Туман. книга седьмая. глава одиннадцатая

               

                ОБЪЯВЛЕНИЕ 1907 ГОДА.



               
               


                ТУМАН, ЭТО КОГДА СКВЕРНО ВИДНО,
                А ПОНЯТНО ЕЩЁ МЕНЬШЕ.


                Хорошие канаты сплетаются
                в узел, а плохие в петлю.
                В.С Лозинец, отставной прапорщик.



Вокзал, как строение, и вокзал, как место, обслуживающее пассажиров и подвижной состав Таврической железной дороги, уже вторично за один день встретил Кириллу Антоновича Ляцких неспешной неторопливостью снующих и прячущихся от наступающей полуденной жары людей, собственно пассажиров, провожающих, встречающих и просто появлявшихся, как грибы после дождя, в аккурат к прибытию или отходу паровозного состава. И, если перечисленные посетители привокзальной площади ещё как-то угадывались по принадлежности к описанным категориям, то присутствие на этой же площади людей, чье поведение понимаемо, как странно-бесцельное, требовало пристального и оценивающего взгляда на саму надобность их нахождения тут и сейчас.

Итак, господа читатели, самое время открыть кое-какие карты, лежащие на столе, и вскользь намекнуть на те, что шулерским трюком до поры сокрыты в рукаве. Попутно стану описывать, что творится около самого вокзала, как места, где обслуживают тех, кому сейчас вокзал нужнее обывательского сидения дома и скучного простаивания в депо.

Сегодня, уж поверьте, много чего встретится помещику не в первый раз (давайте оставаться корректными при выборе выражений, поставив маловразумительно «не в первый раз» на место однозначно считываемого количества посещений одного и того же места в один и тот же день). И приступлю к перечислению с парка, получившего ясно обозначенные границы при безграничном распространении в ширь стоянки извозчиков. И с того самого места около свежевыкрашенной скамьи, где ещё совсем недавно стоял Кирилла Антонович, заложив руки за спину, и покачивая господином Кашлей, начинавшим приобретать статус собеседника.

В эту самую, что ни на есть описываемую секунду, на той скамье сидел некто в широких холщовых шароварах, в рубахе на выпуск и в поношенных башмаках без застёжек. На голове сего человека мудро восседала широкополая шляпа, именовавшаяся в Малороссии «бриль». Она, шляпа, старалась дать тень и лишь чуток скрывала лицо, отмеченное бутафорскими усами и шрамом на правой щеке.
Наряжая таковым манером помещика, именно Вальдемар Стефанович настоял на усах и на заплечном мешке, наполненном каким-то тряпьём и простым провиантом в виде отваренного картофеля, отваренных яиц, лука и хлеба.

--Вот это, - помещик не презрительно, но и не благодушно указал перстом на еду, - зачем?

--Конспирация должна быть натуральнее обыденной жизни. Кто этим правилом пренебрегает, становится проигравшим. И вам повезёт, если вы проиграете только свободу, а не жизнь, - мудро констатировал офицер, улыбаясь тому, как помещик смешно топорщил верхнюю губу, не привыкшую к усам. – Станет подозрительно, если вы без смысла станете лазать в мешок, понимаете? И ещё, как только вы поймёте, что к вам кто-то направляется, повторю, именно к вам, набейте полон рот едою, у вас появится время на обдумывание любого вопроса, если вам задаст его подошедший. И … нет, Модест, лучше ты!

--Кирилла Антонович, при любом разговоре даже не смейте изысканно думать, а не то, что говорить. Я просто прошу вас!

--Не маленький, понимаю, - проворчал помещик, приспосабливая мешок на плече, - Я пошёл. А вы берегите себя, господа!

--Кирилла Антонович, - поспешно заговорил прапорщик Лозинец, испытывая приступ надобности задать волнующий его вопрос.

--Погодите, я набью рот едою, - шутливо сказал помещик.

У нас, господа читатели, предстоит множество важных описаний и подробных наблюдений. И лишь поэтому и сам вопросец, да и ответ на него решено перенести на несколько страниц ниже. А пока … пока широкополый Малоросский бриль маячит в парке, позволяя его владельцу наблюдать за привокзальной жизнью.

Вот и первый диссонирующий персонаж выплыл откуда-то из-за водонапорной башни. Это была крупная цыганка, толкавшая перед собою смесь инвалидного кресла и детской коляски, нагруженной мешочками, кулёчками и ещё чем-то таким, что сразу и не разобрать.

Зато прекрасно рассматривались цветастые юбки, платок, буйной цветочной окраски и брови, чернее воронова крыла, и наведённые неизвестным, по химическому составу, средством.

Уверенно остановившись, цыганка достала из-под мешков складную скамеечку, и уселась на неё, готовясь торговать принесённым товаром.

Вот, словно намёточной нитью по канве, зарябили среди многолюдья мальчишки. Вот прошёл Двушка, а вот жуёт яблоки Матвей, а это … незнакомый татарский мальчик, ярким пятном выделявшийся на общем фоне.

--Так, - начал припоминать недавно выученные местные слова помещик, - нижняя шапочка-тюбетейка с околышем, по-моему, она только для домашней носки … ну, да, кто такому сорванцу указ? И именуется она … и не выговорить сразу … такъие. Длинная рубаха это … сейчас … ага, кальмек, да, а синие штаны … это и у нас такое словцо есть – шальвар. Экий я молодец, всё запомнил. Так, у него ещё жилетка, которая прозвана елек, и застёгивается она на левую сторону. Это, кстати, сигнал. Застегнёт татарчонок елек на правую сторону – всё, тревога, всем быть на изготовку!

Извозчики на площади уже начинали суетиться, приняв плату от вышедших пассажиров, они тут же уезжали, едва успевая сказать пару слов стоящим коллегам, которые тут же снимались с якоря и кильватерным строем (вот вам та самая привычка Кириллы Антоновича запоминать любую новую информацию) шли брать на абордаж губернский город Симферополь.

Порывшись в мешке, помещик сыскал свой хронометр, и определил текущий момент – девять часов семь минут. И для сокрытия истинной причины лазания в мешок, Кирилла Антонович достал яйцо, и принялся деловито его очищать, не сводя глаз с привокзальной площади.

Вот с разных сторон здания вокзала вышли два татарина, один, судя по ёмкости на плече, простой водонос, а иной продавал бекмес, густой сок из груш и яблок. Поскольку помещик не представлял, «свои» эти татары, или настоящие торговцы, было решено не упускать их из вида. На всякий случай.

А это уже не гости, это, почти, хозяева пожаловали – подкатила шестиместная жандармская телега, она же «каземат на колёсах», и выдавила из своих недр парочку унтер-офицеров. Интересно получается, каземат на полдюжины персон, а приехали двое. Остальные внутри сидят, как в засаде, или эти свободные места для кого-то, арестованного на вокзале?

--Надо ещё хлебца отломить, - сказал сам себе Кирилла Антонович, и снова поглядел на часы в мешке, - девять тридцать пять. Скушаю ещё яйцо, чтобы, так сказать … а это кто?

Скрипя и тяжко приседая на рессорах мимо проехала старая почтовая карета, запряжённая четвёркой.

--Почему с этой стороны, а не со стороны пакгаузов? – Спросил сам себя помещик, аккуратно собирая в ладошку яичную скорлупу.

--А потому, - словно услыхав человеческий вопрос так же словно ответила карета, и остановилась.

--Ладно, поглядим. А конспирация не предусматривает наличие соли? – Снова заговорил наш «смотрящий», пережёвывая непривычно пресное яйцо.

Тем временем из кареты стали выходить люди, одетые в простую одежду, сидящую на них, как ладно скроенные мундиры. В руках у них блестели оркестровые трубы.

--Это без соли мне кажется, или это такой же оркестр, как я крестьянин в шляпе?
Вышедших было аж десятеро. Валторнист, несчастный с тубой, барабанщик, хитрец с литаврами, пятеро трубачей и командир.

Нет, господа, вы не смейтесь, он был именно командиром! Никто из дирижёров в трёх словах не объяснит, куда поставить карету, причём кучер уже встряхнул вожжами, когда ещё звучали последние буквы последнего слова. И карета была переставлена так, что полностью загородила выезд полицейской телеги.

Интересное начиналось. Кучер застопорил особым замком все четыре колеса кареты, запер (!) двери и, чеканя шаг, направился к музыкантам.
 
--Если это дирижёр, то тот, кто сидел на козлах, сущий композитор, - подумал Кирилла Антонович, с трудом сглатывая яйцо.

Ещё одно короткое распоряжение последовало от «дирижёра в штатском» и валторнист, барабанщик и две трубы понеслись к карете, едва поспевая за кучером. Из кареты были изъяты небольшие табуреты, на которые оркестранты сели по команде, словно один человек.

--Чёрт бы побрал эту конспирацию! – В сердцах сказал помещик, доставая преснейшую картофелину. – Десять-десять. Чего мы тут все дождёмся -  не знаю, но знаю, чего я не дождусь. Соли!


Пока есть время, можно вернуться к отложенному вопросу, так волновавшему Вальдемара Стефановича.

--Кирилла Антонович, -  на этом обращении была автором прервана беседа наших героев, - хоть парой слов, хоть намёком, но скажите, кого мы ищем, чего ждём и как себя вести? Ведь вокзал с людьми совсем не чистое поле, где не надо оглядываться, когда размахиваешь саблей.

--Намекать не стану, - сказал помещик, предлагая прапорщику присесть на бревно, ведь этот разговор происходил на подворье, - скажу прямо – я не знаю, кого мы ищем, не догадываюсь, чего мы ждём и уж вовсе нет правил, в соответствии с коими надлежит себя вести на вокзале. Если у вас появятся дополнительные вопросы, то готовьтесь услыхать от меня монотонный и отвратительный ответ – не знаю.

--Меня даже бодрит такая неопределённость, напоминает добрые военные годы. Но хотелось бы, поскольку я не один буду на вокзале, правильно и быстро среагировать всем тем, кто там нас поддерживает. Тем более, Кирилла Антонович, мои друзья-офицеры не вам и не мне решили помочь, они не простили убийства поручика, чья вина состояла в том, что он попал на мушку револьвера этому ….

--Я понимаю вас, и теперь прошу взаимности – поймите и вы меня. Мы с Модестом Павловичем поведали о приключениях на станции Остров. И удалось выяснить, что тот паровоз, появившийся ниоткуда, начал движение отсюда, из Симферополя, и здесь же тот маршрут поспешно изменил, чтобы явить себя на свет Божий за пару тысяч вёрст на северо-запад. Поэтому мы и приехали, вооружённые надеждой отыскать следы, либо странного маршрута паровоза. Дальнейшее о нашем пребывании вы знаете, ведь вы были участником того дальнейшего. Теперь я спрошу вас – а не прослеживается ли связь между пропавшим паровозом, нашим прибытием, нападением на нас, английцами, неким господином по имени Дайтс, отдавшим приказ о нашем похищении и странном не совпадении дат? Если связь обнаружится, то не стоит ли сам вокзал в серёдке цепи событий, среди которых упомянутое прибытие, сегодняшнее убытие английцев и пропавший паровоз, отправившийся с седьмого товарного пути?

--Это мне понятно.

--Тогда я рассчитываю на понимание последствий сегодняшнего маскарада – мы сможем узнать, кто за всеми коварными событиями стоит в действительности, можем лишь уловить намёк на первое предположение, можем уйти с пустыми руками. У меня нет ничего, чтобы нам помогло, поэтому вокзал и сопутствующие ему события суть соломинка, на которую надежды более, чем на толстую веху.

--Я понял, что мне надо верить вашим словам, хотя, как человек, испробовавший войну на зуб, не понимаю, как кто-то откуда-то исчезает, и из ничего … нет, никогда не пойму!

--Желаете, могу расстроить вас пуще прежнего? Тогда, в бане, Дыня не только перевязывала раны Модеста Павловича, она его осматривала на предмет новых ссадин и травм. Знаете, что она сказала? Что новых, в том смысле, что свежих, у нашего друга аж семь! Ушибы спины, правого бока, правого же бедра и странная колотая рана на икре. Они свежи, как только что срезанные розы, и им не более суток-полутора. Это относится не к цветам. Себя я сам осматривал, и насчитал пять болевых мест, чувствовать которые начал примерно в то же самое время. Не скажете, что с нами произошло максимум пару дней тому?

--Ничего, даю слово! Вы постоянно были у меня на глазах!

--Откуда же свежие раны? Дыня, к слову, совсем не простушка, и многое распрекрасно понимает. Её словам я верю.

--Вы … уже хоть что-то … предполагаете?

--Да, но только что-то. Пара событий – прибытие английцев с эффектом сдвинутой даты и наши свежие травмы … знаете, что бы по этому поводу сказал Карл Францевич? Это шулерство в пределах одной раздачи с отказом от прикупа.

--То есть?

--Это события, которые произошли в один день, только кто-то сдвинул время, а заодно меня и Модеста Павловича. Сдвинул до повторного разыгрывания ситуации с нашим приездом, только, подозреваю, план нашего захвата был уже несколько иным, не таким сумбурным. И снова он не сработал. Может потому, что вы опять нас спасли, напугав или разогнав нападавших, и не получив, при том, даже царапины.

--Или я понимаю вашу логику, или просто подыгрываю вам. Выходит, вот, что – кто-то откручивает ходики общего времени назад, на день и час вашего приезда и доставляют на этот, повторный ваш визит, новую партию английцев, которая, по какой-то причине не справляется. И … сейчас, и … вас отправляют обратно в то время, из которого вернули для повторного приезда. Я прав?

--О правоте я говорить не стал бы, но думаю я также, как и вы.

--А не опасаетесь ли вы новых попыток игр со стрелками?

--Опасаюсь, такое возможно вполне. Но я не понимаю, почему они намереваются заполучить именно нас? Почему они не пытаются для решения своей проблемы официальным способом вывезти нас из вашего подворья для, скажем, какого-то разговора особой важности, и по дороге снова напасть? Я говорю о жандармах, помогающих английцам.

--Я, как и вы, могу только предположить, но не пролить свет на это ваше «почему». Могу … нет, хочу предложить вернуться к этому разговору после вокзального маскарада, согласны? Тогда, нам пора. Как вы себя чувствуете?

--Скажите, а какое сегодня число?

--Кирилла Антонович! Довольно уже! Вам, вижу, нравится пугать меня! Ступайте, да не позабудьте мешок!

Теперь мы снова на привокзальной площади, и продолжаем.

--Пойду, и попрошу соль в ресторации. Это уже не конспирация, это наказание какое-то! Что у меня осталось? Смотрите-ка, яйцо! Последнее, пресное, безвкусное, самодовольное овальное яйцо, которое из-за причуд прапорщика я должен употребить перед тем, как взглянуть на часы. Может, очистить оное, да с возгласом «Ой!» обронить его? Нет, бросать еду грешно … одиннадцать ноль пять. А чего у нас хотят унтер-офицеры?

Прибывшие полицейские офицеры с полнейшей самоотдачей принялись учинять расспрос дирижёру.

--Это по какому-такому случаю тут? Кому играть станете? Почему нынче? Разрешение имеется? Кто тут за главного? Ты?

Тот, к кому обращался унтер, стоял спиною к вопрошающему, и только после местоимения «ты» приступил к медленному развороту лицом к представителю власти, ещё в движении меняя сосредоточенное выражение на лице в почти благообразную улыбку.

--Что, простите? А, да, я, только я не главный, я дирижёр.

--Откуда, чьи и кто дозволил?

--Мы из частной музыкальной школы, оркестр амбушюрных инструментов.

--Так у тебя тут одни трубы!

--Верно, амбушюрные - это мундштучные, то есть, как вы изволили выразиться, трубы. А по-поводу разрешения ….

На площади перед вокзалом началось какое-то движение, отличающееся от обыденного. Вереницей потянулись пролётки, доставлявшие каких-то нахмуренных людей, тут же начавших выстраиваться в шеренгу.

--Два, четыре, шесть … могли бы, разбойники, и пешочком дойти … восемь, - считал приезжавших Кирилла Антонович.

--Я говорю … вы меня слушаете? – Дирижёр потянул за рукав одного унтера. – Я говорю, что разрешение на выступление имеется от княгини Анастасии Петровны Максутовой, которая согласовала оное с Его Высокопревосходительством Василием Васильевичем Новицким. Можете сами обратиться к господину губернатору, он подтвердит.

--Ну … то само собой. А играть что станете?

--Наш репертуар включает ….

--Я спрашиваю, - уже нетерпеливо вопрошал полицейский, почти ежесекундно оборачиваясь, чтобы понять поведение прибывающих, и выстраивающихся в шеренгу английцев, - играете что? Романсы, частушки … что?

--Я думаю, что начнём с увертюры из оперы Алексея Фёдоровича Львова «Русский мужичок и французские мародёры», в переложении для … э-э … духового, если так вам понятнее, оркестра. Партитура была транспонирована на два тона ниже, сами понимаете, что в амбушюрном инструменте самая нижняя нота ми-бемоль. Мне продолжить?

--Чёрт с тобой! Играй хоть заутреннюю! Какого беса эти тут парадом выпячиваются? Тут … поди … уже двадцать два … вон, ещё парочка, пастух и свинарочка … ну-ка, ходи за мной! Разбираться станем!

Конечно же, унтер звал с собою не дирижёра, а другого офицера, с коим они бодренько зашагали в сторону английцев, резво демонстрировавших азы строевой выучки.

--Господин Кокшеев, - обратился дирижёр к одному из трубачей, - по вашей милости мне пришлось городить Бог знает, что, лишь бы отвлечь внимание унтеров от ваших упражнений с инструментом. Для чего вы сняли клапан с трубы, если не то, что не собирались играть на ней, а и никогда не умели!

--Верите, господа, - ответствовал мнимый трубач, - первый раз держу трубу в руках! Мне стало интересно, как она работает. Признаюсь, господа, в детстве меня маменька заставляла учиться музыке на арфе, и любой иной ….

Оркестранты дружно рассмеялись, услыхав признание кавалерийского сотника о детских, и никак не мальчишеских наклонностях.

--Да, полно, барон! Вы и арфа?

--Клянусь, господа! Именно арфой прививали музыкальный вкус, который я благополучно подрастерял.

--А сколько струн было на вашей арфе?

--Одно время было сорок семь, но после наш садовник позволил мне подстричь кусты большими ножницами. Улавливаете? Я подсмотрел, куда он их убирает после работы.

--И, что?

--Ровным счётом ничего, если не считать того, что струн стало вдвое меньше, но играть легче не стало. Видать я зря так со струнами ….

--И вас не наказали?

--Ещё как наказали! Мне ….

--Господа, вечер воспоминаний отменяется, всем внимание!

Внимание в одной части привокзальной площади соприкасалось с обывательской озабоченностию в иной, в той, где затаился в наблюдательном пункте помещик.

--Может, скажет мне кто – почему я такой внушаемый и легко поддающийся чужим уговорам? Съел несколько дюжин пресных яиц только ради удовольствия поглядеть на циферблат! А что меня уговорят проглотить, ежели я решу переодеться? – Так бурчал Кирилла Антонович, не глядя опуская руку в мешок чтобы, уже в который раз, достать хронометр. Пальцы помещика что-то обнаружили, ощупали, пытаясь методом пальпирования угадать назначение предмета. Да, вот только сейчас персты занимались делом сами по себе в то самое время, как помещик был поглощён ужасающим числом несправедливостей, навязанных ему сторонним мнением.

--А случись так, что закончатся припасы? На меня обрушится гнев Бога, управляющего конспирацией? Мне вовек будет запрещено глядеть на часы, пока не съем преснейшую картофелину?

Пальцы помещика рушили, коль им досталась свобода действий, то и не делать ничего, пока плачем Ярославны звучал монолог их хозяина. Вдруг – чу! Стихло … нет, братцы-пальцы, ещё погодим, прислушаемся. Да, таки тишина! Тогда – хватай находку, и живо на выход, на волю!

Удивление помещика, пусть и в малой степени, но присутствовало, когда он узрел в собственной ладошке, извлечённой из нутра прародителя дорожного баула, обёрнутый в белую тряпицу предмет, без тряпицы оказавшийся стеклянной, круглой ресторанной солонкой, до краёв наполненной мелкой морской солю. И так не нужной сейчас! Нет, в самом деле, не сыпать же оную в самое горло в догонку яйцам и картофелю?!

--Вот, за что мне это всё, а? За что? – Интонацией, которую с трудом, но всё же можно представить, как расстроенно-требовательной, Кирилла Антонович просто-таки вдавил свой вопросец прямо в соль, с лёгкостию пронзив тряпицу и стекло.

--С иной стороны, - продолжал адепт по принуждению новомодной бессолевой диеты, - если взять, да и представить на моём месте Модеста Павловича с его любовью к превращению длинных речей в полу философские афоризмы, наверняка бы этот случай с солонкой стал бы чем-то подобным, малость украшенным моралите Эзоповских басен, и имело бы вид: «Соль, как и нечто весьма важное, проявляет себя в конце затеи». И ведь никто не толкал меня к сему афоризму, он родился сам собою, что есть удивительным и предупреждающим одновременно. Так нельзя ли счесть появление солонки предвестником чего-то, что случится уже сейчас? Пусть я и выдумываю связь меж вещью и действием, но уж больно странно сочленяются в единое то, что прежде и рядом не стояло!

Не отпуская солонки из ладошки, помещик поднялся на ноги и по-настоящему пристально, как и надлежит стражнику, вгляделся в движение, происходящее на привокзальной площади.

Кого от отдели от прочих, как объект для обязательного наблюдения? Цыганку, сидевшую на том же месте, и не стремящуюся ни словом, ни жестом привлечь покупателей. Уже распродалась? Отчего не уходит? Значит, она по-прежнему остаётся первой на пригляд. Татары – торговцы водою и бекмесом. Эти неторопливо сновали меж пассажиров, выполняя работу, ради которой сюда и пришли. Присмотр за ними ослабляем. Оркестр, так и не сыгравший ни единой ноты из обещанной увертюры к провалившейся опере. Впечатление двоякое – они здесь для помощи кому-то. И эта двоякость состоит именно в том, свой или чужой этот «кому-то». Мальчишки ведут себя по-мальчишески, елек татарчонка застёгнут на левую сторону. Английцы стоят шеренгой с деланным безразличием зыркая по сторонам. Это уже подозрительно, хотя бы потому, что недоверие к ним возникло тут же, как только они явили себя английцами. С этими всё просто.

Далее взгляд недремлющего стража резко пересёк площадь по диагонали влево, и отыскал пару пролёток и шарабан с поднятым пологом.

--Это наши, - шёпотом проговорил Кирилла Антонович, пользуя поля шляпы строго по назначению – солнце, переставшее наполнять воздух духотою, откровенно принялось жарить всё вокруг, Модест Павлович стоит малость осторонь, наблюдает, а … ага, вот и Вальдемар Стефанович … вижу, вижу! Расставил охрану около пленных, а сам по сторонам глядит. Хоть тут порядок.

К перрону подали сердитый паровозный состав, который свистом и шумно выпускаемым паром выражал своё паровозное недовольство далёкой поездкой, да на таком солнцепёке. Вовсю засуетились ключники.

--Соль уже нашлась, паровоз под парами, где то самое окончание затеи? – Спрашивал себя помещик, переводя глаза от ожившей площади к пролёткам и шарабану, и снова к площади. – Эх, сейчас бы бинокль, чтобы … вот … что он увидел?

Это не вскользь озвученная мысль, это настоящий возглас, имевший металл в голосе и строгое требование ответа, или пояснения!

И вот что увидел Кирилла Антонович – мальчишка-татарчонок резво выпал из мальчишеских деловых забав на привокзальной площади, и спешно направился к сидящей цыганке. Остановившись около ней, да ещё оказавшись на единственном открытом месте площади, которое просматривалось со всех сторон, мальчик принялся торопливо перестёгивать елек с левого бока на правый. И делал он это так спешно, словно опасался не успеть.

--Что ты увидел, а? Что? Ну?! Хоть глянь в ту сторону, где соль … чёрт возьми вашу соль! Где то, что ты увидел? Ну, хоть разок глянь!

Но, судя по поведению татарчонка, ему было важнее передать сигнал, а не указывать сторону, откуда повеяло тревожным ветерком.

А далее ни наблюдать, ни самому оценивать происходящее уже не удавалось – соль … Господи, Кирилла Антонович, вы своей солью и меня сбили с мысли! Уже посыпались события.

Вышагивавший бодрым петухом перед шеренгой английцев какой-то их начальник поднёс к глазам часы на цепочке, и громким голосом рявкнул.

--Dismiss! – По-нашему, значит, разойдитесь, вражьи дети.

Тут же отряд британских подданных рассыпался по площади, проявляя чудеса подвижности и умения смешиваться с толпой.

Сказать с определённость, сколько сих иностранцев окружило самый тихий в мире оркестр, никак не получалось. Эти подданные не стояли на месте, совершая продуманный танец с подходом и отступлением, с перемещением то в один бок, то в иной, создавая рябь в глазах и не позволяя вести прицельный подсчёт. Одно было сказано с уверенностью помещиком, пересказывавшим события того дня – их было не менее дюжины.

А потом случилось ожидаемое – провокация. Перестав требовать исполнить какую-то сурово-народную песенку, один из дюжины громче, чем того требовала ситуация, почти завопил.

--What you say? Where you saw my sister?

После чего бросился, применяя борцовскую манеру нападения, в ноги встающему валторнисту. И всё. В том смысле, что более не было видно разрозненных движений, как не увидишь отдельных снежинок в катящемся с горы снежном коме.

Сражение получилось увесистым и затейливым. Не довлей над автором надобность описывать творящееся в иных частях площади, можно было бы с удовольствием поведать, как самодовольному британцу прямёхонько в ухо, и с дистанции в пару дюймов, со всей своей мощи загудела туба. Последствия предугадать не сложно.
Единственное, что отличало молодецкую забаву «кулачный бой» от схватки английцев с оркестрантами, очень частое звучание медных тарелок-литавр, коими скромный музыкант с двумя «Георгиями» и наградной саблей (это не предположение, это чистая правда) орудовал тарелками попеременно как щитом, то как орудием для ведения ближнего боя. Выходило действенно и звонко.

У дерущегося оркестра вскоре появился и собственный хор. Не стройный, зато многоголосый, исполняющий речитатив, зато громко.

--Что тут? А-а-а! Полиция! Позор! Куды лезешь? Александр, иди к вагону! Музыкантов бьют! Степан, ты где? Не тронь трубу! Убивают! А-а-а! Полиция! Саша, к вагону! Я только помогу! Как не стыдно?! Нехристи! Полиция! Сашка, я еду одна! Ты куда, морда?! Полиция! Сам баран!

Примерно на четвёртый окрик над площадью заметались свистки жандармских стражников, а через пару секунд топот пары десятков сапог почти полностью заглушил хор, заодно переводя драку в вялотекущую ругань соперничающих сторон. И в финале, как непременное тутти прозвучали благородные литавры, восхваляя смелость, победу и стойкость любого военного оркестра.

А вот Кирилла Антонович радости победы не испытывал, даже совсем напротив. Такой опустошительной, иссушающей никчемности помещик ранее не знал. Его не держали ноги, руки тряслись в предплечьях, а сердце … Бог с ним, с сердцем! Не остановилось, и на том спасибо! А с ногами – это да, нежданно случилось! Понадобилось определённое усилие, чтобы обернуться, разглядеть ещё недавно согреваемую скамью, прицелиться и рухнуть на неё, не успев подстраховать себя руками. Такое вот окончание затеи – из положительного итога только солонка в руке.

Что в таких случаях (тут очевидное шулерство автора, ведь только-только было сказано, что подобного переживать не доводилось! Посему рекомендовано читать первые слова, написанные с «красной строки», следующим образом: «Что в таких вероятно схожих случаях …» Примечание составлено Кириллой Антоновичем Ляцких) предпринимал Кирилла Антонович? Обдумывал увиденное, сопоставлял, искал расхождения и через чур явные совпадения, снова думал и принимал ясное ему самому умозаключение, как вывод. Делал то самое, что делаем и мы с вами, уважаемые читатели, каждый день.

Однако сегодняшний Божий день стал для помещика из ряда вон выходящим во всех смыслах, и во всех допустимых не вероятностных отклонениях.

Так почему же, резонно задать вопросец, мысли должны вести себя обыкновенно, как в будний день? Вот тут, господа читатели, каков вопрос, таков и ответ – мысли Кириллы Антоновича прибывали в панической сумятице. Они разбегались по самым отдалённым уголкам сознания без обещания возвратиться хоть когда-нибудь и тут же, стремглав, торопились обратно, умудрившись по дороге раздробиться на сотенку мелких мыслишек, и собраться на такое же число новых мозаичных образований. Какофония и ералаш – вот подходящие по смысле определения нынешнего состояния.

--Это был силок … особенно потасовка … почему не отвести строй английцев к вагонам? Татарчонок перестегнул елек … что увидел? Жандармов? Они ведь скрытно тут находились, а эта пара унтеров … зачем ездить в карете по такой жаре? Эта странная цыганка оказалась Дыней … прапорщик весь свой гарнизон сюда привёл … ну, да … потому и не играли, чтобы никто не понял … это я сюда всех привёл, идея-то моя … Дыня, если я хорошо разглядел, одному английцу прямо в нос … а зачем умышленно затевать побоище? Нет, одной ненависти тут не хватит … действительно силок, только не на рябчика, а на нас … на всех. Нет, в карете, во фраке и сером жилете! Как на приём к Её Величеству! И в жару! Жандармы увели пятерых английцев, а наших не одного … что увидел татарчонок? Кто таков тот, кто наш ночной план расстроил на два счёта, и устроил для нас цирковое представление, мол … а как теперь задержанные английцы? Как границу пересекут? Или … или эта потасовка намерено подстроена, дабы нужных, самых нужных оставить в Симферополе? А что, повод убедительный … нет, дался мне этот во фраке!? Приехал на карете во время драки … они специально устроили оркестровое побоище, чтобы был повод оставить особых людей и … чтобы отвлечь? Кого? А нас и отвлечь! От чего? От кого? Или показать, что он понимает и знает, что половина людей на площади подставные? Что случилось? Почему Модест Павлович так призывно машет? Ай-яй-яй! Отвлечь от того в карете! Другого ответа у меня нет! Ничего не происходило на площади такого, - додумывал первую плодоносною мысль помещик, почти по-мальчишески вставая со скамьи, - что следовало бы сокрыть. Убить кого-то в потасовке? Но те, кто им важны, были в стороне!

Кирилла Антонович пошёл к друзьям, потом перешёл на бег, потому как ясная мысль откуда-то ниоткуда вытянула за собою тревогу, наполненную до краёв скверными предчувствиями.

Через десяток беговых шагов мысль не исчезла, что порадовало помещика тем, что к ней возможно будет возвратиться.

--Кирилла Антонович, - штаб-ротмистр взял за руку помещика и не вежливо, но требовательно отвёл его в сторону. Вид у Модеста Павловича был, надобно сказать, прескверный.

--Пожалуй впервые я не могу объяснить того, что произошло. И как.
--Я могу, только нам это ….

--Кому «нам»? «Нам» - это кому? – За годы их дружбы штаб-ротмистр впервые повысил голос. Этот интонационный выпад был и понятен, и объясним, тем не менее помещик воспринял его как неприятный укол в самое сердце своего самолюбия.

--Вы позволите, сударь, дать объяснение?

Теперь пришла очередь опешить Модесту Павловичу.

--Господи, дорогой Кирилла Антонович, я же … вы сказали «нам»? Я и решил, что с кем-то из наших произошло несчастие.

--С нашими – нет, а судя по-вашему вопросу кто-то иной пострадал. Так? А чем это так … откуда этот запах?

--Я начал говорить, да вы перебили меня своим … ладно, пустое. Лучше прикройте платком рот и нос, легче будет переносить это амбре.

--Говорите, что случилось?

Штаб-ротмистр взял друга под локоток, и повёл к пролёткам, около коих стоял Вальдемар Стефанович, плохо изображавший спокойствие и самообладание.

Чем ближе подходили к транспорту, тем сильнее был запах, который из, да простят меня дамы, обычайной смрадной вони стал узнанным запахом разлагающейся плоти.

В обеих пролётках и в шарабане находились пленный английцы, привезённые на привокзальную площадь ради воплощения замысла Кириллы Антоновича. Захваченный бандиты обещались опознать среди вокзального многолюдья того самого господина Дайтса, отдавшего приказ о похищении и нападении. То опознание гарантировало английцам свободу из рук русских офицеров, и туманное будущее от рук своих соплеменников.

Была заключена такая сделка, да только вышло иначе. В пролётках лежали три тела, некогда бывшие ложными сотрудниками Индо-Европейской телеграфной компании.

Эти трое были заколоты, и в этом пока не было странности. Сэмюэлю проткнули шею, остальным достались удары в грудь такой же смертоносности, как и первому английцу, и в этом нет странности. Ранение получил и охранявший удерживаемых артельный бригадир, и тут странности нет, хотя об этом извозчике поговорим позже.
Кирилла Антонович, глядевший во все глаза на новоявленные мёртвые тела, не мог поверить … нет, не глазам, а ощущениям, которые требовали во всё увиденное не верить, и всё окружающее помещика немедленно считать странным. Тела убиенных отвратительно вспухли, а места ранений представляли собою сплошные мокрые гнойники, источавшие … пожалуй, о запахе довольно.

Странность была в степени разложения тел, кои при такой жаре, как в этот день, не могли бы так скоро предаться гниению. Глядя на останки английцев помещик, в иной ситуации, горячо отстаивал бы свою правоту в том, что сии люди умерщвлены не менее, как трое суток тому, и никак не меньше! Но ведь сегодня утром он видел их живыми!

--Мы были здесь, и никуда не отлучались! Слово офицера, что было так, как я говорю! Во время той потасовки, - Модест Павлович протянул руку, копируя жест Кузьмы Минина, увековеченный в памятнике. Да, и жест направлялся в сторону битвы музыкантов с ордами бриттов, - мы только глядели в ту сторону, оставаясь тут, около … этого вот.

--Где раненный … который из ваших? Нет, Вальдемар Стефанович, не зовите его, он же ранен! Я сам подойду.

В четырёх-пяти саженях от места страннейшей драмы, прислонясь к стволу старой акации сидел артельный извозчик, не обращавший ни на что внимания, и глядевший в одну точку перед собою.

--Как тебя зовут?

Мужик поворотил голову в сторону раздавшегося голоса. Первым его желанием (и это было видно) было по-свойски ответить этому любопытному, и только явное несоответствие простенькой одежонки и уверенной позы вопрошавшего сменило слова на действие – морщась от боли артельный бригадир вздумал подняться на ноги.

--Нет, нет, сиди. Зовут тебя, как?

--Илья … Климченков.

--Куда ра … вот напасть! – Зло сказал Кирилла Антонович, срывая с губы наполовину отклеившийся бутафорский ус. – Ранен куда?

--Так … в спину.

--Точное описание ранения … я тут с ума сойду! Куда именно ранили?

--Так … под одну лопатку штрыкнул, а из-под другой наружу. Чем-то острым и длинным … и под кожей … кажись ничего не задел.

--Почему прижал раненое место к дереву?

--Так … повязки нету … тряпицу и прижал. Дыня подойдёт, так и сладит … а пока – так.

--А откуда знаешь, что тебя один … штрыкнул?

--А оно … ну больно в спине-то, как под линейку от бока до бока … двое так бы не сделали.

--Значит, ты видел только одного?

--Так … никого не видел. Господа с того боку телег стояли, я с этого, чтоб, значит, глядеть … и как заболит! Я обернулся, а никого нет, я про чужого … я крикнул вашему штаб-ротмистру, мол, стреляют! Он, который ваш, по домам, по крышам зыркнул … а тут вон тот, крайний, за шею себя хвать, и хрипеть стал. Я к нему, а спина-то саднит – мочи нет! Я, значит, к нему, а у него кровища хлещет из раны ….

--А рано-то большая?

--Так … дюйм … не боле ….

--Продолжай!

--Так … тут и остальные начали по очерёдке «Ай» да «Ой», тока по-своему … ваш-то рядом со мной стоял, всё сам и видал … то не я их ….

--Встань, и покажи рану!

--Не, вставать больно … я на брюхо лягу, а ты мне рубаху-то, подзадери … ну, видать, чего?

Рана была бы украшением любого номера естествоиспытательского альманаха, кои выписывал помещик – след от вошедшего … хотя пользуемое оружие более походило на шпагу, тогда и «вошедшей», одним словом входящая прорезь была строго под левой лопаткой, а выходящая была на том же самом уровне, только под правой. Меж ними, отверстиями, красовалась сине-багровая полоса. Тут либо расстарались ангелы, приглядывающие за артельным бригадиром, чтобы он не был надет на поварской вертел раньше своего срока, либо сплоховал нападавший убивец.

--А никто не подкатывал сюда? Может, мимо кто проезжал?

--Так … господа тут пикетов наставили … сюда никто бы … а ты так спрошаешь, будто не веришь мне … вон, Стефанович и тот, что ваш, стоят, они двух остатних ещё живыми видали ….

--Я верю в то, во что верю. Хорошо, спасибо тебе! Выздоравливай!

--Модест Павлович, Вальдемар Стефанович, -  обратился помещик к офицерам сразу после того, как помог извозчику Илье снова опереться на ствол акации, - мне сейчас станет так страшно, как никогда не бывало до сего дня. И лучшее избавление от страха - это действие. Господин прапорщик, есть ли в какой из лечебниц мертвецкая со льдом? Понимаете, для чего это надо?

--Ну … тут … э-э …, - глаза господина Лозинца забегали, как будто он не осматривал, а ощупывал невидимый план города, - да, есть такое место, не рядом и не дёшево, но есть. И можете не продолжать, я всё понял!

--Благодарю, Вальдемар Стефанович! И попонкой, прошу, прикройте … ну, да, это всё само собою, конечно.

Кирилла Антонович отважился ещё раз поглядеть на убиенных английцев. Уже не прикрывая нос помещик подошёл к Сэмюэлю, поскольку иных уже прикрывали тряпьём.

--Страшно, интересно, необычно и любопытно, - в полголоса сказал Кирилла Антонович, делая попытку осушить рукою испарину на лбу. Но не вытер, а едва не оцарапал себе лицо стеклянной солонкою, кою всё это время удерживал в ладошке.

--Соль в конце, говоришь? – Ещё тише произнёс Тамбовский философ, и без всякого умысла потряс солонкою прямо над раной.

А это что такое? Белые струйки соли вырвались сквозь крышку и, словно инеем, укрыли гниющие края раны. И тут же, как будто то была и не морская соль вовсе, а раствор пергидроля, в ране всё зашипело, запузырилось и, смешиваясь с гнилостной жижей, стекло пеной на пол пролётки.

--Модест …, - громко крикнул помещик, но передумал продолжать, и умолк. В самое ухо ему уже ответствовал штаб-ротмистр.

--Я рядом, и всё вижу. Когда вы надумаете перестать во всё это верить, попросите меня напомнить вам увиденное в тех эпитетах, коими вы сами не пользуетесь. Вот и Вальдемар идёт! Кстати, чем вы намереваетесь изгнать страх?

--Действием! Перво-наперво вызволяем Карла Францевича, довольно ему сидеть взаперти, а нам играть в поддавки! После сразу же устраиваем совет в подвале, около макета города, и станем перечислять, пока только перечислять то, что нам доподлинно известно. А вот после ….

--Ну, то уж как карта ляжет, - начал Модест Павлович, да завершить сию поговорку решил помещик сам, перебив, при том, друга.

--Как говаривал Карл Францевич.

Этот день, обычный по длительности для большинства участников описываемых событий, для Кириллы Антоновича ещё не стал утомительно-нескончаемым, когда внутренние ощущения говорят о намного позднем часе, чем в действительности показывают всегда бодрые стрелки хронометра, скрупулёзно отсчитывающие секунды чьей-то жизни. День приближался к невидимой черте, возле которой накапливаются прожитые несуразности, переживания, страхи и предчувствия, грозя собравшейся массой прорвать эмоциональную плотину рассудка. Это всё вызовет некий шквал бездумных поступков, тут же перерастающих в желание любым, подчёркиваю -  любым манером всё переиначить на прежний лад, либо торопливо исправить, руководствуясь не разумом, а опасным девизом на собственном щите, написанным самыми яркими буквицами и на русском языке –«БУДЬ, ЧТО БУДЕТ!» Представьте себе последствия для всех участников и для добровольцев в этом деле. Где-то внутри теплится вера в мысль, опережающую действия, а не в действия, разгоняющие страх. И, поскольку эти отвлечённые размышления принадлежат Кириллу Антоновичу, то ему и мысли в руки, и разум в помощь в делах, завершающих этот не простой день. С Богом, господа!

Прапорщик Лозинец, как истинно военный человек, исполнил все просьбы помещика, и даже более того – отправил Илью Климченкова и Дыню на подворье, собрал необходимый, пусть и малый числом, отряд мальчишек, и для пущих своих нужд взял четыре «телеги» с извозчиками.

--Я могу просить офицеров помочь нам, они не откажут.

--Вальдемар Стефанович, это было бы замечательно во всех смыслах, однако я не смогу надеяться на выполнение ими любой моей просьбы людьми, которые в деталях не ознакомлены со всеми тонкостями будущей, так сказать, операции. Вы понимаете меня? Сколько мне предстоит затратить времени на то, чтобы и рассказать, и убедить господ офицеров в том, что мой рассказ правдив? Час? Три? До темна? А принимать чужую помощь в тёмную я не желаю сам. Ибо, кто может знать, что они встретят там, куда мы их позовём? Ранение, а может и погибель … и ради чего? Ради, по их вероятному помышлению, сумасбродной блажи некоего приезжего? Благодарю, но я вынужден отказаться от помощи, коя нам, на самом деле, крайне нужна! Матвей! Где Матвей? А, вот ты где! Послушай, мы сможем подъехать к нужному месту не в лоб, а с двух сторон?

Мальчик секунду подумал, что-то начертил пальцем в воздухе, и убеждённо кивнул.

--Тогда … Модест Павлович, как нужно произнести приказ? «По коням»? Сейчас испробую – по пролёткам! А-а … постойте, постойте! Матвей, не лишай нас удачи в предстоящем деле! Видишь ли, всякий раз, когда ты ешь яблоки, у нас всё складывается хорошо. Начинай кушать, дружок!

--Не, кончились. Можно на подворье заехать ….

На подворье запаслись не только яблоками, но и кое-каким оружием.

--Не идти же в гости с пустыми руками, - здраво рассудил штаб-ротмистр, опуская в карман пистолет, доставшийся ему от поручика Дороховского.

До места добрались почти без происшествий. Да и то, то были такие происшествия, кои так поименованы с большой натяжкой. Просто Матвей ….

Просто мальчик, в силу своего возрастного понимания расстояний и пространства, указывал на удобное место для тихой остановки транспорта ориентируясь не по дороге, по которой может проехать пролётка, а по линии его вытянутой руки. И в том ничего странного мальчик не видел, даже того, что проложенный таким макаром путь проходил сквозь дома, ограды, кустарник и чьи-то дворы, ведь конечная точка указана верно. А то, что дядьки попались непонятливые, так то ….

И ещё надобно отметить, что как-то само собою определилось убеждение, что в этом захолустном уголке Симферополя, испещрённом морщинами оврагов, поросших словно старческий щетиной кустами и высокой лебедой находился не то вход, не то лаз в старый коллектор.

Несколько лет тому, когда ещё процветало виноделие купца Христофорова, тут в исправности и в чистоте стояли винные склады, веселящие своим содержимым простой люд губернского города и облагораживающий приватные беседы дворянствующей знати. Ныне овраги-морщины да щетинистые кусты заполонили подъездные дороги и уже не кое-где, а густо стали прорастать сквозь посеревший фундамент самих строений, делая их не презентабельными в дневные часы и отталкивающими, если не пугающими, в часы отдохновения Ярилы-Солнца.

В таких вот полевых условиях или, как точно подметил Модест Павлович: «В условиях, приближённых к отвратительным», предстояло сыскать мышиную норку, через которую злодеи выходили на свет Божий и, разумеется, через кою попадали в царство Аида местного значения.

Прибытию сюда Кириллы Антоновича и господ офицеров было не злой шуткой причудливо сложившихся обстоятельств, а логичным анализом слов и поступков, представленных нашим героям для ознакомления и толкования. И важнейшими среди прочих были донесения полного мальчика Матвея и малость сумбурные, но вменяемые пояснения Извозчика Свистунова о появлении аккуратнейших повязок на руке и на голове одного из подозреваемых в злодействе. Если последний аргумент и был, по сути, весьма косвенным, но толковать его было решено в пользу основного предположения – Карл Францевич был где-то здесь.

Поиски начались с мест, на которые указал Матвей, добившийся значительных успехов в науке под названием «Конспирация». Это выражалось в том, что все огрызки от съеденных яблок мальчик не выбрасывал, а аккуратно опускал в карман штанов.

--Матвей, припоминай ещё! Мы не можем лазать под каждым кустом! – Это Вальдемар Стефанович требовал дополнительных подсказок.

--Их лаз тута, найдём, - так же тихо рапортовал мальчик, - вы бы подумали, как ихние капканы обойти. Небось не в лавку вход ….

--А не могли они устроить лаз внутри склада?

--Не, там на полу мелкий сор … следы бы остались. Ищите тута!

Сказал, и достал очередное яблоко.

--Господа, -  не нарушая нового правила тихих разговоров сказал штаб-ротмистр, - а для чего этот ваш Свистунов в деталях описывал этот дом? Говорил, что кура его развалит, а они, в смысле те, кого он развозил, этим домом пользовались. Он же нечто подобное говорил, помните?

--Другими словами, вы предлагаете войти в дом?

--Так сами поглядите, Кирилла Антонович, те места, по которым мы рыщем, просматриваются со двора … и из окон дома извозчика. Почему он не сказал, что те, кого мы ищем, пропадают вот здесь, в чистом поле?

--Да, соглашусь с вами, логика вам не изменяет.

--Скажу больше, мне вообще никто не изменяет! А оставив шутейный тон в стороне хочу обратить ваше внимание на дверь в эту развалюху – она-то со стороны двора извозчика не видна! Для меня ясно одно – вход либо в доме, либо тут, среди травы перед дверьми.

--Тогда я пойду, и погляжу!  -В полный голос заявил помещик.

--Конечно, так и сделаем, только после того, как я вас покличу. Вальдемар, я иду туда, а ты тут приглядывай!

Прапорщик кивнул, и вытряхнул из рукава револьвер.

--Модест Павлович, я должен ….

--Конечно, как только позову!

Дом, прозванный развалюхой, оказался таковым только снаружи. Укреплённый квадратными балками по стенам и потолку наподобие птичьей клетки, дом внутри выглядел весьма устойчивым, могущим выдержать не только разнузданное поведение куриной орды, но и обещавшим безбоязненное нахождение людей под крепко-хилой крышей. В данном случае, господа читатели, описывая видимую и сущую крышу иначе просто не сказать.

Так кропотливо отыскиваемый средь оврагов и высокотравья лаз оказался внутри этой укреплённой лачуги, прямо за дверью, ведущей в пристроенную к дому сараюшку.
Найденный проход уводил куда-то вниз, в тихую и, что странно, не сырую темень, позволившую разглядеть первые несколько ступеней лестницы с удобным для спуска поручнем.

Шли гуськом, ощупывая ногами каждую последующую ступеньку. Фонари решили не зажигать, причиною тому избрав уже набившее оскомину словцо «конспирация» - самое востребованное словцо за сегодняшний день.

Первым спускался прапорщик Лозинец, прижимаясь к правой стороне лестницы. Буквально в полушаге от него двигался штаб-ротмистр. Таковое передвижение было сочтено не лишним по паре причин – лестница была широкой настолько, что было позволительно двум мужчинам идти рядом, не касаясь друг дружки. Это, так сказать, ознакомительный способ спуска, призванный определить трудные места на поворотах если, не приведи Господь, выпадет нужда в поспешном возвращении обратно. Иная же причина занозой засела в головах наших героев сразу после слов Матвея о вероятных капканах на пути следования. Именно в силу этой «занозы в головах» офицеры спускались, выставив руки вперёд. Сами понимаете, уважаемый читатели, скоростным это передвижение по лестницу назвать было нельзя.

Само собою, никто ступени считать не собирался, поэтому через кое-какое время, не определённое хронометром и числом шагов, наши герои натолкнулись на стальную дверь, открывшуюся легко и без скрипа. За ней была площадка, схожая на смотровую, четыре витка лестницы до пола и, далее, проход с арочным потолком, уходящий куда-то влево.

Надеюсь, что уважаемые господа читатели уже поняли, что рассмотреть эти архитектурные подробности позволило не яркое, но всё же освещение, без видимого источника света.

Кроме этого наши исследователи обратили внимание на полнейшую тишину, что тут же было сочтено хорошим признаком.

Небольшой отряд двинулся дальше тем же манером и с одной единственной разницей – Вальдемар Стефанович взял в руку кинжал.