Трапеция

По мотивам реального разговора.


— Хех, интересное творчество, я всё почитал. Давай следующий рассказ сделай про трапецию.
— Спасибо. Это как — про трапецию?
— А хз, ты ж писатель, сам что-нибудь придумаешь.

Этот разговор полностью поменял курс моей жизни, но в тот момент я ещё не знал об этом.

Сначала я по инерции ел, пил, ходил и даже иногда занимался литературой. Хороша жизнь несведущего, не заглянувшего в бездну по ту сторону тонкой вуали безумия. Такой человек может существовать под сотню лет, благословлённый негой неведения, ходить по тонкой корке льда над океаном бессмысленности, дышать воздухом и не чувствовать проклятых миазмов сумасшествия. Но порой несведущий становится посвящённым. Такие переломные моменты иногда невозможно не заметить — катастрофы, катаклизмы, столкновения с ужасными тайнами... А иногда с человеком случается что-то вовсе не примечательное — а жизнь его кардинально меняет своё направление.

Я создал на рабочем столе файл «рассказ про трапецию.txt». Добавить было нечего. Пока главное — не забыть, а потом уже что-то надумается, да? Всегда же надумывалось, даже самые необычные идеи находили применение.

Прошла неделя. Листья деревьев покрылись благородной желтизной. Я изменил название на «рассказ о трапеции». Звучало более благозвучно. И что дальше? Я даже не понимаю, какую трапецию мне заказали. Геометрическую фигуру? Трапециевидную мышцу? Трапециевидную кость? Гимнастический снаряд?  Цветной телевизионный балет 1970-ого года режиссёров Феликса Семёновича Слидовкера и Виктора Викторовича Смирнова-Голованова в хореографии Натальи Ивановны Рыженко по мотивам одноимённого одноактного балета в восьми частях 1925-ого года в постановке русского балетмейстера Бориса Георгиевича Романова на музыку Сергея Сергеевича Прокофьева?

Я остановил себя. Брейнстормилось явно не в ту сторону. Всё дальше и дальше я отходил от продуктивного творческого процесса и погружался в пучину смазанных, густых раздумий на невнятные темы. Я силой остановил себя.

Проходит ещё неделя. Сквозь снег пробиваются первые весенние грибочки. Мне снится, как я стою на берегу замёрзшего озера. Я пытаюсь посмотреть под лёд, но он непроницаем для взгляда.

Я читаю форумы по бодибилдингу в поисках вдохновения. Культуристы обсуждают упражнения на трапецию. Нет. Атлетов с эстетичными трапециями. Нет. Боли в трапеции. Нет. «Вчера пробил трапецию на тренировке»... — вот оно. Какой красивый поэтический образ — пробивать мышцу. Может, написать стих? Я сижу весь день, но в файле только одна строчка.

«Я пробил трапецию,
И меня окрылило».

Пойдёт ещё одна неделя. Цветы завянут под палящими спиралями солнца. Я посмотрю сквозь лёд — под ним клубами бьётся чёрная пена.

Я понял, что писать надо о геометрической форме. Но как преобразовать сухие математические формулы во что-то доступное и близкому каждому? Что прочитает любой, прочтёт и увидит в этом отражение своего материального существования.

Я лежу на кровати и смотрю в окно. Квадрат. В природе нет прямых углов. Пёстрые узоры, монотонные пустоши, фрактальные пропасти... Это человек приносит прямоугольники всюду, куда достают босые лапы цивилизации. У строителей есть уровни — они делают горизонтальные линии, параллельные гравитационным линиям планеты. Но никакая техника не идеальна. Гравитационные линии преломляют пространства. У людей нет прямоугольников. Идеальные фигуры существуют лишь в мире идей и образов. В жизни бывают лишь приближения. Трапеции. В одну из которых я и смотрю.

Я встал с кровати. Угол обзора поменялся, но образованная окном трапеция осталась неизменной. Я приблизился, но трапеция не стала больше. Она висела в нескольких метрах за моим окном. Абсолютно двухмерная фигура. Взгляд цеплялся за отсутствие глубины, проваливался в него, проваливался, проваливался, и через прозрачный лёд показалась бесконечная бездна тёмной воды.

Я моргнул, и трапеция исчезла навсегда. Лишь её примерный контур застыл на моей сетчатке, медленно теряя прямоту своих линии. Я продолжил свою жизнь — хотя вернее будет сказать, что жизнь продолжила продолжать саму себя и безвольным грузом увлекла меня за собой. Моя реальность мало чем отличалась ото сна, ведь весь мой ум теперь был погружён в поиски истинных форм в каждом увиденном объекте. Тщетно я пытался разглядеть в мире трапецию — и без истинной формы каждая долгопривычная вещь казалась мне странной, будто я смотрю на неё в первый раз. Я смотрел и видел в предметах одновременно часть их прошлого и кусок их будущего, а неполное настоящее едва заметно вибрировало своей пустотой. Вода больше не утоляла жажду, а сон не уносил усталость.