрение минус три. Очки стесняется носить. С пяти метров у нее все лица расплываются. Увидит силуэт и уже дорисовывает себе до знакомого образа. В прошлом году она доказывала, что видела на Канарах Наташу Синицкую с толстяком каким-то. А та в это время рыбачила в Карелии, совсем с другим мужчиной.
- Не знаю!  - нервничала Светлана. – Это она так говорила. Не я.
- Да, говорила. Но уж что-то легко ты с этим согласилась, и слишком рьяно стала везде повторять. Ведь кроме Оленьки загулов Николая Анатольевича никто не видел. Скажи, может у тебя на это есть причина? Скажем, молодой человек? Высокий такой, брюнет, с большим носом…? У тебя БМВ очень приметная. Ираида Андреевна видела несколько раз, как он к тебе в машину садился. Аккурат напротив ее дома.
Характер разговора становился опасным. Глаза у Светланы забегали.
- Нет! Ираида Андреевна ошиблась! Я никого не подвозила! – воскликнула она в легкой панике, пытаясь высвободить свой локоть из руки мадам Элеоноры. – Мне пора идти!
- Стоять! Куда ты? Я не договорила! – скомандовала мадам Элеонора, все тем же мягким, но уже властным тоном.
Светлана повиновалась, перестала вырываться и застыла на месте.
- Светлана, голубушка, я, ведь, тебе не враг, - продолжила мадам Элеанора в своей привычной ласковой манере. – У меня на господина Окопова тоже зуб имеется. Два раза ему девочек сватала. Один раз племянницу, другой – свою протеже. Он отказался. Видите ли, взбалмошные… Да, были. Ну и что?  Сейчас обе замужем. Хорошие хозяйки. У каждой по двое детей. Я, ведь, плохого предлагать не буду. А он тебя выбрал. Что ж, будет ему наукой. Ты, наверное, общипать его хочешь?
- Я!... – попыталась возмутиться Светлана, но мадам Элеанора прервала ее жестом.
- Не беспокойся. Все останется между нами. Я поддержу тебя. Это будет моей маленькой местью Николаю Анатольевичу. Пусть получит то, чего так хотел. И на счет Ираиды Андреевны… Я уже ее убедила, что она ошиблась. Так что, на улице Разина больше не назначай встреч со своим носатым… Так как ты говоришь? Картежник, бабник, пьяница, наркотиками балуется? Charmant! Пусть будет так!
Мадам Элеанора, наконец, выпустила локоть Светланы. Та, почувствовав свободу, попятилась назад, резко развернулась и пошла к выходу скорым шагом.
- Оревуар, Светочка! До свидания! – сказала вслед мадам Элеанора, чуть повысив голос, и помахала ручкой.
Светлана притормозила у двери, спохватилась, обернулась.
- До свиданья! - ответила она и выскочила на улицу.
«Ой, дура! – произнесла мадам Элеанора, продолжая махать ручкой, – Куда ж ты лезешь? Ведь взвоешь еще…! Такого мужика просрать! - она вздохнула, опустила руку. - Ну, ничего. Зато повеселимся потом».
На улице Светлана почти бегом помчалась на парковку. Она чувствовала себя воришкой, уличенной в мелкой краже. В голове крутились странные слова мадам Элеаноры. Без всякого сомнения, мадам обо всем догадалась, но, тем не менее, предложила свою помощь. А как относиться к ее намекам? «А он тебя выбрал… Будет ему наукой… Получит, чего хотел…». Оскорбиться? «Нет, обижаться на мадам Элеанору крайне опасно. - решила Светлана, усаживаясь в машину. - Посмотрим, что будет дальше».
А дальше мадам Элеанора выполнила свое обещание и поддерживала в обществе развернувшуюся пропагандистскую компанию против господина Окопова. Нет, она сама не распространяла слухи и домыслы. Она лишь умело направляла светские беседы в нужное русло. Если раньше и были сомневающиеся в пороках Николая Анатольевича, то после вступления в дело мадам Элеаноры таковых, практически, не осталось. Сильного союзника приобрела Светлана. Уверенность в успехе еще более возросла. Раньше она постоянно внушала себе, какой Окопов негодяй, жлоб, бабник и пьяница. Сейчас же находила этому подтверждения в разговорах и суждениях других людей, в их сочувствиях. Светлана уверовала, что поступает с Окоповым абсолютно правильно. Так ему и надо! Зачем после развода оставлять такому что-либо, если и так он все пустит по ветру? Однако, несмотря на такую уверенность, на душе было тревожно и, даже, страшно. Это чувство засело где-то очень глубоко и пока никак себя не проявляло. Но оно было. Оно беспокоило, доставляло дискомфорт. 
Последствием усилившихся слухов стало то, что Светлану два раза навестили кредиторы Окопова, выяснить положение его дел. Она заявила, что понятия не имеет, где сейчас шляется этот подлец, а также убеждала, что не имеет к долгам мужа никакого отношения, что она такая же несчастная жертва, как они. В качестве доказательства показывала договоры займа и расписки, давая понять, что долг им в пять-шесть миллионов рублей, сущий пустяк по сравнению с пятьюдесятью, что Окопов должен ей. Раздосадованные кредиторы ушли не солоно хлебавши, скрежеща зубами. Светлана же, выпроводив их за порог, хохотала от души. Ах, какая актриса!
В начале июня Юрий сообщил Светлане, что активы транспортной компании переведены на новую фирму, что Дореза написал заявление по собственному. Теперь руководство всем, чем владел Окопов, перехвачено окончательно. Остались только формальности, которые решатся в судах по разводу и разделу имущества. Несмотря на хорошие новости, по мере приближения даты заседания первого суда, Светлану все более охватывала тревога. То, к чему стремилась с момента отъезда Окопова, о чем задумывалась еще задолго до этого, вдруг, стало пугать, чуть ли не до паники. Утешения Юрия, что в суде, в отсутствие Окопова, не будет ничего страшного, что ее там никто не съест и ни о чем таком не спросит, совсем не успокаивали.
За полторы недели до заседания суда, Юрий принес большую фотографию. В центре снимка улыбающийся Окопов в майке камуфляжной расцветки. Сбоку на нем повисла, целуя в щеку, согнув одну ногу в коленке, какая-то вульгарная крашеная блондинка в коротком красном платье, задравшимся до середины попы. Справа другая девица в длинном полупрозрачном зеленом платье, разинувшая пасть в радостном крике. Она держала Окопова под локоть одной рукой, показывая другой стопку игральных фишек. По бокам еще две девки в коротких платьях с бокалами шампанского. Вся эта компания позировала на фоне ярко освещенного зеленого рулеточного стола. Юрий, захлебываясь от радости, рассказал, что в Приуральское захолустье специально снарядили человека, который там, в краевом центре, нанял в агентстве девиц, при помощи местного чиновника выманил в райцентр Окопова, где эти девки очень удачно разыграли сцену в местном злачном заведении. Юрий жалел, что не получилось устроить фотосессию оргии с Окоповым в главной роли. Теперь остается вставить в Фотошопе на заднем плане вывеску «Casino Monte Carlo», и можно это фото печатать в газете с уже готовой обличительной статьей. Казалось, вот оно! У Светланы появилось материальное доказательство тем слухам, которые она же так усердно разносила и поддерживала последние три месяца. Но что-то не разделяла она радостей Юрия. Наоборот, увидев фотографию, ее губы сжались, шея напряглась, во взгляде ненависть. Пальцы рук сами собой скрючились, подобно лапке хищной птицы, готовой вцепиться в добычу. У нее, вдруг, возникло желание расцарапать ногтями рожу. Наглую, хамскую рожу, но не Окопова, а этой крашеной блондинки в бесстыдном платье, впившейся в ее мужа, как пиявка. То был первый внезапный порыв, и продолжался недолго, как наваждение. Он сменился брезгливым отвращением к кобелю и бабнику Окопову, не сумевшему устоять перед этой сучкой. Светлана, скривив презрительно губы, часто кивая головой, внимательно рассматривала лица на фотографии. «Ну конечно, - думала она, - этим шлюхам лет по восемнадцать. Свеженькие еще. Так и знала, с малолетками мутит!» 
Вышедшая через неделю большая статья под названием «Блеск и нищета господина Окопова», иллюстрированная той самой, немного дополненной фотографией, вопреки ожиданиям, не произвела в обществе эффекта разорвавшейся бомбы. Изложенная краткая история, каким образом господин Окопов заработал свои капиталы, могла впечатлить и разгневать лишь простого обывателя. В высшем обществе к этому отнеслись спокойно, даже равнодушно, потому что все крупные состояния сколачивались приблизительно такими же способами. Окопов отличился от остальных только тем, что его историю восхождения на местный Олимп предали огласке.  Что касаемо загулов и пристрастий, в которых он погряз в последнее время, то за три месяца сплетен и пересудов в обществе устали от этой информации. В статье не было ровным счетом ничего, чего бы уже не знали. Там всего лишь констатировались общеизвестные факты. Больше всех радовался появлению статьи Юрий. Он считал газету чуть ли не официальным документом, подтверждающим порочность господина Окопова и хотел использовать ее в качестве доказательства в суде против человека, чьи интересы он присвоил себе право там блюсти.
Две ночи перед бракоразводным процессом Светлана не спала вообще. Юрий, который все это время был рядом, не мог успокоить. Не помогали ни снотворное, ни виски с сигаретами. Она до того измоталась, что уже была на грани нервного срыва.
Напрасно Светлана так боялась бракоразводного процесса. Она воображала, что ее ждет длинное и сложное разбирательство, как в голливудских фильмах. Юрий, впервые участвовавший в таком деле, был такого же мнения. Облом. Не было величественного зала заседаний с дубовой мебелью, с кафедрой судьи, со скамьями для присяжных за перилами, со специальными столиками для истца и ответчика, с местами для публики. Был небольшой кабинет, заваленный папками, с обычным письменным столом. Мировой судья, худая, невысокая женщина за сорок с небрежной прической и усталым лицом. Неуклюжая толстая секретарша, у которой все время что-то валилось из рук. Все скучно и обыденно. Светлане даже не понадобилась эмоциональная обличительная речь против негодяя мужа, которую они готовили вместе с Юрием. Судья лишь спросила равнодушно, уткнувшись носом в свои бумаги, не передумала ли разводиться? Других вопросов не задавала. Даже газету со статьей про Окопова не хотела приобщать к материалам дела, так как, по ее словам, она здесь ни на что не влияет. Потом, все-таки, приобщила. Юрия, представлявшего Окопова, прервала в начале его пафосной речи, спросив, имеются ли у его доверителя какие-либо существенные причины для сохранения брака. Юрий спутался, ничего не мог ответить. На этом процесс был завершен. Мировой судья огласила решение: «Иск удовлетворить. Брак расторгнуть». И все! Пять минут, не более. Даже стало досадно из-за такой казенщины. Столько готовились и… Бац! Выступить не дали!
У Светланы, все-таки, случилась истерика. Уже после суда, дома, она залилась безудержным хохотом и длилось это более часа, пока в груди и животе не закололо. Когда приступ прошел, внезапно навалилась пустота и апатия. Нечто похожее у нее случалось в университете, после сдачи сессии, когда мозг по инерции все еще живет в мобилизованном для выполнения задачи режиме, а задача уже выполнена. Но Светлана знала, как это лечить. Правда, в кабак, как в студенчестве, она пока еще не могла заявиться. Зато дома, на пару с Юрием, устроить маленькую вакханалию…! Почему бы и нет? Тем более к этому все было готово заранее. С каждым бокалом шампанского, а затем и виски, апатия становилась меньше, пустота заполнялась желанием. Безудержным желанием плотских утех в самом безумном, изощренном их виде. Благо, Юрий был рядом и готов эти желания удовлетворить. Понемногу ею стало обуревать чувство свободы, практически, безграничной. Весь следующий день они провалялись в постели, иногда потешаясь над Окоповым, который еще не знал, что он тоже теперь вольный, как птица. Как сокол, который гол.
Состоявшееся еще через несколько дней заседание районного суда, уже по разделу имущества, не вызвало у Светланы тех страхов, которые она испытывала в первый раз. Волнение, конечно, было. Но только так, немного, как перед визитом к стоматологу. Процедура не из приятных, но необходимая. Юрий заранее сообщил, что проблем там не будет вообще, с судьей договорились. Действительно, проблем не было. На сей раз слушание проходило в зале заседаний районного суда, в котором имелись стол судьи на возвышении, ряды кресел и, даже, клетка для подсудимых. Судья, розовощекая, пышущая здоровьем женщина в мантии, спросила ее лишь, настаивает ли она на своих требованиях? Юрий, опять представлявший интересы Окопова по состряпанной доверенности, с иском не согласился, выступил с пространной речью, которая больше шла на пользу Светлане, чем тому, от чьего имени выступал. И зачем распинался? Ведь в зале кроме него, Светланы, судьи и секретаря никого. Заседание продлилось несколько дольше, чем первое. Около часа. Но не из-за длинной речи Юрия, а потому, что судья долго и нудно перечисляла материалы пухлого дела с названиями фирм, размерами уставного капитала, балансами, заключениями аудиторов и оценщиков. Потом пара фраз в прениях: «Прошу иск удовлетворить» Светланы и «Прошу в иске отказать» Юрия. Вот и все заседание. Судья вышла из зала, чтобы посовещаться сама с собой в отдельной комнате. Не прошло и трех минут, как она вернулась и огласила решение: «Иск удовлетворить частично». Две фирмы из списка, заявленного Светланой, оставлены за Окоповым. То фирмы прокладки, совершенно пустые, имевшие только названия да печати. Так сделали специально, чтобы придать процессу видимость состязательности.  Теперь Светлане вполне легально перешло в собственность все имущество, принадлежавшее ее мужу. И это дело они с Юрием отпраздновали дома. Но уже не так бурно, как после первого суда.
Предать огласке свой развод Светлана решила через месяц, когда решение мирового судьи вступит в законную силу и она получит свидетельство о расторжении брака. Про то, как поделили совместно нажитое имущество, Светлана, естественно, распространяться не собиралась. Потянулись долгие и, несмотря на лето, тоскливые дни ожидания. Опять беспокойство, тревога, страхи, плохой сон, тихие истерики. Их природу Светлана объясняла себе тем, что решения судов могут отменить.
Наконец, одиннадцатого августа, в ЗАГСе, в, отнюдь, не торжественной обстановке, Светлане выдали свидетельство о расторжении брака. Теперь она может оповестить высший свет. Захотелось сделать это как-то ненавязчиво, оригинально. В тот же день Светлана зашла в салон мадам Элеаноры, подгадав час, когда там бывает больше народу. Она прошла в парикмахерский зал, уселась в кресло и потребовала обрезать ей косу наполовину. Обслуживающая ее девушка-мастер по имени Даша два раза переспросила и замерла на месте в нерешительности, с занесенными ножницами. Сидящая в кресле слева Анжела Лосева вскочила на ноги. Ее лицо наполовину закрывал свисающий завитой локон неоконченной прически. Она постоянно фыркала, сдувая его в сторону.
- Светка, фу, ты с ума сошла! Фу. Стричь косу!?... Фу. Зачем? – обеспокоенно спросила она.
- Да, Светочка, зачем? - поддержала ее с правого кресла красавица Стэлла, жена замгубернатора. – У тебя что-то случилось?!
- Ровным счетом ничего такого, - ответила Светлана как можно равнодушно, но, все-таки, не в силах сдержать улыбку. – С сегодняшнего дня я совершенно свободна.
- Да ты что-о-о! Фу. – полушепотом протянула Анжела.
- В смысле, свободна? – не поняла Стэлла.
Светлана еще сильнее расплылась в улыбке, достала из сумочки коричневую книжицу свидетельства о расторжении брака, подняла его над головой.
- Все, больше нету Окоповой Светланы. Есть Исакова. Девочки, можете меня поздравить. Я развелась.
- Офигеть! – воскликнула Анжела, засуетилась и выбежала в соседнюю комнату.
- Когда успела? – спросила Стэлла, вставая со своего кресла, не обращая внимания, что ей на плечи капает с мокрых волос. – Не ожидала. Мы думали, никогда не решишься. А ты втихаря. Ай, браво! Умница!
В этот момент в зал из соседней комнаты вывалили семь женщин во главе с Анжелой, некоторые с косметическими масками на лице. Они окружили кресло Светланы и стали наперебой поздравлять ее, а также выпытывать подробности. Светлана еле успевала благодарить и давать краткие пояснения обстоятельств развода. Заявила, что Окопов не хотел разводиться, в сообщениях умалял не делать этого. А сам, гад, даже на суд не явился, прислал юриста вместо себя, с которым ей пришлось биться в одиночку. Суд длился долго. Но, в конце концов, она дожала и получила долгожданный развод.  Дамы сетовали, что Светлана держала это в тайне, уверяли, если бы знали, то подняли на ноги все свои связи, чтобы она так не мучилась с процессом. Опять стали поздравлять, что, наконец, решилась и порвала с опустившимся проходимцем и развратником Окоповым. Одновременно с расспросами дамы успевали названивать кому-то по мобильникам, делясь новостью. Когда запас поздравлений был исчерпан, всполошилась активистка Наташка Рюмина, намекая, да нет, не намекая, требуя, что необходимо отметить такое событие. Ее бурно поддержали остальные дамы.
- Даже не представляю, как быть, - ответила Светлана смущаясь, но очень довольная такими знаками внимания. – Я бы с радостью. Но вы же знаете, этот…, - она запнулась, как бы показывая, что даже имя неприятно упоминать, - оставил меня вообще ни с чем. Выгреб все. Долги, долги и еще раз долги. Мне нужно пара месяцев, чтобы все разгрести. Вот тогда, обещаю, мы устроим что-нибудь грандиозное.
Действительно, у Светланы с деньгами было туго. От миллиона двухсот, что ей вернул в конце февраля Игорь Антонович, остались сущие копейки, не более ста тысяч, на которые нужно как-то продержаться еще три месяца. Остальное ушло на закупку товара для мехового салона, да на жизнь. К тому же, она с марта перестала получать и те сорок тысяч на домашние расходы, которые распорядился ежемесячно выплачивать ей Окопов перед отъездом. Все прибыли с фирм, ставших уже ее, забирал Юрий для передачи некоему влиятельному лицу за покровительство, чтобы не было проблем ни с разводом, ни с разделом имущества, ни, потом, с Окоповым. Этому лицу предстояло еще уступить какой-то деревообрабатывающий цех и здание бизнес центра на Советском проспекте. Торговля в меховом салоне оживать никак не хотела. Пара шубок за месяц, не более. Грела надежда, что после ноября все финансовые потоки от бизнеса пойдут к ней. Да еще рассчитывала на продажу леса, который сейчас добывает Окопов.
- Ничего не знаем! – категорически заявила Наташка Рюмина. – Какие, пару месяцев? О чем ты? Светочка, нам известно, в каком положении ты оказалась из-за своего мужа… Вернее, слава Богу, уже бывшего. Ну и что? Из-за такой ерунды мы будем в празднике себе отказывать? Неужели думаешь, что не поможем все организовать? – она обратилась к окружающим. – Бабаньки, скинемся Светке на торжество?! А?! – все закивали в знак согласия. – Значит так, мы отпразднуем… - Наташка задумалась. – Сегодня среда?... Решено, празднуем послезавтра, в пятницу! - она подошла, обняла Светлану сзади через кресло. – И не возражай! Знаю, как тебе сейчас тяжело, хоть ты и хочешь казаться веселой. Я сама через такое прошла. Да и многие тут. Обязательно надо развеяться. Мы тебе поможем. Ведь так, девочки?
Ответом стал дружный гвалт одобрения. Наташка Рюмина вызвалась все организовать, всех обзвонить, собрать деньги и заказать банкет в одном из ресторанов Лии и Петра Нагайцевых. Когда определились с организационными вопросами, наступил торжественный момент. Под взором пары десятков глаз, в молчании (не хватало только барабанной дроби), мастер Даша расплела Светлане косу и, хрустя ножницами, укоротила волосы наполовину. Когда последняя прядь упала на специально подстеленную простынку, раздались аплодисменты. Светлана с облегчением выдохнула и почувствовала себя еще более свободной. И никто из дам, никогда не имевших на голове даже подобия той роскоши, что была у Светланы, не пытался отговорить ее, не сказал: «Остановись, дура! Что же ты с собой делаешь? Такую красоту губишь!»
Из салона мадам Элеаноры вышла совсем другая женщина. Светлана с пышной прической завитков рыже-каштановых волос до плеч, с отдельными красноватыми и пепельными прядками, с выщипанными в ниточку бровями, с вечерним макияжем и вызывающе яркой губной помадой, шла к машине улыбаясь, думая, что на нее заглядываются все прохожие. Потом она проехалась по магазинам за нарядом для предстоящего торжества. Выбрала простенькое, молодежное, хулиганское, подходящее для жаркой погоды. Желтый топик с вышивкой, чтобы все видели ее плоский животик, и расклешенную короткую синюю юбку, чтобы не скрывала ножки во время танцев. Еще купила ожерелье со звеньями в виде звездочек.
Многие свадьбы, не говоря о ее собственной, были гораздо скромнее, чем торжество по случаю завершения этого брака. Наташка Рюмина, уже набившая руку сорганизовывать людей на разные мероприятия, превзошла сама себя. Народу в ресторан набилось более полусотни. Официантам пришлось ставить дополнительные столы. Ее почтили своим присутствием почти все дамы-завсегдатаи салона мадам Элеаноры. Они прибыли в сопровождении кавалеров. Здесь были и чиновники разных уровней, и обладатели погон не ниже полковничьих, и депутаты, и богема, и из бизнеса кое-кто. Сборище получилось представительское, яркое и, до определенного момента, изысканное. Где-то после пятого общего возлияния завертелось. Тосты, танцы, брудершафты и, даже, хоровод вокруг виновницы торжества. Откровенные речи, непристойные намеки, флирт, шаловливые руки. Светлана быстро захмелела и у нее все смешалось в одну яркую живую картинку с мельканием огней, лиц, со звоном бокалов и громом музыки. В последний раз так бурно веселилась ровно четыре года назад, на открытии аквапарка. Правда, тогда она была с Окоповым и ей приходилось сдерживаться, все время оглядываясь на мужа. Сейчас же, совсем другое дело. Светлана порхала от одной группки к другой, выслушивала поздравления, позволяла себя целовать, выпивала бокал и снова танцевала до самозабвения. Из этой веселой кутерьмы сознание выхватило лишь мадам Элеанору, заглянувшую на огонек в разгар торжества. На сей раз мадам было не узнать. Классическое, черное, «маленькое платье» Коко Шанель, в цвет к нему нитка коралловых бус и сумочка, волосы аккуратно уложены, макияж чуть-чуть. В таком стильном и элегантном виде она бросалась в глаза ничуть не меньше, чем в прежних своих сумбурных, вызывающих нарядах.
- Вас можно поздравить? – мадам Элеанора с улыбкой обратилась к Светлане, потягивая сигарету через длинный черный мундштук.
Светлана, раскрасневшаяся от бешеного ритма этого вечера, счастливо закивала головой, с непривычки поправляя локоны своей новой прически.
- Наконец-то вы нам явили свое истинное лицо, - продолжила мадам Элеанора милым и ласковым голосом. – Все думала, когда? И вот, сподобилась увидеть. 
Она сделала знак, чтобы Светлана повернулась. Та, сияя, сделала оборот, взявшись за края подола юбки, показывая себя.
– Charmant! Этот образ вам более подходит. Хотя… Немного жаль, что наше общество лишилось той скромной пастушки. Подобного больше не осталось. Теперь вы такая же… Мне, действительно, жаль. Впрочем, так и должно быть. Ведь долго носить маску очень вредно для здоровья. И заранее прошу меня простить, если поначалу вас буду с кем-нибудь путать. Еще раз поздравляю. Хорошо вам повеселиться! Оревуар, милочка!
Мадам Элеанора вытянула в трубочку губы, выпустила вверх тонкую струйку дыма, еще раз улыбнулась, повернулась и затерялась в толпе. Светлана стояла и не могла понять, что это было. Комплимент? Или ее облили помоями, но очень изыскано и деликатно?
- Да пошла ты в жопу! – выкрикнула Светлана в пустое место, тут же перестала об этом думать, и вернулась в водоворот веселья.

Жирная муха с переливающимся зеленым брюшком, басовито жужжа, кружила над ее ухом. Села на щеку, переползла на губу, от чего неприятно защекотало и стало зудеть. Она вялой рукой шлепнула себя по губам, с силой потерла тыльной стороны ладони. Вновь над ухом отвратительно зажужжало, смолкло, опять щекочущий зуд на губах. Это ее окончательно пробудило.
Светлана проснулась с тупой, пульсирующей болью в голове, с сухостью и горечью во рту, с устойчивым чувством дежавю. Просторная, светлая комната со стеклянной стеной, за которой солнечными бликами искрилась до горизонта легкая рябь воды. В центре комнаты открытый, круглый, низенький камин из гранитных валунов со свисающим над ним медным колпаком дымосборника. Рядом два кожаных кресла, столик. За камином, у противоположной стены, разложенный диван с подушками и скомканным одеялом. Большое чучело меч-рыбы на стене. Пара картин с абстракцией. Рядом, у нее в изголовье, невысокая, в пол человеческого роста, бронзовая фигура пухлого Сатира на козлиных ногах с рогом изобилия в руке. На непропорционально крупную голову этой статуи натянуты белые кружевные трусики.
Место совершенно незнакомое. Но у Светланы не проходило чувство, что это уже видела и нечто подобное с ней происходило. Сама она лежала на тахте, у стеклянной стены, укрытая легким пледом. Голова раскалывается, мутит, знобит, ужасно хочется пить, движения даются с трудом. Еще очень неуютно от чего-то. Снова посмотрела на головной убор статуи. Он показался знакомым.  Приподняла плед, заглянула под него. Так и есть! На ней из одежды ничего, кроме задранного до подмышек, запутавшегося в ожерелье топика. Теперь стало понятно, от чего так неуютно. В мозгу всплыла идиотская фраза: «Мужчины любят, когда женщина не совсем раздета». Еле перебирая мысли в больной голове, Светлана попыталась вспомнить, как оказалась здесь в таком наряде. Вспомнила ресторан. Музыка, танцы, веселье, огни. Ночь. Публика расходится, а она уговаривает не уходить, продолжить веселье. Из большой толпы осталось маленькая кучка, человек десять, танцующих в кругу. Кто-то предлагает все бросить и поехать кататься на катере. Она радостно подпрыгивает, хлопает в ладоши и кричит: «На катере! На катере! Ура!». Свара у машины. Молодой человек хочет ехать с ней и лезет на заднее сиденье. Его отталкивают. Он падает. Она смеется, кричит ему в открытое окно: «Догоняй бегом!». С кем-то по дороге целовалась в засос на заднем сидении. Но, с кем? Двухэтажный дом с плоской крышей, освещенный сбоку одиноким фонарем на столбе, а вокруг чернота ночи, да звезды на безлунном небе. Глухой рокот мотора, шум рассекаемой воды и кромешная темнота вокруг. Она стоит в полный рост, расставив руки, подставляя лицо навстречу набегающему ветру, и кричит во все горло что-то нечленораздельное. Гонять на катере в ночи, когда ничего не видно, быстро наскучило. Она потребовала у мужика, сидящего за штурвалом, возвращаться. Что за мужик? Как зовут? Помнит, толстый. Когда выходила из катера чуть не упала. Каблук застрял меж досками пирса. Ее поддержали тот толстяк и Лада Поспелова. Да, там была Ладка и еще какая-то незнакомая женщина в красном платье в белый горошек. С ними трое мужчин. Помнит, двое ей знакомы. Но, кто они? Вроде, из областной администрации. Третий – незнакомый вовсе. Он говорил, у него пластическая клиника. Все шутил и приглашал зайти к нему лет через тридцать, так как сейчас ей исправлять нечего. А кто тот толстяк, вспомнить никак не могла. После прогулки в ночи на открытом катере замерзла. Всей компанией собрались под навесом летней кухни возле пылающего мангала. Опять громкая музыка, танцы. Пили коньяк. Она залпом осушила свой бокал. Потом еще. И… И все. Провал. Отключилась. В жизни у нее еще не было, чтобы так напиться, до беспамятства. А тут случилось. Без сомнения, какой-то подонок этим воспользовался, а, может, и не один.
«Какой ужас! - подумала Светлана. Ей показалось, что волосы на голове зашевелились. – Что здесь произошло? Как я?... С кем я?... Кто меня?... А, как узнают?... Что будет?...» В больной голове, в затуманенном сознании метались мысли и не находили ответов на вопросы. Только предположения. Воображение рисовало картины одна гаже другой. Ей захотелось выбраться отсюда и побежать прочь без оглядки. Все равно куда, лишь бы подальше. Вдруг, дверь в комнату открылась. Светлана испугалась, натянула плед до подбородка. Зашла немолодая женщина в сером платье в белом переднике и чепце, как у горничных. Светлане показалось, горничная покосилась на нее брезгливо, презрительно. Не говоря ни слова, женщина взяла с дивана напротив подушки, скомканное одеяло и вышла. Стало еще более неуютно, неловко и стыдно. Закутавшись пледом, села. Рядом с тахтой, на пуфе, увидела свою юбку и сумочку, на полу туфли. Все лежало ровно и аккуратно. Наверное, это горничная навела порядок. Только трусики на голове статуи оставила, как было. Вроде, весь гардероб на месте. Светлана долго не могла расправить на себе топик, запутавшийся в острых лучах звездочек ожерелья. Она суетилась, боясь, что кто-нибудь сейчас войдет и увидит ее обнаженную грудь. Наконец, распутала, расправила. Остальное надела не себя мигом. Достала из сумки телефон. Хотела вызвать такси. Спохватилась. Она понятия не имела, где находится и куда вызывать машину. Пошатываясь, подошла к двери, приоткрыла, выглянула. Длинный пустой коридор. Справа лестница наверх, слева распахнутая дверь на улицу. Как только вышла из дома, солнце ударило в глаза, от чего голова заболела сильнее, будто спицу в мозг воткнули. Схватившись пальцами за виски, огляделась. Спокойная гладь залива отражала голубое небо. На берегу с одной стороны, камышовые заросли, с другой – тянулся далеко, до мыса, пляж с невысокой дюной, поросшей травой и низким кустарником. Над мысом лес. От дома шли две дорожки, замощенные плиткой. Одна – к летней кухне под навесом. Оттуда тянуло дымком. Другая вела к плавучему пирсу с пришвартованным белым катером. На пирсе стояла Ладка Поспелова. Ее желтое платье сразу узнала. Светлана заспешила к ней. Внезапно дорогу перегородил мужик, выскочивший из-за куста. Загорелая, толстая, лоснящаяся на солнце, улыбающаяся пухлыми губищами рожа с кривыми зубами. Двойной, нет, тройной подбородок. Жиденькие усики под приплюснутым, мясистым носом. Маленькие, заплывшие глазки. Тельняшка с синими полосами натянута до пупка. Ниже выпирало круглое как шар, волосатое брюхо. Оно свисало на широкие цветастые трусы. В руке мужик держал пучок зеленого лука, испачканного землей.
- А-а-а, вот и наша красавица проснулась! – обрадованно воскликнул он и растопырил руки, чтобы обнять. Голос у него неприятный, высокий.
Светлана шарахнулась в сторону, изогнулась, проскользнула мимо, чудом увернувшись от его объятий.  Но шлепок ладонью по заднице все-таки получила. Чуть не задохнулась от такой наглости. Однако скандала поднимать не стала. Ее мутило, жутко болела голова и не хотелось связываться с этим уродом. Она лишь злобно покосилась назад, ускоряя шаг.
- Ты как раз вовремя! – весело крикнул мужик вдогонку. – Через пятнадцать минут шашлычок подойдет. Не опаздывай, а то остынет!
Вспомнила этого пузатого. Это он зазвал всех кататься на катере. Правда, вчера, в ночи, он не казался таким противным. Как же его зовут?...
Лада, услышав приближающийся цокот каблуков, обернулась. При виде Светланы, ее улыбающееся лицо моментально посерьезнело и, даже, стало испуганным.
С Ладой Поспеловой Светлана свела знакомство в салоне мадам Элеаноры года три назад. Ей нравилась эта жизнерадостная, общительная женщина. Среднего роста, стройная, спортивная, приятная на лицо, почти ровесница, на четыре года старше, замужем. Однако, с супругом живет каким-то странным браком. Ее муж, норвежец, занимается рыбой. Раз в год на месяц приезжает сюда, в Калининград. Еще вместе проводят отпуск. Вот и все. Остальное время она живет здесь своей жизнью, а он там своей. Почему у них такие отношения, Лада не распространялась, отшучивалась. Но, похоже, ее это устраивает.
- Светочка, как ты? – спросила она участливо, и взяла ее за локоть. – Как себя чувствуешь? С тобой все в порядке?
В ее тоне ощущалась обеспокоенность. От этого и Светлана стала волноваться сильнее. «Что же здесь со мной произошло ночью?» - с отчаянием подумала она, а вслух попросила, с трудом выговаривая:
- Пить! Есть что попить?
- Да, да! – всполошилась Лада. – Ночью, когда отчаливали, пиво в катер загрузили. Его так и не пили. Должно остаться.
Она подбежала к катеру, перелезла через борт, подняла крышку рундука, достала две банки пива, вернулась, протянула одну Светлане. Та, трясущимися руками открыла, приложилась и выпила всю, не отрываясь. Жажду утолила, но не до конца. Лада подала другую банку. Ее Светлана пила уже не торопясь, маленькими глотками.
- Светка, бедненькая, я тебе так сочувствую. Мне тебя так жалко. Какая ты несчастная!
В таких словах Лады не было ничего хорошего. Значит, ночью что-то произошло, что-то ужасное. И произошло именно с ней.
- Я че-то ничего не помню. Меня что, изнасиловали? – медленно выговаривая слова, спросила Светлана, вжав голову в плечи.
- Нет. С чего ты взяла? – Ладка в недоумении вытаращила глаза. - Никто тебя не насиловал.
- Да?... С кем я тогда?... Кто меня?...
- Так ты с Григорием Дмитричем была.
- С кем?
- Григорий Дмиртрич?… Козлов?... Нефтяник?... Не помнишь?
- …?
- Это его дом. И катер его. Катер то, хоть, помнишь?
- Как катались, помню. Потом… Все. Больше ничего. И Козлова не помню.
- Ну как же?! Толстый такой…? Веселый?
- Толстый!? – Светлана не поверила своим ушам. Она вспомнила жирную лоснящуюся рожу с кривыми зубами, только что встретившуюся на дорожке. – Я с ним?!
- Да, - ответила Лада с удивленным лицом, совершенно не понимая, от чего так побледнела Светлана и так расширились ее глаза.
- Э… Э… Вы… - от потрясения Светлана никак не могла выдохнуть, и пыталась говорить на вдохе. Наконец, получилось. Заговорила нормально: - Это… Выходит…, я срубилась. Пока была в отключке, он затащил меня в постель?
- Нет. Ты сама с ним пошла.
- Сама-а-а! – глаза у Светланы еще больше округлились.
- Да, сама. Когда на катере покатались, ребята развели в мангале костер, включили музыку. Мы танцевали, выпили. Предложили тост за любовь. А ты кричишь: «За свободную любовь!» Потом стала кричать: «Я совершенно свободна и могу делать, что захочу! Хочу любви! Любви с толстым! У меня никогда не было толстых!»  Ты запрыгнула Григорию Дмитричу на пузо и стала целовать. Он тебя в дом унес. Ты этого не помнишь?
- Я?... Ему на пузо?!
Светлана дернулась от внезапного позыва, согнулась пополам и ее вырвало фонтаном. Ладу чуть не обрызгало. Та вовремя отскочила в сторону. Светлана упала на колени и ее еще долго рвало, пока во рту не появился отвратительный привкус желчи. Вроде успокоилась, отпустило, но, стоило вспомнить кривые зубы под пухлыми губищами с жиденькими усиками, рвотные позывы возобновлялись, хотя было уже нечем. Она еще некоторое время простояла в некрасивой позе на коленях, тупо разглядывая испачканный настил пирса. С трудом встала. Ладка подала ей лист лопуха, вытереть губы.
- Этого не может быть! – шептала Светлана, вытираясь. – Не может… Что же я наделала?!... Как же теперь?!... Как быть?...
Ладка сзади положила ей руки на плечи и с жалостью в голосе пыталась успокаивать, не зная, что сказать.
- Светик, бедненькая, ну ты это… Так сильно не… Ничего, пройдет… Все утрясется… Может быть еще?…
- Как я могла!? С этим жирным!... Сама!
Светлана закрыла лицо ладонями и ее аж передернуло. Она представила гадкую муху с зеленым переливающимся брюхом, разбудившую ее сегодня, только невероятно огромных размеров, ползающую по ней своим отвратительными мохнатыми лапами.  Снова появился рвотный позыв.
- Погоди! Ты, о чем? – недоуменно спросила Лада и за плечи повернула Светлану к себе лицом.
- Как, о чем? Я переспала с этим боровом…! Сама!
- Тю-у-у! - с добродушной усмешкой протянула Лада. – Ты из-за этого?... Серьезно!?... Я тебя умаляю! Было бы из-за чего переживать!
- Как, из-за чего?! Я с этим… Все узнают! – Светлана в некотором замешательстве убрала ладони от лица.
- Да кто там узнает? А узнают, ну и что? Обычный пьяный секс. Что здесь такого? Тем более сама ничего не помнишь.
- Не помню, - машинально повторила Светлана и опешила.
Она думала, худшего с ней ничего произойти не могло. Но Лада так спокойно и небрежно говорила об этом, что стало ясно, выражая сочувствие, она имела ввиду нечто другое, более ужасное.
- Лада, не пугай меня! – проговорила Светлана холодея. – Что здесь еще произошло?
- Больше ничего.
- Если не этот боров, то, на что ты намекала? Почему тебе меня жаль?
- Светка! – лицо у Ладки опять сделалось испуганным. – Я все знаю!
- Что?! Что ты знаешь? – она уже теряла терпение.
- Ты до сих пор его любишь, - трагическим шепотом произнесла Лада.
- Кого? – тоже шепотом спросила Светлана.
- Окопова.
- Кого?! Кого?!
- Окопова. Ты до сих пор любишь Окопова. И это ужасно!
Если бы не было так плохо, не мутило так, она бы рассмеялась Ладке в лицо. Получилось лишь криво ухмыльнуться.
- Я…?! Люблю Окопова…!? С чего ты взяла? Да я с ним только развелась!
- Нет, не говори мне. Я все слышала.
- Что ты слышала?
- Как ты звала его.
- Звала?
- Да, да. Когда ты с Григорием Дмитричем в постели была.
- Ладка, как ты могла слышать?
- Так мы в холле вместе были. Я с Валентином, это который пластический хирург, на диване. А ты с Григорием на тахте у окна.
Этого еще не хватало! Светлана вспомнила разложенный диван у стены напротив, скомканное одеяло и подушки на нем. Выходит, в той комнате были еще Ладка да какой-то Валентин. Оргия получается, что ли? От такой новости у нее пропал дар речи. Она стояла и тупо хлопала глазами.
- Когда Григорий Дмитрич унес тебя в дом, мы еще на улице немного побыли и тоже спать пошли, - продолжила Лада. – Нам перед этим показали, где постелили. Ирка… Ну эта, которая с нами была, в красном платье, моя родственница из Москвы. Она с Робертом и Лехой наверх поднялись, в гостевую. А мне с Валентином пришлось в холл на диван идти спать. Заходим, ты уже с Гришей на тахте. Мы с Валькой тоже легли. Только он ко мне пристраиваться стал, слышу, Григорий Дмитрич запыхтел. А ты, вдруг, вырываться начала, кричишь: «Нет! Нет! Пусти! Не надо!» У моего все настроение сразу опало. А Гриша не унимается, продолжает. Тогда ты стала брыкаться и звать: «Коля! Коленька! Помоги! Николай, где ты? Помоги!» Григорий Дмитрич быстренько закончил, слез с тебя и наверх пошел, в свой кабинет спать. А ты еще минут пять всхлипывала, Колю звала. Мы с Валей подошли к тебе, успокаивали, пледом укрыли.
Светлана слушала и не могла поверить, что она вот так, как какая-нибудь школьница-малолетка, занималась сексом в присутствии посторонних. И, с кем?! Из всех присутствующих выбрала самого уродливого! Выбрала сама! Слова о том, что она кого-то звала, просила о помощи, пролетели мимо ушей и им не было придано никакого значения. Ее беспокоило другое. Сильно беспокоило, что подробности этой пьяной оргии станут достоянием общества. Обязательно станут. Ведь если Ладу еще можно как-то уговорить не распространяться, хотя…, вряд ли, все равно проболтается, то остальных участников этого безобразия заткнуть не удастся. Лицо Светланы стала заливать краска, губы скривились, задрожали, навернулись слезы. Теперь в обществе все будут шептаться и хихикать за ее спиной, как и она когда-то ехидничала над другими. Хотелось сквозь землю провалиться.
Ладка, увидев слезы Светланы, подошла, обняла ее.
- Бедная, бедная девочка! – произнесла она. – Я представляю, каково тебе сейчас. Это ж каким подлецом надо быть, чего такого отвратительного сделать, чтобы женщина, которая тебя любит, подала на развод? Любит, и решает расстаться. Подонок! Какой, все-таки, подонок этот Окопов!
У Ладки тоже навернулись слезы. Слезы жалости к подруге. Светлана не стала переубеждать ее в тех бредовых выводах, к которым та пришла. Она думала: «Кошмар! Что же обо мне скажут? Надо же было так нажраться, чтобы сама, с этим жирным уродом! Лучше бы меня изнасиловали. Меньше позору. Теперь все узнают. Это, действительно, кошмар».
Они бы еще долго так стояли, обнявшись, каждая проливая слезы о своем, как призывные крики из летней кухни вернули их от скорбей назад, к этому солнечному дню. Звали обедать. Шашлык готов, вино разлито.
- Светка, не надо так! Успокойся! Пойдем! – Ладка взяла ее за руку. – Перекусим, полечишься. Все пройдет.
- Нет! Не пойду! – она вырвала руку. – Там этот жирный. И все видели, как я с ним ночью. Нет! Нет!
- Че там видели?! Что здесь такого? Ведь, пьяные все были! Подумаешь!... Ты теперь женщина свободная. Личную жизнь надо устраивать. Это нормально. Ничего такого здесь нет. Пойдем!
- Нет! Нет! Нет! – Светлана попятилась назад. – Не пойду! Меня опять рвать начнет. Хочу уехать! Ладка, знаешь, где мы находимся? Надо такси вызвать.
- Не знаю. Вроде, по дороге на Мамоново ехали. Минут двадцать от города… Только… Зачем тебе сейчас уезжать? После обеда мужики на рыбалку собрались. Мы пока позагораем. Вечером рыбу закоптят. Григорий Дмитрич сказал, что фейерверки привезут, еще человек десять сюда подъедут. Весело будет! Завтра все вместе и уедем.
- Еще подъедут?! – с ужасом переспросила Светлана.
Меньше всего на свете ей сейчас хотелось видеть каких-то левых людей, которым обязательно расскажут о ее вчерашнем позоре. Она будет находиться в их обществе и чувствовать затылком косые взгляды, ехидные насмешки и брезгливое «шлюха» вслед, а каждый из присутствующих мужчин будет считать, что имеет полное моральное право шлепнуть ее по заднице, как сделал этот жирный боров с усиками. Обернувшись, заметила, из-под навеса летней кухни в их сторону двинулись двое мужчин. Один из них тот самый жирдяй. Светлана испуганно завертела головой, ища путь к бегству.
- Они идут!... Сюда!... Я не хочу их видеть! Умаляю, узнай, где мы находимся! Мне надо уехать!... Сейчас!
- Светка, ну что ты? Останься! Мы...
Лада не успела договорить, как Светлана спрыгнула с пирса на берег и, увязая высокими каблуками в песке, побежала в сторону камышей. Лада вздохнула, оправила платье и направилась навстречу мужикам. Минут через десять вернулась, нашла Светлану, сидящую невдалеке на песке, уткнувшуюся головой в колени, плачущую.  Присела рядом, обняла за плечи.
- Через полчаса приедет машина Григория Дмитрича. Тебя отвезут.
- Я не поеду с этим жирным! – выкрикнула Светлана, не поднимая головы.
- Нет, Григорий Дмитрич не едет. Тебя шофер отвезет. Я рассказала, что с тобой. Все всё поняли. Уговаривать остаться не станут. Ну… Успокойся, не плачь! Что было, не вернешь. Знаю, каково это по живому резать. Видать, деваться тебе некуда, раз с Окоповым решилась развестись. У меня тоже на первом курсе Ромка был, курсант. Прогнала его. Простить не могла. Потом все лето в подушку ревела. – Лада вздохнула, еще крепче прижала к себе Светлану. - Это только время лечит. Перетерпеть надо.
По дороге домой, в машине, уже немного успокоившись, Светлана думала о странных словах Ладки: «С чего она взяла, что я люблю Окопова? С того, что я звала его, когда была невменяемая? Идиотизм. Мало ли что я могла кричать беспамятстве? Особенно когда на мне этот жирный урод был. И почему она решила, что я звала именно Окопова? Он что, один Николай на свете? На этом основании заявить, что я его люблю? Бред! Полнейший бред…! Ладка, тоже мне, подруга называется. Уже успела эту чушь рассказать. Завтра – послезавтра в салоне все будут обсуждать, что и почему я кричала. Узнают, как я с этим жирным… Сама на него полезла!... Господи, как стыдно! Что же скажут?  Если бы ни этот козел, Окопов, может, действительно, ничего не узнали. А так… Всем растрезвонят. Ненавижу! Как я его ненавижу! Когда же я от него, наконец, избавлюсь?!»
Вернувшись, Светлана на два дня заперлась в доме и отключила все телефоны. Она боялась услышать в трубку издевательское: «Как здоровье после пятницы? Долго ли еще гуляли? Как там Григорий Дмитрич? Хорош ли в постели? Его живот не мешал?» А между строк бы улавливалось шипение: «Шлю-ю-юха! Потаску-у-уха!» Даже Юрию, получившему перед этим отгул до воскресенья, она не стала звонить. Сидела в холле перед телевизором угрюмая, с мрачными мыслями, иногда беззвучно плача. Выпила бы вина или виски, даже наливала в бокал, но, учуяв немного запах, с отвращением выплескивала в раковину. Раз пять кто-то приходил, звонил в калитку. Она никак на это не реагировала и не подходила к окошку посмотреть, кто там. Ко вторнику Светлана смирилась со своим позором. Ведь уже ничего не исправишь, а надо как-то дальше. Утром подключила мобильный телефон и на него тут же посыпались сообщения, что ей звонили. Штук тридцать таких пришло. Запиликал вызов. На дисплее высветилась Зойка Тиун, актриса, любовница директора концертного зала, язва еще та. Светлана долго не решалась ответить. Собравшись духом, нажала-таки кнопку приема, уже морально готовая дать отпор гнусненьким намеком и подколам. Удивительно, но в тоне Зойки не было ни капельки ехидства. Она искренне беспокоилась, что уже два дня никто не может дозвониться, спрашивала, все ли в порядке, а также выражала сочувствие и жалела. Ни, даже, полнамека на жирного. Светлана поначалу подумала, что конвейер слухов дал сбой и Зойка была еще не в курсе о случившемся в загородном доме Козлова. Однако, из хлынувших после этого звонков от знакомых и приятельниц, стало ясно, все в курсе. Ее никто не подкалывал, не осуждал. Наоборот, каждая старалась утешить, поддержать, выражала сочувствие и проклинала подлеца бывшего мужа. Все поверили Ладкиным бредням, что она до сих пор любит Окопова и страдает от того, что вынуждена была с ним развестись. Неожиданно, пьяный загул пошел ей на пользу. В обществе вновь вспомнили и заговорили об Окопове, высказываясь о нем еще нелицеприятнее, чем раньше. Она на некоторое время опять стала главным объектом слухов и сплетен. При этом, если и упоминали случившееся в доме у залива, то никогда с осуждением или ехидством в ее адрес. Права оказалась Ладка. В высшем обществе не видели ничего предосудительного в случайном пьяном сексе. Все ее страхи оказались напрасными. Теперь единственное, что ее беспокоило, можно ли считать происшедшее изменой Юрию? Беспокоило совсем немного. Юрий никого не знал в высшем свете и слухи до него вряд ли могли дойти. К тому же, было оправдание. Она напилась и не отдавала отчета своим действиям. Поэтому, вроде как, и не считается. Окончательно успокоил довод, что, слава Богу, обошлось без последствий, а от Юрия не убудет.
После этого события Светлана стала желанным гостем на различных вечеринках и светских тусовках. Чуть ли не каждую неделю, а то и по нескольку раз, она принимала приглашения на какое-нибудь торжество, отмечаемое по поводу и без повода. Наученная горьким опытом, всегда старалась быть умеренной со спиртным, чтобы ни в коем случае не терять над собой контроль. Ведь мужчины, посчитав, что после развода и случая в доме у залива она стала более доступной, вели себя по отношению к Светлане гораздо развязнее и наглее, чем ранее. Поэтому приходилось быть всегда начеку, позволяя себе лишь такой степени, чтобы оставаться в центре внимания, и не более. Сослаться на наличие у нее мужчины не могла, так как продолжала хранить в строжайшей тайне свои отношения с Юрием. Немного раздражало, что в обществе ее по-прежнему называли госпожа Окопова. Постоянно поправляла, даже показывала новый паспорт со своей прежней, девичьей фамилией. Без толку. В конце концов, махнула рукой и смирилась.
Эти светские развлечения стали для Светланы как нельзя кстати. Они хоть как-то отвлекали от усиливающихся страхов и беспокойства. Ранее она приписывала их предстоящим судебным процессам по разводу и разделу имущества. Суды благополучно выиграла, а становилось только хуже. Бессонница, уже привычная, вздрагивание от случайного шума или звонка в дверь, тревожные мысли непонятно о чем. Казавшаяся беспричинность переживаний только усугубляла ситуацию. Из множества обуреваемых ею страхов она могла вычленить только один. Страх возвращения мужа (несмотря на развод, она все еще мысленно так его называла). Он единственный, кто был угрозой имуществу, которое она уже на законном основании считала своим. Еженедельно наведываясь с инспекцией по своим магазинам, в свою новую транспортную компанию, заслушивая бодрые отчеты гендиректора, своего дядюшки, чувствуя почтительное отношение со стороны персонала, Светлана вошла во вкус хозяйки, ей это нравилось, и уступать полученное она не кому не собиралась. Чтобы успокоить, Юрий клятвенно заверял, что с Окоповым разберутся, но, как, пока не рассказывал.  Хорошо бы, если он исчезнет вообще. Вернее, не просто исчезнет, а его не станет физически. Когда она будет знать это наверняка, только тогда сможет успокоиться. Было ли его жалко? Возможно. Но она предпочла бы его жалеть, стоя над могильным холмиком с траурной вуалью на лице. Светлана искренне полагала, что такой финал станет гуманнее для человека, потерявшего все. Считала ли она это справедливым? Безусловно. Мало того, что он измывался над ней четыре года, заставляя сидеть дома у плиты, мало того, что ограбил ее, когда уезжал, так благодаря найденным у главбуха архивам стало известно, каким образом Окопов заработал свои капиталы, как он банкротил и скупал за бесценок магазины, автобазы, склады, как потом жульничал, скрывая налоги. Поэтому все, что с ним произошло, исключительно его вина. И пусть за это расплачивается. Казалось, осознание правоты своих действий не должно порождать страхов и сомнений, но они были. Они пробивались изнутри, из подсознания, из того, что она не могла осмыслить. Усиливающиеся страхи подпитывали ненависть к тому, кто их порождал. Присутствие рядом Юрия, всегда заботливого и внимательного, не сильно помогало. Наоборот, случались моменты, когда рядом с ним страхи становились сильнее. Тогда Светлана срывалась на истерику, запиралась в комнате наверху, в мансарде, и сидела там одна по нескольку часов, заливаясь беспричинными слезами. Наплакавшись, возвращалась к Юрию, требуя от него немедленно жестких ласк. Он всегда исполнял эти требования. После она немного успокаивалась, забывалась, но ненадолго. Опять просыпалась посреди ночи в тревоге, ворочалась в постели, вставала и бесцельно бродила по дому, выкуривая чуть ли не пачку сигарет до утра. Страхи отступали лишь на светских тусовках, в кругу друзей и знакомых, когда музыка, танцы, веселье, ухаживание кавалеров. Там она была в своей тарелке. Поэтому старалась не упустить ни одной вечеринки в городе.
В конце сентября в обществе вновь заговорили об Окопове. Уже тихо, в полголоса, оглядываясь. Говорили, что он сдал налоговой и таможне всех своих контрагентов, которым перевозил неучтенные и неправильно задекларированные, с заниженной стоимостью, товары. Таковых компаний набралось штук пятнадцать и их сейчас трясут по полной. Подобного паскудства никто не ожидал. Даже один раз на званном вечере к Светлане подошел Илья Ростиславович, плотный, представительный мужчина, под пятьдесят, занимавший большой пост в налоговой инспекции, и сказал доверительно:
- Теперь я понимаю, почему вы с ним расстались. Ваш бывший муж такого натворил! Мало того, что сам попался на сокрытии, так и других сдал. Ладно бы здесь, так в министерство каким-то образом информация ушла. Никогда у них такой ерундой не занимались, а тут на тебе, засуетились. Теперь там, - он указал глазами на потолок, - на контроле. Просто так замять не получится. Попали люди. И весьма уважаемые. К таможенникам проверка с Москвы нагрянула. У нас в конторе все в шоке. Так по-скотски подставлять других… Да уж… Такого не прощают.
Светлана слушала с озабоченным лицом, кивая в знак того, что все понимает.
- Он сам на дно пошел и других за собой тянет. Жалко людей, - она вздохнула. -  И с этим чудовищем я прожила целых четыре года.
- Вовремя вы с ним развелись. Так бы и вас зацепило. И это… В случае чего, если какая проблема с налогами, обращайтесь напрямую ко мне. – Илья Ростиславович обернулся, покосился на свою жену и добавил вполголоса: - Я на следующей неделе собираюсь в Питер на семинар. Там съедется много деловых людей. Будут и иностранцы, весьма состоятельные. Здешним с ними не тягаться. Это может быть полезным для установления связей. Не желаете съездить? Я вам устрою приглашение.
Светлана потупилась, изобразила смущение, искоса лукаво посмотрела, слегка улыбнулась.
- Я бы с огромным удовольствием. Но, Илья Ростиславович, вы же знаете мою ситуацию! Все пытаюсь спасти фирмы. Ни денька свободного. Может быть позже, как все разгребу. Тогда с большим удовольствием составлю вам компанию.
- Жаль. А то бы!… Что ж, ловлю на слове. В следующий раз, обязательно.
Илья Ростиславович отошел, а Светлана украдкой выдохнула облегченно. Еще никогда не сталкиваясь с налоговой инспекцией, она чисто интуитивно догадалась, что не следует расстраивать категоричным отказом должностных лиц этой организации.
Когда Светлана рассказала Юрию об этом, тот пришел в чрезвычайное возбуждение. «Ну, наконец-то там зашевелились! – радостно воскликнул он, обнимая ее. – Еще месяц назад отправил документы. Долго их проталкивали. Ну, все! Считай, господину Окопову… Хотя, какой он, на хрен, теперь господин! Так, шваль, быдло. Ему руки уже никто не подаст. Предпоследний гвоздь в его крышку. Осталось только встретить». В тот вечер страхи отпустили Светлану. Она на некоторое время почувствовала, что Окопов, лишившись связей, поддержки всех друзей и знакомых, больше ничем не сможет ей угрожать. По такому случаю они с Юрием устроили пикник в холле у пылающего камина, пили шампанское, веселились, потешаясь над идиотом, чье имя навсегда втоптали в грязь.

Новый торгово-развлекательный комплекс. Длинный зал с очень высоким сводом и глянцевыми полами серого мрамора. Слева и справа сверкающие витрины бутиков. Сверху, на втором ярусе, по периметру галерея. Народ не спеша прогуливается. Здесь она уже везде посмотрела. Надо пройти в другой зал. Туда можно попасть по лестнице наверх в дальнем конце, вернуться по галерее, пройти через коридор до другой лестницы, по которой спуститься вниз. Далеко и долго. Спрашивает вдогонку у высокого брюнета в черном костюме, как пройти короче. Тот, не оборачиваясь, показывает на узкий проход меж витринами магазинов, уходит. За аркой прохода коридор с кирпичными стенами мерцает неисправной люминесцентной лампой. Проход преграждает металлическая тренога с табличкой «Не входить». Когда такое останавливало? Ведь так проще и короче. Прошла мимо треноги по коридору. За поворотом еще одно препятствие. Администрация для верности перекрыла проход двумя веревками. Они натянуты от стены до стены на уровне бедер и связаны посредине. Перешагивать высоко, снизу неудобно и несолидно. А узел то простенький, с двумя петельками, как ботинки завязывают на бантик. Усмехнулась такой наивности. Потянула за свободный конец узла. Конец легко поддался, но узел не развязывался. Несколько раз вытягивала на полностью отставленную руку с разворотом, перехватывала и снова вытягивала. Веревка свободно выходила из узла, а тот так и не развязывался. Потянула за другой конец. Этот уперся, не хотел поддаваться. Бросила. Взялась за сам узел, который стал почему-то больше, запутаннее. Прилагая усилия, ногтями ослабляла сплетения. С трудом вытянула одну петлю, стало еще непонятнее. Потом другую, третью. Узел не развязывался, все более запутывался. Досада от того, что так долго возится с простенькой задачей, сменилась раздражением, потом злостью и, наконец, яростью. Она с остервенением помогала себе зубами. Из клубка торчали в разные стороны петли. В хаосе переплетений уже невозможно найти концов, за которые можно ухватиться, чтобы начать все заново. Решила оставить узел и проползти снизу. Стоило сделать шаг, как запнулась, потеряла равновесие. Ее ноги оказались беспорядочно перемотаны веревками до самых бедер. Падая, запуталась сильнее и повисла на веревках, барахтаясь. Позвала на помощь. Ответом лишь далекое эхо. Еще раз звала и еще. Никого. В голове мелькнуло отчаянное: «И куда я полезла?! Идиотка!» Вдруг, в гулкой тишине различила звук шагов. Медленных, мерных. Кто-то приближался к ней из-за поворота. Кто-то неизвестный и очень страшный. Шаги ближе. Страх сильнее. Этот кто-то совсем рядом, сейчас появится. Хотела закричать, не получалось. Веревка перехлестнула рот. Страх сменился ужасом и паникой. Она отчаянно забилась в веревках, подобно бабочке в паутине. Внезапно разверзлась бездна, и она полетела в нее, в черный мрак. Удар. Вспышка молнии. Грохот.
Светлана очнулась на полу, еще дергаясь в попытках избавиться от приснившихся веревок. Дыхание частое, отрывистое. Вся в испарине. Сердце колотит, как отбойный молоток. Сильно болит плечо и затылок. В жутком ночном кошмаре она металась по кровати и свалилась на пол. Еще некоторое время лежала на паркете, приходя в себя. Тут услышала шаги. Топ, топ, топ. В доме кто-то был. И это уже не снилось. Вскочила на ноги, метнулась к двери, прильнула ухом. Явственные шаги раздавались снизу. Вновь ужас и паника. Трясущейся рукой нашарила в тумбочке портняжные ножницы, схватила и выставила перед собой, как кинжал. Прислушалась. Внизу по-прежнему: топ, топ, топ. Не смея шелохнуться, трясясь всем телом, долго стояла на одном месте, не зная, что предпринять и проклиная себя, что не привезла накануне Юрия. Наконец, не выдержала, приоткрыла дверь, выскользнула из спальни. На цыпочках, крадучись, спустилась на первый этаж. Шаги раздавались из кухни. Умирая от страха, заглянула сквозь щель приоткрытой двери. Никого. На кухне пусто. И это не шаги. Это из крана гулко капало в мойку. Светлана сдавленно выдохнула, прислонилась спиной к стене, сползла вниз, присев на корточки, ножницы выпали из рук. «Когда ж это кончится?» - прошептала она, запрокинув голову.
На часах полчетвертого. Спала всего два часа. А ведь было такое отличное настроение! Приехала домой за полночь. В ресторане обмывали рождение внучки Софьи Михайловны, жены экс градоначальника. Поэтому и Юрия не стала привозить сюда. На сегодня пригласили к Нагайцевым. Отмечают первую годовщину открытия их ресторана в Калининграде. «Надо Юрия перед этим привезти, чтобы здесь дожидался, - подумала она. - Потому что страшно. Как же одной страшно!»
Пытаться снова уснуть без толку. Она это знала. Зашла на кухню. Кофе, сигарета. Передвинула красный квадратик на календаре. Шестнадцатое октября, суббота. Число уж больно знакомое. «Шестнадцать… Шестнадцать… Шестнадцать…» - повторяла про себя и никак не могла понять, что бы оно значило. Однако, что-то важное. И тут вспомнила. Шестнадцатое февраля. В этот день уехал Окопов. Говорил, его не будет восемь месяцев и еще чуть-чуть. Сегодня ровно восемь месяцев. Так быстро! Осталось ждать чуть-чуть. И из-за этих чуть-чуть опять стало жутко. Скоро. Скоро развязка. Страшная.
С торжественного банкета, посвященного первой годовщине открытия первого ресторана Лии и Петра Нагайцевых в Калининграде, Светлана приехала домой на такси в половине второго ночи. Настроение отличное. Сегодня она снова была звездой в центре внимания. Несколько новеньких девиц, восемнадцати – двадцатилетних, вроде, еще совсем юных и свежих, даже в подметки ей не годились. Опять толпа ухажеров в очереди к ней за танцем. Ни минуты не сидела одна. Еле отбилась от желающих проводить. От калитки к дому шла пританцовывая. Также пританцовывая и напевая, прошла в холл. Там Юрий поджидал ее в кресле у телевизора, потягивая коньяк. Полусонный смотрел какой-то боевик. Светлана включила музыку и стала его тормошить, зазывая танцевать. Он отбрыкивался, не хотел вставать. Тогда она тоже налила себе и танцевала одна, кружась по холлу с бокалом коньяка.
В ту ночь она засыпала на плече Юрия почти счастливая, все еще под впечатлением от сегодняшнего веселого вечера. Еще не до конца закрыв глаза, еще не переступив порог царства Морфея, внезапно, Светлане причудился Окопов с какой-то пухлой женщиной. Они, совсем голые, обнимались и целовались. Потом женщина легла, Окопов сверху. Видение не яркое, как в дымке тумана, но хорошо различимое. От неожиданности Светлана напряглась, дышать перестала, тело парализовало. Злоба, страшная злоба на этих двоих вскипела и просилась наружу. Ей хотелось броситься на эту шлюху, оттащить за волосы от мужа и разбить ей рожу, а Окопова - отхлестать по щекам и заехать ногой по яйцам, чтобы скрючило. Видение было неслучайным. В этот самый момент, в нескольких тысячах километров отсюда, в душевой далекого северного порта Николай Анатольевич нечаянно столкнулся с крановщицей Валей, мывшейся там и не подозревавшей о его присутствии. Он, в последний раз видевший обнаженную женщину более восьми месяцев назад, не совладал с собой. И у нее долго не было мужика. Каким-то непостижимым, мистическим образом Светлана почувствовала это и, даже, увидела. Видение исчезло также внезапно, как появилось. Оцепенение спало.
- Сволочь! Кобель! ****ун! - выкрикнула Светлана и судорожно вцепилась ногтями в предплечье Юрия. - Его надо замочить! Слышишь?!
- Ой! Пусти! Больно! – Юрий взвыл спросонья, отдирая ее когти со своей руки. 
Светлана резко села, обернулась к Юрию и стала трясти его за плечи, выкрикивая, задыхаясь:
- Киллера! Надо нанять киллера! Юра! Срочно!
Юрий, уже немного очухавшийся ото сна, состроил недовольную гримасу, схватился за расцарапанную руку.
- Дарлинг, ты что? Какого киллера? Кого замочить? Успокойся, пожалуйста! Тебе что, сон приснился?
-  Нет, это не сон…! Это… Я знаю… Я видела…! Все видела…! – быстро, страстно заговорила Светлана, сверкая безумным взглядом. – Окопова! Окопова надо замочить…! Юрочка, миленький, давай, наймем киллера! Чтобы уже все. А, то… Я так больше не могу! Я с ума сойду! Пожалуйста, давай!
- Дарлинг, ну…, какого киллера? Зачем?
- Его надо убить! Срочно! Юра, ты слышишь?!
- Что значит срочно? – он нехотя тоже сел в постели, обнял Светлану за плечи и стал объяснять, как маленькой капризной девочке. – Дорогая, э-э-э… как ты себе это представляешь? Сначала надо найти исполнителя, проинструктировать, оружие достать. Ему как-то до Окопова добираться. А это, между прочим, у черта на куличках. Просто так не доедешь. Киллер приедет туда, на месте должен осмотреться, разузнать, выбрать момент. Думаешь, это так скоро? Пока найдем человека, пока тот соберется, доедет, Окопов будет уже здесь. Мы его тут встретим. У нас все готово. Осталось то, меньше трех недель. Он будет пятого или шестого ноября.
- Откуда тебе известно?
- Так он тебе в прошлый раз писал, что будет в начале ноября. Забыла? И радиограмму Игорю Антоновичу дал, чтобы в деревообрабатывающем цеху территорию под груз расчистили к пятому. Еще фрахт судов у него заканчивается двенадцатого.
- Где ты взял радиограмму для главбуха? Ты был у его вдовы?
- Нет. Зачем? Радиограммы приходят на почту, а адресату их не доставляют. Передают сразу мне.
- Как это?
- Элементарно. Мы что, зря платим за помощь? Я говорил, там очень влиятельные люди. Они все устроили и радиограммы от Окопова для Игоря Антоновича получаю я.
- Значит, он приедет пятого или шестого…? И, его сразу...?
- Сразу нельзя.
- Почему?
- Прежде чем его того…, надо чтобы он на людях показался живым и здоровым.
- Зачем?
- Он сюда везет груз леса. Этот лес мы перехватываем и от его имени реализуем, по доверенностям. Если сразу его грохнуть, то получится, лес продавал покойник. После того, как он появится на людях, ни у кого не возникнет сомнений, что он сам лес свой сплавил. К нам никаких вопросов не будет. Все от его имени и за его подписью. И на тебя никто не подумает.
- На меня?! Я здесь при чем? – искренне удивилась она.
- Я же говорил, в таких случаях, в первую очередь, ищут заказчика. Заказчик тот, кому выгодно. Если начнут копать, сразу выяснят, выгодно тебе.
- Кто начнет копать? У меня все по закону, через суд!
- Дарлинг, если твоего мужа сразу…
- Это не мой муж! – Светлана визгливо перебила.
- Разумеется, уже не твой! Не волнуйся так. Если Окопова сразу грохнуть, или он исчезнет, то, поверь, найдутся желающие покопаться. Хотя бы его кредиторы. А, там...! – он махнул рукой. – До чего-нибудь да докопаются.
- Что изменится, если он на людях покажется? – тон у Светланы стал спокойнее.
- А, то, что он сунется туда, сюда. Будет везде жаловаться, что его ограбили. И пусть! Кто поверит проигравшемуся забулдыге, сдавшему своих партнеров? Вот после этого с ним можно кончать. Никто не станет выяснять, от чего он. Спросят, приезжал? Да, приезжал, живой и здоровый. Видели его? Да видели. Шлялся везде, ныл, что его ограбили. Кроме долгов, ничего не осталось. Вот и решил свести счеты от безысходности. И к тебе вопросов не будет. Потому что все сам.
- Сам?
- Ну да, сам. Сказать, как?
- Нет, нет! Не хочу!
- Правильно. Зачем тебе это. Главное, результат.
- Юра, но он же, в первую очередь, сюда, ко мне пойдет. Может, лучше уехать?
- Ни в коем случае! Дарлинг, это очень хорошо, что сюда придет. Нам как раз это и нужно. Он сам все документы принесет. Прикинь, Окопов с самолета домой, тут я его поджидаю и еще пара наших друзей. Ты с порога суешь ему газету со статьей и говоришь, чтобы убирался к своим шлюхам, от которых приехал. Он заартачится, захочет разбирательств. Тут мы ему и наваляем как следует, заберем документы, а самого отвезем в город и выбросим где-нибудь рядом с ментовкой.
- Зачем ментовка?
- Чтобы он пошел туда на нас…, вернее, на меня жаловаться. Там его и запрут.
- В смысле, запрут?
- В отделении уже будет лежать твое заявление о дебоше в доме. Он пойдет жаловаться на грабеж, а его повяжут за дебош. – Юрий захихикал своему каламбуру. - Сначала его двое суток продержат до выяснения личности. Документов то нет, и прописки тоже. Пока Окопов там чалится, нам надо пристроить куда-то лес, который он сюда везет. Если не будем успевать, ему оформят пятнадцать суток по хулиганке.
- Если он не пойдет в милицию?
- Да, куда он денется!? Обязательно пойдет! Ведь ему грузы получать. Без паспорта, без документов, как?! Если не пойдет, то ничего страшного. За ним человек специальный будет следить. Даст сигнал, его первый же наряд заберет. Как только с лесом определимся, его можно будет выпускать. 
- Зачем выпускать?
- Я же говорил, чтобы пошлялся, себя показал.
- Но, тогда он узнает, что все фирмы и магазины уже не его. Начнет выяснять. Если выяснит?
- Не успеет. Мы дадим ему всего пару дней погулять. Достаточно будет, чтобы на людях засветился. Квартирку подсунем, чтобы переночевать смог. Уже есть такая. Пусть ходит и везде жалуется, что его обчистили. Кто ему поверит с такой репутацией? Никто.
- Он, точно, не узнает, что на меня все переписано?
- Дарлинг, чего так об этом беспокоишься? Тебе не все равно?
- Нет, не все! Не хочу, чтобы он обо мне подумал.
Лицо Юрия на мгновение исказила гримаса брезгливости и тут же приняло прежнее, участливое выражение.
- Не беспокойся, не узнает. Имущество записано не на тебя, а на фирмы. Мы нигде не распространялись, что ты в них учредитель. Чтобы ему все выяснить, надо в архиве суда дело по разделу имущества запрашивать. Без паспорта ему никто не даст. Поэтому он все на меня будет валить. А про тебя думать, что из ревности выгнала. К корешу своему пойдет, к Гринько, заму областного прокурора. С этим уже договорились. Остальные его на порог не пустят. Может, еще и рожу набьют.
- Правда!? Поклянись!
- Клянусь! Не узнает. Все просчитано. За два дня ничего не успеет выяснить. На третий день, всё. Хватит ему гулять. Финита ля комедия. Больше он нас не побеспокоит. Все сделано красиво. Не докопаешься. А мы с тобой, пока он по городу будет шастать, куда-нибудь уедем на три дня, переждем. В случае чего, нас вообще не было в городе. А лучше – в стране.
-  В Ниццу! – воскликнула Светлана и у нее заблестели глаза.
- Почему в Ниццу? А…, хотя бы и в Ниццу? Тоже неплохо.
- Постой! Юра, как же дом? Если он сюда залезет, пока нас нет?
- Так есть же сигнализация. Залезет, его сразу повяжут.
- Он знает тут все ходы. Говорил, какая-то мертвая зона есть, где можно сигнализацию миновать.
- А, мы… - Юрий поскреб нос, придумывая. – А, мы… - Тут он придумал и встрепенулся. – Во! Мы собак на участок запустим. Кинолога наймем, у которого сторожевые псы, – он опять мелко засмеялся. – Здорово я придумал?! Да!? Здорово?!
- Да, здорово. Только… Котя, я не хочу с ним встречаться. Не хочу! Пусть он приедет домой, а меня не будет. Ты его встретишь.
- Дарлинг, это будет совсем не то. Без тебя получится, что мы его ограбили. А в твоем присутствии, совсем другое дело. Это будет считаться, как разборка с бывшим супругом, который вломился в твой дом. И надо чтобы ты сама ему обвинение высказала. Тем более доказательства есть, газета. Швырнешь ему в лицо, и все, больше ничего от тебя не требуется. Потом он будет метаться, выяснять, кто его оклеветал перед тобой. Время только на это тратить.
- Я не смогу. У меня не получится! Нет!
- Но это так просто. Зайдет радостный. Ты ему с порога: «Где шлялся, гад!? Вот газета про твои подвиги! Убирайся к своим проституткам!» И все! Элементарно!
- Юрочка, нет, нет! – Светлана сложила молитвенно ладони. – Ну, пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Можно, я не буду этого делать?
- Дарлинг… План уже утвержден. Его менять нельзя. – он вздохнул, погладил ее по голове. – Ладно, давай Вику… Э-э-э…, маму твою позовем. Пусть она ему все выскажет, а ты будешь сидеть и молчать.
- Давай! – оживилась Светлана, обернулась к Юрию и положила ему руки на плечи. – Пусть мама скажет!
- Так, может, даже лучше будет, когда теща за свою дочку вписывается. Правда, мне лишний раз с ней видеться…
- Спасибо! Спасибо! Спасибо! – она обняла Юрия и стала целовать его. – Скорей бы…! Скорей бы с ним покончить!
- Дарлинг, ты не представляешь, как и я этого хочу.
- Со мной то, понятно. А, ты, с чего? За то, что он премии тебя лишил?
- Нет. Как представлю, что он тебя обнимал, целовал, трогал, так…
- Ты что, ревнуешь к нему?
- Готов разорвать любого, кто на тебя не так посмотрит, не говоря уже об остальном!
- Хочешь сказать, любишь меня?
- Безумно!
- Ты меня обманываешь, - выпятив нижнюю губу, притворно подозрительным тоном произнесла она, наклонила голову и посмотрела исподлобья с кокетством.
- Дарлинг, как я могу? Разве это не очевидно?
- Ах, ты мой дорогой! – Светлана обвила его шею руками. – Ну, иди ко мне!
Поверила ли она словам Юрия о любви? Наверное, да. Потому что хотела в это верить. И ее не смутило, что страстный ревнивец Юрий, не далее, как час назад, совершенно равнодушно встретил ее с вечеринки, где она находилась в кругу множества других мужчин.

В доме было так тихо, что мелодичный перезвон каминных часов, пробивших половину пятого, казалось, отразился в комнатах эхом и еще некоторое время слышалась затухающая высокая нота «ми». Но, дом не был пустым. Здесь затаились люди, притихшие в тревожном ожидании. В полумраке холла, освещаемого пасмурным светом уходящего дня, еле пробивающегося сквозь плотно зашторенные окна, находились двое, Юрий и Светлана. Он в белой рубашке и галстуке стоял возле окна и подсматривал за пустынной улицей через щелочку портьер. Сим увлекательным делом Юрий занялся потому, что не хотелось показывать свою нервозность и волнение. Как ни как, он сегодня возглавлял очень ответственную миссию по торжественной встрече бывшего владельца этого дома и обязан своим видом внушать остальным уверенность. Однако от той самонадеянной решительности, с которой он час назад прибыл сюда, не осталось и следа. Пальцы сами собой сгибались и разгибались, выдавая замысловатые фигуры кистей рук. Он покусывал верхнюю губу, потом – нижнюю, и снова верхнюю. Правый глаз иногда дергался. Если присмотреться, то можно заметить, как идеально наглаженные стрелки брюк слегка вибрируют. Не иначе, коленки трясутся? Время шло, мандраж становился сильнее. Наверное, так трясется начинающий убийца, подкарауливающий свою первую жертву, перед которой ему надо выглядеть внушительно, грозно и зловеще.
Напротив Юрия, в глубине холла, возле черной пасти камина, отделанного серым мрамором, под большим портретом, в желтом кожаном кресле сидела Светлана. Сидела на самом краешке, с идеально прямой, натянутой как струна спиной, с расправленными плечами, гордо держа голову, положив руки на колени ладонями вниз, подобно статуе Хатшепсут, великой царицы Нового царства Древнего Египта из восемнадцатой династии. И тщательно наложенный макияж соответствовал позе. Под беспорядочными, закрученными спирально, рыже-каштановыми локонами до плеч с отдельными красными и пепельными прядками жирно подведенные по контуру глаза с длинными, почти до висков, стрелками. На веках коричневые тени. Легкая бледность от тонального крема с нарисованной мушкой на щеке. Губы в темной помаде бордового оттенка. В яркой блузке, переливающейся фиолетовым шелком и в черной плиссированной юбке, не доходящей до колен. На стройных ножках колготки в сетку с синими ящерками. Она долго выбирала, как предстать перед мужем в момент их финальной встречи. Хотелось напоследок показать, что она женщина свободная, раскованная, современная, а не та забитая домохозяйка в скромных нарядах, с патриархальной косой вместо прически. Одновременно надо выглядеть холодно, внушительно и властно, чтобы сразу видно, кто здесь хозяин. Еще казаться до глубины души оскорбленной изменами и загулами мужа. Светлана закрылась в образе древней статуи, как только сообщили, что самолет Окопова совершил посадку. Тем самым она хотела не расплескать, давшийся с таким трудом, душевный настрой на прощальную сцену с без пяти минут как покойником. Еще за час до этого она пролистала свой семейный альбом, чтобы вспомнить, разворошить прежние обиды, плеснуть масла в огонь подугасших ненависти и презрения, чтобы в самый ответственный момент не скатиться на жалость, раскаяние или истерику.
«Может, памятник ему поставить? Мраморный. В полный рост… Нет. Всегда видеть его каменную рожу...! Лучше печально смотреть сверху вниз на гранитную плиту. Маленькую такую, аккуратную, посреди газона, как в американских фильмах. Приду такая вся, в черном платье. У меня осталось после похорон свекрови. Больше не надевала. Или другое купить, покороче? Шляпка с вуалью. Две гвоздики. Постою немного. Всплакну. Ведь было же в нем что-то хорошее…! Блин, а, ведь, годовщина у него будет в ноябре. Значит, не платье, плащ траурный нужен и черные перчатки… Черт, как спину сводит! Где его носит, козла этого!? Уже всякая ерунда в голову лезет!» – думала Светлана, не решаясь пошевелить плечами, чтобы размять одеревеневшую спину. Наконец, не выдержала:
- Ну, и где он?! – воскликнула она, заерзав в кресле. – Когда самолет приземлился?
- В пятнадцать тридцать, - буркнул Юрий, не отрывая взгляда от щелки в шторах.
- ****ь, - выругалась она, - уже час прошел! Давно дома должен быть!
Ответа не последовало. Светлана резко вскочила с кресла, повела плечами, размяла задубевшую спину, подошла к глобусу, стоявшему слева от камина. Огромный шар, более метра в диаметре, покоился на подставке красного дерева в виде львиных лап. В синих пятнах океанов нарисованы киты, выпускающие фонтаны, тонущие парусники, русалки, а также пухлые полупрозрачные морды Зефиров с выпученными глазами и надутыми щеками, изображавшими ветер. Светлана нажала потаенную кнопку, глобус разорвался по экватору, и северное полушарие беззвучно поползло вверх. В раскрывшихся недрах, освещенных голубым неоном, стояли в специальных углублениях бутылки, дымящиеся легкими клубами пара искусственного холода. Светлана извлекла одну, достала широкий стакан с массивным донышком, налила в него на четверть янтарной жидкости, залпом осушила, налила еще. Полушария глобуса беззвучно сомкнулись, а она со стаканом опять присела в кресло. Щелкнула зажигалка, Светлана закурила, глубоко втягивая первую затяжку.
- Ай! Да чтоб тебя…! – через некоторое время вскрикнула она, хлопая себя ладонью по бедру. – Ну, вот! – капризно проныла. - Колготки прожгла.
Светлана вскочила на ноги, задрала юбку и стала снимать испорченные колготы. Юрий равнодушно посмотрел на нее. Так смотрят мужья на жен после медового месяца, когда скрытые юбкой прелести уже давно для них не внове.
- Уже приехал? – послышался женский голос из полуоткрытой двери на кухню.
- Нет, мама! Не приехал! - раздраженно ответила Светлана, отшвырнув в сторону скомканные колготы.
- А-а-а, ну, ладно, - послышалось из кухни.
Сначала зажужжал, потом запиликал телефон мелодией «Владимирский централ». Юрий спешно достал из кармана брюк трубку.
- Где!? …  В смысле? … Хорошо… Жду.
Он убрал трубку в карман, а Светлана подскочила к нему со стаканом, заглянула в глаза и спросила:
- Ну?
- Он сейчас в порту.
- Как в порту!?
- Так в порту. И такси отпустил.
- Отпустил? Почему? Он что, домой не собирается? – даже в сильно накрашенных глазах Светланы был виден испуг.
- Откуда я знаю? – хмуро ответил Юрий, опять достал из кармана телефон, набрал номер.
- Что за такси? – спросил он в трубку,
Ему ответили, после чего он криво ухмыльнулся.
- Он ехал на «Люкс сити». Эти под Мурадовым из УБЭП ходят. У них таксопарк из конфискованных, типа, элитных машин. По вокзалам промышляют. Под эту марку цену гнут безбожно. Специально для лохов.
- Так! – воскликнула Светлана и грохнула стакан о стекло журнального столика. – Я тут вся на нервах! Переживаю! А он…! Вместо того, чтобы домой спешить!... На такси экономит! Жлоб!... И чего его в порт понесло?
- Дарлинг, - ответил Юрий покусывая ноготь, – это элементарно. Там корабли должны быть на подходе. В диспетчерскую заехал, чтобы узнать.
- Позвонить, никак!?
- Никак, любимая. Мы же его телефон заблокировали.
- Блин!... И, какого черта!? Давно уже был бы здесь!
- Конечно, дорогая. Только он мог позвонить не только в порт, но и другим. Сама знаешь, что услышал бы. Насторожился. А, нам это надо?
Светлана, надув губки, плюхнулась в кресло и взяла со столика недопитый стакан, другой рукой вытряхнула из пачки сигарету. Закурила.
- Господи, как я устала! Когда же это кончится? Сил моих нет!
- Скоро, Дарлинг, скоро, - ответил Юрий и снова отвернулся к окну.
В холле наступила тишина, напряженная, готовая в любой момент разорваться чем-то невероятным, но давно спланированным.
- Кофею не желаете? – с милой улыбкой спросила Виктория Арсентьевна, мать Светланы, выглядывая из кухни.
На ней была желтая футболка с красным сердечком и надписью «Love» во всю грудь, красная юбка, большие кольца синих серег в ушах, темные глаза слегка навыкате, подведенные яркими голубыми тенями, лицо под слоем пудры с румянами, морковно напомаженные губы.
- Мама! Какое кофе?! – вскричала Светлана, судорожно комкая сигарету в пепельнице.
- А, я бы выпил, - это подал голос Юрий от окна.
- Да, да, да, Юрочка! - быстро ответила женщина. – Сахару сколько?
- Не надо! - резко ответил Юрий, снова уставившись в окно.
Опять раздалось жужжание, мелодия «Владимирский Централ». Юрий выхватил из кармана телефон-раскладушку и приложил к уху.
- Слушаю… Куда?!… Ёп…! Понятно, - ответил он и с хлопком сложил трубку.
- Ну!? – воскликнула Светлана.
- Он вышел из диспетчерской и пошел пешком по Портовой в сторону поворота на Суворова, - хмуро сказал Юрий, убирая трубку в карман.
- Ну, не скотина ли!? Я тут вся извелась, а он прогуливается! Девять месяцев где-то шлялся, и домой не спешит! – Светлана раскрошила в пепельнице только что прикуренную сигарету. – И чего не послали за ним машину? Уже давно был бы здесь!
- Дарлинг, мы же говорили, другая машина, другой шофер, лишние расспросы. Что-нибудь заподозрит раньше времени. А так, нет машины, нет расспросов. Подумает, сломалась, - Юрий склонил голову, заложил руки за спину, несколько раз прошел вдоль окна. Потом добавил задумчиво: - Он, наверное, решил до лесопилки дойти. Это полкилометра от порта в ту сторону.
- Как до лесопилки?! Если узнает, что она уже продана?
- От кого? Сегодня сокращенный день и там сейчас только сторож. Впрочем…
Он опять достал телефон, набрал номер.
- Юрик, ваше кофе, - это Виктория Арсентьевна вынесла подносик с чашечкой.
- Не сейчас. Не до него, - отмахнулся он, держа трубку возле уха.
- И куда мне его? Остынет же!
- Давайте, я выпью!
Голос принадлежал коренастому, плотному, очень широкому в плечах мужчине в кожаной куртке, выглянувшему из другой двери, рядом с кухонной. Короткая стрижка полубокс, небольшие глазки, веснушчатый маленький нос и по-детски яркие, пухлые губы, от чего его лицо казалось наивным и добродушным.
- Конечно, Вадим, пожалуйста, держите! А я Юрику потом еще сделаю.
- Спасибо, только мне бы еще сахарку. Четыре ложечки.
- Да, да! Четыре! Сейчас положу.
- Ну вот, что и говорил, - Юрий убрал трубку от уха. – Никто не подходит. Все давно ушли.
Он опять набрал номер.
- Володя, там машин сейчас мало ездит. Если будет голосовать, прикинься частником, подбрось его сюда. Заряди полторы сотни для правдоподобия. А то мы его еще долго будем ждать.
- Сразу бы так! – сказала Светлана, сделала глоток из стакана, села в кресло и приняла позу статуи египетской царицы.
Светлана хотела опять настроиться, почувствовать отрешенность от происходящих событий, подняться надо всем, и с непроницаемым видом наблюдать со стороны. Не получалось. За время ожидания перегорела. За каменной маской лица ее снова терзали страхи и беспокойство от предстоящей встречи. Минут через двадцать нервы взяли свое. Статуя заерзала, склонилась над столиком, вытащила сигарету, нервно защелкала зажигалкой, прикурила. Только положила зажигалку обратно, как Юрий отпрянул от окна и негромко сообщил: «Приехали!»  В полумраке холла не было видно, как побледнело его лицо. Тело Светланы, не дожидаясь команды мозга, само приняло позу статуи египетской царицы. Правда, на сей раз получился явный новодел. Меж пальчиками левой руки зажата дымящаяся сигарета, которых Древний Египет не знал. Светлана изредка порывистым движением подносила ее ко рту и делала короткие затяжки. Юрий включил в холле бра и принял стойку в пол оборота ко входу.
В прихожей Окопова встретила Виктория Арсентьевна, пригласила пройти и тут же удалилась на кухню, хотя ей внятно разъяснили несколько раз, что именно она должна вести переговоры с бывшим зятем. Ее не посвящали полностью в дела, лишь дали почитать статью в газете, которой она, безусловно, поверила и воспылала праведным гневом. Как только Светлана почувствовала, что в комнату вошли и на нее смотрят, ее парализовало за исключением правой руки, которой она подносила ко рту сигарету. Душа сжалась до размера горошины.  Окопов что-то спросил. В удивленном его вопросе Светлана поняла, что он обращается именно к ней. Разобрала лишь: «Что с тобой?», и еще, вроде: «Ты куришь?» В голове паника, надо что-то ответить, и мама куда-то делась. После неловкой паузы, собрав все силы, чтобы голос не дрожал, она ответила первое, что пришло на ум: «Что со мной? Нет, что с тобой?» Эти две простеньких фразы дались с трудом. Спокойно сказать что-то большее она будет уже не в состоянии. Спасла мама. Она вспомнила, наконец, зачем ее сюда позвали. Виктория Арсентьевна выскочила из кухни и накинулась с обвинениями на Окопова, тыча в лицо газетой. Смысла разговоров Светлана уже не улавливала. Она выбрала пятно света на портьере и вперлась в него взглядом, не мигая, почти не двигаясь. Слева голос Юрия, потом Окопова, какое-то движение, глухой шлепок, что-то упало, возня, мимо промелькнул широкоплечий силуэт Вадима, еще глухой шлепок, только громче, стук об пол, возглас мамы: «Ой!», и тишина.
Светлана, наконец, решилась чуть повернуть голову. В нескольких шагах от нее на полу лежал человек в бежевом плаще. Лежал на боку бездвижный, с беспомощно откинутой за спину рукой и неестественно повернутой головой. Глаза полуоткрыты. Зрачки закатились и видны только белки, от чего лицо напоминало маску, не столь страшную, сколь неприятную. В застывшей гримасе боли не сразу узнала Окопова. «И это я боялась восемь месяцев?» - подумала она и скривила губы в презрительной усмешке. Вокруг суетились. Юрий, которому вид поверженного противника вернул уверенность и самообладание, вытаскивал из портфеля Окопова документы, бегло просматривал и складывал на столик. Вадим склонился над телом и шарил в его карманах. В холле появился еще и Володя с квадратной челюстью, второй помощник Юрия. А она все смотрела в лицо бывшего мужа, с чувством злорадства от свершаемой мести. Окопов стал приходить в себя. Его правый глаз открылся. Некоторое время зрачок блуждал, пока не остановился на Светлане. Взгляд стал осмысленным и таким выразительным, что в нем она угадывала вопль: «За что?!» От этого взгляда ей снова стало не по себе. Когда Вадим полез обыскивать внутренние карманы, Окопов перевернулся на спину, лицо сделалось злым, решительным. Он с рычанием схватил двумя руками руку Вадима и единственный открытый глаз сверкнул такой лютой ненавистью, что Светлану пробил не просто страх, а ужас, от которого захотелось в панике бежать подальше. Это как у обезьяны, приблизившейся к телу льва, которого она считала мертвым, и который, рыкнув, подал признаки жизни.  Еле удержалась на месте, отвернулась и уставилась перед собой. Ее затрясло мелкой дрожью.  Далее все происходило, как в тумане. Треск электрошокера. Хрип и булькающие звуки, издаваемые человеком, которому насильно заливают в глотку. Запах коньяка. Все отвратительно, гадко, страшно. Светлана испытывала такое же чувство, как в детстве, когда без спросу забралась к соседу, дяде Боре, в сад за малиной. В это время появился хозяин с каким-то мужиком, тянущими за веревку упирающуюся свинью. Она, пятилетняя девочка, прячась в кустах малины, почти два часа наблюдала жуткие подробности, как не далее пяти метров от нее режут, опаливают, потрошат свинью. Потом еще долго ей мерещились предсмертный визг, судороги агонии, застывшие глаза несчастного животного, тошнотворный запах паленой кожи и отвратительное хлюпание дяди Бори, пьющего из кружки кровь, зачерпнутой из распоротой грудины свиньи.
Когда безжизненное тело, оглушенное электрошокером, выволокли за дверь, в холле стало тихо, неимоверно тихо. Даже мерное тиканье каминных часов, казалось, раздается звонко, как удары копыт по мостовой старого мерина-тяжеловоза. Светлана все так же сидела на краю кресла в позе царицы Хатшепсут, с таким же красивым каменным лицом, со взглядом, устремленным в никуда.
- Что, уже ушли? – это нарушила тишину Виктория Арсентьевна, выглянувшая из кухни.
Юрий замахал на нее руками, и та исчезла. Он подошел к Светлане, присел на корточки, обнял одной рукой за плечо.
- Вот и все, Дарлинг. Закончилось, - ласково сказал он, целуя ее в щеку. – Видишь, это было не так уж и сложно.
Она еще некоторое время сидела неподвижно, потом коротко вздохнула с гортанным хрипом, еще раз и… каменная статуя стала плавиться. Ее голова медленно склонилась, плечи опустились, спина ссутулилась. Она стекла с кресла на пол, поджав ноги, и зарыдала по-бабьи в полный голос. Сквозь судорожные всхлипы вырвались нечленораздельные причитания: «Я… Ню, ню… Я… Бю, бю… Вот, мю… Я… Бю…» Понемногу звуки приобретали смысл и становились похожи на слова: «Он… Шлял… Со шлю… Скоти… Хотел… А я… Думала… Пришел…! Наброси…! Зубы по полу разбросал…!» Действительно, на паркете, перед ней, валялся зуб в кровавых пятнах. Юрий сел на пол рядом, обнял и склонил ее голову себе на плечо. Плачь и причитания стали громче. Нарыдавшись, понемногу стала затихать.
- Дарлинг… Что ты? Не надо! Все позади. Больше ты его не увидишь… Ну… Разве что, на опознании.
Светлана резко вскочила, гневно сверкнула заплаканными глазками, топнула ножкой и прокричала истерично:
- Избавь меня от этих подробностей!
Она решительно направилась к глобусу-бару, налила себе полстакана, закурила сигарету, с ногами забралась в кресло, недобро косясь на Юрия.
- Ладно, - пробурчал он, вставая с пола, - пойду разбирать документы.
Юрий сгреб со столика бумаги и отправился наверх.
Светлана минут пятнадцать просидела в кресле, потягивая маленькими глотками виски, приходя в себя от пережитого потрясения. Очередная сигарета не пошла. Уже накурилась за последние три часа. Поэтому, сделав лишь одну затяжку, бросила. Встала, поднялась наверх, в кабинет мужа, где сейчас за письменным столом, ярко освещенным лампой, по-хозяйски сидел Юрий, листая бумаги. Она подошла сбоку, положила руку на спинку кресла.
- Котя, ты взял деньги, - голос у нее был тихий, но твердый.
Юрий мгновенно отвернулся в сторону, чтобы не показывать, как вытянулись недовольно в ниточку его, и без того тонкие, губы. Прошло не более секунды, и его лицо приняло учтивое выражение с наичестнейшим взглядом, с выгнутыми бровками. С таким преобразившимся лицом он опять посмотрел на Светлану.
- Какие деньги? – спросил он тоном искреннего непонимания.
- Из портфеля Окопова. Ты одну пачку себе в карман сунул.
Юрий думал, что Светлана, сидя в позе сфинкса, находилась в ступоре после расправы над Окоповым. Ошибся. Заметила-таки, как он достал из портфеля три пачки денег, две из которых раздал подельникам, а третью сунул себе в карман. Отпираться было бессмысленно, да и небезопасно. Затевать ссору в конце операции не стоило.
- А-а-а, ты про те деньги, - небрежно сказал он. – Дарлинг, то сущие пустяки по сравнению с этим, - он указал на бумаги.
- Нет не пустяки. У меня денег совсем не осталось. Так что, далеко не пустяки.
- И чего из-за этого переживать? Это же наши деньги! Наши с тобой. Хочешь, пусть они будут у тебя?
- Хочу.
Юрий суетливо полез в карман брюк, достал и выложил на стол пачку долларов.
- Пожалуйста, держи их у себя.
Светлана взяла деньги, слегка улыбнулась и спросила:
- Что с бумагами?
- Разбираюсь. Сложно там, - ответил Юрий и снова повернулся к столу.
Зазвонил телефон. Юрий поднял трубку.
- Але…  Где?... Уже зашел?... Отлично! Через часик подойдешь к капитану Красавкину, он передаст тебе шмаги… Обыкновенные шмаги. Там в курсе, какие. Привезешь их ко мне… В дом, на Курортной… Да, я здесь. Привезешь, и свободен. Будь все время на связи. Как только его выпустят, начнешь пасти… Не раньше понедельника. Я дам знать, когда… Все, жду.
- Ну, что я говорил? – Юрий с самодовольной физиономией развернулся в кресле. – Окопов уже в отделе милиции. Сам туда пришел. Это Дуплет звонил, который пасет его. Так что, все по плану. Сейчас шмаги привезет.
- Чего привезет?
- Бумаги с подписью Окопова.
- Зачем?
- Ему чистые листы подсунут, чтобы подписал. Сюда идут четыре судна. Нам их надо перенаправить в другое место. На этих листах заявку на изменение порта назначения составим. Тогда к нам никаких вопросов не будет. Его же подпись, настоящая.
- Как он подпишет чистые листы?
- Есть способы. Тем более он пьяный и один глаз подбит. Подпишет. Так что, теперь можно спокойно заняться его лесом.
Он опять развернулся к столу и продолжил изучать бумаги, иногда щелкая на калькуляторе. Светлана еще некоторое время постояла за спиной у Юрия, пока не надоело. Под предлогом вызвать маме такси, вышла. Вернулась через полчаса.
- Мама уехала, - сообщила она, усаживаясь в кресло в углу кабинета. – Как у тебя тут?
- Есть очень хорошая новость.
- Какая?
- Вот его контракт на поставку леса с фирмой «Бредер Шользе» из Австрии. Оплата по факту передачи груза в порту. Я узнавал, суда будут в Роттердаме в воскресенье, к вечеру. Так что, груз еще не оплачен, и мы успеваем. Сдадим груз и получим деньги по доверенностям.
- Это те доверенности, из-за которых в консульство ездили?
- Да. Только надо договориться, чтобы в контракте реквизиты счета поменять. Твой указать.
- Если не согласятся?
- Груз не получат. Тогда нам придется другого покупателя искать. Эти пусть товар с Окопова требуют.
- Есть и плохие новости?
- Есть. Никак не могу понять, – ответил он, записывая числа в столбик. – У него законтрактовано десять тысяч кубов леса по двести пятьдесят восемь евро. Всего,  на два с половиной миллиона. А только официальных расходов на три с лишним ляма баксов. 
- Так много?
- Много? Прикинь! Фрахт шести судов, обработка груза в порту, буксиры, разрешения. Здесь все контракты, акты, платежки, фактуры. Еще, наверняка, черным налом что-то платил. Смотри, к примеру, в записной книжке указан какой-то Анисимович. Триста шестьдесят тысяч бачков в расход.
- Тогда, чего непонятного?
- В чем бизнес, Дарлинг?! В чем бизнес?! – воскликнул он, воздев руки. – Он что, занимался этим себе в убыток?... Не может такого быть… Правда, на четырех судах еще шестнадцать тысяч кубов какого-то топляка сюда идет.
- Топляка? Что это?
- Откуда я знаю!? Наверное, тоже дерево, только утонувшее. Есть разрешение на расчистку русла реки.
- Разве, дерево тонет?
- Да, если долго в воде пролежало.
- И на кой такое нужно?
- Значит, нужно, если везет. У него указано место разгрузки Калининград. Скорее всего, на свою лесопилку. Для этого и давал радиограмму, чтобы там все расчистили. Думаю, он хотел это здесь сбыть. Наверняка, есть покупатель, - Юрий в задумчивости поскреб подбородок. - Знать бы, кто?
- Может, он хотел его здесь распилить?
- Даже если так, должен быть покупатель! Должен! – он ударил кулаком по столу. – У него расходов на лям больше, чем доходов. Сальдо не сходится. Еще налоги платить, долги… А нам от этого топляка надо срочно избавляться.
- Если их тем австрийцам предложить, с которыми контракт у него?
- Австрийцам?!... – Юрий замер с открытым ртом, потом расплылся в улыбке. – А, ведь, это идея!... Дарлинг, ты умница!  Нам все равно с ними связываться по поводу реквизитов. Заодно предложим и это.
- Тогда звоним австрийцам!?
- Точно! – выдохнул он.
- А, кому, знаешь?
Юрий задумался, что-то вспомнил и стал перебирать бумаги на столе, бормоча себе под нос: «Погоди, где-то… Здесь была…». Наконец нашел карточку.
– Во, визитка какого-то Макса Клюге из фирмы «Бредер Шользе»! У Окопова в бумажнике лежала.
Он схватился за телефон, стал набирать номер, потом замер, с занесенным над кнопками пальцем.
- Дарлинг, какой в Австрии язык?
- Австрийский, - не раздумывая ответила Светлана.
- Разве есть такой?
Светлана пожала плечами.
- Там… Вроде… Немецкий должен быть? – неуверенно спросил Юрий.
Она опять пожала плечами.
- Дарлинг, ты знаешь немецкий?
- Кроме, я воль и дас ис фантастиш, ничего.
- Так… Так… Так… - Юрий барабанил пальцами по столу, хмуря брови. Потом встрепенулся. – Все знают английский! Ты же научилась на нем ботать?
- Совсем немного. Я еще курсы не закончила.
- Поговори с ним, а то я в иностранных вообще не бум-бум!
- Я?! – воскликнула она громко, почти с возмущением. – Я не знаю, что говорить! И вообще, я в этом не разбираюсь!
- Дарлинг, это же в наших интересах! Что говорить, подскажу. Ответы будешь переводить мне.
- Ой, я еще так плохо разговариваю.
- Поймут, как-нибудь! У них контракт на два с половиной ляма. За эти деньги всё поймут!
- Котя, я так устала после этого кошмара. Голова разболелась. Давай, завтра!
- Дарлинг, пойми, завтра никак нельзя! Сегодня пятница, у них там конец рабочего дня. Завтра выходной. А нам срочно надо избавиться от этого леса, пока суда не прибыли в Калининград. Здесь на груз могут наложить арест кредиторы Окопова. Если успеем, мы сможем нехило бабла приподнять еще.
Светлана помялась, раздумывая, и через некоторое время неуверенно согласилась:
- Хорошо, я попробую. Сейчас только словарь возьму.
Она вышла из кабинета и тут же вернулась с книгой. Юрий уступил ей место за столом.
- С чего начать? – спросила она.
- Скажи, что у них заключен контракт с фирмой «Снаб Экспорт ОНА» из России… Кстати, почему у Окопова в названиях работающих фирм все время присутствует слово ОНА, а в фирмах-прокладках его нет? Кто такая ОНА? Не знаешь?
- Это его инициалы.
- Да!? Блин, так просто. Я то думал!... – он почесал макушку и продолжил. - Так вот, назовешься женой Окопова. Скажешь, у «Снаб Экспорт ОНА» заключен с «Бредер Шользе» контракт на поставку леса. Ты являешься уполномоченным представителем для завершения сделки. Поняла?
- Котя! – Светлана поджала губки. – Это сложно. Может, переводчика вызовем?
- Дарлинг, переводчик, это лишние уши. Да черт с ними, с ушами! Это лишний язык! - он сзади, через кресло, обнял ее. – Ты же можешь! Ну!?...
- Ладно, звони.
Юрий набрал номер, передал трубку Светлане и склонил ближе ухо, чтобы лучше слышать голос из телефона.
- Хэлоу! Мистер Клюге? – бодро начала Светлана разговор. – Ду ю спик инглиш?… Окей! Май нэйм из Светлана Окопова фром Раша…
Дальше последовал разговор, который для знатоков английского языка звучал, если не смешно, то, по крайней мере, забавно. Я к знатокам не отношусь, поэтому не стану воспроизводить переговоры Светланы по телефону. Будучи абсолютно уверенными, что на другом конце провода их не понимают, в ходе переговоров Юрий и Светлана обсуждали между собой некоторые обстоятельства, даже не прикрыв трубку ладонью. Выступая в роли переводчика, Светлана постоянно тупила, по нескольку раз переспрашивала, понимала ответы Клюге только с третьего раза, шуршала страницами словаря, отчаянно жестикулировала в трудных местах, как будто на другом конце провода ее могли видеть. С огромным трудом ей удалось понять собеседника и донести до него свои мысли.
В результате переговоров Макс Клюге согласился произвести оплату по контракту на личный счет Светланы в банке Гибралтара, и готов был принять дополнительные шестнадцать тысяч кубометров топляка, но по цене на двадцать пять процентов ниже, чем стоимость леса в основном контракте. Не имея никакого представления об истинной ценности груза, не догадываясь о существовании дополнительного соглашения к контракту, в котором указана реальная цена, спеша как можно скорее избавиться от, с таким трудом добытого, леса, Юрий и Светлана согласились на эти условия, даже не предприняв попытки поторговаться, хотя бы для видимости. Это как воришки, сбывающие похищенное. Правда, в отличие от последних, у Светланы был полный комплект доверенностей, легализованных для совершения действий заграницей, позволяющих ей на законных основаниях распоряжаться грузом. Договорившись обменяться по электронной почте документами, они назначили встречу в понедельник, в гостинице рядом с администрацией порта Роттердама, чтобы завершить сделку.
Попрощавшись с Клюге, Светлана положила трубку. Переговоры дались ей с таким трудом, что ее лоб блестел от пота. Тем не менее, она почувствовала гордость и удовлетворение от проделанной работы, стала ощущать себя чуть ли не гуру деловых переговоров.
- Как я справилась? – спросила она, откинувшись на спинку кресла.
- Во! - Юрий показал большой палец. - Дарлинг, в итоге, пять с половиной лямов!... В евро!.. Как, с куста! Сечешь! – произнес он восторженным шепотом, показывая калькулятор. - Они будут наши уже в понедельник!
Светлана на некоторое время лишилась дара речи. С округлившимися глазами она смотрела на семизначное число и не могла поверить. Сумма произвела такое впечатление, что от всех переживаний сегодняшнего дня не осталось и следа. Издав протяжный радостный визг, она вскочила с кресла и бросилась на шею Юрию, часто целуя его в щеку.

На другом конце телефонной линии, после завершения звонка, Макс Клюге полулежал в кресле, вытянув ноги, уставившись в потолок, как будто его ненароком приземлили туда более трезвые собутыльники. Звонок из Калининграда застал его в небольшом ресторане Ужгорода, что на западе Украины, в самый разгар переговоров о поставке полутора тысяч кубометров дуба из Винницкой области. Делегация из двух местных чиновников и одной чиновницы, очень молодой и привлекательной, торговалась с ним уже более часа. Сложно было с ними. Шаг этих торгов – всего-то в пятьдесят евроцентов. Делегация переругивалась между собой на украинской мове, по ходу хая треклятых москалей, сбивающих цену. Однако, переговоры шли на русском. Озвучивала решения делегации дама, которая каждое предложение сопровождала томным взглядом, ужимкой или многозначительным подмигиванием. Зря старалась. На Макса это не действовало. Он упорно гнул свою линию, снижая цену. Когда Макс, практически, их дожал, когда им осталось сделать только несколько вздохов, чтобы согласиться, зазвонил телефон. Увидев высветившийся номер из России, а точнее, из Калининграда, Макс тут же прекратил на полуслове свои, казалось бы, победные переговоры и, сославшись на важность звонка, удалился в курительную комнату. Ведь он ждал этого звонка, так как важнее сделки с выдержанным лесом в перспективе следующих ста лет для него не предвиделось.
Тяжело дался этот разговор. Вместо господина Окопова говорила по-английски какая-то дама, коверкая слова, путая времена, предлоги и артикли. Она представилась супругой Николая Анатольевича, сообщила, что муж сильно заболел, и заявила, что уполномочена завершить контракт. Разговаривая с ней, он до того измучился, что несколько раз чуть было не подсказал ей по-русски смысл своих фраз. Пришлось вспомнить, как сам когда-то учил язык, и старался использовать самые простые слова и выражения. Но, я напомню, Макс Клюге был достаточно хитрым, чтобы не выдать отличное знание русского языка. Ведь эта дама, не приглушая трубки, переговаривалась с каким-то мужчиной и эти переговоры для Макса были более понятны, чем ее неумелый лепет на английском. В разговоре дама ссылалась на контракт и ни слова о дополнительном соглашении к нему, хоть он несколько раз и намекал на это. Фактически, сейчас с него запрашивали цену вдесятеро меньшую, чем оговоренную с господином Окоповым. И это не было его заслугой. Даже более того, ему, вдруг, предложили дополнительно шестнадцать тысяч кубов выдержанного леса. Того самого леса, который он лично лицезрел в северном порту и поставки которого так добивался. И почти за бесплатно! Согласитесь, было от чего распластаться в кресле. Предложение казалось столь фантастичным, что поверить в него было невозможно, и оно внушало больше опасений, чем радости. Возникло подозрение, уж не мошенники ли? Однако, ему пообещали в течении пятнадцати минут выслать для проверки все необходимые документы, подтверждающие полномочия.
Немного поразмыслив, Макс достал записную книжку, нашел нужный номер, позвонил.
- Але. Виктор Викторович?... Здравствуйте! Это Макс Клюге из Бредер Шользе… Я рад, что вы меня помните… Мне срочно нужно собрать информацию о человеке… До вечера воскресенья… Окопов Николай Анатольевич… Да, по нему вы мне уже давали… Сейчас меня интересует, где он находится и что с ним. Еще,  выяснить состояние его дел на сегодняшний момент, а так же, как у него в семье. В частности, про его супругу… Сколько?... Это не слишком?... А-а-а, срочность. Хорошо я согласен. Деньги на тот же счет?... Сегодня переведу. Жду информацию. До свидания.
Макс убрал телефон и весьма озабоченный вернулся к своим оппонентам. За время его продолжительного отсутствия делегация переговорщиков пришла в себя и подняла цену предложения аж на пять евро за куб. Каково же было их удивление, когда на это Макс коротко ответил: «Согласен», быстро вписал сумму в протокол согласования цены, расписался, дал подписать им и, поцеловав очаровательной чиновнице руку, удалился. Обалдевшая делегация, наверное, решила, что только что индекс дуба на международной бирже резко подскочил и они явно продешевили.
Восьмого ноября, в понедельник, в восемь тридцать утра, в Роттердаме, на улице Кёнингинненховд, на автостоянке у гостиницы под названием «Нью-Йорк», припарковалась серебристая БМВ из которой вышли Юрий и Светлана, разминая ноги и спины после долгого путешествия. Они прибыли на встречу с Максом Клюге. Встреча проходила в гостиничном ресторане почти без слов. Лишь только бумаги шуршали. Макс молча тщательно проверил документы. Пока он листал бумаги, Светлана сильно нервничала, постоянно оглядывалась, как будто боялась внезапного появления кого-то. Юрий, сидевший рядом, также заметно волновался, не стесняясь, покусывал ногти. Когда все бумаги были проверены, Макс заявил, что для подтверждения качества древесины ему еще нужны оригиналы документов на вырубку и расчистку русла реки. Юрий не возражал и выложил все разрешительные бумаги Окопова. Закончив проверку полномочий, они втроем прошли в соседнее здание управления порта, где и завершили сделку. Светлана не успокоилась даже тогда, когда поставила последнюю подпись, сдала в контору документы о передаче груза и получила в отделении банка распечатку о зачислении на ее счет пяти миллионов шестисот двадцати тысяч евро. Скоренько распрощавшись с Максом, они с Юрием вышли на улицу и почти бегом домчались до своей машины. Усевшись на сиденье, Светлана дрожащими руками достала распечатку и еще раз просмотрела.
- Получилось! – в полголоса, восторженно произнесла она, показывая бумагу Юрию. -  У нас все получилось!
С этими словами Светлана кинулась ему шею и стала осыпать поцелуями. Юрий сидел неподвижно. На его лице впервые после отъезда из Калининграда появилась улыбка.
- Видишь, как все просто, – наконец, произнес он. – Мы богаты.
Светлана еще раз крепко поцеловала его.
- Куда желаете? – спросил Юрий, к которому вернулась прежняя самоуверенность.
- Сейчас бы выспаться, - ответила она потягиваясь. – Потом в Ниццу, пока дома все не уладится… Котя, - Светлана потрепала его по голове, - хочешь переспать с миллионершей?
- С радостью! Вот и гостиница.
- Нет, только не здесь! Давай поскорее уедем отсюда! Найдем другую.
Юрий с пониманием кивнул, достал телефон, стал набирать сообщение.
- Кому это ты? – спросила она.
- Чтобы твоего муженька на волю выпустили, - ответил он и отправил сообщение.
- Котя, это не мой муж! – с упреком, негромко произнесла она.
Этого Юрий уже не слышал, так как завел мотор и тронулся с места.
Макс Клюге проводил взглядом поспешно удаляющуюся странную парочку. Молодая женщина, хоть и была в строгом наряде: длинная серая юбка-карандаш, пиджак, жилет, белая блузка, она не выглядела по-деловому. Причиной тому сумбурная прическа из завитых спиральками рыже-каштановых локонов, очень яркая губная помада и броский макияж, уместный более для ночного клуба. Ее спутник с большим носом и тонкими губами, в черном костюме, также не слишком-то походил на делового человека. Суетился, нервничал, грыз ногти, оглядывался, как будто боялся кого. Эти двое не догадывались об истинной стоимости выдержанного леса. Ведь они даже его не видели. А если бы и видели, то все равно не догадались. Снаружи те бревнышки выглядели менее презентабельно, чем только что спиленные.
Не было радости на душе Макса. Скорее, что-то вроде разочарования. А ведь только что он разбогател, да так, что и мечтать о таком никогда не мог. Подвернулся шанс, один на сто миллионов, и он его не упустил. Ценные бревна, стоившие почти шестьдесят миллионов, он приобрел в десять раз дешевле, да еще и не за свои деньги. В придачу, у него на руках оказались документы на добычу еще таких бревен, оставшихся в озере. «Бедный, бедный Николай Анатольевич, - проговорил он со вздохом по-русски, когда парочка скрылась из вида. – Хороший был деляга».
Макс уже знал, где сейчас находился господин Окопов. Он знал даже больше о делах Николая Анатольевича, чем тот сам знал пока о своих. Чувство неловкости глушило радость от доставшегося приза. Ладно, если бы он хитроумно облапошил. Тогда все в порядке. Получается, он воспользовался чужой бедой и беззастенчиво обобрал несчастного. По крайней мере, был этому соучастником. Как-то неспортивно получилось. Совесть совестью, а разум говорил: «Не моя вина, что он не смог удержать с такими трудами добытое. Упустил добро. Это добро обязательно кто-нибудь да хапнул бы. Уж лучше я, чем кто-то другой». Макс еще постоял немного в задумчивости, встряхнул головой и решительно направился к выходу со словами: «Нет, никогда не женюсь!»
Купив в киоске карту города, Светлана с Юрием случайно наткнулись на знакомое название престижного отеля «Hilton». Решили, что пять его звезд вполне подходят, чтобы передохнуть после утомительной шестнадцатичасовой поездки на автомобиле из Калининграда. Пока петляли по улицам в поисках отеля, Светлана обратила внимание, ее серебристая «Бэхуля», являвшаяся в Калининграде предметом гордости ее и завистливых взглядов других, здесь, в Роттердаме, совершенно затерялась в потоке местных машин, многие из которых ничем не уступали. Попадались и более крутые экземпляры. А ведь еще до этого воображала, что в Ниццу, в город миллионеров, она въедет непременно на белом коне, как полноправный член элиты. Если дома ее БМВ еще сходила за верховую кобылку для выездов, то здесь, а тем более на Лазурном Берегу, ее машина выглядела как обычная тягловая лошадка, коих вокруг тысячи. Сделав это неприятное открытие, уже войдя во вкус миллионерши, Светлана решила, что не может себе позволить появиться в высшем свете Европы в такой затрапезной тачке. Из всех известных ей дорогих марок на ум приходили только Ролс-Ройс и Феррари. Ройс отвергла сразу, так как он ассоциировался с предпенсионным возрастом. А вот красный Феррари, непременно без крыши, вполне годился на роль белого коня. Светлана представила, как в алом платье с глубоким декольте, с развевающимся на шее шарфиком, она мчится в открытой машине по извилистой дороге вдоль берега ослепительно синего моря, как ветерок треплет ее светлые волосы, как водители обгоняемых ею машин облизываются вслед удаляющимся красавицам, ей и машине. Да, в таком авто она непременно должна быть сводящей с ума блондинкой. Когда она поделилась своими мыслями с Юрием, тот был совсем не против идеи покататься на спортивном кабриолете.
К счастью, самый дорогой номер в отеле «Hilton», представительский люкс, оказался свободен. На стойке регистрации, когда оформлялись, Светлана огорошила девушку, принимавшую документы, вопросом: «Где здесь продают Феррари?». Вопрос оказался столь необычным, что на помощь вызвали менеджера. Тот моментально проникся важностью дела и выказал готовность услужить. Увы, после нескольких телефонных звонков он сообщил, что магазинов по продаже Феррари в Роттердаме нет. Когда Светлана это услыхала, изобразила такое удивление, что можно было подумать, что там, откуда прибыла, автомобили Феррари дают на каждом углу на сдачу. Она так расстроилась, что это сразу бросилось в глаза. Войдя в положение, сочувствуя ее горю, менеджер предложил в течение часа прислать лучшего специалиста по продажам машин, владеющего русским языком. Светлана великодушно приняла предложение, перестала хмуриться, и вместе с Юрием гордо проследовала в свой номер.
Просторный трехкомнатный люкс в серо-голубых тонах был обставлен строго, лаконично, со вкусом, без излишеств и, не смотря на размеры, казался уютным.  Расположившись, они первым делом решили отметить удачное завершение их предприятия, само собой разумеется, шампанским. После более чем восьмимесячных страхов и переживаний, особенно последних нескольких дней, хотелось как следует расслабиться и ни о чем не думать. Поэтому заказали сразу две бутылки «Дом Периньон» и устрицы на закуску. Светлана никогда не пробовала устриц, но из книг и фильмов знала, что это блюдо истинных аристократов. Озадачил метрдотель вопросом, какой сорт устриц фру предпочитает в это время суток? Светлана наивно считала, что устрицы, они и в Африке устрицы. Но чтобы у них были сорта?!... Она и предположить такого не могла. Вышла из положения весьма изящно. «Я полагаюсь на ваш вкус. Какие-нибудь посвежее, пожалуйста», - небрежно сказала она в телефонную трубку, заканчивая делать заказ.
Заказ вкатили в номер на тележке минут через пятнадцать. Два ведерка, обернутые салфетками, из которых торчали горлышки шампанского, и блюдо, накрытое металлическим колпаком. Когда колпак открыли, слюнки предвкушения предстоящего деликатеса моментально просохли. На большой тарелке по кругу во льду лежали продолговатые раковины моллюсков с дольками лимона между ними. В раковинах влажно блестела какая-то серо-розовая бяка, напоминавшая слизней, к тому же, как показалось, еще и шевелящаяся. Увидев устриц, Юрий поморщился и наотрез отказался это кушать. Да, не выйдет из него аристократа. Светлана, с небрежным видом, взяла раковину, отковыряла специальной вилкой моллюска и отправила в рот. Склизкую солоноватую субстанцию проглотила не жуя, тут же запив это целым бокалом шампанского, которое, вдобавок, показалось кисловатым. Подобно знатоку-гурману изобразила на лице полное удовлетворение от деликатеса.
- Дарлинг, - сказал Юрий, отпивая из бокала, - жрать хочу, сил нет. Закажи мне просто яичницу с беконом и булочки.
- А, устрицы?
- Брось! Ты, ведь, тоже их не будешь.
- Почему это не буду?
- Ладно тебе! Я же вижу… Чего давиться? Попробовала и будет.
- А…, с ними что делать? – спросила она после некоторого раздумья, указывая на блюдо.
- Пусть уберут.
- Как-то неудобно. Еще подумают о нас… Давай, в унитаз выковыряем, как будто мы их съели.
- Ковыряй сама. Мне даже трогать их противно.
Послышалось приглушенное «Ку-ку» из кармана брюк Юрия. Это мобильный телефон известил о доставленном сообщении.
- Дарлинг, твоего благоверного уже выпустили из ментовки, и сейчас он ковыляет в сторону офиса, - сияя от радости, сообщил он вернувшейся Светлане. - Этого заморыша даже в такси садить не хотят… Тэ-э-к, пусть идет. Вот ему сюрприз будет.
- Ну, идет. Че так радоваться? – спросила она, ставя блюдо с опустошенными раковинами на стол.
- А то, что все по плану. Я тебе говорил, он сначала в офис пойдет? Говорил. Потом на базу. Потом в квартиру свою, которая уже не его. Хошь, поспорим? На миллион?
Юрий поднял свой бокал. Светлана поджала губки, потом, все-таки, улыбнулась и подняла свой.
- Хорошо бы, чтобы и дальше все так шло, - сказала она, чокаясь с Юрием. – Чтобы у нас все получилось!
- Куда оно денется! – Юрий с самодовольной улыбкой отпил.
В дверь постучали. Светлана открыла. На пороге стоял пухлый розовощекий господин, в клетчатом костюме и шляпе, расплывшийся в жизнерадостной улыбке. Сняв головной убор, он представился господином ван Брутом, владельцем автосалона. Говорил по-русски свободно, с небольшим акцентом. Его прислал менеджер отеля. Светлана пригласила гостя в гостиную. Господин ван Брут и так был сильно удивлен тем, что каким-то безумным русским в понедельник утром внезапно захотелось купить машину. Причем, именно Феррари. Еще более его удивил завтрак этих неадекватных. Банальную яичницу с беконом они запивали дорогущим шампанским, коего было аж две бутылки, вприкуску с круассанами. Увидев это, толстяк стал еще более жизнерадостным. Неделя начиналась для него явно удачно. От предложенного бокала господин ван Брут вежливо оказался.
- Завтра мы собираемся в Ниццу, - нарочито небрежным тоном сообщила Светлана, – и хотели бы купить Феррари без крыши красного цвета.
- О, великолепно! – ван Брут выдал улыбку даже чуть шире, чем ему позволяла собственная анатомия. – Как я могу к вам обращаться?
- Зовите Светлана.
- Очень приятно. Но я имею в виду, мадам или мадмуазель?
- Мадмуазель, - скромно ответила она, потупившись и слегка покраснев.
- Мадмуазель Светлана, как я понял, вы желаете купить Феррари-кабриолет?
- Кабриолет?… Да, да. Именно кабриолет.
 - К моему огромному огорчению, вы не сможете здесь купить новый Феррари.
- Здесь не смогу?... Странно… А, где смогу?
- Боюсь, нигде, мадмуазель.
- Как нигде?! Почему?
- Феррари такой модели не так просто купить. Существует очередь.
- Очередь?! – изумилась она. – Неужели у вас есть очереди?
Ван Брут развел руки и со смущенной улыбкой пожал плечами, показывая: «Увы!». Светлана представила длинную очередь миллионеров в смокингах и женщин в бальных платьях, украшенных бриллиантами. Все они стояли на улице перед стеклянной дверью автомагазина, громко переругиваясь друг с другом, типа: «Куда лезешь без очереди, графское ваше рыло! А вас, гражданин банкир, здесь вообще не стояло! Господа, поимейте совесть! По одной Ферраре в одни руки!»
- Видите ли, мадмуазель, - после некоторой паузы ответил ван Брут, - новый Феррари-кабриолет могут купить только члены клуба, встав в очередь.
- И, длинная очередь?
- Ждать от одного до двух лет.
- Так долго!? Неужели ничего нельзя сделать!? – почти с отчаянием воскликнула она и ей еще больше захотелось иметь такую машину.
- Можно взять подержанную. Это, кстати, поможет вам вступить в клуб.
- Подержанную? – она брезгливо выпятила губки. – Вот еще!
- Тогда советую вам, мадмуазель, обратить внимание на другие модели. Есть хорошие кабриолеты: Мерседес, Ауди, Ягуар.
- Нет, мне нужно Феррари! – твердо заявила она.
- Вы говорите, подержанные, - вставил свое слово Юрий. – Они сильно старые?
- Нет, нет, нет! – ван Брут энергично замахал руками. – Можно найти машину позапрошлого или две тысячи первого года в очень хорошем состоянии.
- Тогда почему их продают?
- По разным причинам. К примеру, один мой клиент продает триста шестидесятую модель «Спайдер» только из-за того, что это родстер и там всего два места. А у них в семье прибавление. Ребенка в машину уже не посадишь. Поэтому они хотят приобрести машину два плюс два.
- Это четыре, - наивно вставила слегка захмелевшая Света.
- Это два места для взрослых и два для детей, - пояснил Юрий.
- Совершенно верно! Правда, та машина желтая.
Ван Брут стал расхваливать машину, особо упирая на исключительную аккуратность хозяина, его любовь к технике и бережной заботе о ней. И цена пустяковая. Каких-то сто восемнадцать тысяч евро. Почти уболтал. Однако, Светлана, вдруг, спохватилась. Вспомнила желтую машину этой сучки Виолеттки, ее соседки по общаге, когда видела ее в тот злополучный день, перед похоронами свекрови. К тому же решила, что желтый цвет блондинке не пойдет и желтые туфли на ней будут смотреться не очень. Ван Брут не стал более убеждать, а лишь попросил дать ему время до вечера, чтобы найти продавца как можно более свежей машины с наименьшим пробегом. Светлане ничего не оставалось, как согласиться.
Когда ван Брут удалился, она откинулась на спинку дивана, скрестила на груди руки и, нахмурив лобик, в задумчивости произнесла:
- Все-таки, брать подержанную… Это как-то… Не то совсем… Знать, что до тебя этим пользовались… Нет, не то…
- Дарлинг, бывшее в употреблении, вовсе не значит плохое. Тебе ли не знать?
Светлана не поняла прозрачной подколки Юрия, поэтому и не обиделась.
- На машине же не написано, сколько хозяев у нее было, - продолжил он, собирая огрызком круассана растекшийся по тарелке желток. - Если тачка окажется в идеальном состоянии, как обещал этот барыга, то какая нам разница? В конце концов, даже на новых машинах до первого хозяина уже кто-то ездил. Например, когда обкатывали, или, когда в магазин пригоняли.
Последний довод окончательно убедил Светлану. Морщинки на лобике расправились. Покончив с трапезой, Светлана вытерла губки салфеткой, встала, заулыбалась, взяла Юрия за галстук и, как на поводке, потащила в спальню. Было самое время для небольшого разврата и сна после завтрака.
Светлана проспала недолго, до часа. Хотелось бы поваляться в постели подольше, но предстояло сделать еще кучу дел. Попросив сонного Юрия не скучать, она вышла из номера, спустилась вниз. На рецепции узнала, где находится ближайший салон красоты. Оказалось, в десяти минута ходьбы. Но, все равно, ей вызвали такси. Часа через два она, весьма довольная собой, вышла из салона уже блондинкой с зачесанными назад слегка волнистыми пышными волосами. Обратно в отель шла пешком, заглядывая в магазинчики, коих по пути было множество. Заходя в какой-нибудь бутик, Светлана, не мудрствуя лукаво, сразу заявляла, что ей нужно что-нибудь классическое, что подойдет для красного Феррари-кабриолета в Ницце. После этих слов флегматичность продавцов мгновенно улетучивалась и вокруг нее начинали «шуршать», обделяя своим вниманием остальных покупателей. «Прям как в фильме «Красотка». Только без Ричарда Гира, к сожалению», - с удовольствием думала она, благосклонно и слегка высокомерно принимая старания персонала. «Все-таки, приятно быть богатой!».
В отель Светлана вернулась без четверти пять, нагруженная пакетами. Юрий маялся один в номере и опять хотел есть. Решили сделать маленький перекус перед ужином в лаундже отеля, в котором закуски и выпивка для люксовых номеров были бесплатными. Впрочем, последнее обстоятельство их не сильно волновало. Пока Светлана переодевалась в только что купленное короткое шелковое платье в розовых тонах с принтом в японском стиле на тему Фудзиямы и сакуры, Юрий, развалившись в кресле, громко зачитывал вслух пришедшие на телефон эсэмэски.
- В двенадцать двадцать объект вышел из УВД и направился в сторону улицы Девятого апреля. В двенадцать двадцать пять ловил такси у Дома быта. Такси не останавливались. Грязный плащ. Дарлинг, - крикнул он Светлане, - похоже, наши Болек и Лелек твоего еще и в грязи поваляли, когда из машины вытаскивали.
- Котя, - отозвалась Светлана поправляя платье, - давай договоримся! Он уже давно не мой и не напоминай мне об этом!
- Хорошо, твой бывший. Читаю дальше. В тринадцать пятнадцать пытался зайти в офис на Каштановой аллее. – Юрий недобро захихикал. – Вот удивился, когда узнал, что он там никто. Дарлинг! Оказывается, твой Окопов бегать умеет.
- Я же просила!
- Шучу. Конечно, не твой! Так вот, от офиса он побежал в сторону рынка. В четырнадцать ноль пять зашел в проходную нашего Центра на Окружной. Представляешь, за пятьдесят минут туда добежал! Запыхался, наверное. Черт, как бы я хотел увидеть его рожу, когда он оттуда выходил! В пятнадцать пятьдесят пять на Гагарина купил две шавермы и чай. Заплатил сто пятнадцать рублей… Если он будет так питаться, то он сам сдохнет и нам делать ничего не надо будет.
- Котя! У нас был уговор, - веско проговорила она склонившись, и дернув слегка его за ухо. – На счет этого я ничего не хочу знать.
- Я ж только намекнул.
- Даже намеков! Что там еще?
- В шестнадцать сорок зашел в магазин на Куйбышева.
- Это где Софья Михайловна арендует?
- Да, там. Устроил скандал.
- А, в офисе и Центре не скандалил?
- Там не поскандалишь. Там ЧОП охраняет. Моментом рога пообломают. Я их проинструктировал, что делать в случае чего. То, что он в магазине скандалил, нам только на руку. Дальше, в семнадцать тридцать зашел в подъезд дома на Красной. Это где его квартира была.
- Да, знаю я!
- Там опять был скандал.
- Вот урод! Не может без скандалов! - лицо у Светланы сделалось злым.
- В восемнадцать сорок зашел на остановку на Проспекте Победы. И последнее сообщение. В восемнадцать сорок пять наша девочка дала ему объявление о сдаче квартиры. Клюнул. Пошел с ней.
Юрий, весьма довольный, откинулся в кресле и закинул ногу на ногу.
- Че ты такой радостный?! Еще ничего не кончено! Ты мне напомнил о нем, я опять вся на нервах.
Светлана достала из сумочки пачку сигарет. Вытряхнула одну. Закурила и присела рядом с ним на подлокотник кресла.
- Боже! – она выдохнула струйку дыма. -  Сколько это может продолжаться?! 
- Чего нервничать? – он обнял ее за талию. - Окопов предсказуем до примитива. Все идет по моему плану. Запланировано, когда мы вышвырнем его из дома, пойдет в ментовку. И, пошел. Когда из ментовки выпустят, сначала зайдет в офис, потом в Центр, потом на свою хату, а оттуда комнату снимать. Все так и случилось. Вот только посещение магазина у меня не было предусмотрено. Но это даже лучше. Он там отметился, да еще наскандалил. Завтра, первым делом, пойдет в порт. Когда узнает, что корабли тю-тю, побежит в прокуратуру к Гринько. С тем уже поговорили. Из прокуратуры попрется в суд, выяснять на счет решений. У него нет паспорта, так что и там его отфутболят. Потом, по идее, направится к своему главбуху. Ну…, с этим понятно. Оттуда опять на ночевку в Тупик. Послезавтра должен навестить Дорезу. Потом еще где-нибудь помыкается, может денег у кого попросит в долг. Ему никто не даст. Мы с тобой об этом позаботились. Вечером опять вернется в ночлежку. Там его будут ждать Вова с Вадиком. И все. Ты абсолютно свободная женщина.
- Ты опять мне про это намекаешь?
- Дорогая, ничего не намекаю. Просто констатирую факт. Он действует так, как мы и предполагали. Волноваться не о чем. К тому же, за ним хвост приставлен. Если что пойдет не по плану, нам сообщат, и я тут же откорректирую.
Телефон Юрия прокуковал, сигналя о доставленном сообщении.
- Во! Что и следовало доказать! Девятнадцать ноль, ноль. Объект зашел в квартирку в Тупике. Все, мышка в мышеловке.
Юрий стал набирать на телефоне сообщение, зачитывая его вслух:
- Сегодня свободен. Завтра начинай пасти с пяти тридцати.
Отправив эсэмэску, он сунул телефон в карман и сделал просительную мину.
- Ну…, все, Дарлинг, пойдем перекусим! Кушать хоца!
Желающих перекусить перед ужином в небольшом лаундже набилось человек десять. Все четыре столика оказались заняты. Ноздри Светланы раздулись в праведном негодовании, и она нарочито громко произнесла: «Юрик, здесь такая толпа! Спустимся в бар!». На выходе ее кто-то тронул за руку. Светлана обернулась. Это была девушки с короткой прической-каре черных волос, с правильными чертами лица и большим выразительным ртом. Ей было не более двадцати, такого же роста и сложения, как и она, в белой блузке и черной свободной юбке до колен.
- Вы говорите по-русски! – воскликнула девушка, сияя, и быстро затараторила. – Как здорово! Сейчас в Роттердаме наших практически нет. Словом не перекинешься. Зачем вам идти в бар, деньги тратить? У нас за столиком еще два места. Присоединяйтесь!
Девушка указала на дальний столик, за которым сидел рыжий, со вздернутым носом парень в бело-синей майке. Светлана вопросительно глянула на Юрия. Тот выражением лица показал, что совсем не против присоединиться.
Девушку звали Юля. Она родом из Харькова. Ее парень – Крейг Макбин, шотландец. В начале сентября они сыграли свадьбу и уже пошел второй месяц их свадебного путешествия. За это время они успели посетить с десяток стран в разных концах планеты. Сюда прибыли с Барселоны, показаться его тетушке. Поначалу Светлана думала, что Юля удачно вышла замуж за богатого иностранца, и они сейчас понемногу проматывают его денежки. Оказалось, наоборот, удачно женился Крейг. Именно Юля была спонсором их молодой семьи, вернее ее папаша, владеющий каким-то заводом на Украине, ну и депутатским мандатом в придачу. В отличие от своего мужа, Юля была девушкой словоохотливой, прям не остановить. Она воодушевленно рассказывала, как вначале года приехала в Лондон, где пошла на подготовительные курсы для иностранцев, чтобы потом поступить в университет. В библиотеке познакомилась с Крейгом. Через несколько месяцев решила сменить не очень благозвучную фамилию Часнок на аристократичную Макбин. Крейг оказался отпрыском знатного шотландского рода. Поэтому в разговоре Юли, нет-нет, да проскакивали нотки снобизма. В общем, пара показалась приятной. К тому же, от них можно узнать о порядках, царивших в Европе, о злачных местах высшего света, в который Светлана так мечтала попасть. Случайное знакомство решили закрепить совместным ужином.
От похода в клуб отказались потому, что по понедельникам там делать нечего, и потому, что Светлана ожидала визита господина ван Брута. В ресторан отеля тоже не пошли. Там нельзя курить. Решили заказать ужин в номер. Сначала пошли к Юле с Крейгом. Их номер находился рядом с лаунджем. На сей раз Светлана слегка растопырила пальчики. Номер молодоженов был много меньше, всего в одну комнату. Поэтому Светлана настоятельно зазвала всех к себе, так как там компании будет удобнее. Юля пилюлю проглотила, но виду не подала.
Начали чинно и благородно, с лобстеров, канапе с черной икрой, салатиков, фруктов и, разумеется, шампанского. Юля сыпала рассказами об их с мужем поездках по миру, о нравах, местах и о наших соотечественниках в этих местах. Почувствовав заинтересованность Светланы высшим аристократическим обществом, она и про это рассказывала, особо упирая на наследственный титул лорда ее мужа, а стало быть, и она сейчас является полноправной леди. Мужчины, в основном, помалкивали. Крейг абсолютно не понимал по-русски, только кивал, глупо улыбаясь. Юрий также был немногословен, лишь произносил тосты. Застольные беседы свелись к бесконечной трескотне Юли, в промежутки которых Светлане удавалось вставить лишь несколько слов. А это напрягало. Выбрав паузу, когда Юля, не рассчитав, поперхнулась и закашлялась, Светлана с усталым грустным видом рассказала, как завидует своей новой подруге, которая везде побывала, вышла замуж за столь достойного человека. Она же не могла себе этого позволить потому, что все работала и работала как вол. Зато теперь у нее есть собственная логистическая компания, меховой салон, объекты недвижимости и большой особняк.  Еще сказала, что, наконец, наладила все свои дела по бизнесу и решила съездить в Ниццу. Здесь они ждут, когда им доставят Феррари для выезда. На это, прокашлявшаяся Юля недоверчиво покосилась и состроила такую мину, что по ней можно было прочитать: «Ах Феррари! Ну-ну. Тогда получайте!». И залилась россказнями, что они тоже собираются на Лазурный Берег, но в Канны и в декабре, где их пригласила на прием сама Сара, герцогиня Йоркская. В январе они вернутся в Лондон, так как в это время там будет масса светских мероприятий, в том числе и в Букингемском дворце, и она понятия не имеет, как везде успеть.
После четвертой бутылки шампанского все дружно решили, что хватит. Хватит пить шипучее. Слишком кисло. Заказали дюжину пива и виски к нему. А какое пиво без рыбы? Так что и это включили в заказ. Пока его ожидали, мальчики переглянулись, подмигнули друг другу и вышли из номера, пообещав скоро вернуться. Оставшись наедине со Светланой, Юля в своих россказнях добралась уже до Вены, где, по ее словам, у ее мужа также имеется куча титулованных родственников и они по весне собираются туда. По мере того, как у юной леди лицо становилось все более и более раскрасневшимся от выпитого, ее рассказы также становились красочнее и сочнее, со множеством подробностей, зачастую, весьма пикантных. Хоть Светлана также захмелела, байки Юли о высшем свете все меньше вызывали доверие, о чем она прозрачно и очень деликатно намекнула, типа: «Э…, харэ ****еть, подруга!». Юля нисколько не смутилась и заявила, что ****ит ничуть не меньше чем некоторые про Феррари в Ницце. Готовую вспыхнуть ссору пресекли вернувшиеся мальчики. Они с радостным видом выложили на стол пакетик с какой-то сушеной травой, упаковку папиросной бумаги и маленькое непонятное приспособление с валиками. «Канабис», - сказал Крейг со счастливой улыбкой. «Марихуана», - повторил за ним не менее счастливый Юрий. Девочки моментально забыли о возникших у них разногласиях, а у Светланы перехватило дыхание, так как сей запретный плод ей предстояло пробовать впервые.
Приспособление с валиками оказалось машинкой для закрутки сигарет. Крейг моментально скрутил четыре. Ловкость, с которой он это проделал, наводила на подозрение, что у него это далеко не первый подобный опыт. Не успела компания взяться за самокрутки, как в номер постучали. Прибыл заказ из ресторана, а вместе с ним зашел улыбающийся господин ван Брут. Светлана с Юрием приняли его в холле на угловом диване. Ван Брут подобрал шесть вариантов подержанных Феррари-кабриолетов красного цвета не старше четырех лет, чьи хозяева согласились расстаться с этим чудом. У Светланы, разгоряченной шампанским, проблемы выбора не стояло. Естественно, брать надо самое свежее и дорогое. Но, все-таки, она вызвала из гостиной Юлю, чтобы с ехидной улыбочкой спросить ее совета. Юля, оскалив в натянутой улыбке рот, не скрывая раздражения, сообщила, что в Феррарях она разбирается не очень. Вот если бы спросили о Ламборджини, то она с удовольствием посоветовала бы. С этими словами она недобро зыркнула на Светлану и вернулась в гостиную к столу. Ну, прям, бальзам на душу!
Хозяин выбранной Светланой машины проживал в бельгийском Арлоне, что в тридцати километрах от Люксембурга. Из Роттердама добираться туда всего три часа. Чем еще хорош этот вариант, то Арлон находился как раз по пути из Роттердама в Ниццу. Ван Брут обещал заехать за Светланой с Юрием завтра в девять, чтобы отвезти на своей машине к хозяину для оформления сделки. Потом он покосился на тележку из ресторана, уставленную бутылками, и переназначил на десять. Тут Светлана вспомнила о своей машине. Ей очень не хотелось оставлять свою Бэхулю здесь, в Роттердаме, совсем одну, без хозяйки. Ван Брут оказался настолько любезен, что обещал за свой счет выделить шофера, который отгонит машину в любой конец Европы. Юрий попросил отогнать в Гданьск и оставить на стоянке аэропорта, так как оттуда до Калининграда рукой подать, а ехать на машине через всю Европу весьма утомительно. Уж лучше на самолете.
К столу Светлана вернулась, задрав нос, с видом триумфатора, обмахиваясь как веером фотографиями выбранной ею машины. Юля сидела насупившись, как бука, скрестив руки на груди. Даже не стала чокаться со всеми за новое приобретение и накатила свой бокал виски в одиночку.
Потом по комнате клубился сладковатый дым марихуаны. После первой сигареты Светлана ничего не почувствовала, лишь специфический привкус во рту. После второй, обратила внимание, что Юрий с Крейгом о чем-то оживленно беседуют, периодически разражаясь хохотом. Показалось странным, что они прекрасно понимают друг друга, хотя один совершенно не знал английского, а другой – русского. Пришедшая в себя и опять повеселевшая Юля, снова что-то тараторила без перерыва, но ее никто не слушал. В голову роем лезли мысли, одна гениальнее другой. Хотела ими поделиться, но это получалось плохо. Она, то тормозила, делая огромные промежутки между фразами, то, вдруг, прорывало и слова выскакивали как из пулемета. Время начало выдавать какие-то фортели. Оно, то замедлялось до полной остановки, то бежало с неимоверной быстротой. Пространство также трансформировалось. Стены, пол и потолок разлетелись в разные стороны и стало казаться, что они далеко-далеко, а она сидит внутри гигантского туманного куба. Словно далекое эхо доносятся голоса, музыка. Голова ясная, мысли конкретные, но путаются. Очень лениво шевелиться, даже протянуть руку за бутылкой пива, чтобы смочить пересохший рот. Полная расслабленность. Вот только рядом беспокоило неприятное существо в клубящейся дымке. Дымка стала понемногу материализоваться, пока не сформировалась в неправдоподобно-большое, перекошенное лицо Юли. «Странно, - подумала Светлана, - лицо есть, а туловища нет». Лицо ей говорило: «Врешь ты! Нету у тебя никаких компаний! Понты это все!» На это Светлана, громко воскликнув: «Ха! А это видела!?» -  достала из сумочки и сунула в нависавшее лицо выписку из банка. «Насосала!» - прокричало злобное лицо. «А ты даже сосать не умеешь!» - парировала Светлана. Такое оскорбление лицо снести не могло. «Что-о-о?! Это я то не умею! – выкрикнуло оно и, добавив – На, сука!» - запустило в нее канапе с икрой. Промазала. Хоть было и лень, Светлана не собиралась давать спуску. Она сгребла с тарелки ломоть копченого лосося и швырнула им в ответ. Удачно! Ломоть со шлепком прилип ко лбу Юли, закрыв один глаз. Послышался визг, и, опрокидывая бутылки, Юля, перегнувшись через стол, ринулась на Светлану, выставив, готовые для хватки коготки. Крэйг вовремя успел. Он перехватил Юлю за талию и потянул назад. Она брыкалась, извивалась, рвалась вцепиться в противницу, рыча что-то нечленораздельное. Крэйг поволок ее к выходу, сконфуженно извиняясь по-английски. Уже в дверях, Юля зацепилась двумя руками за косяк и прокричала истерично напоследок: «Ты у своего носатого спроси, как я не умею! ****ина!» В ответ Светлана скривила рот в брезгливой усмешке и показала средний палец. Она чувствовала себя победителем. Юрий, до этого момента флегматично наблюдавший за скандалом, резко встал и стал помогать Крэйгу выставить разбушевавшуюся Юлю. Когда крики с возней стихли, оставшись в одиночестве, Светлана откинулась на спинку дивана, закрыла глаза и подумала: «А-а-а, вот почему Юрика с Юлей не было так долго. То-то все думала, как они там вдвоем на одном унитазе?». Странно, но это обстоятельство в ее душе ничего не тронуло. Ни намека на ревность. Скорее, лишь неприятное чувство, как кто-то без спроса надел ее платье.
Светлана была уже в полудреме, когда вернулись Юрий с Крэйгом. Юля не долго еще брыкалась и верещала. Оказавшись в кровати своего номера, она быстро срубилась. Мальчики оставили ее там и решили продолжить вечеринку. Юрий помог сонной Светлане перебраться в спальню, а сам вернулся к Крэйгу бухать.

Не так представляла Светлана свой въезд в город мечты. Въехали конфузно. Да и Лазурный Берег показался не таким уж и лазурным. Все серо, уныло, под сплошной низкой облачностью, в дымке без перерыва моросящего дождя, то усиливающегося, то затихающего, подгоняемого порывистым ветром. В таких погодных условиях мчаться в кабриолете с открытым верхом, конечно, можно, но очень и очень некомфортно. Поэтому весь путь от Люксембурга до Ниццы ехали как в обычной машине, с поднятой крышей. Впрочем, даже если бы была великолепная солнечная погода, вряд ли у них получилось ощутить удовольствие от сумасшедшей гонки на красном родстере, который иногда разгоняли по трассе до двухсот километров в час. Причиной тому, эсэмэски, приходившие каждые полчаса на телефон Юрия. То были краткие доклады Дуплета, приставленного следить за Окоповым. Еще вчера такие же эсэмэски не особо то их и волновали. Юрий вообще до вечера не читал, что приходило на телефон, по причине крайне скверного самочувствия. Ведь после того, как они с Крэйгом растащили своих сцепившихся дам и отправили их спать, мужские беседы под виски с марихуаной продолжились чуть ли не до утра. И, как они умудрялись понимать друг друга? Более-менее прийти в себя и начать что-то соображать у Юрия получилось уже в Люксембурге, в номере отеля, после плотного ужина. Многие обстоятельства того дня прошли мимо его сознания. Он совершенно не помнил, как их разбудил утром ван Брут и организовал завтрак, как ехали на его машине до Арлона. Смутно помнил, как покупали Феррари, как он сделал несколько пробных кругов по кварталу и, вроде, остался доволен.
И Светлане этот день дался нелегко. Назначенный ван Брутом час она благополучно проспала. Ее разбудил настойчивый стук. Пришлось вставать и, в не слишком презентабельном виде, открывать дверь, растрепанной, с опухшим лицом, с красными глазами. По-хорошему, покупку Феррари надо было отложить на другой день, на трезвые мозги и самочувствие. Но она уже похвасталась своим предстоящим приобретением, да не перед кем-нибудь, а перед завидущей хохлушкой Юлей. Поэтому, преодолевая жуткое похмелье и головную боль, ей пришлось не только самой собираться в дорогу, но и собирать подобного сомнамбуле Юрия. Три часа пути до Арлона они проспали на заднем сидении Мерседеса ван Брута. Продавец Феррари, тощий, высокий бельгиец, вывел машину из гаража и скромно отошел в сторону. Презентацией авто занимался ван Брут, всячески ее расхваливая, словно сватал собственную дочку. Светлана плохо разбиралась в технических характеристиках. Главное, чтоб машина была красная, и чтобы кабриолет. Перед подписанием документов ей, вдруг, показалась чрезмерной запрошенная цена в сто двадцать семь тысяч евро. Переведя на рубли, испугала семизначная сумма, которую она сейчас должна выложить. Терзаемая сомнениями обратилась за поддержкой к Юрию. Тот на любой вопрос лишь кивал головой в знак согласия. Пришлось решать самой. Все-таки, тяжкое это дело, принимать решения и быть за них ответственной. Муки сомнений разрешила удачная мысль: «Сто тридцать тысяч евро, это всего лишь двухмесячный доход с моих фирм! Раньше, на первом курсе универа, приходилось экономить по полгода, чтобы купить себе безделушку стоимостью в двадцатку условных единиц. Теперь же, я что, не могу себе позволить потратить двухмесячный заработок на эту красивую игрушку?... При этом, не экономя на обедах?... Потом заработаю еще!» Этот довод окончательно развеял терзания. Светлана, как истинная богатая аристократа, небрежно согласилась на запрошенную цену, даже не предприняв попытки поторговаться, чем, возможно, слегка расстроила чувства ван Брута, готового в торговых прениях сбросить цену на пару десятков тысяч. Какие чудесные клиенты ему попались!
После оформления всех документов, ван Брут был настолько счастлив, что в качестве презента от фирмы снял им на ночь люкс в пятизвездочном отеле Люксембурга. Измученные трудностями этого дня, не ощущая никакой радости от покупки, заказали ужин в номер, так как их помятый вид не был достаточно хорош, чтобы показаться в ресторане, на публике, а приводить себя в порядок сил не осталось. Только после ужина Светлана вспомнила, что в Калининграде по городу разгуливает злющий Окопов, а она за весь день не получала вестей об этом. Растолкала Юрия, который, разомлев от плотного ужина, опять стал клевать носом. Тот, с недовольной гримасой достал телефон и стал зачитывать сообщения, коих пришло пара десятков.
- … Двадцать пятнадцать. Объект купил в магазине хлеб, сосиски, банку кильки, бутылку водки. Заплатил сто семнадцать рублей. Идет в сторону Тупика… Так… Следующее… Двадцать, двадцать пять. Объект зашел в дом в Тупике на ночевку. Жду указаний, - Юрий дочитал последнее сообщение, отложил телефон и сонным голосом обратился к Светлане. – Видишь, все по плану. Порт, прокуратура, суд, вдова Игоря Антоновича. Даже, к нашему дому подходил. Там его собачки облаяли, – он смачно зевнул во весь рот, расставив в стороны руки и запрокинув голову. Сквозь повторный приступ зевоты, уже смыкая веки, пробормотал: - Все по плану, Дарлинг. Че так волноваться? Он сейчас водку квасит в одиночку. Завтра еще денек погуляет и все… Алес капут… - Юрий поджал ножки, сложил ручки под щеку, завалился на диван, спросив напоследок: - Который час?
- Без пятнадцати восемь, - ответила Светлана.
- Как восемь? – Юрий в недоумении приоткрыл один глаз. - Дуплет давал сообщения в половине девятого.
- Это по местному времени. Я часы перевела. В Калининграде сейчас без четверти девять.
- А-а-а, понятно… Как раз вовремя.
Он, не поднимаясь, нащупал телефон, долго вглядывался в экран, набрал сообщение, произнося его вслух: «На сегодня свободен. Завтра начинай пасти с шести… Отправить». На этом силы кончились, телефон выпал из рук на полпути до столика.
Для Светланы день начался с того, что приводила в чувство и одевала Юрия. Закончился тем, что она его раздевала и укладывала в кровать. Когда с этим справилась, и сама легла рядом, подумала: «Самая бесполезная вещь на свете, раздевать заснувшего мужика. Впервые у меня такое. И какого хера это делать, если толку от него никакого?!... Блин, дожили!»
Звонкое «ку-ку», сигнализирующее о доставленном сообщении, мигом разбудило обоих. То, о чем еще вчера не задумывались совсем, одновременно пришло им в головы. Настал последний день господина Окопова. «Ку-ку», выданное телефоном, дало старт минутам обратного отсчета. Юрий и Светлана лежали на широкой кровати гостиничного номера, уставившись в потолок, боясь нечаянным движением показать друг другу, что уже не спят.  Выдало дыхание. У обоих затаенное, бесшумное.
- Что там? – наконец спросила Светлана.
Юрий дотянулся до телефона, посмотрел.
- Восемь ноль пять. Объект вышел из дома. Без портфеля.
- Куда он сейчас, как ты думаешь?
- Какая разница, куда? Главное, чтобы обратно вернулся. А, он вернется.
- С чего так уверен?
- Портфель оставил. Это хорошо. Документы в портфель можно подсунуть заранее. Потом возни меньше будет. Окопов, по идее, пойдет паспорт восстанавливать, со своим замом встретится, еще где-нибудь пошляется… Ладно, пускай… напоследок.
За весь этот день Светлана с Юрием больше не перекинулись и десятком слов. Все делали молча. Он только зачитывал вслух приходящие сообщения. После каждого такого, оба на некоторое время замирали, переваривая смысл, потом продолжали заниматься своим делом, изображая полное равнодушие и спокойствие. Однако в душах обоих росло нервное напряжение, словно гитарные струны натягивали. И чем дальше, тем сильнее. Завершение затеянного ими действа близко. Они не могли уже ничего предпринять, лишь только зрителями ждать последнего акта пьесы, конец которой известен.
На завтрак вышли из номера в восемь. Подходя к лифту, Светлана заметила, что белая футболка на Юрии надета наизнанку. Сзади торчал ярлычок. В вестибюле возилась толстая чернокожая горничная. Юрий не хотел при ней оголяться. Пришлось вернуться в номер, переодеться. «Вернулись… Наизнанку…», - ее мозг констатировал очевидный факт, вроде, мимоходом, но от этого стало тревожнее.
В зале ресторана накрыт шведский стол и ни души, пусто. Только приступили к завтраку, как из угла послышалось громкое «кар-р-р». Там, на шкафчике восседал большой ворон, который, вывернув вниз голову, косился на них одним глазом. Взгляд наглый, осмысленный, иногда лупающий белесым веком. Птица появилась так внезапно и так не к месту, что Светлану будто ледяной водой окатили, перехватило дыхание и мурашки по телу. Юрий тоже замер с сосиской на вилке перед открытым ртом. Ворон некоторое время смотрел неподвижно, пока ему не надоели испуганные взгляды двух людей. Он занервничал, встряхнул головой, нахохлился, захлопал крыльями и раскаркался, матеря присутствующих на своем вороньем языке. Из подсобки выскочил паренек в поварской куртке, кинулся к ворону, крутя над головой полотенцем. Птица не стала дожидаться, еще раз недовольно каркнула, сорвалась со шкафчика и вылетела из помещения. Светлана с Юрием не сразу пришли в себя. В другой раз такое происшествие показалось бы забавным. Только не сегодня. «Раскаркался! Не к…!» - с тревогой подумала Светлана, глянула на Юрия. Он тоже был не в себе. Завтрак продолжили уже совсем без аппетита. Присутствие испугавшего их ворона, с извинениями и сожалениями на плохом английском объяснил тот самый поваренок, который его выгнал. Оказалось, ворон ручной и имел собственные апартаменты на крыше гостиницы. Птичка два раза в день прилетала ко входу с улицы на кухню покушать. Сегодня с трапезой произошла задержка, вот он и залетел в помещение выяснить, в чем дело.
К девяти утра по местному времени они уже собрались и вышли из гостиницы, рассчитывая к четырем быть в Ницце, как раз к финалу спланированных ими событий в Калининграде. Только выехали с парковки, раздался хлопок и короткое шипение со свистом. Спустило переднее колесо. Спустило без видимых причин, само собой, без гвоздей и стекляшек, хотя резина выглядела новой. Вроде, пустяк, а струны нервов подтянуло изрядно. Полтора часа ожидали, пока приедет мастер, снимет колесо, отвезет в ремонт, вернется, поставит на место. За это время не обмолвились и словечком. Лишь только приходящие эсэмэски Юрий зачитывал вслух. Без обсуждений и комментариев.
Когда проехали указатель, что до Ниццы осталось сто тридцать два километра, Юрий зачитал очередную эсэмэску от Дуплета: «Семнадцать пятнадцать. Объект зашел в подъезд дома шестьдесят четыре на Лесопильной». После паузы, в течение которой оба переваривали текст сообщения, он сложил телефон-раскладушку и обратился к Светлане, сидящей за рулем.
- К Дорезе зашел, - Юрий изобразил что-то вроде самодовольной улыбки, но получилось не очень, слишком натянуто. - Что я говорил? Все по плану. 
Она кивнула в знак, что поняла. В этот момент Феррари дернулся. Звук мотора стал другим, более громким, натужным, с басами. Скорость заметно упала. Панораму в зеркале заднего вида заслонил темный, дымный шлейф. Светлана перестроилась с левого скоростного ряда и прижались к обочине. Как только остановилась, пришло еще одно сообщение.
- Семнадцать семнадцать. Объект вышел из дома. Сел под навесом во дворе, - Юрий зачитал сообщение и прокомментировал. – Дорезы нет дома. На работе, наверное. Окопов его поджидает, пока вернется.
Светлана расстроилась больше не тому, что их только что купленный Феррари закапризничал и зачадил, не проехав и девятисот километров. Расстроилась сообщению. Неизвестно, когда придет Дореза с работы, когда они наговорятся, когда Окопов вернется в квартирку в Тупике, когда все кончится. Она безмолвно, лишь выражением лица спросила: «Что делать?». Юрий, которого заботило то же, обернулся назад. Машина дымит, но работает. Он пожал плечами, махнул рукой, показывая: «Едем дальше. Доберемся, как-нибудь».
Оставшуюся сотню с лишним километров тащились полтора часа. Спорткар, растерявший всю свою мощь, чадя из выхлопной трубы подобно паровозу, тащился позорно в правом ряду автотрассы. «Доедем или не доедем?» - этот вопрос занимал обоих всю дорогу, но, скорее, не волновал, а своеобразно развлекал, так как позволял отвлечься от напряженного ожидания развязки.
Как-то доехали. Вот и он, город ее мечты, Ницца. Какое разочарование от сбывшегося! Знаменитая Английская Набережная встретила серыми сумерками с зарядами моросящего дождя, свинцовым морем в белых барашках волн, обвислыми пальмами вдоль дороги, колышащимися на ветру от холодной сырости. У Светланы создалось впечатление, что въехали в очередной захолустный городишко, ничем непримечательный.
Конфузиться в дымящей на всю улицу машине пришлось недолго. Отель «Негреско» находился посредине Английской Набережной. Только припарковались на стоянке, мотор Феррари несколько раз стрельнул из выхлопной трубы, выпустив облако вонючего дыма, издал, напоследок, булькающий звук и заглох сам собой. В этот момент пришло сообщение.
- Восемнадцать пятьдесят. Объект встретился с мужчиной. Беседуют во дворе дома. Курят, - зачитал Юрий и убрал телефон. – Дарлинг, - обратился он к Светлане, - твой Окопов разве курит?
- Котя! – нервно, с упреком воскликнула она.
- Хм, от такого кто угодно закурит… И че здоровье портить напоследок? – Юрий широко, во весь рот, улыбнулся, явно радуясь своей шутке. – Пускай!… Недолго осталось. Минут двадцать им поговорить. Потом добраться до Тупика. На все про все полтора часа, максимум. И… В общем… Все по плану, - последнюю фразу он сказал веско, почти шепотом, склонившись к ее уху.
Светлана с тревогой глянула на него. Полтора часа? Это же целая вечность! Юрий набрал сообщение для Вадима, старшего из исполнителей, с запросом о готовности. Ответ получил моментально, что уже на месте, готовы и ждут клиента.
Когда они расположились в просторном трехкомнатном люксе, разобрали вещи и переодевались для ужина, пришло следующе сообщение, что Окопов распрощался с мужиком и направился в сторону Тупика. Уже в ресторане с красивым и романтичным названием «Шантеклер», с не менее романтичной обстановкой в стиле восемнадцатого века, после аперитива с канапе с белыми трюфелями и пармской ветчиной, в паузе перед основным блюдом, получили последнюю эсэмэску от Дуплета, извещавшую, что Окопов подходит к дому.
- Ок. Свободен, – Юрий произнес вслух набранное сообщение, демонстративно с размаху ткнул в клавишу «отправить», и вальяжно откинулся на спинку стула, сцепив руки на затылке, наплевав на этикет столь изысканного заведения. - У Дуплета миссия закончена. Пусть проваливает. Не к чему там лишние свидетели! – говорил высокомерно, лениво произнося слова, словно бос. – Чем помянем? – после паузы спросил он.
Светлана отвела взгляд в сторону. Ей, внезапно, захотелось расплакаться. И не понятно из-за чего. Странный вопрос Юрия пролетел мимо ушей. После сегодняшнего кошмарного дня эмоций не осталась. Она даже не думала о том, что должно вот-вот случиться в Калининграде. Никаких мыслей о несчастном бывшем муже. Вообще ни о чем не думала. Пустота. А вот же ш, плакать хочется. Еле сдержалась.
- Надоела эта кислятина, - продолжил Юрий, не дождавшись ответа. В его тоне появились новые, ранее неведанные, неприятные вальяжные властные интонации. – Давай нашей,… водочки! Под каре ягненка хорошо пойдет!
- Нет, заказали вино, я его буду.
- Окей, - небрежно, произнес он и закинул ногу на ногу. – Мне водочки, тебе вина... Дарлинг, закажи, пожалуйста, бутылочку беленькой! У тебя лучше получается на ихнем ботать.
За изысканной трапезой, утоляя аппетит, нагулянный этим нервозным днем, время пролетело незаметно. Спохватились, когда на тарелках от каре ягненка остались только голенькие ребрышки в размазне лакричного соуса. Светлана, допив второй бокал вина, глянула на часы. Без пяти семь по местному времени. Она вопросительно глянула на Юрия, подняла левую руку и указательным пальцем правой, ткнула в свои часики «Картье». Он понял ее жест, и расслабленное благодушие от чрезвычайно вкусного ужина улетучились моментально, но виду не подал. Юрий заерзал на диванчике, достал телефон, просмотрел сообщения. Ничего нового. Проверил баланс. С ним все в порядке. Положил телефон перед собой на стол, уставился в него тревожным взглядом. Чтобы привлечь внимание, Светлана пнула его ногу туфлей под столом, очень выразительным немым вопросом спросила: «Что случилось?» Юрий безмолвно, также выражением лица, ответил, что ничего особенного, все нормально, а сам стал покусывать ноготь. Обвисшие было струны нервов зазвенели в напряжении по новой. Если следовать плану, то все должно было случиться в течении пяти минут, как Окопов зайдет в квартирку в Тупике. Прошло уже более получаса. Никаких известий. Юрий, все еще в образе боса, правда, уже нервного, схватил телефон, набрал сообщение для Вадима, отправил, положил трубку перед собой. Оба вперлись взглядами в эту трубку, ожидая ответа. Официант уже убрал грязные тарелки и приборы, принес фрукты, десерт. Они даже не заметили этого. В нервозном ожидании просидели еще минут десять. Телефон молчал.
«Что-то пошло не так», - думала Светлана, бледнея. Юрий тоже заметно побледнел, глаза выпучены, уголки губ опустились вниз, от чего лицо стало очень неприятным, хотя старался выглядеть спокойным и уверенным. Он не выдержал, схватил телефон и, наплевав на безбожно дорогой роуминг, сделал вызов. Светлана слышала в его трубке длинные гудки.
- Что там? – спросила она осторожно, когда Юрий положил трубку.
- Все в порядке, Дарлинг. По плану. Наверное, еще заняты. Сейчас сообщат.
Юрий старался говорить уверенно, но получалось не очень, и было видно, не все в порядке, не по плану. Резкие повороты и наклоны головы, озабоченный взгляд, большой нос. Светлана поймала себя на мысли, что сейчас Юрий напоминает беспокойную ворону. И тут она вспомнила утреннего ворона, раскаркавшегося за завтраком. С этим воспоминанием пришло другое. Оказывается, весь этот день она получала знаки, но не придавала им значения. Надетая наизнанку майка, возвращение с полпути, чтобы переодеться, раскаркавшийся ворон, потерянная подкова, вернее, пробитое колесо, захромавшая лошадь, их Феррари, с конем на эмблеме. Все плохие приметы, что могли быть, случились в один день. Для полного комплекта не хватало бабы с пустым ведром и черной кошки… Хотя!... Была!... Была баба с пустым ведром навстречу. Толстая горничная-негритянка в вестибюле, из-за которой Юрий пошел переодевать майку в номер. С желтым пластмассовым ведром! С пустым! Так что, и баба с пустым ведром тоже была. И не факт, что не было черного кота. Возможно, и перебегал дорогу, только она не заметила. Собрав все воедино, Светлана опешила. Она на мгновение почувствовала свою ничтожность и беззащитность перед неумолимой Судьбой, ведающей все наперед и знающей предначертанное каждому. Сегодня Судьба ей говорила, что все тщетно, еще не конец ее мук и переживаний.
Невысокий, в летах, в черном смокинге, в белых перчатках, с салфеткой через согнутую руку, чрезвычайно деликатный официант подошел к столику и стал подливать вино в опустевший бокал Светланы. Она беспардонно пальцем отодвинула горлышко, от чего из бутылки пролилось немного на скатерть, решительно взяла другой рукой бутылку водки, наполнила из нее до краев свой бокал и, даже не сделав предварительного выдоха, в несколько глотков осушила его. Официант, многое повидавший за свою карьеру, был чрезвычайно удивлен, как молодая, красивая дама облагораживает изысканный Шато Лангранж тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, разбавляя его на две трети водкой. Мало того, полный бокал этого невероятного коктейля она вливает в себя за пару глотков, не поморщившись и не закусывая. Почтенный официант уже вскинул руки, чтобы зааплодировать, но вовремя спохватился, лишь произнес негромко: «Браво, мадам!», с достоинством поклонился и отошел от столика.
«Бли-и-и-н! Он все еще жив!» - подумала она, и в душе все оборвалось. Казавшееся простым, вдруг, беспорядочно запуталось. Что делать, неизвестно. Такого варианта вообще не рассматривалось. Она покосилась на Юрия, уставившегося в безмолвный телефон. Его растерянный вид говорил, он сам в шоке. И в этом состоянии он залип. Надо принимать решение… Самой! Как это некстати! Особенно сейчас, когда сил не осталось.
Светлана жестом подозвала официанта, попросила счет в номер, решительно встала, потянула за руку Юрия, продолжавшего изображать уверенность, что происходящее вписывается в его план. Поднявшись в свой люкс, ей пришла идея. Усадив Юрия на диван, она сунула ему в руку мобильник-раскладушку и потребовала: «Звони Дуплету!»
Юрий оживился. Идея хорошая. Он сделал вызов и с надеждой приложил телефон к уху. Светлана слышала, что кто-то ответил. Слов из трубки не разобрать. Приходилось догадываться до смысла диалога лишь с ответов Юрия.
- Ты где?… За какими фонариками? Зачем?... Кого искать?!... В смысле?!... – лицо Юрия стало вытягиваться, глаза округлялись. Ему сказали что-то такое, от чего он вскочил и почти прокричал в трубку: - Как, сбежал?!… 
На этом разговор прервался. Юрий еще некоторое время стоял с очень растерянным и удивленным лицом. Потом спохватился, вернул своей физиономии прежнюю заносчивую уверенность. Услышанного Светлане хватило, чтобы понять, Окопов жив, на свободе и его ищут с фонариками. Она вопросительно глянула на Юрия. Тот, изображая невозмутимость, все также таращился в свой телефон, ожидая сообщений. Требовать пояснений не имело смысла. Он знал не более чем она сама.  Впервые в жизни Светлана почувствовала себя брошенной, одинокой абсолютно. В чужом городе, в чужой стране, она осталась один на один со своими страхами и проблемами. Некому поддержать, ободрить, посоветовать. На Юрия надежд никаких. Было видно, что он, не ожидавший такого поворота, сам пребывает в растерянности и не знает, что делать, хотя по-прежнему строит из себя гроссмейстера человеческих судеб. Страхи, преследовавшие ее последние восемь месяцев, сегодня не исчезли, лишь стали сильнее. А бояться было чего. Светлана думала оставаться в Ницце дня три, не более. Потом планировала вернуться в Калининград, организовать похороны, чтобы была только она в трауре, гроб да пара могильщиков. Еще хотела сделать инспекцию своим фирмам и магазинам. Давно там не была. Ведь оброк, наложенный тайным влиятельным лицом за свою помощь, выплачен полностью и теперь она стала хозяйкой не только на бумаге, но и фактически, получив полное право на все доходы. В сложившейся ситуации о возвращении домой не могло быть и речи. Если Окопов узнает, кто его обчистил и как с ним хотели поступить, то желание расправиться с ней будет вполне естественным. А теперь он, точно, узнает. За три дня, что ему отвели, выяснить толком ничего не успел. Так и должен был отправился к праотцам в неведении, обвиняя во всем Юрия и статью в газете. Если времени у него будет больше, то выяснит. Обязательно выяснит и захочет мести. С момента его приезда ей было известно о каждом его шаге, даже была в курсе, что еще предпримет. Она знала, где он находится в любой момент. Сейчас же он исчез, растворился, и может оказаться где угодно. Светлана представила себе Окопова, который в темном пальто с поднятым воротником, в шляпе, тихо и незаметно крадется по улице, избегая людей и света фонарей Похудевший, лицо сосредоточенно, взгляд решительный, полон ненависти, как тогда, когда видела его в последний раз. Он выслеживает ее и ждет момента. Момента, чтобы прикончить. Под пальто за поясом пистолет, в кармане большой нож. Окопов, пока жив, не отступится от желания с ней расправиться. От этого мстителя не спасет никакая охрана. Рано или поздно подвернется момент, когда он сможет до нее добраться. Жить в вечном страхе, ожидая неминуемого, постоянно оглядываясь?… Так что, пока не получит сообщение, что ей надо прибыть на опознание тела, следует быть подальше от дома. Там сейчас очень опасно.
Бессонная, тревожная ночь в ожидании сообщений об Окопове, сменилась унылым серым утром, таким же тревожным. Исполнители, Вадим с Владимиром, приданные Юрию в подчинение, забили на своего начальника, не отвечая ни на эсэмэски, ни на звонки. Даже Дуплет молчал. Все туманно и неопределенно. Подобная неопределенность с одной стороны давала надежду, что будет, наконец, поставлена финальная точка в их предприятии, с другой – изматывала душу бесконечным ожиданием. Так прошел день. Светлана с Юрием никуда не выходили, еду заказывали в номер, телевизор и музыку не включали, молчали, потягивая то виски, то коньяк из минибара, и все время косились на телефонную трубку на столике. Юрий каждые полчаса пытался связаться, писал сообщения. Тщетно. К обеду его подчиненные вообще отключили мобильники, а он все продолжал попытки. После каждой такой Светлана хваталась за сигарету.
Наступила еще одна ночь. Накопившаяся усталость взяла свое. Юрий засопел своим большим носом, развалившись в кресле, запрокинув голову назад и вытянув ноги. Светлана тоже пребывала в состоянии полудремы, откинувшись на спинку дивана. Забыться полноценным сном ей мешало отвратительное сопение Юрия. Только мозг отключится от тревожных мыслей, погрузится в сон, как очередной громкий сап будил ее. Как же это раздражало и выводило из себя! «Спит, носатая скотина! Ему хоть бы что, - думала она в эти моменты. – Заварил кашу, уговорил меня. Я, дура, ему поверила, что все под контролем, все в порядке! Окопов исчез. Что теперь будет? Зачем? Ну, зачем я в это ввязалась?! Теперь ни сна, ни покоя. А этот сопит, как ни в чем не бывало». Нет, Светлана еще не испытывала раскаяния. До сих пор все, что она делала вместе с Юрием, казалось авантюрной игрой, приключением. Да, страхи были и немалые. Но эти страхи, как на аттракционе «Американские горки», когда человек по собственной воле решается низвергнуться с высоты по замысловатым крутым виражам, заранее зная, что худшее, что с ним может произойти, так это приступ рвоты на спуске и мокрые штаны.  Она впервые осознала, что у любых действий могут быть последствия, и весьма опасные, непредсказуемые. Тот, кого заранее похоронила, с кем уже распрощалась навсегда, на ком поставила крест, вдруг воскрес, и теперь может предъявить счет, и счет немалый. Придется отвечать. Быть может, и своей жизнью. Самое страшное, неизвестно, когда появится этот кредитор и в какой форме потребует удовлетворения.
Светлану разбудило солнце, бьющее в глаза через стеклянную балконную дверь. Это было первое солнце за последние две недели ноябрьской серости. Яркие, радостные, словно весенние лучи развеяли вчерашние страхи с проблемами, загнали их в дальний угол и пробудили надежду. Она даже улыбнулась, потянулась, встала, пошла навстречу солнцу, щурясь. Распахнула дверь, вышла на балкон и тут же поежилась.  Ослепительное солнце, пальмы в ряд на набережной, синее море давали иллюзию тепла, когда смотришь на это из окна, находясь в помещении. На улице же по-прежнему, холодный, влажный, промозглый ветер, над головой сплошная серость низких облаков. Только там, над морем, в небе образовался узкий голубой просвет, сквозь который пробилось солнце. Этот просвет стал смыкаться, а солнце тускнеть, пока не исчезло совсем в пелене, оставив после себя лишь светлую полоску. Да и та вскоре исчезла. Заморосил дождь. Пальмы, набережная, море, опять помрачнели и стали такими же серыми и унылыми, как вчера.  Светлана еще немного постояла на балконе, обхватив себя руками, в надежде на еще один просвет. Тщетно всматривалась. Небо заволокло капитально. С исчезнувшим солнцем вернулись проблемы со страхами, которые стали казаться больше.
Закрыв за собой дверь балкона, оглядела комнату, ища Юрия. Кресло, в котором он ночью заснул, пустовало. Нашла его в спальне, развалившегося на кровати под одеялом, мерно сопящего. Его костюм аккуратно висел на вешалке, зацепленной за верхнюю ручку шкафа. Это взбесило. «Скотина! Эгоист! – со злостью подумала она. – Только о себе! Сам в кровать перебрался, а обо мне не подумал! Там меня оставил! Хотя бы пледом укрыл, гад!» Она решительно сдернула с него одеяло. Бледная, синеватого оттенка кожа, длинное тело, от чего грудь, с островком жиденьких черных волос, казалась узкой, уже наметившийся животик, согнутые немного в коленях, разведенные в стороны ноги, руки раскинуты по бокам. Он напоминал тушку тощего цыпленка на разделочной доске. Еще и большой нос, торчащий в потолок, словно клюв. «Какой он неприятный!» - подумала она и вспомнила свою аналогичную реакцию при первой встрече. Однако, разбираться в чувствах времени не было.
«Юра, вставай!» – громко потребовала она, тряся за плечо.
Он спросонья отмахнулся, вскользь задев ее кистью по щеке, и повернулся на бок. Светлана чуть не задохнулась от злости. С размаху отвесила ему подзатыльник, затрясла еще яростнее.
- Вставай! Вставай, скотина!
- Ну, че? Че такое? В чем дело? – через нос проныл он, повернул голову и покосился на нее одним глазом. – Дарлинг?… Че ты бьешься?!
- Это ты меня ударил!
- Я?! – Юрий нехотя повернулся, свесил ноги с кровати, сел и сонными, осоловелыми глазами уставился в одну точку, слегка покачиваясь всем телом. – Не… Не может быть. Как я мог, Дарлинг? – пробормотал он себе под нос.
- Вставай! Уже десятый час!
- Ну и что? Мы куда-то спешим? Дай поспать!
- Юра! – рявкнула она. – Ты должен срочно ехать в Калининград!
- Зачем?! – встрепенулся он и перестал раскачиваться. Судя по внезапно осмысленному и настороженному взгляду, он окончательно проснулся.
- Мы уже вторые сутки не получаем сообщений! Я места себе не нахожу! Надо поехать и выяснить, что там происходит!
- Дарлинг, к чему эти резкие телодвижения? Там Окоповым занимаются специальные люди. Поверь, они хотят упокоить его не меньше, чем мы. Зачем им мешать?
- Юра, твои специальные люди обещали, что в среду вечером все будет кончено! Сегодня уже пятница. А еще ничего не кончено! И мы вообще ничего не знаем!
- Ты сама сказала, не знаем. Вдруг, уже все? Готово.
- Вот, и съезди, узнай!
- Дарлинг, пойми, пока с Окоповым не разберутся, ни мне, ни тебе там появляться нельзя. Мы в Ницце. Это наше алиби в случае чего. Зачем туда ехать? Тем более у меня и здесь дела есть. Надо нашу Феррари отремонтировать. Этот барыга говорил, что она еще на гарантии.
Юрий, с многословным красноречием начинающего юриста еще долго убеждал Светлану в бессмысленности его поездки в Калининград, приводил аргументы, доказывал. Светлана слушала отмазки и стала догадываться, что он тоже боится. Боится Окопова. Она сильнее утверждалась в этой мысли по мере того, как его аргументы становились все более нелепыми и несостоятельными.
- Кроме того, как я поеду? - продолжал убеждать Юрий. – На границе тебя указали, как водителя БМВ. При чем здесь я? Меня на твоей машине назад не впустят.
- На самолете долетишь. Через Москву.
- Дарлинг, мы пересекли границу вдвоем, вот и возвращаться тоже надо вдвоем. Такие правила.
Светлана понимала, что Юрий несет чушь, но логически возразить не могла, лишь думала: «Геройствуешь, только когда за твоей спиной два громилы стоят? А от перспективы повстречаться с Окоповым с глазу на глаз, сразу хвост поджал, в штаны наложил? Сыкун!». Не найдя более аргументов, сильно взвинченная, решила сыграть на мужском самолюбии, высказать в лицо обвинения в трусости, чтобы хотя бы этим заставить его ехать. Уже возбужденно раскраснелась, уже набрала воздуха, чтоб выпалить обличения, как ее порыв прервала мелодия «Мурка» из внезапно ожившего телефона Юрия, лежавшего на тумбочке. Такой рингтон установлен на вызовы Вадима. Оба замерли и уставились на трубку напряженными взглядами. Юрий первым спохватился, придал лицу суровый вид и, процедив со злобой сквозь зубы: «Ща я им задам!» - раскрыл телефон, включив громкую связь, чтобы Светлана слышала, как он распекает.
- Не понял, Вадя! Что за дела!? – громко, грозным тоном начал разговор Юрий, немного растягивая слова. – Уже второй день от тебя ничего. Договаривались же! Какого хрена телефоны отключили?!
- Ты все сказал? – послышался из трубки спокойный, уверенный, голос Вадима.
- Нет! Как вы умудрились его упустить?! Он был уже у вас в руках! Дуплет сообщил, что к дому…
- Закрой рот, сявка! – также спокойно, лишь немного повысив тон, перебил Вадим.
- Чего-о-о?! – протянул Юрий с выпученными глазами. – Меня назна…
- Заткни хлебальник и слушай! А то в следующий раз я тебе шнобель сплющу, курносым сделаю! – уже громче, с нажимом донеслось из трубки.
Юрий так и остался стоять с открытым ртом незаконченной фразы, от чего казался растерянным и испуганным. Потом спохватился, с перекошенным лицом покосился на Светлану, суетливо отключил громкую связь, ссутулился, вжал голову в плечи и приложил трубку к уху. Дальнейшего диалога Светлана не слышала. Да и диалога, в общем-то, не было. Юрий только слушал, лишь иногда вставляя: «Да. Понял. Хорошо». Закончив разговор, он еще несколько секунд пребывал в позе провинившегося клерка. Потом в одно мгновение плечи расправил, выпрямился, взгляд снова уверенный, властный, и улыбка, то ли ироничная, то ли брезгливая. Светлана и раньше замечала, какие скорые метаморфозы Юрий может проделывать со своим лицом. Выражение гнева моментально сменялось почтительностью и вниманием, а мрачность – веселостью с непринужденной улыбкой. Она не придавала этому значения. Просто не задумывалась, считала особенностью мимики. Сейчас же, трансформации его выражения лица до разговора, во время, и после, слишком бросились в глаза. Никаких выводов делать не стала, не до этого, но неприятный осадок остался.
- Ну?... Что там? – спросила Светлана с замиранием сердца и надеждой.
Преобразившийся Юрий не сразу ответил. Положил телефон, склонил голову в раздумье, заложив руки за спину, прошелся взад-вперед. Голый, в одних белых трусах, он выглядел нелепо. Наконец, посмотрел на Светлану, улыбнулся одной стороной рта и сказал:
- Все нормально, Дарлинг. Все нормально. Планы немножко поменялись.
- Почему?
- Эти тупорылые потеряли Окопова.
- Как, потеряли?
- Очень просто. Они ждали его в доме, в Тупике, у входа, на первом этаже. А тот и не собирался там ночевать. За портфелем пришел. Со стороны сада по приставной лестнице в окно на втором этаже залез, услыхал их голоса, веревку увидел…
- Веревку? Какую? – Светлана схватилась за сердце.
- Обыкновенную веревку, на которой его… - Юрий осекся и продолжил, несколько повысив голос. – В общем, от страха обделался и со второго этажа сиганул. Через сад ломанулся. Эти два придурка за ним. Всю ночь гонялись. Еще Дуплета подтянули. Когда мы тому звонили, он за фонариками бегал, чтобы Окопова найти. Вован ранил его из пистолета. Кровь видели. Думали, найдут где-нибудь без сознания или уже окочурившегося. Не нашли. Наутро по району облаву милицейскую сделали. Как сквозь землю провалился. Если еще жив, то затаился в какой-нибудь дыре.
Юрий замолчал, еще раз прошелся взад-вперед, остановился и добавил:
- Это были плохие новости.
- Какие хорошие?
- В отношении Окопова уже возбудили уголовное дело по трем статьям: налоги, таможня и мошенничество. Вчера весь день бегали, заявления потерпевших собирали. Это у которых он в долг брал. Другие бумаги оформляли. Поэтому и не выходили на связь. Сегодня утром получили санкцию объявить его в розыск. Так что все, никуда не денется. Калининград, особое место. Со всех сторон границы. На таможнях и у погранцов уже его портреты. Быть в розыске, это не шутка. Если еще не сдох, то быстро найдут. Область то маленькая, особо не спрячешься. И выехать никак. Если сдох, тоже скоро найдут. Запах выдаст. Так что, Дарлинг, зря беспокоились, все нормально. Вышла маленькая неувязочка. Но, видишь, все поправимо.
- Поправимо?! – выкрикнула Светлана, еле сдерживая приступ ярости. – А ты подумал, что если его поймают, то будет суд. Для того и ловят, чтобы под суд отдать. Ему адвокат полагается. Я знаю! Через этого адвоката он копать начнет. Что-нибудь накопает. Если он сможет доказать, где был на самом деле? К кому будут вопросы? Ко мне?!
Она вышла в гостиную, тут же вернулась с сигаретами, закурила.
- Даже если про меня ничего не всплывет, то, сколько ему дадут? Пять, десять лет? Не расстреляют же! Сейчас не расстреливают. И все это время мне на нервах?! Ждать, когда он выйдет и за меня возьмется? Так, что ли?
Юрий даже умилился такой наивности.
- Дарлинг, поверь, это меньшая из твоих проблем, - со снисходительным тоном сказал он. – Никакого суда, никаких адвокатов не будет. Как только Окопова схватят, он не переживет первой же ночи в изоляторе.
- Как это?
- Да, так, - понизив голос до полушепота, говоря через нос, он доверительно сообщил: – Мало ли, что может случиться? Несчастный случай. С койки упал, шею сломал. На мыле поскользнулся виском о раковину. Может и сам себя порешит. Тут не угадаешь. Всегда по-разному.
Светлана сделала глубокую затяжку, стряхнула пепел на ковер. Она немного успокоилась, но все равно еще часто дышала.
- Сколько его искать будут? – спросила резко.
- Не думаю, что долго. Человеку, ведь, кушать надо, в тепле спать. А он без денег, без документов. Значит, обратится к кому-нибудь за помощью. Обратиться может только к знакомым. Они все известны и будут предупреждены заранее. Никто не захочет себе проблем из-за беглого. Вокзалы и рынки под присмотром. Там местная шпана лучше любой системы видеонаблюдения. Так что, не беспокойся, найду-у-ут, - последнее слово он долго тянул на букве «у», явно, смакуя.
Юрий достал из шкафа халат, перекинул через плечо, показывая, что собирается в душ, сказав на ходу:
- Есть еще одно обстоятельство.
- Какое? – встрепенулась Светлана и встала у него на пути.
- Окопов с собой портфель забрал.
- И, что?
- В нем все документы: по разводу, разделу имущества, его заявки на изменение порта назначения, другие еще.
- Как они у него там оказались?
- Вова с Вадиком положили, в квартирке.
- Зачем?!
- Это его… Чтобы лишних вопросов не задавали…, потом. Но это уже не важно. Важно, что имея эти документы, он легко все сопоставит и выяснит, откуда на самом деле ноги растут.
Юрий мог бы и не говорить и без того напуганной Светлане о портфеле. Но сказал, чтобы у нее исчезли последние иллюзии, что можно еще дать обратный ход. Он знал, сейчас у нее начнется приступ истерики, поэтому предпочел переждать на расстоянии. Проскользнув мимо Светланы, Юрий заперся в ванной комнате. Она бросилась за ним, стукнула кулаком в дверь, и крикнула исступленно:
- Значит, он уже все знает?!... Открой! Открой немедленно!
Светлана неистово дергала ручку запертой двери, стучала кулаком и требовала открыть. Билась, пока кулак не заболел. Приступ ярости прошел сравнительно быстро. Видя, что ее требования напрасны, пнув, напоследок, дверь ногой, она вернулась в спальню и опять закурила. Юрий вышел из душа еще минут через пять в халате. Он достаточно изучил характер Светланы. После вспышки истерики, ей надо дать выговориться. Поэтому сел на кровать и приготовился слушать.
- Ты мне обещал! – со злостью, оскалившись, начала она, нервно наматывая круги возле окна. - Обещал, что он до конца ничего не узнает про меня! Ведь, обещал?! Клялся...! А...?! И, что теперь?! Он все знает! Мало того, знает, так у него и документы на руках! Что, по-твоему, он с ними будет делать!?… Так я скажу, найдет юристов, оспаривать все будет! Или знакомых своих поднимет. У него полгорода знакомых! Стоит показать эти документы, ему сразу все поверят! Ну, как…?! Как вы могли ему документы отдать?
Она закурила очередную сигарету и перешла к обличениям.
- А, я говорила! Говорила, надо грохнуть его сразу! Меня никто не слушал. Планы у них состроены. Видите ли, нельзя сразу. Подумают еще не то. Кто подумает?! И че думать?! Нет человека, нет проблемы! Уже давно бы все закончилось. И все были бы спокойны!... Вот, скажи! Зачем было ему в портфель совать эти документы? Что, без этого никак нельзя? Хотели, чтоб красиво получилось? Доказательства самоубийства предоставить?... И где? Где твое «красиво»? Мало того, что его упустили, так еще и все бумаги собственноручно отдали! Так!?
Последнее слово выкрикнула с подвизгиванием. На этой высокой ноте излияния внезапно закончились. Сегодня Светлана была немногословна. Наверное, усталость последней недели взяла свое. Приставив пальцы к вискам, она села на кровать, склонила голову. Юрий выждал еще минуту, сел рядом, обнял одной рукой.
- Дарлинг, выслушай меня спокойно! - он старался говорить плавно, ласково и убедительно. – В том, что Окопов заполучил документы, ничего страшного нет. Наоборот, это к лучшему. Подумает о тебе плохо? И че? Ну, узнает, что ты тоже к этому причастна. Тебе то, что? Пусть напоследок зубами на тебя поклацает. Все равно укусить не сможет. Что он сделает? Пойдет тебя искать? Отлично! Скорее вылезет из норы и его тут же сцапают. Чтобы бумагам дать ход, их надо представить в соответствующие органы. Про возбужденное дело и розыск он не знает. Пойдет на нас жаловаться, его тут же повяжут. Если еще жив… Ну…, чего ты? Не надо плакать! - он рукавом халата стер с ее щек мокрые следы. – Окопов в ловушке и никуда не денется. Стоило переживать? Пойдем, лучше, позавтракаем! После я нашу машину в ремонт пристрою. В город сходим, пообедаем, развеемся. Надо же его осмотреть. Зря, что ли, сюда столько тащились?
Юрий встал, притянул за руку Светлану, обнял, поцеловал в губы. Она не сопротивлялась. Вдруг, ее сердце замерло, как будто оборвалось, по телу прошелся холодок. Пропустив несколько ударов, сердце заколотило с удвоенной скоростью. Она повернула голову, высвободила губы от губ Юрия и произнесла тихо: «Он жив! Я это чувствую. Жив!» С души свалилось что-то тяжелое, давящее. Даже вздохнула облегченно. Страх остался. А дышать стало свободнее, спокойнее.
В этот момент в Калининграде, в садовом домике отставного судьи Варташа Федора Ивановича, очнулся после ранения Николай Анатольевич Окопов.
Глава 6. Воскрешение.
Солнечные зайчики, пробивавшиеся сквозь листву яблони, щекотали глаза под сомкнутыми веками. Он в своей комнате наверху, в полумансарде. Светлые обои с желтыми цветочками. Белый потолок, наполовину скошенный под скат крыши, светильник с жестяными звездочками, на стене черно-белый плакат Луи Армстронга, полки с учебниками и пластинками, проигрыватель «Электроника», модель парусника на подставке, письменный стол и раскрытая книга на нем, «Мастер и Маргарита». Полночи читал. Пахнет жареным луком. Это мама готовит внизу, на кухне. Сегодня суббота. Вторая неделя каникул. До начала завершающего семестра в техникуме еще месяц. Не надо никуда спешить, о чем-то заморачиваться. После завтрака сходит порыбачить. Не долго так, до обеда. На обед будет борщ и пирожки с капустой. Мама всегда по субботам печет пирожки. Потом с пацанами на Лесное озеро, с тарзанки нырять. А, может, на велосипедах погоняют. Вернется к ужину. Когда он дома, всегда садятся за стол всей семьей. Поужинав, поцелует мать и отправится собираться на вечернюю гулянку. Отец, немного навеселе после пары рюмок, украдкой сунет в руку рубль, а, если накануне подвернулась приличная халтурка, то и трешку. Мама сделает вид, что не заметила. У сельсовета встретится с друзьями. Все скинутся. В магазине вряд ли будет пиво. Ох уж этот антиалкогольный указ! Тогда попросят у тети Лены, продавщицы, портвейна или хереса. У нее обычно под прилавком что-нибудь есть с двойной наценкой. Если не будет, то купят у бабки Лиды яблочного вина, некрепкого и вонючего, как брага. Пойдут на холм за колхозным садом, к их домику на дереве, который соорудили еще в третьем классе. Усядутся на бревнышке, разведут костер, будут пить вино и беседовать о чем-то умном: о музыке, о политике, о космосе, о будущем, спорить из-за какого-нибудь пустяка, доказывать не весть что, пока совсем не стемнеет и не появятся звезды. Оттуда в клуб, где в самом разгаре дискотека. Сегодня соберется духом, и пригласит танцевать Таньку Городниченко, одноклассницу. Она тоже здесь на каникулах. Закончила первый курс института в Ленинграде. За год, что ее не видел, стала такой столичной красавицей, что и на дохлой кобыле не подъедешь. Ничего, сегодня вечером решится. А сейчас надо вставать. Мама скоро завтракать позовет. Он улыбнулся, сладко потянулся, открыл глаза.
Над ним дощатый потолок со свисающей лампочкой в голом патроне. Беленые стены небольшой комнатки с печкой в зеленых облупленных изразцах. Все это в полумраке серого света пасмурного дня из окна. Одно мгновенье, и как будто бетонной плитой придавило. Какой разительный и скорый контраст между грезами в последние мгновенья перед пробуждением и явью! Вот бы не просыпаться никогда, остаться там, в отчем доме, в июльскую субботу на летних каникулах, спуститься вниз на кухню, поцеловать маму, хлопнуть по-мужски ладонью о ладонь с отцом...! Но, нет мамы, нет отца. Оба уже давно под гранитными плитами могил сельского кладбища. Нет ни дома, ни солнечной июльской субботы, ни беззаботных каникул. Есть реальность, страшная и безжалостная. Есть ноябрьский дождливый понедельник. Есть неподъемный груз проблем. Есть подлое предательство человека, которого считал самым близким, родным. Есть апатия от безысходности, тупое созерцание свалившихся бед и горестей. Есть еще одно чувство, новое, доселе неведомое.  Чувство одиночества. Абсолютного одиночества.
Николай Анатольевич простонал, закрыл глаза и подумал: «Не хочу!»
«Уже проснулся? Как ты?» – послышался знакомый голос отставного судьи Варташа Федора Ивановича. Этот голос окончательно вернул к реальности и на душе стало еще гаже и отвратительнее. Опять открыл глаза. Он лежал на полу, на той же колючей шкуре под стеганым одеялом, не имея ни сил, ни желания шевелиться.   Федор Иванович стоял у него в изголовье, у кухонного стола, и что-то жарил на электрической плитке.
- Ты извини меня, дурня старого! – сказал он, не отрываясь от готовки. – Не надо было так, все сразу про женушку твою выкладывать.  Не подумал, что слаб еще, от остального не отошел. Припадок у тебя случился. Я сразу Реланиума тебе вколол. Быстро успокоился. Еще до обеда квелый побудешь, потом отпустит.
Отставной судья замолчал. Слышалось лишь шипение сковородки, да как ложка по ней звякает. Закончив готовить, Федор Иванович сменил повязку на ране, сделал укол, дал запить таблетки, помог приподняться и облокотиться спиной на диван, пристроил меж сомкнутых ног поверх одеяла тарелку омлета с жаренным луком и колбасой. Николай Анатольевич принимал ухаживания с безразличием и отрешенностью, бездумно выполняя все, что скажут. В руку вставили ложку, несильным нажимом направили зачерпнуть в тарелке, потом в рот. Еле ворочая челюстями пожевал, проглотил, и вновь повторил показанное движение, чисто механически, но уже сам. Зачерпнул, отправил в рот, пережевал, проглотил. Федор Иванович неспешно кушал прям со сковородки, присев на табуретку к кухонному столу.
- Еще раз извини, Коля, - опять заговорил он, - но надо было сказать, чтобы правду знал. Я про твою жену сразу все понял, как только в бумаги заглянул. Не хотел тебе этой правдой душу теребить. Хотел, чтобы глупостей ты не наделал. Я уже говорил, решений о разводах вынес много. Обычно, ведь, как? Прежде, чем идти в суд, муж с женой меж собой отношения выясняют и знают, почему, да из-за чего. Даже если кто-то из них разводиться не желает, то причина развода уже известна. Разные они, причины те: измены, ревность, характер, быт, насилие, карьера, ложь и другое. Попадаются и идиотские, например, из-за кота. Однако, редко, но встречаются случаи беспричинных разводов. Вернее, одному из супругов причина то известна, а другой об этом ни сном, ни духом. Было у меня одно дело в девяносто третьем. Сокольские. Жена сказала, что собирается к родственникам на неделю. А сама уехала с концами и на развод подала через адвоката. И в суд не являлась. Все через представителя. Мужик понять ничего не может, в чем причина? Мается весь, хочет объясниться, выяснить. А представитель ее бубнит одно, не сошлись характерами, да не сошлись характерами. В чем это выражается, ни слова. В те времена «не сошлись характерами» в больше половины заявлений в качестве причин развода указывали. Сокольский кричит на заседании, это не она иск подала, ее заставили, похитили, держат неизвестно где. Тогда подзываю ее адвоката и требую, чтобы истица явилась на следующее заседание. А он мне справку сует из поликлиники Каунаса, типа, она на амбулаторном лечении, не может участвовать по состоянию здоровья. Липовая, конечно. Тогда, после заседания, адвокату тихо говорю, пусть придет и при мне сама напишет заявление о рассмотрении дела в ее отсутствие. Хотел удостоверится, что все по доброй воле. Пришла, написала. Я ей, объяснилась бы с мужем! Назови причину! Ведь мучается человек. А она мне опять: «Не сошлись характерами. Видеть его не желаю, и точка». Что мне оставалось делать? Не могу же заставить! Расторг брак. Он так и не узнал причин. Потом обжаловал решение, и в кассации, и в надзоре несколько раз. Да толку! Больше года пытался найти ее, строчил заявления по инстанциям, хотел узнать новую фамилию. Что стоило этой стерве сказать ему пару слов, мол, разлюбила, нашла другого или еще что?! Он побесился бы немного, да смирился. А так, мужик столько мучился из-за нее, места себе не находил, работу хорошую потерял. Любил он ее. Говорил, ведь все хорошо было. Ни скандалов, ни ссор, ни упреков. Даже любовью накануне ее отъезда занимались. И тут, на тебе! Ни с того, ни с сего. Без объяснений. Жалко мужика.
Федор Иванович убрал сковородку, снял с плитки закипевший чайник, налил из него в заварочный.
- Я к чему тебе это рассказал, - продолжил он, разливая чай по кружкам. – Талдычил ты мне все время, что собираешься с женой встретиться, объясниться, газетную клевету опровергнуть. Хотел предостеречь от этого. Пойдешь жену искать, так сразу в лапки тех двоих громил попадешь, знакомцев ее, или других, таких же. Они уж довершат, что начали, прикончат тебя. А найти ее все равно не сможешь. Скорее всего, не здесь она. Уехала. Может, за границу, может, еще куда. Денег то у нее сейчас полно. Пока ты жив, я б на ее месте возвращаться сюда не рискнул… На, чайку попей, с пряничком!
Он вставил кружку в руку Николая Анатольевича, в другую сунул пряник. Тот с отрешенным видом отпил, не обратив внимания, что горячо, откусил кусочек пряника.
- Так что, смысла с ней объясняться нет никакого. И так все понятно.
- Не… понятно… За… что? – еле ворочая языком, с трудом выговорил Николай Анатольевич.
- Что тут непонятного? Молодая, красивая, ушлая девка, нашла дурня богатого, женила на себе. Сейчас все девки хотят богатых мужей… Хотя, почему только сейчас? Всегда так было. Чтоб иметь все и сразу. Квартиры, машины, рестораны, круизы. Выскочила замуж, думала, праздник жизни начнется. Не тут то было. Это раньше, в девяностые, бизнесмены новоявленные деньгами на лево, на право раскидывались. Так они и прогорели все. Остались те, кто каждый рублик считает. Деньгами сейчас сорят лишь чиновники со взяток и откатов, да генералы с украденного. Ты, я погляжу, мужик расчетливый, каждая копеечка на учете. Когда рассказывал, как лес из озера добывал, не задумываясь, мимоходом, суммы до рублика называл, которые выплачивал. Теперь прикинь, ты с утра до вечера делом своим занят, а дома девка молодая мается, ветер в голове, не нагулялась еще, веселья хочет. Хочет, да не может. Приходится сидеть дома, чтобы где-нибудь случайно не засветиться и из-за этого не оказаться под угрозой развода. Каково это все время быть с нелюбимым человеком в четырех стенах, да еще ублажать его? Естественно, ищет первую возможность, чтобы вырваться на волю, да чтоб не с пустыми карманами. Ты по собственной глупости дал ей такую возможность. Она и воспользовалась.
- Нет…, когда Света… согласилась выйти за… меня, она… не знала, что… я имею средства, и… она никогда… ничего не… требовала…, скромно все было.
- Сколько раз я такое слышал: не знала, что богат, что есть квартира, машина, дача! Думаешь, ты единственный такой богатый романтик, который хотел, чтобы за него по любви вышли, а не из-за денег? Думаешь, только ты скрывал до свадьбы, что, отнюдь, не бедный? Не обольщайся, далеко не единственный. Это старо, как мир. Еще в Библии, в притчах Соломона сказано «Иной выдает себя за богатого, а у него нет ничего, другой выдает себя за бедного, а у него богатств много». И все ради женщин. Либо охмурить, либо чувства к себе проверить. Правда, в большинстве таких случаев, потом оказывалось, все эти барышни прекрасно знали, кто ты и что у тебя за душой. Если не знали, то чувствовали. Как дело доходило до развода, мужики начинали припоминать какие-нибудь странности, нестыковки, на которые раньше внимания не обращали. Тут правда для них и открывалась. Подумай, может и ты вспомнишь что необычное?
Федор Иванович налил себе еще чаю.
- А, по поводу скромности твоей женушки, так скажу. Настоящие охотницы за богатыми мужьями, как правило, девки умные, хитрые, первым делом выясняют предпочтения намеченной жертвы, его вкусы, пристрастия, типаж женщин, который нравится. Этим поменять образ на нужный, раз плюнуть.  И после свадьбы стараются выглядеть и вести себя так, как нравится мужу. Нравятся тихие и скромные, будет скромной. Нравятся веселые, задорные, будет такой. В самих себя начинают превращаться, когда родят, когда уверенность почувствуют, что мужик уже никуда не денется, а если и денется, то обеспечивать будет. Много слышал на процессах жалоб, что после рождения ребенка жену, как подменили. А до этого им приходится притворятся, под мужа приспосабливаться. Долго такое выдержать трудно. Твоя, вон, небось, все четыре года терпела и только сейчас прорвало. Я ее не оправдываю. Ты желал знать причины, за что с тобой так? Я тебе и разъясняю, за что. По опыту знаю. У схожих поступков и мотивы схожие. Так то.
Федор Иванович встал, забрал кружку, тарелку, снова уложил его на спину, укрыл одеялом, помыл в тазике посуду, оделся и вышел во двор заниматься своим хозяйством, а Николай Анатольевич остался лежать в комнате, уставившись в одну точку на потолке. Так прошел день, за который больше не обмолвились и словом. Лишь в обед отставной судья уговаривал покушать. Он дал возможность побыть со своими мыслями наедине, переварить и принять все случившееся, как факт.
Поначалу в его голове не возникало никаких мыслей. Было лишь щемящее чувство чудовищной несправедливости. Через некоторое время стали вспыхивать разрозненные воспоминания. Эти воспоминания виделись уже по-другому, с иного ракурса, со дна той пропасти, в которой оказался. Сначала всплывали немногочисленные памятные события семейной жизни: знакомство, ухаживания, первая ночь, свадьба и прочее. Потом вспоминалось другое, не такое значительное. Это как, впервые увидев картину, сразу обращаешь внимание на основных персонажей. Потом, всмотревшись, начинаешь замечать мелкие, второстепенные детали.
Вколотое успокоительное стало отпускать лишь под вечер. Исчезла заторможенность, и мыслей, и движений. Но апатия с безразличием ко всему остались. Федор Иванович вернулся из магазина и, продолжая хранить молчание, взялся варить пельмени на ужин.
- Были странности, - первым начал разговор Николай Анатольевич.
Сказав это, замолчал, ожидая, что его спросят, о чем он. Отставной судья не спросил. Наверное, догадался.
- Я сознался ей, что не простой менеджер, а владею компаниями, когда предложение делал, в Коста-Рике, - продолжил он, не дождавшись вопроса, говоря негромко, отрешенно, так, как будто беседует сам с собой. – До этого не говорил, где моя квартира находится. Хотел сюрприз сделать по приезде. Обратно добирались больше суток. Три пересадки. Устали. По дороге из аэропорта хотел в магазин заехать, в «Викторию» на Острове, чтобы продуктов купить. Дома в холодильнике пусто. А это крюк по городу. Она мне говорит, не надо, рядом купим. Пожарит печенку. Ее быстро готовить. После того, как приехали, она осмотрелись в квартире и в магазин пошла. Вернулась минут через десять уже с продуктами. Через дом от нас есть магазинчик «Наша ферма», там всегда свежее мясо, молоко и овощи. Только сейчас подумал, откуда она знала, что такой магазин есть рядом?
Он умолк, и Федор Иванович продолжал молчать, помешивая пельмени в кастрюльке.
- И еще, - опять заговорил он через некоторое время, что-то вспомнив. – Когда перед свадьбой вез ее знакомиться с мамой, проезжая через поселок, она показала пальцем и спросила: «В этой школе ты учился? В этой?» Я тогда подумал: «Как она узнала, что это школа?» Там обычное старое здание, ничем не отличающееся от остальных. И таблички с дороги не видно. А, по ее словам, в нашем поселке никогда не была…
Глаза у Николая Анатольевича расширились, рот приоткрылся, как будто он только что совершил открытие.
- Че-о-орт! – протянул он. – Она же знала, где мой офис! Точно, знала! Как приехали с Коста-Рики, на следующей неделе в театре были. У меня в тот день переговоры затянулись. Я позвонил, предупредить, что задерживаюсь. А она сказала, сама ко мне в офис на такси приедет, чтобы быстрее было. После переговоров спохватился. Ведь, куда ехать, не сказал. Хотел уже звонить, как она к кабинету моему подходит… И познакомился я с ней рядом с офисом… Она тогда видела, как я из своей машины выхожу, чтобы к ней подойти. Не могла не видеть. Метров пятьдесят было. А про Лексус не спрашивала, когда простым менеджером представился… Значит…, она все про меня знала заранее?!
- Это еще ничего не значит, - наконец, подал свой голос Федор Иванович, выкладывая ложкой в тарелки пельмени из кастрюльки. – Может, просто совпадение. Может, запамятовал, что говорил ей. Однако, симптом нехороший. Впрочем, эти факты для тебя уже не имеют никакого значения. Раньше надо было. Сейчас уж поздно, ничего не исправишь. Лишь так, еще один повод для ненависти. А, ненависть будет. Поверь! Это обратная сторона любви. Чем сильнее любовь была, тем яростнее ненависть потом. Когда любови не осталось, то и ненависти чуть-чуть. Коварная это штука. Душу высушивает. Ничего не оставляет. Многие сгорали, пережить не могли. Чем скорее с ней совладаешь, забудешь все, тем легче будет. Но ты здесь уже сам. Через это пройти надо. Никто не поможет… Я погляжу, чуток оклемался. Вставай, садись к столу, поужинаем! Че я тебя все, как маленького, из ложечки?!
С улицы послышалась музыка, смех, голоса. Какая-то компания прогуливалась мимо. Федор Иванович подошел к окну, отодвинул занавеску, вгляделся в темноту. А Николаю Анатольевичу, вдруг, в голову вклинилось слово «занавески». Он стал мысленно повторять его, не понимая, к чему это. Тут вспомнил, что это же самое слово беспричинно вертелось в мыслях еще в феврале, по дороге в аэропорт, когда уезжал. Втемяшившееся слово всплывало снова и снова за молчаливым ужином, мешая другим мыслям. Лишь только увидев ломтик лимона, который Федор Иванович бросил в чай, до него дошло, почему эти «занавески» не давали покоя, ни тогда, ни сейчас.
- Кажется, понял, за что она так! – медленно и очень тихо произнес он.
Отставной судья придвинул к нему кружку с чаем и с любопытством посмотрел.
- Я вам рассказывал, когда уезжал в командировку, в сейфе, в ее салоне, нашел еще странные двести сорок тысяч долларов. Раньше тот сейф мой был. У меня комплект ключей остался. Доллары лежали во внутреннем отделении, запертые. Потом очень кстати оказались, - Николай Анатольевич оживился, стал говорить все более эмоционально, помогая себе жестами. - Происхождение этих денег совершенно не понятно. Галя, ее подруга, в салоне работает, сказала, что они принадлежат… - Николай Анатольевич запнулся, так как осознал, что произносить имя Светлана стало крайне неприятно. Наконец, подобрал местоимение, - этой…  Все гадал, откуда они? С мехового салона не могло. Игорь Антонович бухгалтерию там вел, под контролем держал. Левого товара не было. Иначе, сразу бы обнаружил. По дороге в аэропорт в голове крутилось одно слово «занавески». Сейчас понял, к чему, когда лимон увидел. Ведь она тоже тогда чай с лимоном пила. В июле прошлого года я приехал из командировки. В Австрию ездил контракт заключать, в Архангельск еще, в Москву. Она ужин накрыла. За ужином речь зашла о занавесках… Нет…, о шторах… Вернее, об этих…, как его…, портьерах. Да, именно, портьерах. Она похвасталась, что шила их сама. Но я то помню счет на сто восемьдесят семь тысяч рублей, то есть пять тысяч девятьсот тридцать долларов на пошивку портьер! Отделкой дома и обстановкой занималась она. Я все оплачивал. Она мне счет принесла на пошив портьер. Точно помню тот счет. Оказывается, шила сама! Проболталась. Деньги себе взяла. То-то все думал, почему у нас дом так дорого выходит? А она лапшу на уши вешала, что берет самое лучшее, дорогое, потому что для себя. Ведь и с паркетом так вышло. Дешевку взяла. Меняли потом… Мне и в голову не могло прийти цены проверять!... Теперь понятно, откуда эти двести сорок тысяч! Откаты. Это же наши деньги, на дом которые! Мне давала отчеты на большую сумму, разницу себе откладывала. Выходит, я забрал обратно то, что она взяла у меня?! 
- Да, любовники деньги не дарят. Тем более столько. Украшения больше. Коли так, не мудрено, что взъелась, - с усмешкой сказал Федор Иванович. – Неплохое приданное на случай развода заготовила. Сумма то приличная. Она так долго собирала, в поте лица семейный бюджет обкрадывала, считала уже своими, кровными. А ты раз, и забрал все сразу. Любой от такого рассердится, поквитаться захочет. Вот и поквиталась, обобрала дочиста. Я же говорил, вся причина в деньгах.
От такого открытия Николай Анатольевич опять впал в ступор, уставившись в дольку лимона, плавающего в кружке. Ответ, на мучавшие его вопросы, оказался прост и безжалостен. Комок подступил к горлу и никак не хотел проходить.
- Получается, она задумала все это, как только я уехал? – произнес он, пытаясь сглотнуть.
- Да, скорее всего. Или, даже раньше. Ведь деньги для чего-то откладывала. Не на платья же? Тут ей родственничек удачно подвернулся, юрист твой. Может, и не родственник вовсе. Кстати, знаешь кто твои интересы в судах представлял? Правильно, никто иной, как Захарко Юрий Арнольдович. В решениях он указан. Троянский конь в твоих компаниях. Идеальный вариант. В четыре руки с твоей бывшей женушкой партию сыграли.
- Значит, и к смерти Игоря Антоновича она причастна?
Николай Анатольевич, наконец, смог сглотнуть, и его кулаки стали сжиматься.
- Все указывает на то. Не прямо, так косвенно. В решении суда о разделе совместно нажитого, ключевую роль сыграли документы, которые, как ты говорил, хранились у твоего главбуха. Кроме того, он единственный, кто мог ей помешать.
Пальцы рук, сжатые в кулак, побелели.
- Сука! – сквозь зубы процедил он.
Федор Иванович встал из-за стола, стал убирать посуду.
- Ну что, еще хочешь с женой объясниться, или и так все понятно?
Ответа не последовало. Сжатые кулаки уже стали заметно дрожать от напряжения.
- Я убью эту тварь! – не разжимая зубов, тихо прорычал он.
- И такое сколько раз слышал, - иронично улыбаясь, со вздохом сказал отставной судья, наливая из чайника в тазик кипятка, чтобы помыть посуду. – Бывало, судишь какого-нибудь отморозка по обвинению в убийстве. Он показания дает, рассказывает, как убивал. А, чаще заявляет, что пьян был или под кайфом, ничего не помнит. При этом нагло ухмыляется. Никакого раскаяния. Что ему? Прекрасно знает, дадут по максимуму вилки. Больше, чем статьей предусмотрено не получит. Снисхождения не будет. Вот и стоит, браваду свою показывает, мол, все нипочем. Правда, когда приговор зачитываешь, краем глаза замечаешь, притих, дыхание затаил, глаза настороженные, надеется, может, на годик-другой меньше получит. Огласишь приговор, опять лыбится. Потерпевшие, родственники жертвы, видят все это. Убийца улыбается, лет через десять выйдет, дальше жить будет, а их родной человек в могиле червей кормит. Вот и срывается кто-нибудь из них, кричит: «Убью! Не жить тебе! Как выйдешь, готовься!» В тот момент и убил бы, отомстил. Была б возможность. Их чувства понятны. Я даже замечаний не делал. Уходил после оглашения приговора. Пусть приставы занимаются. Только за мою практику все такие угрозы так и остались угрозами. Перегорала ненависть. Лишь один случай был. Но, там другое. Подсудимому никто не угрожал. Так что, Коля, разочарую тебя. Твое желание расправиться с бывшей супругой понятно, но неосуществимо.
- Почему?
- Как почему? Я же говорил, она сейчас, скорее всего, далеко и тебе до нее не добраться. Пока ты жив, вряд ли сюда вернется.
Бессильная злоба клокотала в груди, не находя выхода. Он злился не только на эту «лицемерную тварь», на эту «Стервочку», так мысленно теперь называл свою жену, уже бывшую окончательно, но и на себя, не разглядевшего змею, вползшую в его дом. Не находя выхода, злость и ненависть взывали к отмщению, переключив все мысли к поискам способов для его осуществления. Отмщение должно быть таким же жестоким и коварным, как и она с ним.
 - Ну-с, молодой человек, второй раз задам вопрос. Что дальше делать собираешься? – спросил Федор Иванович, протирая вымытые тарелки полотенцем.
- Она обчистила и подставила меня, - Николай Анатольевич говорил порывисто, резко. - И я миндальничать не буду. Если правильно и в нужном месте поставить вопрос, то она не сможет объяснить получение дохода в сорок семь с половиной миллионов от продажи шуб, если у нее закуп товара был только на миллион. Остальное фикция. Я это докажу! Через меня все проходило. Спрашивается, чем она торговала, чтобы такой доход получить? Ничем! Выходит, занималась легализацией…
- Коля! Коля, утихомирься! – с усмешкой перебил его отставной судья. – Вроде, взрослый опытный человек, в делах разбираешься, а как ребенок. Я ее…! Она у меня…! Забыл, что в четверг тебя милиция с автоматами искала?
- Вы ж сказали, кого-то другого.
- Да, тебя! Тебя родимого! Для того чтобы план «Перехват» объявить, личный состав в ружье поднять, нужны веские причины, например, поимка особо опасного преступника, находящегося в розыске. Ты таковым не являешься. По крайней мере, в четверг еще не был. Вот и взяли из базы первого попавшегося уголовника, которого, якобы, видели в этом районе. А приметы твои дали. Зато теперь, облаву на тебя можно устраивать вполне официально.
- Почему?
- Так ты в розыске.
- Я-а-а?! – с удивлением протянул Николай Анатольевич. - Откуда знаете?
- Позавчера, в субботу, как думаешь, куда я ходил…? Уж извини, решил слова твои проверить. Слишком необычная история получается. В отделе Октябрьского района мой однокашник начальником служил. Дашков Алексей Михайлович. Три года назад умер. Инфаркт. Там сейчас следователем его дочка, Наташа. Я ее с пеленок знаю. Зашел по старой памяти, под предлогом узнать о ходе расследования кражи кабеля из нашего садового общества. Уж месяц, как срезали. Наташа в тот день дежурила. Мне ее график известен. Посидели, поболтали. Пирожные принес, чаю попили. Гляжу, в дежурке свежая ориентировка сверху лежит. На тебя. Я спросил: «Это тот Окопов, про которого летом в газете писали?» Наташка про газету не знает, не читала. Рассказал ей, что там написано, а она мне - почему ты в розыске. Дело против тебя возбудили. По трем статьям обвиняют. По сто девяносто девятой, сто девяносто четвертой и сто пятьдесят девятой.
- Это что?
- Таможенные платежи, налоги и мошенничество.
- Я…! – Николай Анатольевич запнулся, так как воздуха не стало хватать. Перевел дыхание. – Я ни в чем не виноват! Это все сфабриковано, этими…! Вы же понимаете…! Я… Я… Я докажу!
- Не спеши доказывать. Виновен ты. Виновен.
- Что-о-о…!?
- Сто девяносто четвертая у тебя на лбу написана. Или, хочешь сказать, платил все налоги…? Так их никто не платит. А ты попался. Доказательств с избытком. Всю твою черную бухгалтерию в налоговую слили.
- У-у-у! – со злобным отчаянием провыл Николай Анатольевич, уперев голову в ладони.
- Оттуда же и доказательства с твоими кренделями с кодами товара в таможенных декларациях. Да еще четырем судам порт назначения на Роттердам поменял без изменения таможенного режима.
- Вы же знаете, я ничего не менял! – выкрикнул он не поднимая головы.
- Я то знаю. Но в портфеле среди прочего копия твоей заявки.
- Это подделка! Я ничего не подавал! – он вскочил на ноги с перекошенным лицом. – Дайте! Дайте я посмотрю!
Федор Иванович встал, вытащил из-под стола портфель, порылся, достал покоробившийся от воды листок бумаги. На ксерокопии фирменный бланк его компании с напечатанным на компьютере текстом заявки, под ним печать, его подпись с расшифровкой, дата «5 ноября 2004 года», входящий штамп диспетчерской порта, а чуть ниже явственный отпечаток пальца, слегка смазанный.
- Подпись такая же, как у меня. И почерк очень похож, - пробормотал Николай Анатольевич, внимательно рассматривая бумагу. – Но я это не подписывал! Подделка! Пятого ноября я только приехал. Потом меня сразу в ментовке заперли. Доказать можно!
- Ты ж говорил, что в тот день в порт заезжал?
- Заезжал. Но только чтобы про суда свои узнать. И все!
- Там еще внизу отпечаток пальца виден. Как ты думаешь, чей?
Николай Анатольевич который раз впялился в ксерокопию документа. Его подпись внизу, фамилия, имя, дата, отпечаток пальца показались очень знакомы. Он чувствовал, что это уже где-то видел… Вспомнил! И от того открытия глаза полезли из орбит.
- В милиции капитан сказал, заявление подписать, - медленно, очень тихо проговорил он, уставившись в бумагу. - Каждый лист. У меня кровь из зуба шла. Я палец испачкал… И один лист тоже… Он еще сказал, ничего страшного, сойдет.
- А-а-а, так это старый трюк! – весело воскликнул отставной судья. - Под текст кладется чистый лист, чуть сдвигается. Тебе тычут, где подписать. Свет специально направляют, чтобы края листа не видел. Вот и получают подпись на чистом листе… Выходит, Коля, почерк твой, отпечаток твой и, даже, кровь твоя. Как теперь докажешь, что заявку не подавал? Про сказку, что подсунули, никто не поверит… Ну да Бог с ней! Налоги и таможня, сущие пустяки. Самое страшное для тебя мошенничество в особо крупном.
- Какое такое мошенничество? – обреченно произнес Николай Анатольевич.
- Хищение чужого имущества или приобретение права на чужое имущество путем обмана или злоупотребления доверием.
- Ну да, вешайте теперь на меня все…! Еще убийство Кеннеди пришейте…! Я чужого не крал, не обманывал и не злоупотреблял!
- Я на тебя не вешаю. Да будет тебе известно, получение займа без намерения возврата, тоже квалифицируется, как мошенничество… У тебя в портфеле копий договоров займа и расписок на пару миллиона долларов. Это с учетом тех сумм, что отмывал через меховой салон жены и, типа, брал в долг. С той репутацией, какую тебе создали, как докажешь, что собирался долги отдать? С чего? У тебя ничего не осталось. Кстати, имущества ты лишился по вступившему в законную силу решению суда. Таким образом, и здесь оправдаться будет трудно. Если б я вел твой процесс, то при таких доказательствах со спокойной совестью впаял бы десяточку строгого, и лети себе белым лебедем.
Николай Анатольевич вспомнил те кошмарные двое с половиной суток, проведенных в тесном карцере. Какими же долгими и мучительными они ему тогда показались. Но это было ничто, по сравнению с десятью годами заключения, грозящими ему сейчас. Новая напасть окончательно сломила волю. Изгой в бегах. Ни дома, ни денег, ни друзей. Лишь только ненависть, беззубая и бессильная.
Пока Николай Анатольевич варился в своих мрачных мыслях, отставной судья убрал посуду, сделал ему уколы, вместо повязки налепил пластырь, так как рана стала затягиваться, достал свою традиционную бутылку портвейна, срезал пробку и устроился на диване, на своем привычном месте у стола. Николай Анатольевич опять уселся на полу, на шкуре, облокотившись спиной на диван.
- Если я сам сдамся, мне срок скостят? – спросил он, понурив голову.
Федор Иванович отхлебнул из горла, крякнул и ответил с улыбкой, шутливым тоном:
- Если просто сдашься, то вряд ли. А, вот, явка с повинной, то, да-а-а, можешь и пятерочкой отделаться.
- Если я сознаюсь только по налогам?
- Чтобы рассчитывать на меньший срок, должен признать вину по самой тяжелой статье. Мошенничество.
- Ясно.
- Э-э-э! Да ни как ты сдаться задумал?
- Да. Я напишу явку с повинной и укажу в ней, что моя бывш…,  эта стерва, и мой юрист Захарко, соучастники. Они все деньги заграбастали.
- Во, как завернул! Хороший ход. Слова не мальчика, но мужа.
- Когда меня арестуют, я имею право на адвоката. Через него смогу собрать и представить доказательства, где был на самом деле, чем занимался. Докажу, что у меня лес увели и продали. Все финансовые концы к ним сходятся. Про рейдерский захват тоже. Заинтересованные найдутся, чтобы не спустили дело на тормозах. Те же мои кредиторы. Не последние люди здесь. Так что, еще неизвестно, кто из нас в камере останется.
-  Так адвокату платить надо. Есть, чем? На бесплатного, который полагается, особо не рассчитывай. Тот, как платят, так и работает. Может статься, что и со следствием будет заодно.
- Мне денег должны. Депутат один.
- Ты серьезно?! Он что, депутат тот, когда узнает, что ты в розыске, сразу кинется долг отдавать? Или сдаст, как только требовать станешь?
- Этот…? Сдаст, - пробормотал Николай Анатольевич и стал еще мрачнее. – Федор Иванович! – обратился он немного оживившись, с надеждой в голосе. - Может, у вас есть знакомый адвокат, чтобы толковый и порядочный, который согласится на отсрочку?
- Толковый и порядочный адвокат...? Уже редкость. А чтобы еще и на отсрочку согласился…! – он отхлебнул из бутылки. – Ну…, допустим…, есть такой.
- Можете его попросить, за дело мое взяться?
- Нет.
- Почему?
- Потому что не будет никакого дела. Как только тебя арестуют, жить тебе останется пару дней, от силы. В изоляторе пришьют.
- …?
- Никогда не слышал, как это делается…? Еще не догадался, за всем этим кто-то стоит? Кто-то из органов?
- Догадался.
- Это не участковый, не постовой какой-нибудь. Даже не начальник райотдела. Много выше. Сам посуди. Спустили на тормозах дело по факту смерти твоего главбуха. Инсценировали уголовное дело по контрабанде наркотиков твоему заму. Тебя заперли в карцер по беспределу и двое суток продержали. И это все по разным отделам. Значит, кто-то матерый из управления. Далее. Ты пробыл в карцере до понедельника, потом выпустили. Следовательно, дела в отношении тебя тогда еще не было. Иначе, там бы и оставили. Статьи то у тебя серьезные. Во вторник ты был в прокуратуре. Оттуда тоже своим ходом ушел. Хотя тебе сказали, что наводили справки. И в среду дела еще не было. Ты в ОВД подавал заявление об утере паспорта. Вот как только с петли сорвался и сбежал, чрез день, уже в пятницу, вдруг, появляется дело по обвинению по трем статьям. Статьям, я скажу, не простым, дознания требующим. Мало того, что возбудили дело, так в этот же день и в розыск объявили. Процедура не такая скорая. Оперативность, с которой они все провернули, дает основания полагать, что задействованы высокие чины. Живой господин Окопов Николай Анатольевич в их планы никогда не входил. И сейчас не входит. Эти люди не дурнее нас с тобой. Прекрасно осознают, что ты можешь сделать. Опасен ты для них, если оправдываться начнешь, выяснять кому и куда все имущество ушло.  Поэтому добровольная сдача для тебя равносильна самоубийству.
Николай Анатольевич задумался. Опять вспомнил карцер. Вспомнил чувство полного бесправия и беззащитности. Аж передернуло от мысли, что его там запросто могли удавить, и никто бы за это не ответил. Просто вынесли бездыханное тело и отправили в морг с диагнозом суицид или порок сердца. И в целом мире не было никому никакого дела, куда он делся, что с ним стало. Была бы безымянная могила, без надгробия, без имени, лишь табличка с номерком. И ту вскоре сровняют. А над всем этим косящийся взгляд чрезмерно накрашенных глаз Стервочки с вульгарной копной рыжих завитков на голове, с торжествующим оскалом  полуулыбки.
-  Почему они сразу меня не прикончили? Была же возможность, - отрешенно глядя перед собой, с трудом выдавил Николай Анатольевич.
- Чтобы вопросов по твоему самоубийству ни у кого не возникло. Груз леса в Роттердам твоим именем отправили. Твоя смерть сразу после этого была бы очень подозрительна. А так, дали тебе возможность три дня погулять, чтобы показался на людях после долгого отсутствия. Сунулся туда, сунулся сюда, везде получил от ворот поворот. Об этом они заранее позаботились. Безвыходное положение. Кроме долгов ничего. От такого только в петлю. Кто бы потом усомнился, что сам? Бояться им нечего. Все время под колпаком. Следили за тобой. Без документов. Никуда не денешься. Ходишь везде в затрапезном виде, правды ищешь. Никто не верит. Денег оставили впритык, чтобы на три ночевки в квартирке хватило, которую они же и подсунули, да на пропитание чуть-чуть. Все верно рассчитали. Одного не учли, что двум дежурившим ментам на опохмелку хватать не будет и тебе на третью ночевку денег не останется, что за портфелем в окно полезешь, а не в дверь пойдешь. Так что, свечку поставь за тех двух молодчиков! Спасли они тебя.
Федор Иванович опять приложился к бутылке. Николаю Анатольевичу сказать было нечего. Последняя лазейка, через которую можно выбраться, на поверку оказалась смертельной ловушкой. Он снова ощутил себя запертым в тесном карцере. На сей раз без всяких надежд выйти оттуда живым.
 - Третий раз спрошу. – подал голос Федор Иванович после пятиминутного молчания. - Что дальше делать собираешься?
Николаю Анатольевичу нечего было ответить. Он впервые оказался абсолютно в безвыходной ситуации и что делать дальше не знал совершенно.
- В бега податься, что ли? – неуверенно спросил он.
- Забыл, где живешь? Это там, в России можно. Хошь на восток, хошь на север. Тысячи и тысячи верст. Есть где спрятаться. И то ловят. А у нас? Калининградская область регион особый. Сто восемьдесят километров в длину и девяносто в ширину. Кругом границы. Польша, Литва и Швеция через море. Не проскочишь. Жителей меньше миллиона. Не затеряешься. В городках, в районных центрах быстрее найдут. Там все друг друга знают.
- Федор Иванович, может, мне у вас пересидеть? Я помогать буду! Когда получится, заплачу.
- На кой мне твое «заплачу»? Ты сам здесь больше трех месяцев не выдержишь. Вылезешь, засветишься где-нибудь. Дай Бог, я ошибаюсь, но, если они скоро тебя не найдут, то награду объявят. Это будет верный признак, что голова твоя нужна. Ведь награду объявляют, когда с человека можно что-то взять, или чтобы замолчал навсегда. С тебя брать уже нечего. А желающих поправить свое материальное положение за счет чужой души найдется. Уж поверь! Наше садовое общество небольшое, все на виду. Вон, Лизавета Дмитриевна, продавщица магазина рядом, уже спрашивает: «У вас гости?». Сколько годков ходил, брал одно и тоже. А тут стал брать больше. Так что, долго здесь скрываться не получится. Сцапают.
- Значит, выхода нет?
- Выход всегда есть, - он опять глотнул из бутылки. – Был у меня случай. В восемьдесят восьмом судили некоего Сысоева за спекуляцию. Он уже имел судимость по этой статье. Первый раз условным отделался. Фарцовкой промышлял. На этот раз попался по-крупному. Большими партиями спекулировал. Откупиться не получилось. Видать, дорогу кому-то перешел. Я уже заканчивал процесс, остались прения. Приговор заготовил заранее, огласить только. Объявляю перерыв на обед. Возвращаемся, а судить некого. Сбежал. Пошел в туалет, и сбежал через окно. Тогда, в конце восьмидесятых, уже бардак начался. Взятки брали, чуть ли не в открытую. Наверное, Сысоев подкупил конвой. Но не в этом суть. Сбежал, так сбежал. Не моя проблема. Искали его, да без толку. Так и пропал. В девяносто пятом, в октябре, заходит ко мне в кабинет один господин.  Солидный такой, дорогой костюм, часы, парфюм. И кото бы ты думал…? Сысоев, собственной персоной. У него какое-то гражданское дело в нашем суде было. Я ему: «Ты че нарисовался? Сдаться пришел?» Он говорит: «Нет. Так просто, проведать».  Я говорю: «Тебя же вязать надо!» А он: «За что? Статью мою упразднили». Я ему: «А, за побег?» Он мне: «За побег срок давности уже истек. Так что, не за что меня вязать. А зашел полюбопытствовать. Сколько вы мне тогда определили?» Я: «Семерочку». Он, как бы, удивленно: «Семь лет?! По максимуму?! И, за что? За то, что людям помогал дефицит доставать?! Злой вы, Федор Иванович». Я ему: «Так и ты не ангел. Скупал товары по государственным ценам, потом на толкучках и в комиссионках в тридорога продавал. Из-за таких как ты, тогда и было все дефицитом». Он: «Так это бизнесом называется. Все сейчас этим занимаются». Я ему: «Как видишь, не все. Я не занимаюсь». Он мне: «Зря. Правосудие, очень выгодный товар». Я тогда строго: «Хватит тут мне! А то сейчас еще до какой-нибудь статьи договоришься. Лучше ответь по-честному, где все это время прятался?» Он заулыбался, подзывает к окну и показывает на магазин на углу площади. Говорит, два года там грузчиком работал. Заодно дела вел через заведующего. Побрился на лысо, отрастил бороду, надел фуфайку. Никто не узнал. Надо сказать, не мудрено. Сысоев всегда щеголем ходил. Во всем модном, заграничном. Его везде искали, во всесоюзный розыск объявили, а он все время под носом был. Никто даже подумать не мог. Потом, в девяносто первом, в Москву перебрался, бизнесом занялся через подставных лиц. Срок давности вышел – уже легально.
- Вы мне предлагаете грузчиком куда-нибудь устроиться?
- Нет. Этот фортель уже не прокатит. Да и связей надежных для этого у тебя нет, чтобы кто-то прикрывал.
- Тогда, к чему рассказали?
- Орла ищут в небе, льва – в саванне, крысу – в подвале, лягушку – в болоте, червя – в навозе. Хочешь спрятаться, лезь туда, где искать не будут. Если орел, заройся в навоз и живи там, если лев – лезь в болото. Понял?
- Нет.
- Что тут непонятного?! С небес, где обитал, на дно надо спуститься. На самое дно.
- Вы предлагаете мне стать...?
- Бомжом. Нищим бомжом. И смешаться с этой братией.
- Бомжом, - глухо повторил Николай Анатольевич, выпучив глаза.
- Да, неприметным бомжом. Это твой единственный шанс, чтобы выжить… Бомжей и нищих когда-нибудь видел…? Наверняка. А лицо хоть одного описать сможешь…? Правильно, не сможешь. Потому что им в глаза никто не смотрит. Отворачиваются. Брезгуют. Это как дерьмо увидеть. Вряд ли кто любоваться захочет.
- Я, что, должен стать дерьмом?! – он повысил голос в подступающей ярости.
- Допустим, про дерьмо я фигурально выразился. Однако, казаться таковым вовсе не значит быть им. Чаще наоборот. С виду приличные, успешные люди, а внутри… При чем полное. Главное остаться человеком, хоть в пурпуре, хоть в рубище.
- Вы предлагаете мне стать бездомным нищим?! – Николай Анатольевич приподнялся, опираясь руками на диван. – Кому…?! Мне?!
- Ну что встал в третью позицию, прям, как Киса Воробьянинов?! – Федор Иванович с ироничной улыбкой посмотрел на него. - Тебе предлагаю, тебе! Потому что другого выхода не вижу. Или знаешь еще какой?
- Выход всегда есть! –выкрикнул он со злобой, встал на ноги и не заметил, как слетело одеяло, оставив его совершенно голым с одним лишь пластырем на боку.
- Ты про смерть, что ли? Так это тот выход, которого от тебя все с нетерпением ждут. Твоя бывшая женушка с подручными будут счастливы, коль сам туда направишься.
- Вы не понимаете! – кричал он задыхаясь. - У меня было все! Слышите?! Все! Теперь предлагаете ходить, побираться и спокойно смотреть, как эта…, эта тварь шикует на мои деньги?!
- Да, придется. Помрешь ты или жив останешься, она в любом случае будет шиковать на твои деньги. И ничего не поделаешь, – отставной судья улыбался, не обращая никакого внимания на истеричные выкрики гостя. – Если это тебя успокоит, ты далеко неединственный, кого так обобрали. И ничего, люди как-то дальше жили, выкарабкивались.
Николай Анатольевич только сейчас заметил, что стоит голый. Он резким движением поднял простыню и обмотал вокруг себя.
- Что у них там могли забрать?! – со злобой продолжил кричать он. – У меня только груза было больше шестидесяти миллионов…! Евро…! – последнее слово проорал подвизгнув. - Мои фирмы! Магазины! Все! Абсолютно все! Пятнадцать лет работы! Без выходных и праздников! Мое имя в грязь втоптали!
- Думаешь, чем больше потерял, тем больнее? Так…?! Думаешь, если кто-то лишился лишь машины и квартиры, то это ерунда, царапина? Нет, брат. Другие тоже на это всю жизнь горбатились. Все, что нажили. И остались они так же, как и ты, ни с чем. Ноль, он и в Африке ноль, для всех равный. Лишиться всего для любого одинаково больно, независимо от размеров.
- Что вы знаете о боли?! Лучше сдохнуть, чем жить в навозе! – огрызнулся Николай Анатольевич.
Федор Иванович на это лишь ухмыльнулся, опять приложился к бутылке, вытер рукавом губы, покосился на Николая Анатольевича и заговорил, все более и более повышая тон.
- Конечно, пальчик прищемил, и воплей на всю вселенную! А у ближнего, который рядом, руки жерновами по плечи перемололо. Его боли мы не замечаем. Как же, не орет, не причитает, значит, не больно! Ты боли еще настоящей не чувствовал. Подумаешь, бомжевать ему предложили! Выбор то, у тебя небольшой. Либо в бомжах затеряться, либо сдохнуть. Так нет же, мы гордые! Уж лучше сдохнуть! Сам молодой, здоровый, сильный. Еще не все потеряно. Еще можно начать все сначала! Да, добра нажитого жалко. Злость душит на тех, кто все отнял. Но, ведь, не у тебя одного! У многих такое было. И ничего, живут дальше, выкарабкиваются. Даже если надежды уже никакой не осталось, когда душа умерла, лишь телесная оболочка, и то, видишь, живу как-то, не вою…! А он, сдохнуть…! И зачем я тебя к себе затащил? Оставил бы на улице. Конец то все равно один.
Николай Анатольевич, не ожидавший такой резкой отповеди, немного растерялся. Клокотавшая в нем ярость поугасла. Он спросил уже более спокойно:
- Про жернова… Это про себя, что ли? У вас что-то случилось?
- Случилось, - пробурчал отставной судья. – У всех что-то случается.
- Что-то плохое? – он задал вопрос скорее по инерции, чем из интереса.
- Хорошего там мало. Вернее, нет совсем… Ты и в правду хочешь знать?
В ответ Николай Анатольевич промычал что-то совсем невнятное, что отставной судья воспринял за согласие.
- Ладно. Про свое ты рассказывал. Расскажу про свое. Давай, сравним, у кого веселее! А…?
- …
- Тогда сядь на место и прекрати истерику!
Николай Анатольевич еще немного постоял, усилием воли усмиряя свой гнев, нехотя сел.
- Так-то лучше!
Федор Иванович сделал несколько больших глотков, за раз отхлебнув четверть бутылки, поморщился, выдохнул, откинулся на спинку дивана.
- С чего начать…? – пробормотал он, почесав лысину в задумчивости. – Блин, взялся рассказывать, а с чего начать, не знаю… Никогда еще об этом…
Он умолк и еще некоторое время сидел, размышляя.
- В девяносто седьмом вынес приговор одному парню… - неуверенно начал он и опять замолчал. Потом расплылся в улыбке, заерзал на диване, устраиваясь поудобнее.  – Нет, не так! Начну с геморроя. С него все… Знаешь, что это такое…? Только не надо мне шуток про полную задницу больных зубов! Гораздо хуже. Поверь! Так вот, в конце девяносто шестого геморрой разыгрался. До этого года три с ним мучился. Стеснялся к врачу сходить. Тут обострение. Прихватило. У-у-у! Сидеть невозможно. В суде ведешь процесс и елозишь с боку на бок. Чуть привстанешь, чтоб не так болело, все в зале встают. Порядок такой. Очень неудобно получалось… А-а-а! Забыл сказать. Я тогда в суде работал, в райцентре, в пятидесяти километрах от сюда. И жил там.  Так вот, в начале девяносто седьмого, сразу после Новогодних праздников, положили в больницу, здесь, в Калининграде. Врачиха веселая попалась, Маргарита Семеновна, говорит: «Ну что, донор унитазов, давно мучаешься?» Я ей: «Четвертый год уж». Она: «Не любите вы себя, Федор Иванович. Себя любить надо, целиком. И задницу в том числе. Поскольку орган нужный, полезный. Без него никак». В больнице, помимо геморроя, пониженные лейкоциты обнаружили, еще с печенью что-то. Продержали там с месяц. Операция, капельницы, процедуры. Еще тот геморрой от геморроя! Оттуда сразу в санаторий направили, на пару недель, восстановиться, в Светлогорске, к морю. Моя жена, Наташенька, все время со мной была. Пока лежал в больнице, она жила у моего однокашника, Дашкова. Я про него рассказывал. Каждый день приходила. В санатории уже вместе были. Вернулись домой в начале марта. Я сразу на работу вышел. Как раз за три дня до отпуска. Он у меня заранее запланирован. Путевки в Домбай еще летом купил. Любили мы с Наташей в горы выезжать. Там она себя лучше чувствовала. Здесь климат сырой, атмосферное давление постоянно скачет. Она к этому чувствительна. Но, не в этом суть. – Федор Иванович взял со стола бутылку, посмотрел на свет остатки, поставил на место. – Так… О чем это мы…? А…! Вышел на работу в начале марта. Не успел порог переступить, Ферару встречает. Это председатель суда нашего, Михай Романович. Мужик, вроде, ничего, но…, какой-то… Как бы точнее…? Неискренний, хитрый. Берет меня под руку и в кабинет свой тащит. Говорит: «Федор Иванович, как ты кстати! Выручай! Горим! Тамара Артемьевна, - судья наша, - дело назавтра назначила по уголовке, а сама на больничный ушла. Отложить никак. В областном на контроле. Будь другом, проведи процесс! Больше некому. Все заняты». Я ему: «Какой, нафиг, процесс?! У меня с шестого отпуск. В Домбай уезжаю. Еще свои дела разгрести». Он: «Не беспокойся, дело плевое, за два дня управишься. Статья сто пятая, раз, бытовуха, подсудимый в сознанке, дашь от восьми до десяти и езжай себе в отпуск. А твои дела по другим раскидаю. Справочки только составь, что сделать еще надо». Протягивает мне папку с делом. Я прикинул, вроде, не очень толстое, всего один том. Вот и взял, дурак!
Федор Иванович глотнул из бутылки, часто закивал и засмеялся дробными смешками.
- Мне бы тогда подумать, с чего такое внимание к простому убийству по бытовухе? Ведь тертый калач! Так нет же, о Валдае уже думал.
Он опять посмотрел бутылку на свет. Там осталось немного на донышке. Отставной судья поскреб лысину, разом вылил остатки в рот, поморщился, выдохнул, улыбнулся и сказал:
- Установил себе за правило, бутылочку ноль семь перед сном. От кошмаров помогает… Ладно, к чертям сегодня правила! Все равно че-то не берет.
Он встал, вышел из комнаты, тут же вернулся еще с одной бутылкой портвейна, срезал ножом пробку, хлебнул и устроился на прежнее место.
- У себя в кабинете полистал дело. Действительно, ничего сложного. Подсудимый, Никифоров Петр Семенович, семьдесят третьего года рождения, ранее несудимый, пятый курс мореходки, характеристики хорошие, приехал на выходные из Калининграда домой. Отмечал день рождения друга. Выпил и пошел встречать свою девушку, Нину Астахову, семьдесят седьмого года рождения. Она парикмахером работала, в девять заканчивала. Встретил. По дороге, в проулке, возникла ссора на почве ревности. Она ему щеку поцарапала, он ударил ее кулаком и пять раз ножом в живот. Его в тот же вечер повязали неподалеку. При нем нож перочинный с пятнами, похожими на кровь. И на куртке джинсовой тоже пятна крови. На правой руке костяшки кулака сбиты, на щеке царапина. На него показала бабуля одна, соседка, Худолеева. Вроде, все ясно. Но листаю дело, нестыковка на нестыковке. В протоколе осмотра и на фото у потерпевшей расческа металлическая с острой длинной ручкой в руке зажата. За зубья держала, как нож. На ручке кровь. По заключению экспертизы, группа третья отрицательная. У нее первая, у подсудимого вторая положительная. Спрашивается, чья тогда? Постановление о назначении экспертизы следов на перочинном ноже есть, а самой экспертизы нет. Лезвие у его ножа плоское, восемьдесят пять миллиметров длинной, шириной в тринадцать. А раны на теле у потерпевшей клиновидной формы, шириной восемнадцать, глубиной около ста десяти миллиметров. У Никифорова на щеке царапина, оставленная, по версии следствия, потерпевшей. Под ногтями у нее ничего не найдено. И следов от удара на теле не обнаружено. Только синяки на запястье и на шее сзади. Экспертизы пятен крови на одежде Никифорова не делали. Еще у Астаховой сумка пропала. Ее напарница из парикмахерской утверждает, что когда та уходила с работы, сумка была. У Никифорова при задержании ее при себе не обнаружили. И в протоколах по этому поводу ни одного вопроса. Главная свидетельница, Худолеева, утверждает, что видела, как Никифоров убивал, и тут же заявляет, что вышла из магазина и услышала крики: «Убили! Нинку зарезали!», а это почти в ста метрах от места преступления, за углом. Еще странность. Дело возбудили в нашем отделе, а через несколько дней передали в область. И в суд уж слишком быстро направили. Убийство совершено двадцать пятого января, в Татьянин день, а четвертого марта уже заседание назначили. По-хорошему, нельзя было назначать слушание. На доследование вернуть. Но Тамарка, эта клуша, назначила. Уже не вернуть. Мне бы тогда об этом подумать. Так нет же, спешил дела передать перед отпуском. А, что нестыковки…? Так, когда это останавливало?! Сплошь и рядом. То не сделали, это. Там просмотрели, здесь недоглядели. У следователей зарплата маленькая. Человек с высшим образованием, а какая-нибудь секретарша в банке больше него чуть ли не вдвое получала. Жильем не обеспечивают. Те, кто порядочные и толковые, в адвокатуру сбегают или в юрисконсульты. Остаются лишь прохвосты, на взятках сидящие, либо пацаны неопытные. Хорошие следователи тоже есть. Но их мало. Направишь дело на доследование. Возвращают не лучше. Вот и приходится закрывать глаза на нестыковки. Иначе вообще никого не осудишь.
- На что тогда адвокаты? Они этого не замечают? – спросил Николай Анатольевич, слушавший рассказ отставного судьи в пол уха, больше размышляя о своем, невеселом.
Федор Иванович аж умилился такой наивности.
- Коля! Ты что, фильмов насмотрелся?!
Николай Анатольевич насторожился, вжал голову в плечи. За последнее время ему уже второй раз пеняли на просмотр фильмов в качестве некомпетентности. Первый – капитан Красавкин на прошлой неделе, в ОВД, когда просил позвонить.
- Это только молодые, неопытные в процессах задницы рвут, в красноречии упражняются. Матерые прекрасно знают правила игры. Вся основная работа делается ими на предварительном следствии. Потом все. Коль дело в суд попало, их задача помягче наказание для подзащитного выхлопотать. О допустимости доказательств речи уже не идет. Коли я, как судья, назначил дело к слушанию, значит, и доказательства, имеющиеся в деле, для меня сгодятся. Не буду же я потом сам себя опровергать?!
Явно довольный собой, отставной судья опять приложился к бутылке, с ироничным прищуром покосился на гостя и продолжил:
- В общем, решил не заморачиваться с тем делом. Тем более, подсудимый в сознанке. На следующий день заседание. В девять тридцать начало. Уже время подошло, а подсудимого нет. Его из Калининграда, из СИЗО должны были доставить. Что-то у них с автозаком не получалось. Ждем. Мне и нормально, со своими делами заканчиваю. Привезли его ближе к полудню. Начали процесс. Я до обеда только обвинительное заключение успел зачитать. После обеда допросы пошли. Подсудимый молчит, как рыба. Ни слова не произнес. В пол смотрел, не отрываясь. Пришлось зачитывать его показания, которые на предварительном следствии дал. Допрашиваю Худолееву, бабульку, главную свидетельницу обвинения. Она божится, что видела, как Никифоров убивал и в то же время заявляет, что услышала крики, когда из магазина выходила. Спрашиваю: «Как вы могли видеть момент убийства, если в магазине были?» Она: «Видела! Все видела! Потому что Петька бандит. Летом клубнику у меня воровал. Следы на грядке его. Я знаю! Только он мог зарезать, больше некому». В общем, бабуля явно не в себе. Умом тронулась. Остальные свидетели, человек семь, дали показания, косвенно подтверждающие вину, типа, ссорились за неделю до этого, ревновал. Ничего конкретного. Я со свидетелями до конца дня разбирался. А прокурор, гад, ни одного вопроса свидетелям не задал. Как будто его и нет в зале. Объявляю перерыв до завтра, до девяти. На следующий день опять автозак опоздал, в двенадцатом часу приехал. Я уже переживаю. Надо сегодня приговор вынести. Завтра самолет. До обеда быстренько оглашаю материалы дела и заканчиваю судебное следствие. У меня уже приговор заранее составлен. Подписать только. Восемь лет ему назначил. После обеда прения. Выступил прокурор, потом адвокат, мямля еще та. Бе, ме, не судим, хорошие характеристики, не хотел, поддался порыву, раскаивается. Ничего конкретного. Спрашиваю подсудимого, имеет ли что сказать? Но это уже так, для проформы. Ведь молчал весь процесс! Он, вдруг, встает и обращается, но не ко мне: «Тетя Лена! – это он к матери Астаховой. – Не убивал я! Люблю я ее!» Она ему кричит из зала: «Знаю, Петя, знаю! Не ты это, сынок!»  В зале сразу загалдели, слышу возгласы: «Невиновен!» У меня аж челюсть отвисла!
Федор Иванович склонился к Николаю Анатольевичу, протянул руку и тронул за плечо. Наверное, хотел убедиться, что его слушают:
- Знаешь, о чем тогда я думал? А…? Знаешь…? Не, не о том, виновен или нет… Я думал: «Ну Ферару, презерватив ты трижды штопаный! Подсунул дело! Простенькое, называется! Подсудимый в отказ пошел! Это при таких то доказательствах! Если возобновлять судебное следствие, то сегодня не успею закончить. Четвертый час уже. А завтра самолет в девять!» Уже прикидываю, где в приговоре вставить фразу: «Подсудимый, с целью избежать ответственности за совершенное преступление, отказался от ранее данных показаний…», и так далее. Думал, какой срок ему теперь назначить, коль вину не признает? Десять или двенадцать? - Он засмеялся частым смешком, похожим на блеяние. – Прикинь…! Когда в зале успокоились, глянул на адвоката. Тот сам в шоке, растерялся. Спрашиваю подсудимого: «Означают ли ваши слова, что вы отказываетесь от показаний, данных на предварительном следствии?». Он мне: «Меня три дня били. Следователь сказал, если не сознаюсь, пойду по части второй. Двадцатку дадут». Я ему так, равнодушно: «Вы по факту избиения жалобы подавали?». Как будто по нему не видно, что не врет? Бледный, аж с желтизной, осунулся, худой, и круги темные под глазами. Он молчит. Тогда спрашиваю: «Расценивать ли ваши слова, как заявление, и занести в протокол?» Он: «Делайте, что хотите. Мне все равно. Недолго уже…» И опять умолк. Жду, может еще что скажет? Молчит. Я аж выдохнул с облегчением. Даю знак Танечке, секретарю моему, чтобы не писала в протоколе. Дальше уже без сюрпризов. Прокурор не стал особо распинаться, затребовал десятку. Подсудимый от последнего слова отказался. Удаляюсь в совещательную комнату, в свой кабинет. Сидел там минут тридцать, типа, решение принимал. А сам чай пил и список составлял, что назавтра из вещей в дорогу взять, чтобы ничего не забыть. Приговор то готов, переделывать не надо. Возвращаюсь в зал, оглашаю: «Признать виновным… Определить наказание… Восемь лет…» Обычно после оглашения галдеж начинается, переговариваются, шушукаются, а тут тишина. Ни звука. Склонился собрать бумаги в папку, чувствую взгляд. Аж темя засвербило. Глянул краем глаза. Никифоров старший, отец подсудимого смотрит. Он вдовый, кроме сына никого. Сам маленький, на вид щуплый мужичок, а взгляд…! Никогда еще такого… И оскал зубов... Меня аж передернуло. Потом усмехнулся про себя и думаю: «Ну-ну, зубы то не сотри до корней!». На следующий день мы в отпуск улетели.
Федор Иванович умолк, через некоторое время зашевелился, заерзал на диване, опять склонился к Николаю Анатольевичу, спросил, улыбаясь:
- Ты как, не уснул? Не утомил своим рассказом?
- …
- Так то была присказка. Сказка впереди. Дальше интереснее будет, веселее… Чаю хочешь?
Николай Анатольевич кивнул.
- Тогда сам поставь! А то, че я все за тобой, за бугаем эдаким? И дровишек в печку подкинь заодно!
Николай Анатольевич нехотя встал, закутался простыней, поставил на конфорку чайник, подкинул дров, стоя на коленях раздул погасшие угли. Пока этим занимался, отставной судья продолжил свой рассказ.
- Четыре недели на Домбае пролетели, как день. Весна, солнце, горы, снег ослепительный, лыжи, санки! Наташка лет на десять помолодела. Вернулись в начале апреля. Приехали в город, идем с чемоданами от остановки к дому. Вдруг, слышу сзади злобно: «Убийца!» Оборачиваюсь. Тетка какая-то, уже отвернулась и дальше пошла. Мне говорила. Больше там некому было.  Я не обратил внимание, пропустил мимо ушей. Мало ли полоумных? Да и профессия у меня такая. Всегда кто-то недовольный остается твоими решениями. За столько то лет научился игнорировать. На следующий день прихожу на службу. Танечка, секретарь мой, докладывает: «Три недели назад Никифоров в СИЗО скончался. Говорят, от сердечной недостаточности». Сначала не понял, о ком она. Мыслями все еще там, на Домбае. Потом вспомнил и говорю: «Да, жаль парня». А самому не жаль. Ну, нисколечко. Это как увидишь дохлую птичку на дороге, пожалеешь тварь небесную, перешагнешь, и тут же забудешь. Я и не вспоминал…, до июля. Потом слышал, как в суде шептались, что почки ему в СИЗО отбили, а списали на сердце. В июле сынок наш, Павлик, из Москвы приехал. Он как раз диплом получил, красный. Физмат Баумановки закончил... Умница-а-а…! В математическом программировании специализировался. Аспирантуру предлагали. Еще на четвертом курсе его стали осаждать агенты, охотники за головами, предлагали работу заграницей: и в Америке, и в Новой Зеландии, и в Германии. На пятом курсе он определился и выбрал Швейцарию. Специально, чтобы потом нас с матерью в горы перевезти. Уже контракт подписал. Зарплату ему положили, даже по их меркам высокую. Всего-то на три денечка приехал, меня поздравить и нас с Наташей обрадовать. Свадьба у него в августе. Девочка-москвичка, Лариса. Ничего так, красивая, высокая, ему под стать, студентка, четвертый курс иняза закончила. До этого привозил ее к нам два раза на каникулах. Сначала думали пожениться, когда она учебу закончит. А тут не удержались. Забеременела, на пятом месяце уже. Свадьбу хотели там, в Москве сыграть. Пригласительные вручил. Нам с Наташкой тройная радость. Пашка пристроен на хорошее место, женится, и мы скоро дедом с бабкой станем… Э! Не лезь туда! Нет там чая! Кончился! – прикрикнул отставной судья. – Добавь в заварочный кипятка! Нормально будет. Сахар в левом ящике, в банке.
Николай Анатольевич сделал, как ему велели, налил чаю в кружку, добавил сахару. Сначала он пропускал рассказ Федора Ивановича через дебри собственных мрачных дум и смысл повествования улавливал с трудом. Постепенно заинтересовался историей и тяжкие мысли о своем ушли на второй план.
- Че застыл? – спросил отставной судья. – Садись на место! Самое интересное начинается.
Федор Иванович дождался, когда гость устроится с кружкой на полу, на шкуре, облокотившись на диван, хлебнул еще вина и продолжил с улыбкой, бодро и весело:
- Случилось это двадцать четвертого июля, в мой день рождения. Назавтра Пашка в Москву должен был лететь. Я обещался быть дома полшестого. Наташа ужин праздничный готовила. А тут, в суде процесс затянулся. Земельный спор, наложение участков. Не рассчитал, поздно начали. В обед коллеги поздравляли, поляну накрыли…, - он умолк, задумался. – Постой…! Только сейчас вспомнил… Нет, вернее, обратил внимание. Когда Ферару букет мне вручал, один цветок обломился. Я его вытащил и в мусорку бросил… Хм! – ухмыльнулся он. - И не верь после этого…! Так вот, время скоро пять, а мне еще трех свидетелей допросить. Отложить никак. Уже переживаю. Думаю, как бы поскорее дело закончить, да домой уйти. Тут в зал врывается Настя Козловская, девочка из канцелярии, кричит: «Федор Иванович, порезали!» Я на нее: «Тебе чего! Ну ка, брысь отсюда! Не мешай!» А она: «Пашу вашего порезали! Там, у магазина!» Я ей: «Закрой дверь! Быстро!» И тут до меня доходит, она про сына. Сорвался с заседания и, как был, в судейской мантии, побежал к магазину. Это недалеко, в двух кварталах. Бегу, а погода хорошая, солнечно, уже не жарко, птички щебечут. По дороге все думаю, сильно порезали или нет? Если Исаак Аронович, хирург наш, сегодня не работает, надо срочно его вызвонить. Очень хороший врач, вмиг заштопает. Подбегаю, в проулке толпа собралась, и машина милицейская. Я туда. Все расступаются, пропускают. Вижу, асфальт кровью заляпан. Пятно такое… Такое большое. Коробка с тортом в нем стоит. «Медовик», Павлика любимый. Пакет рядом кровью запачканный. Из него персики высыпались. Следы от ботинок вокруг. В самом центре лужица крови нетронутая. Странная такая, двух оттенков. С одной стороны – более темная, с другой – светлее.  Граница меж ними отчетливая, изгибается, как в китайском символе «Инь и Янь». В центре лужицы персик на солнце матовым играет, аж светится, в крови багровым отражается. Красиво так, сюрреалистично. Я смотрю на него, как завороженный. Тут меня за плечо трогают. Опомнился, оборачиваюсь. Капитан Деев из нашего РОВД, с планшетом для протоколов стоит. Говорит: «Пять минут назад увезли на скорой, обоих». Я даже обрадовался: «Если на скорой, то все в порядке, жив!» Не стал дальше выяснять, побежал в больницу. Это в полукилометре. Бегу и думаю: «Если обоих увезли, значит, поножовщина была?» А потом: «Павлик, и поножовщина…!? Что за чушь!»  По дороге навстречу Наташенька. Халатик на ней домашний, легкий, без рукавов, верхние пуговицы расстегнуты, лифчик виден. Руки в муке испачканы. Одна нога в тапке домашнем, другая – босая. Растрепанная, глаза испуганные, слезы. Все повторяет одно и то же, задыхаясь: «Пашенька...! Пашенька...!» Мне как-то неудобно стало. Подумал: «Что ж ты Наташенька, в таком виде на улице? Жена судьи, как-никак! Что люди подумают…?» Представляешь!? – он наклонился и толкнул Николая Анатольевича в плечо. – А…?! Представляешь!? Сына порезали, кровь его видел, а о такой ерунде думаю, что про меня подумают…! В общем, трусим мы в больницу. Я в мантии, она в халатике. Наверное, картина еще та…?! Подбегаем к приемному отделению, идем во внутрь. Дороги спрашивать не надо. И так видно. От самого пандуса на полу капельки крови. По ним до хирургии дошли. Только подходим, дверь открывается, выходит сам Исаак Аронович. Халат на нем кровью испачкан. Наташенька только его увидела, все сразу поняла, без чувств упала, головой об пол ударилась. Я к ней, поднимаю, пытаюсь в сознание привести. Исаак Аронович помогает. Вызвали санитаров. Ее на каталку. Я суечусь, бегаю вокруг, боюсь про Пашку спросить. Когда Наташеньку увезли, Исаак Аронович взял меня за руку, крепко сжал и сказал: «Извини, Федор Иванович, ничего нельзя было сделать. Там такое месиво!» Я умом то понимаю, о чем он, а душа принять не может. Говорю: «Да, да! Очень жаль. А, с Пашкой, что?» Он ничего не ответил, обнял одной рукой, сказал «Держись!», и ушел. Я остался. Потом вышел врач какой-то. Сказал, у Наташеньки инфаркт. А я все стою в мантии, как статуя Фемиды, только без меча…, без весов…, без повязки на глазах и… мужик. Сын в морге, жена в реанимации. Я, как истукан застыл, ничего не понимаю. Потом, ближе к ночи, в больницу приехал полковник Бондарь, начальник нашего РОВД. Подходит ко мне и говорит, это отец того парня был. Я почему-то сразу догадался, какого парня. Никифорова, который в СИЗО умер. Никифоров старший, Семен Петрович, с утра Пашку караулил. Видели его возле нашего дома. Потом весь день за Пашей следил. Под вечер, выходит Павлик из магазина, обе руки заняты тортом и персиками. Этот Никифоров встает ему на пути, достает кинжал кривой, самодельный, двадцать два сантиметра лезвие, всаживает Павлику под ребра по самую рукоять и тремя быстрыми движениями вспарывает живот. Как букву зет написал, - Федор Иванович отклонился назад и кулаком на себе показал, как. Потом с усмешкой добавил. - Зорро чертов…! Паша упал, корчится от боли, кишки наружу. Кругом народу полно. Завизжали. Подойти боятся. А Никифоров поднял свой кинжал и кричит: «Варташ! Слышишь, Варташ?! Ты забрал моего сына, я забираю твоего! Живи теперь с этим, если сможешь!» Сказал, и себе кинжал в живот. Распорол снизу вверх по диагонали и несколько раз провернул. Типа, харакири… Тоже мне, самурай хренов…! И у этого кишки вывалились. Когда упал, еще некоторое время хрипел одно и то же: «Варташ… Ты забрал моего сына…» Я потом видел этот кинжал. Изогнутый, как половинка молодого месяца, обоюдоострый и наточен, словно бритва. Павлик на асфальте корчится в крови, в кишках, этот тоже рядом. Люди боятся подойти. Минут через пять милиция подъехала, за ними скорая. Врач там, парень молодой, как увидел кровь, кишки, так самому доктор понадобился. Бледный, чуть в обморок не падает. Хорошо, шофер у них бывалый. Помог на носилки уложить, кишки собрать. В больницу приехали, а они оба уже и хрипеть перестали. Сразу в операционную. А что там оперировать? Месиво, как сказал Исаак Аронович. Павлик через несколько минут скончался. Никифоров почти одновременно с ним тоже. Так вместе на тот свет и отправились, убийца с жертвой. На следующий день Наташеньку навестил. Пришла в себя. Сказали, получше ей. Захожу, а она смотрит на меня с ненавистью, говорить еще нормально не может, лишь губы шевелятся. По губам прочитал: «Убирайся! Убийца!» И трясти ее стало. Врач тут же меня вытолкала из палаты, чтобы не беспокоил. Я ж Наташе о своих делах в суде никогда не рассказывал. Только так, если что забавное случалось. И про дело Никифорова не рассказывал. Перед моим приходом кто-то успел ей доложить, кто Пашеньку и за что… Какие, все-таки, добрые у нас люди! Человек только после инфаркта очнулся, так обязательно надо рассказать, чтобы второй случился! Так сказать, контрольный, в сердце. Еще через день похороны. Прилетела невеста Павлика, Лариса, да несколько его однокурсников. У Ларисы уже животик заметен. В тот же день хоронили и Никифорова старшего. Только через два часа. И вот же ш оказия какая! К убийце на похороны больше ста человек рвалось проводить. ОМОН вызывали, чтобы митинга не получилось. А у Павлика, десять от силы. Кроме тех, кто с Москвы приехал, несколько его одноклассников, все здешние, да пара человек из моего суда. Эти так, чисто формально, отметиться. Наташенька в больнице, не смогла присутствовать. Когда Павлика закопали, подхожу к Ларисе, говорю: «Дочка, ты держись! Мы с Наташей всегда тебе поможем!» А она мне со злобой: «Какая я тебе дочка?! Убийца! Из-за тебя все!» Ей тоже уже успели доложить. Хотел объясниться, сказать: «За что ты со мной так, милая? Наташа, ладно! Не в себе она после инфаркта. А ты? Зачем так?! Мне ж сейчас не легче твоего! Я в чем виноват? Я, что ли, тому парню почки отбил? Всего лишь сделал свою работу. По-другому не мог. Правила игры такие у нас, будь они прокляты!» А она плюет мне в лицо. Да смачно так, метко, прямо в глаз попала! Развернулась и ушла. Больше не общались. Уехала в тот же день. Даже на поминках не была. Еще через два дня Наташеньки не стало. Так со мной больше словечком и не обмолвилась. Видеть меня не хотела. Врачи говорили, не понятно, от чего умерла. Ее на успокоительных держали. Динамика с сердцем нормальная. А тут взяла, да померла тихо. Думаю, жить больше не хотела… Ну, что, помянем всех скопом!?
Федор Иванович опять взял бутылку, приложился, сделал несколько глотков. Его передернуло, скривил лицо, занюхал рукавом.
- Какая же это, все-таки, гадость «Три семерки»! Интересно, из какого дерьма его делают…? Вот так, молодой человек, за какую-то неделю я потерял всю семью, даже внука, еще не рожденного.
Николай Анатольевич привстал, внимательно посмотрел на отставного судью. Уж слишком не соответствовал его тон трагизму повествования. Тон у Федора Ивановича был такой, будто излагал занятную, местами веселую, историю. Все с улыбкой, посмеиваясь и хихикая. Это никак не вязалось с драматизмом описываемых событий. При чем событий, происшедших не с кем-то другим посторонним, а именно с ним. Да и по отношению к посторонним тон изложения такого явно неуместен, даже к врагу. Николай Анатольевич подумал, что отставной судья перепил, и это всего лишь пьяная бравада. Однако, кроме раскрасневшихся носа и немного щек, у Федора Ивановича не было никаких признаков опьянения. Спокойная, ироничная улыбка, взгляд осмысленный, добродушный, с прищуром.
- Че так смотришь? – спросил отставной судья. – Не веришь?
- Вы так об этом рассказываете…
- Как?
- Не знаю… Как-то, не…
- Слез не лью, не всхлипываю, не причитаю, волосы на голове не рву!?
- …
- Так, не чем мне! – воскликнул он с улыбкой, подался телом вперед, приблизив свое лицо. - Слез вовсе не осталось и волосенок мало. Выплакал все. Пусто. Душа мертва, как дерево сухое. К тому же, люди плачутся, когда сочувствия ищут, чтоб пожалели. Мне твоего сочувствия не надо, потому как, сам виноват.
Только сейчас Николай Анатольевич поймал себя на мысли, что за спокойствием и ироничной улыбкой Федора Ивановича скрывается нечто страшное, мучительное, нестерпимо болящее. Хотя внешне это никак не проявлялось. Однако от этого его история цепляла сильнее.
Отставной судья опять приложился к бутылке, откинулся на спинку дивана, раскинув обе руки.
- Так это еще не все, - зевнув, продолжил он. - Только половина. Тебе как, интересно? Дальше продолжать?
- …
- Н-у-у, значит, похоронил я и Наташеньку. Следующий месяц, как в тумане. Ничего не помню. Помню лишь этого дурака, психотерапевта. Мне больничный дали, чтоб в себя пришел, и направили к мозгоправу. Ездил к нему в Калининград два раза в неделю. По полтора часа там сидел, херню всякую выслушивал: «Надо принять… Дальше жить… Отпустить… Водка не лечит, только усугубляет…» С первого сеанса так достал, что сразу после в магазин зашел, чекушку купил, там же за углом из горла и выпил. А, ведь, до этого, практически, не употреблял. Так, немного, сухого на праздники. Потом, после каждого сеанса чекушка была. Но не ходить к нему не мог. Надо было отчитаться, что прошел курс реабилитации. С одним был согласен, что он мне говорил: «Не надо искать виноватых. Это несчастный случай. С любым могло произойти». Я, ведь, и сам тогда не чувствовал за собой вины. Да и к Никифорову старшему ненависти не испытывал. Сумасшедшим считал. Не повезло на такого нарваться. Что толку злиться на покойников? Как только мозгоправ мне справку выписал, что годен для дальнейшей службы, сразу вышел на работу, в конце августа. Не мог больше дома сидеть. Один, в пустоте. Загрузил себя делами по полной. Танечке, секретарю моему, лафа настала. Я за нее все бумаги печатал: протоколы, постановления, запросы, решения. В восемь приходил, в одиннадцать уходил. Только выходные изводили. Не знал, куда себя деть. И мысли дрянные в голове постоянно. В середине сентября, в пятницу, поздно, заходит ко мне полковник Бондарь, начальник нашего РОВД, приносит бутылку виски. Дорогой, хороший. Потолковать ему захотелось. Совесть, наверное, замучила. Он рассказал, что произошло двадцать пятого января, когда девочку зарезали. Оказывается, в городе видели машину, иномарку черную. То ли Форд, то ли Опель. В ней два парня, не местные, оба выпившие. К девчонкам приставали, зазывали на дачу на канале, в сауну. Одну чуть ли не силой хотели в машину затолкать. Прохожие спугнули. Никифорова задержали только потому, что та полоумная бабка, Худолеева, на него показала. Задержали недалеко от места преступления. Поначалу все сходилось. Нетрезвый, пятна крови на куртке, царапина на щеке, нож в кармане, костяшки на кулаке сбиты. Стали выяснять. Никифоров заявил на допросе, что сбитые кулаки, царапина на щеке и пятна крови на куртке из-за того, что с именинником на дне рождения подрался. Лосев его фамилия. Он про его девушку что-то плохое сказал. Никифоров Лосеву по зубам дал. От этого и пятна крови на куртке, и кулак сбитый. А тот Никифорову печаткой щеку расцарапал. После драки Никифоров сразу пошел потерпевшую с работы встречать. Проверили показания. Действительно, так и есть. Лосев тот, подтвердил факт драки. Другие, присутствующие на дне рождения, саму драку не видели, но подтвердили, как Никифоров с Лосевым выходили курить, после чего Лосев вернулся один, с разбитой губой. Осталось дождаться результатов экспертизы и все, Никифорова можно отпускать. У него алиби. Надо заниматься черной иномаркой. Ее в районе места преступления несколько человек видели и как потом быстро уезжала. Тут из управления приходит распоряжение о создании следственной группы и дело забирают в область.  Пришлось передавать. Приказ есть приказ. Дальше, как по маслу. Про иномарку напрочь забывают. На Никифорова вешают убийство, выбивают признание. Лосева и других свидетелей, которые алиби могли подтвердить, застращали. Они даже пикнуть не смели. Дело быстренько направили в суд. В общем, посидели мы так с полковником Бондарем, бутылочку распили. Он мне рассказал все. Так сказать, облегчил душу. Он то облегчил. А я…? Получалось, заранее невиновному парню восемь лет дал! Да еще, типа, смиловался, по минимуму назначил. Еще через неделю Тамарка зашла. Это та судья, которая дело Никифорова к слушанию назначила. Тоже бутылочку принесла. Говорит, заявление об отставке подала. Даже в резерве оставаться не будет. За рюмочкой плакалась, прощения вымаливала. Рассказала, когда дело поступило, на нашего председателя Ферару надавили из областного суда. Он сам за него браться не хотел. Другие судьи тоже категорически отказались, так как все знали про черную машину и двух парней, пристававших к девкам на улице, что Никифорова назначили виновным. Ладно бы только в суде знали. Так по всему городу об этом перешептывались. Как людям в глаза смотреть после этого? Ферару заставил Тамарку принять дело. У нее уже одно предупреждение было. Грозился под досрочное сложение полномочий подвести. Пришлось ей назначить к слушанию. Потом она испугалась и спряталась на больничном. Тут я после лечения возвращаюсь. Об этом деле ни сном, ни духом. Ферару мне его и подсунул. Другим приказал, чтобы со мной ни слова про дело Никифорова. Даже намека. Запугивал, если кто проболтается, пусть заранее подыскивает другую работу. Вот никто и не сказал. Коллеги, чертовы! Даже моя секретарь Танечка. И ту Ферару запугал, что если пикнет, то не видать ей судейской мантии, как своих ушей. А она уже год, как перехаживала. Тамарка из судей ушла. Сейчас здесь, в Калининграде, адвокатом работает. Это ее имел ввиду, когда про адвоката толкового спрашивал. Обязана она мне. Ведь у нее тоже сын есть.
Федор Иванович кряхтя вылез из-за стола, встал, перешагнул через протянутые ноги гостя, подошел к двери.
- Теперь понимаешь, как меня подставили? - спросил он, открывая дверь. – Оказалось, моя беда не сирота. У нее много родителей имеется. Не только Никифоров старший, покойник, свихнувшийся от горя. Много других, вполне вменяемых. И полковник Бондарь, за просто так сдавший невиновного парнишку, и председатель Ферару, взявший под козырек указке с областного, и все наши судейские, которые знали, и не сказали мне, что дело с душком, да еще другие, неизвестные, кто за этим всем стоял. Во мне злость, ненависть проснулись. Все кипит, отмщения требует. А кому? На всех то зубов не хватит. Надо выбрать крайнего. Вот ты, кого бы назначил на моем месте? Подумай! А я пока до ветру.
С этими словами он вышел. Николаю Анатольевичу, оставшемуся одному, не лезла в голову никакая мысль. Как серая однородная пелена в сознании от собственных невзгод. Да и от рассказа хозяина веселее не стало.
- Ну что, подумал?! – спросил с порога вернувшийся Федор Иванович.
- Нет. Я со своими кровниками не могу разобраться.
- Ну, все-таки.
- Я бы…, наверное…, нашел настоящих убийц девушки. Из-за них все началось… - ответил Николай Анатольевич первое, что пришло на ум.
- Все верно. Люди одинаковы. И мысли их схожи. - Федор Иванович опять устроился на своем месте на диване, за столом. – Я тоже главными виновными назначил тех неизвестных, которые девушку зарезали. Захотелось их найти и покарать, во что бы то ни стало. Официально этим делом нельзя мне было заниматься. Ведь, формально, виновный в убийстве девушки изобличен и осужден. Кроме того, за этим кто-то стоял, кто-то влиятельный. Поэтому надо было действовать крайне аккуратно, чтобы не знали, что это я сую свой нос куда не надо. Обратился к своему однокашнику Дашкову Алексею Михайловичу, начальнику РОВД, здесь, в Калининграде. Я про него рассказывал. Передал материалы, какие были. Он обещал помочь неофициально. Мне оставалось только ждать… Однажды, выхожу из суда, уже одиннадцатый час. Сзади кто-то дергает за рукав. Оборачиваюсь, та бабка, Худолеева, главная свидетельница по делу Никифорова. Говорит: «Сынок, надо Вовку… Вовку…» - Федор Иванович приставил всю пятерню ко лбу, поморщился. – Вот же черт! Фамилию забыл… Как же так? Я запоминаю имена очень хорошо. Помню всех, кто у меня по делам проходил. Еще с секретарей. А тут… Она мне фамилию назвала... Я уже забыл.
Вид у отставного судьи был немного растерянный, на лице недоумение.
- Наверное, это он…, склероз подбирается? Вот бы хорошо, чтобы поскорее совсем пришел…, да с альцгеймером на пару! – сказав это, он опять широко улыбнулся и заерзал на месте. – Так вот, хватает меня бабка Худолеева за рукав и говорит: «Сынок, надо Вовку…» - как же его…? Ладно не суть. – «Надо Вовку в тюрьму посадить. Он у меня белье с веревки украл. Я знаю, это он. Давай, я дам показания, а ты его в тюрьму посадишь на восемь лет! А?!» Я аж шарахнулся от нее. Объяснять что-то полоумной…? Выдрал свой рукав из ее рук и пошел домой. Она сзади семенит, и все вслед мне: «Сынок!... Сынок…!» Тут меня такая злость взяла! Мало ей одного пацана загубленного! Так она еще и другого хочет! Придушить ее хотелось!
- После этого всю ночь не спал, ворочался. Снотворное не помогало. На следующий день, в субботу, слоняюсь по квартире и все об этой бабке полоумной думаю. До меня, вдруг, дошло, сколько за двадцать лет у меня было таких вот Худолеевых. Из-за паршивых яблок, из-за белья, из-за случайной ссоры, из-за всякой ерунды, готовы сломать жизнь человеку, давая показания против него. И ведь видел, чего такие показания стоят! Видел! Так нет же. Вписываются в обвинение, и хорошо, проблем меньше. Так противно стало… Чисто машинально заглянул в шкафчик. Там коньяк. Со дня рождения остался. Подарок от коллег. Смотрел на него, смотрел. Открыл и накатил рюмку с тоски. Потом еще одну, еще. Вроде, чуток полегчало. К обеду всю и приговорил. Пошел в магазин за другой. Уже не тверёзый, шатает. Иду, и слышу в мой адрес: «У-у-у, сука! Так тебе и надо, душегуб!» Город у нас маленький, все друг друга знают. Я даже не помню, кто это про меня. Так обидно стало. Люди злые. Если я и в чем виноват, то мои Пашка с Наташенькой причем? Почему вам их не жалко? С тех пор каждые выходные в компании с бутылочкой проводил. Но на работу старался в форме приходить…
Федор Иванович еще раз хлебнул вина, занюхал рукавом и продолжил:
- После встречи с этой чертовой бабкой, другая напасть. Как уголовное дело, не могу вынести обвинительный приговор. Сомнения гложут. А, вдруг, ошибка? Вдруг, невиновен? Раньше об этом никогда не задумывался. Есть обвинительное заключение, значит, виновен… Как-то отписывают мне дело по краже. Обвиняемый не в сознанке. Прямых доказательств нет, только косвенные. Два раза дело на доследование отправлял. Мне уже полковник Бондарь звонит, говорит: «Что ж ты над нашими пацанами, следователями, издеваешься?!» Тогда разозлился, назначил дело к слушанию и вынес оправдательный приговор. Представляешь, - Федор Иванович в возбуждении слегка привстал, - оправдательный! Ни с кем не советовался, в областной не звонил. Сам! Третий случай в нашем суде за все время! Хотя, почти не сомневался, что парень виновен. Выхожу из зала, спускаюсь по лестнице, Ферару на встречу, матом орет: «Ты охуел?! Че творишь?!» Уже доложили. У меня в одной руке папка, другая свободная. Я ему справа, с разворота, ка-а-а-к в челюсть заехал. Он в мантии по лестнице целый пролет кувыркался. Спускаюсь, спокойно перешагиваю через него. Гляжу, морда в крови. Когда уже внизу был, слышу, сзади орет: «Я тебя засужу! Я тебя посажу!» Аж смешно стало. Меня после этого от дел отстранили, хотели направить на дисциплинарную комиссию. Потом решили дерьмо не ворошить. Прекрасно знали ситуацию. Спустили на тормозах. До полного судейского стажа несколько месяцев не хватало. Приписали их каким-то образом и отправили на заслуженную пенсию. Тихо, без помпы, без речей. Ну и слава Богу. Как вышел на пенсию, запил по-настоящему. С утра проснулся, сразу в магазин за бутылкой. Мало. К вечеру еще за одной, а то и двумя. Народ видит меня в таком состоянии и злорадствует. Обязательно вслед кто-нибудь да скажет: «Так тебе и надо, душегуб!» Я на это внимания уже не обращал, даже не огрызался. А вот другие обратили. Сначала из суда приходили, уговаривали бросить пить или, хотя бы, на улице пьяным не появляться. Так как, хоть и бывший, но судья все же. Своим видом позорю это сословие, дискредитирую в глазах народа. Потом из администрации района пришли, о том же просили, чтобы власть не порочил. В заключении полковник Бондарь зашел и уже напрямую сказал: «Завязывай пить или уезжай отсюда, Федор Иванович. Тебе все равно, а начальству не нравится, что про тебя в городе говорят. Внимание к себе слишком много привлекаешь. Уже намеки пошли, что с тобой надо решать радикально. Не доводи до греха! Уезжай отсюда!»  Тоже мне, нашел, кого пугать! Я уже и сам подумывал: «А не сдохнуть поскорее?» Они помочь захотели в этом. Ну и флаг им в руки! Одно останавливало. Напоследок, хотел наказать тех подонков, из-за которых все случилось. Тут как раз звонит Дашков Алексей Михайлович, начальник отдела Октябрьского района, просит приехать. Информация появилась. Я даже пить бросил на время. Приезжаю тут же. Он говорит, нашел тех, кто двадцать пятого января в город к нам приезжали, к девкам приставали. У убитой Астаховой в сумочке, помимо всего прочего, фотоаппарат «Canon» был, почти новый. Никифоров Петр ей с практики привез. На паруснике «Крузенштерн» вокруг Европы ходил. У матери Астаховой сохранилась коробка от фотоаппарата и паспорт на него. В техпаспорте номер указан. Дашков, на всякий случай, разослал ориентировки на этот фотоаппарат. В одной из комиссионок всплыл. Его туда сдала некая Кондраткина Вера Ивановна. Ей фотоаппарат достался по наследству от старшего брата, Кондраткина Андрея Ивановича, погибшего двадцать восьмого января, через три дня после убийства Астаховой. Смерть того парня весьма странная. Сорвался с пятого этажа строящегося дома. Судя по всему, помог ему кто-то. В нем алкоголя было столько, что должен был быть мертвецки пьян. На стройке следов застолья не обнаружено. Значит, как-то сам туда добрался. Или помог кто. Однако, дело возбуждать не стали. Списали на несчастный случай. При досмотре тела обнаружили нож выкидной, американский.
Федор Иванович кряхтя встал, вылез из-за стола, перешагнул через вытянутые на полу ноги гостя, открыл дверцу тумбы кухонного стола, порылся, достал сложенный нож, протянул Николаю Анатольевичу. Тот только хотел взять, как, издав звонкий щелчок, с торца выскочило лезвие. От неожиданности отдернул руку.
- Так называемая «фронталка», - продолжил Федор Иванович. - Не часто встречаются. Этот нож Алексей Михайлович забрал у следователя, который вел дело по факту смерти Кондраткина. В его ж районе это было. Родители Кондраткина заявили, что у их сына не было такого. Вот следователь себе его и прикарманил. Лезвие сто семнадцать миллиметров длинной, восемнадцать шириной, толщиной в четыре у обуха. Как раз соответствует ранам у погибшей Астаховой. Вроде, все ясно. Вот он, убийца…
Со словами: «На, полюбуйся!» - отставной судья передал нож Николаю Анатольевичу. Увесистый. Удобная рукоять с черными металлическими накладками, с фирменным знаком, белый круг с лапой хищной птицы внутри. Лезвие вороненой стали со скосом под тупой угол к острию, как у японской катаны, с отчетливыми гранями и желобками у обуха.
- Что скажешь? – спросил Федор Иванович.
Николай Анатольевич имел некоторое представление о ножах. На рыбалке мужики частенько хвастались своими новыми приобретениями, после которых разгорались дискуссии о качествах того или иного холодного оружия, в которых ему, преимущественно, приходилось быть слушателем.
- Качественная вещь, - ответил он, примеряя нож разными хватами, – недешевая.
- Вот именно, недешевая! Проверили. Не подделка. Оригинал. По каталогу стоит около семисот долларов. Спрашивается, откуда у паренька из небогатой семьи, не имеющего постоянного заработка, такая дорогая вещица? В добавок ко всему, в кармане его брюк был найден еще один складной нож. Простенький такой, старенький. Зачем ему два ножа? Вот и полковника Дашкова это заинтересовало. Он мужик дотошный. Расследовал, как для себя, а не для галочки. Стал выяснять. Погибший Кондраткин перебивался тем, что бегал в шестерках у состоятельных приятелей, выполнял по мелочам разные поручения. Сам то он парень спокойный, безобидный, не похож на убийцу. Максимум, на что способен, так это мелкая кража, да мошенничество. Даже в драках замечен не был. Сыклив слишком. В конце января того года его несколько раз видели в компании некоего Петрова Дмитрия Сергеевича. Вот этот персонаж куда более интересный. Семьдесят шестого года рождения. Состоятельная семья. Отец, Сергей Константинович, до девяносто первого года работал секретарем парткома на Базе тралового флота. Потом ушел в бизнес. Сразу занялся спиртным. Не слыхал о таком?
- Как же, - ответил Николай Анатольевич. - В девяносто четвертом я ему оптовый склад продал, когда из водочного бизнеса вышел.
- Даже так…? Да, тесен мир.
- Этого Петрова в девяносто девятом убили.
- Опачки! – воскликнул Федор Иванович с искренним удивлением. - Не знал. Не спрашиваю, за что. И так очевидно… Братишка не помог? Ведь у него, вроде, старший брат большая шишка в отделе по борьбе с оргпреступностью?
- Против Петрова старшего дело возбудили за взятки. Он успел заграницу сбежать. Через три месяца после этого его младшего брата убили.
- Да-а-а, дела! У младшего что, ума не хватила вслед за братцем уехать? Или жадность одолела?
- Его заграницей и убили. На Майорке.
Впервые за этот вечер с лица отставного судьи исчезла улыбка. Он сосредоточенно уставился в стол, выбивая пальцами на столешнице какой-то простенький мотивчик.
- Может, и жену покойного знаешь? – спросил он после некоторой паузы.
- Эллу Александровну? С ней лично не знаком, но знаю. В Управлении юстиции работала.
- Верно, - глухо произнес Федор Иванович. Потом улыбнулся. На сей раз улыбка казалась натянутой, вымученной. – Значит, не надо объяснять, из какой семейки тот парнишка, Петров Дмитрий Сергеевич...?
- …
- Единственный ребенок в семье, типичный мажор, привыкший получать все, что пожелает. После школы Дима поступил в университет в Питере на экономический. Учился хорошо. Однако, ушел на втором курсе. Был какой-то некрасивый эпизод сексуального характера. То ли изнасилование, то ли покушение. Дело замяли. Перевелся на заочное. От армии отмазали. Вернувшись в Калининград, сколотил группировку из пяти человек. Под крылышком родителей и дяди отжал несколько платных автостоянок. С них и кормился, да еще с того, что отец подкидывал. Любил гульнуть. В отношении с девушками не гнушался применять силу, если получал отказ. Только в Октябрьском районе на него два раза подавали заявление об изнасиловании. Дела прекращали, так как потерпевшие забирали заявления. Почему забирали? Думаю, объяснять не надо. В одном эпизоде Дмитрий Петров угрожал девушке ножом, по описанию похожим на этот. Немаловажным фактом является то, что Дима имеет в собственности машину, «Форд Скорпио» черного цвета. А у его отца домик на берегу канала в семи километрах от нашего городка. По данным погранслужбы, двадцать седьмого января, через день после убийства Астаховой, Дмитрий Петров на своей машине пересек польскую границу и затерялся где-то в Европе. Вернулся только в августе. Но это еще не все. Согласно медицинской карте военкомата, у Дмитрия Петрова третья отрицательная группа крови. Как раз та, что обнаружили на расческе убитой Астаховой. Мне Алексей Михайлович дал фотографию Петрова. На снимке обычный парень, симпатичный. И не скажешь, что мразь… Таким образом, по совокупности доказательств складывалась следующая картина: Двадцать пятого января Дмитрий Петров приехал гульнуть в загородный домик отца в компании Кондраткина Андрея. По какой-то причине девушек с ними не было. Может, обещали приехать, но не приехали, может еще что. Выпив, эти двое решили поискать девушек в ближайшем городке. Приехали к нам на машине и стали приставать к первым попавшимся на улице. Везде получали отказ. К одной даже хотели применить силу. Спугнули прохожие. В проулке заметили одинокую Астахову. После отказа ехать с ними, Дмитрий Петров пытался затащить ее силой в машину, о чем свидетельствуют синяки на запястьях и шее. Отбиваясь, девушка достала из сумки расческу и ударила нападавшего острой ручкой. Отсюда и кровь третьей группы на расческе. В ответ, рассвирепевший Петров, выхватил нож и несколько раз ударил ее в живот. Опомнившись, оба парня быстро покинули на машине место преступления. Кондраткин прихватил с собой сумочку жертвы. Узнав о случившемся, родители Петрова тут же отправили сынка заграницу. Единственного свидетеля, Кондраткина, убрали, инсценировав несчастный случай на стройке, подкинув ему орудие убийства, чтобы, в случае чего, свалить все на него. Это, скорее всего, организовал дядя Петрова, из УБОП. Он же позаботился, чтобы расследованием занялось управление. Вернее, не расследованием, а сокрытием преступления. Следователям, которым передали дело, очень кстати подвернулся Никифоров, на которого показала полоумная бабка Худолеева. На него все и свалили, выбили показания, направили дело в суд. Обрабатывая Никифорова, перестарались, почки отбили, от чего он в последствие скончался. Вот так, из-за одного молодого подонка погибло шесть человек: Астахова Нина, Никифоров Петр, его отец Семен, Кондраткин Андрей, мои Павлик и Наташа.
Федор Иванович вздохнул, хлебнул вина.
- На лицо все признаки совершенного преступления: мотив, возможность, эмоциональное состояние, - продолжил он невесело. - Полковник Дашков настоящий профессионал, разложил по полочкам. Все очевидно. Чтобы быть абсолютно уверенным в виновности, осталось убедиться, имеется ли у Петрова на теле свежий шрам от расчески Астаховой. Однако, даже если бы имелся, для суда железобетонных доказательств, обличающих Петрова, не было. Это еще без учета связей его родителей. Значит, законным способом наказать убийцу не представлялось возможным. Дашков со своими людьми помочь не мог. У Петрова дядя, шишка в УБОП. Самому мне справиться с молодым верзилой шансов мало. Можно подкараулить где-то, пырнуть ножом, или выстрелить в голову. А там будь что будет. Но, ведь, перед этим надо убедиться в наличии шрама. Вдруг, его нет, и он невиновен… А наказать хотелось! Ой как хотелось! Как представлял, что этот подонок просто так разгуливает, упивается своей безнаказанностью, другие гадости делает…! Извелся весь, придумывая способ. Потом вспомнил. В нашем городке Рябой живет, Рябушинский Николай Адамович. На заре своей судейской карьеры я назначил ему трешку за кражу. Хотя, следовало дать семь. Перед судом выяснилось, потерпевший, чью квартиру обнесли, сам под следствие попал за присвоение. Да и настроение у меня в тот день было хорошее. Поэтому дал по минимуму. После отсидки Рябой где-то по Союзу гастролировал. Не вор в законе, но в авторитетах числился. В девяносто четвертом Рябой вернулся сюда, купил домик на окраине и зажил тихой жизнью пенсионера. Ему тогда шестьдесят три было. Пару лет наше ОВД за ним приглядывало. Ничего особенного. Тихо жил, ни в чем замечен не был. Пошел к нему. Звоню в калитку. Из дома выходит Рябой. Весь седой, не узнать. Меня признал сразу. Поздоровался. Спрашивает: «Зачем пожаловали, Федор Иванович?» Я ему: «Помощь нужна». Он мне: «Чем же я могу вам помочь?» А я: «Справедливости ищу, правосудия». Он хмыкнул и говорит: «Во дожил, судья у меня правосудия ищет. Но, рад бы помочь, да нечем. Не удел давно». На этом распрощались. Пришлось другой способ придумывать. Через день возвращаюсь из магазина домой, темно уже. Прохожу через сквер. Из кустов меня окликают по имени отчеству. Не вижу, кто. Голос незнакомый, молодой. Я сразу догадался, от Рябого посланник. Он просит присесть на скамейку и не оборачиваться. Дождь шел, скамейка мокрая. Все равно сел. Мне этот из кустов говорит: «Мы знаем о вашей беде, Федор Иванович и готовы помочь наказать виновного. Это вам обойдется в десять тысяч баксов. Вообще-то, такое стоит много больше. Только из уважения к вам и вашему горю... Через неделю, в это же время, принесете сюда половину суммы. Остальное по исполнению». Спрашиваю: «Откуда вы знаете, кого именно хочу наказать?» Он хмыкнул и говорит: «Это у вас долго ищут и найти не могут. У нас сразу знали, что это Петров Дмитрий Сергеевич девушку порешил». Я ему: «Я еще сам в этом не уверен. Должен лично убедиться, что у него имеется шрам от расчески». Он мне: «Тогда это будет на четыре тысячи дороже». Пришлось согласиться и довериться уголовникам.  На этом разговор закончили. Я тогда еще подумал, отчего такую некруглую сумму назначили? Потом понял, они прекрасно знали о моих возможностях. Сумму назвали впритык. Я мог ее наскрести, только продав квартиру, машину. Больше ничего не нажил. На следующий день стал лихорадочно искать покупателей на свое добро. Квартира у меня хорошая, большая, трехкомнатная. В Калининграде такие тысяч по двадцать, двадцать три. В нашем городке на треть дешевле. Еще за срочность скидку пришлось сделать. Продал с обстановкой, мебелью, техникой. Себе оставил вещей, только что в два чемодана влезли. Машину также сбыл по дешевке. Как только у нас узнали, что я квартиру продаю, заглянул полковник Бондарь, начальник нашего ОВД. Спрашивает, куда переезжать собираюсь?  Отвечаю, подальше отсюда, где меня не знают, и чтобы вам глаза не мозолить. Обрадовался. Даже бутылочку выставил. Распили вдвоем. Через неделю приношу на то место, в скверик, сверток с деньгами. Меня уже поджидали. Опять из кустов тот же голос, говорит: «На скамейке бумажка с адресом. В Калининграде квартира сдается. Снимите ее. А, сейчас оставьте деньги и идите. С вами свяжутся». Я так и сделал. Приехал в Калининград, снял квартиру на месяц. Меньше не сдавали. Жду. Двенадцать дней ждал. Уже сомнения стали одолевать, не кинули ли. Двадцать первого ноября…
Федор Иванович умолк, поскреб бороду в задумчивости, грустно усмехнулся:
- Хм! А, ведь, скоро ровно семь лет. Вроде, как вчера… С другой стороны, между этим вчера и сегодня бесконечность беспросветная. Как три пожизненных… Все-таки, странное это явление, время. Непонятное… Так вот, двадцать первого ноября, в пятницу, вечером, звонок по телефону, сообщают: «Заседание назначено на утро, очень рано. Захватите с собой оставшуюся сумму». Я после этого звонка ночь не спал, готовился встретиться с убийцей, виновником всего. Думал, что-то вроде тайного суда будет. Даже обвинительную речь заготовил. В субботу, полпятого утра, звонят, предлагают спуститься и сесть на заднее сиденье белых Жигулей, вопросов не задавать. Я уже полностью готов был. Тут же вышел. У подъезда старая «Копейка». Сел. Поехали. Молчим. Вижу только силуэт головы водителя. Приехали на окраину, в дачный поселок в конце Московского проспекта, возле Берлинского моста. Остановились напротив какого-то дома. Вышли. Шофер небольшого роста, на полголовы ниже меня, сухощавый, молодой еще, на вид, лет тридцать, не больше. Лицо…?  - Федор Иванович нахмурился, в задумчивости. – Не могу вспомнить…! У меня и на лица хорошая память… А этого…! Не помню… Убей Бог, не помню…! Помню, обыкновенное такое… Во дела…! В общем, тот водитель показывает жестом следовать за ним. Идем к дому. Дом недостроенный, голые стены, без окон, без дверей, только крышу перекрыли. Строительный мусор везде. Водитель включает фонарик. Проходим во внутрь. Спускаемся в подвал. Сырость, лужи. Один проем железной дверью загорожен. Там инструмент хозяева хранили. Водитель открывает ключом, врубает мощный фонарь на тумбочке. Вижу, в луче, в углу, парень на стуле сидит, руки назад заведены, голову от света склонил, рот скотчем залеплен, ноги поджал, трясется от холода. Куртка на нем кожаная нараспашку, под ней рубашка синяя, до половины расстегнутая. На шее цепочка золотая, в палец толщиной. Видать, с гулянки прихватили. Подхожу ближе. Водитель спрашивает: «Вы хотели что-то выяснить?» Тихо так, спокойно. Я прошу разлепить рот. Как только у парня рот стал свободным, он материться начал. Крыл нас почем зря. Борзый такой! Думал, его ради выкупа похитили. Надеялся, что отец заплатит и его выпустят. Грозился потом нас найти, и его дядя в бетон всех закатает. Кричал: «Знаете, кто у меня дядя?! Лучше вам не знать! Линяйте отсюда поскорее! Вам всем ****ец будет! Полный ****ец! Выкуп не успеете потратить!» Разошелся не на шутку. До этого момента меня мандраж бил, поджилки тряслись. А тут, как его услыхал, полнейшее спокойствие. Когда понял, что передо мной тот, кто нужен, сам залепил ему рот обратно. Достаю из кармана этот нож с убранным лезвием, спрашиваю: «Узнаешь?» Он замотал головой, отрицая. А по глазам вижу, узнал. Удивленные очень. Я тогда приставил к его горлу торец ножа, откуда лезвие выскакивает, и говорю: «Если я вот эту кнопку вперед сдвину…? А…?!» Он забрыкался, пытался отстраниться. Прекрасно знал, что там сильная пружина и лезвие ему горло запросто проткнет. Тогда говорю: «Будем считать, признал вещицу. Так вот, десять месяцев назад, двадцать пятого января, ты этим ножиком Астахову Нину Викторовну зарезал». Тот опять задергался, замычал, замотал головой, отрицая все. Я продолжаю спокойно: «Можешь сколько угодно головой мотать и глаза пучить. Заранее знаю, чем оправдываться будешь. Хотел на покойного Кондраткина все свалить, которому этот нож подкинули и с пятого этажа скинули? А, может, на того парнишку, жениха Астаховой, которого вместо тебя подставили, и который умер в СИЗО после стараний твоего дяди? Нет, гражданин Петров, не получится. Слишком много неувязочек в твоей версии. Ведь ты не только Астахову зарезал. Из-за этого еще пять человек жизней лишились. В том числе мои жена с сыном… Не отпирайся. Все доказательства, изобличающие тебя, собраны. Последнее, самое верное, здесь, на твоем теле. Когда ты пытался Астахову силой затащить в машину, она, обороняясь, ударила тебя ручкой расчески. Вот такой». Достаю и показываю ему металлическую расческу, точно такую же, какая была в руке убитой девушки. Заранее купил. Петров, как увидел, задергался, что-то сказать хочет, мычит, а в глазах ужас. До него, наконец, дошло, не ради выкупа он здесь.  Я тогда рывком распахиваю ему рубашку. Пуговицы покатились по полу. На теле чисто. Никаких шрамов. Только татуировка дракона под пупком. Хотел его наклонить, чтобы со спины посмотреть, меня водитель трогает за плечо, показывает, под штанами проверить. Расстегиваю ему ремень, стягиваю джинсы. А Петров уже белый, как мел. Дергаться и мычать перестал. Затаился. Гляжу, чуть ниже трусов, на внутренней стороне левого бедра шрам маленький, около сантиметра длинной, свежий, недавно затянулся, кожа еще розовая. Прикладываю ручку расчески. Как раз от такой шрам. Судя по размеру, где-то на пять сантиметров Астахова расческу ему в бедро всадила. Больше никаких сомнений.  Вот он, истинный убийца. Выпрямляюсь, отхожу на пару шагов, думаю, что дальше делать. Меня шофер опять трогает за плечо и спрашивает: «Каков ваш вердикт?» Я отвечаю: «Виновен!» Только произнес, шофер прошел между мной и Петровым, и сзади встал. Петров дернулся, промычал невнятно два слова. Мне показалось: «Мама! Мамочка!» Гляжу, у него из груди, ручка деревянная торчит, такая…, округлая, как у отвертки, и ходит вверх-вниз в такт ударам сердца. И ни капельки крови. Пару раз дернулась и замерла. Петров затрясся, потянулся вверх, как будто вздохнуть хотел, голову на грудь уронил, еще раз дернулся и обмяк… Все было кончено. Так быстро и внезапно…! Я даже не заметил, как. Ощущеньице, скажу, не из приятных. При мне человека только что казнили. Я в недоумении, в ужасе. Хотел сказать этому водителю: «Что ж ты наделал, гад?! Ты ж его…!» Потом в голове, как обухом: «Это ж не он его…! Это ж я…! Я заказал…!» Когда это до меня дошло, вообще соображать перестал. Стою и смотрю на труп парня, не отрываясь. Только что дышал, о чем-то думал, надеялся…! И, вдруг…! Тот водитель подходит, руку протягивает ладонью вверх. Стоит, ждет. А я все на Петрова смотрю. Наконец, сообразил, достаю из кармана сверток с деньками, отдаю. Он забрал и говорит: «У меня впервые так, по приговору судьи». Я все еще в шоке, спрашиваю идиотское, чтобы не показать, в каком состоянии: «И как ощущения?». Он хмыкнул и ответил равнодушно: «Никакой разницы…» Потом он выключает фонарь, тянет меня за рукав к выходу, говорит: «Готово. Уходим». Я, как в беспамятстве, за ним. Когда поднимались по лестнице, спрашиваю: «А этого, куда?» Он отвечает: «Не беспокойтесь. В понедельник где-нибудь в реке выловят».
Федор Иванович шумно вздохнул, хлебнул вина, с отвращением поморщился.
- Как же мне надоела, эта отрава! - пробормотал он, поставив бутылку на место. - Думаешь, месть сладка? Думаешь, отомстил, и тебе легче будет? А…?
- Не знаю. А что, не так, что ли? - пробурчал Николай Анатольевич.
- Нет, не так. Коварная она, Эринии, богиня мести. Никого не пожалеет. И мстителя в том числе… Когда этот водитель привез меня обратно, уже немного отошел. В квартирке пару бутылочек коньячку припасены. Я ж все эти дни, пока ждал, ни капли. Не раздеваясь, стакан накатил. Вроде, повеселел. Впервые со дня смерти Пашки. Думаю: «Вот и все, отомстил за тебя, сынок!». На душе такое же чувство, будто в детстве после озорства, когда с пацанами Выпорюне мячом стекло разбили. Выпорюня, мы так соседа прозвали. Вредного такого, противного. Все время кричал на нас в окно: «Поймаю, выпорю!» Никто не видел, как мы стекло разбили, и мяч при нас остался. Прибежал тогда домой, а сердце радостью заходится. Вроде, и нашкодили, и плохого дядьку наказали, и нам ничего за это…, - он цыкнул языком, поморщился. - Ненадолго веселья хватило… На следующий день просыпаюсь с похмелья и не о Пашке своем, не о Наташеньке, об этом Петрове думаю. Слышу его последнее мычание: «Мама! Мамочка…!» И ручка отвертки перед глазами из груди торчит, ходит вверх-вниз в такт сердцу. Я в магазин. Закупился. Дней пять не просыхал. Хотел залить эти чертовы видения. Да толку! Чуть в сознание приду, в голове опять его мычание: «Мама! Мамочка…!» Все чаще думаю: «Зачем…?! Что же я наделал…?!» Уж рад бы вернуть все назад, да никак! Убил парня! Потом мысли разные полезли. Почему только этого Петрова убил? А его родители, воспитавшие такого звереныша? А его дядя, отмазавший от наказания и подставивший другого вместо племянника? А те следователи, что замучили в СИЗО Никифорова? Они что, меньше виноваты? Их тоже резать надо? А я сам…?! Вынес приговор парню, невиновному! Все доказательства в деле липовые. Я это видел и все равно приговорил! Тут, наконец, до меня дошло… Представляешь, через четыре месяца дошло, за что Никифоров старший так жестоко со мной! Я был для него последней надеждой на справедливость! Вместо этого… Спешил в отпуск успеть. О Валдае думал. Вот виноватее всех для него и оказался. Еще понял, почему люди так злорадствовали на меня. Народ в моем лице власть поносил. Потому как я и есть представитель этой власти, судебной. Девяносто седьмой год. Вспомни! Вместо светлого капиталистического будущего, люди получили нищету и безработицу. Страну, которую все создавали, по частным карманам растаскали. Предприятия позакрывались, работы нет. А если и есть, то зарплату по нескольку месяцев задерживают. Бандиты в открытую беспредельничают. Кто сильный, с деньгами, тот и прав. Никифоров старший для всех, как герой. Против власти поднялся. Против ее беззакония…
Федор Иванович умолк, в раздумьях, свесив голову на грудь.
- Зря вы так на себя! - через некоторое время нарушил тишину Николай Анатольевич. – Думаю, правильно с Петровым поступили, если по-другому не накажешь… Скольких еще таких девчонок он мог насиловать, резать?
- Да, да… Око за око, зуб за зуб…, Сколько раз я себя пытался успокоить, что Петров заслужил казни… Странное это наказание, смертная казнь. Ведь все люди умирают, рано или поздно. Выходит, каждый с рождения приговорен к высшей мере. Тогда в чем исключительность этого наказания? Конец то один…, для всех абсолютно… Вот в США до сих пор действует смертная казнь. Приговоренные годами ждут исполнения. Спрашивается, зачем так долго…? А, чтобы преступник осознал, понял, что натворил. Мой сын, к примеру, умер, так и не поняв, за что. Петров перед смертью понял, за что, но не осознал, не успел. Я же только через четыре месяца понял и осознал, почему Никифоров старший не меня зарезал, а сына. Он умнее оказался. До него дошло, что жизнь, куда более тяжкое наказание… Ты никогда не задумывался над чем-то сослагательно? Что было бы, если бы сделал что-то по-другому, или не сделал?
- Задумывался. И сейчас об этом думаю. Про свое возвращение в Калининград. Если бы я не успел на тот рейс из Москвы, то следующим не смог бы вылететь из-за шторма. Тогда мне пришлось бы лететь сразу в Роттердам. Успел бы завершить сделку. Тогда…
- Дурак ты еще, Коля! Все было бы для тебя то же самое. Ведь сюда все равно вернуться бы пришлось. И тебя здесь ждали бы точно также, как и сейчас встретили. Только, может, не дали три дня погулять. Сразу пришили. Или тебе что, с двадцатью миллионами на счетах в оффшорах помирать было бы легче?
- …
- Молчишь?! То-то… Так что, выкини из головы эту ерунду и сожалей о чем-нибудь другом. Я, вот, сейчас задумался, когда ты сказал, что отца Петрова на Майорке убили, а дядя его в бега подался. Что было бы, если бы я тогда того парня не убил? Ведь он рано или поздно попался бы на очередном изнасиловании или какой-нибудь другой гадости. Ведь натуру то уже не переделаешь. Без отца и дяди отмазывать его некому. Он тогда бы загремел на нары. А там таких борзых не любят, да еще с ментом в родне. Опустили бы его по полной и до конца срока петушили. Вот это было бы ему наказание. А смерть…? Ерунда. Всего лишь минутный страх перед тем как в небытие уйти.
Федор Иванович умолк и сидел склонившись, глядя в одну точку на столе. Решив, что излияния отставного судьи закончены, Николай Анатольевич встал.
- Вы сами себе противоречите, - сказал он, оборачивая вокруг себя простыню. – Своей историей хотели меня убедить жить во что бы то ни стало. А закончили тем, что смерть куда более привлекательна, чем жизнь.
- Во-первых, я еще не закончил. А во-вторых, не всяка жизнь мучительна. Все зависит от совести. Можно простить кого угодно. Даже убийцу твоих близких. Рано или поздно… Но, можно… Себя простить нельзя. Коль совесть есть, никогда. Мучаешься этим ежечасно. Такая жизнь страшнее смерти. А тебе себя прощать пока не за что. Глупости всякие там, вроде, змею коварную просмотрел, не в счет…Ты куда собрался?
- Тоже до ветру, перед сном.
- Погодь! Еще не все. Немного осталось. Че то меня цеплять стало. Давай закончу, пока не развезло совсем. Как, потерпишь?
Николай Анатольевич сел на место.
- Я, ведь, сдаться хотел. Извелся весь. И водка уже не помогала. Как-то в обед собираюсь в магазин за очередной бутылкой. Только за дверь, с Алешкой Дашковым сталкиваюсь. Пришел ко мне при параде, в полковничьей форме. И как узнал, где живу? Ведь не говорил ему, что квартиру здесь снимаю. Мне, вроде, стыдно, неудобно перед ним. На кухне достает бутылку коньяку. Сидим. Пьем. Молчим. А меня так и подмывает сказать, что это я Петрова убил. Только хотел рот раскрыть, Алешка жестом прерывает… Догадался, наверное, что сказать хочу. Вот, что значит, мужик! Не дал сознаться. «Убили, - говорит, - Петрова Диму. Заточкой зарезали. Очень профессионально. В Калининграде таких спецов не найти». Потом сказал, что в управлении после этого шухер поднялся. Стали выяснять, кто, да почему? Оказывается, Петров младший врагов нажил изрядно. И карточные долги, и кидалово, и изнасилования. На кого тут подумать? Все могут быть причастны. Потом говорит: «Ты же знаешь, Федя, как система работает? Коль сунешься туда, все вытрясут. Откуда информация? Кто помогал? Кто исполнял?» В общем, сделал прозрачный намек, не глупить. Ведь, если бы я пошел чистосердечное писать, то меня обработали так же, как и Никифорова. Сомневаюсь, что выдержал бы. Сдал бы всех. И своего друга Дашкова, в том числе. После этой встречи, желание сознаваться отпало. Вправил мне мозги Алешка. Уж коли сам нашкодил, то неча других за собой тянуть. – Федор Иванович, взялся за бутылку, уже поднес ко рту для глотка, но передумал, поставил обратно. – После этого, как-то днем, заснул пьяный. Невеста Павлика, Лариска, приснилась. Стоит на кладбище, над могилкой сына, беременная, живот выпирает, смотрит на меня с ненавистью, говорит: «Что же ты наделал? Убийца!» Просыпаюсь, весь в поту, вскакиваю, головой о стенку биться стал, плачу: «Ах ты ж…! О ней то позабыл совсем! Ведь, эти деньги, что на убийство Петрова потратил, мог Ларисе передать! Тайно как-нибудь, незаметно. Чтобы на внука пошли, который, наверное, уже родился. Вместо этого…!». Мне и раньше то жить не хотелось.  После вообще… То Петров с заточкой в сердце мерещится, то Наташенька, то Пашка, то Никифоровы, отец с сыном. И все смотрят на меня с ненавистью. Измучился так, что решил, хватит! Сам себя приговорил. Задумал, порешу себя также, как отец Никифорова. Вспорю себе живот вот этим ножиком. Уже взялся, пузо оголил, замахнулся… А страшно. Страшно не смерти. Страшно боли, и что умру не сразу, что соседи услышат мои вопли, откачают. Сходил, купил курицу, чтобы потренироваться на ней. С одного движения выпотрошить не получилось. А если себя буду резать…? На другое движение сил то не хватит. Понять никак не мог, как же тот мужичок, на вид тщедушный, так, за раз, и Пашку моего, и себя одним движением выпотрошить смог? Наверное, ненависть лютая силы дала. А у меня такой ненависти не было. Тогда подумал, с веревкой вернее будет. Повешусь, и все. Быстро, просто, почти без мучений. Привязал веревку к трубе отопления, поставил табуретку, смотрю на петлю. Все равно страшно. Решил выпить напоследок, для храбрости. Сунулся, дома ни капли. Только бутылки пустые. Пришлось в магазин. А, день тогда солнечный выдался, подмораживало, небо голубое, воздух свежий. Купил две бутылки. Половину одной там же, за углом выпил. Думаю, пройдусь, в последний раз солнышком полюбуюсь.  Шлялся так, не знаю, где, регулярно к бутылке прикладываясь. Забрел в какой-то район незнакомый. Меня уже шатает и ноги заплетаются. Думаю: «Ну все! Нагулялся. Пора возвращаться, вешаться». По дороге церковь попалась. Сам то я неверующий, некрещеный, даже никогда в храме не был. Воспитание такое с детства. Остановился у ограды и думаю: «А, вдруг...? Надо бы свечку поставить за упокой души моей грешной. Что там, по ту сторону? Неизвестно. Хуже то не будет». Только к калитке, слышу сзади: «Негоже в таком виде в храм входить!» Оборачиваюсь. Парнишка, лет двадцати, лицо простое, наивное, как у ребенка. Губы пухлые, щеки розовые, веснушки, волосы светлые, короткие, глаза навыкате. На нем фуфайка потертая и штаны ватные, в сапоги заправленные. В руках метла. Видать, только вышел листья с дорожки сметать. Я ему так грубо: «В смысле?! В каком таком виде?!» Он с улыбкой: «В непотребном. Ты ж пьяным в гости никогда не заявляешься, хозяев не оскорбляешь своим состоянием? А здесь храм, дом Господень». Я стою и думаю: «Как у них все строго! Пьяным нельзя…! Ну, нельзя, так нельзя! Че мне со свечки той?! И без нее как-нибудь удавлюсь». Не стал спорить. Развернулся, пошел дальше. Он мне вслед: «Плохое ты задумал. Других судил неправедно. Сейчас себя осудил так же. Грех это. Тяжкий грех. Не в твоей юрисдикции суд сей». Я, как что-то знакомое про «юрисдикцию» услыхал, остановился, оборачиваюсь, ничего не понимаю. Откуда этот парнишка такие мудреные термины знает? Паренек смотрит на меня, улыбаясь, и продолжает: «Дана была тебе власть других судить. А кому много дано, с того много спросится. Ведь, не даром сказано: «Каким судом судишь, таким сам судим будешь». Не думают люди, что всё для всех судом заканчивается. Судом перед Отцом нашим. Мы от него милости чаем. Какой милости тебе ждать от Судьи того, когда сам судил не по справедливости, не по совести, а по обстоятельствам? Неправедный суд, наитягчайший грех. Более, чем убийство. Люди от тебя правды ждут, а ты им камень вместо хлеба. К тому же, и убийство на душе твоей лежит. Ты задумал его еще одним усугубить. Убийством самого себя. Сегодня бы у тебя все равно не получилось. Труба сгнила. Так ты другой раз пробовать будешь. А ведь твои Наташенька с Пашей простили тебя, ждут, когда ты к ним присоединишься. Как ты сможешь к ним, если еще одно преступление задумал? Кто тебя с не отмоленным грехом к ним пустит?» Я обалдел от таких слов. Стою, пытаюсь возразить этому сопляку. В ум ничего не лезет. Говорю: «Врешь ты все! Нету там ничего. А если есть, то на мне грехов…! Ничем не смыть!» Он мне с улыбкой: «Что там, по ту сторону? Неизвестно. А, вдруг…? И, кто не без греха? Все люди такие. Но наш Отец милостивый, прощает, если раскаяние видит». Я ему: «Мне что, в церкви перед иконами молитвы читать? Так ты меня не пускаешь!».  Он отвечает: «Нет. Не обязательно. Что молитвы? Всего лишь слова. Люди приходят Богу молиться, а на самом деле лукавому поклоны бьют. Все просят: «Дай…! Дай…! Да, дай!» Не разумеют, чтобы дать кому-то, надо от кого-то забрать. Не поклонами, делами молитву творить надо. Людям помогать. За покаяние, да за спасенную душу, хотя бы одну, много грехов может списаться. А, если в церковь заглянешь, свечку от души кающейся поставишь, так ничего в том страшного не будет. Только тебе покреститься надо. Вода крещения много грязи смывает». Я опять хочу что-то возразить, да не могу. Язык, как отнялся. Он мне: «Ладно, иди с Богом. Мне мести надо». Я, как не свой, развернулся, дальше пошел. Как добрался до квартиры не помню. Пришел немного в себя уже в комнате. Стою на коленях перед табуреткой, на ней бутылка водки, а над всем этим петля болтается, на которой повеситься хотел. Схватил бутылку и выпил всю из горла в один присест. Тут же срубился. Очнулся утром. Похмелье жуткое. И беспокоит что-то сильно. Чувствую, случилось вчера со мной что-то. А вот что, не помню. Пытаюсь вспомнить. Увидел веревку с петлей и вспомнил. Вспомнил того молодого дворника у церкви, разговор с ним. Вспомнил, что он сказал про Сашеньку с Пашкой, что ждут они меня. А, вот, где ждут, не сказал. И откуда он узнал про них? Я тут же из дома, побежал в ту церковь. Куда бежать? Не знаю. Пьяный был. Дороги не помню. Пол дня бегал, искал, у людей спрашивал. В городе церквей немного. В одну сунулся. Не та. Зато с другой угадал. Подхожу. Тот парнишка за оградой листья метет, одет так же, как вчера. Я к нему. Кричу: «Послушайте!» Он не оборачивается, как будто не слышит. Подхожу вплотную, говорю: «Постойте! Вы мне вчера говорили…!» Он опять ноль внимания. Хватаю его за рукав. Он от неожиданности метлу выронил. Смотрит испуганно, лицо перекошено, назад пятится, руку вырывает, что-то мычит нечленораздельное. Я не отпускаю, второй рукой за фуфайку схватился. Парнишка еще сильнее испугался, лицо покраснело, присел на корточки  и причитает жалобно: «Ы-ы-ы! Ы-ы-ы!» Я ему: «Подожди! Не бойся! Я хочу только спросить…!» Тут мне сзади по затылку, ка-а-а-к шандарахнут. Тут же парнишку отпустил, оборачиваюсь. Поп стоит с метлой наперевес. С той самой, что этот парнишка выронил. Сердитый такой, бородатый, в рясе, с крестом на груди. Говорит: «Что ж ты, ирод, творишь?! Чего убогого обижаешь?!» Я ему: «Нет! Не обижаю! Мне только спросить!» Этот батюшка опять метлой замахнулся и говорит: «Иди проспись, окаянный!»  Я: «Подождите! Мне только спросить у него!» Он: «Что ты хочешь спросить?! Илюша не разговаривает!» Я ему: «Один только вопрос, про жену и сына! Он сказал, ждут! Где…?! Где, ждут?!» Он мне: «Да у тебя «белочка»! Не мог он тебе сказать! Илюша глухонемой!» Я растерялся, говорю: «Как глухонемой?! Вчера, вот здесь, у калитки, он со мной разговаривал!» Поп на меня метлой замахивается: «Иди отсюда! – кричит. – С рождения глухонемой и умом слаб! Видишь, как ты его напугал?! Убирайся! Не доводи до греха! А то я об тебя сейчас эту метлу пообломаю!» Я посмотрел, а тот паренек, Илья, в сторонке на корточках сидит, смотрит ошалелым, бессмысленным взглядом и воет испуганно: «Ы-ы-ы! Ы-ы-ы! Ы-ы-ы!» И, впрямь, умом слаб, да не разговаривает. Тогда, думаю: «С кем я вчера…?» Всю дорогу обратно голову ломал. Неужели, и впрямь, «белочка»? Прихожу в квартиру, глянул на веревку с петлей в углу, и вспоминаю, как этот Илья мне говорил, что не смогу повесится, так как труба гнилая. Тогда взялся за веревку, потянул. Ничего. Потянул сильнее. Опять ничего. Дернул со всей силы напоследок. Труба обрывается, гнется и из нее ржавый фонтан кипятка в стену хлещет. Думаю, значит, не привиделось. Ведь, как-то про трубу гнилую узнал. Только от глухонемого мог. Больше не от кого… Мистика какая-то получается…
Федор Иванович умолк и после продолжительной паузы обратился к гостю:
- Коля…! А…? Ты можешь поверить в такое?
- Могу, - ответил Николай Анатольевич, уставившись в лампочку в голом патроне под потолком. – Раньше и не поверил бы. Сейчас – могу. У меня тоже подобная чертовщина случилась…
- Какая?! – спросил отставной судья заинтересованно. – Что, случилось…? Расскажешь? Интересно!
- Не знаю, как к этому относиться, но тоже мистика получается. В августе у нас желоб сломался, по которому бревна из озера к реке скатывали. Шпильки протерлись. Аврал объявили. Все артельщики вышли восстанавливать. Сроки поджимают. Я в лагере один остался за кашевара. Уже после обеда, выходит из леса парень. С ружьем, рюкзачок, в куртке такой камуфляжной, современной, как у охотников. Акимом представился, ненец. Идет в соседний поселок, невесту там для него родители сосватали, посмотреть хочет. Говорит, здесь недалеко, всего в двухстах километрах. Это через хребет, по лесу то! За неделю туда-обратно сгоняет. Такая прогулка у него. Я как раз хлеб испек. Угостил его свеженьким с чаем. Обрадовался. Спрашивал, чем мы тут занимаемся. Я сказал, что лес заготавливаем. А он увидел желоб и бревна на берегу складированные, говорит: «Никак, из озера Борода бревнышки? Ой, не к добру это». Спрашиваю: «Почему?» «Проклято озеро то», - отвечает. Ему дед рассказывал, а тот от отца узнал, перед войной возле этого озера лагерь был для заключенных. Они лес валили и в озере затапливали. Но это я и сам знал. В лагерь сослали двух братьев-коряков. Вроде, одного Кайныном звали, другого - Нутэном. Точно не помню. Могу и соврать. Кайнын, старший, у себя в племени шаманом был. За это и сослали. А младшего за компанию. Здесь, в лагере, Кайнын тоже шаманил понемногу, людей лечил. Местные прознали. С окрестных поселков к нему ходили. Всем помогал. За год до войны несчастье случилось. Младшего брата бревнами зажало, когда в воду лес сваливали. Кайнын неделю его выхаживал, шаманил, просил озеро помочь. Тот все равно помер. Тогда Кайнын разозлился и проклял озеро Борода. Проклял и бревна там затопленные, на которых кровь его брата. Сказал: «Кто задумает бревна достать, вместе с ними беду на свою голову из озера вытащит». Так Акиму дед рассказывал. А деду – прадед. Я ему возражать не стал. В душе посмеялся такой наивности. Хотя, действительно, мертвое озеро то. Ни рыбы, ни лягушек, даже пиявок нет. А в других таких же озерах неподалеку всего этого полно. Посидели мы с ним чуток. Он дальше пошел. Когда наши вечером вернулись, я про того Акима рассказал. Про шамана и его брата не стал упоминать, чтобы у парней ненужных страхов не возникло. И так все уже на пределе были. Про эту историю на следующий день забыл. Вот сейчас вспомнил. Видать, и вправду бревна те проклятые. Вон, что со мной сделали! Как меня…!
Федор Иванович громко икнул, склонил голову, потряс седыми космами и пробормотал себе под нос:
- Во, черт…! Цепануло…! У-у-у, и так сразу…! Все…! Кажись, поплыл.
Голос у него изменился. Говорил порывами, словно слова цеплялись друг за друга. Почти полтора литра крепленого вина, наконец, сделали свое дело. Старик явно захмелел, хотя излагал все еще связно.
- Да какая это… мистика?! – воскликнул отставной судья, повысив тон, немного покачиваясь телом. – Это подлость людская. Ведь ты женился, когда про бревнышки те и ведать не ведал. Или, хочешь сказать, твою бывшую проклятие шамана сделало стервой расчетливой? Сомневаюсь. Она и до этого такой была. Думаешь, в том, что она обобрала тебя до нитки, под статью подставила, да чуть в могилу не свела, проклятие виновато…? Не-е-т! Это потому, что тебя дома долго не было. Ты бревнышки добывал. Если бы уехал также надолго, но не бревна из озера, а что-нибудь другое добывать… - он перестал раскачиваться, задумался, подбирая слова. – Во…! Нефть там, или золото в рудниках… Она что, не воспользовалась бы случаем? Обязательно воспользовалась, коль ты сам ей такую возможность предоставил. И проклятие тут не причем. Все материально, цинично, грубо и прозаично. Никакой мистики… У меня совсем другое! – он поднял вверх указательный палец и произнес восторженным шепотом. - С глухонемым разговаривал! Понял?!
- Что было дальше? – спросил Николай Анатольевич, продолжая неотрывно смотреть на лампочку.
- Дальше…?! Дальше все. Конец истории. Вешаться передумал. Вдруг, и в правду меня Наташенька с Пашкой ждут? Как тут проверишь? Двух попыток не будет. Остается только надеяться и ждать, когда сам помру. После оплаты казни Петрова, осталось немного денег. Купил этот домик в садовом обществе. Недорого совсем. Мой однокашник, полковник Дашков, помог прописаться в общежитии, чтобы пенсию получать. Судейская пенсия, знаешь, какая?!... О-о-о…! Хорошая, грех жаловаться. На прокорм хватает, да на по одной такой бутылочке в день, - он показал на портвейн на столе. – Большего мне не надо. В церковь сходил, крестился. Библию с Евангелие раза три прочитал. Только веры мне не прибавило. Батюшке исповедовался, который меня тогда метлой отходил. Рассказал, как с глухонемым Ильей общался. Он мне не верит, косится недоверчиво, говорит: «Скорее всего это бредни воспаленного алкоголем сознания. Не мог он с тобой разговаривать». Я стал настаивать, убеждать, про трубу гнилую что-то плел. Допек, наверное, совсем. Чтобы отвязаться, сказал он мне: «Если такое случилось, то, считай, чудо тебе явилось. Кто-то из Святых угодников беседовал с тобой устами глухонемого.  Может, предупредить хотели, что рано тебе помирать, нужен ты еще на этом свете для чего-то. А для чего? Одному Господу ведомо». С тех пор раз в неделю хожу в церковь. Не на службу. Не люблю, когда народ там. Суета это все. Выбираю время, чтобы людей поменьше. Свечку ставлю. Пытаюсь молиться. Плохо получается. Действительно, молитвы лишь слова. От души ничего не исходит. Померла душа. Давно померла. Первым, кого поминаю, так это Петрова, которого казнил. Потом – Никифорова, которого невинно осудил. А уж своих Наташеньку с Пашкой в последнюю очередь… Нет во мне веры! И покаяние какое-то… Как ненастоящее. – Федор Иванович глубоко, с шумом пьяно вздохнул. - Пытался найти Лариску, невесту моего Павлика. Хоть как-то помочь… Пацан у ней родился. Четыре двести, пятьдесят шесть сантиметров. Крепыш. Пашкой назвала… Ах ты ж…! Так через год вышла замуж за француза и уехала из страны. Я справки наводил, через Дашкова.  Сейчас мой внучек где-то под Ланьоном какого-нибудь Пьера дедом называет. Так что, живу здесь, небо копчу. А, зачем? Для чего? Не знаю. Помогаю бабам одиноким. Кому огород вскопать. Кому забор подправить. Кому крышу. В нашем садовом обществе председателю бумажки составляю. Вот и все. Месяц назад, я уже говорил, подобрал суицидника одного. Аброськин его фамилия. Вены себе резал. Когда его откачивал, на шее след от веревки заметил. Значит, вешаться пытался. Мне бы сдать его в больницу! Так он безобидный. Что скажешь, то и делает. Говорить не может. В мозгу у него переклинило. Только и твердит одно: «Баба сука!» Он глянул на меня. В глазах мольба. Взял карандаш и написал на газете: «Не надо в дурку!» Пожалел его. Если бы в больницу, то его непременно в психушку отправили. Думаю, пусть у меня чуток отойдет, оклемается. Потом где-нибудь пристрою. А вышло как? Яд у меня крысиный нашел и сожрал весь. Хотел помочь. Получилось, еще одну душу загубил… Сейчас ты раненый приполз. Пытаюсь тебя образумить. Так сам в петлю лезешь. Вот как тут душу чью-то спасти, когда они сами этого не желают?
Отставной судья умолк, взялся за бутылку, в которой оставалось на дне, поднес горлышко ко рту, поморщился и с гримасой отставил в сторону.
- Фу, гадость! Теперь из-за тебя, поутру башка раскалываться будет, - проворчал он недовольно. – Две бутылки такого пойла, уже перебор. И зачем пил…? Никакого удовольствия… Ладно. Че-то меня совсем развезло. Закончим разговоры! Поздно уже. Иди, дуй до ветру! Обратно пойдешь, свет выключи!
Когда Николай Анатольевич вернулся и укладывался в темноте на свое место, Федор Иванович опять подал голос:
- Видишь, как человек устроен? Всегда в других ищет виноватого. Ты ж мне вино в глотку не вливал?! Я все сам пил, а на тебя пеняю, что голова утром болеть будет. Так то, брат… Все… Спать!
- Федор Иванович! Вы не пробовали кого-нибудь найти, чтобы не одному?
- Да что тут пробовать? Вон, соседка по участку, Клавдия Игоревна. Хорошая женщина, одинокая. Сколько раз намекала, вдвоем веселей, легче будет. Только зачем я ей нужен такой? Что смогу дать? Счастья?! Так нету у меня. Зато несчастьями поделюсь с избытком. Зачем делать несчастным еще одного человека? Пусть лучше кого другого найдет… Все…! Все…! Спать!






Умолкли. Вскоре послышалось мерное посапывание отставного судьи. Николай Анатольевич никак не мог уснуть. После рассказа Федора Ивановича его собственные беды не стали казаться меньше. Однако, истеричные желания рвануть тельняшку и броситься грудью на амбразуру, сменились трезвым расчетом. «Прав, сотню раз прав старый алкаш! – размышлял он. - Есть люди, жаждущие моей смерти. Двоих знаю наверняка. Стервочка с ее носатым родственничком. Быть может, и экс тещенька с ними? Плюс те два громилы, избившие, ограбившие и пытавшиеся меня вздернуть. Да еще какие-то высокопоставленные из органов, стоящие за всем этим… Нет! Хрен им! Они и так забрали все, что имел. Отдать еще и свою жизнь…?! За просто так…?! Такого удовольствия не доставлю! Подпорчу обедню хотя бы фактом своего существования! Чтобы покоя не знали! Чтобы жили с оглядкой, не появлюсь ли за спиной! Пусть для этого придется спуститься на самое дно! Пусть в навоз! Даже ниже…! Выжить…! Любой ценой! Всем на зло…! Потом выждать момент и отомстить. Отомстить как-нибудь особо изощренно». Его не образумила история о тщетности мести, о ее губительности, в первую очередь, для самого мстителя. Не образумила потому, что в данный момент жажда мщения подпитывалась ненавистью. Ненавистью к тем, кто поступил с ним так жестоко, коварно и, в высшей степени несправедливо. В первую очередь, к его бывшей женушке с ее носатым родственничком. Кипящая ненависть, побуждающая к немедленным действиям, подуспокоилась и затаилась, ввиду осознания бессилия и бессмысленности что-либо предпринять сейчас. Однако она не стала менее сильной, менее жгучей. Она перестала бурлить, словно ее заперли в замкнутом котле, где давление возрастает все больше и больше. Ненависть, стиснутая безысходностью, словно вязкая смола разлилась и заполнила его душу, вытеснив все другие чувства. Любая мысль, возникшая в его мозгу, была так или иначе связана с ненавистью. Иногда он чувствовал нечто, схожее с воодушевлением, когда представлял поверженную возле своих ног бывшую женушку, корчащуюся в мучительной агонии. Этот минутная эйфория от грядущего торжества над несправедливостью сменялась осознанием нелегкого пути, который предстояло пройти, на который, казалось, не осталось сил, ни физических, ни душевных. Под утро решение было принято. Решение твердое и бесповоротное. Выжить, во что бы то ни стало.
То, что настало утро, Николай Анатольевич догадался по далекому кудахтанью куриц, тужащихся для очередной кладки. Как бы ни подмывало, ему не хотелось будить мерно посапывающего хозяина. Хотя бы из благодарности за то, что тот для него сделал. Он лежал, заложив руки под голову, и ждал пробуждения своего спасителя. Наконец, мерное дыхание Федора Ивановича на секунду прервалось. Он простонал что-то невнятное, громко хрюкнул, повернулся на бок, тут же, на другой. Еще раз крутанулся.
- У-у-у! – простонал старик, ворочаясь, ища удобное положение. – Как башка трещит!
- Федор Иванович! – подал голос Николай Анатольевич.
- А-а-а, тоже проснулся, - с неудовольствием проворчал тот. – Как же хреново! Все из-за тебя…! Пить…! Пить…! Дай водички! Там, у двери ведро.
Николай Анатольевич встал, закутался простыней, взял со стола металлическую кружку, зачерпнул из ведра воды, подал старику. Тот, трясущимися руками, схватил и стал жадно пить большими глотками.
- Федор Иванович…! – обратился Николай Анатольевич, когда отставной судья напился и поставил кружку. Однако его перебили.
- Во-первых, доброе утро, молодой человек!
- Да! Да! Доброе…! Федор Иванович, вы вчера сказали, что у меня только один шанс на спасение. Я хотел…
- Что, одумался?! – отставной судья возгласом и жестом опять перебил его. – То-то! Утро вечера мудренее.
- Я хотел спросить, как долго мне там…, того… понимаете…?
- Иди ты…! – махнул на него рукой Федор Иванович, схватившись за виски. – Не видишь…?! С утра, на больную голову…! Пожалей старика…! Дай в себя прийти, очухаться немного! После завтрака потолкуем… Ой, когда же я сдохну?!
Вчерашние две бутылки вина сегодня тяжко дались Федору Ивановичу. Он чувствовал себя скверно, постоянно жаловался на головные боли, двигался медленно, с трудом, и настроение паршивое. Хмурый, ворчливый, без обычной ироничной улыбки. В себя приходил долго. Роли поменялись. Теперь Николай Анатольевич ухаживал за стариком. Давал ему пить, приготовил завтрак, помыл и убрал посуду. Увы, вторая бутылка вина, выпитая отставным судьей прошлым вечером, в доме оказалась последняя. Хоть старик и чувствовал себя скверно, порыв гостя сбегать в магазин за «лекарством» пресек категорически. «Ты с ума сошел на улице появляться? – недовольно воскликнул он. - Забыл, тебя несколько дней назад милиция здесь выспрашивала. Ты то может и забыл, да люди еще помнят. Сдадут за милую душу! Сиди уже! Рано тебе еще в мир идти».
В отличие от хозяина, Николай Анатольевич чувствовал себя уже достаточно хорошо. Рана в боку еще болела, но терпимо, не так сильно. Синяк под глазом стал рассасываться, сменив цвет с лилового на желто-коричневый. Организм поднабрался сил. Душа требовала действий. Однако, что можно было сделать запертым в тесной комнатке садового домика в компании со стариком, мучащимся с похмелья? Ни выйти на улицу, ни поговорить. Хотел сбрить свою недельную щетину, но и это отставной судья категорически запретил делать. Пришлось весь день тупо таращиться в окно, любуясь пейзажем унылого сада в серой дымке ноябрьского дождика, да крутить настройки старенького приемника, у которого постоянно сбивалась волна. Даже чаю не попьешь. Закончился еще накануне. А то, что осталось в заварочном чайничке, уже и воду никак не окрашивало. Так прошел день, длинный и мучительный от своей бестолковости. Сколько еще таких дней будет у него! Николай Анатольевич даже и представить не мог. Если бы мог, то, наверное, желание выжить любой ценой было бы не столь категоричным. Еще десять раз подумал бы, стоит ли? 
Лишь под вечер Федор Иванович немного пришел в себя. Правда, настроение так и не улучшилось. Был по-прежнему угрюм, ворчлив, неразговорчив. Он с трудом собрался, оделся и, проклиная все на свете, отправился в магазин. Судя по тому, что вернулся гораздо веселее, чем был, по дороге обратно принял-таки некоторую дозу «лекарства».
- Ну-с, молодой человек, - начал он первым разговор в своей обычной ироничной манере, выкладывая продукты из пакета. – На чем мы вчера остановились?
- Я хотел спросить, как…
- Как долго тебе в бомжах прятаться придется?
- Да.
- Здесь точно ответить не могу. Это, ведь, не зона, где от звонка до звонка, и ты точно знаешь, когда выйдешь. Не забывай, ты в розыске. Это навсегда. Срок давности по твоим статьям десять лет.
- Мне что, десять лет…?
- Нет, нет! Не обязательно. Любой розыск имеет свои пределы. Сначала будет активная стадия. Так сказать, по горячим следам. Это когда рассылаются запросы, вывешиваются фотографии, может, в прессе, на телевидении объявления дадут. Потом дело ляжет на полку, ввиду безрезультатности поисков. Далее оно затеряется под другими аналогичными запросами и будет погребено в бюрократических завалах. Еще через некоторое время про тебя забудут. Не вспомнят даже, кто ты и из-за чего разыскиваешься. Забвение – твое спасение. Вот тогда ты сможешь выбраться, попытаться начать новую жизнь. Пока под чужим именем. Когда срок давности минет, так и вполне официально. Главное, не вляпаться за это время еще в криминал, не попасться на какой-нибудь мелочи, да избегать встреч со знакомцами из твоей прошлой жизни.
- И, когда наступит это забвение?
- По-разному. Обычно, лет трех хватает. Все зависит от преследователей. Если они будут подогревать интерес к поискам, к примеру, объявят вознаграждение за твою голову, то дольше. Но не думаю, что больше пяти лет. Все имеет свой предел. В том числе и поиски.
- Это мне пять лет?! – воскликнул пораженный Николай Анатольевич.
- Да, - с улыбкой ответил отставной судья, закончив разбирать пакеты. – А там, либо шах помрет, либо ишак сдохнет… Чего глаза выпучил? Че так лицо вытянулось? Давеча, вроде, хотел идти сдаваться? Уже не против был присесть на пять лет? А…? Так это те же пять лет, только на свободе и в живых остаться есть шанс!
Николай Анатольевич ничего не ответил. Он сидел на диване в импровизированной тоге из простыни и нервно щелкал ноготь о ноготь большими пальцами. Принимая решение, он рассчитывал, что скрываться ему придется где-то полгода, от силы – год… Но пять лет…?! Потом еще столько же под чужим именем…?! И снова приступ ненависти подкатил. Как ему захотелось воткнуть нож в сердце этой твари, Стервочки, и несколько раз провернуть его там. Сначала щелчки ногтей стали чаще. Потом руки сами собой сцепились в замок и сжались, что аж пальцы побелели. Вены на лбу вздулись и мышцы завибрировали от напряжения. Однако, больше ничем другим он не выказал своих чувств. Заметил ли это Федор Иванович? Наверное, да. Он умолк. И это молчание продлилось до тех пор, пока не уляжется буря, разыгравшаяся в душе гостя. Буря улеглась за ужином. Опять пельмени с кетчупом под аромат завариваемого чая с мятой.
- Ладно, - пробурчал Николай Анатольевич, сосредоточенно гоняя вилкой по тарелке оставшиеся три пельмешки, – спускаюсь на дно.
-  Решился, таки…! Вот и славно! – Федор Иванович с аппетитом собирал кусочком хлеба остатки пельменной жижи вперемежку с кетчупом. – Только, как ты это собираешься сделать?
- В смысле, как…? – переспросил Николай Анатольевич и ответил неуверенно. – Не… Не знаю пока. Пойду куда-нибудь… К бомжам приткнусь.
- Приткнешься…?! Думаешь, это так легко?!
- … Не… Не понял!
- Бомжи, особая каста. Так сказать, сливки дна общества. Туда попасть не так просто. Это все равно, что у тебя, в высшем свете. Там кого ни попадя в свой круг не пускают. Даже если карманы от денег будут лопаться. Сначала приглядятся, выяснят, чем живет, как капиталы заработал. А уж потом потихоньку общаться начинают. С бомжами то же самое. Прежде, чем на дне обосноваться, люди туда плавно спускаются. Спиваются потихоньку, лишаются работы, семьи, квартир. К тем, кто сразу камнем на дно упал, у той братии особо настороженное отношение. Это все равно, что у вас там, наверху, скоробогач какой-нибудь появится внезапно. К тому же, только на первый взгляд бомжи народ бесхозный. Все они под колпаком у милиции. Появится кто-то новый, так тут же органы будут проинформированы. У них почти все стучат.  Поступит сигнал, начнут выяснять, кто такой, да откуда. А начнут выяснять, быстро выяснят, что это никто иной, как беглый бизнесмен Окопов. И повяжут. Понятно?
После этих слов Николай Анатольевич даже почувствовал что-то вроде облегчения. Уж слишком не по душе была идея скрываться в бомжах.
- Теперь вообще не понимаю! – сказал он, с удивлением посмотрев на отставного судью. – Зачем вы мне предложили податься в бомжи, если меня там все равно схватят? Зачем туда лезть?
- Затем, что деваться тебе некуда, если выжить хочешь.
- Так вы сказали, и там меня найдут!
- Найдут! Непременно найдут, если просто так туда сунешься под видом горемыки, потерявшего документы. А, если займешь место какого-нибудь из той братии, то, может, и проскочишь.
- Чье место я займу?! – с раздражением воскликнул Николай Анатольевич. – Может, хватит уже этих шарад?!
Федор Иванович улыбнулся, посмотрел с хитрым прищуром на гостя, отодвинул от себя тарелку, встал из-за стола, вышел из комнаты, оставив дверь открытой, чем-то шуршал в сенях, копаясь в шкафу, опять вернулся в комнату на свое место и положил на стол нетолстую стопку документов, аккуратно завернутую в целлофан, перетянутую двумя канцелярскими резинками.
- На, изучай! – сказал он, наливая себе чаю в кружку. – Это твоя новая личность.
Николай Анатольевич с подозрением покосился на документы, неуверенно придвинул к себе, развернул целлофан. Сверху в стопке лежал паспорт в грязной потертой коричневой обложке. На первой замызганной и заляпанной странице фотография мужчины с немного вытянутой челюстью и глуповатым взглядом. Рядом с фотографией напечатана фамилия: «Аброськин Роман Антонович».
- Это, тот самый… про которого вы мне…? – произнес он, рассматривая документ.
- Да, тот самый суицидник, который вены себе резал и который потом у меня крысиный яд сожрал. Ты пока изучи это. А я чаек допью, уберу посуду. Потом сядем спокойно, потолкуем.
Помимо паспорта в стопке лежали: свидетельство о рождении, диплом инженера-механика подвижного состава, трудовая книжка, просроченное свидетельство о регистрации по месту пребывания, справка психиатрической больницы о прохождении лечения в стационаре и цветная фотография женщины в красном закрытом купальнике, позирующей на обломке скалы на фоне моря. Ей, на вид, за тридцать, миловидная с рыжими волосами до плеч, далеко не худышка, но стройная.  На обороте снимка красиво, каллиграфически написано: «Хорватия, Кленовица, август 2001 года». За исключением паспорта, все остальные документы и фотография в аккуратном состоянии.
- Вы хотите, чтобы я стал Романом Аброськиным? – спросил Николай Анатольевич вернувшегося со двора с охапкой дров Федора Ивановича. – Я же на него совсем не похож!
- Так ты и на себя уже не очень похож, - сказал отставной судья, кряхтя, опускаясь на колени перед печкой. – Сличи свой портрет в газете с отражением в зеркале. Сходство, безусловно, есть. Но перемены разительные. Похудел, осунулся, морщины появились. А, ведь, прошло всего-то четыре месяца. Фотография в паспорте Аброськина сделана в девяносто седьмом. За семь лет можно сильно измениться. Особенно, когда на дно опускаешься. Лоб у тебя похож, разрез глаз тоже, форма носа почти… А челюсть можно за бородой спрятать. Думаешь, почему я тебе запретил сегодня бриться? У тебя уже недельная щетина. Еще через неделю будет бородка. За ней никто не заметит, что челюсть не похожа. Кстати, когда я подобрал Ромку, он был с бородой. Если, вдруг, твою физиономию с фотографией в паспорте сличать будут, то бриться никто не заставит.
- Федор Иванович, может, мне за кого другого себя выдать?
- Ну, ты даешь! – воскликнул отставной судья, поджигая газету в печке. – У меня что, по-твоему, здесь склад чужих паспортов? Чем тебе этот не нравится?
- Он же псих! Три месяца в психушке пробыл! Мне что, сумасшедшего бомжа из себя изображать?
- Не все пациенты психиатрических клиник душевно больные. Аброськин попал туда после неудачной попытки самоубийства. Вешался. Видать, долго провисел, прежде, чем сняли. Может из-за кислородного голодания, может, из-за стресса, в мозгу что-то переклинило, речевой центр задело. Он мог выговорить только два слова: «Баба сука!». И все… Во всем остальном вполне адекватный. За это ручаюсь. Я с ним беседовал.
- Как, беседовали?! Вы же сказали, речевой центр…!
- Я задаю вопросы. Он либо кивал в знак согласия, либо мотал головой, отрицая. Вполне нормально соображал. Так что, изображая его, не придется слюни пускать, рожи корчить и дерьмо по голове размазывать. Всего-то кивать или мотать головой, когда спросят, да иногда говорить: «Баба сука», когда выругаться хочешь.
- Не знаю… Как-то это все…!
- Чего не знаешь? Идеальный для тебя вариант. Никому не известно, что Аброськин умер. Ты занимаешь его место. По внешнему виду даже его знакомцы не заметят подмены. У этой братии каждый день лица разные. То опухшие, то с фингалом. Риск, безусловно, есть. Но гораздо меньший, чем остальные варианты. Пересидишь под его именем, пока суматоха не уляжется. В конце концов, твои преследователи устанут землю копытом рыть в поисках. Паспорт тебе нужен будет только на первое время, на всякий случай. Потом, как зарекомендуешь себя бомжом Аброськиным, паспорт этот можешь выкинуть. Все и так будут знать, кто ты такой. Годика через три-четыре, когда господина Окопова все забудут, от имени Аброськина легализуешься, восстановишь документы.  Сможешь отсюда уехать. Или здесь, в области обоснуешься. Начнешь новую жизнь. Ну, как?
Дрова в печке разгорелись. Федор Иванович с трудом поднялся на ноги.
- А, если…! – вдруг спохватился Николай Анатольевич от внезапной идеи. – Если я сейчас по этому паспорту из области уеду!? В Москву, или Питер?
- Не получится. Не забывай, твои портреты на всех вокзалах. Одно дело, когда участковый или постовой в потемках твою физиономию с паспортом сличают. Совсем другое, на вокзалах. Там, кроме специально обученных людей, есть и негласные агенты. Шпана всякая, торговцы. К тому же, по этому паспорту ты никуда не уедешь. Недействительный он.
- Почему?
- Гражданину Аброськину в июле стукнуло сорок пять. Ему нужно было получить новый. У этого срок уже истек.
Николай Анатольевич задумался, а Федор Иванович вышел из комнаты и вернулся через некоторое время с метровым куском алюминиевой проволоки в палец толщиной. Он согнул ее пополам и сунул в топку печи, оставив два конца снаружи. Потом подошел к кухонному столу, извлек из ящика баллончик спрея да баночку с мазью.
- Ну? Надумал? – спросил он через некоторое время.
- У меня есть выбор?
- Не-а…
Федор Иванович сделал паузу, ожидая, что еще скажет гость. Не дождавшись, поставил стул посреди комнатки спинкой к печи и продолжил:
- Коли надумал, садись! Процедуры сделаем.
Николай Анатольевич повиновался, сел на стул, хмуро глядя перед собой, немного склонился вперед, подставляя прострелянный бок. Отставной судья опять присел на корточки перед печкой, вытащил из топки за концы проволоку, используя две тряпки как прихватки, поднялся, встал за спинкой стула, немного подождал, слегка помахивая согнутой проволокой, затем быстрым движением завел проволоку под горло гостю и резко потянул вверх, скрестив руки, образовав петлю. Николай Анатольевич дернулся от внезапной, жуткой боли в шее, инстинктивно засучил ногами, задергал руками, пытаясь убрать с горла раскаленный металл. Это продолжалось пару секунд. Таким же быстрым движением Федор Иванович разжал хватку и убрал проволоку. Николай Анатольевич рухнул со стула на колени, согнулся лицом к полу, мотаясь из стороны в сторону, держась  двумя руками за горло, и хрипло выл от боли, оскалив зубы. Отставной судья засуетился, взял со стола баллончик спрея и стал брызгать из него на ожог. Николай Анатольевич все еще корчился, не в состоянии выговорить и слова, бросая иногда на хозяина злобные и недоуменные взгляды.
- Вот… Вот… Ледокаинчик… Сейчас полегчает! – хлопотал отставной судья, постоянно брызгая спреем на шею гостя.
В самом деле, вскоре боль стала не такой нестерпимой. Николай Анатольевич снова обрел дар речи. Он вскочил на ноги, сжал кулаки и со свирепым лицом двинулся на Федора Ивановича. Тот отступил несколько шагов назад, пока не уперся в стол.
- Ты охренел! – рявкнул Николай Анатольевич и уже стал поднимать кулак для удара.
Отставной судья поднял руки, прикрывая лицо.
- Успокойся! Успокойся, прошу! – быстро заговорил он, вжимая голову в плечи. – Это нужно было сделать! Нужно!
- Какого ***, старый…! - и Николай Анатольевич, с занесенным кулаком, разразился длинным и выразительным ругательством, одним из тех, которые в совершенстве освоил за последние восемь месяцев.
- У Аброськина на шее след остался от веревки. Приметный. Если у тебя его не окажется, могут вычислить. А так, ожог за неделю затянется. Сойдет за след от веревки.
- Предупредить никак! Ты…! Ты…! Мог бы…! – выкрикнул Николай Анатольевич, успокаиваясь. Разжал кулаки и опять схватился ладонями за пылающее ожогом горло. Потом немного замялся и поправился уже не так громко и грозно: - Могли бы сказать! Я бы сам! Зачем так внезапно!? Из-за спины!?
- Если б сказал, ты бы два раза страдал! Сначала от страха перед болью. Потом от самой боли. От страха сильнее, мучительнее. Потому что ждешь, готовиться боль испытать. Мог вообще передумать. А так, раз, и все. Никаких страхов. Только боли немного. Но она пройдет. Давай, мазью смажу.
Николай Анатольевич еще некоторое время простоял так, держась за горло, мыча от боли и мотая головой. Отставной судья хлопотал вокруг, подходя то с одной стороны, то с другой, смазывая мазью красный, уже пошедший волдырями след от ожога. Немного полегчало. Может, ледокаин подействовал, может – привык. И приступ ярости прошел.
- Я, ведь, мог вас ударить! – негромко проворчал Николай Анатольевич, переводя дыхание.
-  Не ударил же…! Если бы и ударил, то ничего страшного. Вполне нормальная реакция. Сам нарвался. Что тут поделаешь? Небось, не убил бы. А и убил, тоже беда небольшая. По мне никто горевать не станет.
Спустя час Федор Иванович устроился на диване напротив стола, откупорив свою традиционную бутылку дешевого портвейна. Его гость с забинтованной шеей – рядом на полу, на шкуре, облокотившись спиной на диван.
- Ну, что?! Давай за то, чтобы твои мучения не были напрасными! – отставной судья для начала разговора произнес тост и отхлебнул из горла бутылки. – Теперь слушай и запоминай свою новую биографию. Родился ты семнадцатого июля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года в городе Ишим Ишимского района Тюменской области. Отец, Антон Андреевич, русский. Мать, Инга Брониславовна, литовка. Это в свидетельстве о рождении. О твоих школьных годах неизвестно. В семьдесят шестом поступил в Омский институт инженеров железнодорожного транспорта, который закончил в восемьдесят первом году. Это из диплома и трудовой книжки. В восемьдесят первом принят на работу на Кемеровскую железную дорогу на должность инженера-механика подвижного состава. Наверное, по распределению. В восемьдесят пятом перевелся в Калининградское отделение Северо-Западной железной дороги. Седьмого октября восемьдесят восьмого года женился на гражданке Крачко Наталье Германовне, шестьдесят девятого года рождения. Это по штампу в паспорте. Данных о детях нет. Был ли это первый брак? Неизвестно. Был ли брак расторгнут? Тоже неизвестно. Так что, вполне возможно, ты все еще женат. В восемьдесят девятом году получил квартиру на улице Батальная, где и был прописан до две тысячи второго года. Дальше благополучная жизнь закончилась. Что-то случилось. Полагаю, в семье. Сколь ни спрашивал, Аброськин мотал головой и категорически отказывался отвечать на вопросы о жене. В феврале две тысячи второго тебя уволили по пункту шесть бэ статьи восемьдесят первой. Кстати, нехорошая статья. Появление на работе в нетрезвом виде. В июле того же года тебя сняли с регистрационного учета по месту жительства. Почему? Не ясно. Могу допустить, квартира была приватизирована и продана. В августе ты получил временную регистрацию на улице Звездной сроком на три месяца. Это общежитие. В ноябре две тысячи второго срок временной регистрации истек и ты стал официально бомжом. В мае сего года ты предпринял попытку самоубийства. Вешался. Неудачно. Как следствие – проблемы с речью и пребывание в психиатрической больнице в течении почти трех месяцев. В августе выписали из клиники. Пару месяцев где-то мыкался, пока не предпринял новую попытку самоубийства. Вены себе вскрыл. Но это уже лишнее. Про данный факт никто кроме меня не знает. Аброськин пробыл здесь пару дней. Потом яду крысиного нажрался. Я не стал заявлять. Мало ли? Дознание там, допросы. Откуда яд…? Еще ретивый дурак следователь может попасться. Всех собак спустит. Доказывай потом, что не верблюд. Закопал его здесь, в саду, под вишней. Ему уже все равно. А мне хлопот меньше… О его смерти никто не знает. Конечно, биография куцая получилась. Но, что имеем. Лучше, чем ничего. Тебе надо будет ее выучить. Так, на всякий случай. Говорить ты не можешь. Но писать то не разучился. Вдруг, кто попросит на бумаге изложить? На вопросы, которые не знаешь, ссылайся на потерю памяти. Справка из психушки здесь очень кстати… Теперь главное, самое трудное. Заруби на носу! В любой ситуации молчать. Что можешь сказать, так только два слова «Баба сука». И все. У Аброськина это был весь словарный запас. Придется обходиться им, по крайней мере, первые полгода. Потом, когда в тебе все признают Аброськина, можешь потихоньку и другими словами пользоваться. Типа, мозги в порядок приходят. Только… - отставной судья поднял бутылку, посмотрел на свет, сделал глоток. - С выпивкой надо быть поосторожнее. Пьяному язык развязывает. Так и тянет чушь какую брякнуть. Вишь, как меня несет с портвейна? В бомжах и пьяному быть нелегко. А всегда трезвому, вообще тяжко будет. Так что, придется на сухую тебе это выносить. Иначе, выпьешь, расслабишься, сболтнешь что-нибудь. Спалят.
- Не…, наоборот, когда лишнего хряпну, пробивает на молчанку. Слова не вытянешь.
- Иди ты! Как, так?! – удивился Федор Иванович.
- Не знаю. Еще с техникума заметил. Пацаны шутили, что если от тоста до тоста не произнесу слова, значит, хватит, мне больше не наливать. И в армии то же… И после. Но там уже так, крайне редко, чтобы сильно напиваться.
- Если не сильно?
- Если не сильно, то могу себя контролировать.
- Ты что, никогда по пьяни не выяснял ни с кем отношения…, не нес всякую чушь, не обличал всех и вся, к девкам не домогался?!
- Домогался…, только… молча.
- И, как, успешно?
- Не особо.
- Правильно. Женщины больше любят ушами, а не когда их молча лапают. Да-а-а, такого еще не встречал. Народ пьянствует, чтобы пообщаться. Особенно по молодости. Но, чтобы выпить и заткнуться…? Не встречал таких… Прям, алкогольный интроверт… Но, коли так, тебе пить не только можно, но и нужно. Впрочем, я это еще проверю. Рана твоя затягивается, не кровит. С завтрашнего дня антибиотики колоть перестану.  Дня через три составишь мне компанию за бутылочкой. Посмотрим, какой ты молчун.
Федор Иванович опять взялся за бутылку.
- Ну, давай, за успех нашего безнадежного предприятия! – он сделал пару глотков, поморщился, занюхал рукавом. – Какая же это гадость…! И как ее люди пьют? Чувствую, скоро доконает… Скорей бы!
За дверью с улицы послышались легкое царапание и жалобное, но настойчивое, мяуканье.
- А-а-а, нагулялся, бродяга! – с улыбкой произнес отставной судья. – Три дня где-то шлялся, обормот. До марта больше трех месяцев, а ему нипочем. Круглый год гуляет. Наверное, всех кошек окрестных обошел.
Он встал, с трудом вылез из-за стола, прошел в сени открыл дверь. В комнату проскользнул рыжий кот, весь всклокоченный, с намокшей, слипшейся в сосульки, шерстью. Котяра по-хозяйски сделал круг, внимательно оглядываясь, бесцеремонно прошелся по вытянутым ногам Николая Анатольевича, уселся рядом со столом и требовательно посмотрел на Федора Ивановича. Тот расплылся в умильной улыбке, достал из стола банку кошачьих консервов, вскрыл,  вывалил в миску, поставил на пол. Кот не бросился сразу на еду. Обнюхал, сел рядом и стал вылизывать себе лапу, одновременно косясь на миску.   
- Вот характер. Как бы голоден ни был, никогда на еду сразу не набрасывается. Посидит, независимость свою покажет. Его ж уговаривать еще надо. Только тогда снизойдет, – отставной судья склонился к коту и погладил по мокрой шерсти. –Кушать подано, Тимофей Тимофеевич! Не соблаговолите оттрапезничать?
Только после этого кот начал есть все с большей и большей жадностью, чавкая, урча и щурясь от удовольствия.
- Видишь, каждой твари нужен дом. Даже такому бродяге, как Тимошка. Человеку, и подавно, - Федор Иванович вернулся на свое место на диване, взялся за бутылку. -  Тяжко, если своего угла нет. Очень неуютно жить. Когда освоишься немного, постарайся найти место, которое домом будешь считать, где в сравнительной безопасности передохнуть сможешь. Подвал, к примеру, чердак, дом заброшенный. На худой конец, шалашик, когда тепло. Только в дачи да садовые домики не суйся. Хозяева в любой момент могут нагрянуть. Мало того, что морду набьют, так и в милицию сдадут. Тебе это надо? У нас тут было пару раз. Бродяг бездомных ловили. Так на них потом все кражи в округе списали. Понятно?
- Понятно, – буркнул себе под нос Николай Анатольевич.
После слов отставного судьи, идея спрятаться в бомжах ему казалось еще менее привлекательная. Опять накатывала злоба, более ожесточенная от сознания собственного бессилия. Грызла душу лютая ненависть к тем, из-за кого он всего лишился и вынужден прятаться за личиной нищего полоумного. Да не только к ним ненависть. Ко всему миру, такому жестокому и несправедливому. В горячке терзаний, тогда он еще не осознавал очевидного, что к созданию такого мира также приложил руку.
- Федор Иванович! – спохватился он от внезапно пришедшей в голову идеи. – Вы сможете завтра отправить письмо?
Тот, уже размякший, поклевывавший раскрасневшимся носом, вздрогнул от неожиданного возгласа гостя, и искоса посмотрел на него затуманенным взглядом.
- Какое письмо?
- Для Брюнера. Слыхали о таком?
- Нет. А что, должен?
- Как же! Известный человек, депутат, очень влиятельный. Полгорода контролирует.
- Может, там, в ваших кругах, он и известный. А нам, простым смертным, нет никакого дела, кто и что у вас контролирует.
- Я этому Брюнеру деньги должен. Сотку зелеными. Да еще с процентами. Я ему напишу, как меня обобрали и почему не смог долг вернуть.
- А-а-а, решил свинью подложить своей бывшей на прощание?
- Да. Брюнер так просто долгов не прощает. Найдет способ, как выдрать. Пусть с этой стервы и возьмет.
- О-о-ох! – на выдохе протянул Федор Иванович и зевнул во весь рот, не прикрываясь. – Ты, Коля, вроде, неглупый человек, а как ребенок. Ей Богу! Зачем тебе это?
- В смысле? Как, зачем?
- Хочешь досадить своей бывшей? Чтобы жизнь малиной не казалась?
- Ну… Да. И чтобы знали правду.
- Правду…? Думаешь, о ней никто не знает или не догадывается? Нет. Многие догадываются, что кинули на бабки очередного лоха, отжали у него бизнес, имущество. Обычное в твоих кругах дело. Так что, правдой ты своей никого не удивишь. Скажут лишь про твою бывшую: «Молодец баба! Удачно провернула». А за тебя вписываться никто не станет… Депутату этому, что, интереснее лезть в твои семейные разборки или деньги свои вернуть?
- …
- Ну, вытрясет он с твоей долг, ну, проценты еще. Тебе то с того какая радость? Досадить бабе…? Ну, расстроится она немного, ну, может, поплачет. И все. По сравнению с тем, что она хапнула, долг твой сущие пустяки. Даже не заметит. А, ведь, у любого действия всегда бывают последствия. Ты о них по думал?
- Какие могут быть еще для меня последствия?! Уж больше некуда!
- Ошибаешься, могут. Они даже не знают, жив ты или нет. Наверняка, когда гнались за тобой, следы крови видели, пока их дождем не смыло. Значит, если долго нигде не объявишься, станут предполагать, что ты помер где-нибудь от раны. Следовательно, ретивости в поисках поубавится. Еще через некоторое время вообще спишут за покойника. Быстрее о тебе забудут. А если ты письмо кому-то напишешь? Тогда твоя бывшая с подельниками тут же узнают, что жив и здоров. Значит, надо тщательней разыскивать. Опасен ты для них и все еще рыпаешься. При таком раскладе у тебя шансов остаться в живых будет не больше, чем у быка на корриде. Так что, решай, стоит ли твоя жизнь нескольких слезинок бывшей женушки? 
- Сука! – сквозь зубы процедил Николай Анатольевич и в ярости ударил себя кулаками по коленям. – Сука!
- Надо полагать, желание поупражняться в эпистолярном жанре пропало? Или все еще зудит…? Ладно, закончим на сегодня. Меня что-то сморило совсем. Будь добр, выключи свет, пожалуйста.

Еще почти две недели пробыл Николай Анатольевич в домике у Федора Ивановича. Хоть и страшил тот неизвестный мир дна человеческого общества, куда он волею злой судьбы и из-за недобрых людей вынужден будет спуститься, совсем невмоготу стало постоянно находиться в небольшой комнатке садового домика, позволяя себе лишь короткие ночные прогулки в саду. От однообразной обстановки, от вынужденного бездействия, периодически накатывали приступы еле сдерживаемой ярости, жажды мести, которые от бессилия сменялись смертельной тоской и апатией. За четырнадцать лет, что крутился в бизнесе, он оброс многочисленными связями, нужными знакомствами, и поэтому был уверен в прочности и устойчивости своего положения в обществе. Как он ошибался! Всего-то девять месяцев отсутствия, статейка в газете, вероломное предательство, клевета, подстава и… Где знакомые? Где связи? Отвернулись все. Не к кому обратиться. А обратишься, с готовностью сдадут с потрохами. Родных нет. Верных друзей, готовых помочь в любой ситуации, не осталось. Игорь Антонович, его главбух, мертв. Был друг Валерка. Вот именно, был. Лет десять не виделись. В последнюю встречу, когда тот просил денег, отшил по-хамски. Просто так, без причины. Настроение, видите ли, хреновое было. Остался один, как перст, как волк, обложенный со всех сторон флажками. От таких мыслей охватывало чувство одиночества, полнейшего, практически, абсолютного. Тем более, все это время он находился большей частью один. Отставной судья куда-то уходил рано утром и возвращался поздно уставший, от чего не сильно разговорчивый, даже за бутылкой своего портвейна. Несколько раз заявлялся в изрядном подпитии, что еле держался на ногах. Вид пьяного мужика, пускающего слюни, не добавлял положительных эмоций. В такие дни желание убраться отсюда подальше особо обострялось.
Испытание алкоголем, которое устроил Федор Иванович через три дня, Николай Анатольевич прошел вполне успешно. Отставной судья лично убедился, что его гость, по мере опьянения, замыкался все больше и больше, пока не умолкал вообще, уставившись тупым, злым взглядом в одну точку, с кривой усмешкой. Николай Анатольевич же, в эти минуты, под воздействием более чем литра противного, крепленого вина, впервые за последнюю неделю почувствовал, что непомерная тяжесть свалилась с души. Молча, в пол уха слушая рассказы хозяина, он варился в своих мыслях, придумывая наказания, которым подвергнет эту Стервочку, свою бывшую жену с ее подельниками. Представлял, как она, униженная, будет ползать у его ног, целовать ботинки, моля о пощаде. Но настало утро, и вместе с похмельем душу вновь сплющило непомерным грузом проблем, обид, бессильной ненависти, даже еще сильнее, чем было.  В последующие вечера он составлял Федору Ивановичу компанию со своей отдельной бутылкой портвейна. Как говорил отставной судья, чтобы привыкал к такому вот пойлу. После употребления этого, с позволения сказать, вина, опять становилось легче, проблемы уже не казались неразрешимыми, вырисовывались планы, возникало молчаливое воодушевление с грезами о свершаемой мести. В голове роились идеи, одна гениальнее другой. И опять наутро похмелье, злоба, и на душе тяжко.
Проводить дни в заточении в маленьком садовом домике до того обрыдло, что Николай Анатольевич стал уже подумывать о побеге. Была б одежда, сбежал, наверное. Но футболка, спортивные штаны и сланцы, которые ему выдал хозяин, выглядели несколько не по сезону. Своей одежды найти не мог. Сколь ни спрашивал: «Когда?», Федор Иванович отвечал неизменно: «Подожди. Еще рано».  И эта неопределенность, вкупе с бурлящей ненавистью и злобой, запертых в тесном пространстве, изводила до такой степени, что стоило больших усилий чтобы не выплеснуть все это на единственного рядом человека, на своего спасителя, в самой гнусной, отвратительной форме. Наконец, в один дождливый вечер, поздно, Федор Иванович, мокрый и грязный, буквально ввалился в комнату, расточая амбре перегара, не снимая обуви и плаща, рухнул на диван, и, пробормотав еле разборчиво: «Нашел… Готовься… Завтра». моментально уснул. Николай Анатольевич всю ночь не сомкнул глаз, гадая, что принесет ему это завтра. Наутро, как и следовало ожидать, отставной судья, проснувшись, мучился жесточайшим похмельем. Синюшное, опухшее лицо, осоловелые, мутные глаза. У него так тряслись руки, что даже наполненную до половины кружку воды, умудрился расплескать почти всю. Вид страдающего с похмелья вызывал брезгливость и неприязнь. Но здесь не до чистоплюйства.  Хотелось скорее узнать, что он такого нашел и к чему сегодня готовиться. Сколь ни пытался растормошить, расспросить, отставной судья лишь мотал головой и мычал что-то нечленораздельное. С сильного перепоя он всегда бывал угрюмый, немногословный, всем недовольный. Оживал лишь опохмелившись. Пьянствовать он предпочитал крепленым вином, а опохмелялся исключительно стаканом водки. Как на зло, в домике из запасов спиртного ничего. От омлета с гренками Федор Иванович отказался, молча отстранив от себя подаваемую тарелку. Пришлось отложить расспросы, пока больной немного не придет в себя. Лишь спустя пару часов тот позвал с дивана слабым голосом, с трудом произнося слова так, как будто говорил с набитым ртом:
- Коля…! Коля…! Будь другом…! Сходи в… магазин…! Подлечиться бы.
- Подлечиться? – переспросил он поморщившись. - Хорошо, схожу. Где моя одежда?
- Сжег в саду.
- Зачем?! В чем я пойду?
- Там… За углом лестница… С другой стороны дома…, над окном… дверца на чердак… Там это…, как его…? Мешок… Твоя одежда… Деньги у меня в плаще… Купи бутылку беленькой…, две портвейна… моего…, по ноль семь в стекле и три полторашки вина, какого будет…, в пластике…
- Федор Иванович, не много ли на опохмелку?
- Не спорь! Самый раз… Купи, что сказал!
В целлофановом мешке, который Николай Анатольевич нашел на чердаке, лежали: серая утепленная куртка с капюшоном, джинсы, вязаная шапка, свитер, перчатки, шарф, пара маек, подштанники, двое трусов, три пары теплых носков и высокие ботинки на меху. Все, за исключением носков и трусов, было не новое, но чистое, в приличном состоянии и оказалось впору. Когда он уже взялся за ручку двери, чтобы выйти, услышал сзади: «За калиткой… направо. Улица кончится, иди по тропинке… Перейдешь ручей…, увидишь развилку. Тебе налево. За перелеском пустырь… Дальше пятиэтажки… Магазин во второй… И это… Помни, ты уже не Окопов! Ты Аброськин». Последние две фразы Федор Иванович сказал внятным, твердым голосом.
Выйдя через калитку на улицу, Николай Анатольевич растерялся. Он как будто и вправду стал другим человеком, впервые увидевшим этот мир. Чувство такое, как первая увольнительная в армии после двухмесячного курса молодого бойца. Вроде свобода, но, как ненастоящая. Сковывала форма, да требования устава.
Безветренно. Прохладно. Невысокие, жиденькие, рваные серые облака с белесым небом в просветах, да унылое низкое солнце в пелене. Дымок из трубы далекого домика стекает по крыше и стелется по земле. Затишье перед бурей. За калиткой все кругом незнакомо: поселок, улица, заборы, домики. И он другой. Переходя по бревнышку ручей, возникло чувство дежавю, тревожное, неприятное. Что-то подобное уже видел. По пути вертел в голове и так, и эдак, вспоминая. Уже возле пятиэтажек вспомнил. Две недели назад он в полубессознательном состоянии полз по тому ручью, уперся в бревно, выбрался на тропинку. Вспомнил петлю, свисающую с потолка, свой панический страх, крики вдогонку: «Стой упырь!», выстрел, погоню. И вновь стало страшно. Страшно, что его узнают, схватят, посадят в камеру, где ждет неминуемая смерть. Ноги моментально стали ватными и затряслись поджилки. Идти дальше желание пропало. Захотелось вернуться обратно в до чертиков надоевший садовый домик отставного судьи, где тихо, спокойно и безопасно. Усилием воли заставил себя двигаться дальше, твердя: «Я Аброськин… Я Аброськин…». Вжав голову в плечи, натянув шапку на глаза и уставившись в пол, чтобы ненароком не встретиться с кем-то взглядом, зашел в магазин. Магазинчик, переоборудованный из обычной квартиры на первом этаже пятиэтажки, был до того маленький, что, пяти посетителям, стоявшим в очереди, уже тесно. Новый покупатель не заинтересовал никого совершенно. У прилавка замешкался. «Те че?» - не выдержав паузы, зычным голосом невежливо спросила внушительных габаритов, румяная, пышущая здоровьем продавщица. В легкой панике он чуть было не проговорился. Вовремя спохватился и ответил негромко: «Баба сука!». «Ты на себя посмотри, кобель шелудивый! – презрительно скривив губы, прогрохотала она сердито. – Чуть что, «бабы суки»! А, сам-то…! Брать что будешь, алкаш?!» Николай Анатольевич пальцами показывал, что и сколько ему нужно. Многоопытная продавщица моментально понимала его жесты и выдавала, именно то, что хотел. Когда расплатился и направился к выходу, услышал, как продавщица обратилась к женщине, стоявшей за ним в очереди: «Во, видала?! С утра пораньше затарился. Сейчас пойдет нажрется с такими же. И после этого еще, бабы суки!» Выйдя из магазина, немного успокоился. Никто к нему не приглядывался, подозрительно не косился. Он был для всех обычным забулдыгой, с ранья закупившийся выпивкой. Да и общаться, не прибегая к помощи слов, оказалось не так уж и сложно. Его жесты в магазине понимали. Большего, в общем-то, пока и не надо.
Вернувшись, Николай Анатольевич с порога, не раздеваясь, вытащил из пакета бутылку водки, открыл, взялся за стакан, чтобы налить хозяину «лекарства». Федор Иванович, лежавший пластом с полузакрытыми глазами, вдруг вскочил, в одно мгновение оказался рядом, выхватил бутылку и тут же опрокинул себе в рот. Сделав четыре больших глотка, облегченно выдохнул. Его качнуло. Бутылка выпала, грохнувшись об пол. Николай Анатольевич не успел быстро подхватить. Много пролилось. Отставной судья обмяк, ссутулился и, на полусогнутых, шаркая ногами, еле доплелся до дивана, на который рухнул лицом вниз, не сгибаясь, плашмя. Тут же послышался храп. «Лекарство» подействовало, но не так, как предполагалось.  Вместо того, чтобы прийти немного в чувства, отставной судья впал в кому. Николай Анатольевич уже стал сомневаться, что сегодня что-то произойдет для него. Только к вечеру, когда за окном спустились сумерки, тело на диване подало признаки жизни. Заворочался, что-то мычал невнятное и, наконец, сел.
- У-у-у, башка-а-а, - протянул он, прижав ладони к вискам и покачиваясь. – Там еще осталась?
Николай Анатольевич сразу понял, чего от него хотят. Подал остатки водки в стакане и бутерброд с сыром на блюдце. Федор Иванович обеими трясущимися руками схватил стакан, поднес ко рту и, звякая зубами о стекло, выпил в несколько глотков. Еще минут пять он сидел неподвижно, словно истукан, с таким же, как у истукана пустым, безжизненным взглядом. Похоже, очередной ступор, и надолго. Тут отставной судья поднял руку, взял с блюдца бутерброд, запихал его в рот и стал медленно пережевывать.
- Вчера нажрался, как свинья, - проворчал он, проглотив последний комок. - Все из-за тебя… Чтоб тебе пусто было!
- Опять я виноват? – огрызнулся Николай Анатольевич.
- Кто еще?! Конечно ты! Мы с Петром Викторовичем и Андроном в «Гвиане» заседали. Я проставлялся. Две полторашки вина купил, чтобы по литру на нос вышло. Выпили, поговорили нормально. Только уходить собрался, Булкин приперся, еще три бутылки рябины на коньяке притащил… И где достал...? Стащил, наверное, стервец…! А мне что?  Не уходить же от компании! Не так поймут.
- Рад за вас. Но я здесь каким боком?
- Прямым! Эти трое бомжи, к которым ты сегодня вечером отправишься. Они сейчас в «Гвиане» обитают. Так теплоузел прозвали… Улицу Гайдара знаешь?
- Ну.
- По правой стороне стройка заброшенная, две высотки…
- Помню такие.
- За забором, на территории, за дальним от дороги домом, теплоузел распределительный. За кучей мусора квадратное сооружение из блоков, на метр из земли торчит. Легко найти. Там тепло и сыро. Поэтому и «Гвианой» прозвали. Его бомжи местные на зиму облюбовали. Там то и начнешь новую жизнь.
- Откуда вы этих бомжей знаете?
- Ниоткуда! Вчера только познакомился. До этого общался с разными, вынюхивал. За пьяными разговорами узнал про «Гвиану», и кто там обитает. Вчера сходил, нашел. Подождал, пока оттуда кто-нибудь вылезет. До обеда караулил. Вышли двое. Это Петр Викторович по кличке Кандагар и Андрон по кличке… - Федор Иванович почесал лысину, вспоминая. – По кличке Андрон. Они направились к магазину мелочь стрелять. Я за ними. Подошел, предложил сообразить на троих. Обрадовались, в гости зазвали, в «Гвиану». Там и сидели. Нормальные мужики. У Андрона, между прочим, высшее образование. Факультет физкультуры. Второй, Кандагар, за старшего там, бывший военный, прапорщик, под сокращение попал, без квартиры и пенсии. Потом Хлебников Жора пришел, по кличке Булкин.  Про этого не разобрал. Уже датый был. Помню только, он с Андроном пару раз сцепился, чуть не до драки. Кандагар сказал, это у них дружба такая своеобразная. Как выпьют, мутузят друг друга. Стоит встрять, вдвоем на разнимателя накинутся. Так и не понял про него.
Этот рассказ трудно дался Федору Ивановичу Под конец он стал задыхаться, тяжело дышал, делая паузы между предложениями, прилег, откинувшись на подушку.
- В «Гвиане» эти трое постоянный контингент, - продолжил он через некоторое время. – Есть и пришлые, ночуют иногда. У них там вроде коммуны, холода пережить. Одно условие. Хочешь ночлега в тепле, ставь на общий стол выпивку или закуску, что за день добыл. Один – два раза не проставишся, еще могут простить. День на день не приходится, чтобы чем-то разжиться. На третий раз вышвырнут к чертям. Не любят халявщиков. Там один ломился, на хвост упасть. Вроде, Пуча его называли. Вытолкали его пинками. Говорят, видели, как за углом квасил в одиночку. А после этого приходил в «Гвиану» пустым догоняться. Так что, чтобы там задержаться до тепла, тебе надо будет думать, где это все добывать… Ничего, придумаешь. Они ж как-то добывают. Чем ты хуже?
Отставной судья опять умолк, прикрыл ладонью глаза. Дышал тяжело, издавая сиплые звуки.
- Федор Иванович! – позвал Николай Анатольевич и тронул его за руку. Тот вздрогнул и покосился сквозь пальцы. – Значит, мне сегодня туда, в «Гвиану»?
- Там осталось еще водочки? – вместо ответа жалобно, капризно спросил он.
- Нет. Кончилась.
- Хреново… Сколько времени?
- Не знаю. У вас часы. Пятый пошел, наверное.
- Эх-хе-хе! Рановато… Я еще покемарю чуток. Че-то совсем ослаб. Растолкай меня через часок.
Опять тишина. Лишь нездоровое, свистяще дыхание хозяина на диване. На улице стало совсем темно, поднялся ветер и забарабанили по крыше заряды дождя. Чтобы как-то себя занять, Николай Анатольевич набрал во дворе под навесом дров, растопил печку. Глядя на разгорающееся пламя, слушая уютный треск поленьев, он поймал себя на мысли, что никуда не хочет сегодня идти. Ни в какую «Гвиану». Быть может, завтра? Надеялся, что Федор Иванович проспит до утра, потом толком объяснит, куда ему и к кому. Теперь стали понятны его поздние возвращения в сильном подпитии. Оказывается, искал место, где его пристроить, где он смог бы затеряться среди обездоленных бомжей и тем спастись. Ему стало неловко за ту злобу и неприязнь, которую испытывал к возвращавшемуся в ночи пьяному хозяину. А сейчас, в такое ненастье, не было никакого желания тащиться куда-то, словно бездомной собаке… «Дом…? – подумал он. – Ведь, у меня был! Был собственный дом, большой, красивый! Да еще просторная квартира. Где это все? Почему? За какие такие прегрешения теперь вынужден скрываться ото всех, искать прибежища в каком-то теплоузле в компании вонючих бомжей, став одним из них?» В языках пламени и струйках дыма из топки ему почудился образ Светланы. Он видел ее в профиль такую, какую знал раньше. Красивую, кроткую, с роскошной косой. Проявившийся образ стал медленно поворачиваться к нему и одновременно меняться. На ее глазах появился темный макияж с подведенными непомерно длинными стрелками до висков. Брови вытянулись в тоненькие ниточки. Щеки потемнели от густых румян и тонального крема. Губы заалели яркой, вульгарной помадой и стали расплываться в улыбке, которая все больше съезжала на бок, пока не превратилась в кособокую ухмылку с оскалом. Коса исчезла и вместо нее прямые волосы до плеч. Волосы стали сами собой виться, закручиваясь в спиральные пряди, и меняли цвет на рыжий. Пряди становились все туже и толще, заблестели, переливаясь. И это уже не пряди, а змеи торчат у нее из головы, извиваются, шипят и все смотрят в его сторону. «Сука!» – сквозь зубы с ненавистью процедил он. «Печку уже растопил? – послышалось с дивана. – Очень хорошо!» Жуткое видение моментально исчезло. Николай Анатольевич опомнился. Он сидел на коленях перед открытой топкой и в руках держал согнутую пополам кочергу. Видать, в припадке тихой ярости согнул. Стало неудобно за испорченную вещь. Пытался разогнуть. Это получилось с третьей попытки, когда изгиб упер в колено.
- Чего сидишь?! – прикрикнул на него отставной судья. Голос у него окреп и стал таким, как прежде. – Ужин готовь! Отходную устроим.
- Что приготовить?
- Сардельки. Они там, в сенях, в пакете. Мне одну, а себе побольше отвари. Подкрепиться тебе надо хорошенько. Когда еще так получится? Да пару пакетиков лапши завари на гарнир.
Николай Анатольевич вздохнул. Как бы ни хотелось ему сегодня уходить отсюда в такое ненастье, да делать нечего. Хозяин уже просит. В молчании приготовил ужин. В молчании поели под завывание ветра за окном и шум дождя по крыше. После ужина Федор Иванович достал из дивана армейский вещмешок и протянул его Николаю Анатольевичу.
- На, сложи сюда барахлишко, что с чердака достал. Возьми на столе ложку с вилкой, какие понравятся, нож складной, со штопором который, и кружку алюминиевую. Там внизу, твое мыло с бритвой. Хотя…? Бритву оставь. Она тебе ближайшее время не понадобится. Только мешаться будет. Положи еще три полторашки вина, которые сегодня купил. Когда в «Гвиану» придешь, две проставишь сразу. Третью назавтра оставь или сегодня дополнительно выстави. Смотри по обстоятельствам.
- Мои документы? Портфель? Где они?
- Забудь про них! Не нужно эти бумаги с собой таскать. Кто-нибудь да заметит. Спалишься. Помнишь, я тебе рассказывал про нашего судью Тамару Артемьевну, которая ушла в адвокаты после случая с моим сыном? Ее фамилия Николаева. Тебе легко запомнить. Вспомнишь свое имя, и ее фамилию вспомнишь. Так вот, отдал я ей на хранение все твои документы.
- Так оставили бы их у себя! Если она…?!
- Не волнуйся. Никому про тебя не расскажет. Документы запечатаны. Без тебя не вскроет. Что в пакете не знает. И о тебе тоже. А, у меня оставить…? Кто знает, что со мной завтра будет…? У Тамарки вернее. Я ей сказал, года через три, может, через пять, к тебе придет человек от меня.
- Через три…! Так долго…! – воскликнул Николай Анатольевич удивленно.
- Да, через три! Лучше позже. И не делай такое удивленное лицо! Мы с тобой уже об этом говорили. Я ей строго на строго наказал, что если придешь раньше, гнать тебя в шею, как бы ни умалял. Всему свое время. Плод должен вызреть. Торопить нельзя. Раньше сунешься, пропадешь. Об Окопове все должны забыть основательно. Только так спасешься… Когда настанет срок, найдешь ее. Тамарка баба толковая, поможет тебе легализоваться каким-нибудь образом. Она придумает… Запомни, Адвокат Тамара Артемьевна Николаева! Теперь возьми в столе документы Аброськина. У тебя в куртке, с внутренней стороны, подмышкой, есть потайной карман на молнии. Положи их туда и никому не показывай. Только милиционерам, если потребуют.   
Николай Анатольевич заглянул в стол. Документы, которые стали теперь его, уже были подготовлены, туго обернуты целлофаном, перетянутым канцелярскими резинками. Карман в куртке, действительно, оказался потайным. Еле нашел. Когда он закончил собирать в вещмешок свои нехитрые пожитки, так любезно предоставленными хозяином, отставной судья сам прошел в сени, принес купленные сегодня две бутыли портвейна, поставил на стол.
- Ты извини, что выпроваживаю. Мне вчера Кандагар сказал, по воскресеньям у них неурожайные дни. Не очень то выпивкой разживешься. После вчерашней пьянки у них, как и у меня, похмелье. А, нечем будет. К вечеру обозлятся совсем. Тут ты с тремя литрами вина. Примут к себе за милую душу. Лишнего не спросят, как выпивку увидят. Поэтому сегодня тебе надо туда идти. Сегодня.
- Да, да! Я понял, – невесело кивнул головой Николай Анатольевич.
- И еще. Вчера аккуратно закидывал удочки. Спрашивал про тебя… Тьфу ты…! Вернее, про Аброськина… Слыхали про такого, что вешался и разговаривать не можешь… Вроде…? Все…  Ну, давай, накатим на посошок!
- Не, Федор Иванович, не хочется. Честно.
- Надо, Коля, надо! В «Гвиану» в первый раз тебе тверёзым лучше не заявляться. Рожа слишком интеллигентная. Даже с бородой и без переднего зуба. Не похож на горемыку. Как первый раз покажешься, так потом и будешь … Так что, составь мне последний раз компанию!
Делать было нечего. Пришлось.
- За упокой души Окопова Николая Анатольевича и возрождение ее в обличье безвременно почившего Аброськина Романа Антоновича! – произнес тост Федор Иванович, поднял над головой бутылку, немного задумался и добавил: - Эк я загнул с тостом! А, ведь, еще и не пил. Ладно! Давай! За тебя!
Вино пили молча. Только каждый раз перед очередным глотком отставной судья давал какой-нибудь совет вместо тоста: «Избегай вокзалов, базаров и крупных магазинов. Там много соглядатаев и знакомцев можешь встретить… Старайся ноги всегда держать сухими. Ботинки прохудятся, на носки целлофан наматывай… Никому не верь и не открывайся про себя. Даже если будут клясться в вечной дружбе. Когда за твою голову вознаграждение назначат, любой сдаст. Захочет свою жизнь изменить… Языком не трепи. Больше слушай… Скатиться вниз легко. Выкарабкиваться очень трудно… И в бомжах можно не оскотиниться. Не запускай себя. Мойся почаще. Одежду стирай. И помни, ты человек…»
Когда у Николая Анатольевича оставалось на донышке, Федор Иванович поменял бутылки, подсунул свою. Оказалось, он сегодня халявил, пил мало. В его бутылке осталось почти половина.
- На, это еще допей, чтоб молчал наверняка, - сказал он, поднимая почти пустую бутылку для тоста. – И, напоследок… Давай, за три веревки!
Николай Анатольевич, которого от выпитого уже начало пробивать на молчанку, недоуменно посмотрел на хозяина.
- Мне только сейчас пришло в голову, - пояснил отставной судья. – Нас троих… Я имею в виду еще и Аброськина. Нас троих веревки висельников связали. Тебя хотели повесить. Я чуть было сам в петлю не залез. Аброськин вешался. Все трое живы остались и в этом месте пересеклись. Странно все это. Быть может, действительно, там, - он воздел к потолку глаза, - кто-то есть, кто нашими судьбами правит…? Ну, по последней! До дна! Залпом все!
Выпитое вино не принесло душе Николая Анатольевича облегчения, как раньше. Все та же тяжесть, усугубленная нежеланием куда-то идти. В голове сумбур мыслей и ни одной из них хорошей. Он встал, слегка пошатываясь, оделся, не сразу попав в рукав куртки, закинул вещмешок за спину, взялся за ручку двери. Федор Иванович тронул его за рукав.
- Ты извини, что не позволил остаться здесь. Ты сам уже понял, не выдержать тут долго. Если бы я тебя тут спрятал, ты никогда не стал бы Аброськиным. Остался Окоповым. Тогда нашли бы тебя. Не сегодня, так завтра. По весне уж точно. Народу тут много будет. Не скроешься… На, возьми!
Федор Иванович протянул несколько сложенных купюр. Николай Анатольевич протестующе выставил руки вперед и замотал головой. Отставной судья силой сунул деньги ему в карман куртки.
- Бери, бери! У меня пару сотен осталось. В конце следующей недели пенсия придет. Протяну как-нибудь. Это тебе на первое время, пока сам добывать не научишься. Спрячь их подальше.
Николай Анатольевич хотел поблагодарить. Но он уже дошел до такого состояния, что мысль бежала далеко впереди языка. Думал об одном, а сказать надо другое. Слова на устах застревали, путались и никак не хотели произноситься. Получались лишь жалкие звуки: «Э-э-э… Ну-у-у… Того…»
- Ладно, тебе! Ладно! – Федор Иванович похлопал его по плечу. – Не надо благодарностей.
- Ну-у-у… - протянул Николай Анатольевич, и, вдруг, неожиданно для самого себя, вырвалось. - Баба сука!
-  Это верно! – отставной судья улыбнулся. - Молодец! Так и представишься в «Гвиане».
Не в силах высказаться, Николай Анатольевич обнял хозяина, повернулся и открыл дверь. «У тебя все получится! – услышал он напоследок. – Я чувствую. Если сильно припечет и деваться будет некуда, заходи, не стесняйся. Обогрею… Все! Прощай, брат!»
Николай Анатольевич, не оборачиваясь, кивнул и вышел в промозглую ночь с дождем со снегом и шквалистым ветром, в новую жизнь, заранее несладкую. Это было двадцать восьмое ноября две тысячи четвертого года, воскресение.
Конец первой книги.