Параграф

Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".


  - У меня сегодня семь пятниц, - сказал восторженно пациент.
  - У меня тоже, - ответил мальчик, он новенький.
Вчера к нему "приходил шумный дядя" и всё время просил...
  - Да, доктор, сейчас приду, - единственная сестричка, сестра милосердия, занималась бумагами и к пациентам доступа не имела: оберегали её, но не сейчас.
Мальчику требовалось женское влияние, а кругом были рослые санитары: разговаривали сквозь зубы и не давали надежды на хоть какое-нибудь понимание. Мальчику было семь лет, он играл на инструменте (пианино), "как ввалился тот дядя". Ребёнок описывал его, как большого, рукастого и громкого, он раскатисто заявил: "Я твой отец, ты мой сын, слушай, что скажу: сегодня ты должен убить свою мать". Мальчик стал плакать: маму он любил, а отец у него тоже был – другой. И вот подходит сын к матери, просит обнять, рассказывает про страшного дядю.
  - Не слушай его, - говорит мама, гладит по голове.
Голос пришёптывает: "Убей, убей и ещё его и его", - показывает на слуг и, входящего в комнату, отца.
  - И его? – спрашивает послушно мальчик. – И его, мама, должен убить и тебя? – мальчик, озираясь на всех, тычет пальчиком.
  - Да, - слышит он, это мать говорит – он должен слушать.
  - Как я буду убивать, я ведь маленький?
  - А ты убей, - слышит приказ уже от матери.
Мальчик заплакал.
  - И папу?
Тишина, потом:
  - И его, я твой папа, он мой... – не договорил.
  - Он сказал... – мальчик "переводил" родителям всё, что слышал сам.
  - Он болен, нужен доктор, я сам позову, - это отец вызвался спасать сына.
Через два часа, раньше не получилось, доктор стоял в дверях.
  - Кто это мой пациент?

Прошло четыре дня, ребёнку не становилось лучше.
  - Надо госпитализировать, там соберётся консилиум, будем решать, с лечением медлить нельзя.
Родители уже не уговаривали лечить дома, видно понимали, что ребёнку лучше не станет, а там вылечат. Но доктор лечить не спешил, наблюдал.
Пациентов становилось меньше, кого-то выписывали домой лечиться, кто-то сам уходил: "спокойных" не держали – у доктора оставалось время на малолетнего пациента. Вместе с Дашенькой, Дарией (именно так она просила себя называть) Матвеевной он следил за поведением ребёнка. Мальчик вначале жался в угол, просил конфету.
  - Конфет мы не даём, - был ответ.
  - Одну-у, - тянул мальчик, - одну-у.
  - Папа принесёт, дадим, - был ответ.
Доктор присматривался к зрачкам, следил за пульсом – мальчику наоборот становилось всё хуже.
  - Надо что-то, Пётр Алексеевич, делать, он очень плох.
  - Не мешайте мне, Даша. Кто тебе конфеты давал? Пусть принесёт, мы дадим, снова будет хорошо.
Мальчик замотал головой.
  - Хорошо... не-а.
Он уже не верил, что будет ему хорошо.
  - Что ты видишь? – доктор приблизил своё лицо.
  - Ты облизываешься, смотришь на меня.
  - Я облизываюсь, Дарья Матвеевна, так? – доктор сделал ухмылку и стал облизывать губы.
Сестра чуть не засмеялась.
Мальчик возразил:
  - Не-ет, не так, - и показал просто, обведя языком губы, высовывая его подальше.
  - А-а, я так не умею, а вот что я умею, так это разговаривать с тобой и с ним, - доктор показал на "спокойного" с "семью пятницами", - у нас хороший разговор может получиться, вот слушай...
Доктор выведал, у кого конфеты вкуснее: у мамы или у папы? Может, ещё кто вкусными конфетами угощал? Мальчик шёл на контакт, заворожённый спокойным голосом доктора, он внимательно следил за его мимикой. Лицо подрагивало и он пытался повторить то улыбку доктора, то ухмылку.
  - Так, - сказал в заключении доктор, - мне надо переговорить... а вы пока тут... останьтесь с мальчиком, я скоро.
Но скоро, как хотел доктор, не получалось: приём закончился и следователь (да-да, именно он) собрался уходить. Пришлось использовать навыки общения, которые доктор позволял себе только с пациентами...
  - Не могу, не могу... ладно, давайте...
Доктор изложил всё как на духу.
  - Мальчика травят, не могу только решить: кто?
  - Это серьёзное обвинение, понимаете? Родители ведь...  –следователь копался в бумагах, - вот одно... странное, на мой взгляд, обстоятельство: отравление конфетами. Не читали? Хотя нет, в газеты ещё не просочилось. Травили конфетами бабусю, богатую, - следователь посмотрел значительно, - а что у мальчика? Ведь как бывает? Наследуют дети: такой малец, - он показал уровень от пола, - а уже богатей, не то что родители. Подниму-ка я документы... вы посидите, я...
  - Нет уж, господин следователь, пойду. Вы уж извините меня, Пётр Михайлович, пациенты ждут, а то я уже надолго тут у вас.
  - Хорошо-хорошо, идите, я вас извещу, будем искать...
И вовремя! Доктор появился в тот самый момент, когда "заветная" конфета уже "ползла" в рот мальчику.
  - Что вы делаете? Выплюнь!
Мальчик не хотел этого делать и пытался кусать конфету. Доктор подскочил, выхватил из руки.
  - Вон! Кто приказал давать конфету, я спрашиваю? Дария (он сделал упор) Матвеевна, вас спросил?
  - Я... я... вы не сказали, что можно...
  - А вы догадываться не могли? Вон! Зачем мне такая помощница, что ей всё скажи, а сама? Кто, спрашиваю, дал?
Она кивнула в сторону санитара.
  - Ведь мать, "жалею" сказала, а я ... вот ещё из коробки...
  - Ел? Здесь не все.
  - Я съела... одну, он разрешил.
  - Я угостил, - деловито сказал мальчик, он чувствовал себя хозяином положения – конфеты принадлежали ему.
  - Ещё одна у кого? А-а, - доктор заметил во рту "спокойного", кусочек торчал наружу, - дай! – больной послушно отдал. Теперь быстро на промывание желудка, - это он приказал своей помощнице, - всё, чтобы... ещё немного...
Доктор сокрушался неделю, винил себя. Помощницу уволил, как только стало ясно, что отравления не произошло. А было так: конфеты были помечены. Ребёнок ел только "вкусные", с розовым ободком – "мармеладки", остальные раздавал (они были безопасны). В лаборатории подтвердили химический состав обеих групп и отравлены были только "мармеладки". Мальчика травили целенаправленно. "Мальчик не богат, - утверждала мать ребёнка, - но у отца были сбережения, - она говорила это, не понимая, к чему сказанное могут применить, - я сама небогата... была до замужества..."
Следователь не верил ни единому её слову: выходило... – это она отравила свекровь (до этого "злодея-отравителя" выявить не удавалось), потом стала кормить мужа этими конфетами, но он их не ел, не подозревал и давал сыну – по одной вначале, потом мать смекнула, что у сына симптомы отравления, но... а вот здесь не вязалось. Почему сама принесла конфеты, если у мужа, как отравителя её ребёнка, было больше шансов получить наказание, чем её, не доказанное отравление свекрови. Допрос ни к чему не привёл.
Ребёнок находился на излечении, доктора предписывали покой, но Пётр Алексеевич продолжал следить, хоть и не за своим пациентом (мальчика перевели в другую больницу), но по симптоматике, хотя уже в смягчённом виде, он продолжал видеть "страшного" мужика, тот больше не кричал, не приказывал, а появлялся, смотрел и уходить не спешил. Мальчик болел, недуг перешёл на умственные способности и лёгкое заикание тоже усилилось. К мальчику никого не пускали, родители находились под следствием, пока...
По делу проходила одна женщина, её не пропустили, когда ей хотелось "дополнить уже сказанное", она вспомнила и хотела рассказать, но следователь был занят, да и женщина, он считал, не имела доступа к семейным архивам. Однако, в больнице сочли её приход уместным, ребёнку требовался уход близким ему человеком. Эту женщину он знал, называл Мария.
  - Кто она? – спросил доктор, он как раз принимал психиатра и консилиум врачей постановлял...
  - Эта женщина его мать, так она говорила: "Я его настоящая мать, думала..."
Но ребёнок её не признавал, маму другую знал хорошо, а эту почти не знал. С мягкими чертами лица, скромно одета, тихим голосом говорила:
  - Я, я мать ребёнка, это мой сын, я отдала его, чтоб он жил с отцом. Я не знала...
Пришлось снова Петру Алексеевичу ехать к следователю.
  - Ну, что ж, проверим...  Как вы говорите? Вот-вот – экспертизу... проведите, рожала или...
  - Не ей экспертизу, Пётр Михайлович, эта скорей всего рожала, матери ребёнка – ей экспертизу, и не я буду её проводить, поймите меня, я другой доктор, хотя...

  - Акушерку найду, кто принимал роды...  Вот лист бумаги, пишите, - это он сказал обеим женщинам, - кто принимал у вас роды.
Тут всё и выяснилось. Отец ребёнка не хотел, чтобы вскрылась правда перед знакомыми (весомый в обществе), надеялся, что отравительницу найдут – жене он верил (так казалось). Но повитуха сказала, что "та женщина" родила мальчика и родинку указала. "Я всегда смотрю, а у этого... здесь и здесь".
У мальчика родинки были и отец, наконец, признался:
  - Да, я отец, ошибки, так сказать, молодости, но взял... Мария отдала сама, решила, что я лучше.
  - Теперь мотив: он у вас есть? Кто наследует всё за вашей матерью?
Не раскрытое убийство было близко к завершению расследования. Всё сводилось к тому, что Мария... нет, следователь не верил, что простой женщине, которой доверили уход за матерью, могла, ни на что не претендуя, сделать яд и травить всех родственников "своей благодетельницы" – так она называла свою госпожу.
  - Она совратила моего мужа и отравила его мать: что ещё? – говорила мнимая мать, она действительно не рожала, но доверять осмотр акушерке не стала – призналась. – Я рощу, воспитываю, значит, я мать.
Этого было достаточно для следствия, доведя до суда, признание пришлось подтверждать экспертизой. Дело в том, что мальчику принадлежало всё состояние, оставленное наследодательницей, убитой столь изощрённым способом – конфетами. Мальчик наследовал за бабушкой, минуя своего отца. Это не устраивало никого, даже родная мать ребёнка получала "возмездные" (так она говорила в суде), в случае его смерти. Она хотела признаться в этом раньше, но суд учёл её непричастность к убийству и отсутствие сговора. Однако, ребёнка ей не отдали: был назначен опекун, не имеющий родственной связи с наследником. Через год мальчика увезли за границу, там он умер: "Выздоровлению не подлежал, - вздохнул доктор, узнав о случившемся, - жаль".
Параграф такой-то, гласит: "Ввиду отсутствия улик..." – отцу умершего мальчика было отдано всё, причитаемое ему по закону, наследство. Приёмная мать мальчика осуждена за убийство свекрови – доказано было полностью. Смерть мальчика осталась не отмщённой.