Искусство жить. Глава 7. Мандарин

Наташа успела пробежаться везде и уже к трем дня возвращалась домой. Выйдя из лифта и, ради приличия, позвонив в дверь, девушка отыскала ключ и нырнула в прохладу старинной коммуналки. Скинув туфли, устало присела на диванчик в коридоре и прикрыла глаза. Пять минут так необходимого релакса после шумного вокзала и метро.

Тело отдыхало, но сама Наташка усиленно думала о предстоящем ужине. Нет, не сказать, чтобы Владимир не понравился девушке. Да и сердце ее в данный момент было совершенно свободно. Просто...неожиданно так все было, очень неожиданно и немного не вовремя. Но уж как есть. Ведь это всего лишь ужин, да и хозяйка вправе приглашать в гости кого угодно. Вздохнув, Наташка обулась обратно и пошла в магазин за продуктами. Идти в мини маркет, где работал Владимир, девушка отчего-то постеснялась и, потратив чуть больше времени, купила все на соседней улице...

* * *

Когда раздался звонок в дверь, Наташка уже успела подготовить все для будущего ужина и поставила первую партию пирожков в духовку. Наскоро отерев руки полотенцем, девушка поспешила открыть дверь. На пороге стояла Глафира. Старушка выглядело как-то непривычно: лицо раскраснелось, волосы растрепаны, пальто на распашку, а снятые перчатки она держала в одной руке вместе с тростью...

— Наташенька, извините меня, — сказала женщина запыхавшись. Я позвонила, решив, что так будет быстрее...
Глафира шагнула в коридор и протянула девушке руки. Наташа взяла из них сумочку, перчатки и трость и помогла дойти старушке до диванчика.
— Вы не поверите, дорогая моя, но Ивана Кузьмича выписывают уже в понедельник! — в голосе женщины было столько счастья, что Наташа не знала, что и сказать.
Ведь насколько она помнила условия своего временного проживания в квартире, оно ограничивалось пребыванием пожилого мужчины в больнице. А значит, что она зря забирала и перевозила сегодня вещи?
— Но вы же не оставите меня так скоро? — Глафира Андреевна явно почувствовала причину молчания Натальи. — Вы ведь не откажетесь пожить тут, с нами, хотя бы пару недель? Поверьте, я буду так счастлива. А Иван Кузьмич вам очень понравится и тоже будет вам рад, вот увидите!
— Ну, только если я не буду вам тут мешаться, — робко ответила девушка, в душе вздохнув с облегчением. Две недели. Целых две недели, чтобы посмотреть город — это ли не удача?...
— Конечно же нет, милая вы моя, — старушка взяла в свои ладошки Наташину руку. — я буду только рада, если вы поживете вместе со мной. А чем это так пахнет? У вас что-то горит, Натали?..
Вскрикнув, Наташка стремглав кинулась на кухню, спасать пирожки...

А позже они с Глафирой вместе сидели на большой коммунальной кухне, Наташа готовила, пожилая женщина развлекала девушку разговорами. Им было так уютно и хорошо вместе, что Наташка на время даже забыла, что она не дома...

* * *

Вот буквально только что они обе шутили над очередной Наташиной историей о студенческой жизни, и вдруг Глафира резко замолчала, оборвав смех. Девушка обернулась от плиты. Старушка сидела, задумчиво держа в руке мандарин. Она медленно, как-то ласково, гладила оранжевую шкурку сухими стариковскими пальцами, на ее глазах были слезы...

— Глафира Андреевна, с вами все в порядке? — девушка робко решилась нарушить звенящую тишину на кухне.
— Да, конечно, все хорошо, — будто очнувшись от тяжелых мыслей ответила женщина и грустно улыбнулась. — Просто вспомнила кое-что...
— Это что-то...грустное? — Наташа боялась расстроить Глафиру и продумывала варианты того, как ее отвлечь.
— Не угадала, милая. — Глафира печально, но как-то тепло улыбнулась девушке. — Я вспомнила свой первый блокадный Новый год... Как ни странно, но он, пожалуй, на самом деле был настоящим праздником. Хотите послушать?...
Получив от меня согласие, старушка погрузилась в воспоминания. Ее тихая речь завораживала, погружала Наташу во времена, где девушке, на ее счастье, не довелось жить...

* * *

В ту суровую зиму люди уже мало думали о праздниках. Главной целью было выжить. Голод гнал взрослых и подростков, на работу. Голод заставлял выменивать последние семейные ценности на столярный клей, варить супы из старых ремней и кожаных сандалий. Голод превратил щебечущую стайку маленьких ленинградцев из детей в угрюмых молчаливых старичков. Похудевшие, с бледными личиками и ввалившимися глазами... Они уже не просили есть, а просто молча, с обреченной надеждой ждали, когда им перепадут те крохи блокадного хлеба, что полагались им по скудным нормам.

Хлеб...одно название, за которым скрывалась смесь опилок, столярного клея, выбойки из мешков, обойного клея и целлюлозы. Чтобы растянуть этот маленький, всего лишь в 125 граммов, ломтик на весь день, многие родители давали еду по крохотному кусочку каждые несколько часов. Отрывали от своей порции и кормили детей, ведь для любой матери легче страдать самой, чем смотреть в голодные глаза ребенка... В семье Глаши все было также, лишь время еды определялось не просто интуитивно. Бабушка узнавала время по старинным швейцарским дедушкиным часам. Как бы не было голодно, но эти часы она продавать отказывалась категорически.

В тот день мама Глашеньки ушла с карточками за хлебом, а бабушка, которой было чуть лучше, решила устроить внучке настоящий праздник. Была наряжена небольшая елочка игрушками из кладовой. Все эти зайчики и мишки с шишками смотрелись так нереально-сказочно в убогой промерзшей комнатке. Свет от буржуйки отражался от блестящих граней и тысячами солнечных зайчиков сверкал на стенах и потолке.

Поверх теплой шапочки бабушка повязала Глаше серебристую мишуру, и девочка воображала себя Снегурочкой с длинными светлыми косами. Забыв про блокаду и голод, она, смеясь, бегала вокруг елки, мешая бабушке готовить скромный праздничный ужин. Планировалось отварить остатки пшена, к нему имелся «селедочном паштет» — своеобразная масса из голов, хвостов и плавников. Его вчера бабушка выменяла у соседки на папины сапоги...

Все было готово. Ждали лишь маму, но на улице было уже совсем темно, а ее все не было. Бабушка явно волновалась за дочь, Глаша же играла под елкой и была вполне счастливая, если бы не голод. Но садиться за стол без мамы она отказывалась, несмотря на то, что время приема пищи прошел уже несколько часов назад. Она ждала...

Хлопнула дверь, на пороге стояла мама. Ее ресницы и выбившиеся из-под шали пряди волос были покрыты белым инеем, глаза весело блестели. Она задорно, по-детски рассмеялась, подхватила дочь на руки и закружила по комнате. Такой ее и запомнила Глафира навсегда, — веселой, молодой, живой...

— Смотрите, что у меня для вас есть! — мама выложила из кармана пальто газету, развернула. Там лежал кусочек сала и немного черной патоки в консервной банке.
— А теперь смотри, Глашенька, что тебе Дед Мороз передал! — мама как фокусник запустила руку куда-то за пазуху и вынула...настоящий мандарин!
Бабушка и Глаша застыли как зачарованные, глядя на этот маленький оранжевый фрукт, смотревшийся инородным и сказочным на скудном праздничном столе...

* * *

Эта была лучшая ночь в их жизни с момента начала войны. Они смеялись, шутили, вспоминали довоенные истории из жизни, общих знакомых, которых уже не было. Мандарин же был съеден самым последним, после отвратительного паштета из хвостов и прогорклого кусочка сала... Они ели его медленно, осторожно, по крохотному кусочку, пытаясь запомнить вкус. Ели, закрыв глаза, стараясь вспомнить мирное время, когда мандаринов было вдоволь и не приходилось в конце съедать еще и горькую шкурку...

* * *

— Этот Новый год я запомнила на всю жизнь. Знаете, Наташа, у нас была очень дружная семья. Праздники мы всегда отмечали весело и шумно. Но именно тот блокадный Новый год был лучшим в моей жизни. — Глафира печально вздохнула. — На какое-то время все мы забыли о войне, холоде, голоде... Забыли, что надо слушать метроном, что в любой момент надо спасаться в бомбоубежище... Мы были просто счастливы. Как бывали счастливы обычные люди в простое мирное время. И была еще жива мама...И бабушка тоже.
Старушка повертела в руках мандарин и положила его обратно на стол. В ее глазах блестели слезы. Наташа не знала, что сказать. Любые слова в этот момент были совершенно неуместны.