4. Наталья Козаченко. Лёгкое течение жизни

Конкурс Копирайта -К2

Автор – Вероника – Наталья Козаченко http://proza.ru/avtor/natkoz57


           С наступлением осени на Веру накатывало: она бродила как неприкаянная, натыкалась на двери и мебель, потирала озадаченно ушибленные места, лицо выражало потерянность и тоску. Домашние относились с пониманием: свекровь брала на себя домашние дела, муж выводил на вечернюю прогулку и шёл рядом молча, сын покупал «страдалице» шоколадки и озабоченно бормотал, что нынче витамина радости острая нехватка. Вера терпела пару-тройку дней всеобщей любви и заботы, а потом ехала на Ярославский вокзал, к поезду на Архангельск.

         
           С некоторых пор появился на вокзале коридор из крупной сетки, отделявший проход к поездам дальнего следования. Вера ныряла в здание вокзала, проскальзывала мимо рамки и, пройдя сквозь гулкий зал, выходила снова на улицу через высокие массивные двери. К тому самому коридору. Тут становилось совсем худо. Как будто в клетке. Чужая воля гнала вперёд, сердце выпрыгивало из груди, лихорадочный румянец вкупе с безумным блеском в глазах делали Веру почти сумасшедшей. Приходила в себя на перроне. Здесь пахло вечным дымом, нет ничего желаннее этого запаха.

           — Вероничка? Эй, Круглова! — голос вроде бы знаком.

           Вера обернулась: так и есть, одноклассница.

           — Ты где? Куда пропала? Едешь? В каком вагоне? Как хорошо, поговорим…

           — Я не еду. Я так просто, Оля, — кажется, с именем Вера угадала. Стыдно, так стыдно, что захотелось провалиться под землю, на крайний случай под равнодушный асфальт, — Ефимова я теперь.

           — Да чёрт с ней, с фамилией! Позвони! Не пропадай, а, Вероника! — Ольга торопилась и оглядывалась на проводницу, — Как ты? Как…

           Вера повернулась и побежала назад, к зданию вокзала, к ненавистному коридору, ставшему вдруг родным и близким. Понятным. Только теперь она с другой стороны, где есть возможность выбора. Не стала спускаться в метро, шла по проспекту в сторону Красносельской. Нет там у неё никакого дела.


                ***

           Ей двадцать, почти, полгода же не считается, да? Деловитая дама в ЗАГСе выдала формы для заполнения.

           — Фамилию менять будем?

            — Конечно, — опередил Николай, — мы Ефимовы теперь, да, Вероник?

           Она кивнула и поставила галочку. Рука дрогнула, галочка получилась корявая. Смешная.

           Будущая свекровь накануне свадьбы уточнила:

           — Вероника, как тебя домашние называли?  Полным именем?

           — В школе Вероникой, мама – Никой. А что такое?

           — Такое, деточка, что Николая мы по-домашнему зовём Никой. Ничего страшного, но… Не обидишься, если будем звать тебя Верочкой? Хорошее имя, короткое.

           — Мне всё равно. Вера так Вера, — сказала, а внутри как будто перевернулось что.

           Много позже, когда всё произошло и на попятный идти стало невозможно, разглядывала новенький паспорт, в нём – свою фотографию и новую фамилию, непривычную, как будто чей-то чужой документ оказался случайно в руках. Привыкала долго. Крутила на пальце обручальное кольцо, снимала, едва хлопала за спиной подъездная дверь. Кольцо мешало, новые звуки имени и фамилии пугали, она себе казалась другим человеком с другой, не своей судьбой.

           С тех пор прошло много лет – пятнадцать, целая жизнь. В ней, в этой прожитой жизни всё, и хорошее, и плохое, и, по большому счёту, нового ничего не будет. Всё, что могло – случилось.

                ***

           Вера шла по улице и думала о том коридоре, который отсекает вероятные варианты жизненного течения. Эти варианты видны невооружённым глазом, но недостижимы. Из колеи выбраться невозможно. Особенно из уютной, изученной вдоль и поперёк колеи. Прошлое не изменишь, будущее, если умно себя вести, будет тоже – правильным.


           Она всегда вела себя правильно. Родилась в срок, в садик ходила без слёз, училась без проблем, взрослела незаметно. Ей прочили блестящее будущее, она ожиданий не обманула: окончила столичный институт. Удачное замужество, спустя полтора года родила сына, легко нашла общий язык со свекровью. Недостижимая мечта многих.


           Со стороны казалось: шла по ей предназначенной тропинке, вверх поднималась со ступеньки на ступеньку, огибала препятствия и вновь выходила на прямую дорогу. Вера так и думала о своей жизни, ровной и бесконфликтной. Всё складывалось в копилку судьбы своим порядком, без путаницы и несвоевременности.


           Нет, не всё! Вера остановилась. Налетел на неё не успевший затормозить прохожий, оглянулся. Вера виновато опустила глаза. Долго соображала, где она и как сюда попала. Повернула обратно.


           — Продрогла? А мы сейчас чайку горячего сообразим, да, Верочка? — муж помог снять плащ, привычно коснулся губами щеки, ушёл на кухню.

           Свекровь выглянула из комнаты с телефонной трубкой, прижатой к уху. После смерти мужа Ольга Сергеевна часто и подолгу говорила с приятельницами.

           — Димка где? Гуляет? — Вера стряхнула с себя непрошенную меланхолию, но поздно: свекровь заметила, жди разговора по душам, — Я сегодня встретила одноклассницу, представляешь, не сразу имя вспомнила. Неудобно получилось.

           — Ну, и где же мы одноклассников встречаем? — муж сделал паузу и быстро добавил: — Правду говорят, что Москва – большая деревня. Кого угодно можно встретить, даже одноклассниц. Садись, я пирожных купил. Твоих любимых.

           — Коля, а давай в субботу съездим в парк Горького?

           — На наше место? Верочка, что случилось? Съездим, отчего бы и не съездить. Всё для тебя, милая, — подошёл, положил руки на плечи, тёплое дыхание согревало макушку.

           Вера потёрлась щекой о мужнины пальцы, подняла лицо, улыбнулась. Ответить не успела. Щёлкнул замок на входной двери, ломкий мальчишеский голос раздался из прихожей:

           — Эй, где вы все? Мы выиграли одну восьмую! Мы герои! Да, мам-пап?

           Вечер покатился как обычно. Как вчера и позавчера и сотни дней назад.

                ***

           Несколько лет назад правильная Верина жизнь сделала попытку выбраться из привычной колеи.

           В третьем классе Димка заболел футболом. Илюшка Иванов, новенький ученик, стал виновником футбольной лихорадки. Она длилась чуть больше года, к пятому классу остались четверо самых стойких, Димка и Илья в их числе.


           Для Веры спокойная и размеренная безработная жизнь закончилась и началась другая. В этой другой жизни Вера обнаружила в себе неожиданные запасы азарта и охоты к перемене мест. Тренировки, сборы, игры, соревнования – всё внове и радовало душу. Родители будущих знаменитых футболистов сроднились и, если не находили иных поводов для встречи, отмечали День Парижской Коммуны – весело и шумно.


           Вера эту сторону жизни старалась не афишировать, убирала с лица радость, возвращаясь домой, где она вела правильное и неспешное существование. Анна Сергеевна футбольных увлечений внука не одобряла, о чём неоднократно выговаривала невестке.


           Ещё одна, главная, причина сокрытия радости: Вера влюбилась. Любовь не застала врасплох, она подтачивала сердце тихо и неторопливо: неожиданной минутной задумчивостью, перепадами сердцебиения, ладонями, то ледяными до синевы, то раскалённо-красными. Качелями настроения, внезапными головокружениями, сонливостью, укладывающей хозяйку спать ещё засветло.


           Источник нечаянной и неправильной любви Роман, отец того самого Илюшки Иванова. С Романом зацепилась взглядом в первую же встречу, зацепка держала крепко. Насмерть, иногда думала Вера с раздражением. Два года дальше взглядов дело не шло, и Вера расслабилась и осмелела настолько, что позволяла себе сидеть рядом на очередном застолье или в автобусе, если игры проводились на выезде.


           Объяснение вызревало долго, копило аргументы за и против, выбирало декорации и подходящее время и всё-таки едва не застало врасплох.


           Димке исполнилось тринадцать, карьера футболиста не задалась, пора подумать о будущем и начинать закладывать фундамент под взрослую жизнь. Переговоры шли не один день. Сын долго думал и, наконец, согласился:

           — Хорошо, с первого сентября займусь математикой и чем там ещё вам нужно. Но матчи турнира доиграю, не бросать же на полдороге, да?

           — Конечно, конечно, — заторопилась Анна Сергеевна, — нам важно принципиальное согласие, да, Ник? Вера, ты что молчишь?

           Повисла неловкая пауза. Дело не в футболе, решалось Верино будущее. С мальчиком будут заниматься репетиторы, у Веры останется слишком много свободного времени, нужно искать работу.

           — Вот что, дорогие мои, — Анна Сергеевна, видимо, давно готовилась к этой минуте, — поговорю-ка я с нашей заведующей, пусть мою ставку отдаст тебе. Я помогу. Что ты думаешь, Верочка? Или ты хочешь работать по специальности?

           — Согласна. Экономисты, теперь не в почёте. Податься разве в бухгалтеры? Курсов в интернете много.

           — Не знаю, ответственность такая, справишься? Ника, ты что скажешь? Не отмалчивайся.

           — Мама, ну что ты? Ну зачем? Верочке надо идти на работу, конечно, никто не спорит. Библиотека очень хорошо, в тепле и на людях, да, Верочка? А бухгалтер… Но, как решишь, так и будет.

           Вера кивнула и едва не расплакалась. Свекровь, не зная того, разрешила все проблемы. Чудная, удивительно прозорливая Анна Сергеевна!

            В начале июня, через два месяца после принятого на семейном совете решения Вера улетела к матери.

                ***


           Город детства встретил проливными дождями. Мать выглядела плохо, сильно сдала после смерти мужа, Вериного отца. Изгой, по мнению родни, но мать наплевала на чужие советы и запреты. Вера ощущала холодок по отношению матери, а потому не имела права на ошибку и доказывала то, что в доказательствах не нуждалось.

            — Фаня здесь, — сообщила мать на второй день, — спрашивала про тебя. Хотела увидеться. Поедешь?

           — А ты?

           — Мы с ней виделись уже. Она почему-то за тебя волнуется. Дорогу помнишь?

           — С чего бы ей волноваться?  Дорогу вспомню… а поехали вместе?

           — Меня не приглашали.

           Фаня, Фаина по документам, приходилась матери старшей сестрой. Всего сестёр четверо, мать младшая – последышек. На родине осталась только младшая, остальных судьба разбросала по городам и весям. Фаня устроилась лучше всех – в столице, ежегодно, с середины мая и до сентября жила в родовом гнезде. Дом в Ластоле большой, из высоко расположенных окон виднелась Двина. В огороде вдоль забора росла малина, разработаны несколько грядок с зеленью и десять коротких рядков картошки, в палисаднике самосевом каждое лето вырастала буйная поросль космеи, к августу красовались жёлтые и густо-розовые мелкие хризантемы.


           Тётку Вера побаивалась. В Москве они не пересекались, встречались редко и только здесь, на острове, во время больших сборов, когда приезжали все сёстры с детьми и мужьями. Тень материной ошибки молодости ложилась негласно на дочь. Мать разговоры о непутёвом муже когда-то резко пресекла, на несколько лет исчезла из семейной орбиты и, только овдовев, оттаяла, но в душе обиды не простила.

           Фаня сидела на крылечке, перебирала зелень, рядом в тазике вымачивались огурцы на засолку. Ей в прошлом году исполнилось семьдесят: крепкая, ширококостная, круглое, почти без морщин, лицо и короткие седые волосы. Она выглядела сейчас едва ли не ровесницей Вериной матери, хотя между ними разница в возрасте почти двадцать лет.

           Вчерашнее ненастье осталось в ушедшем дне, сегодняшний – солнечен и тёпл.

           — Ну, с приездом, Вероника! — тётка вытерла руки о фартук, поднялась, отворила двери, посторонилась, пропуская Веру.

           Внутри ничего не менялось: в углу икона под вышитым полотенцем, тканые половики от окон до порога, большая печь, белые ажурные занавески. Стол посередине и возле стены самодельный комод со стоящим на нём самоваром. Зашумел бодро электрический чайник, на столе появились две чашки с блюдцами, стеклянная сахарница с металлической крышкой, соломенная плетёнка с пирожками, заварной чайник. Пахло чистыми полами и травяной заваркой.

           — Рассказывай, — Фаня отставила пустую чашку, провела ладонью по скатерти, расправила мелкие складки, — беспокоюсь за тебя: Люся сказала, что снулая ты. Ей не всё можно говорить, а я лицо нейтральное. Да и опыт с возрастом…

           Вера долго молчала, опустив голову.

           — Нормально живу, уж получше многих. Димка вот за ум взялся. Анна Сергеевна на работу устроила. В библиотеку. Всё хорошо, тётя Фаня.

           — Это всё пустое. Лёгкое. Ты про другое думаешь, а поговорить не с кем. Кто он?

           Вера закрыла лицо ладонями, раскачивалась из стороны в сторону и громко всхлипывала, отпускала себя на волю, расшнуровывала сердце, выпрастывала душу, изнемогавшую от корсета сочинённых хозяйкой правил. Тётка молчала, не утешала. Переждала бурю и достала из комода полотенце, —  умойся пойди. Легче станет.


           Потом они сидели на крылечке, отмахивались от комаров. Босые ноги касались нагретого шершавого дерева. Вера куталась в клетчатую, тонкой шерсти шаль, говорила, путалась в событиях, мешала имена и даты, забегала вперёд и возвращалась, и никак не могла остановиться.


           — Эк тебя прорвало, девочка, — Фаня слушала внимательно, ни разу не перебила. И только когда Вера стала дышать ровно, а слёзы высохли окончательно, заговорила: — Ну ладно, себя надо опустошить. Словами – самое безобидное дело. Теперь давай по порядку, не мельчи.


           Стало легко и просто, страхи исчезли, осталось весёлое недоумение: отчего так сторонилась тётки? Мать вырастила в себе обиды до небес и носилась с выдуманными врагами всю жизнь.

           — Только не смейтесь, если я чепуху буду говорить.

           — Не буду. Вопрос-то не праздный.

           — Ладно, вот начну… С детства нам внушали, что любовь должна быть одна и на всю жизнь. Что когда-нибудь должен появиться принц на белом коне. Должен, понимаешь? А кто его так напряг, может быть, он не хочет быть принцем, а? Может, я не хочу этого принца, а хочу… трубочиста, к примеру?

           — Школа тот ещё гипнотизёр, детка. Много вам говорили вредного. Одного не сказали: в личной и жизни каждый сам за себя, и законы не указ. Нет их, этих законов, выдумки.

           — Ну вот, появился этот принц и что? А если он появился, когда я в школе училась, что тогда? Какая любовь может быть в школе? А если и есть, то разве она на всю жизнь? Как не разменяться на маленькие любовочки?

           Монотонно перечислила имена тайных детских влюблённостей. Список коротенький, сама и удивилась, что такой коротенький, ей-то казалось – влюбчива, как мартовская кошка.

           — Ясно. Ты пошла дальше ровесниц. Не знаю, хорошо ли это, но у каждого – свой путь. Не будем ханжами. Когда и любить, как не в юности, а? А ты вон что задумала. Н-да… Вся в мать, упряма.

           — Что с мамой не так? — живо вскинулась Вера, — почему она отгородилась от всех вас, за что вы её не любите?

           — Она не объясняла? Да ты её, верно, и не выспрашивала, да?

           — Нет. Давно когда-то пробовала и поняла: не стоит. Я и отца помню плохо, мне пять лет, что ли исполнилось, когда он… исчез.

           — Не исчез, посадили его. Тебя тогда здесь всё лето держали, а к осени вы в пятиэтажку перебрались из деревяшек своих.

           — Я помню переезд, а остальное – плохо, обрывками и нечётко. Кажется, я болела именно в то лето сильно. А за что отца?

           — Статья плохая. Ни к чему ворошить. Вышел когда, к вам возвращаться не стал. Жизнь не хотел портить. Потом уже, когда ты замуж вышла, вернулся. Больной совсем. Люся тебе не говорила, да ты тогда несколько лет домой-то не приезжала. Не оправдывайся, понятно, что правила не твои.


           Вера молчала, собирала паззлы в картину: те некоторые моменты, когда мать казалась ей странной, непохожей на себя, и обиды свои, когда чувствовала, что дома её не ждут.

           — Она не хотела портить мою… репутацию. Мамочка-мама… Она его любила? Вот как единственного… принца?

           — Трудно сказать. Скорее всего первое время – да и то из упрямства. Доказывала что-то, вот то самое, в чём ты сейчас сомневаешься. Мы ей врагами казались, хотя плохого и не желали.

           — Видно очень сильно не желали.

           — Наверно. Она младшая, ей – весь наш опыт, особенно неудачный. Только каждый свою жизнь живёт и ошибки свои.

           — Фаня, ой, тётя Фаня…

           — Можно без тёти. Я такая старая черепаха, только имя и осталось, всё остальное несущественно. Можешь звать Фаней, лады? Пошли в дом или на веранду лучше, подальше от комарья. Чайник поставлю сейчас.

           — Лады, — Вера прислонилась к тёткиному плечу, и они посидели ещё немного на крылечке, глядя в светлое ночное небо: стояли белые ночи.


           Стояли белые ночи, и небо, белёсое и низкое, светилось само по себе. Чайник закипел и остыл. Сквозь оконные стёкла слышны лягушачьи крики, ветки стучались в тонкие дощатые стенки.

           — Я как его увидела, сразу пропала. Его ждала душа давно, ещё в юности, сны мне были, я их и не помню теперь, только дыхание, как будто я спала, а он рядом дышал. Забыла, а при встрече вспомнилось то, давнее. Но поздно всё, безнадёжно поздно. Жизнь-то уже под горку покатилась.

           — Ты это брось, под горку. Думай о том, что накрыло тебя, пусть с опозданием, но пришло. Редким такая удача даётся.

           — Да для чего мне она теперь? Когда поздно? Димке только тринадцать…

           — Димка – это серьёзно. Не поймёт. Может, и поймёт, но не теперь. Ты ждать готова?

           — Не знаю… Пока держусь на расстоянии, силу воли вырабатываю, — улыбнулась, зевнула, — поздно уже. Или рано? Светло так, хоть книжку читай.

           — Спать пошли, полуношница. Будет утро и будет хлеб. Вставай, вставай…

           Уснула, едва коснулась щекой подушки. Сны приходили короткие и цветные, как воздушные шары.

           Встала рано, завернулась в покрывало, выглянула в окно. Фаня сидела на лавочке, глядела на реку. На земле стояла стеклянная банка, наполовину заполненная окурками.

           — Садись, Вероника. Давай на мир любоваться. Люблю здешнюю жизнь, отдыхаю. От суеты и плотности жизни. Дышится тут…  как нигде дышится. Вот мечтаю умереть на острове и плыть на лодочке по реке. В последний раз. Чтобы облака и ветер, и волна плескала в борт…

           — Фаня… я заплачу сейчас.

           — Что ты, девочка! Не собираюсь я пока в плавание, поживу ещё. Думала всю ночь над вчерашним нашим разговором. И вот что надумала, не знаю, права ли. Представляется мне жизнь человека таким цельным куском и нельзя выдернуть из этого куска ни единой крошки. Сразу рассыплется всё. Всё в этом куске перемешано, и любовь твоя припозднившаяся тоже. Вот и думай, как быть.


           Вера молчала, смотрела вверх, было ей покойно, как будто нашлось решение проблемы. Пока оно скрыто от неё, но существование выхода давало надежду.

           — Цельным куском? Смешное выражение.

           — Жизнь только кажется печальной.

           — Фаня, а как ваш муж относится к тому, что вы надолго оставляете его одного?

           — Серёжа-то? Нормально относится. Каждый из нас знает, без чего можно обойтись, а что жизненно необходимо. Я не могу без этого дома, здесь я родилась и выросла, тут в школу пошла, а после института – учительствовала. Тут мои корни, как без них? Без них я засохну.

           — Как нежный цветок в пустыне?

           — Примерно так. Ты Люсю-то уговори обследоваться, не нравится она мне. Кашель, одышка… Меня не слушает.

           — Ладно. Я сегодня поеду в город, да?

           Вера стояла на верхней палубе теплохода. Небо опять светлое, светло было и на душе. Светло и спокойно.

                ***

           Неминуемое объяснение, которого так опасалась Вера, не состоялось. Отложилось до лучших времён. Вера, как женщина неглупая, понимала: разговора не миновать.


           К середине августа сын свернул свои футбольные дела и пугал домочадцев, просиживая дни напролёт за компьютерными играми. Сыпал новыми словами, смысл которых ни Вера, ни свекровь не понимали. Сын относился к женщинам снисходительно, со взрослыми мужскими нотками превосходства.


           С началом учебного года Вера вышла на работу. Вторая, спортивная шумная семья отодвинулась на дальний план, все контакты незаметно сошли на нет. Поначалу ещё созванивалась, пару раз сходила с Димкой на матчи. Роман не подходил, приветствовал издалека поднятой рукой со сжатой в кулак ладонью. Но парасан!


           Библиотечный мир обнаружил в себе специфическую жизнь, о которой многие и не подозревают. Вера знакомилась с жителями необычной планеты под названием читальный зал и открывала себя заново.


           Во-первых, планета вернула данное при рождении имя: здесь Веру называли Вероникой Павловной, сокращая отчество, отчего слышались в нём тёплые, домашние нотки. Вероника Пална – так теперь звали новую насельницу. Походка у Вероники обрела упругость и стремительность –Вера ходила мелко и неслышно.


           Во-вторых, и в-главных, получила подтверждение словам тётки, что под горку ещё рано, рано и в сорок пять, и в семьдесят, даже после восьмидесяти достаточно любовных драм и боевых схваток с несправедливостью мира. Мир страстей от возраста не зависел.


           Иногда Вероника думала о том, что в очередной раз не пошла напрямик, а обошла препятствие и поднялась ещё на одну ступеньку. Домашние были счастливы: покоем и точным нахождением своего места в семейной системе координат. Анна Сергеевна, отслужив траурный срок по мужу, вернулась к управлению домашним хозяйством, Дима, как и обещал, обложился учебниками, Николай осваивался в должности замначальника отдела.


           Слабым звеном по умолчанию считалась Вероника. С началом её работы в библиотеке семья вздохнула с облегчением: пристроили.

                ***

           Вероника Пална не любила поздних посетителей. На исходе осени воздух становился холодным и плотным, глушил звуки и давил в оконные стёкла. Иногда Вероника оставалась в вечерние часы одна на всю библиотеку, обслуживая и читальный зал, и абонемент. Даже в дни осеннего ненастья домой не торопилась, обходила безлюдные владения, с полчаса сидела с книгой, пробегала взглядом по диагонали пару страниц. Время тянулось медленно и уныло.


           В тёмные и сырые вечера хорошо перебирать эпизоды из своей жизни, найти в её полотне тонкие места, из которых существовала вероятность вывалиться в иную реальность. Вероника искала точку поворота судьбы. Душа требовала перемен, разум противился.

                ***      
   
           Всё началось когда-то с кинотеатра Повторного фильма. С фильма «Генералы песчаных карьеров». Последний день августа, назавтра второй курс выезжал на картошку.

 
           На Веронике бархатные брючки и короткий, в талию, жакет. Она себе нравилась, и новая короткая стрижка нравилась, и нравилось идти, распрямив плечи так, что сводило лопатки. От самого кинотеатра слышала за спиной шаги, не оборачивалась, только выше поднимала голову.  Миновала висячий Крымский мост, сквозь решётки парка Горького разглядывала гуляющих. Ещё не зажигались фонари, но сумерки стелились под ноги.

           — Девушка!

           Она дёрнула плечом, не повернула головы.

           — Вы всех прочих считаете ниже себя?

           — Да, — и мгновенно поняла, что именно спрашивал незнакомец, смутилась, повернулась к нему, — какая ерунда, нет, конечно.


           Он поймал её на слове! Поймал и проводил до метро, попросил номер телефона. У неё не было ни телефона, ни квартиры, только комната в общежитии, и назавтра она уезжала на картошку.  У него тоже полная засада: они только переехали в Москву и на установку телефонов очередь, но со дня на день… отцу от работы… Выход есть всегда, и Николай выкрутился:

           — Я буду ждать тебя на этом месте в последний день каждого третьего месяца! В шесть часов вечера.

           Не спрашивал, согласна ли. Поставил перед фактом. Она обиделась: за неё всё решили. И уверила себя, что ни за что, ни за какие коврижки!


           Она приезжала в конце ноября, и в конце февраля. Стояла на противоположной стороне улицы и злилась, что полная и окончательная дура, повелась… Они встретились ровно через год, день в день.  Николай признался, что в ноябре не смог, а в феврале пришёл слишком поздно. И, не надеясь на удачу, приходил каждые три месяца в назначенный день как на работу. Она осторожно кивала.


           Встречались по выходным, и целовались, и не говорили о будущем целых полгода. Он провожал её до Выхино и ехал обратно. А потом пригласил домой. Вероника смущалась, но успела заметить вздох облегчения, когда будущая свекровь узнала, что подружка сына из провинции. Почему-то Анне Сергеевне это казалось важным.


           Тогда Вероника не поняла своей немосковской ценности, наоборот, чувствовала в ней слабые позиции перед новыми родственниками. Кинулась в новую жизнь как в омут: не могли же, не могли столь необычные обстоятельства знакомства закончиться иначе. Судьба? Разве можно отказываться от такого дара?

           Лёгкое течение жизни. Так ли это плохо?

                ***

           Вероника Пална не любила поздних посетителей. Не уважала. В поздних, чуть ли не за пять минут до закрытия, чувствовалось пренебрежение к работе библиотекаря, ну если не к работе, то по отношению к книге. Зайти и взять первое попавшееся? А смысл?


           Вот и сегодня: полчаса до конца работы, двери стукнули, звякнул колокольчик, кто-то стоял в проходе. Чья-то знакомая фигура.  Вероника задержала дыхание. Застыла: нет! Не сегодня! Когда-нибудь, а лучше пусть это будет сон. Привычный сон, часто приходивший к ней на раннем утре, как старый знакомый.


           Гость никуда не исчез. Вероника боролась с панической атакой, нащупывала туфли, лежавшие где-то под столом. Проклятые туфли, верно, сбежали на другую половину земли! Выдохнула резко, со всхлипом, встала и вышла из-за стойки. Пол холодный, колготки не согревали. Непослушными пальцами коснулась волос.


           — Добр… — не договорила, поняла вдруг, что бежит навстречу, необутая, почти ослепшая от слёз, а в голове только одно: пусть это будет не сон!


Следующие полчаса она не помнила. Очнулась сидящей на столе с крепко зажмуренными глазами, с лицом, уткнувшимся в тёплую мужскую грудь.


           — Очнулась? Ну ты напугала, Ника! Еле успел поймать, — Роман приподнял её голову, большими пальцами оглаживал щёки, проводил по векам, — дурочка, ну как есть дурочка.


           Она себя вела неправильно! Она, всегда, с самого детства выверявшая каждый поступок, теперь нарушала все законы лёгкого течения жизни.  Хотя… нет, одно дело выполнила на автомате: позвонила свекрови и предупредила, что задержится. Без объяснения причин, нет этих причин, кроме одной-единственной, но про неё свекрови сообщать незачем.


           Звонок был ошибкой. Звонок разрушил предыдущие полчаса с их узнаванием, восторгом и болью прикосновений. Вероника отстранилась, опустила голову.

           — Мне надо идти, будут ненужные вопросы, — виновато отводила взгляд и отталкивала, отлепляла от себя мужские руки, — потом, потом… мне надо идти…

           — Вышколили тебя знатно, — в голосе жалость.

           — Ты как маленький, хочу игрушку, дайте мне игрушку. Сейчас или никогда, — вспыхнула, отвернулась, поморгала ресницами, заталкивая слёзы внутрь, пусть не видит.

           — Когда? — кажется он понял, притянул к себе, прижал сильно, обхватил руками, длинными сильными руками, кончики пальцев чуть-чуть коснулись её грудей.


            Вероника обмякла. Она знала, что это было, мгновенное, острое до боли. Об этом не говорят вслух и переживают молча. Так проще, так ты можешь не попасть в зависимость, если сильно постараешься. До сегодняшнего дня такой проблемы не существовало.

           Объяснение, то самое, которое жизнь откладывала несколько лет, состоялось.

           На одной чаше весов множество правильных поступков: восемнадцать лет замужней жизни, сын Димка, свекровь Анна Сергеевна, муж Николай, тёплые ровные (да-да, тёплые и ровные!) отношения, обустроенный быт и работа, устоявшаяся личная жизнь, где не ждёшь неожиданностей. Ещё много по мелочам, но разве не из мелочей и состоит жизнь? И та самая встреча после фильма «Генералы песчаных карьеров». Этот фильм Вероника смотреть больше не могла, вычеркнула из списка желанных и вот теперь обнаружила этот удививший факт.

           Другая чаша вмещала только одну формулу: твоя жизнь принадлежит тебе и никому больше. Можно идти по головам.

           — Какая ты правильная, Ника! Правильная и предсказуемая. Настоящая женщина в тебе подчиняется настоящей жене. Жена выше женщины. И это – верх моего непонимания, Ника! Ты как лошадь в шорах, прости за сравнение. Всё, что сбоку – побоку, не вижу, значит, не существует?

           — Во всём, что ты сказал и скажешь, правда. Много красивых и правильных слов. У меня только одно: согласиться, значит признать, что вся предыдущая жизнь не стоит ни копейки. Что всё зря. Утопиться хочется. Я… не готова.

           — Утопиться? Зачем, это всегда успеется, Ника, дурочка ты малолетняя. Поговорим, когда скажешь, чтоб не шарахаться от телефонного звонка.

                ***

           Автомобиль стоял на площадке возле автотрассы. Мимо мчались машины. Бесконечный поток. Вправо и влево. Между ними разделительный отбойник. Чтобы вернуться назад, нужно проехать до разрыва, до разрешённого разворота. Тот, вокзальный коридор тоже можно обойти. Значит, вероятность повторить пройденный путь существует? Пусть это будет другая вода в реке, река-то та же самая?


           Возвращались в город, так и не придя к общему знаменателю. На кольцевой проскочили нужный съезд, и поехали по второму кругу. Как будто можно и жизнь проехать вот так, без назойливых мыслей о том, что не страшно не успеть повернуть и что другого шанса может не быть.


           Там, на втором круге, Роман рассказывал о себе, о том, что ни в какую любовь не верил и брал пример со знаменитого гасконца, тот почитал длинный список завоёванных женских сердец за мужскую доблесть.

           — А как же Илюшка?

           — Илья? А что с ним не так? У него есть мать, а у меня жена. Почему вы возводите в культ любовь, как знамя? Для деторождения любовь не самое главное. Приятный бонус. Бонус со временем может исчезнуть.

           — А ребёнок останется. Не понимаю.

           — Ты мало думала о жизни, Ника. Потому мы друг друга не слышим. Но я надежды не теряю.

           Они расстались, полагая, что времени для разговоров впереди ещё много. Хорошо, что Роман не задал вопрос, на который пока Вероника не могла ответить утвердительно.


           Ночью приходили разные мысли, не давали спать. Она могла быть счастлива, но цена её личного счастья – несчастье близких. По-другому не получалось. Либо то, либо другое. Середина… бывает ли она в такой ситуации?

                ***

           Назавтра жизнь переменилась кардинально, чем меньше ждёшь перемен, тем они сильнее выбивают из колеи.

           Вероника улетала первым рейсом, на который удалось купить билет: у матери случился инфаркт. Обширный. Дни завертелись каруселью, колесо замедлило бег под Новый год. Мать ещё слаба, не вставала и говорила медленно.


           Очнулась Вероника, глядя на ватного Деда Мороза в руках. Огляделась. Она дома, здесь ничего не изменилось с той поры, когда уезжала поступать. Все предметы те же самые, но маленькие какие-то, съёжившиеся, как этот смешной ватный волшебник. Зашевелилась мать, долгий вздох прервался кашлем.

           — Люся, Люсечка! Ну что ты, всё хорошо, хорошо теперь! — Вероника сидела на краю кровати, на табуретке лежали лекарства, салфетки и прочие привычные теперь предметы.


           Она счастлива, она дома и отвечала сама за себя и за старенькую девочку Люсю, которую отвоевала у смерти, пусть на малый срок, надо смотреть правде в глаза. Медленная и уютная прежняя жизнь вспоминалась как чужие сновидения. Ответить на звонки, сделать все процедуры и успеть до закрытия в библиотеку в десяти минутах ходьбы, там Люся работала уборщицей.


           Наличие в новой жизни библиотеки очень смешило, мой рок и моя юдоль, смеялась Вероника. Несмотря на печальные события, она улыбалась много и по незначительным поводам, о которых забывала через минуту.


           С наступлением лета приехала Фаня, они перевезли Люсю на остров. Полный сбор случился в тот год, последний из полных.


           Осталось ещё одно дело из неисполненных, которое откладывать невозможно.

                ***

           Вероника улетала из Москвы – домой. Позади остались недлинные спокойные разговоры, суета бюрократических дел. Десять дней. Вероника превратилась в вольную птицу. Домашние приняли новости спокойно, так не волнительно узнают про перемены в жизни дальних знакомых. Даже Дима… Особенно Дима…  Анна Сергеевна предложила пока не выписываться из квартиры, мало ли как сложится жизнь. Вера покачала головой, нельзя рубить хвост по кусочкам.


           Линия разрыва получилась почти безболезненной, удивительно простого и лёгкого разрыва прежних отношений и прежней жизни. Открытие, от которого запершило в горле: семья без неё продолжает жить как ни в чём не бывало. Тысячу раз прав Роман, чёрт бы его побрал. Цена её свободы не стала слишком высокой для семьи. Может быть, нашлась та золотая середина? Или Фаня права, и в личной жизни законов не существует? И Роман опять прав, чёрт его возьми снова.


           Долго прощались в аэропорту. Николай смотрел с любопытством ребёнка, увидевшего новую игрушку. В глазах считывалось жгучее желание игрушку разобрать и посмотреть, что внутри. Димка и бывшая свекровь в Домодедово не поехали.

           Пили дрянной кофе из пластикового стаканчика.

           — Помнишь, как мы встретились? Ты была в дурацких жёлтых туфлях. И в плюшевых штанах.

           — Мебельный бархат и день работы. Классные штаны, а ты морщился, пришлось выбросить.

           — Провинциальная мода никогда мне не нравилась. Я… приехал тогда, в конце ноября, смотрел на тебя и не мог решить, окликнуть или нет.

           — Почему?

           — Не знаю.

           — Зато я знаю: ты не был влюблён. Ты и теперь не влюблён. Я приходила к парку каждый месяц. Каждый, Коля! Тебя не было. И не поверила глазам, когда увидела тебя. Через год. Ты сомневался, потому что не был влюблён!

           — Сейчас я бы не сомневался. Ты изменилась, Вера.

           — Вероника. Я – Вероника, Коля. Верой быть мне ужасно не нравилось.

           — Я тебе буду переводить деньги. Не отказывайся, хотя бы первое время.

           — Спасибо. Не откажусь. Я пока работаю в библиотеке. Вместо Люси.

           — Опять библиотека, — засмеялся он, — не избавиться тебе от этого очага культуры. По крайней мере там тепло и люди.

           — Я там мою полы, — увидела, как он сморщился, и заблестели глаза, быстро добавила, — бухгалтерские курсы, помнишь? Ты за меня не переживай. У меня там одноклассницы. Не пропаду.

           — Я помню. Ольга. С вокзала.

           — Пора идти, регистрация заканчивается.

           И пошла на слабых ногах. Оглянулась: Николай стоял неподвижно. Тогда она вернулась, обняла и прошептала в ухо: Я любила тебя, а ты… ты играл в прекрасного принца.  Ты и сейчас играешь. Но это пройдёт. Надо потерпеть. Теперь всё.

           Ей надо пройти дорогу до конца и удержаться на самой трудной ступеньке.

               
                ***

            Самым коротким днём в году отправилась Фаня в последнее путешествие по Двине из Ластолы на погост в село Вознесенье. Тёмно-синее «учительское» платье, кружевной воротничок, плотные чулки и удобные туфли на устойчивом широком каблуке. Короткая стрижка жёстких седых волос, сложенные на груди руки. Фаня плыла, покачиваясь. Над ней летали чайки, вода плескалась в борта старого самоходного плашкоута, вовсю светило солнце и плыли в бледно-голубом небе ленивые облака. Всё в природе обстояло благополучно, и Фаня могла быть довольной, несмотря на то, что нынче была всего лишь грузом, таким же, как тонны другого груза, перевозимого между островами северной реки.


           Провожавшие стояли на берегу, не махали прощально, качали головами, тихо обсуждая Фаню: она выстроила жизнь так, словно была ей полная хозяйка. За тысячу километров от острова муж покойной в московской клинике просил врачей не сообщать жене о своей болезни. Он умер через несколько дней, так и не узнав, что его Фанечки больше нет.


           — Вот и вторая пошла, — Ника обняла дочку, — завтра к Люсе съездим и к дедушке Павлу на Вологодское. Привет от Фани передадим.

           Встали с утра пораньше, добрались автобусом. На сером камне две овальные фотографии. Ника подумала вдруг, что не видела у матери ни одного общего снимка с отцом. Даже свадебного. Пропололи траву, насыпали крестом пшена. Помолчали. Пошли к выходу.


           — Люся из дома ушла сразу после десятого класса, восемнадцати не исполнилось, —говорила Ника тихо, — родня встала на дыбы: жених без роду-племени. Она упёрлась. Ты в неё характером, Санька. Смотри, ошибок не повторяй. Отец на сульфате работал, от завода и квартиру молодым дали. Сталинку, в районе первых пятилеток. Я там, в бараке и родилась. Хочешь, съездим сегодня?  Как мы переехали, я ездила туда всего пару раз.

           — Говорят, там ужасно.

           — Ну, не столица, конечно, но люди живут.

           Они поехали и ходили между двухэтажных деревянных бараков, под ногами хлюпало, брошенные поверх доски подгнили и не держали вес человека. Высокие стебли старой травы скрывали чёрную воду.


           — Дом сошёл со свай одним из первых, потому и квартиру в пятиэтажке дали ещё при старой власти. Мне пять лет с небольшим. А через месяц отца забрали, судили и отправили на зону надолго. Драка свальная, а в ней убили человека. Отец зачинщик, защищать некому, детдомовский.

           — Мам, всё так плохо, да?

           — Ну что ты, детка. Всё прошло уже. Я рассказываю, чтобы тебе не пришлось, узнавать историю семьи от случайных лиц. Люся скрывала от меня, говорила, что уехал папка на Севера, вот вернётся и заживём.

           — Вернулся?

           — Да. Я в Москве училась. И в деревяшки, в бараки эти, жить ушёл. Выбрал брошенную квартиру, с печкой, стёкла битые фанерой заколотил, мыться приходил за полночь, чтобы соседи не увидели. Видели, конечно, но молчали: жалели Люсю. Позорить меня не хотел, биографию портить. А я и не узнала. Люся умела секреты хранить, да и скрывать недолго пришлось, года полтора. Я диплом защищала, когда отец умер.

           — Поехали домой, а? Страшно тут.

           — Не бойся, видишь, вон и жилые дома, даже с орнаментами, видишь? Машины во дворах стоят. Но и правда, поехали, перебор с печальным вреден для здоровья.


           Вечером Санька забралась к Нике под одеяло и попросила рассказать по Фаню.

           — Фаня такая… цельным куском её природа создала. Я с её подачи бабушку твою Люсей стала называть. Помнишь, какая она маленькая стала как заболела, на девочку стала похожа, Люся.

           — Я плохо помню, только как ходить мимо её кровати боялась.  А как это – цельным куском? Смешно как, мамка, да?

           — Жизнь только кажется печальной. Фаня замуж вышла за москвича, он в командировку приезжал, где они столкнулись, не знаю, а только сказал, что приедет за ней, пусть ждёт.

           — И приехал?

           — Да, через три года.

           — Долго как ждать пришлось…

           — Это в детстве кажется, что долго, а потом и оглянуться не успеешь, а время и пролетело. Тебе вон тринадцать, а я и не заметила, как ты выросла. Спи, поздно уже.

           — А про моего отца расскажешь?

           — Я тебя с ним познакомлю, как можно будет. Он хороший человек и про тебя знает. Подарки дарит.

           — Велосипед, это он? А почему вы…

           — Да, это он. Почему? Много причин. Ты пока не засоряй голову, понимать надо самой, а ты ещё не доросла. Спи.

           День не кончался: время воспоминаний течёт медленно и стрелкам часов не подчиняется.

           Ника смотрела в окно. Стояли белые ночи и небо подсвечивалось откуда-то снизу. Закипел и остыл чайник.

                ***

           Когда-то давно Ника была молода и влюблена, один раз и до гробовой доски. Конец августа, кинотеатр Повторного фильма, «Генералы песчаных карьеров». Ника шла по Крымскому мосту и оплакивала героиню и себя заодно. На ней тёмно-серые бархатные брючки: матери принесли отрез мебельного бархата, и Ника два дня сидела за швейной машинкой. Отличные вышли брючки. Под ними не сильно видны жёлтые разношенные туфли на шнурках, в туфлях Ника ходила до морозов.


           Шаги она услышала не сразу. Испугалась, но темнота ещё не сгустилась, и было людно. Преследователь окликнул, Ника повернулась и пропала! Навсегда и с потрохами. Гибельная любовь подстерегла возле решёток парка Горького. Сердце рухнуло как с обрыва и назад не возвращалось. Кружилась голова и дрожали коленки…


           — Николай, для близких Ника, — церемонно поклонился, улыбнулся, — ваше имя, прекрасная незнакомка?

           — Вероника, для близких Ника, — она развела руки в стороны и засмеялась, — и что мы будем делать?

           — Мммм, что делать, шеф, всё пропало, всё пропало! Давай думать логически.  Разделим Веронику на две части, Веру отдадим тебе, а Ника пусть останется со мной. Как расклад?

           — Принимается! Потерплю.

           — Что так? Так красиво выходит: когда мы вместе, мы целое, а когда нет – половинки, а?

           — Вера мне не нравится, но я согласна на Веру! И… мне пора.

           С Николаем они пошли по мосту назад, к станции метро Парк Культуры, а потом вернулись обратно, и ещё раз по тому же маршруту. Внизу текла река, зажигались фонари и белёсый туман поднимался от воды бесшумно и вкрадчиво.


           Долго прощались, ей в Выхино, ему в другую сторону. Провожать Ника не разрешила и телефона не дала, не было у неё телефона, а самой просить номер неудобно. Николай предложил встретиться через три месяца там, где окликнул. Каждые три месяца в последний день в шесть вечера. И трижды заставил повторить, чтобы не забыла.


            Назавтра она уезжала на картошку. Их курс последний в истории института, кого отправляли на картошку. Потом времена изменились. Обстоятельства сложились вот так, не иначе. Ника вычёркивала в календарике дни, ждала, как заключённый ждёт конца срока. Она и была заключённой, любовь, это тесная камера-одиночка, без надежды на амнистию.


           Он не пришёл. Ника одинокой половинкой болталась на условленном месте почти до полуночи. Шёл мелкий снег. Жёлтые туфли не грели и вскоре промокли. Бархатные брючки отсырели почти до колен. Он не пришёл, и жизнь остановилась. Ника долго болела, кое-как сдала зачёты, пролежала в пустой общежитской комнате новогодние дни, сдала сессию и уехала на каникулы. С любовью было кончено. Но, на всякий случай, в последний день февраля повторила ноябрьский опыт и ушла не солоно хлебавши. Больше к парку Горького не ездила, обходила стороной.

                ***

           Вылет задерживался.  Ника стояла возле панорамного окна и смотрела на красные огни. Рейс поздний и плюсом задержка, в Архангельск прилетим в четвёртом часу. Придётся вызывать такси. Наконец объявили посадку. Место возле иллюминатора. Хорошо, ночное небо сегодня чистое, без облаков.

           Рядом устраивался, шумно дыша сосед, мужчина средних лет и приятной наружности. Ника отвернулась.

           — Мешаю? Могу пересесть, в конце салона есть свободные места.

           — Как хотите, — плохо, разговорчивый попался.

           — Спасибо за выбор. Здесь останусь. Красивая попутчица лучше пустого кресла. Будем дорогу укорачивать или по длинному пути полетим?

           — Как хотите.

           — Так не пойдёт, я хочу, положим, а вашу позицию надо уточнить. От вас зависит течение времени на следующие два часа. Ваш выбор?

           Ника засмеялась, попутчик начинал нравиться, вот и доверяй первому взгляду.

           — Укорачиваем, уговорили.

           — Начинаем. Вы замужем? Не морщите нос, вам не идёт. Вопрос не праздный, темы для разговоров зависят от мелочей.  Итак?

           — Нет. Дочь четырнадцати лет. Встреча однокурсников. Вы?

           — Февраль – месяц встреч, мог бы и догадаться. Ладно, мой выход: женат, сын, командировка. Сменим тему. Право выбора за вами.

           — А давайте про любовь! Случайный попутчик, что может быть лучше? Через два часа мы расстанемся. Никаких имён, безымянность – мой выбор. Идёт?


           Засмеялся, накрыл ладонью её руку, погладил пальцы. Привычно, как будто делал это не единожды. Стало жарко, тепло шло по руке, опалило ключицу, поднялось по шее, щёки запылали. Ника закрыла глаза, выравнивая дыхание, руки не убрала.


           — Вы его любили, отца вашей дочери четырнадцати лет? Признавайтесь! Всегда хотел поговорить на эту интересную тему.

           — Нет. Разве для деторождения любовь обязательное условие? Приятный бонус. Всё остальное блеф. Даже штамп в паспорте ни о чём не говорит.

           — Сурово.

           — Какова жизнь, таковы и плюшки. Любовь приходит и уходит. Главное, научиться пройти весь путь и остаться цельным куском. Хотите, расскажу, как некоторым это удаётся? Значит так, тётка моя, Фаина по паспорту, в миру отзывалась на имя Фаня…

           Им не хватило времени, но и того, что отсыпала авиакомпания, посчитали неожиданной роскошью.

                ***

           Ника не любила поздних посетителей, особенно в слякотные дни. Поздние не уважали её труд и легко тратили чужое время. Почему она так привязалась к библиотеке? Люси давно нет, деньги добывались для семьи программой 1С, но как приговорённая, каждый вечер Ника упорно бежала к швабре и ведру. На помаду и духи, отшучивалась на назойливые вопросы. На самом деле, всё обстояло проще: Ника хотела и делала. Покойная Фаня никогда не оправдывалась, если приходилось отказывать. Не хочу, и это – единственная причина, против которой не возразишь.


           Ника была в подсобке, когда открылась входная дверь и кто-то вошёл. Постоял, раздумывая и, миновав недлинный коридор, остановился на полпути к стойке выдачи. Она видела вошедшего со спины и сразу узнала. Попутчик.

         
           — Роман...

           — В полотне жизни есть потайные повороты, надо уметь их найти, — он медленно повернулся.

           — И не проскочить нечаянно, второго шанса может не быть. Нам… удалось?

           Они стояли по разные концы коридора, и нужно сделать всего несколько шагов до встречи.

           Лёгкое течение жизни… Кто знает, что это такое?


© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2021
Свидетельство о публикации №221020700004

Комментарии: http://proza.ru/comments.html?2021/02/07/4