Олг. Путешествие через века. Гл. 2 Купчиха

                II

Больше всего Оленька любила этот час. Когда приходил отец Антон, раскрывал книжку и начиналось учение. Отец Антон – священник и знает всё на свете. Он только что вернулся из Греции, где три года учился в городе Салоники.

Весь день Оленька к этому часу готовилась, старалась быть хорошей, всё делать правильно. Чтобы ничем не рассердить маму. Иначе мама накажет. А самым страшным наказанием для Оленьки был запрет учиться.

На прошлой неделе Оля разбила крынку и мама сказала, что сегодня урока не будет. Оленька разрыдалась, стала целовать маме руки и умолять: пусть лучше мама высечет ее, пусть больно-пребольно, только чтобы не отменяла урок. Насилу уговорила. Правда, во время урока ей пришлось стоять и глаза были красные, но отец Антон, хотя и всё понял, но сделал вид, что ничего не заметил. Только нежнее обычного поцеловал, когда уходил. Он всегда целовал Оленьку, когда приходил и когда уходил.

Секут Оленьку не часто. И всегда только мама. Отец - никогда. Он и видеть не хочет голенькой дочки, только – в сарафане и шапочке. Раньше еще нянька наказывала девочку, но тогда Оленька была совсем маленькой. А теперь – только мама.

Книжки, которые приносит отец Антон, называются "Священное писание". У него их много, привез, когда ездил учиться. По ним Оленька выучила буквы, а потом и вообще научилась читать бегло. И даже писать. Это и из мальчишек мало-кто умеет. 

Теперь отец Антон оставляет Оленьке то одну книжку, то другую, и она читает их запоем, как только появится свободная минутка, когда не надо помогать маме.

Недавно случилась беда: Оленька надорвала в книге страницу. Как она плакала! Когда пришел отец Антон, он даже спросил, за что Оленьку секли. Оленька упала на колени, ткнулась отцу Антону в рясу и снова разревелась. Потом показала надорванную страницу.

Отец Антон очень рассердился и сказал, что  пожалуется маме. Оленька стала целовать ему руки и просить, чтобы он высек ее сам. А маме сказал бы, что наказал за невыученный урок. Отец Антон сначала стал отказываться, но Оленька выпалила по памяти из поучений царя Соломона о том, что нельзя жалеть розги для детей, и отец Антон покряхтел, но согласился.

Оленька выскользнула из комнаты и побежала в сад. Сломала там березовую ветку и еще, обжигаясь руками, две крапивы. Спрятала всё под сарафан, и бегом к отцу Антону. Отдала ему крапиву, обернув своей шапочкой, чтобы отец Антон не обжегся, и розгу. Скамейки для порки детей в комнате не было, так что Оленька улеглась животом на табурет, задрала сарафан и выставила попу. Отец Антон слегка хлопнул розгой по попе два раза и сказал, что наказание закончено и что Оля должна помнить, как надо обращаться с книгами.

Но тут Оленька заупрямилась – не два холодных, а двадать горячих, а потом еще двадцать раз раз крапивой. По попе и по ногам. Чтобы всё горело. Потому что ей очень, очень стыдно.

Но дело было не только в этом: почему-то Оленьке давно хочется, чтобы отец Антон ее посек. Не мама, не папа, а именно отец Антон. Вот она и ерзает животиком по табурету, как будто хочет писать, и требует горячих. 

Отцу Антону пришлось подчиниться – что поделаешь с баловницей. Уходя, он говорит маме, что Оля плохо себя вела и пришлось ее наказать. Мама на это сказала только, что сечь Олю ему надо чаще: девочкам нужно, чтобы их секли.

Оленькины попка и ножки горят, дотронуться нельзя, не то что сесть. Но она почему-то счастлива, всё внутри поет...

Вечером мама решила повторить порку, чтоб дочка лучше запомнила. Но, когда увидела исполосованную Оленькину попу, только хлестнула три раза несильно и велела подниматься.

Отец Оленьки – купец. Не очень богатый, но живут они хорошо. Только отца часто не бывает дома. Зато когда он возвращается в доме праздник: мать так и сияет, и дети рады – у Оленьки есть два младших брата-близнеца Ваня и Вася, им три года и сестренка Маша четырех лет, и еще старшая сестра Дуня, ей уже десять. Были и другие братья и сестры, мама ходит пузатая каждый год, но умерли. Самой Оленьке шесть.

А еще у Оленьки есть тайна, о которой знают только нянька и мама: Оленька писает в кровать. Не часто, а только когда видит страшный сон. Первый раз он приснился, когда Оленьке не было и четырех лет. Оленке снится, что она гуляет в лесу и на нее нападает медведь. Медведь валит Оленьку на землю и своей когтистой лапой забирается между ножек. А потом выцарапывает всё, что внизу живота.

Просыпается Оленька вся записанная. Нянька, когда обнаруживает мокрую перинку, конечно, всё рассказывает маме. И мама Оленьку, конечно, наказывает. Правда, не очень больно, попа заживает дня за три. Но если б только порка – после этого сна целых две недели Оленьке писать нестерпимо  больно. И она, когда писает, чтоб поменьше резало, держится двумя руками за низ животика. И записывает себе все руки. После этого их нужно очень чисто вымыть. Чтобы совсем не пахли. А то один раз Оля не домыла, и мама учуяла запах. И так Олю высекла, что Оля больше недели не могла и присесть на попу.

Потом всё проходит. А через несколько месяцев сон снова снится: лес, медведь, когтистая лапа... И снова мокрая кроватка, розги и больно писать.               

После порки за разорванную страницу у Оли начинается новая жизнь. Прилежная ученица превращается в лентяйку и грубиянку. Она дерзит, не учит уроков, хулиганит. Отец Антон не может узнать свою любимицу. Сначала он пытался ставить Олю на горох, но Оля все время требует порки: ведь плохих детей надо пороть. Вот и царь Соломон... И отец Антон, скрепя сердце, всё время Оленьке уступает. Ведь, и в самом деле, в девочку будто бес вселился. В комнате для уроков ставят специальную скамейку и ведро с розгами.

Сначала отец Антон старается сечь Оленьку несильно – мама про Оленькины безобразия и наказания всё знает, после каждой порки она оценивает попу дочери и, если находит, что девочка наказана мало, вечером, после ухода отца Антона добавляет сколько считает нужным. Но через месяц после того, как Оленька так изменилась, добавлять маме уже не надо: за каждый проступок Оля получает от отца Антона сполна.

Хоть порка для Оленьки и удовольствие, ни с чем не сравнимое, иногда она не может ее вытерпеть. Тогда отец Антон привязывает Оленьку к скамейке полотенцами. Оленьке это тоже нравится, хотя так сладко тереться животиком о скамью, как она делает, когда ножки свободны, у привязанной не получается. Поэтому Оля старается, чтобы полотенец не было – хватается руками за скамейку и терпит сколько может, чтобы случайно не дрыгнуть ножкой или не прикрыть попу ручкой.

Вот две недели назад отец Антон велел ей читать "Отче наш", а она сказала, что не помнит. Как так – ты же знала. А теперь забыла. Ну, читай по книжке. Не буду, не хочу читать эту глупую молитву. Пощечина. У Оленьки все поет внутри. Она впивается в руку отца Антона долгим поцелуем – спасибо, отче, за урок. Ну, читай. Не буду, глупая молитва! Тогда ложись. Это Оленьке не надо повторять дважды. Она бежит к скамейке, закидывает сарафан на голову и укладывается. Наконец-то! Сейчас будет главное! Розга опускается на попу. Как больно! И как сладко! И, чтобы было еще слаще, Оленька начинает ерзать животиком по скамейке – как будто уворачивается от розги.

А неделю назад, когда Оленька назвала апостолов дураками, отец Антон рассердился совсем серьезно. И сразу велел ложиться. Но Оленька против обыкновения к скамейке не побежала, а стала проситься, чтобы отец Антон высек ее на коленях. И чтоб не розгой, а рукой. Только так, чтоб больно-пребольно. Потому что она очень плохая. Она подняла сарафан и полезла укладываться на колени. Но отец Антон Олю не послушал –  отнес на скамейку и больно-пребольно высек розгой.

Через день – то же самое: новое хулиганство и та же мольба – рукой и на коленях. Отец Антон засомневался и согласился. Но решил нашлепать Олю так, чтобы больше она никогда не просилась. Со всего маха он хлопал по Олиной попе минут десять. Попа стала вся черная, мама будет довольна – ей не нравятся, когда девочка после порки может сидеть – это не наказание.   Оленька ревела в голос. Но не столько от боли, сколько от счастья. А потом долго целовала отца Антона в покрасневшую ладонь. Странная девочка.   

Зато теперь страшный сон Оле больше не снится. Нет и стыдных его последствий.

Негодной ученицей Оля только притворяется. Просто ей очень нравится, когда отец Антон ее сечет. Особенно – рукою. А так она по-прежнему прилежно заучивает урок и знает наизусть чуть ли не всю библию. Начала учить и греческий. И тоже с упоением. Но делая вид, что из-под палки. То же и с  арифметикой.

А еще после того, как отец Антон выпорол ее в первый раз, Оле начинает страстно хотеться самой посечь братиков и сестренку. Куклы не в счет – их она наказывает с трех лет.

Но как это сделать, если мама сечет всех детей сама?

И тогда Оля становится любящей сестрой и маминой помошницей. Все свободное время она играет с малышами, одевает их, моет, кормит. Это делается новой страстью, второй после учения. Мама смотрит на маленькую помошницу с удивлением, но от помощи не отказывается. Тем более, что Оля начинает учить младшую сестренку Машу тому, чему научилась сама.

Время от времени, после очередной шалости малышей, Оля с самым невинным видом спрашивает маму, можно ей наказать провинившегося братика или сестричку. И, наконец, мама разрешает. 

Оля задирает нашкодившей Маше рубашечку и хлопает по попке. Сестричка думает, что это такая игра и весело смеется. Оля хлопает попку еще и еще, но совсем не больно. Наказание закончено. Оля уже сообразила, что дети не должны ее бояться и должны полностью признать ее право их наказывать.

Мама слышит, что наказание обошлось без рева, и отнимает сестричку у Оли. Так не наказывают. Через минуту Маша ревет в голос: три мамины шлепка, идти за розгой у мамы не было времени, и попка сестрички становится из розовой красной.

Урок получен, а дети учатся быстро. Нужно, чтобы наказывала Оля, а не мама. И нельзя смеяться, нужно громко плакать.

Маленькие дети все время что-то делают не так. Вот и пошло: днем Оля подставляет свою попу под розгу, а когда ей повезет – под ладонь, отцу Антону, а утром и вечером нянчится с малышами, то и дело укладывая то Ваню, то Васю, то Машу – пороть. Всегда, конечно, с маминого разрешения.

Вася измазал чистую рубашку. Ты как хочешь? Чтобы я наказала или мама? Конечно, ты. Ну, неси розгу и ложись быстренько. Не закрывайся руками, мама увидит, что попа плохо высечена – будет сечь сама. Ты этого хочешь? Держись руками за лавку. Или тебя привязать? Буду сечь так, чтобы мама была довольна. Ну, начали.

И Оленька старается, пока попа у Васи не становится, как после маминой порки. Васенька размазывает слезы, но доволен – у мамы всё равно больнее. А мама слышит истошный васенькин плач и понимает, что заботы ей меньше. Правда, она и сейчас проверяет, хорошо ли высечены попки малышей, но переделывать Оленькину работу ей уже приходится редко. 

Порки становятся все дольше и все больнее. Но и братики, и сестренка терпят – хоть и больно, но мамина порка хуже, чем двадцать олиных.

А мама, хотя и недовольна Олиной учебой, не может нарадоваться на помошницу: девочке нет и семи лет, а уже такая хозяйка, вот повезет будущему мужу.



Через пять лет пришла беда. Она пришла неожиданно. Болезнь, от которой страшно болит горло. Так страшно, что нельзя дышать. За месяц от этой болезни умер сначала Вася, а за ним – и Ваня. Оля тоже заболела, но не умерла.

Стоило ей выздороветь, через месяц другая беда. Оля с мамой поехали в соседнюю деревню на ярмарку. Обратно возвращались поздно. Вдруг, как из-под земли, два мужика. Останавливают лошадь и велят выходить. Оля соскочила с повозки и бегом в лес. Мужики ее ловить не стали – маленькая. А маме заткнули рот, сорвали одежду, оставили совсем голой, повалили на землю и стали что-то с мамой делать. Потом оставили маму лежать на земле, вытащили из повозки всё, что Оля с мамой накупили, выпрягли лошадь и вместе с лошадью исчезли. Оля подбежала к маме и увидела, что у мамы перерезано горло, а глаза заведены к небу.

Мужиков потом поймали. И отец сам засек их железным прутом до смерти. Прямо во дворе. Привязал к козлам и сек. Долго сек. Первый мужик полчаса молил, чтоб отец его простил. Потом замолк. Второй умер молча.  А мамы не стало.

Теперь Оля – хозяйка в доме и мать для младшей сестренки. Старшая, Дуня, ей сейчас четырнадцать, уже два года замужем и живет у свекра.

После маминых похорон прошло месяца два-три, когда однажды утром Оля проснулась вся мокрая. Неужели снова описалась? Но она не писается уже много лет. И страшный сон про медведя давно ей не снится. И не пахнет совсем. Оля провела рукой по ногам и вытащила руку из-под одеяла. Вся ладонь в крови! Оля скинула одеяло и увидела, что кровь идет из пуси. Умираю.

Но хотя кровь текла вовсю, умирающей себя Оля вовсе не чувствовала. Наоборот – чувствовала какую-то непонятную радость. Найдя длинную тряпку, Оля обвязала пусю, а концы завязала вокруг пояса. Кровь больше не шла. Накинула сарафан, и побежала к Дуне – все рассказать.

Сестра рассмеялась и сказала, что так теперь будет каждый месяц. Потом отвела Олю во двор и долго рассказывала ей всё-всё, временами наклоняя к себе сестричкино ухо и шепча так, чтоб никто не услышал – ни свекор, ни свекровь. Закончила Дуня так: пора тебе замуж, ты теперь не девочка, а женщина.

Прошел еще год, и однажды, когда отец был дома, к ним пришли гости – друг отца с сыном Вадимом, угреватым четырнадцатилетним парнем. Против обыкновения отец вместо того, чтобы велеть Оле угощать гостей, выгнал ее из комнаты. Но Оля все равно подслушала. Гости пришли просить ее замуж за Вадима. Отец согласился. Саму Олю спрашивать не стали.

Свадьбу сыграли через неделю.

В первую ночь Вадим долго возился, пока смог, наконец, порвать Оле пленку. Оля вертелась под ним и старалась делать всё, как говорила сестра. Только так, чтобы Вадим вдруг не решил, что она опытная.

Но Вадим был непонятливым. Сначала он никак не мог добраться до Олиной пуси. Затем не удержался и окатил Олю чем-то теплым. Оля подумала, что Вадим описался, но теплое было еще и липким, и пахло совсем не так. Потом, уже подняв Оле ноги, Вадим никак не мог продавить пленку. Оле было больно, она кусала губы, но терпела молча.

И только в середине ночи Оля почувствала резкую боль, а через секунду – как что-то теплое залило ей пусю и потекло на кровать.

Пуся нестерпимо болела, подставлять ее дальше Оля не могла. Она скинула Вадима и свела ноги. Вадим, у которого все кипело от желания, разозлился и приказал Оле немедленно развести ноги. Но Оля только сильнее их сжала. Тогда Вадим перевернул Олю на живот и стал звонко бить ладонью по попе.

Олю никто не порол уже три года. Уроки с отцом Антоном давно закончились, а для мамы она была послушнейшей дочерью.

Когда ее наказывал отец Антон, неважно рукой или розгой, Оля млела. А маминой розги когда-то в детстве  страшно боялась: начинала реветь и молить о прощении, еще до того, как мама укладывала ее на скамейку.

Сейчас первый шлепок Вадима ей понравился, и Оля оттопырила попу – ещё. Но Вадим бил по попе ожесточенно, со всей силы, и скоро попа стала болеть так, что Оля забыла про боль в кровящей пусе.

Но стоило ей перевернуться на спину, а Вадиму дотронуться до пуси еще только рукою, как из-за боли в пусе Оля уже не чувствовала выпоротую попу и ногами пихнула Вадима в живот. 

Тогда Вадим снял со стены приготовленную, наверное, отцом, плетку, намотал Олину косу на руку, прижал голову носом к подышке и задал Оле такую порку, какой она никогда не получала. Больнее, чем когда мама сучковатой розгой полосовала нежную попку трехлетней Оленьки за то, что она не попросилась писать. 

Через каждые десять ударов Вадим приподнимал Олину голову и спрашивал, будет ли она его слушаться. На третий раз, вся зареванная, Оля прошептала – буду. Тогда Вадим приказал ей просить прощения и целовать плетку. Оля подчинилась.

До утра она лежала высоко подняв ноги, а Вадим тёр и тёр ее горящую пусю своим ненасытным диком. Оля опять кусала губы, но делала всё, чтобы только Вадим на нее не рассердился.

На следующую ночь всё повторилось. Только пуся болела уже не так сильно. А еще через три дня совсем не болела, и Оля только визжала под Вадимом и просила ещё и ещё. Когда Вадим уставал, Оля начинала играть с его диком и быстро добивалась своего "ещё".

Прошла десять дней. Наступило время, когда из пуси должна была потечь кровь. Оля со страхом ждала этого, она боялась, что им придется на несколько дней прекратить свои ночные, такие сладостные, почти как порки отца Антона, занятия.

Но страх оказался напрасным. Никакая кровь из пуси не пошла, и Оля по пять раз за ночь получала из дика Вадима новые и новые порции теплого. Которое к тому  же, как Оля скоро узнала, оказалось и сладким. Однажды ночью, вместо того, чтобы погрузить дик Оле в пусю, Вадим приказал ей открыть рот. И сосать дик. Оля послушалась и узнала новое удовольствие: пять минут она сосала, облизывала и даже чуть-чуть покусывала твердый дик, пока чуть не захлебнулась вылетевшей из него струей.

Так продолжалось еще месяц. А потом Оля стала чувствовать в животе что-то странное. Это странное с каждым днем становилось всё непонятней, и Оля снова побежала к Дуне. Опытная Дуня, уже два раза рожавшая, но похоронившая обоих детей, одного через неделю, а другого через месяц после рождения, быстро все Оле объяснила.

Оля рассказала обо всем Вадиму и подумала, что теперь ей придется забыть про сладкие ночи. Но вышло по-другому. Хотя спать вместе узнавший о беременности снохи свекор молодым строго запретил, Вадим стал уводить Олю в укромные места днем. И Оля каждый день то в сарае, то в амбаре подставляла пусю, а после бежала мыться от Вадимого теплого и сладкого, которое, как оказалось теперь, было не только теплым и не только сладким, но еще и белым. Мыться было необходимо – чтобы, не дай бог, свекор не унюхал запах белого.      

Но однажды он всё же что-то унюхал. Наверное, Оля не домылась. Как же он их выпорол – и сына, и сноху! Живого места не оставил. После этого будущие родители стали осторожней.

Месяца через три после страшной порки отец Ольги и отец Вадима поехали с товаром в Литву. Товар был дорогой, персидский. Его привезли из низовий Волги. Компаньоны купили его в Ржеве и собирались перепродать с большим бырышом.

До Литвы недалеко – пять дней пути, максимум. Дней через пятнадцать самое большое они должны были вернуться. Но на двенадцатый день вместо отцов во двор прибежал мальчишка-слуга, которого купцы брали с собой, и принес ужасную весть.

Почти подъезжая к дому, оставался еще день пути, купцы заночевали на постоялом дворе. Там владелец двора их и зарезал. Во сне. Деньги, понятно, забрал, а сам убежал. Надо ехать, взять тела и хоронить.

За телами поехали вдвоем. И увидели страшную картину. Их отцов не просто зарезали. Их растерзали. Выкололи глаза, отрезали носы, выпустили кишки, отрубили то, что ниже живота. И бросили всё это на радость уличным собакам рядом с трупами.   

Заказали два гроба, положили в них то, что осталось от обоих отцов, заколотили крышками и повезли к себе, хоронить.

Заупокойную служил отец Антон. Он женился три года назад и уже два года растил сына, Гаврюшу. Ольга не видела отца Антона с Пасхи и сейчас почему-то живо припомнила, как лежала у него на коленях выставив голую попку и как ей было больно и сладко.

Теперь хозяином и дела своего отца, и дела отца Ольги стал Вадим. Это поменяло жизнь молодых. На Ольгу у Вадима остались только ночи. Но первой страсти уже не было. Да и Ольга сильно подурнела –  располнела и пошла пятнами.

На шестом месяце своей беременности Ольга заметила, что Вадим как-то по-особенному смотрит на молоденькую служанку Глашу. И через неделю застала их в кладовке. Глаша стояла согнувшись, а Вадим вгонял в ее бесстыдно выставленную пусю дик. Указательный палец правой руки он засунул в дырочку между так же бесстыдно раздвинутыми половинками Глашиной попы.

Олю они не заметили, и она, никак себя не обнаружив, поспешила уйти. Но назавтра, заметив жирное пятно, оставшееся на рубашке Вадима после глашиной стирки, так отхлестала Глашу сначала по щекам, а потом и плеткой по спине, что Глаша не знала, куда бежать. Вадима дома не было. Когда он вернулся, рыдающая Глаша показала ему следы от Ольгиной плетки.

Вадим запер Ольгу в тесной комнатке и стал пороть. Ольга пробовала уворачиваться. Тогда он привязал ее к кровати – и ноги, и руки – и порол, пока не выбился из сил: в основном – по спине и попе, но захлестывал и по животу.

Больше Ольга Глашу не трогала.

А в животе у Ольги с каждым днем было все больше нового. Живот становился всё круглее и жил уже не только ольгиной, но и своей жизнью.

За неделю до родов Ольга узнала, что Глаша тоже беременна. Но сейчас это не показалось ей важным, все ее мысли были заняты другим.

И вот настало утро, когда Ольга снова, как когда-то маленькая, проснулась мокрая. И это была не кровь, она проверила рукой. Первая мысль – снова описалась. Но потом она догадалось, что начинается то, о чем рассказывала Дуня.

 Вадим уже давно спал отдельно. Ольга пришла к нему в комнату, и застала на плече у мужа сладко сопящую Глашу. Но и это Ольгу почти не расстроило. Она растолкала Вадима и велела бежать за повитухой. Недовольный тем, что ему не дают поспать, Вадим все же послушался.

Ольга вернулась к себе. Через час пришла и повитуха. Полдня Ольга орала от нечеловеческой боли, схватки шли волнами. Наконец, повитуха вытащила из ее, ставшей огромной пуси нового человека – сына. И в первый раз в жизни отшлепанный, пока еще только повитухой, этот сын заорал в голос.

На шестой день отец Антон крестил маленького Даню.

Потом пошли недели, когда вся ольгина жизнь была сосредоточена на ребенке. Шесть раз в день она кормила Даню сочащейся молоком грудью. Это кормление доставляло Ольге неиспытанное ранее удовольствие, и она дождаться не могла, когда Дане снова захочется есть. Но и когда Даня наедался, Ольга не отнимала его от груди. Все время носила на руках. Ночью клала рядом с собой. И даже не пеленала. И только через месяц в первый раз доверила сына няньке.

А у Глаши тем временем уже начал округляться живот. Спала она все так же, с Вадимом. И Ольга понимала, что это значит. Для нее и для Дани.

Когда Дане исполнилось два месяца, Ольга отпросилась у Вадима идти на богомолье в Смоленск. Взяла с собой и Даню. Вадим отпустил их охотно.

В первый же вечер Ольга стала хвастать перед другими богомольцами, какой богатый у нее муж, с кем он ведет дела, чем торгует, когда и куда ездит. Какой он у нее красивый, какие глаза, какой нос, какие волосы. Богомольцы слушали молоденькую дурочку кто с удивлением, но кто и с интересом. А простушка всё рассказывала и рассказывала.

Ночью Ольга спала плохо – ее мучила совесть. И когда пришли в Смоленск, она молилась так жарко, так вымаливала прощение за неизвестно какие грехи, так билась головой о каменный пол, что не только богомольцы, но и священники удивлялись ее благочестию.

А через десять дней Вадима принесли домой зарезанным. Правда, не так жестоко, как отца, но голого. Убийцы сняли с него всю одежду, может, что-то искали.

На следующий день после похорон Вадима, не желая терпеть в честном доме распутницы, Ольга согнала пузатую Глашу со двора. Глаша пошла нищенствовать, и с тех пор никто ее не видел.



После похорон Вадима прошел месяц, когда Ольга решила продолжить ученье.

Забот, правда, и без того было много: торговое дело, да два дома, да Даня, да младшая сестренка Маша, которой уже одиннадцать и которую скоро нужно выдавать замуж. Но Ольга наняла честного приказчика и толковую прислугу, а Машу определила нянькой для Дани. И время для ученья нашлось.

Ольга позвала отца Антона и попросила продолжить прерванные четыре года назад уроки. Платить она будет столько же, сколько платила мама. А за лишние уроки – дополнительно.

Отцу Антону деньги были нужны – семья. И он согласился.

На втором же занятии выяснилось, что ученица не выучила урок. И что в комнате приготовлены розги и лавка. Зачем – удивился отец Антон. Чтобы это была настоящая учеба. Я за это плачу. Если ученица не знает урока, учитель должен ее высечь. Иначе это не учеба. Строго проговорив все это, Ольга принесла отцу Антону розгу, поцеловала руку, закинула сарафан на голову и улеглась на скамью. Отцу Антону ничего не оставалось, кроме как высечь нерадивую ученицу. А ученица с каждым ударом только требовала, чтобы он сек сильнее, чтоб больнее, чтоб лентяйка и сесть не могла.

На следующем уроке Ольга снова ничего не знала, и все повторилось.

А еще на следующем ученица потребовала, чтобы учитель сек ее не розгой, а рукой. Как когда она была маленькой. Так ей стыднее, так до нее будет лучше доходить, и она станет лучше учиться. Отец Антон уже не возражал ни против чего – рукой так рукой.

И вот Ольга,  выставив голую попу, лежит у него на коленях, руками и ногами уперлась в пол, а отец Антон со всего маха хлопает ее по попе. Ольга ерзает и трется о рясу отца Антона.

Когда порка закончена, отец Антон замечает на рясе огромное мокрое пятно. Как будто ученица описалась. Он нюхает пятно, и понимает, что это другое. Идти с таким пятном на улицу нельзя, его нужно застирать и просушить. Ольга сразу же принимается за стирку, а потом сушит рясу утюгом. Отец Антон в это время сидит голый, закутанный в Ольгину шаль.

Чтобы такое не повторилось, перед тем, как получить следующую порку, Ольга просит отца Антона задрать рясу и пороть ее на голых коленях. А не то она снова намочит ему рясу. Отец Антон подчиняется. Пока отец Антон ее порет, Ольга с упоением трется низом живота о его колено. Когда же порка закончена, Ольга долго целует поровшую ее руку. И наконец, оторвавшись от руки, ныряет под рясу и впивается руками, губами и зубами в уже давно ставший каменным дик отца Антона.

Дальше ни он, ни она уже ничего не соображают: отец Антон брошен на спину, а не помнящая себя от счастья Ольга оседлала его дик пусей и скачет во весь опор.

Дик лопается и заливает пусю белым. Но Ольга ненасытна. Как только дик выполз из пуси, она хватает его в рот, вытягивает остатки белого и начинает гонять кожицу вокруг головки верх и вниз. Дик снова поднимается. И опять безумная скачка. Через два часа измочаленный отец Антон говорит, что больше не может.

Дальше Ольге не нужно притворяться. Теперь она учится со всем прилежанием, какое было у нее в шесть лет до первой порки. Но после каждого урока, неважно, какой хорошей ученицей она была,  требует порки, а получив ее, срывает с Антона, теперь она зовет его так, рясу и прыгает на дик.      

Через два месяца Ольга замечает, что в положенные дни кровь из пуси у нее больше не идет. Что это значит, теперь она знает отлично. Но рожать сейчас нельзя.

Тогда Ольга решает снова отправиться на богомолье. И на первом ночлеге находит мужика, который особенно внимательно слушал ее похвальбу про мужа. Она выманивает мужика на улицу и о чем-то с ним долго шепчется. Потом сует ему что-то в руку.

На следующий день, уже в Смоленске Ольга прежде всего находит повитуху. У повитухи она проводит три часа и выходит, слегка покачиваясь, бледная, но довольная. Замечает кровавый след, который тянется за ней. Возвращается к повитухе, перевязывает пусю, чтобы не кровила, покупает у повитухи старую одежду, свою велит отдать нищим и отправляется в церковь.

И весь день, а потом и следующий день жарко о чем-то молится, бьет головой о пол, лежит ниц – только, чтобы бог простил ее.

Через два дня она дома. А еще через пять приходит страшная весть: попадью, жену отца Антона, зарезали. Ее нашли голой возле церкви. Всю одежду унесли. Такое горе!

Ольга немедленно бросается в дом Антона – утешать. Они плачут вместе. Потом Ольга предлагает забрать оставшегося сироткой трехлетнего Гаврюшу к себе. У нее Гаврюше будет лучше. Отец Антон так раздавлен, что не возражает.

Через день похороны. Ольга рыдает громче всех.

На следующий день после похорон отец Антон приходит к Ольге – урок, и сына повидать. Гаврюша бежит ему навстречу и рассказывает, как хорошо ему у тети Оли, какая тетя Оля добрая. Ольга подхватывает Гаврюшу на руки и осыпает поцелуями. Потом дает самую большую сладость и отправляет играть, все игрушки у него теперь новые.

Оставшись с Антоном наедине, Ольга говорит, что уроки они продолжат позже. А сейчас им надо пожениться. И поскорее.

Через две недели вдова и вдовец венчаются, и Антон переходит жить в просторный ольгин дом – тот, в котором она выросла. Теперь каждую ночь происходит то, что раньше происходило на уроках. Сначала порка: Антон порет Ольгу розгами или рукой. А потом они сливаются и уже не могут оторваться друг от друга.

И при этом каждый день Антон дает Ольге очередной урок, и, как когда-то, не может наудивляться, какая хорошая у него ученица.

А ученица еще и мать самая заботливая: и для родного сына, и для приемного. Правда, Гаврюше часто достается по попе. Но с детьми иначе нельзя. А порет Гаврюшу Ольга так, что он и не плачет почти. Не на лавке, а у себя на коленях. Никогда не розгой, а всегда только ладошкой. И чтобы попке было не слишком больно, а так, чтобы только запомнил. Да еще сначала нашлепает, а потом только что нашлепанную попу сама же и целует. Так, что наказанный уже не плачет, а хохочет от счастья – какая новая мама добрая!       

Через месяц Ольга знает, что снова беременна. Но теперь скрывать это ни от кого не нужно. Разве что от Антона. Чтоб не придумал спать отдельно. Так что Антон узнаёт о беременности жены только через полгода: Ольга после первой  беременности осталась пухленькой, как заметишь? Антон даже удивлялся – столько вместе, а все ничего.

И каждый вечер у них урок. И каждую ночь – сначала порка, а потом слияние.

Через девять месяцев у Ольги и Антона рождается дочка. А еще через одиннадцать – сын.

Но странное дело – такая нежная с первенцем и с пасынком, Ольга для детей от Антона мать, куда менее заботливая. Обоих сразу же отдает нянькам, и, если бы не нужно было избавляться от молока, которое так и распирает ей грудь,  взяла  бы и кормилицу. Но какая кормилица – она сама молоком просто сочится. И Ольга кормит обоих своих младенцев одновременно: одной грудью месячного сына, другой – годовалую дочку. А мысли ее не здесь – с Антоном. Изголодавшаяся по мужу, она с трудом может дождаться ночи.

Но Антон изменился. Уже не так охотно он сечет ей попу. И чуть ли не по обязанности, совсем без былой пылкости натирает диком пусю. Не пять раз за ночь, как вначале, а хорошо, если два. Всё свое время он проводит в церкви или за книгами.

А дом и всё купеческое – на ней, на Ольге. Впрочем, на дом у нее времени нет вовсе – домом занимается ключница. Но с купеческим делом так не получается – приказчику всего не поручишь. Надо заниматься самой.   

А как же иначе? Столько детей – кто их обеспечит? Не Антон же – он к коммерции равнодушен. У него своё. Значит, позаботиться о доходах нужно ей. Больше некому.



Если хочешь торговать с прибылью, нужно ездить: здесь дешево купил, там дорого продал. Иначе нельзя. И пятнадцатилетняя Ольга, как ей ни жаль расставаться с Антоном, задумывает дальнюю поездку – продать в Царьград пушнину.

Два месяца Ольга скупает меха у охотников между Смоленском и Ржевом. Готовит лодку, нанимает людей, запасает всё необходимое. И, наконец, с караваном таких же искателей богатства отправляется из Смоленска вниз по Днепру. Антон остается отцом четырех детей и пока нет жены – хозяином дела. 

Путешествие проходило благополучно. Большинство смоленских купцов продали свой товар в Киеве и вернулись домой. Но Ольга решила плыть дальше. И больше можно заработать, и мир посмотреть.

Не было особых приключений и потом – даже когда плыли морем в Царьград. И в самом Царьграде все прошло удачно: меха ушли по очень хорошей цене.

Сам Царьград Ольгу совершенно восхитил, особенно – церковь Софии. Здесь Ольга о чем-то горячо молится несколько дней. Но успокоение к ней  не приходит. По-гречески Ольга после уроков Антона говорит свободно. И даже пишет. Так что чувствует себя юная северянка в Царьграде, как дома.

Но надо решать, что делать дальше: какие за вырученные деньги покупать товары и куда их везти продавать.

Ольге давно хочется увидеть Иерусалим, она столько о нем читала! И, накупив дорогих шелковых тканей, Ольга с караваном константинопольских купцов отправилась в Палестину.

Палестина – это уже не империя. Это мусульманский мир. Пока караван шел по землям императора, всё было хорошо, но, перейдя границу, константинопольские купцы должны были перепродать свой товар купцам местным. Везти его дальше самим опасно.

Ольга получает тяжеленный, она с трудом может его поднять, мешок с золотыми монетами. Но как ими распорядиться?

Девять десятых своего богатства она тратит на покупку большого участка земли недалеко от Антиохии. Эту землю арендуют местные крестьяне, теперь аренду они будут платить Ольге. Девять десятых от оставшегося Ольга закапывает у скалы, так чтобы легко можно было найти. Закапывает ночью, одна, внимательно следя, чтобы ее никто не видел. А остальное оставляет себе на дорогу. 

Обеспечив деньги, Ольга покупает паранджу, нанимает провожатого, который всем будет объяснять, что она – его сестра,  и с караваном местных купцов отправляется в Иерусалим. Учить арабский Ольга начала еще в Царьграде и сейчас уже немного может на нем говорить.

Иерусалим. Дождавшись темноты, чтобы никто не решил, что она предавшая веру мусульманка, Ольга заходит в  единственную в Иерусалиме церковь, церковь Гроба Господня. Там, склонившись перед плитой, на которой лежал Иисус, она снова о чем-то горячо молится. Всю ночь, пока не начало светать.

Из Иерусалима Ольга решает возвращаться домой. Только сначала нужно продать землю под Антиохией и откопать зарытое золото. Но ехать туда с караваном долго и утомительно. И Ольга решает плыть в Антиохию морем.

Однако морское путешествие безоблачным не получилось. Стоило кораблю константинопольских купцов, на который, скинув, наконец, надоевшую ей паранджу, села Ольга, отплыть из Яффы на север, как на следующий же день его захватили пираты.

Напрасно Ольга пыталась выкупить себя у пиратов. Те золотые, что были при ней, пираты отобрали сразу же. А в рассказ про зарытый клад не поверили. Только спросили, где зарыт. Но кто же станет отвечать на такой вопрос без уверенности, что его не обманут? 

Так Ольга попала на рынок Иерусалима уже не путешественницей, а рабыней.

Русоволосую и голубоглазую северную красавицу купил тридцатилетний купец Саид, пришедший в Иерусалим из Багдада. Но ему была нужна не рабыня. У Саида недавно умерла четвертая жена и он искал ей замену. Ольга ему понравилась.

Ольгу отдали под присмотр уродливому евнуху, китайцу. Звали евнуха Ши Ин. Под его охраной она и прибыла в Багдад.   

Первое, что Ольга узнает в Багдаде – ей нужно стать мусульманкой.

Ольга отказывается наотрез и предлагает Саиду выкуп – у нее есть деньги. Но Саид говорит, что ему не нужен выкуп. Она – его раба, и всё, что есть у нее, и так его. И что мусульманкой ей стать придется все равно, хочет она того или нет.

Ольга рассказывает, что у нее муж, дети. Но Саида это не смущает – тот муж не муж по нашему закону. На это Ольга плюет ему в лицо. И тогда Саид зовет Ши Ина.

Ши Ин отводит Ольгу в маленькую комнатку. И привязывает за руки к кольцу, вделанному высоко в стену. Раздевает догола. И начинает хлестать по попе широким кожаным ремнем. К его удивлению, хотя бьет он сильно, Ольга очень довольна – сама старается подставить попу под ремень и после каждого удара хохочет. Ее так давно никто не порол! А ремень Ши Ина почему-то оказался таким же сладким, как розги Антона.

После двадцатого удара Ши Ин видит, как Ольгина пуся выбрасывает мутноватую струю. Еще двадцать ударов – и  такая же струя. Ольга кричит, но не от боли, а от удовольствия. После третьей струи Ши Ин понимает, что ремнем здесь ничего не добиться. Он оставляет Ольгу привязанной и выходит из комнатки.

Через десять минут Ши Ин втаскивает  металлическую ванну, на дне которой лежит каменная плита. По краям плиты – пять колец. Ши укладывает Ольгу в ванну. Привязывает ей руки у локтя, но так, чтобы пальцами она могла дотянуться до рта, к двум кольцам. К двум другим – ноги повыше коленок. К пятому кольцу Ши присоединяет металлический ошейник, который застегивает замком на Ольгиной шее. Рядом с ванной Ши ставит кувшин с водой. В кувшин опущена длинная гибкая соломинка. Середина соломинки закреплена у края ванны. Второй конец соломинки – возле Ольгиного рта,  пить она может столько, сколько захочет.

Ши Ин объясняет, что из ванны Ольгу выпустят только тогда, когда она признает Мухаммеда пророком и утопит в ванне свой крестик. Кормить тебя будут четыре раза в день.

Но Ольга думает не про еду – ей надо в уборную. И тут она узнает, что в уборную ее пускать не будут. Совсем. Всё – только под себя.

До вечера, когда принесли ужин – гороховый суп и соленую рыбу, Ольга описалась только один раз. Но через полчаса после еды живот у Ольги стало крутить так, что она не выдержала. Ей и без того давно нужно в уборную, а тут еще и в суп что-то подмешали, конечно, слабительное. И Ольга опорожняет кишечник прямо под себя. Затем разбавляет коричневую жижу желтой, из пуси.

Когда Ши Ин приходит на следующий день, в его ноздри вставлены ватные затычки. Завтрак такой же – гороховый суп и соленая рыба. Три дня Ольга пробует не притрагиваться к еде. Но без воды она не может. И ванна всё больше наполняется желтым.

Через неделю жижа доходит ей до носа, и Ольга всеми силами удерживает свои позывы, чтобы не захлебнуться. Тогда Ши Ин отчерпывает из ванны два больших ковша. И пытка продолжается. На десятый день Ольга сдается: "Нет бога, кроме Аллаха и Мухаммед – пророк его, утопи мой крестик".

Ши Ин достает Ольгу из ванны и снимает у нее с шеи  золотой крестик. Но не топит его, а сует в карман. И ведет мыть.

Отмывал он Ольгу целую неделю. Пока восточным благоуханиям не удалось справиться с запахом проведенного в ванне времени.

Затем Ольгу ведут к новому мужу. Саид объясняет, что отныне Ольга должна беспрекословно его слушаться. За непослушание ее будут наказывать ванной. У нее будет всё, что она захочет. Нужно только попросить. Никогда ни один мужчина не должен видеть ее лица. Выходить из дома она может только по разрешению. Перед тем, как вести к мужу, Ши Ин будет стегать ее, как она любит. Она должна немедленно отдать мужу землю, которую купила, и рассказать, где она закопала деньги. И, наконец, последнее – ее  очередь наступит только на следующей неделе, после третьей жены.



И у Ольги еще один раз началась новая жизнь.

Через десять дней Ши Ин разбудил ее и отвел к Саиду. Голой. Сам пороть не стал, отнес свой широкий кожаный ремень Саиду.  Саид взял ремень, сунул Ольгину голову под мышку и стал стегать попу. Эта порка показалась Ольге такой же сладкой, как когда ее порол Ши Ин. Через десять ударов, когда из Ольгиной пуси стала сочиться струйка, Саид откинул ремень, кивнул, чтобы Ши Ин уходил, уложил Ольгу на кровать и, наконец-то, погрузил дик в ее пусю.

Дик у Саида оказался маленьким и вялым. Не прошло и минуты, как всё было кончено, Ольга даже ничего не почувствовала. Саид уже хотел позвать Ши, чтобы тот увел Ольгу.

Но Ольга знаками показала, чтобы он не торопился. Она схватила дик Саида и зажала, между своими грудями. Потом стала играть с диком, то целуя его, то легонько шлепая ладошкой, то разминая пальцами, то облизывая... Саид уже больше не думал про Ши Ина. От Ольгиных ласк дик стал крепким, каким Саид его давно не помнил.

Саид лежит на спине с диком, торчащим вверх. А Ольга усаживается на дик, но пока не шевелится. Она прижимается грудью к Саиду, приподнимает попу, берет правую руку Саида пониже кисти и шлепает себя по попе его ладонью, показывая, что нужно делать.

Саид понял и стал легонько шлепать Ольгину попу. Ольга таким же образом показала, что шлепать надо сильнее.

Через две минуту Саид уже хлопал по попе изо всей силы, а Ольга сидела на Саиде всё так же неподвижно и всё так же прижав обе груди к груди Саида. Из пуси на живот Саида текло что-то полупрозрачное, чего не было ни у одной из его жен, а сама пуся мерно сжималась и расширялась, доставляя Саиду незнакомое   ему раньше наслаждение.

И здесь Ольга взорвалась. Она запрыгала на дике и, извиваясь всем телом, стала покрывать голову Саида поцелуями. Отрываясь, она визжала в экстазе. Уже не струйка, а струя лилась из пуси на Саидов живот.

А он лежал, боясь пошевелиться, чтоб только не прервать это новое наслаждение. Наконец, Ольга дико закричала, впилась в рот Саида, просунула длинный язык куда-то к горлу и стала чиркать по нёбу. А потом замерла и обвисла на дике покорной рабой, приглашая Саида кончить.

Это покорное тело Саид стал подбрасывать верх диком. Подброшенное тело опускалось и Саид снова  подбрасывал его верх. Еще несколько минут, и дик Саида лопнул. А затем стал сжиматься и выползать из пуси.

Придавив Саида грудью, Ольга лежала сверху. Но недолго. Перевернувшись лицом к ногам Саида и приблизив пусю к его лицу, она снова стала ласкать дик.

 После третьего раза Саид заснул, впервые не приказав евнуху увести жену. Утром он проснулся от того, что Ольга снова ласкала дик. И еще один раз – четвертый. И первый раз в жизни Саида – утром.

Всё было кончено. Никаких трех жен. Только Ольга.

Всё, что она прикажет – платья, духи, украшения –  всё немедленно должно быть ей доставлено.

Но, странное дело, Ольга прежде всего попросила не платья и не украшения. А книги. И учителей. Конечно – евнухов. Но знающих языки и науки.

Первым таким учителем стал Ши Ин. Кроме арабского, на котором Ольга уже совсем прилично начала говорить, Ши учил ее персидскому и китайскому. Потом появился другой евнух – учитель испанского и латыни. И еще один – математик и врач. Занятия с ним Ольга полюбила особенно.   

Учителям было строго приказано не наказывать ученицу, даже если она будет просить. Пороть Ольгу широким кожаным ремнем можно только мужу.

Прошло два месяца, и к радости троих оставленных жен Ольга объявила Саиду, что беременна. Но их радость  была преждевременна. Только раз в месяц Саид требовал одну из трех. И не более, чем на полчаса. Остальное время, ночи и дни, если только он был дома, Саид проводит с Ольгой.

Правда, он старается не слишком терзать диком беременную Ольгу, но удержаться мог не всегда. Тем более, что Ольга, хоть и беременная, все время просилась сама. Если не в пусю, то как-то иначе – в рот или в попу. Она уже многому научила Саида из того, что запрещено Кораном и о чем он раньше и думать стыдился, но что оказалось таким сладким.

Когда в первый раз Ольга, стоя на коленках и левом локте, правой рукой взяла Саидов дик, готовый уже  погрузиться в пусю, чуть приподняв, приставила его к полураскрытой дырочке попы и сама стала налезать попой на дик, Саид попробовал было сопротивляться. Ведь харам. Он даже слегка шлепнул Ольгу по левой половинке попы. Но Ольга выпрямилась, впилась ему поцелуем в губы, и, нескоро оторвавшись, сказала, что в любви всё халяль. А затем, облизав дик, снова опустилась на локоть и вложила мокрую головку в ставшую еще шире дырочку. И дырочка, будто сама, втянула дик в себя. Больше Саид не сопротивлялся.  Следующей ночью он уже сам просил Ольгу раскрыть дырочку. 

Об Антоне и оставленных в России детях Ольга старалась не думать. Зачем? Сбежать она не могла, да и куда бежать от такой счастливой жизни?

Постепенно Саид стал рассказывать Ольге о делах, а Ольга неназойливо советовать, как их лучше сделать. Сначала Саид слушал ее насмешливо – что может женщина, да еще такая молоденькая, понимать в делах? Но как-то раз решил послушаться. И заработал в три раза больше, чем ожидал. После этого насмешки прекратились: больше Саид без Ольги ничего не решал.

За четыре года Ольга родила Саиду двух сыновей и двух дочерей. И, как когда-то Даню, буквально испепелила всех четверых материнской любовью. Пока младшей не исполнилось пять лет. Было время, когда она даже уроки  забросила – всю себя отдавала детям и мужу.

Это продолжалось бы и дальше, но однажды Саид заболел – стал нарывать мешочек, который болтается под диком. Врачи сказали, что его нужно отрезать, иначе Саид умрет. И Саиду пришлось согласиться – умирать он не хотел.

После операции Ольга не отходила от мужа, осыпая его ласками. Спать она тоже упросила Саида вместе.

Скоро Ольга заказала у мастера камнереза особое изделие – нефритовый дик с рукояткой. Сама нарисовала его, чтобы Ши Ин отнес мастеру. 

Когда дик принесли, Ольге он не понравился: слишком грубый, плохо отполированный и форма не такая, как у настоящего, не как она нарисовала. И Ольга велела, чтобы камнерез прислал ей свои инструменты, она сама исправит дик.

Ольга никогда не держала в руках инструменты для работы с камнями. И вообще никаких инструментов, кроме розги, она в руках не держала. Но странное дело – у нее все получилось очень быстро и хорошо. Теперь нефритовый дик был копией настоящего. И был гладким-прегладким.

Инструменты отослали назад камнерезу, а нефритовый дик Ольга отдала Саиду. Чтобы он мог, когда ему захочется, натереть этим нефритовым диком Ольге пусю. Или попу. И примерно раз в неделю Саид это делал. Ольга становилась на четвереньки, и Саид ублажал ее. И себя тоже – ему очень нравилось, когда из пуси Ольги прямо ему в рот выбивалась струя.

Но нефритового Ольге было мало. Чем дальше, тем больше ее мучило желание, которое не давало ей спать, особенно, когда она она была одна, без Саида.

Ольга попробовала утолять желание руками – изглаживать бугорок в верхнем уголке пуси, пока пуся не выбросит мутноватую струю. После этого она обычно засыпала. Но иногда, чтобы заснуть, ей нужно было выбросить мутноватую струю дважды.

Как-то на уроке, теперь она возобновила уроки, Ольга пожаловалась учителю-врачу, что не может спать. На следующий урок учитель принес ей склянку и сказал, что нужно капнуть из склянки одну каплю в стакан воды и выпить. Склянки хватит на полгода.

Ольга попробовала, и, действительно, через полчаса заснула так, что проснулась только на следующий день после полудня. Но больше она это снадобье не пила, а  склянку поставила среди своих духов. Через полгода Ольга попросила у учителя еще такую чудесную склянку. И поставила вторую склянку к первой.

Теперь всё чаще Ольга рассказывала Саиду о тех прекрасных соболях, которых она когда-то привезла в Константинопль и о том, как дороги на ее родине персидские товары. Саид слушал с интересом и расспрашивал о ценах. Так он узнал, что за изумруд размером с горошину можно получить сто соболиных шкурок, а за такой же рубин – и сто пятьдесят.

Потихоньку в этих разговорах у мужа и жены составился план торговой экспедиции. Отвезти в Россию шкатулку самоцветных камней и вернуться с кораблем соболей. Ольгу Саид, конечно, возьмет с собой. Как переводчицу, и просто чтобы быть вместе, Саид уже давно и подумать не мог, чтоб остаться одному, без Ольги. Дети уже большие, побудут несколько месяцев без матери, ничего страшного.

Чтобы заполнить шкатулку самоцветами, Саид заложил почти всё, что у него было: три дома в разных городах и пять участков земли, включая тот, который купила когда-то под Антиохией Ольга. Незаложенным остался только их дом в Багдаде. Всё остальное богатство ушло на покупку драгоценных камней. Но дело того стоило.

До Ярославля большой корабль, готовый принять на борт тысячи шкурок, доплыл без приключений. Но когда Ярославль был уже виден и они остановились на ночлег, случилось несчастье. Среди ночи корабль загорелся. Да еще и сорвался  с якоря. Так на середине реки и сгорел. Никто из двадцати трех человек, бывших на корабле, не спасся. И, что совсем странно, даже не попытался спастись. Как будто все они были опоены каким-то дурманом. 



Через четыре дня в Ростов пришла блаженная странница, вся в грязи, в рубище и с большим деревянным крестом. Крест бил юродивую по животу, свисая с шеи на тяжелой железной цепи. Повыше креста на веревке болтался грязный мешочек. Возле церкви за-ради Христа ей дали кусок хлеба, половину которого странница тут же съела, а вторую спрятала в свой мешочек. Наутро вместе с другими божьими людьми она ушла в Новгород.

А тремя днями раньше у ворот Ярославля объявилась голая сумасшедшая и стала выть, что на дороге из Суздаля ее кто-то ударил по голове и очнулась она в чем мать родила. Стражники слушать дурочку не стали, оттащили в кусты, уложили на спину и по очереди начали раздирать ей пусю, как оказалось, никогда не знавшую дика. Сумасшедшая сначала кричала что-то про грех, но когда подошла очередь третьего, уже только хохотала и мерно подбрасывала насильника вверх. Это так ему понравилось, что вместо того, чтобы прогнать безумную кнутом, он отвел ее к себе домой, где она и прожила целый месяц, пока не надоела.

Божьих людей, с которыми блаженная отправилась из Ростова в Новгород, было четверо. Все – мужчины, младшему двадцать, старшему за пятьдесят. На первом же ночлеге, ночевали они в лесу, как-то так случилось, что рубище на блаженной, она спала на животе, задралось и оголило замызганную грязью попу. Заметив это, младший из божьих людей приподнял попу блаженной и ткнулся диком в пусю. Не отрывая плеч от земли, юродивая развела ноги, поджала колени и пусей вобрала дик в себя.

Когда дик обмяк и вылез из пуси, его место занял второй, размером побольше, но и помягче. Потом – третий, совсем маленький, но твердый. Потом – снова первый. Так продолжалось часа два: божьи люди меняли друг друга, крест лежал на земле между коленями блаженной, цепь, на которой он висел днем, мерно позванивала, и по грязным ногам юродивой текло белое. Блаженная была готова стоять так и дальше, но божьи люди обессилили. На следующую ночь все повторилось. И на третью, и на четвертую....

До Новгорода блаженная с божьими людьми не дошла – простилась с ними в Торжке. Там она пристала к другим божьим людям – трем старикам, которые шли в Смоленск.

Через месяц Ольга подошла к своей деревне, где не была двенадцать лет. Здесь, в знакомом лесу, как когда-то под Антиохией, она ночью закопала свой мешочек, оставив себе только завернутые в грязную тряпку подарки сестрам и дочери – два рубина и жемчужное ожерелье. 

И вот она в деревне, дома. Дома. Но дома не было. Ни дома, в котором она выросла, ни дома отца Вадима. Два пустыря.

Ольга пошла к старшей сестре, Дуне, своей первой учительнице в женских делах. Ее встретила немолодая, уже начавшая седеть женщина, которая почему-то вместо того, чтобы обрадоваться, как-то странно на нее посмотрела.

Не узнаешь? Нет, узнаю. В дом Дуня Ольгу не позвала, а почему-то повела к лесу. То и дело оглядываясь, не видит ли кто.

На опушке леса сестры сели на поваленное дерево, и Дуня всё Ольге рассказала. Месяца через три после того, как Ольга отплыла в Царьград, поймали разбойника, который зарезал жену отца Антона. И он признался, что зарезал ее за деньги. А заплатила ему Ольга.

Антон, который присутствовал на допросе, совсем обезумел. Бросился на разбойника и проломил ему голову своим наперсным крестом. А на следующий день всех троих Ольгиных детей – двух мальчиков и девочку – запер в комнате и сжег вместе с домом. Потом сжег и дом отца Вадима. Потом перерезал горло себе.

Сын его, Гаврюша, вырос у Маши, вместе с ее детьми, родственники матери и отца Гаврюши взять его к себе отказались, Дуня тоже не смогла – муж запретил. Маша держала приемыша в строгости, до семи лет секла каждый день, так что мальчишка вечно ходил зареванный и глаза испуганные. Сейчас он в Киеве, в монастыре, учится, хочет стать священником, как отец. Вот-вот должен приехать к приемной матери. 

Дуня смотрит на Ольгу горящими глазами. Ты правда наняла разбойника убить жену отца Антона? Ольга с плачем бросается на шею сестры. Та отстраняется и семенит к дому.

Надо уходить!

Но уйти не получилось. С околицы к ним уже бежали три мужика. Они связали Ольгу, бросили на телегу и повезли в Смоленск, к князю.

По дороге Ольга попробовала выкупить себя: возьмите красный камень, он стоит сто гривен. Но мужики только посмеялись: ври больше – за стекляшку сто гривен.

У князя Ольгу передают дознавателю-палачу. А рубины и жемчуг, пока идет дознание, относят в княжескую сокровищницу.

Палач, мастер своего дела, подвешивает Ольгу к потолку, а ноги растягивает веревками в стороны. Ты наняла убийцу? Не я. Палач сечет Ольгу кнутом. И видит, что ее пуся становится мокрой.  Палач запускает в пусю палец и усмехается. Ты наняла? Не я.

Тогда палач берет клещами длинный гвоздь и до красна раскаляет. Этот гвоздь он подносит к Ольгиной пусе. Ты? Я.

Наказание оказалось неожиданно мягким – сорок гривен. Восемь килограммов серебра. Конечно, Ольга заплатит. Одно ее ожерелье стоит куда больше. Такого нет и у великой княгини. Возьмите, только отпустите.      

Ольга выходит с княжеского двора. Свобода! И видит молодого монаха, совсем еще мальчишку, похожего на Антона. Гаврюша! Тот самый, кому она сначала шлепала попку, а потом нашлепанную зацеловывала. Тот, которого так баловала, так любила. Конечно, он.

Раскинув руки, Ольга бежит к пасынку. А он – к ней. Сейчас она его обнимет. Расцелует. Вот он уже совсем рядом. И тут что-то острое бьет ее по горлу.

Дальше Ольга видит только свое тело, еще извивающееся на земле. А рядом – монаха с ножом. Кровь с ножа капает на ее рубины.

Читать всё или купить https://vladwoolf.wixsite.com/olega?otkuda=proza