Ахиллесова пята адвокатской этики

К сожалению, не только широкие общественные круги
этого не понимают и отожествляют защиту преступника
с защитой преступления, но и сами адвокаты не имеют
уверенности в значении своего общественного служения.

Иосиф Гессен,
«Ахиллесова пята адвокатской этики»,
газета «Право», 25 января 1915 г.


Неприятно лязгнул замок кое-как выкрашенной серой железной калитки, узкой и длинной, как крышка пенала. Мы коротко поздоровались с открывшим охранником, прошли через небольшой зарешеченный квадрат двора и протиснулись в тесный коридор изолятора временного содержания. По отработанной годами привычке протянули охране поставленные на беззвучный режим телефоны и удостоверения. Я - адвоката, мой спутник - следователя по особо важным делам. Старший смены мельком глянул в документы и положил их на крышку стоящего рядом со столом сейфа.
Следователь протянул бланк вызова обвиняемого на ознакомление с материалами дела, старший взял его и, читая одним глазом, покосился на мой рюкзак. Затем сказал, как бы извиняясь:
- Рюкзак придется тоже оставить здесь.
Я повиновался и посмотрел на следователя. По негласной договоренности, рюкзак мне проносить разрешалось. В нем не было ничего запрещенного, но две бутылки столь любимого моим клиентом боржоми и пара бутербродов с красной рыбой обычно уминались им в течение перелистывания очередного тома уголовного дела.
Конечно же, это является нарушением режима. Но им грешат многие адвокаты, и далеко не всегда это договоренность со следствием. Скорее она является исключением, говорящим о том, что дело окончено, идет ознакомление с его материалами. Но даже без такой договоренности, каюсь, я приносил под сурдинку на свидания сигареты, еду, минералку. Однажды пронес два яблока на Преображение Господне. Небольшой кулич на Пасху. Наверное, теперь во всех СИЗО страны меня начнут более тщательно досматривать. Хотя, может быть, и наоборот.
Ведь и в тяжелые сталинско-хрущевские времена известная адвокатесса С.В.  Каллистратова, по свидетельству очевидцев, «…в Матросскую тишину, в Бутырку, в Лефортово (следственный изолятор КГБ) всегда отправлялась с полным портфелем (тут она постоянно нарушала закон) и начинала беседу с подзащитным с того, что вынимала бутерброды и кормила его. Это были или передачи от родственников, или самою ею купленные продукты и папиросы, и надо сказать, что конвоиры обычно смотрели на эти нарушения сквозь пальцы. Особенно она заботилась о несовершеннолетних: покупала им фрукты, шоколад и не отступалась от защиты даже тогда, когда родственники считали дальнейшие хлопоты бесполезными» .
Позже, в 70-80-е годы, эта традиция не была прервана. Процитирую адвоката Дину Каминскую: «Что незаконного приносили им или уносили от них? Я приносила. Волнуясь, страшась разоблачения, но приносила курящим сигареты, которые они курили во время свидания, а потом поштучно засовывали в специально принесенную пустую пачку от таких же сигарет, чтобы иметь возможность взять их с собой в камеру. Некурящим - шоколад, который тоже тайком, отламывая по кусочку, они съедали в моем присутствии, а обертку от которого я засовывала обратно в портфель» .
Рискуем не только стомаха ради. Человек в каменном мешке многократно острее нуждается в незамысловатом участии, добром слове, взгляде. В том, что так мало ценится людьми на воле и лишь в мизерных количествах отдается своим близким.
Следователь вопросительно взглянул на старшего смены. Тот замялся и, перебирая бумаги на столе, вполголоса произнес:
- У нас ЧП. Помните, деда взяли недели три назад?
Мы, не сговариваясь, кивнули. Шестидесятилетний директор местного детского дома был задержан за развратные действия в отношении несовершеннолетних. За казенной формулировкой скрывалась редкостная мерзость, и дело получило в этом небольшом городке широкую огласку.
- Так вот, дед все признал, чистуху написал и просил только его в СИЗО не отправлять. Понимал, что там с ним сделают.
СИЗО, в связи с малостью городишки, находилось в республиканском центре, а срок содержания в ИВС не может превышать десяти суток. Я стал сопоставлять слова «недели три назад» и прошедшее время употребленного охранником слова «понимал». Старший смены тем временем продолжал:
- Мы его все равно в СИЗО обязаны были отправить. Он туда отъехал, а там смотряга ему обозначил: «У нас таких, как ты, типа перерасход нынче. Только что один заехал в хату и зажмурился. Так что лимит временно исчерпан». А там реально незадолго до деда такого же закрыли растлителя. Определили в хату с круглосуточным видеонаблюдением. Вечером поместили, а утром он уже жмур. В камере всего четверо их, сидельцев, было и видеонаблюдение, а все равно не проснулся. И никого не привлекли. Хозяин смотрящему цинканул, чтобы тормознули. Поэтому деду разложили, что когда он опять в ИВС двинет, то лучше ему не возвращаться. А дед, - тут охранник не сдержался, - сука! Позавчера приехал к нам и вздернулся! И теперь у нас проверка, дело возбудили о халатности… Так что рюкзак у меня полежит.
«Даже такая страшная форма ухода из жизни для этого человека сопровождается проклятиями», - подумал я. Словно читая мои мысли, следователь спросил: «А вы бы смогли такого защищать?»
Когда-то я впервые вошел в рейтинг «Топ-10 юристов» одного уважаемого журнала. В честь данного события меня сфотографировали и взяли интервью. Помимо прочего, журналист задал вопрос о том, кого бы я не стал защищать в суде. Тогда я ответил кратко и не задумываясь: наркоторговцев и насильников. Знаю, что такая позиция с точки зрения профессионала, мягко говоря, спорна.
Весьма уважаемый мною Генри Маркович Резник, как-то выступая перед студентами МГИМО, вызвал особые дебаты вопросом о том, стоит ли адвокату защищать заведомо виновного в тяжком преступлении человека, такого, например, как террорист, убивавший детей в Беслане.
«Адвокат не выбирает, кого защищать, - сказал тогда Генри Маркович. - Есть такая норма: «Нельзя отождествлять адвоката с его подзащитным». Однако все равно продолжают отождествлять. Хотя задача адвоката не в том, чтобы найти истину. Он просто защищает человека, ориентируясь на свою совесть. Просто адвокатская этика отличается от общечеловеческой нравственности, и это необходимо учитывать». Напоследок тогда он признался: жалеет о том, что не принял участие в суде над Чикатило. По мнению Резника, в этом случае можно было добиться иного приговора, чем расстрел .
Тогда я еще не дозрел в своем профессиональном мастерстве до моего маститого коллеги. Сейчас понимаю: моя задача как профессионала - оказать помощь обратившемуся ко мне человеку. Независимо от формы носа, цвета глаз и моего личного к нему отношения. Не станет же, в конце концов, пожарный кочевряжиться, кого вынимать из огня!
Аналогичная позиция была, например, у Джеймса Донована, американского адвоката советского разведчика Рудольфа Абеля, арестованного в США. Напомню, что эту историю воплотили в фильмах «Мертвый сезон» (СССР, 1968) и «Шпионский мост» (США, 2015).
Так вот, на Донована обрушились проклятия тысяч американцев, называющих его предателем и требующих для нашего резидента смертной казни.
За день до вынесения Рудольфу Ивановичу приговора Донован направил судье Байерсу письмо с предложением в интересах США сохранить жизнь Абелю. Это письмо перед вынесением приговора было оглашено на судебном заседании для включения его в протокол.
В письме указывалось на возможность ареста американца «соответствующего ранга» в СССР и возникновения необходимости обмена заключенными. Конечно же, адвокат как бывший сотрудник Управления стратегических служб (позже организация стала называться ЦРУ) имел и другой, самый важный мотив для написания данного письма: в тексте выражалась надежда, что при сохранении жизни Абелю остается возможность «в результате появления различных новых обстоятельств» добиться от него «сотрудничества» со спецслужбами США. Донован подчеркивал, что национальные интересы США требуют оставления Абеля «в нашем распоряжении в пределах разумного периода времени». Суд прислушался к доводам адвоката и сохранил жизнь нашему разведчику, который впоследствии был обменян на сбитого над СССР американского летчика Пауэрса. В данном случае адвокат встал на защиту ненавидимого всем обществом преступника в интересах своего государства.
Наверное, истоки отождествления адвоката преступника со злодеянием были заложены в начале моей профессиональной деятельности одним их моих учителей, рассказ которого произвел на меня весьма сильное впечатление.
Вчерашний студент, я только что приступил к выполнению своих обязанностей на первом месте работы - консультантом юридического отдела органа законодательной власти - Госсовета Чувашии. Тогда, в далеком 1997 году, меня, новичка, определили в кабинет с мастодонтом юридической практики Евгением Ивановичем Веселовым. Достаточно сказать, что до работы в парламенте он тридцать два года отдал службе в прокуратуре, выйдя на пенсию в ранге заместителя прокурора республики по оперативной работе. Он преподал мне еще один университетский курс, но только с практической точки зрения. Однажды я спросил у него, какое дело было самым трудным в его карьере. Евгений Иванович поразмыслил несколько минут, а затем сказал: «Все-таки, знаешь, самое первое».
На дворе стояли 60-е, молодой Женя Веселов только что закончил вуз и получил назначение прокурором в один из глухих районов Нечерноземья. Лето и осень миновали практически без происшествий - расследование драк по пьянке или кражи кур были обычной рутиной.
Наступал Новый год. В предпраздничной суете ничто не предвещало трагедии… Дежурная машина пришла за Евгением поздно ночью 30 декабря и отвезла его на сельский стадион. Там, на ветру, в сугробах, едва различимые в хлопьях плотно идущего снега и тусклом свете наспех установленных переносных фонарей, возились люди. Из-за низко надвинутых шапок и поднятых воротников их лица были неразличимы, и Женя с трудом отыскал участкового. Немолодой, напоминающий Анискина капитан доложил:
- Девушка, работавшая в столовой, не вернулась вовремя домой. Мать забеспокоилась, отправились с соседями искать по ее обычному маршруту. Нашли… Убита, перед этим изнасилована. По трупному окоченению, учитывая мороз, эксперт говорит, прошло всего несколько часов. Да это и так понятно - из столовой она сразу пошла домой. Злодей догнал ее, ударил несколько раз по голове тупым предметом типа молотка и, пока она умирала, надругался... - участковый помолчал, потом добавил самое важное и неприятное: - Следов никаких не удалось найти. Пурга началась, сам видишь.
Евгений был ошеломлен увиденным и услышанным. В голове путались мысли о том, что раскрыть это преступление практически невозможно; что это ЧП районного и даже областного масштаба; что на карьере теперь можно поставить крест; что девушку жалко, и не мог ли он ее видеть раньше; как же теперь быть с праздником Нового года и еще Бог знает о чем… Размышления прервал все тот же участковый.
- Послушай, прокурор. Влипли мы с тобой крепко. Я все понимаю: законность, презумпция невиновности… Только сейчас на это глаза закрой, ладно? Будем делать так, как я говорю. Иначе не раскроем.
Выбора не было, и Женя кивнул.
В течение следующих нескольких часов все имеющиеся в распоряжении района машины разъехались по близлежащим деревням и селам. С постели поднимали тех, кто сейчас бы именовался асоциальным типом, - сидевших, состоящих на учете, алкоголиков, тунеядцев и прочую «накипь человеческую». Свозили в районный отдел милиции. Там в небольшой комнатенке «Анискин» и Женя Веселов каждому доставленному предлагали простой тест: «Снимай штаны!»
Дело в том, что изнасилованная девушка была девственницей. Расчет делали на то, что человек совершил преступление пьяным и в темноте крови не заметил. А личная гигиена у такой публики в этой Тмутаракани была не в чести.
Прошло несколько часов, прежде чем расчет оправдался. У очередного вошедшего причинное место было запачкано жидкостью красного цвета. На резонный вопрос: «Откуда?» - доставленный сослался на «критические дни» супруги. Это надо было проверить немедленно.
Светало, когда несколько машин подкатили к дому любителя экстрима. На крыльцо вышла жена с явными признаками беременности, а проще говоря, с животом «к носу».
- Который месяц? - поинтересовался «Анискин».
- Седьмой.
«Анискин» взял за грудки подозреваемого:
- Месячные, говоришь?!
Тот, присев от страха, затараторил:
- Начальник, не губи, с соседом я… это… Вот откуда кровь…
- С соседом?!
Несмотря на фантастичность версии, ее надо было проверить. Оставив в доме сотрудников для обыска, «Анискин» с Женей ринулись в соседский дом. Одуревший спросонья от количества людей, погон и вопросов, испуганно хлопая глазами, сосед, примерный семьянин и отец двоих детей, шепотом признался: «Да, бывало. Но не в этот раз».
Вернувшись в дом к подозреваемому, они узнали, что обыск дал результаты. В тот злополучный день заведующая столовой разорвала лист упаковочного пергамента надвое и завернула в два кулька рыбу себе и девушке. На стадионе при осмотре никакого кулька с рыбой обнаружено не было. Однако в холодильнике подозреваемого рыба была. Чтобы ответить на вопрос, та или не та, сыщики обшарили весь дом и постройки. В сарае нашли-таки кусок пергамента, пропитанный рыбой. Послали к заведующей за ее половиной листа. Затем сравнили линию разрыва пергамента с тем куском, что нашли в сарае. Линии полностью совпали.
«Анискин» устало опустился на стул и бросил убийце:
- Сейчас еще привезут анализы крови с твоих причиндал. Ты знаешь, что там. Колись.
Преступник опустил голову:
- Теперь пургу гнать смысла нет, начальник. Жена, сам видишь, на сносях, ну и не дает ни в какую. Я полбанки врезал, киянку в карман телогрейки засунул и пошел. На стадионе ее увидел. Догнал, дал киянкой по голове, потом еще раз, шапка у нее слетела, она упала, кровь хлещет, я на нее залез…
Дальше Женя не слушал - почувствовал спазм и скорее выбежал на улицу, чтобы не блевать при подчиненных. Закончив, вытер лицо снегом. Подняв глаза, увидел перед собой «Анискина»:
- Это нормально. Привыкнешь со временем, а сейчас поехали, нам все оформить надо.
-…После этого мы целый день оформляли документы, а потом в отделе так Новый год и встретили.
- И что с насильником было?
- Да я не помню. Дело было громкое, на всю округу. Суд над ним проходил в районном Доме культуры, народу набилось тьма-тьмущая. Помню, что соседа, любовника его, вызвали как свидетеля, поскольку показания на него в деле были отражены. Позорище, конечно. Он с семьей потом уехал из области. Помню, долго искали адвоката, чтобы согласился его защищать. Никто не хотел. А приговора, представь, не помню.
Евгений Иванович, сейчас уже сам похожий на Анискина, смолк, видимо, вспоминая утро жизни - свою молодость.
- Почему адвокаты отказывались? Ведь вы формально закон нарушили, можно было дело развалить…
- Да, можно было, наверное. Только получается, что насильник и убийца тогда от возмездия бы ушел, да? У меня позже было такое дело. Свадьба шла несколько дней. И в какой-то момент решили из одной деревни идти в другую гулять. Ну и пошли. Идут по широченному тракту толпой, гармошка, тосты, шутки, смех. И что-то не поделили, как это бывает. Двое приобняли с двух сторон третьего и отвели от толпы буквально на десять метров. Затем последовал удар ножом, и человек скончался на месте. Экспертиза не смогла с точностью определить, с какой стороны нанесен удар. Люди тоже не обратили внимания, кто из двоих ударил, - они стояли спиной. До приезда милиции отпечатки они с ножа стерли и договорились между собой - один из них сидевший был. В ходе следствия каждый стал давать показания на другого. Мы чего только не делали, все безрезультатно. Кое-как вышли в суд, но довести до приговора не смогли. И адвокаты им подсобили, конечно. В итоге отпустили обоих. Вот знали, что один из них убийца, а вынуждены были отпустить. И что - это правильно?!
-  Но ведь вы тогда, по сути, не смогли собрать достаточные доказательства вины. Лучше отпустить виновного, чем осудить невиновного. И адвокаты тут при чем? Они свою работу делали.
Евгений Иванович пристально посмотрел на меня:
- Так вот, с этим насильником тогда свою работу в округе никто делать не захотел. Помимо профессионального долга, существует еще совесть.
- Так что получается, врач тоже должен разбираться, кому операции делать? А спасатель - кого вытаскивать из завала? Кроме того, существует презумпция невиновности, не факт, что преступление, в котором человека обвиняют, действительно им совершено!
- Ты предлагаешь оставлять на свободе преступников? Посмотрел бы я на тебя, когда такой вот тип с презумпцией невиновности после того, как выйдет, в отношении твоих близких что-то совершит! Уверен, что думал бы по-другому.
Конечно, в этом вопросе у всякого шлык на свой салтык. Мне импонирует принцип православия осуждать грех, а не грешника. Поэтому основой работы адвоката все-таки является согласие защищать всех, кто нуждается в квалифицированной помощи. Это работа адвоката, одновременно его профессиональный долг и обязанность. Это как должно быть. На практике часто бывает по-другому.
Анатолий Кони сказал: «Как для врача в его практической деятельности не может быть дурных и хороших людей, заслуженных и незаслуженных болезней, а есть лишь больные и страдания, которые надо облегчить, так и для защитника нет чистых и грязных, правых и неправых дел, а есть лишь даваемый обвинением повод противопоставить доводам прокурора всю силу и тонкость своей диалектики, служа ближайшим интересам клиента и не заглядывая на далекий горизонт общественного блага». Так вот, не заглядывая на далекий горизонт общественного блага, думаю, что этот вопрос - соотношения долга со своими взглядами - один из вечных.
При этом нельзя путать само оказание адвокатом помощи с навязыванием ему клиентом своих принципов существования, хотя зачастую такое желание у доверителя бывает. В этой ситуации приходится терпеливо объяснять подопечному, чтобы он адвокатские услуги на свой аршин не мерил. Тот же Кони сказал об этом так: «Он (адвокат) не слуга своего клиента и не пособник ему в стремлении уйти от заслуженной кары правосудия. Он друг, он советник человека, который, по его искреннему убеждению, невиновен вовсе или вовсе не так и не в том виновен, как и в чем его обвиняют».
То есть принципы адвоката, его совесть являются главными советчиками. Лучшей иллюстрацией к тому, что защита не может основываться на бессовестности, на мой взгляд, является реакция на подобное легенды советской адвокатуры С.В. Каллистратовой:
«- Я ознакомилась с содержанием дела. Против вас очень серьезные улики.
- Да, Софья Васильевна.
- Прежде всего, я хочу спросить у вас, только совершенно честно, вы убили П.?
- Да, но вы будете доказывать, что сделал это не я.
- Мне кажется, что правильнее признаться перед судом в своей вине. Я думаю, что нам бы удалось добиться максимально мягкого наказания.
- Нет, вы будете доказывать, что убил не я.
- Тогда я вынуждена отказаться от ведения вашего дела.
- Отказаться? Я же вам деньги плачу!
- Вы платите за мою работу, но не покупаете меня. Честность моей работы не только в добросовестности перед вами, но и в честности перед собой, перед людьми. Адвокат имеет свои убеждения и отстаивает их перед вами, перед судом, перед людьми в зале суда. Я отказываюсь защищать вас на каких бы то ни было условиях, ограничивающих мою совесть» .
Помните, есть такой эпизод в фильме «Место встречи изменить нельзя», когда Шарапов с Жегловым спорят по поводу кошелька, который Глеб Егорович засунул вору-карманнику Кирпичу в пиджак? Шарапов настаивает на неправомерности действий Жеглова, последний же оправдывается интересами простых людей. Аргументы и той, и другой стороны ясны, и каждый человек поставлен перед выбором: кто прав?
«Вор должен сидеть в тюрьме!» или «Если закон один раз подмять, как нам удобно, потом второй раз, то это не закон будет, а кистень!»? Мой ответ: прав Копытин. Иван Алексеевич Копытин, водитель автобуса, прозванного «Фердинандом». Именно его фразой оканчивается спор при подъезде к квартире, в которой могут находиться бандиты: «Приехали, соколы, сейчас вас помирят».
До момента, когда я пишу эти строки, у меня еще ни разу на практике не возникала дилемма - защищать кого-то или нет. Видимо, в этом тоже есть смысл.
Когда мы со следователем покинули изолятор, я сказал:
- Вы меня спросили, смог бы я защищать повесившегося деда? Так вот, думаю, он сам за всех решил тем, что покинул эту жизнь. И теперь никто в этом мире не будет его защищать. И так в каждом конкретном случае. Обратится ко мне человек - я, взвесив все «за» и «против», приму решение. Тут сослагательных наклонений, как в истории, быть не может.
Следователь выслушал и произнес:
- Я ведь не просто так поинтересовался. У меня случай был противоположный. Я тогда только начинал работать, трудился в сельском районе. Однажды выехали на убийство. Местного забулдыгу убили в лесопосадке, недалеко от деревни. Содой накормили, он от отравления умер. Я тогда заметил, что участковый странно себя ведет, некачественно, что ли… Подозрения усилились фактами - оказывается, забулдыга с подельником обнесли местный ларек, а его хозяин с участковым приятельствовал. Как потом выяснилось, они вдвоем забулдыгу в лес и вывезли. Стали колоть, где товар из ларька и второй участник кражи. Соду заставляли есть, чтобы заговорил. Тот сознался, назвал адрес подельника, там же и товар находился. Они его оставили связанного в посадке, поехали по адресу. Подельника след простыл, с товаром, конечно. Они пока ездили, забулдыга кони двинул.
- Погодите, это от соды, что ли?
- Да сейчас такая сода! Я тоже сперва не понял, от чего. А потом мне умные люди объяснили. Сейчас в пищевую соду чего только не пихают! Вплоть до аммиачных соединений разных.
- Ничего себе!
- Ага. Таким образом, на территории участкового они сами организовали нераскрытое убийство. Попытались следы замести, участковый якобы по сигналу обнаружил труп, опергруппу вызвали… Я когда понял, что версия липовая, то восемь часов его колол. Уликами, показаниями к стенке припирал. И расколол в принципе на том, что отпущу его, если сознается. До суда.
Он сознался, все подписал, я слово свое сдержал - отпустил его. Был вечер, я вышел покурить на крыльцо отдела. Мне навстречу опергруппа возвращается. Ты, говорят, зачем его отпустил? Он вокруг ОВД бегает, веревку ищет, повеситься хочет. Я, как ошпаренный, рванул за ним. Догнал его, вижу, что он точно не в себе. «Знаешь, - говорю ему, - давай-ка я тебя в камеру закрою до утра. А то не дай Бог натворишь еще чего». А он мне говорит: «Давай, закрой, а то на самом деле не знаю, чем кончится».
- Закрыли?
- Ага. Отвел в камеру, закрыл на ночь. А утром, когда он успокоился, выпустил. Так вот и получается, что в тот вечер, закрыв его, жизнь ему спас.
- Сколько ему дали-то?
- Да я как-то и не интересовался даже. Дел было много, завал.
Я вспомнил о Веселове, о том, что он тоже не знал, сколько дали его первому «клиенту». И рассказал ему историю Евгения Ивановича в ответ.
Мы попрощались, и каждый двинулся в свою сторону.