Друзья, Рождество ещё не скоро, но готовить сани надо, как гласит народная мудрость, уже летом, а оно реально на носу. Вот вам Рождественская волшебная сказка - сразу для трёх групп семьи:
каждая глава состоит из трёх частей - первую часть родители читают детям, а когда они засыпают, родители читают вторую часть уже для себя; когда и они засыпают, часть третью читают домащние питомцы ПРО СЕБЯ или ДЛЯ СЕБЯ.
CONTENT
Preface. A faire tale ABOUT AN ORDINARY KINGDOM
CHAPTER ONE. The Royal family is having breakfast…
СHAPTER TWO. Hrabus got the crown, and Giglio lost it
CHAPTER THREE. BlackWand and other Influential Persons
CHAPTER FOUR. The Feya is not invited to the christening
CHAPTER FIVE. From Angelica's little maidservant
CHAPTER SIX. About what Prince Giglio did.
CHAPTER SEVEN. Giglio quarrels with Angelica
CHAPTER EIGHT. Countess picked up the ring
CHAPTER NINE. Betsinda serves a hot bottle
CHAPTER TEN. Chrabus was seriously angry
CHAPTER ELEVEN. Spusku.NET deceives Betsinda and Giglio
CHAPTER TWELVE. What happened next with Betsinda
CHAPTER THIRTEEN. Rosalba gets into the castle count Ocay
CHAPTER FOURTEEN. About what happened to Giglio
CHAPTER FIFTEENTH. We return to Rosalba again
CHAPTER SIXTEEN. Atakkoy back to headquarters soverein
CHAPTER SEVENTEEN. A fierce battle, who won it
CHAPTER EIGHTEEN. All arrive at Blombadina
CHAPTER NINETEEN. Last action
COMMENTS
Movies and fairy tale
Louis XVII. Fate and legend
Preface
A faire tale
ABOUT AN ORDINARY KINGDOM
English writer William Thackeray is best known for his long-classic novel "Vanity Fair". Here you will meet Thackeray the storyteller and similar writers, such as the Japanese storyteller Junji Kinoshita ("The Dormition of the Frog"). Thackeray is not only a storyteller, he is also an artist, and he illustrated his own fairy tale.
William Makepeace Thackeray (1811-1863) was born in Calcutta; his father was an official in the revenue office of the East India Company. After the death of his father, he went to England and entered the Lon-don "School of the Gray Brothers", then became a student at the Uni-versity of Cambridge. His childhood in India is not lost on the writer: too often, he brings back his heroes, children and adults, devoted sol-diers, swaggering nabobs, dark adventurers. His kings, therefore, are very conventional, in geographical terms. This is a generalized image of world power. Thackeray has a remarkably acute perception of man. At Cambridge, he drew enthusiastically and even considered becoming a professional artist, practicing the art of sketching caricatures in passing. The characters turned out to be funny, sometimes evil, or ridiculous, but always vital and categorically different from each other. Fascinated by drawing and writing, Thackeray did not become a model student and soon left Cambridge, for which there were other reasons. The bankrupt-cy of the Indian bank, where his entire father's inheritance was invested, forced Thackeray to look for a living. He worked as a journalist, pub-lishing in magazines. Literature and painting still attracted him, as they often did with the English. The incident helped him to resolve his inter-nal dispute. It was then that Charles Dickens was looking for an illus-trator for the Pickwick Papers (1836-1837), and Thackeray would have received the offer if Dickens had not preferred another talented draughtsman - Brown, who worked under the pseudonym Fiz. There-fore, the choice of Dickens helped Thackeray to make the final choice and embark on the path of writing. However, Thackeray still did not give up drawing, and, already a recognized writer, he himself illustrated several of his novels. Since 1842, he has been regularly published in the humorous weekly Punch. It was there that his satirical essays pub-lished, which were later collected in the popular "Book of Snobs". In 1848, the writer's cult novel "Vanity Fair" appeared. Therefore, Thack-eray's fame came.
In the following decade, two more famous works were published - The History of Pendennis (1850) and The Newcombs (1855), the histor-ical novels The History of Henry Esmond (1852); and The Virginians (1859), as well as a number of other books. Here are the stories of en-tire families and fleeting sketches that will be remembered for a long time. Provincial townsfolk and metropolitan gentlemen, bankers who crave titles and aristocrats who have no money to maintain prestige, fashionable dandies, corrupt newspapermen, merchant's daughters, lively adventurers, young people who came to London to make a career — all of them pass before the reader's mind, creating a true picture of the England of that time. Thackeray observed the life of his contempo-raries not only in London, but also during his trips to India and Ireland. In each individual image of him, in each depicted fate, there was some-thing not only of the truth about England, but also of the general truth of the modern world. No matter what Thackeray writes about, you can always feel how outraged he is by social inequality, the "law of the jun-gle" that reigns in the world of pure logic - the right of the strong to humiliate and oppress the weak. This institutionalized system of rela-tions revolted him to the core, and Thackeray, as a great realist, does not want to put up with this course of things. Reflecting on the fate and character of his characters, Thackeray often sketched their pencil por-traits on paper, from which his illustrations were later born. The fairy tale of the ring and the rose was born directly from his drawings. The funny figures Thackeray had drawn for his two daughters, Annie, fif-teen, and Minnie, thirteen, had fascinated him so much that he wanted to invent a whole story about them. So in 1854 this magical work was born, which Thackeray published under the pseudonym M.-A. Tit-marsh. It was a fairy tale about a kingdom where everything looks neat and tidy. People live richly, like to eat and drink, go to visit, play cards. And if this fairy tale tells about the fact that the princess got lost in the forest and disappeared, and the prince had to drink a lot of dope and travel a lot around the world before he took the throne, then what fairy tale can do without such an entourage?
However, the more carefully you read this amazing fairy tale, the more obvious its strangeness is. In addition, already something not at all fabulous seems to the reader in the heroes of this fairy tale. Here is the family of King Hrabus XXIV gathered for breakfast in the morning. They are all nice, good-natured people; they have had a good night's sleep and are now eating with great appetite. The king hurriedly looked through the dispatches, read the newspapers, then they had a family conversation — about bills, about relatives, about neighbors, what is even more pleasant - about balls and dinners, and what is the best dress to wear, and how much the new bracelets and necklace will cost the queen. No, this is not a royal conversation at all! It looks more like the family of some Grosvenor Square businessperson. Evil philistines, greedy, envious, they changed only the dress, but not the appearance. Not fooling anyone ermine mantle of Hanabusa XXIV; we can easily guess it and its surroundings all those newly born English bourgeoisie, that the writer does not get tired to make fun of in his books, it is they, the rich, the kings of a new life, instead of traditional monarchs. In the house of Hanabusa no pity. Prince of the blood, Giglio is only a poor relative here. He was robbed to the skin, tolerated only out of charity, and would gladly have been starved or floated somewhere to the end of the world, if they were sure that everything would go smoothly. Betsinda (no one knows yet that she is a real princess, named Rosalba) is kept here as a servant, and then mercilessly thrown out into the street barefoot, in the bitter cold. In this new world of the advanced 19th cen-tury-the "age of steam and electricity", the price is only what is profita-ble, what brings money and gives power. Now even a fairy can be thrown out of the door if she happens to come empty-handed, but the neighboring prince Obalda (Bulbo) will be welcomed with open arms, even though he is terribly stupid and ugly. However, BRABUS had no better than their king Hog-wild Highwayman did. As for the courtiers, they are in both states in no way inferior to their monarchs, to whom they are loyal only until the first disaster. They are flattering and hypo-critical, but in a difficult hour, they will turn away from their ruler with a calm soul, as does the obsequious Countess of Spusunet, whose main concern is to dig deeper into the treasury and then, if possible, take the throne herself. Moreover, if the Minister under Krause is a graph Razvanel, in honor goes Hog Baron castle hocus Pocus.The heroes of the fairy tale live in a difficult and dangerous world. There is misery lurking around every corner, and the strong seek to offend the weak — be it a child or a poor man. This world is very unstable: it is ruled by lies and treachery, and therefore even a prince of the blood can instantly find himself in a dense forest or on a high road. That is why Thackeray gives his heroes patience and courage - only the strong-minded and kind will survive; but in the trials his mind will grow stronger and his char-acter will be hardened, human dignity will be formed. What would Prince Giglio be good for if he did not have to go through many trials of life? He would have sworded and hunted; he would not have been able to read and write properly. After all, without the knowledge of the law of true life, according to honor and conscience, neither a magic ring nor a rose will bring a person happiness.
Princess Rosalba (Betsinde) and Prince Giglio had to go for happiness to distant lands, and although Paphlagonia (Сappadokia) and Pontia (Crim Tartary) — the countries are fictional, we sometimes do not think about it: everything in them resembles the real England of that time and suggests the interconnectedness of the whole world, all the kingdoms among themselves. Stagecoaches go everywhere on the roads, door knockers are hung on the doors, which are rattled by postmen and mes-sengers, princes and earls are shined with Warren's wax, which was used by Thackeray's contemporaries, and footmen everywhere say "your grace" and "sir", with the only difference that in Pontia there is the Tower of London, and in Paphlagonia — Newgate prison, where in the XVIII and early XIX centuries, criminals were imprisoned in Eng-land. Only they put lions in the Tower, and they want to send a rebel-lious prince to Newgate. In short, everything in this fictional world seemed to be mixed up and took on a legitimate fairy-tale form. Kings, of course, do not eat many sausages. In the war, they did not have wa-terproof and bulletproof armor. In addition, no matter how annoying and unpleasant the guest (in addition to the neighboring prince) was in real life, he would not have been sent to the scaffold, and the obstinate girl would not have been thrown to the lions. However, this is a fairy tale, and the kings here are not real, but as if self-proclaimed, and now everything is possible here, even magic and the sorcerer who creates it. With a wave of her miraculous wand, she restores the violated justice. Thackeray longed for the good fortune of his heroes. However, in the novels he wrote in the last years of his life, he managed to do this with great stretch. The world around him was too hostile to his heroes. Thackeray was well aware of how many ugly laws, unfair relationships, and ugly habits there are in this world, and therefore in the later novels of the writer a note of sadness sounds more and more clearly, and the modest personal happiness that his characters eventually achieve is out of proportion to their ordeal. The tale of the Ring and the Rose was written nine years before its author's death. Moreover, here he already had special opportunities for the desired happy end, because in this genre he could easily arrange the happiness of his favorite characters with a simple wave of a magic wand. Thackeray longed for the good fortune of his heroes. However, in the novels he wrote in the last years of his life, he managed to do this with great stretch. The world around him was too hostile to his heroes. Thackeray was well aware of how many ugly laws, unfair relationships, and ugly habits there are in this world, and therefore in the later novels of the writer a note of sadness sounds more and more clearly, and the modest personal happiness that his characters eventually achieve is out of proportion to their ordeal. The tale of the Ring and the Rose was written nine years before its au-thor's death. Moreover, here he already had special opportunities for the desired happy end, because in this genre he could easily arrange the happiness of his favorite characters with a simple wave of a magic wand. Well, let it be a fairy tale, that is, a lie, in which there is still a hint. Let the people in it turn into shoehorns or lawn mowers, and let the doorknockers turn into people. Thackeray remained, despite every-thing, true to the principles of realism. He depicted life with all its laws and the mores that reigned in it. He told many evil truths in this simple-looking fairy tale to his imperious contemporaries — both titled and untitled. Even the royal power was severely ridiculed. Of course, one must have a rare independence of mind to speak so mockingly about power in the middle of the 19th century in a country where the same system still formally reigns to this day.
Special introduction by Thackeray
It happened once that the author spent Christmas abroad, in a strange city, where, by an interesting coincidence, many English chil-dren gathered. In this town can't get even simple magic lantern to give the kids a holiday, and, of course, is no place to buy funny paper dolls, which all children love to play at Christmas, king, Queen, a lady with Beau, Beau, a soldier and the other heroes of the carnival. A friend of mine, Miss Bunch, a governess in a large family who lived in the dress circle of the same house as me and my pets (I'll tell you a secret, it was the Poniatowski Palace in Rome, in the lower floor of which was the shop of the Spillmans — the best confectioners in the world), so Miss Bunch asked me to draw these figures to please the children. This girl always knows how to invent something funny, and pie and I immedi-ately made up a funny story from my drawings and read it in the faces of the children for long evenings, so that it turned out to be a real show for them. Our little friends were very amused by the adventures of Gi-glio, Obould, Rosalba and Angelica. I will not conceal that the appear-ance of the living door attendant caused a storm of delight, and the im-potent rage of the Countess of Сontess Gruffanuff was met with general rejoicing. Then I thought: if this story is so liked by some children, why not please others? In a few days, the students will return to the colleges, where they will get busy and, under the supervision of their caring men-tors, will learn all sorts of wisdom. In the meantime, we have a vacation — so let us have a legitimate laugh, have a lot of fun, and you, senior comrades not a sin to make a little joke, dance, fool around. Therefore, the author wishes you happy holidays and invites you to a home per-formance about some simple kingdom. Although... This kingdom is not so simply.
December 1854.
M. A. Titmarsh
CHAPTER ONE.
The Royal family is having breakfast
Here is the Lord of Paphlagonia, Brabus-Hrabus XXIV, sitting with his wife and only child at the royal breakfast table, reading a letter he has just received, and the letter tells of the imminent arrival of Prince Ubal-du, son and heir of King Zagrabast, who now rules all of Pontopia. Look at the pleasure that shines on his un-monarchical Pontic face! He is so engrossed in the Pontic bishop's letter that he has not even touched the august rolls, and the boiled eggs served for breakfast are already quite cold.
"What?" The same Bugger, the incomparable rake and daredevil? Prin-cess Angelica exclaimed excitedly. — He is so good-looking, so learned, and so witty, especially after he has beaten an army of a hundred thou-sand giants and won the Battle of Thirimbumbum!"
— And who told you about it, my dear? What is it?" asked the king.
— A little bird told me.
"Poor Giglio! Angelica's mother sighed and poured herself a cup of tea. "But he's better now.
"Oh, come on! Angelica exclaimed, and shook her head, which was decorated with a whole cloud of curlers.
The voice behind the scenes:
Breakfast of the royal lords.
All the villains will be punished!
"You drink all your tea," said the monarch gloomily.
— It is better to drink tea than a glass of port or brandy and soda, ' re-plied the Queen.
"I only meant to say that you are a great tea-drinker, my dear," said the lord of Paphlagonia, suppressing his irritation. — and you, Angelica, I hope you don't need any new clothes now?" Your dressmakers ' bills are impressive. However, you, dear husband, it is necessary to take care of your upcoming celebrations. I would prefer only dinners, but of course, you will demand balls. I cannot bear to see that blue velvet dress of yours, what kind of fabric is it. There is no demolition for him! Moreover, my dear, I would also like you to wear a new necklace. Or-der no more than a hundred or a hundred and fifty thousand pounds. In addition, not a penny more.
"What about Giglio, my friend?" The queen asked.
- Yes, let him go far away…
"It's about my own nephew, sir! The only son of the late monarch! »
"Madame, what do you mean?" What did I say? Let him go to the tailor and ordered what we need and accounts will give Rasoolu — that they pay. Do not give him a bottom or a tire! Uh... I mean, all the best, I wanted to say! He must know no need of anything. Give him two guin-eas for his pocket money right now, my dear, and order some bracelets for your pretty hands as well as your necklace.
The Queen put one arm around her husband and the other around her daughter's waist; then, with a kiss on the back of her husband's head, she and her daughter left the dining room to prepare everything for the reception of the distinguished guest. As soon as they were gone, the smile that had shone on the face of the father and the master disap-peared, along with all his royal importance, and he was left alone with himself. It is impossible, even in color, to describe fully the mental an-guish of Hrabus at that moment: his sparkling eyes and flared nostrils, as well as his dressing gown, handkerchief and shoes. Here is what: Grabus left alone with him. He snatched up one of the many egg-glasses that adorned the king's table, rushed to the sideboard, pulled out a bot-tle of brandy, poured himself one and two, then put the glass down, laughed, and exclaimed hoarsely:
— Now, BRABUS, you are human again! Alas! — He went on, taking another sip of his drink.) — Until I became king, I was not drawn to this poison. I did not drink anything but spring water, and I did not drink a drop of warmed brandy. Faster than a mountain stream, I ran through the forest with a musket, shaking the dew from the branches, and shot partridges, snipe, and even horned deer. Shakespeare is truly right when he says: Yes, it is not easy for us to bow our head when it is crowned with a crown. In addition, why did I take it away from my nephew, the stupid Giglio? What did I say? (He shudders.) Took it away? No, no! I did not take it away, no! Get lost, you filthy word! I just put the crown of the monarch of Paphlagon on my worthy head. Now I hold the crown scepter in one hand, and the Paphlagonian power in the other! Well, could this poor little baby, a snotty crybaby, who was with the nurse yesterday and sucked his breast, and begged for a lollipop, well, could he carry such a heavy crown? In addition, could he, girded with the sword of our royal ancestors, go into the field to fight this vile foe?
Therefore, His Majesty continued to convince himself of sinlessness, considering that the white verse is a serious argument in favor of those who own the appropriated. At first he wanted to reward the injured party, and even knew how to do it, but now that the opportunity has presented itself to conclude the much-desired marriage alliance and thereby unite two countries and two peoples who have hitherto contin-uously waged bloody and ruinous wars, namely, the Paphlagonians and the Pontians (Crim Tartary), he must abandon the idea of returning the crown to Giglio. If his brother, King Savio, had lived, he would have taken the symbols of power from his own son and returned them to the rightful king.
How easy it is for others to deceive themselves by taking what they want for granted!
The king immediately cheered up, quickly read all the cold newspapers, finished the eggs and dried buns, then rang the bell, and the first minis-ter appeared in front of him. And the queen, after thinking for a minute or two about whether to go to the sick Giglio or wait for him to recover, said Somoy gently to herself:
— There is no hurry at all. Business time, fun-an hour. I will visit Gi-glio later, and now I will attend to an urgent matter — I will go to the jeweler, and finally order a necklace and bracelets. My husband's desire is my law. The princess went up to her room and told her house clean-er, Betsinda, to take all the clothes out of the chests for fitting. They had both forgotten about Giglio, as they had forgotten about the dinner they had eaten a year ago.
The voice behind the scenes:
And our Grabus as sin,
He did not behave the best!
_______The light gradually goes out, and at the same time the croak-ing of frog’s increases. The green spotlight illuminates the person who owns the voice behind the scenes. This is the so-called Chronicler histo-rian. He sits at a low table and writes something in a thick notebook. Through the darkness, a few figures can be seen sitting in chairs at a distance these are the so-called Spies. They make sure that the Chroni-cler does not confuse the epochs and does not get lost in particular; they do this by twisting the spring on the back of the historian with a special key, thereby setting the hand of the Time Clock to the desired numbers. A legitimate question arises: why cannot they set the Time Clock correctly finally, so that the epochs do not jump back and forth in the Chronicler's head? The fact is that he had a pernicious habit of scratching his head when he fell into a reverie. (Alternatively, vice ver-sa.) Anyway, he did it from time to time, and it would have been all right, except for the fact that it was for this reason that the Clock of Time was regularly disturbed. Just now, he was in the era of the next French Revolution, and this is what he wrote in his notebook________
« Chapter I. It is not often that it falls to the historian to perpetuate events more unusual than those took place this year, when four con-tenders were competing for the French crown at once, with equal rights, dignity, courage and popularity. The battle was hot. The first is His Royal Highness Louis-Antoine-Frederick-Samuel-Anne-Marie, Duke of Brittany and son of Louis XVI. The poor prince, who, along with his unfortunate parents, suffered in captivity in the Temple, somehow managed to escape from the dungeon, hiding (I will immediately ex-plain: his captors had treated him so inhumanly that the young prince had grown impossibly thin and tiny) in the cocked hat of a member of the Convention, Reordered. After all, in the turbulent revolutionary times, they wore three-cornered hats of gigantic size. He spent a consid-erable part of his life in Germany; for thirty years he languished in the casemates of Spielberg; and when he did manage to escape from there to England, then there he was imprisoned in the Tower of London, al-legedly for debts, but it is obvious that this was the work of his political opponents. The worthy prince should not be confused with the many impostors who claim to be the descendants of the unfortunate victim of the first revolution. We have more extensive information about the sec-ond applicant, Henry of Bordeaux. In 1843, after fleeing abroad with his small household, he took lodgings in an abandoned London quarter called Belgrave Square. Many French nobles came to him, despite the persecution of the usurper who sat on the throne; some of the most prominent representatives of the English nobility - including the famous knight without fear or reproach, the Duke of Jenkins-also helped the recklessly brave young prince with advice, money, and, of course, their valiant sword. The third contender was His Imperial Highness Prince John Thomas Napoleon, a fifteen-year-old cousin of the late emperor and, according to some, a prince of the House of Gomersal. He argued, with justice, that since the direct heirs of the illustrious Corsican had renounced their claim to the throne, he, Prince John Thomas, the next of kin after them, might well have succeeded to the throne of the Em-pire. In seeking the crown, he had pinned his hopes on the loyalty of the French and his trusty sword. The scepter that the three princes above mentioned were so eager to possess was held in the hands of the illustrious monarch, His Majesty King Louis Philippe of France. There is reason to believe that this wise monarch did not enjoy the respect due to such a sovereign among his subjects. Moreover, the frivolous people became a burden to his rule. This people suddenly took such a dislike to the charming royal family, for which his Majesty, with his usual hoarding, did his best to provide as decent a content as possible, that there are no words to describe it all. Therefore, there was every reason to believe that the highest political leaders in the country, to whom his Majesty had so greatly annoyed, had no loyal feelings for the royal court and personally for its sacred person. It was from the above-mentioned pretenders that Louis Philippe, that greatest of princes (at that time he was almost a hundred years old), had to defend his crown.
The city of Paris is fortified by one hundred and twenty-four forts, each of which has a thousand guns, is provided for a long time with ammu-nition and provisions, and everything is arranged so that, if necessary, the Tuileries Palace can easily be shelled. If the mob attacked the palace, as it did in August 1792 and July 1830, it could be razed to the ground in an hour; at the same time, the capital is thus well protected from for-eigners. No less reliable protection from external enemies was the terri-ble state of the roads. Only half a mile of railway had been built in France since the British companies had withdrawn, and any army al-ready accustomed, like all the armies of Europe, to advance at the rate of sixty miles an hour would have been irritated to death to see such roads, and would have thought a hundred times before advancing from any of the frontiers - from the coast, from the Rhine, from the Alps, or from the Pyrenees - to the capital of France. French people, not think-ing about patriotism, resented the rough way these vices in the country and contrary to common sense argued that five hundred seventy-five trillion francs spent to strengthen the structures would have to invest in any peaceful company. Only the king lived very quietly under the pro-tection of his fortified forts. Since the goal is to describe as vividly as possible the extraordinary events of that time, the actions and feelings of the people and parties involved, the best thing to do is to refer to the documents of that time, which are abundant. It is funny in our time to read on the pages of the "Monitor" and "Journal des Debats " reports about the amazing events of those days.
1884 year began with an unusually calm start. At the royal court in the Tuileries, there was an extraordinary gaiety. The twenty-three younger English princes, the sons of Her Majesty Queen Victoria, graced the balls with their presence; the Russian emperor and his entire family paid the King of France a traditional visit; the King of Belgium, as al-ways, visited his august father-in-law, ostensibly for the sake of per-forming a family duty and the pleasure of seeing a relative, but in reali-ty to demand the dowry of the Queen of Belgium, which Louis Philippe of Orleans stubbornly refused to pay. Who would have thought that in the midst of such a festive atmosphere, there was danger, and in the midst of such silence, a bloody rebellion was brewing? The largest of the madhouses in Paris was the Chariton, and it was this residence that the snide journalists from the Journal des Debats predicted for the pre-tender to the throne of Louis XVI. However, the next day, namely, Saturday, February 29, an article appeared in the same newspaper of a much more serious and even startling content; in it, through the mask of carelessness, the anxiety of the government was clearly visible. On Fri-day, February 28, the "Journal de Deba" published an article that did not cause much excitement on the stock exchange, so it seemed ridicu-lous. It said:
"The new Louis XVII! It is reported from Calais that a certain obscure person, recently arrived from England (from Bedlam, we believe), pre-tends to be the son of the unfortunate Louis XVI. This is the twenty-fourth applicant who claims that his father was the August prisoner of the Temple. These pretensions aside, however, the poor fellow is oth-erwise reported to be quite harmless; several old women, who swear that they have recognized him as the Dauphin, accompany him; he does not attempt to seize the crown by force of arms, but only waits for heaven itself to place him on the throne. If His Majesty comes to Paris, we believe he will not hesitate to take up his residence at the Palace of Chariton. So far, we have ignored the rumor (which has been circulating among the notorious blackmailers and in the dirtiest pubs of the capi-tal) that a certain celebrity - but why should we not directly name Prince John Thomas Napoleon? "She came to France with criminal in-tentions and revolutionary designs. However, the morning edition of Monitor confirms this shameful fact.
_____________At that moment, the Spies came out of their hiding place and, slapping the Chronicler on the back, adjusted the hands of the Time Clock. First, the year 1884, which had been agreed with the revolution-ary calendar that Napoleon himself had canceled, turned into 1848, and then the Chronicler, slightly choking, stood for a while in silence, listen-ing to the growing croaking of frogs outside the palace window, finally spoke, as usual, to himself: _______
"1. I cannot write further, because I do not really understand how to transfer my future reader from the era of the next French Revolution to a different kind of modernity. Simply put how to transfer the reader to the environment of frog life and get into the Quaker mood. Why is there such a green light around? It is simple, it is not the twilight of the hall at all, and it is just that we are at the bottom of a swamp right now. Over there, among the water grasses, a rather plump catfish has slipped through. Do you see? You are beginning to think you are a Quaker yourself. Where is your chin? He was gone. Your eyes are going to pop out of your head. Are you silent? Okay. In addition, if so… Frogs, too, are not all the same like, for example, peas. In addition, they can be pretty, too, but we humans do not always understand that this is just coquetry. Therefore, it is important to understand that croaking has its own nuances; it is not monotonous and sometimes expresses too differ-ent feelings. Now I will throw a stone, a simple one that is lying idle under my feet, and I will take it and throw it into the swamp. The cho-rus of frogs will immediately stop. This is the end of everything for a person. However, for frogs, it is the opposite: they will only start from this moment. After all, to frogs, this stone will seem like a real block that suddenly fell from the sky. So, the experience begins…»
At the same moment, he throws a pebble into the swamp. The beam of light goes out, the sound of water splashing is heard. The chorus of frogs stops. Then it brightens again. The chronicler walks along the bot-tom of the swamp, but for some reason it looks like the intersection of an ordinary city street. The stems of water lilies are very similar to the poles of a power line. Right in the center of the intersection lies a huge block; gradually frogs begin to come running from all sides. In the midst of the uproar, one of the frogs comes to the center, climbs up on a rock, and begins to make his speech:
- Citizens, how do you imagine all this? This is an obvious conspiracy! Rocks do not just fall out of the sky. This is a favorite tactic of the Kapuri party. Purpose: to cause disorganization and confusion in socie-ty.
Everyone is making even more noise. Fierce shouts are heard: "Kapuri scoundrels! Death to Kapuri! » Moreover, suddenly the noise grew louder as they saw the old satirist pinned down under the rock. He is still moving. The old man did not jump out of the way in time. They pull him out from under the rock, and he quickly recovers. Here every-one already understands that this is really a conspiracy, although the old-timers of the pond immediately began to claim that on average, such a block falls from the sky into the pond once every three days. Then there was another uproar, everyone wanted to know who was re-ally doing all this. The satirist calmly stated that people do it for noth-ing to do. Therefore, there were three versions of the incident: it is a conspiracy, a natural disaster, or people. However, the latest version seemed the most improbable. The unbelievers hotly persuaded the pro-ponents of this particular theory: "Try it, stick your head out, and you'll get it right on the head!"
The satirist, among other things, taught at the university. Then two more characters – deputies from the parliament-pulled up. A police of-ficer brought them in. He quickly wrapped duct tape around the block and forbade anyone to approach it. The victim was given the suggestion that he should have immediately made a statement to the police, and not wait for the mercy of nature. Here the protester on the stone held out his business card directly into the hands of the senior deputy. It was very long written on it: "The Volunteer Union of the Struggle for the fi-nal and complete completion of the repatriation of All Prisoners of War..." The deputy looked at him strangely and said: "A minute before that, a member of parliament was killed." Everyone shouted, " How did this happen? “ The deputy replied: "We held the meeting leaning out of the water for a better sound. Moreover, suddenly this rock flies out of the sky. The deputy of the See (he belonged to the Demo-Free party) fell victim...»
A member of the volunteer detachment began to prove that this was the machinations of the Kapuri party, and nothing else. The police officer, saying that everyone was giving some confused testimony, turned and rode off in an unknown direction, without drawing up a report.
CHAPTER TWO.
Hrabus got the crown, and Giglio lost it
Ten or twelve thousand years ago, in Paphlagonia, as in some other states, there seems to have been no law of succession. In any case, when the crowned Savio died and left his brother as guardian of his orphaned son and regent, this treacherous relative did Brabus-Hrabus XXIV, gave a magnificent coronation, and ordered the native nobility to swear allegiance to themselves. Moreover, while Hrabus held court balls, dis-tributed money, and corn offices, the Paphlagonian nobility did not care much about who sat on the throne; as for the common people, they were equally indifferent in those early days. When the crowned Savio died, his son Giglio was still young in years, and therefore did not feel very sad about the loss of the crown and power, no more than the loss of some toy. He had plenty of sweets and a variety of toys, he sat back five days a week, and when I grew, I could ride out to hunt, and most importantly — to enjoy a sweet cousin, the only daughter of the king, and all this poor man was pleased as punch; he was not at all jealous of his uncle's mantle and scepter, its big, awkward, hard touch and a heavy crown, which he wore on his head from morning to night. Look at the portrait of Hrabus that has come down to us, and you will prob-ably agree with me that sometimes he was quite tired of his uncomfort-able velvet clothes, ermine, diamonds, and other splendors that adorned his body. No, I do not want to be steaming in this hot robe with this thing on my head from day to day!
Here sits our Grabus left,
Moreover, in front of the Queen.
As for the Queen, she must have been pretty in her youth, and though she had grown somewhat stout with the years, her features, as may be easily seen in the portrait, retained a certain agreeableness. In addition, if she was a lover of gossip, cards, finery, and flattery, then let us be le-nient with her: we ourselves sin a lot in this way. She was kind to her nephew; and if she sometimes felt a twinge of conscience because her husband had taken the crown from the young prince, she consoled her-self with the thought that his majesty might be an invader, but he was a decent man, and after his death, Giglio would sit on the throne with his dearly beloved cousin. The first minister was the old dignitary Razvorol; he swore fealty to Hrabus with a warm heart, and the mon-arch entrusted him with all the
Заказать книгу здесь:
https://morebooks.de/ru/search?utf8=&q=978-620-0-49659-1
https://www.amazon.com/s?k=9786200496591&ref=nb_sb_noss
---------------------------------------------------------
русский текст
— Прошу прощения, сэр, по согласно этому приказу я должен арестовать вас и передать… э… э… в руки палача.
— Ты что, рехнулся, приятель?! Остановитесь, говорю вам!.. А! О!.. только и успел выкрикнуть несчастный принц, ибо гвардейцы Атаккуя схватили его, завязали ему рот носовым платком и потащили на место казни.
Как раз в это время король беседовал с Разворолем и, увидев, что стража кого-то ведет, захватил понюшку табака и сказал:
— С Перекорилем покончено. Идемте завтракать. Капитан гвардии передал пленника шерифу вместе со смертным приговором, гласившим:
Препровожденного — обезглавить.
Храбус XXIV.
Отсюда продолжение 6 ноя 2025 в 14-41 (со стр. 33)
«Это ошибка!» — вопит Обалду. — «Да чего уж там, — говорит шериф. — Эй, Джек Кетч, берись-ка за дело!» Ну а нам теперь пора возвратиться к Джильо и Бетсинде.
Влюблённая злодейка разлучает Бетсинду и Джильо
Спускунет, будучи свидетельницей королевских злоключений, поднялась на заре, вся в мыслях о спасении своего суженого. Джильо был в саду, бродил по дорожкам, сочиняя стихи в честь Бетсинды, но дальше рифмы «пень» и «прекрасный день» дело не шло, он уже совсем позабыл про вчерашний мордобой и думал только о том, что краше Бетсинды никого нет на свете. Любовь его возрастала согласно яркости солнца, встававшего в этот час из-за горизонта. «Ах, милый Джульо, — воркует она. — Я… я все ломаю голову, душечка, как тебе выпутаться из беды. Придется на время бежать в чужие края». – «Какая ещё беда! Никуда я не поеду без своей ненаглядной!» — возражает Джильо. — «Она отправится с тобой, милый принц, — говорит Спусси еще вкрадчивей. — Но сперва мы должны взять драгоценности наших августейших родителей и нынешних короля с королевой. Вот тебе ключ, дружочек, ведь это все по праву твое, ведь ты законный монарх Пафлагонии, а твоя будущая жена — ее законная владычица. Забрав драгоценности, иди в спальню Развороля; там у него под кроватью мешки, а в них — деньги: 217 млн 987 тыс. 39 фунтов, ну и ещё какая-то мелочь в шиллингах. (Это по курсу 10 тыс. лет назад до нашей эры!) И тогда мы, страшно богатые, сбежим отсюда, спасаясь от гнева самозванца Храбуса». «Как, - вскричал Джульо. – Спусси, ты с ума сошла. С чего ты взяла, что ты - моя невеста? Да ты просто глупая старая карга! Убирайся, пока я тебя не скинул в ров за стеной замка!» - «Ах, что за милый негодяй! Однако я законы знаю, ты вчера дал письменное обязательство жениться на мне! Вот и женись!» — Прочь отсюда, глупая гусыня! Я люблю Бетсинду! Не подходи ко мне, а не то…» — И он кинулся в бега, такой страх его обуял. Спусси же только ухмыльнулась. – «Обещанного не воротишь, на то в Пафлагонии и законы! А что до этой бесовки, ведьмы, гордячки служанки Бетсинды, так принц-дурашка не скоро ее сыщет, будь я не я. Ведь эта Бетсинда…»
Так что же Бетсинда? А вот послушайте. Бедняжка встала в то зимнее утро в пять часов, чтобы подать чай своей госпоже, однако та на сей раз встретила ее не улыбкой, а бранью. С полдюжины оплеух отвесила Спускунет служанке, пока одевалась, но бедная малютка так привыкла к подобному обращению, что ничего худого не заподозрила. Потом Спусси сказала: « Когда государыня дважды позвонит в колокольчик, ступай к ней! И вот Бетсинда явилась к ее величеству. Все три ее госпожи были уже здесь: королева, принцесса и графиня Спускунет. Едва она вошла, как они начали вопить. Не будет повторять плохие слова, раз самым приличным выражением посреди этой брани был приказ «убирайся вон немедленно!» Бетсинда, ничего не понимая в этом кошмаре, вдруг обрушившимся на неё, - когда король предложил ей руку и сердце, а сердце его августейшей супруги переполнилось ревностью и злобой; а ещё в нее вдруг влюбился Обалду, и от этого Анжелика пришла в ярость; ее же безумно полюбил Джильо, графиня Спускунет теперь готова ее растерзать, - и сама была уже готова сбежать куда-нибудь подальше. Но как и в чём, да ещё посреди зимы? «Отдай чепец, платье, нижнюю юбку, что я тебе подарила!» — закричали все три злющих в один голос и стали срывать с бедняжки одежду. Поток Спусси схватила кочергу и погнала служанку в свою спальню. Там подошла к стеклянному ларцу, в котором все эти годы хранила ветхую накидку и башмачок Бетсинды и сказала: «Забирай свое тряпье, прощелыжка! Сними все, что ты получила от нас, честных людей, и вон со двора!» — И она сорвала с бедняжки почти всю ее одежду и велела ей убираться. Вся обувь Бетсинды теперь состояла из одного крохотного башмачка; она только и могла, что повесить его на шею; благо уцелел один шнурок. Даже дверной молоток и тот заплакал от жалости к бедняжке, когда та, босая и полуголая ступила на свежий снег! Однако наша знакомая фея Чёрная Палочка, как всегда в подобных случаях, тут же вмешалась онлайн, и свежий мягкий снег теперь согревал босые ножки маленькой Бетсинды, как если бы она шла по тёплому полу, и девочка, поплотнее закутавшись в обрывки своей детской мантии, быстро побежала прочь, заливаясь при этом горючими слезами по возлюбленному Джильо, которого она теперь уже никогда не увидит...
В ожидании бала
«А теперь можно подумать о завтраке», — говорит королева, большая любительница поесть. – «Какое платье мне надеть, маменька, розовое или салатное? — спрашивает Анжелика. — Какое больше понравится милому гостю?» Король вышел из своей гардеробной и монаршая семья села за стол. И только принц Обалду всё ещё отсутствовал. Чайник напевал свою песенку; булочки дымились, а гостя всё не было, король уже готов был сам закипеть от негодования, как и в комнату вошел Развороль, а с ним капитан Атаккуй, и у обоих был ужасно встревоженный вид. – «Ваше величество!.. — начал, было, Развороль, — Боюсь, что…» — Доложишь после завтрака, — прерывает его король. — На тощий живот дела не идут!» — Боюсь, что после завтрака будет поздно, ваше величество. Его… его… в половине десятого казнят…» — Да перестаньте про казнь, бездушное животное, вы портите мне аппетит! — восклицает принцесса. А кого это казнят?» - «Да принца…» — Но ведь тогда уж никак не избежать войны, ваше величество, настаивает Развороль. — Его отец, венценосный Заграбаст…» - « Что? – вскричал король. – Ты ничего не перепутал, олух царя небесного?» — «Но ведь казнят же принца Обалду, ваше величество!»
Тут Анжелика с воплем рухнула на пол и потеряла сознание. «Полейте на ее высочество из чайника, — приказал король; и действительно, кипяток скоро привел Анжелику в чувство. Его величество посмотрел на часы, сверил их с теми, что стояли в гостиной, а также с церковными. «Весь вопрос в том, — сказал он, — спешат мои часы или отстают. Если отстают, мы меняем продолжать завтрак, уже ничего не исправшишь. А если спешат, тогда есть еще надежда спасти этого Обалдуя. Право, Атаккуй, меня так и подмывает казнить и тебя заодно». — «Я только выполнял свой долг, ваше величество. Солдат знает одно: приказ». — «Да пропади вы все пропадом! Пока вы тут препираетесь, палач казнит моего возлюбленного! — завопила принцесса. - Вы просто осел, папенька! Пишите скорее приказ о помиловании, вот… Теперь я отнесу его туда!» - она схватила документ и выбежала вон из комнаты. «Постой!»- крикнул её вслед король. Когда король повышает голос, принцесса это знала, надо послушаться, и она вернулась. — «Сколько раз я тебе говорил, милочка, чтобы ты, выходя из комнаты, затворяла за собой дверь. Вот так, молодец! Теперь иди».
Тем временем Анжелика бежала, бежала и бежала - вверх по Фор-стрит и вниз по Хайстрит, через рыночную площадь, вниз налево и через мост, попала в тупик, в обход замка, и вот наконец очутилась у Лобного места, где, к ее ужасу, Обалду уже положил голову на плаху! Палач занес топор, но в этот миг появилась принцесса взлетела на эшафот.
— Жизнь! — закричала она. — Жизнь! — возопили все кругом.
Тогда уже без всякого стеснения она бросилась на шею Обалду и воскликнула: «О, мой суженый! Мой Обалду! Твоя Анжелика успела вовремя и спасла твою бесценную жизнь, мой Аленький цветочек! Скажи мне хоть слово!» — «Видишь ли, Анжелика, — отвечал наконец он, — я здесь сутки, и такая тут у вас кутерьма творится — то все бранятся, дерутся, рубят головы, просто дурдом какой-то, что-то потянуло меня домой, в Понтию. У нас тоже бывает весело, но не до такой же степени!» — «Ну уж нет, - закричала взбешённая Анжелика. – Я тебя спасал! Зашло? Сперва женись на мне, а потом вали в свою Понтию. Впрочем, когда ты со мной, я и здесь точно в Понтии, мой прекрасный Обалду!» – вдруг смягчилась она, осознав, что пока орать на жениха рановато, раз договор о браке ещё не подписан. — «Что ж, нам действительно надо пожениться, — говорит Обалду. — Послушайте, святой отец, раз уж вы все равно пришли, так, может, вы нас здесь же и обвенчаете?»
Дожидаясь смерти, Обалду не выпускал изо рта розы. Он держал ее в зубах, даже положив голову на плаху, и все не переставал надеяться, что вдруг откуда-нибудь придет избавление. Но когда он заговорил с Анжеликой, то забыл про цветок и, конечно, обронил его. Принцесса мгновенно нагнулась, схватила цветок и спрятала на груди. Не мог же принц отобрать у неё свою розу. Они отправились завтракать, а пока ошли, Анжелика казалась ему все краше и краше.
Он уже горел желанием сделать ее своей женой немедлено, но теперь, как ни странно, — Анжелика стала совершенно равнодушна к нему. Он стоял на коленях, целовал ее руку, просил и умолял, плакал от любви, а она все твердила, что со свадьбой некуда спешить. Он больше не казался ей красавцем, ну ни капельки, даже наоборот; и умным тоже — дурак какой-то, просто мужлан! Однако король Храбус решительно отверг подобные сентименты и, едва увидел эту парочку на пороге танцевального зала, завопил страшным голосом: «Хватит с нас этой канители! Зовите архиепископа, и пусть он их тут же обвенчает! А я подпишу брачный договор. Раз они поженились на эшафоте, надо надеяться, будут и дальше счастливы.
Что было дальше с Бетсиндой
А Бетсинда миновала городские ворота и так же быстро двинулась по столбовой дороге, что вела в Понтию, в ту же сторону, куда держал путь и Джульо. «Ах!.. — вырвалось у нее, когда мимо проехал дилижанс и она услышала милые звуки рожка. — Если б мне ехать в этой карете! — Но звеневшие бубенцами лошади тут же умчали дилижанс. Девушка и ведать не ведала, кто именно сидел в этой карете. Тут ее догнала ехавшая с рынка пустая повозка; возница был парень добрый и, увидев, что по заснеженной дороге бредет босоногая красотка, предложил подвезти ее. Сказал, что живет на опушке леса, где отец его служит лесником, и что если ей по пути, то он ее подвезет. Бетсинде было все равно, в какую сторону ехать, и она согласилась. Парень накрыл ей ноги холстиной, дал хлеба с салом и разговаривал с ней участливо. Но она оставалась печальной и никак не могла согреться. Так, уже завечерело, черные ветви сосен отяжелели от снега, и вот наконец им приветно засветили окна сторожки. Лесник был стар, и у него была куча детей, — они как раз ужинали молоком с черным хлебом, когда приехал их старший брат. Малыши пустились скакать и хлопать в ладоши, ведь старший брат привез им из города игрушки. А когда они увидели хорошенькую незнакомку, то подбежали к ней, усадили ее у очага, растерли ей мятным настоем ноги и угостили горячим молоком с хлебом. Они разглядывали её накидку и удивлялись – она в точности, как тот бархатный лоскут, что висит в шкафу: помните, его нашли в лесу в тот день, когда король Заграбаст увёз в замок маленьких львят в качестве добычи. Ой, глядите, а на шее у девочки — синий бархатный башмачок, совсем такой, как тогда подобрали в лесу.
Старый лесник не раз рассказывал детям историю про львят и башмачок, завернутый в бархатный лоскут. Тут расчувствовавшаяся Бетсинда тоже рассказала, как ее малюткой бросили в одна, в такой же накидке и одном башмачке. Своё детство помнит смутно. Кажется, она когда-то жила в львиной пещере, а до того она жила в прекрасивом доме, где все её любили и лелеяли...
Когда лесник все это услышал, то рот разинул от изумления. Он открыл шкаф и вынул из чулка пятишиллинговую монету с портретом покойного короля Кавальфора и поклялся, что лицом эта девушка — точная его копия. Потом он достал башмачок и старый бархатный лоскут из шкафа и сравнил их с вещами Бетсинды. Внутри ее башмачка стояло клеймо: «Хопкипс, поставщик двора»; та же надпись была и на втором башмачке. На плаще пришелицы с изнанки было вышито: «Прин… Розаль…»; на лоскуте виднелось; «цесса… ба… Артикул 246». Так что, приложивши куски друг к другу, можно было прочесть: «ПРИНЦЕССА РОЗАЛЬБА АРТИКУЛ 246». Тут добрый старик упал на колени и воскликнул: «О моя милостивая госпожа! Ты, пропавшая без вести, законная владычица Понтии… Приветствую тебя и присягаю тебе на верность!» В знак этого он трижды потерся об пол своим почтенным носом и поставил ее ножку себе на голову. — «О мой добрый лесник, — сказала девочка, — видно, ты был сановником при дворе моего отца!» - Ах, моя милостивая госпожа, так ведь я же бедный тот самый лорд Шпинат, который вот уже пятнадцать лет, как живет здесь простым лесником. С той поры, как тиран Заграбастал (чтоб ему околеть, архиплуту!) лишил меня должности первого камергера. – «Главного хранителя королевской зубочистки и Попечителя высочайшей табакерки. Я знаю! Этот пост вы занимали при моем августейшем батюшке. Возвращаю вам их, лорд Шпинат! Еще жалую вам Орден Тыквы второй степени. Встаньте же, маркиз де Шпинат! — И королева за неимением меча взмахнула ложкой над лысиной старого придворного, из его глаз уже вытекло целое озерцо слез и его милые детки легли в тот день спать маркизами де Шпинат. Юная королева Понтии проявила удивительное знание национальной истории и отечественного дворянства. Не зря же ей с пелёнок читали только толстые книги из королевской библиотеки. А у младенцев память о-го-го какая свежая. И сейчас всё вспомнилось, как вчерашние события. Все аристократичекие фамилии выстроились в её памяти по ранжиру. Старый маркиз де Шпинат объявил, что готов за них всех (кто ещё жив) поручиться: страна изнывает под властью ненавистного Заграбаста и жаждет возвращения законной династии Белой Розы; и хотя был уже поздний час, маркиз послал троих старших детей собрать на сходку кое-кого из дворян; когда же в дом воротился со двора его старший сын, — он чистил лошадь и задавал ей корм, — маркиз велел ему сесть в седло и скакать туда-то и туда-то, к тем-то и тем-то.
Когда юноша узнал, кого он привез в своей повозке, он тоже упал на колени, поставил себе на голову ножку её величества и тоже щедро оросил пол слезами. Он влюбился в нее без памяти, как всякий, кто теперь ее видел (юные юные лорды Бартоломео и Убальдо, которые то и дело из ревности принимались лупить друг друга по макушке; а также все понтийские пэры, что сохранили верность Кавальфорам и по сигналу маркиза де Шпинат о том, что нашлась законная королева из династии Белой Розы уже начали стекаться - как с запада, так и с востока. Однако это были такие же старички, что ее величеству не пришло даже в голову заподозрить их в глупой страсти, но она ещё ведать не ведала, как жестоко их ранит их нестареющие сердца ее юная красота, пока один слепой лорд, тоже ей беспредельно преданный, не открыл ей всей правды; с той поры она носила на лице густую вуаль, чтобы ненароком не вскружить кому-нибудь голову какому-нибудь старичку. Она тайно разъезжала по замкам своих приверженцев, а те, в свою очередь, навещали друг друга, сочиняли воззвания и протесты, делили между собой должности в государстве и решали, кого из противников казнить, когда королева возвратит себе престол. Уже через год они были готовы двинуться на врага. А там – с кем победа, тот и прав. Эта партия Верных из одних старичков ходила по стране, размахивая флагами и ржавыми мечами, провозглашая: «Боже, храни королеву!», и пока Заграбаст был в очередном набеге, им никто не мешал. Народ приветствовал королеву при встрече, однако в иное время был куда хладнокровней, ибо многие еще помнили, что налогов при Кавальфоре брали ничуть не меньше.
королева Розальба попадает в замок Окаяна Удалого
Ее величество королева Розальба щедро раздавала своим приверженцам титулы и награждала их Орденом Тыквы — больше-то ей давать было нечего. Они составили ее придворный круг, нарядили ее в платье из бумажного бархата, на голову надели корону из золотой фольги, а сами все спорили о должностях в государстве, о чинах, титулах и правах, да так горячо, прямо страх! Еще и месяца не прошло, а бедная королева уже так пресытилась своей властью, что порой сожалела даже, что она больше не служанка. Но, как говорится, положение обязывает, и королеве пришлось исполнять свой долг. А вот как случилось, что войска узурпатора не выступили против армии Верных. Двигалась эта армия с быстротой, доступной ее подагрическим командирам, и на каждого солдата в ней приходилось по два офицера. Так наконец она достигла земель одного могущественного феодала, который пока еще не примкнул к королеве, но Верные надеялись на пего, так как он всегда был не в ладах с Заграбастом. Он был очень силен в ратном деле, звали его граф Окаян. Он преклонил колена перед королевой и сказал: «Сударыня и госпожа! У понтийской знати в обычае выказывать все знаки почтения коронованным особам. В лучах вашей славы и мы ярче светим. А посему Окаян Удалой преклоняет колена перед первой дамой в государстве». На что Розальба ответила: «Вы бесконечно добры, граф Окаян Удалой». — Но в сердце ее закрался страх: так хмуро глядел на нее этот человек с торчащими усами. И она догадывалась верно, вот что он сказал корове дальше: «Я свободен, сударыня, я предлагаю вам руку, и сердце, и мой рыцарский меч! Три мои жены спят под сводами фамильного склепа. Последняя угасла год назад, и душа моя жаждет новой подруги! Удостойте меня согласием, и я клятвенно обещаю вам принести на свадебный пир голову короля Заграбаста, глаза и нос его сына Обалду, и тогда обеими этими странами будете править вы, то есть МЫ! Соглашайтесь! Окаян не привык слышать «нет». Да я и не жду подобного ответа: последствия его были бы страшны! Но я уже читаю согласие в ясных очах моей королевы, их блеск наполняет мою душу восторгом!» — «О, сэр!.. — пролепетала Розальба, в страхе вырывая у него свою руку. — Вы очень добры, но сердце мое уже отдано юноше по имени принц Джульо, и только ему буду я законной женой». Тут Окаян впал в ярость. Он заскрежетал зубами, так что из уст его вырвалось пламя, а вместе с ним поток сильных и недостойных выражений. – «…О, месть моя будет беспримерна! Вы первая зальетесь слезами, сударыня!» — И, как мячики подкидывая ногами арапчат, оп ринулся вон, а впереди него летели его усы. Тайный совет ее величества пришел в ужас, и, как позже выяснилось, не зря. Упавшие духом бунтари двинулись прочь от ворот парка, но спустя полчаса этот предерзкий беззаконник с кучкой своих приспешников настиг их и принялся крушить направо и налево, а самою королеву взяли в плен. Победитель Окаян даже не пожелал взглянуть на пленницу. «Засадите в фургон эту чертовку и свезите её королю Заграбасту от меня в подарок. Рад служить его величеству!» Однако король Заграбаст был стреляный воробей, его на мякине не проведешь, и мы еще услышим, как этот деспот обошелся со своим вассалом. Где это слыхано, чтобы такие пройдохи хоть сколько доверяли друг другу! А нашу бедную королеву, как Марджори Доу, бросили на солому в темном фургоне и повезли в Понтию, в замок Заграбаста, который вернутся уже, разбив всех своих недругов. Там её посадили в темницу, где царил полный мрак, иначе тюремщики влюбились бы в неё и не были бы так жестоки с ней, как полагается по регламенту. И хорошо, а то увидели бы чудное зрелище, о которого могли бы повредиться умом: – все животные обитатели темницы были покорены Розальбой, что случилось уже с совой, жившей под кровлей башни, с кошкой, которые, как известно, видят в темноте. Обитавшие в темнице жабы целовали ножки Розальбы, а гадюки обвились вокруг ее шеи и рук и не думали ее жалить, так прелестна была бедняжка в несчастье. Они согревали её или играли с ней. Так что сейчас нам самая пора вернуться к принцу Джильо.
что было с принцем Джильо
Мысль о женитьбе на старой карге Спусси до того ужаснула принца, что он поспешно уложил сундучок и в мгновение ока был уже на почтовой станции. Его счастье, что он не мешкал со сборами, ибо, как только обнаружилось, что Обалду схватили по ошибке, Развороль послал к Джульо двух полицаев, которым было велено до полудня обезглавить принца. Вскоре карета карета покинула земли Пафлагонии, а те, кого послали вдогон, не слишком спешили, многие сочувствовали принцу, сыну законного монарха: ведь тот, при всех своих слабостях, он был куда лучше нынешнего короля Пафлагонии Храбуса, который сейчас был весь поглощен балами, маскарадами, охотами и другими забавами.
На первой же станции, где остановились сменить лошадей, к дилижансу подошла простолюдинка с кошелкой и спросила, не найдется ли ей местечка. Внутри все было занято, и ей сказали, что пусть едет наверху. Бедная женщина сильно кашляла, и Джильо ее пожалел. «Я уступлю ей свое место, что-то захотелось прокатиться с ветерком! — сказал он и полез на крышу дилижанса, как зацепер. Через остановку в карете появилось свободное мест, и он снова спустился вниз, через остановку в дилижансе появилось свободное место, и Джульо опять занял свое место внутри и даже вступил в разговор с соседкой. Она оказалась осведомленной и начитанной собеседницей. По пути женщина угощала нашего путника всякой всячиной, припасенной в кошелке, сколько же всего смогло в неё вместиться! Захотел пить — и появилась бутылка легкого пива с серебряной кружечкой. Проголодался — а вот и запечёная курица, ломтики ветчины, хлеб, соль и холодный пудинг-суфле с изюмом, а напоследок она дала ему стаканчик бренди. Пока они ехали вместе, эта странная простолюдинка беседовала с принцем о том, о сем, и он выказал при этом столько же невежества, сколько она — познаний. Покраснев, он честно сказал, что совсем не учен, на что та ответила: «Добрейший мой господин, вы еще так молоды!. Вам только учиться да учиться! Как знать, быть может, настанет день, когда вам понадобится вся эта ученая премудрость. Ну, когда вас призовут обратно». — «Помилуй бог, да разве вы меня знаете, сударыня?» — восклицает принц. — «Я много чего знаю. Я была на ваших крестинах, и однажды меня выставили за дверь. Я знавала людей, испорченных удачей, и таких, кто стал лучше, побывав в беде. Вот вам совет: поселитесь в том городе, где карета остановится на ночь. Живите там, учитесь и не забывайте старого друга, к которому были добры. «Кто же этот мой друг?» — спрашивает принц. — «Если вам будет в чем нужда, загляните в эту сумку — и будьте благодарны… Черной Палочке!» — ответила его спутница и незаметно вылетела в окно дилижанса, как будто её здесь и не было. Тут Джульо решил, что все это ему приснилось. Однако на коленях у него лежала сумка, а когда они прибыли в город, он прихватил ее с собой. Принца в местной поместили в жалкой каморке, но, проснувшись поутру, он подумал, что все еще дома, во дворце, и принялся кричать: «Мой шоколад, шлафрок, шлепанцы!» Но никто не явился. Колокольчика тоже не было. Снизу поднялась хозяйка. «Чего вы так орете, молодой человек?» — спрашивает она. — «Ни теплой воды, ни слуг, и обувь не чищена!» - Джильо стал перечислять свои претензии. – «А ты возьми да почисть, — говорит хозяйка. — Уж больно ваш брат студент нос стал драть, но до такого бесстыдства еще никто не доходил! Если что не нравиться, плати по счету и убирайся. У нас тут благородные селятся, не тебе чета!» Она удалилась, Джульо вернулся к себе в комнату, и первое, что он увидел, была волшебная сумка, и ему показалось, что она чуточку подпрыгнула на столе, как всплывающая подсказка на мониторе ноутбука. «Может, там сыщется завтрак? Денег-то у меня кот наплакал». Он раскрыл сумку, и увидел там… щетку для обуви и банку ваксы. Он вычистил башмаки и убрал на место банку и щетку. Сумка опять подпрыгнула, и он вынул из нее:
1. Скатерть и салфетку.
2. Сахарницу, полную лучшего колотого сахара.
3, 4, 6, 8, 10. Две вилки, две чайные ложечки, два ножа, сахарные щипчики и ножик для масла — все с меткой «D».
11, 12, 13. Чайную чашку с блюдцем и полоскательницу.
14. Кувшинчик сладких сливок.
15. Чайницу с черным и зеленым чаем.
16. Большущий чайник, полный кипятка.
17. Кастрюльку, а в ней 3 тёплых яйца, сваренных как раз, как он любил.
18. Четверть фунта лучшего альпийского масла.
19. Ржаной хлеб.
Это ли не королевский завтрак для голодного студента?
Подкрепившись, Джильо побросал все оставшееся в кошелку и отправился на поиски нового жилья. Да, кстати, город этот, чтоб вы знали, назывался Босфор, и был славен своим университетом. Он снял скромную квартирку напротив, оплатил счет за жильё, захватил сундучок и дорожный мешок; не забыл он, конечно, и волшебную сумку, и покинул гостиницу с лёгким сердцем. Покидая Пафлагонию, он сложил в сундучок своё лучшее платье, но теперь в нем были одни лишь книги. В первой, которую он открыл, говорилось: «Наряд тешит взоры, а чтение — ум, и пищу дает для полезнейших дум». В сумке же лежали корпоративная шапочка и мантия, чистая тетрадь, перья, чернильница и Джонсонов лексикон, каковой был принцу особенно нужен, поскольку его грамотность, как говорится, оставляла желать... И вот наш мистер Джульо засел за книги, трудился целый год и скоро стал примером для всего студенчества. Он не участвовал ни в каких уличных беспорядках. Наставники его хвалили, товарищи любили; и когда на экзаменах он получил награды по всем предметам, как-то: по грамматике, чистописанию, истории, катехизису, арифметике, французскому и латыни, а также за отменное поведение, — все его однокашники дружно крикнули: «Ура! Джульо наш гонец, всем молодец! Слава, слава, слава!»
И он приволок в свою квартиру кучу венков, медалей, книг и почетных значков.
После экзаменов, когда он с приятелями веселился в кофейне (да, кстати, каждую субботу он находил в сумке достаточно денег, чтобы заплатить по счетам, и еще гинею на карманные расходы), он ненароком заглянул в «Босфорские новости» и без труда прочитал (он теперь читал и писал без ошибок даже самые длинные слова) вот что: «РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ. Небывалые события произошли по соседству, в Понтии и повергли в волнение всю эту страну. Напомним, что когда почитаемый государь Понтии, его величество Заграбаст разбил в кровопролитной битве при Бабахе короля Кавальфора и воссел на престол, единственная дочь покойного монарха, принцесса Розальба, как-то странно исчезла из дворца, захваченного победителем, и, по слухам, заблудилась в лесу, где предположительно была растерзана львами (двух из них поймали и засадили в Тауэр, но к тому времени они уже съели множество людей). Его величество Заграбаст, монарх редкостной доброты, весьма сокрушался о гибели малютки: сей милосердный монарх, конечно, не оставил бы ее без присмотра. Однако ее смерть не вызывала сомнений. Клочья ее плаща и башмачок были найдены в лесу на охоте, во время которой бесстрашный повелитель Понтии собственноручно сразил двух месячных львят. Оставшиеся от малютки вещи подобрал и сберег барон де Шпинат, некогда служивший при короле Кавальфоре. Барон попал в немилость из-за своей приверженности старой династии Белой Розы и несколько лет жил в лесу в скромной роли дровосека на самой окраине Понтии. В прошлый вторник кучка джентльменов, верных прежнему правящему дому, с ими и барон Шпинат, вышла с криками: «Боже, храни Розальбу, первую понтийскую королеву!» — а в середине процессии шла дама необычайной красоты. И если подлинность этой истории внушает сомнения, то романтичность ее бесспорна. Особа, называемая Розальбой, утверждает, будто пятнадцать лет назад ее вывезла из лесу женщина в колеснице, запряженной огнедышащими драконами (эта часть рассказа, разумеется, никак не соответствует действительности, тогда не было ядерного топлива, как, впрочем, и сейчас его тоже нет); она якобы оставила малютку в некоем дворцовом саду, где ее нашла принцесса Анжелика, ныне супруга наследника Понтии принца Обалду, и с бесподобным милосердием предоставила сироте кров. Пришелица без роду и племени и почти без одежды была оставлена во дворце, жила там в служанках под именем Бетсинды и была даже обучена династическим наукам. За какую-то провинность ее уволили, и она ушла, не преминув захватить с собой башмачок и обрывок плаща, что были на пей в день ее появления во дворце. По ее словам, она покинула гостеприимный дворец год назад и все это время жила у Шпинатов. В то же утро, когда она ушла из столицы, королевский племянник принц Джульо, юноша, прямо скажем, не слишком примерный и даровитый, тоже покинул Бломбодингу, и с тех пор о нем нет известий». — «Вот это история! — вскричали студенты Смит и Джонс, закадычные друзья Джульо. Но это ещё не всё, далее Джульо прочел «ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК БН: Нам стало известно, что отряд, барона Шпината окружен и разбит генералом Окаяном, а самозванка взята в плен и отправлена в столицу». И наконец, был прочитан ещё и такой тест в «Университетских новостях»: «Вчера студент Джильо, юноша редких способностей, выступил с речью на латыни, за что был удостоен деревянной ложки, высшей университетской награды, которую вручил ему ректор - доктор Остолоп».
Джильо был несколько взволнован прочитанным и позвал друзей к себе в гости с такими словами: «Отважный Смит, бесстрашный Джонс, сотоварищи моих трудных учений, я открою вам тайну, которая изумит вас… Друзья мои, к чему доле скрываться? Итак, я вовсе не скромный студент, я — прямой потомок королей!» - «Каков!» — начал Джонс, но в испуге умолк, так сверкнули на него королевские очи. – «Друзья, — продолжал принц, внезапно перейдя на белый сттих, — я и есть Джульо Пафлагонский. Не преклоняй колена, Смит, и ты, мой верный Джонс, — на людях мы, засмеют ведь! Когда я был еще младенцем, бесчестный дядя мой похитил у меня корону и взрастил меня в незнанье прав моих, как это было с Гамлетом когда-то, злосчастным принцем, жившим в Эльсиноре. И если начинал я сомневаться, то дядя говорил, что все уладит скоро. Я браком сочетаться должен был с его наследницей Анжелкой; тогда б мы оба с ней воссели на престол. То ложь была, фальшивые слова — фальшивые, как сердце Анжелики, как ее волосы, румянец и улыбка, отрывшая импланты вместо всех зубов! Она хоть и косила правым глазом, но всё ж узрела принца Обалду, наследного глупца, и предпочла тупейшего понтийца моей древнейшей крови. Тогда и я свой взор к Бетсинде обратил, она же вдруг Розальбой обернулась. Но понял я, какое совершенство эта дева, богиня юности, лесная нимфа, — такую лишь во сне узреть возможно…» — И дальше он ещё долго гнал такую же риторику в том же роде.
Друзья поспешили вместе с принцем в его жилище, сильно взволнованные этой новостью, а также, без сомнения, тем, в каком возвышенном стиле повествовал обо всем этом наш высокородный рассказчик – они впервые такое слышали от него! В его комнате на письменном столе лежала заветная, сумка, которая до того вытянулась в длину и слегка подпрыгивала, что принцу это сразу бросилось это в глаза. Он раскрыл ее, и вот что он обнаружил: длинный, блестящий, остроконечный меч с золотой рукоятью, в алых бархатных ножнах, а по ним вышивка кирилицей: «Розальба форева!»
------------------------------
Он выхватил меч из ножен, — от блеска его в комнате стало светло, — и прокричал:
— Розальба навеки!
Его восклицание подхватили Смит и Джонс, на сей раз, правда, вполне почтительно и уж после его высочества.
Тут внезапно со звоном открылся его сундучок, и наружу выглянули три страусовых пера: они торчали из золотой короны, что венчала блестящий стальной шлем; под шлемом лежали кираса и пара шпор, — словом, все рыцарское снаряжение.
С полок исчезли все книги. Там, где раньше громоздились словари, друзья Перекориля нашли две пары ботфортов, как раз им по ноге, и на одной ярлычок с надписью: «Лейтенант Смит», а на другой — «Джонс, эсквайр». Еще тут были мечи, латы, шлемы и прочее и прочее — все как в романах у мистера Д.-П.-Р. Джеймса; и в тот же вечер можно было увидеть, как из ворот Босфора выехали три всадника, в которых пи привратники, ни наставники, ни кто другой ни за что не признали бы молодого принца и его друзей.
Они наняли на извозчичьем дворе коней и не слезали с седла, пока не доскакали до города, что на самой границе с Понтией. Здесь они остановились, поскольку кони изрядно устали, а сами они проголодались, и решили подкрепить свои силы в гостинице. Конечно, я мог бы, подобно иным писателям, сделать из этого отдельную главу, но я, как вы успели заметить, люблю, чтобы страницы моих книг были до отказа заполнены событиями, и за ваши деньги выдаю вам их не скупясь; одним словом, герои мои принялись за хлеб с сыром и пиво на балконе гостиницы. Не успели они покончить с едой, как послышались звуки барабанов и труб — они быстро приближались, и скоро всю рыночную площадь заполнили солдаты; и тут его высочество различил звуки пафлагонского гимна и, приглядевшись повнимательней, узнал знамена своей родины.
Войско сразу осадило трактир, и, когда солдаты столпились под балконом, принц узнал их командира и воскликнул:
— Кого я вижу?! Нет, не может быть! Да, это он! Не верится, ей-богу! О, конечно! Мой друг, отважный, верный Атаккуй! Служака, здравствуй! Иль не узнаешь ты принца? Ведь я Порекориль! Сдается, мы когда-то друзьями были, милый мой капрал. Да-да, я помню, как часто мы на палках фехтовали.
— Что правда, то правда, мой добрый господин, не раз и не два, согласился Атаккуй.
— С чего при полной амуниции вы нынче? — продолжал с балкона его высочество. — Куда же держат путь солдаты-пафлагонцы?
Атаккуй поник головой.
— Мой господин, — произнес он, — мы идем на подмогу нашему союзнику, великому Заграбасталу, повелителю Понтии.
— Как, вору этому, мой честный Атаккуй? Зверюге, лиходею, супостату?! вскричал принц с нескрываемым презрением.
— Солдату, ваше высочество, надлежит повиноваться приказу, а у меня приказ — идти на помощь его величеству Заграбасталу. И еще, как ни тяжко мне в том признаться, схватить, если я ненароком где повстречаю…
— Ох, не делил бы шкуру неубитого медведя! — засмеялся принц.
— …некоего Перекориля, в прошлом пафлагонского принца, — продолжал Атаккуй, чуть не плача. — Отдайте меч ваше высочество, сопротивление бесполезно. Глядите, нас тридцать тысяч против вас одного!
— В уме ли ты?! Чтоб принц отдал свой меч?! — воскликнул его высочество и, подойдя к перилам, достославный юноша без всякой подготовки произнес блистательную речь, которую не передать простыми словами. Он говорил белым стихом (теперь он иначе не изъяснялся, ведь он был не какой-нибудь простой смертный!). Она длилась три дня и три ночи, и никто не устал его слушать и не замечал, как на смену солнцу появлялись звезды. Правда, по временам солдаты разражались громким «ура», что случалось каждые девять часов, когда принц на минуту смолкал, чтобы освежиться апельсином, который Джонс вынимал из сумки. Он сообщил им в выражениях, которые, повторяю, мы не в силах передать, все обстоятельства своей прежней жизни, а также выразил решимость не только сохранить свой меч, по и возвратить себе отцовскую корону; под конец этой необыкновенной речи, потребовавшей поистине титанических усилий, Атаккуй подбросил в воздух свой шлем и закричал:
— Славься! Славься! Да здравствует его величество Перекориль!
Вот что значит с пользой провести время в университете!
Когда возбуждение улеглось, всем солдатам поднесли пива, и принц тоже не пожелал остаться в стороне. Тут Атаккуй не без тревоги сообщил ему, что это лишь авангард пафлагонского войска, спешащего на помощь королю Заграбасталу, — главные силы находятся на расстоянии дневного марша, и ведет их его высочество Обалду.
И тогда принц произнес:
— Врага мы здесь дождемся и разгромим вконец, и пусть скорбит и плачет его король-отец.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой мы снова возвращаемся к Розальбе
Король Заграбастал сделал Розальбе предложение, подобное тем, которые, как мы знаем) она уже слышала от других влюбленных в нее монарших особ. Его величество был вдов и высказал готовность немедля вступить в брак со своей прекрасной пленницей, но та со свойственной ей учтивостью отклонила его искания, заверяя, что любит Перекориля и только ему будет женой. Когда не помогли ни мольбы, ни слезы, король дал волю природной злобе и начал стращать ее пытками; однако принцесса объявила, что лучше пойдет на муку, чем вступит в брак с убийцей родителя, — и он ушел, извергая проклятья, а ей повелел готовиться к смерти.
Всю ночь напролет король держал совет, как лучше умертвить упрямую девчонку. Отрубить голову — никакой муки; а вешали в этой стране до того часто, что это уже не доставляло его величеству никакого удовольствия; тут он вспомнил про двух свирепых львов, которых недавно получил в подарок, и решил: пусть эти хищники растерзают Розальбу. Возле замка Львиный Зев находился цирк, где Обалду забавлялся травлей быков, охотой на крыс и другими жестокими потехами. Упомянутых львов держали в клетке под ареной; их рычание разносилось по всему городу, обитатели которого, сколь ни грустно мне признаться в этом, наутро сошлись целыми толпами поглядеть, как звери сожрут бедняжку Розальбу.
Король восседал в королевской ложе, окруженный толпой телохранителей, а рядом сидел граф Окаян, с коего государь не спускал грозных очей; дело в том, что соглядатаи донесли его величеству о поступках Окаяна, о его намерении жениться на Розальбе и отвоевать ей корону. Зверем глядел Заграбастал на кичливого вассала, пока они вместе сидели в ложе, дожидаясь начала трагедии, в которой бедняжке Розальбе предстояло играть главную роль.
Но вот на арену вывели принцессу в ночной сорочке, с распущенными по плечам волосами и до того прекрасную, что, увидев ее, заплакали навзрыд даже лейб-гвардейцы и сторожа из зверинца. Она вошла босиком (хорошо еще, что пол был посыпан опилками) и стала, прислонясь к большому камню, в самом центре арены, вокруг которой, за прутьями решеток, сидели придворные и горожане: они ведь боялись угодить в черные пасти этих огромных, свирепых, красногривых, длиннохвостых, громко рычащих хищников. Тут распахнулись ворота, и два огромных, тощих и голодных льва с яростным «p-p-p!..» вырвались из клетки, где их три недели держали на хлебе и воде, и ринулись к камню, у которого застыла в ожидании бедная Розальба. Помолитесь же о ней, добрые души, ибо настал ее смертный час!
По цирку прошел стон, даже в сердце изверга Заграбастала шевельнулась жалость. Лишь сидевший возле короля Окаян прокричал: «А ну-ка, ату ее, ату!..» Вельможа этот не мог простить Розальбе, что она его отвергла.
Но странное дело! Чудо, да и только! То-то ведь счастливое стечение обстоятельств, — вы, наверно, и помыслить не могли о таком! Львы добежали до Розальбы, но, вместо того чтоб вонзить в нее зубы, стали к ней ластиться. Они лизали ее босые ножки, зарывались носом в ее колени и урчали, точно желали сказать: «Здравствуй, милая сестрица, неужто ты не узнаешь своих лесных братьев?» А она обхватила своими белыми ручками их желто-бурые шеи и принялась их целовать.
Король Заграбастал прямо остолбенел. Граф Окаян был преисполнен отвращения.
— Фу, мерзость! — воскликнул он. — Какой обман учинили! — продолжал кричать его сиятельство. — Львы-то ручные! От Уомбуэлла или Астли. Ишь ведь как морочат публику — стыд и срам! Бьюсь об заклад, что это завернутые в половики мальчишки, а никакие не львы.
— Что?! — взревел король. — Это кто же учинил обман? Уж не ваш ли монарх, а? И львы, значит, тоже не львы? Эй, гвардейцы, телохранители! Схватить графа Окаяна и бросить на арену! Дайте ему щит и меч, пусть наденет доспехи, и мы посмотрим, справится ли он с этими львами.
Кичливый Окаян отложил бинокль и окинул сердитым взглядом короля и его приспешников.
— Прочь от меня, собаки, — сказал он, — не то, клянусь святителем Николаем, я проткну вас насквозь! Вы что же думаете, Окаян струсит, ваше величество? Да я не побоюсь и ста тысяч львов! Попробуйте-ка сами спуститься за мной на арену и побиться с одним из этих зверей. Ага, Заграбастал боится! Ничего, я осилю обоих!
И ОН ОТКИНУЛ РЕШЕТКУ и легко спрыгнул вниз.
И В ТУ ЖЕ СЕКУНДУ
«Р-Р-РЫ!!!»
ЛЬВЫ СЪЕЛИ ГРАФА ОКАЯНА
ДО ПОСЛЕДНЕЙ КОСТОЧКИ,
ВМЕСТЕ С САПОГАМИ
И ВСЕМ ПРОЧИМ.
И
ЕГО НЕ СТАЛО.
Увидев это, король произнес:
— И поделом окаянному мятежнику! А теперь, раз львы не едят девчонку…
— Отпустите ее на свободу! — закричала толпа.
— НЕТ! — прорычал король. — Пусть гвардейцы спустятся на арену и изрубят ее на куски. А если львы вздумают ее защищать, их пристрелят лучинки. Девчонка умрет в муках!
— У-у-у!.. — заулюлюкала толпа. — Стыд! Позор!
— Кто смеет кричать «позор»?! — завопил разъяренный монарх (тираны плохо владеют собой). — Пусть только кто еще пикнет, и его бросят на съедение львам!
И, конечно, воцарилась мертвая тишина, которую прервало внезапное «туру-ту-ту-ту!»; и на дальний конец арены въехал рыцарь с герольдом. Рыцарь был в боевом снаряжении, но с поднятым забралом, а на копчике копья он держал письмо.
— Что я вижу?! — вскричал король. — Слон и башня! Это же герольд моего пафлагонского брата, а, рыцарь, коли мне память не изменяет, — храбрый капитан Атаккуй. Какие вести из Пафлагонии, храбрый Атаккуй? А ты, герольд, так трубил, что, наверно, пропадаешь от жажды, черт возьми! Чего бы тебе хотелось выпить, мой честный трубач?
— Перво-наперво, обещайте нам неприкосновенность, ваша милость, сказал Атаккуй, — и, прежде чем мы возьмем в руки бокал, дозвольте нам огласить послание нашего повелителя.
— «Ваша милость», вы сказали? — переспросил владыка Понтии и грозно нахмурился. — Не очень-то уместное обращение к помазаннику божьему! Ну, читайте, что там у вас!
Ловко подскакав на своем скакуне к королевской ложе, Атаккуй обернулся к герольду и подал ему знак начинать.
Глашатай повесил на плечо трубу, достал из шляпы свиток и принялся читать:
— «Всем! Всем! Всем! Настоящим объявляем, что мы, Перекориль, король Пафлагонии, Великий герцог Каппадокийский, Державный властелин Индюшачьих и Колбасных островов, вернули себе трон и корону отцов, некогда вероломно захваченную нашим дядей, который долго величался королем Пафлагонии…»
— Что-о-о?! — взревел Заграбастал.
— «А посему требуем, чтобы лжец и предатель Заграбастал, именующий себя повелителем Понтии…»
Король разразился страшными проклятьями.
— Читай дальше, герольд! — приказал бесстрашный Атаккуй.
— «…отпустил из подлой неволи свою августейшую повелительницу Розальбу, законную государыню Понтии, и вернул ей отцовский трон; в противном случае я, Перекориль, объявляю упомянутого Заграбастала подлецом, мошенником, трусом, изменником и вором. Я вызываю его сразиться со мною на кулачках, палках, секирах, мечах, пистолетах и мушкетонах, в одиночном бою или с целым войском, пешим или на коне; и я докажу свою правоту на его мерзопакостном теле!» — Боже, храни короля! — заключил капитан Атаккуй и сделал на лошади полуповорот, два шага вправо, два шага влево и три круговых поворота на месте.
— Все? — спросил Заграбастал с мрачным спокойствием, за которым клокотала ярость.
— Все, ваша милость. Вот вам письмо, собственноручно начертанное августейшей рукой нашего государя; а вот его перчатка, и если кому из дворян Понтии не по вкусу письмо его величества., я, гвардии капитан Атаккуй, к его услугам! — И, потрясая копьем, он оглядел все собрание.
— А что думает обо всем этом вздоре мой достойный пафлагонский братец, тесть моего разлюбезного сына? — осведомился король.
— Королевский дядя низложен, он обманом присвоил корону, — внушительно произнес Атаккуй. — Он и его бывший министр Развороль — в темнице и ждут приговора моего августейшего господина. После битвы при Бомбардоне…
— При чем, при чем?.. — удивленно переспросил Заграбастал.
— …при Бомбардоне, где мой господин, ныне правящий монарх, выказал бы редкое геройство, не перейди на нашу сторону вся армия его дяди, кроме принца Обалду.
— А! Значит, мой сын, мой дорогой Обалду не стал предателем! воскликнул Заграбастал.
— Принц Обалду не пожелал примкнуть к нам и хотел сбежать, ваша милость, но я его изловил. Он сидит у нас в плену, и, если с головы принцессы Розальбы упадет хоть один волос, его ждут страшные муки.
— Ах, вот как?! — вскричал взбешенный Заграбастал, багровея от ярости, — Так вот, значит, как?! Тем хуже для Обалду. Их двадцать у меня, красавцев сыновей. Но только Обалду — надежда и оплот. Что ж, стегайте Обалду, порите, хлещите, морите голодом, крушите и терзайте. Можете переломать ему все кости, содрать с него кожу, вырвать по одному все его крепкие зубы, изжарить его живьем? Ибо как ни мил мне Обалду, — свет очей моих, сокровище души моей! — но месть — ха-ха-ха! — мне дороже. Эй, палачи, заплечных дел мастера, разводите костры, раскаляйте щипцы, плавьте свинец! Ведите Розальбу!
повествующая о том, как Атаккуй вернулся и ставку своего государя
Услышав эти лютые речи Заграбастала, капитан Атаккуй поскакал прочь: ведь он выполнил свой долг и передал послание, доверенное ему государем. Конечно, ему было очень жаль Розальбу, но чем он мог ей помочь?
Итак, он вернулся к своим и застал молодого короля в превеликом расстройстве: тот сидел в своей ставке и курил сигары. На душе у его величества не стало спокойней, когда он выслушал своего посланца.
— О, изверг рода королевского, злодей! — вскричал Перекориль. Как у английского поэта говорится: «Разбойник тот — кто женщину обидит…» Не так ли, верный Атаккуй?
— Ну в точности про него, государь, — заметил служака.
— И видел ты, как бросили ее в котел с кипящим маслом? Но масло то, мягчитель всех болей, наверное, кипеть не пожелало, чтоб девы сей не портить красоту, не так ли, друг?
— Ах, мой добрый государь, мочи моей не было глядеть, как они станут варить раскрасавицу-принцессу. Я доставил Заграбасталу ваше августейшее послание и вам привез от него ответ. Я сообщил ему, что мы за все расквитаемся с его сыном. Но он только ответил, что их у него целых двадцать и каждый не хуже Обалду, и тут же кликнул заплечных дел мастеров.
— Дракон, отец! Бедняга сын! — вскричал король. — Позвать ко мне скорее Обалду!
Привели Обалду; он был в цепях и выглядел очень сконфуженным. В темнице, вообще-то говоря, ему было неплохо: борьба закончилась, тревожиться было не о чем, и, когда его потребовал король, он спокойно играл в мраморные шарики со стражей.
— Несчастный Обалду, — сказал Перекориль, с бесконечной жалостью взирая на пленника, — уж ты, наверно, слышал (король, как видите, повел речь весьма осторожно), что зверь, родитель твой, решил… казнить Розальбу, так-то, Обалду!..
— Что?! Погубить Бетсинду!.. У-ху-ху-у!.. — заплакал Обалду. — О, Бетсинда! Прекрасная, милая Бетсинда! Восхитительнейшая малютка! Я люблю ее в двадцать тысяч раз больше, чем самою Анжелику. — И он предался такой безутешной скорби, что глубоко растрогал короля, и тот, пожав ему руку, высказал сожаление, что плохо знал его раньше.
Тут Обалду, без всякой задней мысли и движимый лучшими побужденьями, предложил посидеть с его величеством, выкурить с ним по сигаре и утешить его. Король милостиво угостил Обалду сигарой, принц, оказывается, не курил с того самого дня, как попал в плен.
А теперь подумайте о том, как, наверно, тяжело было этому гуманнейшему из монархов сообщить своему пленнику, что в отместку за подлую жестокость короля Заграбастала придется, не откладывая в долгий ящик, казнить его сына Обалду! Благородный Перекориль не мог сдержать слез, и гренадеры тоже плакали, и офицеры, и сам Обалду тоже, когда ему разъяснили, в чем дело, и он уразумел наконец, что для монарха слово — закон и уж придется ему подчиниться. И вот увели его, беднягу; Атаккуй попробовал утешить его тем, что, мол, выиграй он битву при Бомбардоне, он тоже непременно повесил бы Перекориля.
— Разумеется? Только сейчас мне от этого не легче, — ответил бедняга и был, без сомнения, прав.
Ему объявили, что казнь состоится на следующее утро, в восемь, и отвели обратно в темницу, где ему было оказано всевозможное внимание. Жена тюремщика прислала ему чаю, а дочь надзирателя попросила расписаться в ее альбоме: там стояли автографы многих господ, находившихся в подобных же обстоятельствах.
— Да отстаньте вы с вашим альбомом! — закричал Обалду.
Пришел гробовщик и сиял мерку для самого распрекрасного гроба, какой только можно достать за деньги, — даже это не утешило Обалду. Повар принес ему кушанья, до которых он был особый охотник, но он к ним не притронулся; он уселся писать прощальное письмо Анжелике, а часы все тикали и тикали, и стрелки двигались навстречу утру. Вечером пришел цирюльник и предложил выбрить его перед казнью. Обалду пинком вышвырнул сто за дверь и опять взялся за письмо Анжелике, а часы все тикали и тикали, и стрелки мчались навстречу утру. Он взгромоздил на стол кровать, на кровать стул, на стул картонку из-под шляпы, на картонку влез сам и выглянул нарубку в надежде выбраться из темницы; а часы тем временем все тикали и тикали, и стрелки продвигались вперед и вперед.
Но одно дело — выглянуть в окошко, а другое — из него выпрыгнуть; к тому же городские часы уже пробили семь. И вот Обалду улегся в постель, чтобы немножко соснуть, но тут вошел тюремщик и разбудил его словами:
— Вставайте, ваше благородие, оно уже, с вашего позволения, без десяти минут восемь.
И вот бедный Обалду поднялся с постели — он улегся в одежде (вот ведь лентяй!), — стряхнул с себя сон и сказал, что он ни одеваться, ни завтракать, спасибо, не будет; и тут он заметил пришедших за ним солдат. Ведите! — скомандовал он, и они повели его, растроганные до глубины души. И они вышли во двор, а оттуда на площадь, куда пожаловал проститься с ним король Перекориль; его величество сердечно пожал бедняге руку, и печальное шествие двинулось дальше, как вдруг — что это?
«Р-Р-РРРР!..»
То рычали какие-то дикие звери. А следом, к великому страху всех мальчишек и даже полисмена и церковного сторожа, в город на львах въехала кто бы вы думали? — Розальба.
Дело в том, что когда капитан Атаккуй прибыл в замок Львиный Зев и вступил в беседу с королем Заграбасталом, львы выскочили в распахнутые ворота, съели в один присест шесть гвардейцев и умчали Розальбу, — она по очереди ехала то на одном, то на другом, — и так они скакали, пока не достигли города, где стояла лагерем армия Перекориля.
Когда король услышал о прибытии королевы, он, разумеется, оставил свой завтрак и выбежал из столовой, чтобы помочь ее величеству спешиться. Львы, сожрав Окаяна и всех этих гвардейцев, стали круглыми, как боровы, и такими ручными, что всякий мог их погладить.
Едва Перекориль — с величайшей грацией — преклонил колена и протянул принцессе руку, как подбежал Обалду и осыпал поцелуями льва, на котором она ехала. Он обвил руками шею царя зверей, обнимал его, смеялся и плакал от радости, приговаривая:
— Ах ты, мой милый зверь, как же я рад тебя видеть и нашу дражайшую Бет… то есть Розальбу.
— О, это вы, бедный Обалду? — промолвила королева. — Я рада вас видеть. — И она протянула ему руку для поцелуя.
Король Перекориль дружески похлопал его по спине и сказал:
— Я очень доволен, Обалду, голубчик, что королева вернулась жива-здорова.
— И я тоже, — откликнулся Обалду, — сами знаете почему.
Тут приблизился капитан Атаккуй. — Половина девятого, государь, сказал он. — Не пора ли приступить к казни?
— Вы что, рехнулись?! — возмутился Обалду.
— Солдат знает одно: приказ, — отвечал Атаккуй и протянул ему бумагу, на что его величество Перекориль с улыбкой заметил:
— На сей раз принц Обалду прощен, — и с превеликой любезностью пригласил пленника завтракать.
глава, в которой описывается жестокая битва и сообщается, кто одержал в ней победу
Когда его величество Заграбастал узнал о событии, нам уже известном, а именно о том, что его жертва, прекрасная Розальба, ускользнула из его рук, он пришел в такое неистовство, что пошвырял в котел с кипящим маслом, приготовленный для принцессы, лорд-камергера, лорд-канцлера и всех прочих попавшихся ему на глаза сановников. Потом он двинул на врага свою армию, пешую и конную, с пушками и бомбардами, а впереди несметного войска поставил, ну, но меньше чем двадцать тысяч трубачей, барабанщиков и флейтистов.
Разумеется, передовые части Перекориля донесли своему государю о действиях врага, но он ничуточки не встревожился. Он был настоящий рыцарь и не желал волновать свою прекрасную гостью болтовней о грозящих боях. Напротив, он делал все, чтобы развлечь ее и потешить: дал пышный завтрак и торжественный обед, а вечером устроил для нее бал, на котором танцевал с нею все тапще подряд.
Бедный Обалду опять попал в милость и теперь разгуливал на свободе. Ему заказали новый гардероб, король величал его «любезным братом», и все вокруг воздавали ему почет. Однако нетрудно было заметить, что на душе у него скребут кошки… А причина была в том, что бедняга вновь до смерти влюбился в Бетсинду, которая казалась еще прекрасней в своем новом изысканном туалете. Он и думать забыл про Анжелику, свою законную супругу, оставшуюся дома и тоже, как вы знаете, не питавшую к нему большой нежности.
Когда король танцевал с Розальбой двадцать пятую по счету польку, он вдруг с удивлением заметил на ее пальце свое кольцо; и тут она рассказала ему, что получила его от Спускунет: наверно, фрейлина подобрала колечко, когда Анжелика вышвырнула его в окошко.
— Да, — промолвила тут Черная Палочка (она явилась взглянуть на эту пару, относительно которой у нее, как видно, были свои планы), — я подарила это колечко матери Перекорпля; она (не при вас будь сказано) не блистала умом. Колечко — волшебное: кто его носит, тот кажется всему свету на редкость красивым. А бедному принцу Обалду я подарила на крестинах чудесную розу: пока она при нем — он мил и пригож. Только он отдал ее Анжелике, и та опять мигом стала красавицей, а Обалду-чучелом, каким был от роду.
— Право, Розальбе нет в нем нужды, — сказал Перекориль, отвешивая низкий поклон. — Для меня она всегда красавица, к чему ей волшебные чары! О сударь!.. — прошептала Розальба. — Сними же колечко, не бойся, — приказал король и решительным движением сдернул кольцо с ее пальца; и она после этого ничуть не показалась ему хуже.
Король уже решил было закинуть его куда-нибудь, — ведь оттого, что все сходили по Розальбе с ума, на нее только сыпались несчастья, — но, будучи монархом веселым и добродушным, он, заметна бедного Обалду, ходившего с убитым видом, промолвил:
— Любезный кузен, подойдите-ка сюда и примерьте это колечко. Королева Розальба дарит его вам.
Колечко было до того чудодейственное, что стоило Обалду надеть его, как он тут же всем показался вполне представительным и пригожим молодым принцем, — щеки румяные, волосы белокурые, правда, чуточку толстоват и еще кривоног, но такие на нем красивые сапоги желтого сафьяна, что про ноги никто и думать не думал. Обалду посмотрел в зеркало, и на душе у него сразу стало куда веселей; он теперь мило шутил с королем и королевой, напротив которых танцевал с одной из самых хорошеньких фрейлин, а когда пристально взглянул на ее величество, у него вырвалось:
— Вот странно! Она, конечно, хорошенькая, но ничего особенного.
— Совсем ничего! — подхватила его партнерша. Королева услышала это и сказала жениху: — Не беда, лишь бы я нравилась вам, мой друг. Его величество ответил на это нежное признание таким взглядом, какой не передать ни одному художнику.
А Черная Палочка сказала:
— Да благословит вас бог, дети мои! Вы нашли друг друга и счастливы. Теперь вам понятно, отчего я когда-то сказала, что обоим вам будет только полезно узнать, почем фунт лиха. Ты бы, Перекориль, если бы рос в холе, верно, и читал бы лишь по складам — все блажил бы да ленился и никогда бы не стал таким хорошим королем, каким будешь теперь. А тебе, Розальба, лесть вскружила бы голову, как Анжелике, которая возомнила, будто Перекориль ее недостоин.
— Разве кто-нибудь может быть достойным Перекориля?! — вскричала Розальба.
— Ты — моя радость! — ответил Перекориль.
Так оно и было; и только он протянул руки, чтобы обнять ее при всей честной компании, как вдруг в залу вбежал гонец с криком:
— Государь, враги!
— К оружию! — восклицает король.
— Господи помилуй!.. — лепечет Розальба и, конечно, падает в обморок.
Принц поцеловал ее в уста и поспешил на поле брани.
Фея снабдила царственного Перекориля такими доспехами, которые были не только снизу доверху разубраны драгоценными каменьями, — прямо глазам больно смотреть! — но еще вдобавок непромокаемы и не пробиваемы ни мечом, ни пулей; так что в самом жарком бою молодой король разъезжал себе преспокойно, словно он был какойнибудь британский гренадер на Альме. Если бы мне пришлось защищать родину, я бы хотел иметь такую броню, как у Перекориля; впрочем, он ведь сказочный принц, а у них чего только не бывает!
Кроме волшебных доспехов, у принца был еще волшебный конь, который бегал любым аллюром, и еще меч, что рос на глазах и мог проткнуть одним махом все вражеское войско. Пожалуй, с таким оружием Перекорилю не к чему было выводить на, поле боя своих солдат; тем не менее они выступили все до единого в великолепных новых мундирах; Атаккуй и оба королевских друга вели каждый по дивизиону, а впереди всех скакал молодой король.
Если бы я умел описывать баталии, подобно сэру Арчибальду Элисову, я бы потешил вас, друзья мои, рассказом о небывалой битве. Ведь там сыпались удары, зияли раны; небо почернело от стрел; ядра косили целые полки; конница летела на пехоту, пехота теснила конницу; трубили трубы, гремели барабаны, ржали лошади, пели флейты; солдаты орали, ругались, вопили «ура», офицеры выкрикивали: «Вперед, ребята!», «За мной, молодцы!», «А ну, наподдай им!», «За правое дело и нашего Перекориля!», «Заграбастал навеки!». Как бы я, повторяю, желал нарисовать все это яркими красками! Но мне не хватает уменья описывать ратные подвиги. Одним словом, войска Заграбастала, были разбиты столь решительным образом, что, даже будь на их месте русские, вы и тогда не могли бы пожелать им большего поражения.
Что же касается короля-узурпатора, то он выказан куда больше доблести, чем можно было ожидать от коронованного захватчика и бандита, который не ведал справедливости и не щадил женщин, — словом, повторяю, что касается короля Заграбастала, то, когда его войско бежало, он тоже кинулся наутек, сбросил с коня своего главнокомандующего, принца Помордаси, и умчался на его лошади (под ним самим пало в тот день двадцать пять, а то и двадцать шесть скакунов). Тут подлетел Атаккуй и, увидав Помордаси на земле, взял и без лишних слов разделался с ним, о чем вам самим нетрудно догадаться.
Между тем этот беглец Заграбастал гнал свою лошадь во весь опор. Но как он ни спешил, знайте — кто-то другой несся: еще быстрее; и этот кто-то, как вы, конечно, уже догадались, был августейший Перекориль, кричавший на скаку:
— Останолвись, предатель! Вернись же, супостат, и защищайся! Ну погоди же, деспот, трус, разбойник и венценосный гад, твою снесу я мерзкую башку с поганых: этих плеч! — И своим волшебным мечом, который вытягивался на целую милю, король стал тыкать и, колоть Заграбастала в спину, покуда этот злодей не завопил от боли.
Когда Заграбастал увидел, что ему не уйти, он обернулся и с размаху обругал на голову противника свой боевой топор — страшное оружие, которым в нынешнем бою он изрубил несметное множество врагов. Удар пришелся прямо по шлему его величества, но, слава богу, причинил ему не больше вреда, чем если бы его шлепнули кружком масла; топор согнулся в руке Заграбастала, и при виде жалких потуг коронованного разбойника Перекориль разразился презрительным смехом.
Эта неудача сокрушила боевой дух повелителя Понтии.
— Если у вас и конь и доспехи заколдованные, — говорит он Перекорилю. чего ради я буду с вами драться?! Лучше я сразу сдамся. Лежачего не бьют, надеюсь, ваше величество не преступит этого честного правила.
Справедливые слова Заграбастала охладили гнев его великодушного врага.
— Сдаешься, Заграбастал? — спрашивает он.
— А что мне еще остается? — отвечает Заграбастал.
— Ты признаешь Розальбу своей государыней? Обещаешь вернуть корону и все сокровища казны законной госпоже?
— Проиграл — плати. — произносит мрачно Заграбастал, которому, разумеется, не с чего было веселиться.
Как раз в эту минуту к его величеству Перекорилю подскакал адъютант, и его величество приказал связать пленника. Заграбасталу связали руки за спиной, посадили на лошадь задом наперед и скрутили ему ноги под лошадиным брюхом; так его доставили на главную квартиру его врага и бросили в ту самую темницу, где перед тем сидел молодой Обалду.
Заграбастал (который в несчастье ничуть не походил на прежнего надменного властителя Понтии) с сердечным волнением просил, чтобы ему позволили свидеться с сыном — его милым первенцем, дорогим Обалду; и сей, добродушный юноша ни словом не попрекнул своего спесивого родителя за недавнюю жестокость, когда тот без сожаления отдал его на смерть, а пришел повидаться с отцом, побеседовал с ним через решетку в двери (в камеру его не пустили) и принес ему несколько бутербродов с королевского ужина, который давали наверху в честь только что одержанной блестящей победы.
— Я должен вас покинуть, сударь, — объявил разодетый для бала принц, вручив отцу гостинец. — Я танцую следующую кадриль с ее величеством Розальбой, а наверху, кажется, уже настраивают скрипки.
И Обалду вернулся в залу, а несчастный Заграбастал принялся в одиночестве за ужин, орошая его безмолвными слезами…
В лагере Перекориля теперь день и ночь шло веселье. Игры, балы, пиршества, фейерверки и разные другие потехи сменяли друг друга. Жителям деревень, через которые проезжал королевский кортеж, было ведено по ночам освещать дома плошками, а в дневное время — усыпать дорогу цветами. Им предложили снабжать армию вином и провизией, и, конечно, никто не отказался. К тому же казна Перекориля пополнилась за счет богатой добычи, найденной в лагере Заграбастала и отнятой у его солдат; последним (когда они все отдали) было позволено побрататься с победителями; и вот объединенные силы не спеша двинулись обратно в престольный град нового монарха, а впереди несли два государственных флага: один — Перекориля, другой — Розальбы. Капитана Атаккуя произвели в герцоги и фельдмаршалы. Смиту и Джонсу даровали графский титул; их величества не скупясь раздавали своим защитникам высшие ордена Понтийскую Тыкву и Пафлагонский Огурец. Королева Розальба носила поверх амазонки орденскую ленту Огурца, а король Перекориль не снимал парадную ленту Тыквы. А как их приветствовал парод, когда они рядышком ехали верхом! Все говорили, что краше их никого нет на свете, и это, конечно, была сущая правда; но даже не будь они столь пригожи, они все равно казались бы прекрасными: ведь они были так счастливы!
Королевские особы не разлучались весь день — они вместе завтракали, обедали, ужинали, ездили рядышком на верховую прогулку, без устали наслаждались приятной беседой и говорили друг другу разные изысканные любезности. Вечером приходили статс-дамы королевы (едва пал Заграбастал) как у Розальбы появилась целая свита) и провожали ее в отведенные ей покои, а король Перекориль и его приближенные устраивались лагерем где-нибудь поблизости. Было решено, что по прибытии в столицу они сразу обвенчаются, и архиепископ Бломбодингский уже получил предписание быть готовым к тому, чтобы исполнить сей приятный обряд. Депешу отвез светлейший Атаккуй вместе с приказом заново выкрасить королевский дворец и богато его обставить. Герцог Атаккуй схватил бывшего премьер-министра Развороля и заставил его возвратить все деньги, которые этот старый прохиндей выкрал из казны своего покойного монарха. Еще он запер в темницу Храбуса (который, между прочим, довольно давно был низложен), и, когда свергнутый властелин попробовал было возражать, герцог объявил:
— Солдат, сударь, знает одно: приказ; а у меня приказ — посадить вас под замок вместе с бывшим королем Заграбасталом, коего я доставил сюда под стражей.
Итак, обоих свергнутых монархов на год поместили в смирительный дом, а потом принудили постричься в Бичеватели — самый суровый из всех монашеских орденов, — там они проводили дни в постах, бдении и бичевании (а бичевали они друг друга смиренно, но истово) и, разумеется, всячески выказывали, что каятся в содеянном зле и беззаконии и иных преступлениях против общества и отдельных лиц.
Что же касается Развороля, то этого архиплута отправили на галеры, а там попробуй-ка что-нибудь укради!
глава, в которой все прибывают в Бломбодингу
Черная Палочка, которая, разумеется, немало содействовала воцарению наших героев, — каждого в своей стране, — частенько появлялась рядом с ними во время их торжественного шествия в Бломбодингу; превращала свою палочку в пони, трусила рядышком и давала им добрые советы. Боюсь, что монаршему Перекорилю немножко надоела фея с ее наставлениями: ведь он считал, что победил Заграбастала и сел на престол благодаря собственным заслугам и доблести; боюсь, что он даже стал задирать нос перед своей благодетельницей и лучшим другом. А она увещевала его помнить о справедливости, не облагать подданных высокими налогами, давши слово, держать его и во всех отношениях быть образцовым королем.
— Не беспокойтесь, фея-голубушка! — успокаивала 09 Розальба. — Ну конечно же, он будет хорошим королем. И слово свое будет держать крепко. Мыслимое ли дело, чтобы мой Перекориль поступил недостойно? Это так на него не похоже! Нет, нет, никогда! — И она с нежностью глянула на жениха, которого считала воплощенным совершенством.
— И что это Черная Палочка все пристает ко мне с советами, объясняет, как мне править страной, напоминает, что нужно держать слово? Может, ей кажется, что мне не хватает благородства и здравомыслия? — строптиво говорил Перекориль. — По-моему, она позволяет себе лишнее.
— Тише, мой милый, — просила Розальба, — ты же знаешь, как была к нам добра Черная Палочка, нам негоже ее обижать.
Но Черная Палочка, наверно, не слышала строптивых речей Перекориля: она отъехала назад и сейчас трусила на своем пони рядом с ехавшим на осле Обалду; вся армия теперь любила его за добрый и веселый нрав и обходительность. Ему ужасно не терпелось увидеть свою милую Анжелику. Он снова считал ее краше всех. Черная Палочка не стала объяснять Обалду, что Анжелика так нравится ему из-за подаренной ей волшебной розы. Фея приносила ему самые отрадные вести о его женушке, на которую беды и унижения подействовали весьма благотворно; волшебница, как вы знаете, могла во мгновение ока проделать на своей палочке сотню миль в оба конца, доставить Анжелике весточку от Обалду и вернуться с любезным ответом и тем скрасить юноше тяготы путешествия.
На последнем привале перед столицей королевский кортеж поджидала карета, и кто бы, вы думали, в ней сидел? Принцесса Анжелика со своей фрейлиной. Принцесса едва присела пред новыми монархами и кинулась в объятия мужа. Она никого не видела, кроме Обалду, который казался ей несказанно хорош: ведь на пальце у него было волшебное кольцо; а тем временем восхищенный Обалду тоже не мог оторвать глаз от Анжелики, потому что шляпку ее украшала чудодейственная роза.
В столице прибывших государей ждал праздничный завтрак, в котором также приняли участие архиепископ, канцлер, герцог Атаккуй, графиня Спускунет и все прочие наши знакомцы. Черная Палочка сидела по левую руку от короля Перекориля рядом с Обалду и Анжеликой. Снаружи доносился радостный перезвон колоколов и ружейная пальба: это горожане палили в честь их величеств.
— Отчего так странно вырядилась эта старая карга Спускунет? Ты что, просила ее быть подружкой у нас на свадьбе, душечка? — спрашивает Перекориль свою невесту. — Нет, ты только взгляни на Спусси, она уморительна!
Спусси сидела как раз напротив их величеств, между архиепископом и лорд-канцлером, и была в самом деле уморительна: на ней было отделанное кружевом белое шелковое платье с большим декольте; на голове — венчик из белых роз и великолепная кружевная фата, а морщинистая желтая шея была увита нитями бриллиантов. Она так умильно взирала на короля, что тот давился от смеха.
— Одиннадцать! — вскричал Перекориль, когда часы на бломбодингском соборе пробили одиннадцать раз. — Дамы и господа, нам пора! По-моему, вашему преподобию надо быть в церкви еще до полудня.
— Нам надо быть в церкви еще до полудня!.. — томно прошептала Спускунет, прикрывая веером свою сморщенную физиономию.
— И я стану счастливейшим из смертных, — продолжал Перекориль, отвешивая изящный поклон зардевшейся как маков цвет Розальбе.
О мой Перекориль! Мой королевич!.. — закудахтала Спускунет. — Ужель наконец наступил долгожданный час?..
— Наступил, — подтвердил король.
— …И я скоро стану счастливой супругой моего обожаемого Перекориля! не унималась Спускунет. — Кто-нибудь, нюхательной соли!.. А то я от радости лишусь чувств.
— Что такое, вы — моей супругой?! — вскричал Перекориль.
— Супругой моего принца?! — воскликнула бедная Розальба.
— Что за вздор! Она рехнулась! — возмутился король. А на лицах всех придворных читалось недоверие, изумление, насмешка и полное замешательство.
— Кто же, как не я, здесь выходит замуж, хотела бы я: знать? завизжала Спускунет. — И еще я хочу знать, господин ли своему слову его величество Перекориль и чтут ли в Пафлагонии справедливость! Ваше преосвященство, и вы, лорд-канцлер!.. Неужто, господа, вы будете молча смотреть, как обманывают бедное, доверчивое, чувствительное и любящее создание! Или, может быть, августейший, Перекориль не обещал жениться на своей милой Барбаре? Или это не его собственноручная подпись? И разве эта бумага не подтверждает, что он мой и только мой?!
С этими словами она вручила его преосвященству документ, который принц подписал в тот вечер, когда у нее на пальце было волшебное кольцо и он выпил лишнего. И тут старый архиепископ надел очки и прочитал:
— «Сим подтверждаю, что я, Перекориль, единственный сын короля Пафлагонии Сейвио, обязуюсь взять в жены прелестную и добродетельную Барбару Гризельду, графиню Спускунет, вдову усопшего Дженкинса Спускунета, эсквайра».
— Хм, — пробурчал архиепископ, — документ есть документ, ничего не попишешь.
— Но его величество подписывается иначе, — заметил лорд-канцлер.
И в самом деле, поучившись в Босфоре, Перекориль весьма продвинулся в каллиграфии.
— Твоя подпись, Перекориль? — громко спросила Черная Палочка, и лицо ее обрело устрашающую суровость.
— Д…д…да… — еле слышно пролепетал бедный король. — Я совсем забыл об этой проклятой бумаге. Неужели старуха предъявит на меня права?! Проси чего хочешь, старая ведьма, только отпусти меня на свободу. Да помогите же кто-нибудь королеве, ей дурно!..
— Отрубите голову старой ведьме! —
— Придушите ее! —
— Утопите в речке! — кричали хором вспыльчивый Атаккуй, Смит Горячка и верный Джонс.
Но Спускунет уцепилась за шею архиепископа и так громко и пронзительно выла: «Лорд-канцлер, я требую правосудия!..» — что все замерли на месте. Что до Розальбы, то статс-дамы вынесли ее вон без чувств; и если бы вы знали, сколько скорби было в глазах Перекориля, когда унесли его милую, свет очей его, его радость, любовь и надежду, а рядом с ним появилась эта мегера Спускунет и снова завопила: «Правосудия! Правосудия!»
— Заберите все деньги, что украл Развороль, — предложил ей Перекориль. — Двести восемнадцать миллионов или около того. Немалая сумма.
— Я и так получу их, когда выйду за тебя! — отвечала Спускунет.
— Я дам в придачу все бриллианты короны, — еле выговорил король.
— Я и так их надену, когда стану королевой! — отвечала Спускунет.
— Ну возьми половину, три четверти, пять шестых, девятнадцать двадцатых моего королевства, — умолял дрожащий монарх.
— Предлагай всю Европу — без тебя не возьму, мой милый! — воскликнула Спускунет и осыпала поцелуями его руку.
— Но я не хочу, не могу, не в силах!.. Я лучше откажусь от престола! кричит Перекориль, пытаясь вырвать у нее свою руку; но Спусси держала ее, как в клещах.
— Я ведь успела кое-что прикопить, дружок, — говорит она, — и вообще, нам с тобой будет рай и в шалаше. Король почти обезумел от ярости.
— Не женюсь я на ней! — выкрикивает он. — Фея, добрая фея, посоветуй, как мне быть!.. — И он стал в растерянности оглядываться по сторонам и тут увидел строгое лицо Черной Палочки.
— «И что эта Черная Палочка все пристает ко мне с советами, напоминает, что нужно держать слово? Может, ей кажется, что мне не хватает благородства?..» — повторила фея кичливые речи Перекориля.
Он не выдержал ее пристального взгляда; он понял: никуда ему не уйти от этой пытки.
— Что ж, ваше преосвященство, — сказал он таким убитым голосом, что святой отец вздрогнул, — коли фея привела меня на вершину блаженства только затем, чтобы низринуть в бездну отчаяния, коли мне судьба потерять Розальбу, я, по крайней мере, сберегу свою честь. Встаньте, графиня, и пускай нас обвенчают; я сдержу свое слово, только мне после этого не жить.
— Перекориль, миленький! — закричала Спускунет, вскакивая с места. — Я знала, знала, что твое слово крепко, знала, что мой королевич — образец благородства. Скорее рассаживайтесь по каретам, дамы и господа, и едем в церковь! А умирать не надо, дружочек, ни-ни. Ты позабудешь эту жалкую камеристку и заживешь под крылышком своей Барбары! Она не хочет быть вдовствующей королевой, разлюбезный мой повелитель! — Тут старая ведьма повисла на руке бедного Перекориля и, поглядывая на него с тошнотворными ужимками, засеменила рядышком в своих белых атласных туфельках и впрыгнула в ту самую карету, которая должна была везти в церковь его и Розальбу. И опять загремели пушки, затрезвонили все колокола, люди вышли на улицу, чтобы кидать цветы под ноги жениху и невесте, а из окна раззолоченной кареты им кивала и улыбалась Спусси. Вот ведь мерзкая старуха!
глава, в которой разыгрывается последние действие нашего спектакля
Бесчисленные превратности судьбы, выпавшие на долю Розальбы, необычайно укрепили ее дух, и скоро эта благородная юная особа пришла в себя, чему немало способствовала замечательная эссенция, которую всегда носила в кармане Черная Палочка. Вместо того чтобы рвать на себе волосы, тужить и плакать и вновь падать в обморок, как поступила бы на ее месте другая девица, Розальба вспомнила, что должна явить подданным пример мужества; и, хотя она больше жизни любила Перекориля, она решила не вставать между ним и законом и не мешать ему выполнить обещание, о чем и поведала фее.
— Пусть я не стану его женой, но я буду любить его до гроба, — сказала она Черной Палочке. — Я пойду на их венчание, распишусь в книге и от души пожелаю молодым счастья. А потом я вернусь к себе и поищу, что бы такое получше подарить новой королеве. Наши фамильные драгоценности чудо как хороши, а мне они уже не понадобятся. Я умру безмужней, как королева Елизавета, и перед смертью завещаю свою корону Перекорилю. А сейчас пойдем, взглянем на эту чету, милая фея, я хочу сказать его величеству последнее «прости», а потом, с твоего позволения, возвращусь в свое царство.
Тут фея с особой нежностью поцеловала Розальбу и мигом превратила свою волшебную палочку в поместительную карету четверней со степенным кучером и двумя почтенными лакеями на запятках; уселась вместе с Розальбой в эту карету, а следом за ними туда влезли и Обалду с Анжеликой. Что касается нашего честного Обалду, то он плакал навзрыд, совершенно убитый горем Розальбы. Сочувствие доброго принца очень растрогало королеву, и она пообещала вернуть ему конфискованное поместье его отца, светлейшего Заграбастала, и тут же в карете пожаловала его высочайшим званием первого князя Понтии. Карета продолжала свой путь, и так как она была волшебная, то скоро догнала свадебный кортеж.
В Пафлагонии, как и в других странах, существовал обычай, по которому до венчания жениху с невестой надлежало подписать брачный контракт, и засвидетельствовать его должны были канцлер, министр, лорд-мэр и главные сановники государства. А так как королевский дворец в это время красили и заново меблировали и он был еще не готов к приему новобрачных, те надумали поселиться поначалу во дворце принца — том самом, где жил Храбус до захвата престола и где появилась на свет Анжелика.
Свадьба подкатила ко дворцу; сановники вышли из экипажей и стали в сторонке; бедная Розальба высадилась из кареты, опираясь на руку Обалду, и почти в беспамятстве прислонилась к ограде, чтобы в последний раз посмотреть на своего милого Перекориля. Что же касается Черной Палочки, то она, по обыкновению, выпорхнула каким-то чудом в окно кареты и сейчас стояла у порога дворца.
Король поднимался по дворцовым ступеням об руку со своей ягой до того бледный, словно всходил на эшафот. Он только взглянул исподлобья на Черную Палочку: он был зол на нее и думал, что она пришла посмеяться его беде.
— Прочь с дороги, — надменно бросает Спускунет. — И чего вы всегда суетесь в чужие дела, понять не могу!
— Так ты решила сделать несчастным этого юношу? — спрашивает ее Черная Палочка.
— Да, я решила стать его женой, вот так! Вам-то какая печаль? И потом, слыханное ли дело, сударыня, чтобы королеве говорили «ты»? — возмущается графиня.
— И ты не возьмешь денег, которые он тебе предлагал?
— Не возьму.
— Не вернешь ему расписку? Ты же знаешь, что обманом заставила его подписать эту бумагу.
— Что за дерзость! Полисмены, уберите эту женщину! — восклицает Спускунет.
Полисмены кинулись было вперед, но фея взмахнула своей палочкой, и они застыли на месте, точно мраморные изваяния.
— Так ты ничего не примешь в обмен на расписку, Спускунет? — грозно произносит Черная Палочка. — В последний раз тебя спрашиваю.
— Ни-че-го! — вопит графиня, топая ногой. — Подавайте мне мужа, мужа, мужа!
— Ты его получишь! — объявила Черная Палочка и, поднявшись еще на ступеньку, приложила палец к носу дверного молотка.
И бронзовый нос в ту же секунду как-то вытянулся рот открылся еще больше и издал такое рычание, что все шарахнулись в сторону. Глаза начали бешено вращаться скрюченные руки и ноги распрямились, задвигались и, казалось, с каждым движением все удлинялись и удлинялись; и вот дверной молоток превратился в мужчину шести футов росту, одетого в желтую ливрею; винты отскочили, и на пороге вырос Дженкинс Спускунет, — двадцать с лишним лет провисел он дверным молотком над эти порогом!
— Хозяина нет дома, — проговорил Дженкинс своим прежним голосом; а супруга его, пронзительно взвизгнув, плюхнулась в обморок, но никто на нее даже не посмотрел.
Со всех сторон неслось:
— Ура! Ура! Гип-гип ура!
— Да здравствуют король с королевой!
— Вот ведь чудо!
— Рассказать — не поверят!
— Слава Черной Палочке!
Колокола запели на все голоса, оглушительно захлопали ружейные выстрелы.
Обалду обнимал всех вокруг; лорд-канцлер подбрасывал в воздух свой парик и вопил как безумный; Атаккуй обхватил за талию архиепископа и от радости пустился отплясывать с ним жигу; что же до короля, то вы, наверно, и без меня догадались, как он повел себя, и если он два-три раза или двадцать тысяч раз поцеловал Розальбу, то, по-моему, поступил правильно.
Тут Дженкинс Спускунет с низким поклоном распахнул двери, в точности как делал это раньше, и все вошли внутрь и расписались в книге регистрации браков, а потом поехали в церковь, где молодых обвенчали, а потом фея улетела на своей палочке, и больше о ней никто не слыхал.
На этом и кончается наш рождественский домашний спектакль.
Кольцо розы мира
© Copyright: Лариса Миронова, 2021
Свидетельство о публикации №221031201669
Свидетельство о публикации №221031201669
Рецензии
Неплохой подарок всей семье на Рождество.
Трёхчастная книга - для детей, родителей и домашних питомцев.
RING ROSE of the WORLD (Рождественская волшебная сказка)
ISBN 978-620-0-49659-1
Заказать книгу здесь:
http://morebooks.de/ru/search?utf8=%E2%9C%93&q=978-620-0-49659-1%09
http://www.amazon.com/s?k=9786200496591&ref=nb_sb_noss
Лариса Миронова 15.03.2021 19:24 • Заявить о нарушении
Трёхчастная книга - для детей, родителей и домашних питомцев.
RING ROSE of the WORLD (Рождественская волшебная сказка)
ISBN 978-620-0-49659-1
Заказать книгу здесь:
http://morebooks.de/ru/search?utf8=%E2%9C%93&q=978-620-0-49659-1%09
http://www.amazon.com/s?k=9786200496591&ref=nb_sb_noss
Лариса Миронова 15.03.2021 19:24 • Заявить о нарушении