Открытие чукотки

Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать «впусти».
Холод меня воспитал и вложил перо
В пальцы, чтоб их согреть в горсти.

Иосиф Бродский


Лопасти вертолета вращались все более лениво. Константин открыл дверцу и вылез наружу. Я последовал за ним. Резкий холодный борей ударил в лицо. На ходу Константин что-то сказал мне, но от перелета уши мои заложило, и я его не расслышал. Чукотская земля, не напрасно называемая вечной мерзлотой, была твердой и какой-то чужой. Даже небольшая растительность не делала ее привлекательнее.
Хотя стоянка оленеводов была рядом, но я старался не отставать от размашисто шагающего Кости, практически дыша ему в спину. Да и ветра так было меньше - как говаривали встарь: «передний заднему дорога».
Суровое чукотское лето, больше напоминающее раннюю зиму, подходило к концу. Подняв голову, я увидел яранги, суетящихся людей и огромное стадо оленей.
- Снимаются со стоянки, - почти крикнул Костя и мгновенно развернулся к проходившему мимо человеку в шкурах: - Где Иван?!
Тот, не глядя на нас, неопределенно махнул рукой и поспешил дальше. Костя догнал его и, как было видно, настойчиво повторил вопрос. Затем подошел ко мне:
- К шаману надо идти. Вон та яранга. Пошли.
Яранга отличается от юрты тем, что покрыта шкурами, а не войлоком. И еще она меньше юрты - сказывается экономия площади для отопления. В вертолёте Костя успел рассказать о том, что при советской власти яранги хотели заменить то палатками, которые предполагалось обогревать «буржуйками», то завезенными якутскими юртами, даже придуманными специально домиками-вагончиками с тракторной тягой, но ничего не прижилось.
Отогнув шкуры, мы попали внутрь.
Меня не оставляло ощущение, что я снимаюсь в фильме про Дерсу Узала - настолько все было знакомо и одновременно нереально. В центре горел костерок и восседал настоящий шаман племени со всеми полагающимися «регалиями» в виде бус, амулетов и Бог знает чего еще.
- Здравствуй, прокурор, - сказал он Константину.
- Здравствуй. Это адвокат со мной. Григорий звать. Из Москвы. Он сейчас в Анадырь прилетел по делам. Вдруг Ивану на суд потребуется. Где он, кстати?
Шаман молчал. Голос Кости стал металлическим.
- Иван где, спрашиваю?
- Тундра забрала.
От сжатых челюстей на лице моего друга проступили желваки.
- Понятно, - он обернулся ко мне. - Все, пошли.
- Кость, я догоню.
- Ладно.
Когда шкура за ним упала, я сказал:
- Знаете, я адвокат, людей защищаю. Иван, насколько мне известно, обвиняется в воровстве. Пока я здесь, могу ему помочь.
Шаман поднял на меня щелочки глаз:
- Зачем?
- Потому что он имеет право на защиту, ему могут меньше дать срока или осудить условно.
- Он воровал. Он виноват. Его наказали.
- Как наказали? Кто?
Шаман опустил глаза.
- Защитник, тебе я скажу, как. Вы, белые - странные люди. Зачем-то сажаете преступников в тюрьму. И какой в том толк? Иван был вор, ему не место в племени. Но перед тем, как уйти, он должен был принести пользу. Племя решило, что он будет есть грибы, пить воду и мочиться в банки. Он так и делал. Пока не отказали почки и он не умер. Он принес пользу племени и никогда не будет воровать.
Не придумав ничего более осмысленного, я спросил:
- Зачем в банки-то мочиться?
- Его моча теперь - это лучший способ общаться с духами.
- Наркотик, что ли?
- Называй, как хочешь, но она намного лучше вашей водки. Мы ее пьем. Хочешь попробовать, защитник?
Лететь на Чукотку было идеей моей жены. Наше бюро вело многомесячную схватку в судах. Оппоненты, прямо скажем, не брезговали никакими средствами для достижения победы. Например, в одном из ООО учредителем являлся человек, которого никто в глаза не видел, то есть так называемый номинал. Прописан он был в одном из районов Чукотского автономного округа. Татьяне пришла в голову идея: пока затягиваются битвы в судах столицы, подать в суд на учредителя, то есть в Чукотский арбитраж. Тем самым мы получим судебное решение, в котором будут изложены факты, полностью доказывающие наши доводы в Москве. Было очевидно, что мы успеем и чукотский суд пройдет быстро, так как никакой учредитель, естественно, на судебное заседание не явится. Ход был оригинальный и для наших «спарринг-партнеров» совершенно неожиданный.
Лететь десять часов мне совершенно не улыбалось, но выбор был небогатый. Необходимо сказать, что Анадырь - это последний город на восточной границе России, а первый американский остров Крузенштерна находится всего в четырех километрах от российского острова Ратманова. Такая близость налагает особые условия на путешествующих, предполагая наличие документа под названием «разрешение ФСБ». Мы отправили соответствующий запрос, после чего нам вернули нашу же бумагу с распечатанным на обратной стороне бланка разрешением на посещение Анадыря. Эту деталь я привожу не случайно, поскольку авиабилеты продавались совершенно свободно, и я был свидетелем маленьких трагедий людей, которые о необходимости разрешения не подозревали. Картина была, что называется, маслом. После приземления в самолет заходили пограничники и проверяли документы. Выражения лиц людей, находившихся в воздухе десять часов и которым было запрещено покидать самолет, чтобы на нем же лететь еще десять часов назад, трудно описать словами.
В мой первый прилет все это было в диковинку. А наряд пограничников неуклонно приближался ко мне, отфильтровывая гостей земли чукотской, большая часть из которых уже покинула самолет, а в опустевшем салоне остались те несчастные, которые не взяли на себя труд ознакомиться с правилами местного гостеприимства.
Я показал документы в полной уверенности, что сейчас пойду за багажом.
- Вы оплачивали пошлину? - вопрос из-под козырька фуражки был адресован мне.
Никакой пошлины я не оплачивал. Пытаясь сообразить, что делать, ответил вопросом на вопрос:
- А сколько она составляет?
- Двести рублей.
«Из-за двух бутылок самого дешевого брандахлыста ты сейчас полетишь назад», - пронеслось у меня в голове. Посмотрев на «погранцов», я понял, что протестовать бесполезно. Они всякие доводы уже слышали. Я мог тыкать им в нос определением суда, доверенностью и удостоверением адвоката. Молить об оплате пошлины и штрафа на месте или лично им в руки. Говорить о том, что суд сорвется по их вине, и исподволь намекать на убытки. Надо было смириться с неизбежным. Тем более что примиритель с ним был у меня с собой.
- Нет, к сожалению, пошлины я не платил.
- Оставайтесь на месте.
Наряд двинулся дальше.
Я извлек с полки рюкзак и шлепнулся в кресло. Очень хотелось спать. Достал стеклянную фляжку коньяка, купленную еще при взлете в столичном аэропорту, и крепко приложился. В Москве было четыре утра. А здесь два часа дня. Пока самолет заправят и он прилетит назад, в Москве будет вечер. Какого дня? И как мне перебьют билет? Я повторил опрокидонт. Или просто… сдадут в багаж?! А что, вполне себе может быть… Тем временем в салоне остались только «счастливчики», и они сгрудились вокруг наряда так, что его практически не было видно. Крик, гам! Кто-то звонил в Москву и орал на проснувшегося там человека, женщина рассказывала пограничникам что-то душераздирающее…
Козырек одной из фуражек повернулся ко мне. Я опять поймал на себе этот взгляд. Чтобы не ощущать его, «вонзил рюмочку», отвернулся и стал смотреть в иллюминатор на бетон посадочной, а теперь для меня уже и взлетной полосы.
Пограничник пошел ко мне через пустой салон.
- Что вы сидите здесь?
- Я? Пью вот… - я показал ему фляжку. И зачем-то добавил: - Это коньяк.
То ли мое поведение не подпадало под общий трафарет, то ли его смутил мой коньяк, употребляемый в местности, где все пьют спирт, то ли смирение, с которым мной принималось неизбежное, или еще что-то другое, но я услышал:
- Идите на выход.
Дважды повторять мне не пришлось.
Аэропорт находился на одном берегу залива (лимана), а город - на другом. Добираться надо было паромом. Биологические часы моего организма требовали немедленно лечь спать, поскольку было пять утра. А глаза видели разгар солнечного дня, активных людей и впитывали новые впечатления. Ощущалась нехватка воздуха. Как я узнал потом, из-за вечной мерзлоты кислорода в воздухе Крайнего Севера меньше процентов на двадцать от обычной нормы. Но тогда я списал это на алкоголь. Осушив фляжку и выйдя на корму парома, я попытался продышаться. Не получилось.
- Что, в первый раз? - с усмешкой спросил стоящий рядом мужчина лет пятидесяти, со смоляным лицом.
- Так заметно?
- Конечно. Ничего, привыкнешь.
- Надеюсь, что нет. Я ненадолго.
- Смотри за борт не свались. Лето тут такое - температура в воде не больше плюс двух. Десять минут покувыркаешься - и каюк.
- Спасибо, что сказали, - мои пальцы еще крепче вжались в металлические канаты ограждения, выкрашенные белой краской.
        Самолет летал тогда (2006 г.) один раз в пять дней. Отсудившись, я болтался три, а то и четыре дня по городу Анадырь, официально насчитывающему десяток с небольшим тысяч жителей, а на самом деле состоящему из двух пустынных улиц с домами на сваях, гостиницы, общежития оленеводов, ресторана, гастронома и набережной, на которой располагались церковь и краеведческий музей. Храм удивил тем, что был полностью деревянный, даже иконы все были резные. И это при полном отсутствии деревьев в условиях вечной мерзлоты.
После заседания от нечего делать я пошел в музей. Здание из стекла и бетона ярко контрастировало со всеми постройками города. «Оно по проекту петербуржских архитекторов сооружено», - с гордостью сообщила мне милая женщина-экскурсовод.
Я рассматривал экспонаты и шествовал за ней по пустым залам, воплотившим архитектурную мысль Северной Пальмиры, слушая рассказ об истории этого края.
Впечатлил зал ГУЛАГа.
- Послушайте, я понимаю, что это неизменный атрибут Севера, но как здесь-то, в вечной мерзлоте, могли существовать лагеря?!
Экскурсовод замялась.
- Понимаете, еще не все архивы открыты… Мы не знаем, что было на самом деле. Но то, что один лагерь тут был, - это точно. От него остались развалившиеся бараки, столбы с колючей проволокой, упавшие вышки. Осужденных, по-видимому, привозили на баржах. Мы не знаем, ни кто это был, ни их количества. Установлено, что эвакуация из лагеря была стремительной, его как бы бросили… В санитарном бараке лежал наполненный шприц. Его так и оставили там…
- И что - нет никаких документов?!
- У нас пока нет. Или просто нет.
Мое внимание привлекла выцветшая от времени зеленая фланелевая рубашка со следами крови, аккуратно висевшая на плечиках, как в витрине магазина. Дело в том, что знак фирмы, вышитый на ней, украшал и мою рубашку, в которой я вышагивал по музею.
Я скосил глаза, сравнивая торговую марку. Совпадение было полным. Экскурсовод, увидев это, улыбнулась. Выяснилось, что рубашка на плечиках - с расстрелянного революционного лидера, который устанавливал новую власть на Чукотке. Прибыв в город после революции в начале зимы, латыш-коммунист вскрыл угольный склад, собственник которого, купец-кровопийца, предусмотрительно отплыл на Аляску.
Народу коммунист сказал примерно следующее: «Товарищи! Большевицкая революция освободила вас! Теперь ни один купец-кровопийца не сможет тянуть с вас жилы! Вот вам бесплатный уголь, грейтесь!»
Население, одурев от такой щедрости, растащило уголь по жилищам и, поминая новую власть добрым словом, грелось. До февраля. А потом уголь кончился.
И тут  выяснилось, что купец-кровопийца, помимо вытягивания жил, занимался вопросами доставки угля на склад. Где-то его покупал, как-то вез и т.д. Народ пришел к новому лидеру с резонным вопросом: а что, собственно, дальше?
Лидер сказал примерно следующее: «Товарищи! Большевицкая революция освободила вас! Проявите сознательность! Как узнаем, где взять уголь, так и привезем. А пока - грейтесь как можете!»
За что и был немедленно расстрелян несознательной толпой. Новая власть таких выкрутасов не прощала и прислала уже отряд латышей, которые решили вопрос об обогреве жителей в духе революционной сознательности - отправив наиболее рьяных любителей тепла туда, где они в нем не нуждались. После чего торжественно захоронила страдальца за народное счастье в центре города, забросав гроб камнями и сделав символический курган (поскольку рыть могилу в тех условиях не решились даже самые отмороженные бойцы).
Так он и пролежал до 1967 года, когда советская власть решила отпраздновать собственное 50-летие путем торжественного перезахоронения своего адепта. Гроб вскрыли, и оказалось, что вечная мерзлота сохранила тело: при этом поборник мировой революции лежит в том, в чем и был застигнут в момент народного судилища, то есть в грязной рубашке и соответствующего вида штанах. Так не годилось, и в Москву ушла телеграмма с сообщением о необходимости переодеть тело бывшего начальника Чукотки. По меркам был сшит костюм, в который нарядили вновь захороняемого. Новый гроб еще раз обложили камнями, но уже в более торжественной обстановке.
А рубашку сдали в музей, где она благополучно пребывает до наших дней. Куда дели штаны, история умалчивает.
Мне подумалось: «Жаль, что нельзя написать той компании-производителю, рубашка которой сейчас висит передо мной. Помимо исторической, сей предмет гардероба имеет еще и культурную ценность. Ведь, скорее всего, благодаря невероятному стечению обстоятельств это единственная рубашка известнейшей фирмы, сохранившаяся еще с первых лет прошлого столетия!»
В связи с этим мне вспомнилась история, рассказанная моим старшим товарищем Евгением Яковлевичем Гринштейном. На заре своей биографии он работал инженером в так называемом «почтовом ящике» - на секретном военном заводе в Москве. Там был, помимо прочего, немецкий станок известнейшей сейчас корпорации, 1892 года выпуска, который в 1977-м продолжал исправно работать на благо обороноспособности нашей страны. Заинтересовавшись этим чудом техники, молодой Женя с удивлением обнаружил не только год выпуска, но и номер. Он у станка был «1», то есть первый. Сделав это открытие, многообещающий специалист немедленно обратился к начальству с идеей продать станок назад капиталистам. Во-первых, потому что он, несмотря на рабочее состояние, был все-таки не нов и подлежал замене. А во-вторых - и это было главное, - Евгений справедливо полагал, что немецкая корпорация выплатила бы немалую сумму за подобную рекламу своей продукции. Шутка ли - ее станок под первым номером исправно пашет 85 лет! За данное предложение молодого инженера едва не посадили. Во-первых, завод был секретный и продавать с него что-либо, тем более на Запад, было нельзя. А во-вторых - и это было главное, - начальство полагало недопустимым, что капиталисты узнают, на каком старье советский ВПК точит детали для нашего самого современного оружия.
«Обвинят еще в кощунстве, неуважении к исторической памяти…» - подумал я по поводу пресловутой рубашки. Хотя, на мой взгляд, не знать имен людей, которые легли за красную идею в эту землю, где до сих пор остались провалившиеся бараки и столбы с «колючкой», не знать даже их числа - тоже своего рода кощунство. Но, помня уроки Евгения Яковлевича, я промолчал.
Выйдя из музея, я направился к гостинице в размышлениях о том, что делать дальше, как вдруг увидел Константина Степанова. Встретить старого студенческого друга на Крайнем Севере, в пустом городе - это было сильно. Сначала мы встали как вкопанные, а затем обнялись и, пугая бакланов радостными возгласами, пошли по улице.
Прошло чуть менее десяти лет со дня окончания нашей альма-матер, судьба разбросала нас: я уехал с малой родины и стал адвокатом в Москве, а Костя добился прокурорских высот на Чукотке. И вот я сидел в гостях у Константина и слушал истории его жизни на Крайнем Севере, впервые дегустируя местную кухню.
- Капальхен готовится двумя способами: по-чукотски и по-алеутски, - однако принципиальной разницы особо нет, - Костя не без удовольствия знакомил меня с азами приготовления стоящего на столе угощения. - Алеуты убивают моржа, целиком закапывают на небольшую глубину (дает о себе знать вечная мерзлота) и закладывают камнями. Здесь очень важно количество камней и давление на тушу, ими создаваемое. Нельзя ошибиться, так как качество конечного продукта зависит именно от этого давления. За процессом обязательно следит опытный и, главное, трезвый инуит, то есть алеут. Он же решает, когда моржа откапывать. Наши чукчи готовят это блюдо более цивилизованно. Убивают моржа, отрезают ему голову, после чего шкуру снимают чулком. Затем очищают мясо от жил, костей, пленки и, нарезав крупными кусками, закладывают в мешок из только что снятой с моржа шкуры. Зарывают все это на небольшую глубину, где мясо киснет. Через какое-то время достают, и все - кушать подано.
Тем временем на столе появилось еще одно местное блюдо - мантак (или итгилгын) - китовое сало вместе со шкурой. Его сначала хорошенько вываривают, затем коптят, нарезают мелкими ломтиками и поглощают в основном под «огненную воду».
- …Или, например, убийство. Чукчи, эвенки - они же все охотники, с ножом управляются умело. Один удар, небольшая дырочка - и человек уже труп. Аккуратно так лежит себе. То есть спокойно осматриваешь место преступления, собираешь улики… А наши… Всего истыкают, восемнадцать ножевых, он давно уже мертвый, вся кухня в кровище, замучаешься потом отскребать все это…
Дверной звонок прервал повествование - пришли Костины друзья. На столе появился еще один местный «колорит» - водка на пантах.
Тут надо сделать отступление. Вся еда доставляется в город самолетами. Туда, где морозы крепче водки, возить ее нет смысла, поскольку везешь не 40% этанола, а 60% воды. Доставляют чистый спирт, а потом его, по идее, должны разбавлять водой на месте. Но мало кто так делает. Поэтому водка, а не спирт на столе - это был некий знак уважения московскому гостю. А панты, если кто не знает, - это оленьи рога. Стандартно «пантовку» на Чукотке готовят так: срезав оленю молодые рога, лезвием ножа соскабливают кровь, выступающую на месте среза, затем лезвие с кусочками кости омывают спиртом, все это, разумеется, над банкой. В ней же вся эта смесь и настаивается до момента непосредственного употребления внутрь.
Считается, что такой настой весьма способствует прибавлению мужских сил, о чем мне сообщили практически хором все вновь прибывшие. Видимо, мой бледный вид навел их на мысли о необходимости прибавить мне этих самых сил. В такой ситуации пытаться возражать, что с силами все в порядке, было глупо. Поэтому я просто выразил сомнение в эффективности напитка, поскольку, на мой взгляд, роговые оболочки вряд ли растворяются в водке и уж тем более - в желудке. Скорее тут имел место эффект плацебо, когда человек сильно верит в помощь данного препарата и ему становится лучше.
В доказательство рассказал историю, приключившуюся с одним из моих коллег-юристов несколько лет назад. Парень был помощником крупной фигуры, и вот однажды шеф попросил его прийти на выручку в одном деликатном вопросе. У него намечалось романтическое свидание, а сам он был уже в возрасте и опасался «осечки», поэтому попросил помощника купить ему целебных таблеток. Парень закрутился и в аптеку не сбегал. Через некоторое время шеф засобирался на встречу и позвонил помощнику, чтобы он занес таблетки. Тот не нашел ничего лучше, как выковырять из валяющейся в столе упаковки таблетки простого мела, насыпать их в полиэтиленовый пакет и принести руководителю, попутно объяснив, что средство суперновое, из Европы, в России еще не разрешено, практически контрабанда.
На следующий день заметно повеселевший шеф попросил принести ему еще таких таблеток. Что и было сделано. Время шло, настроение у руководителя было, так сказать, приподнятое, таблетки таяли, у шефа уже ломались ногти от избытка кальция в организме. Он настойчиво просил помощника дать ему название средства, чтобы заказать его самостоятельно, а тот хватался за голову, не зная, что делать.
- И чем закончилось?
- Не знаю, у меня как раз на этом месте проект с ними подошел к концу. Выкрутился уж как-нибудь, наверное. Ладно, наливай, чего там!
- Так, подожди, у тебя доза какая?
- В каком смысле?
- Ну, сколько можешь выпить?
- Как пойдет… А у нас что - соревнование?
- Да нет, ты не понял. Ты же слышал, что кислорода тут меньше, чем на материке?
- Слышал.
- За счет этого водка не так окисляется в организме, как обычно. Создается ощущение, что выпить можешь много, а на самом деле легко отравиться. Ты человек вновь прибывший, поэтому и спрашиваю.
- Бутылку, что ли, - промолвил я, стараясь не ударить в грязь лицом.
Костя улыбнулся.
- Ладно, вот наша с тобой бутылка, она закончится - ты больше не пьешь, извини. Не тушуйся, я, когда приехал, тоже сперва азы пития постигал. Например, каждый пьет, сколько хочет, и разливать «на троих» не принято -  сам берешь бутылку со стола и наливаешь себе по желанию. Когда бутылка заканчивается, надо обязательно подуть в ее горлышко - и ничего страшного не будет в том, если пустая останется на столе. Перед употреблением спиртного сначала следует налить немного «духам», как правило, на землю, лед или пол дома. Особенно это актуально перед поездкой или началом какого-то дела…
В середине застолья я рассказал про остатки лагеря, о которых узнал в музее.
- Эвакуация была такой скорой… - начал я, но остановился, увидев опущенные в пол глаза.
- Никто их не эвакуировал, брат, - зная о чем-то, сказал, смотря в пол, мой друг. - Все они тут остались и лежат. Ты сказал, что в нашей церкви был. Так ты еще раз в нее сходи. Помолись. За упокой душ «братий наших плененных». И еще - чтобы такое снова не повторилось. Времена, знаешь ли, меняются быстро. Давай помянем!
Застолье продолжалось, и я узнавал все больше о местном правоохранительном колорите.
- В мае две тысячи третьего года пропали федеральная судья и сопровождавший ее инспектор ДПС. Уехали на «уазике» из поселка Эгвекинот, а до мыса Шмидта - так другой поселок называется - не добрались, - рассказывал Костя. - Была создана поисковая группа, которая вылетела на вертолете и приземлилась в районе заброшенного поселка Иультин. Там распределились на более мелкие группы, взяли фальшфейеры и ракетницы в тубусах. Средства хоть и примитивные, но действенные. Ими можно не только свое местонахождение обозначить, но и местных диких животных отпугнуть.
- Какие там еще животные?
- Медведи, волки, росомахи… Короче, группы разошлись «крестом», и начались поиски пропавших. Несколько часов ходили, устали, но нашли лишь пустой «уазик», на котором судья и инспектор уехали. Внутри между передними сиденьями на доске были нарезанная колбаса, хлеб. В термосе - чай. Двигатель был заведен, об этом прямо указывало положение ключа в замке зажигания. Один из двух баков был полон бензина, в багажнике находились канистры еще с сотней литров. Было ясно, что машину покидали в спешке.
- Костя, не тяни, что произошло-то?!
- Так и не узнали, представляешь? Даже трупы пропавших не нашли. В тот день пурга была сильная. Хоть и май месяц, но мы не в Париже. «УАЗ», скорее всего, попал в снежный занос и застрял. Может, ссора произошла. Или еще что… Похоже, судья первой покинула автомобиль, а инспектор отправился ее догонять. Погода ухудшилась, видимость нулевая, и люди попросту не смогли найти дорогу назад, к машине. Или от нападения хищника не спаслись. Самое главное - двигатель исправно работал и при таком количестве топлива мог обогревать людей минимум трое суток. А если экономить топливо, глушить машину, а затем снова ее заводить, можно было продержаться около недели. Я почему так подробно об этом? Один раз нашли гусеничный трактор, внутри был уже замерзший труп артельщика-золотодобытчика. Так мужик держался, что называется, до последнего. Он сжег всю имевшуюся солярку, а когда горючее закончилось, содрал и спалил, пытаясь обогреться, обшивку кабины и водительское сиденье.
- И не нашли?
- Слишком далеко от зимника  отъехал, найти вовремя просто не успели.
Я слушал эти истории, уплетая самую что ни на есть свежайшую икру. Крупные и тугие шарики под электрическим светом люстры переливались всеми оттенками красного.
- Надо бы тебе с собой дать пару банок, - наблюдая за моим аппетитом, промолвил Костя. - Сейчас позвоню, завтра в соседний совхоз подскочим…
Эти слова прозвучали в моей голове как-то странно. Соседний совхоз? Но ведь к Анадырю нет никаких дорог, это вечная мерзлота!
- Кость, шутишь, да? Какой «соседний совхоз»? Как мы туда «подскочим»? Дорог-то нет! На нартах, что ли?
- На вездеходе можно, но долго. Так что на вертолете, конечно! Это тут рядом, всего-то двести километров. Там, кстати, можем и оленины раздобыть. Мне все равно в тот район нужно - там оленеводы со стоянки снимаются, а мне у жулика надо обвинение подписать.
- А вызвать ты его не можешь, что ли?
- Кого вызвать? Он же оленевод! Ушел в тундру - и привет! Тут своя… специфика. Я вот недавно следственную группу к одному охотнику отправил. Они к нему три дня на вездеходе ехали. Добрались, а его нет, жена говорит: ушел на охоту, вернется через пару-тройку дней. Подумали, решили не возвращаться назад, остались ждать. День сидят в тундре, второй. Делать нечего, жена ходит, на них смотрит. Они - на нее.  А баба страшна, как сама жизнь, да и запах соответствующий, поскольку одежду из оленьих шкур или нерпы носят на голое тело, пока не обветшает, после чего выбрасывают. Условий мыться в походной жизни тоже особо нет. На третий день совместных возлияний рухнули нравственные устои. Так у них там шведская семья и нарисовалась. А через пару дней муж возвратился. Они думали - конец. А тот ничего, нормально, говорит, все, ребята. Только один к вам вопрос: вы зачем ее помыли? Она же теперь воняет!
Утром мы вылетели. Тот день я запомню надолго. В нем была и стоянка геологов, и оленина, и икра, а вот закончился он разговором с шаманом.
Я вышел из яранги. Костя курил, глядя на короткий северный закат, стоя прямо на ветру.
- Полетели. Дело, считай, закрыто.
Я летал на Чукотку несколько раз. Мы выиграли суд в Москве, предоставив решение Чукотского арбитража. Через десять лет Константин вышел на раннюю северную пенсию, возвратился на малую родину, где и ныне работает моим коллегой-адвокатом. А мне о тех событиях напоминает чукотский сувенир - небольшой кожаный мячик, вышитый бисером.
Когда кончается полярная ночь, эскимосы и прибрежные чукчи выходят на берег океана и кидают такой мяч друг другу. Считается, что у того, кто поймал его, сбудутся желания. Может быть, это и так.