Глава девятая. Оседлость?

 Близилась середина февраля. Александр Бондарь затеял свадьбу. Он почти не говорил о себе, и потому эта новость стала для нас сюрпризом. После всех официальных процедур мы собрались у теперь уже жены Бондаря. Это была приличных размеров трёхкомнатная квартира. Молодожёны вместе смотрелись органично. Между ними чувствовались тепло и ласка. Бондарю крайне не шёл его свадебный костюм. Пиджак облеплял подросший живот, а брюки были коротковаты. Виднелись тёмно-серые носки. А ещё было неожиданно видеть его в таком виде. Мы с Олегом долго смеялись, а Катя нас ругала за это, не способная в свою очередь не смеяться. Бондарь вроде бы обиделся, но ненадолго.
 Был шикарный стол. Гости, помимо нас троих и мужа с женой, были хорошо одетые. Я чувствовал себя неловко. Рубашку мне дал Кирилл, галстук тоже. Катя возилась с моим галстуком, один раз чуть не придушив. Потом так же возились с Олегом. Ему рубашку тоже достал Кирилл. То, как мы с ним возобновляли общение — другая история.
 Я, честно, не помню все события свадьбы. Помню, что было приятно. Помню, что много ели. У свадьбы Бондаря было три последствия. Во-первых, Александр стал реже видеться с нами. Во-вторых, мы окончательно отдали ему котёнка. У нас не было времени на подрастающего Аджу. И, в-третьих, мы стали думать о том, что и нам втроём не помешало бы остановиться. Нас устраивала наша двухкомнатная квартира. Мы сдружились с соседями, бродили с Кириллом, заходили к Бондарям проведать Аджу. Александр начал заниматься бегом по утрам, и Олег стал составлять ему компанию.
 Я начинал заниматься действительно важным, как я считал, делом. Я взял у того же Кирилла в аренду ноутбук, на котором мне нужен был лишь текстовый документ, и писал, писал, писал. Бондарь познакомил меня с одним издателем, которому когда-то сделал трубку. Было страшно идти на встречу с ним, но, подгоняемый Катей, я всё же пошёл.
 Это был человек невысокий, толстенький. Именно толстенький — Виктор Николаевич имел очень смешную, детскую, внешность. Ему было больше сорока, а его гладкое округлённое лицо выглядело на десять. Он как бы невзначай оставил на столе трубку от Бондаря. Мы где-то час говорили с ним о моих произведениях, я показывал ему на его компьютере то, что хотел показать, а Виктор Николаевич смотрел решительно на всё. Что-то ему нравилось, что-то нет, но, главное для меня, он согласился опубликовать в своём журнале несколько моих стихов. Домой я пришёл счастливый. Было двенадцатое февраля. Мне исполнилось девятнадцать. Приехал по такому случаю Александр. Он учил Катю курить трубку, когда я зашёл в квартиру. Катя принесла из кофейни медовик.
 Я не знаю, как передать это. Медовик — мой любимый торт. Его я не ел ровно год — с предыдущего дня рождения. В последнее же время мы едва ли позволяли себе платить за квартиру и не питаться отходами из баков. Много денег ушло в Новый год, и на договор с издателем.
 Была ясная ночь. На окраине не было много фонарей, виднелись звёзды. Бондарь и Катя курили на балконе, Я только вернулся из комнаты на кухню к Олегу. Тот хотел что-то сказать,  открыл рот, но промолчал. С приоткрытым ртом он протянул мне мою чашку облепихового чая, который Катя тоже привезла из кофейни. Они с Бондарем договорились отправить меня в издательство, чтобы сделать мне сюрприз. Мы с Олегом ударились кружками, выпили чаю. С балкона вернулись Александр и Катя. Было хорошо. После чая мы выбежали на улицу и просто стояли под фонарями, смеясь. Бондарь уехал к жене, на прощание пожав всем руки. Он всё так же с загадочной улыбкой говорил нам «Молодёжь...»
 Жизнь мчалась незаметно. В Иркутске мы пережили многое, но вот вспоминаю я всё отрывками, и вспоминаю неярко, блекло. Та же свадьба Бондаря была крайне ярким событием для нас. Мой день рождения — первый отмеченный без родителей — я сохранил в памяти, как нечто тёплое. Жизнь же шла своим чередом, и маленькие события безвольно стирались перед величеством времени и усталости.
 Я помню, как мы сидели с Кириллом на скамейке на набережной Ангары. Уже начиналась весна… пожалуй, надо сказать о Кирилле. Первое моё впечатление было всё же испорчено ревностью и кашлем… Это была середина марта. Мы сидели на скамейке, так как не было денег, чтобы зайти хоть куда-нибудь. Продажи моей книги едва покрыли расходы. Виктор Николаевич с грустным видом чесал щёки. Из-за продолжительного недовольства чем-либо у него проступала сыпь. Вот и тогда я заметил красные прыщечки на пухлых щеках и крыльях носа. Он смотрел не на меня, а на дверь и рассказывал какую-то историю, из которой следовало, что сотрудничать с молодыми писателями — дело рискованное. Я предложил ему несколько рассказов за ближайшее время, но со сроком не справился. На этом моё сотрудничество с Виктором Николаевичем окончилось. Я вернулся подметать дворы и кормить бродячих собак.
 Кирилл курил, смахивая пепел с блокнота, который он держал близко перед близорукими глазами. Курил и одновременно мычал себе под нос мой текст. Я видел, как он всё же не справился с этими двумя делами, и сигарета упала в утоптанный мокрый снег. Он уже давно познакомился через Катю с моими стихами, назвал их «многообещающей писаниной», и вот теперь, когда зарождалась иркутская рок-группа (Я точно не помню жанр.) «Потеющие пингвины», Кирилл обратился ко мне. Это был интересный опыт. Кирилл звал меня в группу на постоянной основе, но с этим не сложилось. Я плохо пел и не умел играть, а потому просто писал текст, который потом редактировали Кирилл и басист Глеб. Так или иначе «Песни пьяных улиток», первый альбом, выстрелил, и «Потеющие Пингвины» стали часто играть в клубах Иркутска, а я получал от Кирилла маленький процент прибыли.
 В апреле снег сошёл. Я подметал, очищал улицы от того, что по своей привычке вылезло из-под снега. Катя переходила из кофейни в кофейню. Олег помогал высаживать деревья в скверах. Бондарь стал реже бывать у нас. Мы лишь изредка собирались, обсуждали литературу, он ругал меня за мою лень. Именно в ней он видел причину неудачи первой книги. Я протестовал, пытаясь сослаться на усталость или отсутствие вдохновения, но, все знали это, Бондарь был прав.
 Иркутск был красивый город, но я не мог здесь оставаться больше. Сказывалось отличие от Архангельска. Я вновь перестал считать наш дом своим домом. Александр уговаривал меня остаться до лета, напоминая о моей истории про Саяны. Бондарь обещал отправиться со мной в горы. И я ждал гор.
 Помню девочку с матерью на скамейке. Она ещё неуверенно ходила, как ходит ребёнок лет трёх. Говорила она с примесью того детского языка, когда рот ещё не умеет произносить все буквы правильно.
- Я вырасту и стану дядей Борисом («Багхисом»), - говорила девочка. Мама смеялась.
- Почему?
- У дяди большие руки и большое пузо! А ещё он подарочный!
- «Подарочный»?
- Дарит подарки! А ещё он сильный. Я тоже хочу быть сильной.
- Зачем?
- Мама, ты такая глупая! Я убью всех хищников(«хисников»)!
- Почему ты так хочешь?
- Ну, они едят оленей. И ещё они едят коров. Помнишь того малыша оленя? Ну, убегал от волков, а волки его догнали. А если бы я была сильной, то я бы пришла к нему на помощь. Я бы убила волка и отвела оленёнка к маме.
- Но ведь это фильм. Это уже сняли.
- То есть дядя не помог оленёнку?!
- Нет. Потому что это природа. В природе всё так происходит.
- Но это неправильно! Маленьких нельзя обижать!
 Я всё это время старался подметать вблизи этой скамейки — я любил такие разговоры. Девочка после своего откровения молчала, рассматривая свои сандалики. Потом она посмотрела на меня.
- Мам, а что дядя делает?
- Улицу чистит, чтобы чисто было.
- Я тоже буду чистить!
- Почему?
- Потому что дядя устанет. Я знаю, что дядя устанет. Тогда я подойду, возьму у него метлу и буду подметать.
 Я любил простоту и искренность детской мысли. Не было усложнения. Слушая детей, невольно задумываешься, почему же тогда взрослые всё усложняют, если вот оно — всё перед глазами. Всё просто!
 Я и забывал, что сам уже являлся «дядей». А ещё мне вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь обратился ко мне «папа».
 За апрелем, соответствуя закону календаря, наступал май.