Уступить место идущему следом...

(Истории не для учебника Истории)

     Как это обычно бывает, сигареты закончились неожиданно. Поначалу я обыскал все ящики стола в робкой надежде – а вдруг где-нибудь да завалялась пачка или хотя бы одна-другая сигаретка, припрятанная когда-то «про запас» и благополучно там забытая. Были проверены на наличие курева все вещи в гардеробе – в карманах всегда что-нибудь да найдётся. Однажды в процессе подобной ревизии я нашёл смятую сотенную купюру, забытую в демисезонной куртке и спокойно там перезимовавшую, правда, за это время слегка обесценившуюся в угоду инфляции. Сигарет нигде не обнаруживалось. Надо было вылазить из компьютера, одеваться и идти в ближайший магазин. Я с тоской посмотрел в окно – на улице было по-осеннему мерзко, моросил дождик, ветер трепал остатки пожухлой листвы на мокрых деревьях и идти никуда не хотелось. Оставался один надёжный и неоднократно проверенный выход – поклянчить курево у моего соседа по лестничной площадке Вениаминовича, которого за глаза все ласково называли «витаминычем».
     Этот довольно бойкий дядька ранне-пенсионного возраста ещё недавно дымил как авианосный крейсер «Кузнецов» на просторах Балтики, но потом врачи запугали его нехорошими последствиями и он курить бросил. Бросить-то бросил, а многолетние запасы сигарет и папирос, сделанные по стариковской привычке «впрок», остались. Долгие годы всеобъемлющего дефицита в стране Советов выработали у советских людей стойкий инстинкт накопительства, в первую очередь товаров первой бытовой необходимости. Вениаминович, многократно пуганный ещё в восьмидесятые года прошлого уже века внезапным исчезновением в магазинах то того, то этого, довольно активно запасал у себя в кладовке разный бакалейный товар, так сказать «на всякий случай». Там заботливо хранились целые ящики спичек, мешки соли и сахара, свечи, хозяйственное мыло, рыбные консервы «Завтрак туриста» и целые блоки «БТ», «Стюардессы», «Беломор-канала» и «Примы», благо неплохая пенсия отставного военного позволяла делать накопления. В девяностые, когда в стране стало совсем уж плохо, этот «сезам» не раз выручал хозяина, да и соседей тоже – мужик был не из жмотливых.
     Я постучал условным стуком в стену и уже через секунду с другой стороны мне таким же способом ответили: «Я – дома! Заходи, если чего надо». Вот так, быстро и удобно.
     Вениаминович был дома один и блаженствовал. Перед потертым от долгого сидения креслом стоял журнальный столик с початой бутылкой, сковородкой с жареной картошкой и банкой солёных огурцов-переростков.
     – Отправил я, студент, свою благоверную глядеть внуков,– пояснил Вениаминович оправдывая свой разгул.– Засопливели, паршивцы, по лужам бегаючи, а мне, стало быть, индульгенция до выходных выдана – свобода, делай что хошь! А тебе чего дома не сидится? Садись, рассказывай!
     Я изложил в двух словах свою проблему. Мол, занят по уши, пишу курсовой, времени нет ни копейки, а сигареты закончились.
     – Знаем мы твой «курсовой», небось на компе в «танчики» играешь или в какое-нибудь ещё другое «рубилово- мочилово», или девок голых разглядываешь… Будет тебе курево, только и ты старика уважь, садись, составь компанию, а то одному с телевизором пить скучно! Да и выпивка у меня не простая, полюбуйся на бутылку – раритет! Такую на аукционе Сотбис можно продавать за большущие бабки. Коньячку, почитай, тридцать лет выдержки!
     Я с сомнением поглядел на бутылку «Белого аиста» с тремя звёздочками, но Вениаминович горделиво ткнул пальцем в самый низ довольно невзрачной этикетки:
     – Ты видишь, студент, когда сей благородный напиток был разлит, забутилирован? В одна тысяча девятьсот девяностом году! Представляешь? Ещё за советской власти, ещё в стране победившего социализма, от которой уже через год и места на картах не останется! Да это всё равно, что найти древнюю амфору с вином из затонувшей Атлантиды – артефакт на вес золота, так сказать немой свидетель ушедшей эпохи! Вот, сохранил, понимаешь ли, «через годы, через расстояния» пару бутылочек, открываю исключительно в моменты особого душевного подъёма или если вдруг приступ ностальгии случается. Как пел в годы моей молодости один ленинградский бард: «Когда на сердце тяжесть и холодно в груди…».
     Расчувствовавшийся Вениаминович смахнул скупую мужскую слезу и наполнил рюмки. Я осторожно пригубил пахнущую клопами жидкость, вполне резонно решив, что если уже изрядно поднабравшийся хозяин всё ещё жив, то отравиться от пары глотков такого «привета из прошлого» всё-таки нельзя. Что ни говори, а знак «качества» вкупе с десятком серебряных и золотых медалей присутствовали на этикетке явно не для красоты – вкус у коньяка был вполне приличный.
     Лимончика в холодильнике у Вениаминовича не нашлось, закусили солёными огурцами, поковыряли вилками в жареной картошке, поболтали о том, о сём. Атмосфера была приятно-расслабляющая, способствовала неспешному философскому общению.
     Приглушенный до шёпота телевизор что-то невнятно бормотал о событиях в мире и его окрестностях: шёл очередной блок новостей. На экране мелькали кадры то ли демонстрации, то ли массовых народных гуляний с транспарантами, цветами и шариками. Стражи порядка, напоминавшие в своих шлемах с забралом одновременно и космонавтов и средневековых рыцарей, усердно трудились своими резиновыми изделиями, наводя в толпе разумный порядок, а вот чего хотели и по какому поводу бузили демонстранты было непонятно. Старенький, телик-ветеран Вениаминовича плохо воспроизводил картинку, экран периодически терял краски, шёл полосами и «снежил», поэтому надписи на плакатах и транспарантах было не разобрать, и оставалось загадкой кого бьют – наших или не наших, и главное – за что.
     – Ну, и как тебе такое безобразие?– Вениаминович отвлёкся от созерцания содержимого рюмки на просвет и ткнул вилкой в сторону экрана, на котором через помехи и дёрганье картинки можно было разглядеть, как уже другие стражи порядка лупцевали других протестантов, по-видимому тоже чем-то недовольных и чего-то там требующих.
     – Аппарат менять надо! Старьё, починке не подлежит!– дал я своё заключение видавшему виды телевизору, но его хозяин только отмахнулся: мол, не о том речь!
     – Ты вот лучше послушай, студент, что я тебе расскажу,– вдруг разоткровенничался Вениаминович, и я понял, что так быстро мне от него уже не вырваться.– Случился со мной в детстве один презабавный случай. Было мне тогда годика четыре или что-то вроде того. В нашем детском садике готовился концерт для родителей и воспитателей по случаю какого-то очередного праздника, точно уже не помню да это и не важно. Тогда этих праздников хватало, и к каждому мы, детки, должны были устраивать разные театрализованные представления соответствующей тематики. Кто-то читал стишки, кто-то пел, кто-то танцевал. Словом – лицедействовали, каждый в силу своих способностей. Я гордо заявил нашей воспитательнице Светлане Валерьевне (мы, малышня, за глаза называли её просто Вареньевной), что буду выступать с песней про черного кота, который «жил да был за углом» и которого почему-то ненавидел весь дом. В тот год эта незамысловатая песенка была, как сейчас принято говорить, «шлягером» и звучала практически из каждого окна, благо у большинства советских людей уже появились не только радиоприёмники, но и магнитофоны. Здоровенные и тяжеленные такие ящики с плёнкой на катушках, которые стиляги стали называть бобинами.
     Вареньевна выслушала меня очень внимательно, а потом сказала, что песенка про кота не годится – это взрослая песенка, а мне лучше спеть про капитана, который должен улыбнуться, потому что «улыбка – это флаг корабля», и подтянуться (я почему-то первым делом представил, как этот капитан подтягивается на турнике у нас на спортплощадке), ведь «только смелым покоряются моря». Я согласился, тем более, что мне была обещана для выступления «всамделишная» фуражка-капитанка, а дома у меня имелся бинокль, хоть и детский, но почти как настоящий.
     Дома я похвастался родителям о моём будущем выступлении, а они рассказали мне, что это песенка из доброго старого фильма «Дети капитана Гранта». Правда, мне тогда послышалось «Кранта» – я частенько слышал во дворе это непонятное слово, когда пацаны постарше, перед тем, как расквасить кому-то нос, кричали: «Ну, всё! Тебе – КРАНТЫ!». А потом перед сном мама спела мне вместо колыбельной ещё одну песенку из того же фильма, про весёлый ветер, который облазил всё на свете и все на свете песенки слыхал, и я попросил помочь мне разучить её тоже.
     Наступил день утренника. В маленьком актовом зальчике нас, выступающих на концерте, торжественно посадили в первом ряду, и я в свой бинокль наблюдал, как на сцене плясали, рассказывали стишки, а мой друган Славка Мышкин по прозвищу Мышь белая (он был блондинчик) показывал «фокусы». На нём был чёрный плащ, как у киношного Зорро, и дурацкий колпак весь усыпанный серебряными звёздами, вырезанными из фольги от шоколадных обёрток. Славуня с самым серьёзным видом демонстрировал зрителям зелёный теннисный мячик, затем клал его в один карман брюк, делал разные магические движения руками и что-то бормотал. После чего вынимал точно такой же мячик, но уже из другого кармана, хотя и слепому было видно, что он там лежал изначально. Все смеялись и дружно хлопали.
     Наконец очередь дошла и до меня. Я первый раз выступал перед такой большой аудиторией да ещё с взаправдашней сцены, а не дома с табуретки, и поначалу немножко заробел. Но Вареньевна бодро ударила по клавишам пианино и как-то само собой полились-запелись отрепетированные до автоматизма слова: «Жил отважный капитан, он объездил много стран и не раз он бороздил океан. Раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул, но ни разу даже глазом не моргнул...».
     Мне долго аплодировали, а я неуклюже кланялся на все стороны, несказанно гордый собой. Надо было сходить со сцены, уступая место сестричкам-близняшкам Муринец с их бальным танцем «полёт снежинок», но меня уже было не остановить. Окрылённый своим успехом, уже без музыкального аккомпанемента, так сказать «акапелло», я спел вторую песенку, про весёлый ветер, справедливо полагая, что если в кино присутствовали обе эти песни, то их и надо исполнять неразрывно, в паре.
     На этот раз хлопали меньше и как-то нестройно. Впрочем, я не обратил внимания на некое охлаждение публики к моей персоне, и без передыху взялся третьим номером за «Черного кота». Тут уж в зале послышался недоумённый ропот, а мои обиженные «коллеги по цеху», которые терпеливо ждали своего сценического звёздного часа, стали возмущённо топать ногами. Кое-кто из слабонервных даже расплакался, решив, что его выступление отменяется из-за моего сольного концерта. Воспитательницы попытались чуть ли не силой увести меня за кулисы, но я стойко отбивался, брыкаясь и даже плюясь. Такой вот оксюморон получился, даже вспоминать стыдно…
     Уже во взрослые годы я где-то вычитал, что великий Вильям Шекспир высказался как-то в таком духе, что вся наша жизнь – театр. Мол, вышел на сцену, отыграл свою роль и освобождай место для следующего актера с его ремаркой, не задерживайся. Как говорится – не напрягай публику и не жди, когда из зала в тебя полетят гнилые помидоры. И вот гляжу я на сегодняшних старпёров-политиков, намертво вцепившихся своими морщинистыми ручонками в подлокотники властных кресел, и вспоминаю это своё детское выступление. Вспоминаю свой позор и думаю: оно вам надо, старичьё?
     Ушли бы вы вовремя на заслуженный отдых, получали бы огроменную пенсию и полное гособеспечение, писали бы мемуары и общались с общественностью, у которой к вам уже нет никаких претензий. Могли бы организовать какой-нибудь благотворительный фонд своего имени, ходить на разные ток-шоу и делиться своим опытом с подрастающим поколением, и в итоге остались бы в Истории светлым образом мудрого политика, нашедшего в себе силы и волю вовремя уйти с политического ринга и уступить место завтрашнему дню… А можно с маниакальным упорством цепляться за власть, пока в конце концов не станешь смешон или ненавидим своим народом.
     – В общем, как любила повторять моя бабка, наблюдая, как мы с дедом дурачимся и сражаемся подушками: «Шо малОй, шо старОй, а всё одно – дурной!»: закончил свой рассказ Вениаминович, и полез в кладовку за обещанными сигаретами.
     В тот вечер мне досталась пачка раритетных «Союз-Аполлон» – немой свидетель недолгих дружеских отношений между СССР и США, отличный вирджинский табачок, жаль только, что сорокалетней давности. Между прочим, к моему немалому удивлению вкус и аромат у сигарет сохранились, как любит повторять мой сосед: «через годы, через расстояния»…