Фонтаны под дождем

Я пессимист по своим наблюдениям,
но оптимист по своим действиям.

Антонио Грамши

Никогда не жалуйся на время,
ибо ты для того и рожден,
чтобы сделать его лучше.

Иван Ильин

Я в изнеможении вышел из душного здания суда и побрел по улице.
Перед глазами стоял взгляд Андрея в момент, когда он протягивал руки из клетки и ему защелкивали на них наручники. Полицейские суетились, а он смотрел на меня. Его взгляд не выражал возмущения или презрения, не было в нем укора или обиды. Даже мольбы не было. Он просто фиксировал взгляд на единственном человеке, с которым связывал все свои надежды. Надежды, которые рухнули.
Прокурор явиться на оглашение приговора не счел нужным, поскольку, как всегда, знал его заранее. Судья, только что окончивший тараторить жалкие слова, протиснулся к выходу, прижимая папку с вердиктом к мантии, словно щит. За ним, глядя в пол, семенила секретарша. Я видел все это боковым зрением. И, собрав вздохом все, что было в тот момент во мне, произнес только одно слово:
- Держись.
Андрей кивнул. Дверь клетки открыли, и конвой, не церемонясь, потащил его к выходу. Зал опустел, я неспешно собрал документы со стола и вышел на улицу. Оказалось, что духота внутри суда была такой же, как и за окном, - преддождевая.
Дошел до парка. Грозовая туча уже плотно повисла над городом, воздух замер, и аллеи быстро пустели. Мамочки и няни выкликали детей, а те, кому ходить было нужно еще учиться, в колясках спешно покидали излюбленное место прогулок. Это меня устраивало - по крайней мере, никто не будет делать замечания по поводу сигарет.
Я опустился на скамейку рядом с фонтанами и, бросив сумку, закурил. Обычно я хватаюсь за сигарету сразу после того, как выйду из суда. В этот раз я забыл закурить и дошел до фонтанов. Вдохнув горький дым, ничего не почувствовал и сделал затяжку сильнее. Ударил гром, и как-то сразу полетели сверху капли. Летний дождь всегда приходит внезапно и мощно. Сигарета быстро намокла и потухла. Я ослабил узел галстука, расстегнул ворот рубашки и достал новую. Сделав пару затяжек, и ее потерял навсегда. Меня это не смутило - в сумке лежало несколько пачек, накуриться все равно смогу.
Я сидел под дождем и смотрел на фонтаны. В это время в автозаке везли Андрея. Думаю, что если он и не видел, то чувствовал дождь, капли которого нещадно барабанили по крыше фургона.
Фонтаны под дождем пытались вернуть небесам воду, которую те извергали на всех нас.
«Господь дождит на праведных и неправедных».
В такие минуты я жалею, что стал адвокатом. Больше сорока лет назад моя коллега Дина Каминская сформулировала это так: «В день вынесения приговора Саше и Алику бессонной ночью я думала: "Проклятая работа. Я ненавижу эту профессию. Лучше стать дворником, прислугой - кем угодно, но не участвовать в этой гнусной комедии". И я действительно в эти часы ненавидела свою профессию - ту, которую называю профессией моей жизни» .
Мысли мои были самокритические: «Хорошо с этой стороны решетки говорить: «держись». Хемингуэй сказал: "И даже не смей думать, что ты можешь не выдержать", а сам застрелился из любимого ружья. Или Маяковский. Сообщил, что "и жизнь хороша, и жить хорошо!", а через два года пустил себе пулю в сердце».
«И вообще, даже если ты все время спасал бы людям жизнь, откуда бы ты знал, ради чего ты это делаешь - ради того, чтобы на самом деле спасти жизнь человеку, или ради того, чтобы стать знаменитым адвокатом, чтобы тебя все хлопали по плечу и поздравляли, когда ты выиграешь этот треклятый процесс, - словом, как в кино, в дрянных фильмах. Как узнать, делаешь ты все это напоказ или по-настоящему, липа все это или не липа? Нипочем не узнать!»
Самое ужасное и прекрасное одновременно - то, что я люблю свою профессию. И не могу без нее. Даже когда из-за нее я попадаю в дурацкие ситуации, то и их привожу в доказательство самому себе, что лучше профессии на земле для меня нет.
Однажды я пытался выстроить позицию и с головой ушел в изучение практики. Дошло до того, что я на три дня закрылся в своей комнате, сообщив всем, что уехал, и включив переадресацию на телефоне. Наконец, отзыв был написан. За окном стоял летний вечер. Я чувствовал себя совершенно измотанным и решил, что надо отпраздновать финал титанического труда. Обув сланцы на босу ногу, выскочил в домашних трениках и футболке в магазин. Супруге взял вина, а себе - бутылку водки. Надо было продемонстрировать и любовь к детям. Я попросил на кассе три чупа-чупса. Продавщица окинула взглядом мою помятую физиономию с трехдневной щетиной, оценила «дресс-код», затем «взвесила» мною взятое, после чего выдала:
- Возьмите десять чупа-чупсов, - добавив: - они дешевые.
То есть определила минимально нужное количество закуски.
Я улыбнулся, вспомнив любимого Довлатова:
«Жил я как-то в провинциальной гостинице. Шел из уборной в одной пижаме.
Заглянул в буфет. Спрашиваю:
- Спички есть?
- Есть.
- Тогда я сейчас вернусь.
Буфетчица сказала мне вслед:
- Деньги пошел занимать».
Мне стало невероятно весело в тот миг. Во-первых, потому что завершил большой труд: подготовил отзыв, он был прекрасен, позиция выработана, и я верил в победу. Во-вторых, сумма иска (и - чего уж там! - гонорара тоже) исчислялась многозначной цифрой. А в-третьих, конечно же, прохладная бутылка водки грела душу. Все оправдалось тогда. И отзыв, и гонорар, и победа.
А сейчас вопрос, зачем я участвую в этом отвратительном кривлянии под названием «суд» и главное - зачем я вообще стал адвокатом, давил тяжким грузом.
Со студенческой скамьи меня не прельщали ни карьера прокурора, ни погоны полицейского, тем более я не хотел быть судьей. С возрастом и опытом понял, что мною двигало неосознанное желание дистанцироваться от официоза правоохранительной системы, действовать не вопреки государству, но и не с ним. Это был первый осознанный шаг на пути к адвокатуре. А когда прочел мнение по этому поводу адвоката Каминской, то осознал, что на верном пути: «Я думаю, что стремление молодых юристов стать адвокатами (если оно не вызвано только материальными соображениями) - это стремление людей, намеренно и сознательно отказывающихся от активной общественной жизни в рамках официальной системы. Стремление строить свою жизнь в условиях той относительной независимости от государства, которую действительно предоставляет адвокатская профессия» .
Апдайк выразил эту мысль проще: «По крайней мере, одно можно сказать в пользу профессии наборщика (как и адвоката. - Прим. авт.): не так уж много задниц приходится целовать» .
Но все это пришло потом, а вначале, будучи студентом, я просто хотел эффектно выступать. Тем более что ощутил вкус победы от грамотно подготовленной и хорошо произнесенной речи уже на первом курсе, победив в конкурсе на лучшую публичную речь, посвященную правовому государству.
И потом, когда доходящее до фанатизма - в хорошем смысле - увлечение юридической наукой (в этой главе читатель его увидит) довело до того, что меня избрали главой студенческого научного общества университета, - и тогда основным желанием было постижение научных азов будущей профессии вне государственной машины.
 «Два месяца студенческой практики были достаточными, чтобы я увидела и поняла, сколь незавидно было положение адвоката в советском суде. Его не пытались скрывать в разговорах. Оно проявлялось во всем. Часто во время судебного заседания судья грубо обрывал адвоката, запрещал ему задавать вопросы, необходимость которых была для меня очевидна. Но тот же самый судья никогда не позволял себе этого в отношении прокурора. Я видела, как во время перерыва прокурор свободно и уверенно направлялся в кабинет судьи, куда адвокату заходить не разрешалось. Я присутствовала при том, как в этом кабинете во время перерыва прокурор, судья, а часто и следователь обсуждали рассматриваемое дело. Вместе оценивали доказательства, а зачастую тут же решали и судьбу человека - вопрос о его виновности и даже то, какой срок лишения свободы ему нужно определить.
Установленное законом равенство сторон в суде, равенство прав прокурора и адвоката не только никогда не соблюдалось, но не было даже попытки замаскировать, сделать не таким явным преимущество, оказываемое представителю государственного обвинения» .
Во многом актуальность этих строк сохраняется и сегодня. Прокурор так же свободно шествует в кабинет к судье, куда адвокату хода нет. Нас так же обрывают, разве что попытки замаскировать эти моменты стали более профессиональными. Хотя не всегда. Например, давно известное нарушение, когда в комнате для свиданий с адвокатом в СИЗО установлены записывающие устройства и ни о какой адвокатской тайне не может быть и речи, доходит уже до совсем гротескных ситуаций: «Молодая адвокатесса и ее подзащитный вор-рецидивист застигнуты в московском следственном изоляторе в момент любовных утех.
Как сообщил "Интерфаксу" в четверг источник в правоохранительных органах, женщина является адвокатом Московской областной коллегии адвокатов, а ее подзащитный ранее уже привлекался к уголовной ответственности. После инцидента женщину выпроводили из учреждения. Законодательство не предусматривает наказания за подобные действия, однако соответствующее уведомление будет направлено в коллегию адвокатов для принятия к женщине воспитательных мер. "Интерфакс" пока не располагает комментарием относительно этого происшествия со стороны официальных представителей ФСИН» .
Конечно, поведение адвокатессы нарушает нормы профессиональной этики, однако возникает вопрос: как сотрудники следственного изолятора узнали о нем? Очевидно, нарушено право обвиняемого на свидания с защитником наедине и конфиденциально без ограничения их числа и продолжительности.
То есть никакой конфиденциальности нет: все прослушивается и просматривается. Тайна общения адвоката с подзащитным - это из области фантастики. Мы хорошо знаем это и порой вынуждены общаться шепотом или обмениваясь записками. И другим, вовсе не любовным смыслом наполняются строки Великого князя Константина Константиновича (Романова) «красноречивей слов иных немые разговоры» .
Причем сложилась такая ситуация задолго до описываемых событий. Слово Д.С. Каминской. Место действия: следственный изолятор в Москве, время действия:    1970-е. «Помню, как Каллистратова после свидания с Вадимом Делонэ говорила мне:
- Диночка, хорошо, что я уже вполне пожилая женщина. А то что бы они (имелась в виду тюремная администрация. - Д.К.) должны были обо мне подумать! Я три часа провела на свидании с Вадимом, и за все это время, кроме «Здравствуй, Вадим» и «До свидания, Вадим», ничего не сказала. Нужно сказать, что сам факт прослушивания не представлял для меня чего-нибудь нового или необычного» .
А ведь должно быть по-другому! «Адвокат должен помочь суду вскрыть перед ним в необходимых случаях несправедливость обвинения, - говорила Софья Васильевна Каллистратова, - и вообще должен быть другом суда. Есть у меня коллеги, считающие, что процесс - это борьба с судом. Да, борьба, но борьба вместе с судом за справедливость приговора» .
Это же сказал Генрих Падва, отвечая на вопрос о своем профессиональном кредо: «В уголовных делах адвокат работает не для освобождения подсудимого, а для предотвращения судебной ошибки» .
Так будет. В конце концов, в советское время адвокатам было многократно тяжелее, но они продолжали исполнять свой профессиональный долг. Можно, конечно, скатиться до нытья о том, что адвокат - это самый бесправный участник суда, поскольку возможностей воздействовать на процесс у него меньше всех. А за прокурором в этот момент стоит неприступный государственный механизм. Но именно в этом положении адвокат обязан проявить себя, свои знания и умения.
Знаменитый французский ученый-правовед XVI века Антуэн Луазель изрек как-то, что «адвокатура требует всего человека». Скорее всего, он имел в виду, что, защищая, ты должен бороться всем, что у тебя есть в арсенале. То есть биться не каким-то кусочком времени или своих способностей, но всем, что составляет твою сущность. Если выстраивать линию защиты по-иному, то можно, конечно, не до конца проиграть, но победить возможно, только воюя всем собой.
А в состоянии безнадежности и подавленности, которое неминуемо рождает несправедливый приговор, главное - это не унывать, не опускать рук, сохранить активность в борьбе.
Фонтанам не вернуть небесам воду. Но это не значит, что им надо бездействовать.
Андрей не признал своей вины в инкриминируемом преступлении ни на предварительном следствии, ни на судебном. Это при том, что в стране до 70% дел рассматривается судами уже с признанием вины обвиняемым, в так называемом «особом» порядке. «Люди, не веря в правосудие, чтобы как-то смягчить свою участь, заключают соглашения со следствием, признают вину или соглашаются о сотрудничестве со следствием - я и сам виноват, и помогу других разоблачить. И тогда никакого судебного следствия не происходит, заседание проходит быстро в особом порядке. И во всем этом массиве таких дел - повторюсь: их около 70% - оправдание невозможно в принципе» .
Говоря об этом, ряд авторов любит ссылаться на фразу Вышинского о том, что «признание есть царица доказательств». Якобы он сформулировал этот принцип и в период сталинских репрессий оправдывал любые, даже самые бредовые обвинения, которые признавали невинные граждане.
При всем моем негативном отношении к данной личности очевидно, что бывший присяжный поверенный, адвокат Иосифа Сталина на Батумском процессе (1902 г.), а в 30-е годы - прокурор СССР  такой глупости сказать не мог. В своей работе «Теория судебных доказательств в советском праве» он, наоборот, требовал от следователей ни в коем случае не ограничиваться признанием обвиняемого, закреплять его целой системой доказательств. За эту работу товарищ Сталин дал ему собственную премию  1-й степени . Другой вопрос, как это происходило на деле.
Ирония истории заключается в том, что постулаты труда, отмеченного Сталинской премией, сегодня вовсю используются в российской демократической следственной системе, когда вышестоящие чины требуют от нижестоящих того же: закрепления признательных показаний другими доказательствами по делу. Формально отторгнув советскую систему, нынешняя идет ее же маршрутом.
А глупостью под названием «признание - царица доказательств» (лат. - Regina probationum), когда признание вины подсудимым более не требует никакого следствия, доказательств и улик, мы обязаны «римскому праву».
Здесь необходимо оговориться, что существует огромное различие между собственно римским правом и тем, что в настоящее время под этим термином понимается.
Римляне, отличавшиеся прагматизмом, во главу угла при разработке правовых норм ставили достижение практической пользы, а юридические понятия и терминологию оставляли на втором, если не на третьем плане. С этой целью широко использовалась так называемая юридическая фикция .
Современная юридическая наука идет по пути выяснения смысла понятий и терминов. В римском же праве не существовало таких общих определений, как договор, сделка, обязательство, право собственности, вещное право, деликт и др. Они были внесены намного позже (в XIX в.) германскими учеными-пандекистами, систематизировавшими дигесты (пандекты) Юстиниана. То есть по уму нынешняя наука должна была отказаться от фиктивных построений, поскольку они явно не способствуют определению точного смыла юридических формулировок.
Однако этого не произошло. Что же получилось?
В римском праве понятия, выработанные для реальных жизненных ситуаций, применялись и для фиктивных, то есть тех, которых в жизни может и не быть. При этом никогда не утверждалось, что они существуют на самом деле. Например, признание безвестно отсутствующего умершим есть фикция, про которую никто не будет утверждать, что любой человек, о котором родня ничего не знает, точно умирает через пять лет. То есть цель этого приема была изначально чисто практическая (в случае с безвестно отсутствующим, например, - решить вопрос наследования имущества), а не научная.
Ныне существующая система взяла этот прием на вооружение науки, что привело к явному перекосу в исследованиях. Для того чтобы противоречия с действительностью не увеличивались, нужно было изобретать еще больше фикций. Как в известной шутке: «Для юриста дважды два - четыре, если иное не предусмотрено законом или договором». Неудивительно, что сейчас мы имеем настолько хитросплетенные правовые конструкции, что для их использования нужно быть настоящим профессионалом, понимающим границы применения отдельных фикций.
Например, в наши дни дискутируется вопрос о возможности привлечения юридического лица к уголовной ответственности. То есть мало того, что само понятие юридического лица является фикцией (поскольку мы воображаем некое искусственное существо, наделенное теми же правами и обязанностями, что и живой человек), так мы идем дальше и пытаемся накрутить на этот вымысел сверху еще один: что эту искусственную личность можно реально привлечь к мерам уголовной репрессии. Наверное, есть смысл напомнить, что уголовным дело называют, поскольку за совершенный проступок отвечают головой, которой у фикции отродясь не было.
Но это, как говорят в математике (некоторые авторы полагают, что юридические фикции сходны с математическими мнимыми величинами) , первое приближение. На самом деле проблема намного серьезнее.
Право Древнего Рима сформировалось в период безраздельного господства рабовладельческого строя. Применение его наталкивается на необходимость признать, что со времен владения человеком в качестве вещи в праве мало что изменилось или… что рабовладение никуда не исчезло.
Как уже отмечалось, римляне были прагматиками и во главу угла ставили удобство юридических норм. Учитывая, что они сформированы были до Рождества Христова, источником норм права сделали обычай, который суть есть материальные условия жизни рабовладельца, с его правом собственности на рабов и средства производства. Позднее обычное право было дополнено законами, эдиктами и работами юристов.
С распространением христианства в Восточной Римской (Византийской) империи право обрело новую жизнь в таких трудах, как Эклога, Прохирон, Закон Моисеев и Кодекс (Свод) святого благочестивого императора Юстиниана I (Великого). Последний выдвинул формулу «единое государство, единая вера, единый закон», которая явилась фундаментом для попытки создания абсолютно новой юридической ипостаси - православного (церковного) права со специфической сферой регулирования, особыми правовыми институтами.
Можно сказать, что целью было создание особой иерархии правового регулирования, которая условно разделяется на три ступени. На первой стояла конкретная правовая норма (закон) как механизм, определяющий правила поведения, ниже которой падать нельзя. Выше расположились нормы морали как формулируемые социумом и каждой конкретной личностью предписания совести, которые отражаются в правовой норме. И над ними, как бы это сейчас странно ни звучало, - Божественная справедливость, то есть пребывающий неизменным совершенный нравственный идеал, с которым закон и мораль обязаны соотносить свои установления.
Была предпринята попытка поставить во главу угла не римский прагматизм и бездушный материализм в форме технико-юридической оболочки отношений в обществе, а высшее нравственное начало, которому обязаны следовать и закон, и мораль. Это начало имеет совершенно иную, отличную от обычной человеческой логику .
Совершенство закона при этом обуславливается не только технико-юридической стороной, но и его следованием главному нравственному началу. Важен разум закона, его живой смысл, а не мертвая буква. Для этого закон основан на морали, а она имеет своим высшим ориентиром Божественную справедливость.
С развитием и совершенствованием нового направления правовой мысли в Византии, а также с падением Западной Римской империи роль «ветхого» римского права в мире сошла на нет. Народы руководствовались собственными законами и кодексами, родовым правом, частью перенимая опыт Византийской империи, как это было в случае с Древней Русью. Наш первый свод законов - «Русская Правда» - был лишь частью большого церковного свода, известного как русская Кормчая, которая была переводом византийского Номоканона .
 Римское право обречено было уйти в безвестность, если бы не Великий раскол 1054 года, когда христианская церковь разделилась на Восточную (православную) и Западную (католическую). Запад выбрал путь «прогресса», для реализации которого нужна была система права, основанная не на Божественном, а на ином начале. Впоследствии от католицизма откололся протестантизм, который сам распался на множество церквей и сект (лютеранство, англиканство, кальвинизм, баптисты и др.). Расшатанное расколами религиозное начало стали постепенно вытеснять из жизни людей, насаждая атеистическое восприятие мира. К тому моменту скукожившаяся до размеров собственной столицы Византийская империя, а вместе с ней - и система права рухнула под ударами турок-османов и от предательства латинян, с которыми заключила союз. Российской империи еще не существовало, хотя концептуальное: «Москва - третий Рим, а четвертому не бывать» - через семьдесят лет после падения Константинополя было сформулировано старцем псковского Елеазарова монастыря Филофеем.
А когда Бога стали потихоньку отвергать, то начали отрицать и созданное Им право в виде Первозакона, заповедей, дара совестного проживания и др. Чтобы заместить возникшую пустоту, бросились искать «новый» источник права и, конечно, нашли его. Ничего не придумали умнее, как поставить источником права самого человека, то есть опять пришли к «обычному праву». Вот тогда-то и вытащили из запасников пропахшее нафталином римское право, забывая такую «мелочь», как существование в той системе патрициев, плебеев и рабов. Последние, напомню, считались бесправной вещью, право господина над которой юридически не было ничем ограничено, вплоть до убийства (Jus vitae ac necis - «право жизни и смерти»). Как-то забылось наименование, данное рабу в римском праве: Instrumentum vocale - «говорящий инструмент», и т.д.
Новая элита средневекового общества: торговое сословие, городские мещане, зарождающаяся свободомыслящая интеллигенция - стала рукоплескать возрождению римского права в Европе, хотя на практике это означало грубое его заимствование и приспособление к национальной юридической культуре и практике.
Тот факт, что многие памятники действительно римского права, такие как знаменитые Законы XII таблиц, не сохранились, никого не смущал. Студенты и выбранные ими (по сути, нанятые) преподаватели Болонского университета, именовавшиеся глоссаторами, то есть писателями замечаний и разъяснений (глоссов), специально занимались тем, что указывали, какая норма из римского права годна к применению, и, соответственно, перетолковывали ее, а какую можно выкинуть за старостью и ненадобностью. Не вызвало дебатов оставление выражения «закон есть то, что мы разъясняем» (lex est, quod notamus). То, что они не выкинули в результате «инвентаризации» артефактов на латинском складе древностей, стало истиной в последней инстанции, «римским правом».
Тут и всплыли глупости типа «признание - царица доказательств» (regina probationum), «лучший свидетель - сознавшийся обвиняемый» (optimus testis confitens reus), «сознавшиеся считаются осужденными» (confessi pro iudicatis habentur), «женщине верят только тогда, когда иначе нельзя установить истину» (mulieri tune creditur, cum aliter veritas erui non potest), «муж может наказывать жену, но не жена - мужа» (uxorem corrigere potest, non autem mulier virum), «проститутку в публичном доме можно принуждать к соитию» (in lupanari potest ad coitum cogi) и т.д.
Средневековые монархии и аристократии начали раболепствовать перед системой права, возникшей при рабовладении. Собственное законодательство было объявлено «варварским», а «римское право», наоборот, прямо предписывалось применять судам европейских государств в первоочередном порядке. Как в наше время в Конституции РФ установлен приоритет международных договоров над национальным законодательством России, так и в то время «римское право» имело приоритет над национальным законодательством европейских стран. По сути, это была первая удачная попытка атаки глобализма на суверенитет отдельных государств, поскольку идея международного права является антагонистом идеи суверенитета. Такое положение даже приводило к восстаниям наиболее ортодоксальной (и сохранившей за счет этого христианские нормы) части общества - крестьян. Например, в 1525 году крестьяне Германии с гневом требовали устранения всех так называемых докторов от науки и права. Впоследствии это объяснялось необразованностью крестьянства и нежеланием прогресса.
Оазисом, в котором еще можно было прочесть: «Право - понятие формальное: от содержания правовых указаний, от степени включения в право моментов абсолютной нравственности зависит внутренний характер права, его достоинство. Сила права - в любви!»  - оставалась Российская империя, но и она закончила свое существование.
Последним о любви сказал в своем духовном завещании Царь-Мученик Николай II: «То зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но не зло победит зло, а только любовь» . Государя сочли «слабым» и «безвольным», а вокруг все были сильные и решительные. Эти о любви уже не говорили. Ее место заняла классовая мясорубка. Сила права стала обретаться в антиподе любви - ненависти. Победив, самые «волевые» и «решительные» дошли до такого, что содрогнулась история. Источником права сделали языческие идеалы марксизма, а крик прокурора СССР, требующего «расстрелять, как поганых псов!», явился яркой иллюстрацией установившегося режима .
Тем временем западное сообщество «избрало наиболее удобную для себя форму существования, которую я назвал бы юридической. Границы прав и правоты человека (очень широкие) определяются системою законов. В этом юридическом стоянии, движении и лавировании западные люди приобрели большой навык и стойкость. (Впрочем, законы так сложны, что простой человек беспомощен действовать в их рамках без специалиста.) Любой конфликт решается юридически - и это есть высшая форма решения. Если человек прав юридически, ничего выше не требуется. После этого никто не может указать ему на неполную правоту и склонять к самоограничению, к отказу от своих прав, просить о какой-либо жертве, бескорыстном риске - это выглядело бы просто нелепо. Добровольного самоограничения почти не встретишь: все стремятся к экспансии, доколе уже хрустят юридические рамки. (Юридически безупречны нефтяные компании, покупая изобретение нового вида энергии, чтобы ему не действовать. Юридически безупречны отравители продуктов, удолжая их сохранность: публике остается свобода их не покупать.)…
 …Всю жизнь проведя под коммунизмом, я скажу: ужасно то общество, в котором вовсе нет беспристрастных юридических весов. Но общество, в котором нет других весов, кроме юридических, тоже мало достойно человека» .
Это не значит, что отсутствие, как у нас, независимого суда и прозрачных, единых для всех правил игры лучше, чем принцип главенства права. Конечно же, нет! Речь о том, что неприемлемо для человеческого общества абсолютно любые понятия, в том числе - нравственные ориентиры подменять исключительно бездушной юридической нормой. Поскольку это означает, что нравственно все не запрещенное законом - например, аборты. У нормы мертвой живой любви не взыщешь. А справедливости с милосердием - и подавно.
Нельзя выхолащивать из жизни народа понятия Высшего суда, справедливости, греха, совести, Бога.
Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. Вышло солнце. «Ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми». А наука добавляет к этому, что свет льется в 18 миллионов раз сильнее дождя.
Парк снова наполнился людьми. Я отвлекся от своих размышлений, затушил сигарету, смахнул «атмосферные осадки» с мокрых волос и встал со скамейки - надо было идти в гостиницу и, невзирая на крушение собственных «хотелок», методично готовить апелляционную жалобу. Этого ждал сейчас от меня Андрей, для этого я стал адвокатом и продолжаю оставаться им.
Чем решительнее я шел, тем больше окружающая действительность наполнялась для меня звуками «Адвокатского вальса» Юлия Кима:

Конечно, усилия тщетны,
И им не вдолбить ничего:
Предметы для них беспредметны,
А белое просто черно.

Судье заодно с прокурором
Плевать на детальный разбор,
Им лишь бы прикрыть разговором
Готовый уже приговор.

Скорей всего, надобно просто
Просить представительный суд
Дать меньше по 190-й ,
Чем то, что, конечно, дадут.

Откуда ж берется охота,
Азарт, неподдельная страсть:
Машинам - доказывать что-то,
Властям - корректировать власть?

Серьезные, взрослые судьи...
Седины... морщины... семья.
Какие же это орудья? -
Такие же люди, как я.

И правда моя очевидна,
И белые нитки видать,
И людям должно же быть стыдно
Таких же людей не понять!

Ой, правое русское слово,
Луч света в кромешной ночи!
И все будет вечно хреново...
И все же ты вечно звучи!

Адвокат шел выполнять свою работу - последовательно защищать человека и тем самым хоть на толику, а все же улучшать мир. Без истерик и желания кровавых переворотов, не озлобляясь и не мстя всему свету, в отличие от несостоявшихся адвокатов Робеспьера и Ульянова (Ленина).
В конце концов, смогли же изменить систему к лучшему адвокат Махатма Ганди и адвокат Нельсон Мандела .