Как меня Айболиты пугали

В любом мало-мальски крупном городе, без сомнения, существуют свои течения, омуты и водовороты.

И однажды я как-то неосторожно ступил на тротуар и угодил в течение из бабушек, которое меня подхватило, завертело и выбросило на отмель в нашей районной поликлинике у рентген-кабинета.

Делать было нечего, и я пошёл на приём.

Над дверью кабинета висела всё та же стеклянная, красная груша, что и во времена моего детства, с корявой надписью «Не входить!», которую вывел лет пятьдесят назад тогдашний завхоз.

Врачи-рентгенологи напоминают мне рабочих, обслуживающих сложные машины и механизмы. Это делает их ближе и греет мою пролетарскую душу.

Врач сделала снимок, а когда он просох и она его рассмотрела, то тут же пришпорила вороного конька, вознеслась на нём на пригорок и протрубила сигнал кавалерийской атаки.

— У вас там какие-то затемнения, — говорит.

И отправила меня ещё раз фотографироваться.

В тубдиспансер.

Там, дескать, у них оборудование мощнее.



Я приехал на окраину города и направился по дорожке вдоль забора, за которым прятались корпуса сумасшедшего дома и отделение для людей, умудрившихся заболеть от злоупотребления теми напитками, что призваны нас веселить или настраивать на философский лад.

В большом парке, среди высоких деревьев, со скачущими по ветвям белочками, высилась громада тубдиспансера, возведённая во времена развитого социализма.

Рентген-кабинет там был не в пример больше, и я воочию увидел, как выглядел промышленный гиперболоид, с помощью которого злосчастный инженер Гарин пробивался сквозь земную кору к богатствам Оливинового пояса. Рентген-аппарат был огромен. Тяжёлые его части двигались вверх, вниз и в стороны, удерживаемые кронштейнами, рычагами и консолями. В нём чувствовалась основательность и надёжность механических сочленений и при виде его я ощутил, неуместный в этих стенах, восторг.

Врач уложила меня на специальный столик. Металлические больничные столы и кушетки всегда холодные и на них неприятно лежать, а пару раз меня к ним даже привязывали за руки, чтобы я не мешал докторам безнаказанно ковыряться в своём организме и не дёргался под наркозом.

Тут мне ещё выдали свинцовые трусы — прямоугольник из грубой ткани, со вшитыми в него пластинами этого мягкого, увесистого металла. Я накинул их на нужное место и принялся ждать, пока врач произведёт все свои шаманские манипуляции.

Было даже интересно.



Из рентген-кабинета меня направили к следующему доктору.

Тот кабинет был совсем крохотным. Пол и стенные панели покрывал истёртый советский кафель, а горячие лучи летнего солнца, попадая в помещение, сразу становились холодными, растворяясь в бликах стеклянных дверок стеллажей, многочисленных судочков из нержавеющей стали и изогнутых, похожих на фасолины, эмалированных мисочек.

Кабинет располагался на первом этаже, но всё равно казалось, что он находится в подвале здания.

Впрочем, окно было распахнуто, и подоконник довольно низким. Через него можно было бы легко перемахнуть, чтобы выбраться на улицу.

Тут мне сказали, что требуется взять кусочек моих бронхов.

Или как-то так.

А о бронхах всегда упоминают во множественном числе, из чего я заключаю, что у меня их несколько.

Как минимум два.

Правый и левый бронх. Или верхний и нижний. А может передний и задний.

И я знаю, что они расположены где-то в том месте, где шея прикрепляется к туловищу и, минуя небольшую ямочку над ключицей, переходит в грудь. Когда сильно простудишься, из этого места доносятся хриплые звуки, будто подвыпивший органист играет на своём расстроенном инструменте.

В кабинете хозяйничала пожилая карга в белом халате. Она усадила меня на кушетку и привычным жестом вынула большой, стеклянный шприц и укрепила на нём длинную, толстую, чуть изогнутую, иглу.

Вот дела, подумал я и принялся представлять, как она предполагает этой иглой добраться до моих бронхов. Или хотя бы до одного.

Переднего.

Мне почему-то припомнилась Ума Турман из «Криминального чтива» и Траволта, делающий ей прямой укол шприцом в сердце.

Захотелось попросить свинцовые трусы.

И я сидел и размышлял, в какое место карга воткнёт мне эту иглу и можно ли такой длинной штукой заколоть пациента, как доктор вдруг сказала — открой рот! — и всё произошло молниеносно: я отвалил нижнюю челюсть, карга сунула иголку мне в распахнутую пасть, впрыснула в горло какую-то жидкость, дала мне в руку пластмассовый стаканчик и сказала:

— Сплюнь!

И всё? — подумал я.



А карга в халате оказалась довольно общительной женщиной и мы некоторое время сидели и просто трепались и сетовали на недостаточное финансирование тубдиспансера в частности и всей системы здравоохранения в целом.

Затем я распрощался и покинул это громоздкое, похожее на замок средневекового суверена, здание. Я прошёл через парк с белочками, вышел к печальному забору и на минуточку остановился, чтобы посмотреть на пустырь, раскинувшийся по другую сторону дороги. Он был покрыт красной глиной и из неё вылезали острые белые камни, а тут и там росли кусты можжевельника. Я приложил к вискам ладони, словно шоры к голове лошади, так, чтобы в поле зрения не попадали всякие современные строения и электрические столбы.

И увидел, как эта земля выглядела тысячу лет назад.



А течения здесь были слабые, и я их легко миновал. Вокруг ходили одинокие люди. Сами хворавшие, либо навещавшие других больных. И некоторые относились к своим арендованным телам наплевательски, а некоторые тщательно следили за тем, чтобы сохранить их в наилучшем виде до того самого момента, когда их зароют в землю.

А потом пришли результаты анализов. В районной поликлинике мне сказали, что всё у меня хорошо, а в первый раз попалась просто плёнка с дефектами.

И раз уж вышел случай, хочу сказать кое-что всем докторам и рентгенологам в отдельности.

Спасибо вам за ваш труд!

Привет!