Как измерить свободу?

Новый опрос Института Гэллапа, посвященный анализу динамики расползания ЛБГТ по территории США, выявил интересный факт. Оказалось, что к ЛГБТ себя относят 8,8% демократов и 1,7% республиканцев. То есть, подавляющее большинство тех, кто так или иначе определяет внутреннюю и внешнюю политику Соединенных Штатов имеют традиционные сексуальные предпочтения.
Тогда возникает закономерный вопрос: почему последние годы существования этой страны явно проходят под радужными знаменами? Что означает повышенное внимание политиков к желаниям и устремлениям той части населения, которая по формальным признакам не представляет существенной электоральной силы?
Сложный ларчик.
Любое значительное явление в общественной жизни является результатом комбинации действия множества факторов. Поэтому, например, сведение сути революционной активности к формуле «верхи не могут, а низы не хотят», может быть риторически и эффектно, но мало что добавляет к понимаю реальных причин такой ситуации, как и поминание возникшего несоответствия между производительными силами и производственными отношениями.
И в нашем случае причин происходящего множество, некоторые их них могут показаться малозначимыми или несущественными, но их совместное резонансное действие приводит к серьезным, судьбоносным изменениям в развитии нашей цивилизации.
По поводу количества.
Магия цифр существует, но она бывает обманчива. Сила в истории не всегда синоним количества.
Вспомним, что у Христа было всего двенадцать подписчиков. Но христианство стало ведущей мировой религией. Массовая христианизация началась с того момента, когда удалось поставить знак равенства между такими явлениями, как язычество и дикость. Выстраивание прямой линии от Адама через Ноя и его сыновей до себя, оказалось самым эффективным способом достижения властителями высшего уровня легитимности в те далекие времена.
Таким образом сформировался мировой христианский тренд.
Тренд можно создать, а можно и «обуздать», что, по историческим меркам совсем недавно, доказали русские большевики.
Сегодня та часть цивилизации, которую было принято обозначать термином «христианская», переживает переломный этап своего развития. Происходят глубинные, качественные изменения.
Самым важным индикатором таких перемен является, конечно, изменение формы половозрастной демографической пирамиды – в результате падения рождаемости количество младших стало стабильно меньше количества старших. В Германии шестилетних девочек меньше, чем шестидесятилетних бабушек. И так, практически во странах Европы и Северной Америки.
Такого в истории человечества не было никогда. Как бы не развивались события, но младших всегда было больше, чем старших.  Эта, не бьющая в глаза, трансформация динамики народонаселения оказывает глубинное влияние на процессы общественного развития. Так, в настоящее время в странах, называющих себя цивилизованными рождение детей перестало быть общественно поощряемой нормой.
Что же все это меняет в нашем социальном поведении?
Достаточно доступно это можно объяснить так.
Если на одного деда в семье начала прошлого века приходилось десять, а то и более внуков, то сегодня, во многих случаях, на одного внука приходится два деда.
И если раньше накопленные старшими ценности растекались между многими наследниками, что стимулировало их к активному поиску средств для существования, то ныне все нажитое десятилетиями стекается на «единственных». Для детей, которых, чуть ли не до пенсии содержат их старшие родственники, ослабевает материальный стимул. Идея гарантированного дохода – явление этого же ряда. Но человек так устроен: если в системе его предпочтений ослабевает одно, то усиливается иное. И в странах христианского мира активно идет процесс формирования новых критериев жизненного успеха, заменяющих место традиционных.
Постепенно, но все больше высшей целью человека-эгоиста становится уже не ощущение сытости и материального комфорта, а чувство личной свободы.
Почему именно свобода индивида заняла высшую ступень в иерархии общественных целей в странах западного мира?
Материальный достаток свергнут с пьедестала не только потому, что потребление имеет некий предел, границу насыщения. Материальное, вещественное благо является результатом производительной деятельности, его квинтэссенцией. Но именно производство и все, что с ним связано становится в этом мире nouveau рудиментом, если хотите - архаикой. Поэтому традиционные методы оценки уровня развития общества экономическими показателями, через расчет индексов роста валового общественного продукта, как валового, так и удельного – на душу населения, становятся неприемлемыми.  Уровень свободы и темпы роста ВВП совсем не корреспондирующиеся понятия.
В США, где все процессы идут на несколько шагов впереди планеты, зримым стал общественный раскол, трещина, избороздившая границу красных и синих штатов, отражающий лобовое столкновение национального американского промышленного и международного финансового капиталов.
Так случилось, что финансы, постепенно из элемента, призванного только обслуживать, питать материальное производство и сферу услуг, изначально предназначенные играть роль кровеносной системы реальной экономики, вышли за эти рамки, превратились в самостоятельную глобальную силу. Возникла ситуация хвоста, виляющего собакой.
Сфера современных финансов, нашпигованная изощренными изобретениями, позволяющими получать деньги практически из воздуха – любимое детище Homo gulosus. Человек жадный сумел отключить связь между деньгами и их материальным покрытием, и тем самым ампутировал невидимую руку рынка, ранее уничтожавшую через инфляцию ничем не обеспеченные деньги.
Деньги стали воспроизводить еще большие деньги. В известной формуле Маркса: деньги – товар – деньги штрих (д - т - Д'), товар стал излишним, усложняющим обстоятельством. Можно обойтись и без него. Но за этой маленькой буквочкой («т») стоят огромные, веками выстраиваемые интересы промышленного капитала.
Не сформулированная окончательно, но уже зримая концепция мироустройства от Homo gulosus подразумевает вытеснение производства на периферию цивилизации, очищая центр её для занятия финансами и прочими интеллектуальными изысками.
А Трамп и его присные не хотят на периферию. Они хотят make… again!
Креативный класс не может это допустить. 
Итак, на первое место в системе общественных критериев развития вышла свобода. Вот по этому параметру теперь и надлежит определять уровень и динамику общественного прогресса.
Новым временам – новые критерии.
Но что такое свобода?
Это комплекс условий бытия, позволяющих человеку максимально полно реализовать потенциал его эгоизма.
Адепты борьбы за свободу верят в существование абсолютного блага. Именно свобода человека выступает для них в этом сказочном качестве. И это концентрированное благо – свобода индивида – сегодня декларируется, как цель общественного развития.
Но как быть с критериями, ведь уровень свободы общества и человека не поддается формализации?
Когда критерием и целью развития признавался материальный достаток, динамика и скорость движения в этом направлении определялись просто: все считалось, для этого есть количественные показатели. С расчетом ощущения уровня свободы все много сложней. Как объяснить гражданину, что свободы у него стало больше? А это очень важно для властей предержащих:  человек должен быть уверен в том, что он процветает. Поэтому потребовались качественно новые, особые индикаторы.
И здесь произошло включение принципа «от обратного»: положение ранее притесняемых, обездоленных, гонимых стало той лакмусовой бумажкой, по степени радужного цвета которой, теперь делается вывод о силе и скорости движения к заданной цели – полной, окончательно и бесповоротной свободе личности.
В этом качестве и используется ЛБГТ. Свободы тем больше, чем глубже ЛБГТ погружается в тело общества. Считать здесь особо нечего, но есть ступени, ведущие к полной победе: парады, браки, усыновление, отказ от гендерных норм, выхолащивание сути церкви… и т.д., и т.п. Конца не видно, да его, наверное, и нет: еще вчера казавшиеся абсолютно неприступными рубежи запретов инцеста и педофилии падут в ближайшее время.
Так удел маргиналов, и иже с ними - пагубные и морально ущербные забавы и развлечения превратились в квинтэссенцию общественного прогресса.
Запущенный маховик начал раскручиваться и возник эффект долгое время сдерживаемой пружины.  Гнобимые, признаваемые традиционной моралью извращениями, отклонения от нормы и всплески похоти, ныне входят в ряд явлений, имеющих право на исторический реванш. Они его усиленно и успешно реализуют.
Адепты либерализма считают, что утверждение  «уровень свободы не поддается формализации», ложно. По их мнению для его измерения разработаны сложные, а с их позиций и эффективные методологии.
Индекс человеческой свободы (Human Freedom Index), публикуемый Институтом Катона и Институтом Фрейзера, агрегирует набор показателей, включая верховенство закона, безопасность, свободу  передвижения, свободу слова, религии и ассоциаций.
К этому ряду попыток найти количественные подходы к оценке уровня свободы в обществе относятся и демократические индексы (например, The Economist Democracy Index), которые с этой целью измеряют избирательные процессы, функционирование власти, политическое участие.
Права меньшинств являются одним из многих индикаторов в этих индексах. Их включение обосновано тем, что  уровень свободы в обществе определяется не только свободой большинства, но и защищенностью самых уязвимых групп от произвола. Расширение их прав — это не «лакмусовая бумажка», а прямой  количественный показатель снижения дискриминации и роста правового равенства. Прогресс в области прав ЛГБТ по мнению либеральных социологов и философов является не причиной, а следствием и частным проявлением общего тренда на расширение индивидуальных свобод и прав человека в рамках сложившегося правового поля.
Попытки  объяснения сложных социальных процессов через конспирологические схемы («Homo gulosus», «хвост виляет собакой») в странах победившего либерализма признаны ненаучными. Считается, что они подменяют анализ риторикой.
Логика адептов радикального либерализма такова: развитие западных обществ привело к формированию системы ценностей, где индивидуальная автономия и права человека являются высшим приоритетом. Это порождает запрос на правовые и социальные институты, которые эти ценности защищают. Измерение степени реализации этих ценностей и есть измерение свободы. Оно достигается через расчеты строгих социологических и экономических индексов, которые достоверно демонстрируют корреляцию между защитой прав человека (включая права меньшинств), экономическим процветанием и социальной стабильностью.

Надо иметь ввиду, что приведенные выше положения, в основе которых лежит либеральное кредо, не подвергаются в СМИ и научных исследованиях критическому анализу. Поэтому весьма привлекательной выглядит задача проверки этого набора утверждений, возведенных в ранг абсолютной истины, на соответствие сущностной природе человека.

О ложной объективности индексов.
Провозглашаемые «сложные и эффективные методологии» измерения свободы (Индекс человеческой свободы, Democracy Index) являются не объективными инструментами, а идеологическими конструктами. Они абсолютизируют либерально-индивидуалистическую парадигму, принимая ее аксиоматически, без рефлексии о ее разрушительных для общества последствиях. Само составление этих индексов финансируется и осуществляется структурами,  заинтересованными в продвижении данной парадигмы как единственно верной. Таким способом они измеряют не «свободу», а степень соответствия  (движения) общества, принятому ими  идеологическому шаблону. Подобные индексы не являются инструментом научного анализа, а лишь маскируют  разрушительную сущность радикального либерализма.

О подмене понятий: защита уязвимых vs. тирания меньшинства.
Утверждение, что защита прав меньшинств является индикатором «снижения дискриминации и роста правового равенства» — семантическая уловка. На практике это выливается в систему привилегий и навязывание воли маргинальных групп большинству через механизмы политического и медийного давления. Общество, основанное на традиционной морали и патерналистских устоях, принудительно переформатируется, а его сопротивление клеймится как «произвол». Свобода большинства жить в соответствии со своими ценностями приносится в жертву «защищенности» меньшинств, что есть ничто иное, как извращение принципа равенства.

О разрушительном тренде, а не прогрессе.
Прогресс в области прав ЛГБТ является не «следствием» расширения свобод, а его  механизмом, наиболее ярким примером того, как атомизированный индивид-эгоист, движимый жаждой признания своих личных девиаций высшей общественной ценностью, разрушает коллективные устои. Это не частное проявление тренда, а его ударный инструмент, поскольку с его помощью осуществляется наиболее радикальный демонтаж традиционных институтов (семьи, религии, норм публичной морали). В итоге мы имеем дело с апологетикой процесса социального распада, украшенной чаще всего в псевдонаучной терминологией.

О ложной корреляции.
Заявление о «корреляции между защитой прав человека, экономическим процветанием и социальной стабильностью» есть ложная посылка из разряда: «post hoc ergo propter hoc» (после этого, следовательно, по причине этого). Историческое процветание Запада было создано в эпоху доминирования протестантской этики, традиционной семьи и суверенных национальных государств — всего того, что сегодня системно уничтожается под лозунгами «расширения прав». Нынешнее потребление достигнутого ранее капитала под аккомпанемент депопуляции, атомизации и утраты суверенитета ошибочно выдается за «социальную стабильность».

Истинная аксиоматика, основанная на сущности свободы:

Свобода индивида есть функция его эгоизма. В либеральном изводе она есть следствие освобождения эгоиста от любых форм коллективной ответственности (перед семьей, нацией, моралью) и возможности безнаказанно удовлетворять его личные аффекты.Положительные эмоции индивида-эгоиста — единственный критерий, обслуживающий господствующий либеральный дискурс. Общественный прогресс замещается сиюминутным гедонистическим импульсом отдельной личности. Деградация общественных связей, морали и демографии является прямой и неизбежной платой за эти эмоции.

Следует осознать, что противопоставление свободы и несвободы – ложная идея.
Ничем не ограниченной свободе личности противостоит сохранение общества, его жизненных устоев. Практика показывает, что обогащение либерала-эгоиста свободой происходит через деформацию системы патернализма. Противоречие неразрешимо, но в нынешних реалиях либерал побеждает, добывая в этом процессе положительные эмоции себе и деградацию всем.
Есть еще один аспект у этой проблемы: несмотря на то, что явления, типа разгула ЛГБТ, могут быть крому-то глубоко ненавистны, но с позиций объективного анализа, они представляют собой закономерные проявления принятого (по умолчанию всех несогласных) направления развития христианской части цивилизации.
Конечно, конкистадоры майя не нравились. Но объективно немногочисленные пришельцы были прогрессивней. Поэтому победили они.
Мы можем понимать, что прогресс ЛБГТ это путь в никуда, к распаду. Но эта констатация ничего не меняет. Наметился тренд. ЛБГТ в нём. А хранители традиционных иудо-христианских ценностей оказались на периферии или вне его. Поэтому малая часть приверженцев девиантного сексуального поведения агрессивно диктует правила подавляющему большинству.
Ситуация абсолютно подобная той, которую описал К.И. Чуковский в своем бессмертном «Тараканище».
Вся разница в том, что к нам не прилетит маленький комарик и в его руке не будет гореть маленький фонарик. Мы все пройдём этот путь до самого конца.
Конец никому не понравится, но это наш выбор. Мы достойны его своим действием или бездействием.