Французский блокнотик

Падение мужества - может быть, самое разительное,
что видно в сегодняшнем Западе постороннему взгляду…
…Напоминать ли, что падение мужества
издревле считалось первым признаком конца?

Александр Солженицын

Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу -
И то, что слышу, и то, что вижу, -
Пишу в блокнотик впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь - издам книжонку.

Владимир Высоцкий

Любят у нас Запад, любят, и в крайнем случае,
как дойдет до точки, все туда едут.

Федор Достоевский


В Страсбурге, сравнительно небольшом французском городишке, на протяжении веков находившемся то под немцами, то под французами, сегодня сосредоточены основные международные правовые организации: Европейский суд, Совет Европы, Европарламент, Комиссия по правам человека и другие.
На дворе стоял 2011 год. В составе группы студентов курса МВА «Управление правовыми рисками» Высшей школы экономики я прибыл на стажировку в Европейский суд по правам человека.
Первое удивление вызвал тот факт, что Страсбург пустеет к восьми вечера - к этому времени горожане уже стараются быть дома. А к десяти часам не горит практически ни одно окно, не говоря уже о закрытых кафе и ресторанах - режим у всех один и тот же. Мы в свое время столько критики выслушали про «совок» и его одинаковость, а тут она возведена в ранг коллективной рутины.
В первый вечер по приезде мы вышли на promenade nocturne и оказались на пустынной улице. Магазины закрыты, окна не горят. Прогуливаясь, мы через какое-то время столкнулись с группой арабов. Те, в свою очередь, были сильно удивлены, увидев на улице «белых». Немного погодя они поняли, что навстречу им шли не автохтоны, а такие же, как они, гости Франции. Хотя они-то вряд ли прибыли в Страсбург на стажировку или для ознакомления с работой европейских органов власти.
Потом встреч с арабами было еще несколько, все они заканчивались хорошо, несмотря на их сравнительно агрессивное начало. Как только парни понимали, что имеют дело не с привычными для них аборигенами, то сразу шли на попятную. При этом причина была не в наших мускулах или количестве. Просто мы готовы были постоять за себя и недвусмысленно демонстрировали это. И арабские парни, привыкшие к отсутствию какого бы то ни было противодействия со стороны коренного народа, сначала интуитивно почувствовали, а потом быстро выучили и приняли наши правила игры.
Вежливость с обеих сторон основывалась на известном диалоге:
- Зачем тебе нож?
- Вам.
- Что?
- К человеку с ножом обращаются на «вы».
Только вместо настоящего холодного оружия фигурировали острые, как ножи, взгляды.
К сожалению, современные французы забыли слова бравого соотечественника, маршала Фоша: «Девяносто тысяч побежденных отступают перед девяноста тысячами победителей только потому, что пали духом, потому, что не верят в победу, потому, что деморализованы и их моральное сопротивление сломлено». То есть побежденные разбиты не физически, а морально, они потеряли мужество и веру в себя.
Эта «поверженность» физически выражается в том, что встречные прохожие отводят глаза. На вас стараются не задерживать взор, не говоря уже о том, чтобы встретиться взглядами. А если эта попытка удалась у вас, то визави спешно переходит на другую сторону улицы. Может быть, это отголоски воспоминаний о том, как двести лет назад французские барышни лишались чувств от приближения к ним наших татарских или калмыцких солдат с луками через плечо и пучком стрел на боку, экзотично выглядевших на фоне сопровождающих их верблюдов, или перед не слишком галантными казаками.
Конечно же, взгляды - это не главное. Но, будучи адвокатом, я приучен замечать мельчайшие детали. Профессионалы видят то, на что не обратят внимания другие люди. Профессионал обладает особым взглядом, который, как писал Мишель Фуко, «сжигает вещи до их конечной истины». Так, например, я прекрасно понимаю знаменитого чикагского адвоката Вильяма Кунтслера, который в 1960-х годах во время одного из известных судебных процессов заявил отвод судье за его… позу! Дело было в том, что, выслушивая доводы обвинения, судья наклонялся вперед. Это, как полагал Кунтслер, свидетельствовало о его внимании и заинтересованности в излагаемых доводах и одновременно было своего рода знаком для присяжных. Когда же выступала защита, судья откидывался назад, на спинку кресла, явно демонстрируя присяжным полное отсутствие интереса к позиции адвоката.
Так вот, на мой взгляд, сегодня главный тезис в жизни не только простого европейца, но и всего механизма под названием «Запад» - это желание «абы чего не вышло», которое есть путь в никуда.
Солженицын выразил эту мысль так: «Но и никакое величайшее вооружение не поможет Западу, пока он не преодолеет потерянности своей воли. При такой душевной расслабленности самое это вооружение становится отягощением капитулянту. Для обороны нужна и готовность умереть, а ее мало в обществе, воспитанном на культе земного благополучия» .
Запад так долго шел к результатам дня сегодняшнего, что для сохранения их готов пойти на великие жертвы и напоминает уборщицу из анекдота:
«Расследуется изнасилование уборщицы. Ей задают вопрос:
- Расскажите, как было дело?
Она в ответ:
- Третий этаж помыла, второй, мою первый, а тут этот поганец сзади и пристроился.
- А чего вы вперед не побежали?!
Уборщица отвечает с нескрываемым возмущением:
- Куда вперед? По помытому?!»
Запад сейчас - такая уборщица, столкнувшаяся с огромным количеством проблем, в том числе с миграционной, но не желающая выйти за собственные стереотипы, установленные рамки, идти «по помытому». За этим нежеланием стоит потеря всех достижений, но понимание этого факта придет позже.
Еще одним подтверждением утраты возможности взглянуть правде в глаза являются неестественные для нас попытки лакирования действительности. Например, в Париже очень многие французы живут на дебаркадерах. Экскурсоводы рассказывают туристам, как это по-французски романтично: жить на Сене, с видом на Эйфелеву башню. И обязательно добавляют, что даже Пьер Ришар предпочел столь экзотический образ жизни.
На самом деле никакой романтики нет - налог на недвижимость столь высок, что многие французы, не желая его платить, избавляются от домов и квартир, покупают плавучие баржи и живут на них, не платя налогов. Плюс весомая экономия затрат на содержание жилья. И Пьер Ришар, увы, не исключение. Ну и, конечно же, живя на барже, предпочтительней любоваться именно видом на Башню. Поскольку, если окинуть взглядом окрестности, то можно увидеть вокруг плавучих домов настоящие «болота» и «заводи» из разнокалиберного мусора.
Точно так же в любом кабачке вам поведают, что старая и треснутая посуда - это не из-за экономии, а потому что в ней еда приготавливается вкуснее всего. «Все французы имеют удивительно благородный вид. У самого подлого французика, который за четвертак продаст вам родного отца, да еще сам, без спросу, прибавит вам что-нибудь в придачу, в то же время, даже в ту самую минуту, как он вам продает своего отца, такая внушительная осанка, что на вас даже нападает недоумение» .
Кстати, успехом не увенчались попытки найти в цитадели евроинститутов знаменитый «страсбургский пирог», описанный «нашим всем» в бессмертных строфах «Евгения Онегина»:

Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток;
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.

Страсбургский пирог, а точнее - паштет из фуа-гра, в который еще добавляли белый трюфель, филе рябчиков, свиной или говяжий фарш, - во времена Александра Сергеевича запекался в жесткое тесто, которое выполняло функцию контейнера при хранении и транспортировке. Между ним и паштетом заливали смалец. Образовавшаяся капсула и делала пирог «нетленным». Консервирование давало возможность доставить неиспорченный деликатес из Франции ко двору самых взыскательных петербуржских ценителей. Но те золотые времена канули в Лету.
Дополнением в коллекцию «романтизмов» стала история «Острова любви» - района, в котором до сих пор цены на недвижимость самые низкие в Страсбурге. Фантазии рисовали влюбленные парочки или, на худой конец, кварталы красных фонарей, но жизнь внесла свои суровые коррективы: на «Остров любви» свозили умирать сифилитиков со всей округи, это было своеобразное гетто. Вот такой романтизм в названии.
Стажируясь, в один из выходных мы решили съездить в Париж, тем более что было к кому - нашу одногруппницу пригласила в гости подруга.
Тут надо сказать пару слов о нашей одногруппнице. Василиса Михайловна являла собой настоящий пример русской женщины некрасовского типа. Несмотря на возраст, она продолжала «останавливать» и «входить», и даже совершенствовала эту науку в соответствии с требованиями нового века. Имея большой и налаженный арендный бизнес в столице, она постоянно училась, стремясь добиться максимальной эффективности, чем сразу завоевала мое глубокое уважение.
- Как вы прошли лихие девяностые? - однажды спросил я ее. - Было страшно?
- Знаешь, я была молода и полна сил. Всего-то тридцать пять лет. Казалось, что все смогу и преодолею. Немало способных, активных людей моего поколения после краха советской власти поверили в мечту, немного наивно, от веры в лучшее. А вместо этого начался кровавый капитализм. Говорили, что в те годы погибло около миллиона человек - самых способных, талантливых, молодых. Я не про бандитов говорю, хотя и они были в большом количестве. Был выкошен целый пласт людей, способных, готовых работать, развивать страну. Они начали заниматься бизнесом, чтобы состояться, а в результате исчезли. Многих так и не нашли, и они до сих пор числятся… как на войне бы сказали - пропавшими без вести. У меня полное ощущение, что история России развивается через кризисы. Тот всплеск активности был грубо погашен в зародыше. Может быть, новый всплеск даст результаты?
Постигать науку делового администрирования она решила вместе с риелтором Тамарой. Обе дамы повадками, типом мышления и габаритами точно соответствовали кустодиевской «купчихе за чаем», несмотря на то, что Тамара была вдвое моложе Василисы.
В Париж мы отправились втроем. Пара часов в поезде - и мы в Сенском Вавилоне. Галина ждала нас. Подруги обнялись, мы познакомились. Однокурсница Василисы Михайловны была совершенно не похожа на наших русских барышень - субтильная, бледная, с неким аристократическим налетом. Галина предложила перекусить, и мы зашли в бистро.
Название это произошло от русского «быстро», когда наша армия, разгромив Наполеона, вошла в Париж. В момент, когда в столице поверженной Франции три монарха подписывали инициированный императором и самодержцем Всероссийским Александром Первым (Благословенным) «Трактат братского христианского союза», местные трактирщики уже переименовали свои заведения в «бистро» и обслуживали победителей в ритме вальса. Правда, позже французики решили сей факт этимологии названия не признавать. Интересно, что в момент моего пребывания случилось внесение еще одного нашего слова в официальный словарный запас французского языка. Это слово - Malossol, под которым нынче подразумевается уже не черная икра, а огурцы. Конечно, не наши настоящие, малосольные, а маринованные корнишоны.
С нахождения русской армии во Франции появилась у нас примета - пустая бутылка на столе есть плохой знак. Дело в том, что вышеозначенные трактирщики включали в счет спиртное, ориентируясь на количество пустых бутылок на столе. Наши ребята просто убирали их под стол, облегчая хозяину бистро порядок подсчета.
Но, даже несмотря на это, счета были внушительными. И только часть из них была за выпивку, остальное - расходы на прекрасных дам и прочие радости жизни - например, игорные дома. Когда наша армия покидала страну Сезанна и пармезана, долги офицеров равнялись гигантской сумме - около полутора миллиона рублей ассигнациями. Командир русского оккупационного корпуса во Франции граф Семен Романович Воронцов решил, что честь русского офицера посрамлена не будет. Посему он продал свое имение Круглое и полностью оплатил долг.
Этот поступок русского оккупанта своим варварством вызвал, наверное, немалое удивление у господ французов. Эти европейцы, взяв Москву, размещали в наших церквях свои конюшни. И если бы только этим ограничивались. Для понимания - чтение романа «Война и мир», также рекомендую к просмотру картину Верещагина «Расстрел в Кремле».
С другой стороны, та война обогатила и русский язык некоторыми словами. Например, «шваль», которым стали именоваться потерявшие человеческий облик бегущие из России французские дворяне - шевалье. Попав в плен, эти шевалье-шваль в надежде на еду заискивающе называли своих победителей «дорогой друг» (шер ами), что привнесло в словарь русского языка весьма точно характеризующее такого человека слово «шаромыжник». Наши предки кормить задаром всякую шваль с шаромыжниками не желали, а потому определяли их на работу. Прежде всего учителями французского, заодно танцев и пения. О тех, кто по задаткам своим даже к пению был не способен, так и говорили «шантр а па». Не способная ни к чему шантрапа все равно осталась и прижилась в России, не возжелав почему-то воротиться к себе домой.
Еще оставил след в мировом языкознании французский солдат наполеоновской армии Николя Шовен. Он произносил столь рьяные патриотические речи в защиту императора и Франции, что подобное поведение стало именоваться «шовинизмом», хотя изначально его фамилия происходила от слова «лысый» (сalvinus). Как говорили о лысых в России: «Бог лба ему прибавил», - однако это не означает автоматическое прибавление ума.
Наверное, отсюда и пошло свойство русского человека, о котором написал Достоевский: «"Рассудка француз не имеет, да и иметь его почел бы за величайшее для себя несчастье". Эту фразу написал еще в прошлом столетии Фонвизин... И кто знает, может, и мы после Фонвизина три-четыре поколенья кряду читали ее не без некоторого наслаждения. Все подобные отделывающие иностранцев фразы, даже если и теперь встречаются, заключают для нас, русских, что-то неотразимо приятное. Разумеется, только в глубокой тайне, даже подчас от самих себя в тайне. Тут слышится какое-то мщение за что-то прошедшее и нехорошее» .
Такого рода воспоминания про Отечественную войну вызвали у меня в памяти строфы Александра Сергеевича Пушкина, обращенные к «мусье французу, говенному капитану»:

Ты помнишь ли, как были мы в Париже,
Где наш казак иль полковой наш поп
Морочил вас, к винцу подсев поближе,
И ваших жен похваливал да ё.?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, еб..а твоя мать?

Залихватски полетели мысли о 1812 годе, победе, блистательном Кутузове, поверженном Наполеоне, мундирах, эполетах, шампанском, французском вине, коньяке и… И, стараясь быть культурным человеком, я заказал апельсиновый сок.
Несмотря на демонстрацию «облико морале», весь темнокожий персонал выперся довольно откровенно меня рассматривать. Это было уже второй раз за день. До этого мы заинтересовали посетителей кафе на вокзале в Страсбурге. «Одет не так, что ли?.. Или на лице желание погусарить читается столь откровенно?» - подумал я, а вслух спросил как можно более непринужденно:
- Чего это они так на меня смотрят?
Галина вежливо улыбнулась.
- Григорий, видите ли, здесь не принято заказывать апельсиновый сок после десяти утра.
- То есть? Мне его не принесут, что ли?
- Да нет, принесут. Просто этим заказом вы как бы выбиваетесь из стандарта. Это удивляет.
- Это я еще водки не заказал… А как объяснить, что так же на нас глазели в кафешке в Страсбурге? Там я только кофе выпил. Никакого сока.
Галина опять улыбнулась в себя:
- Это то кафе, которое внутри вокзала?
- Ну да, стекляшка такая…
- Вы своих спутниц вперед пропустили, да?
- Конечно! И дверь им открыл.
- Вот видите. Это здесь сейчас считается нарушением принципа гендерного равенства…
- Какого равенства?
- Гендерного. То есть полового. Женщина равна мужчине и ни в чем ему не уступает. А пропускать ее вперед, то есть демонстрировать ее отличие от себя - оскорбление. Здесь сейчас даже слово «мадемуазель» под запретом.
- В Париже? «Мадемуазель» нельзя сказать?
- Сказать можно, а вот обращаться к женщине так лучше не надо. Этим вы заранее определяете ее статус на основе того, замужем она или нет, а это опять-таки нарушение принципа этого самого равенства. Ведь к мужчине подобных обращений нет.
- Галина, вы это серьезно сейчас?!
- Это не я, а французы. И они - да, серьезно. Здесь даже обсуждался вопрос о том, что писсуары надо убрать из мужских общественных туалетов. Чтобы это… ну равны были.
Я понял, что, пропуская дам вперед и заказывая в час дня апельсиновый сок, я, наверное, не смогу евроинтегрироваться. Еще раз прочел слово «бистро» и поймал себя на мысли, что евроинтеграция может быть разной по форме. Например, на коне и с шашкой. Хотя тогда это, скорее всего, будет руссоинтеграция.
Далее был Лувр, где мы, избалованные чистотой Пушкинского музея, были весьма неприятно удивлены слоем копоти на Венере и латанным обычными досками паркетом. Попытки протиснуться к Джоконде удались не сразу, а когда увенчались успехом, то стало понятно, что имел в виду Гришковец, говоря «…а в Лувре вообще ни черта не почувствовали. Возле единственного и неповторимого подлинника! Не почувствовали…» . Впрочем, еще раньше об этом феномене сердито написал Федор Михайлович: «…бросаются на Сикстинскую мадонну, стоят перед ней с тупым ожиданием: вот-вот случится что-то, кто-нибудь вылезет из-под пола и рассеет их беспредметную тоску и усталость. И отходят удивленные, что ничего не случилось» .
Она улыбалась из-за пуленепробиваемого стекла, отчего улыбка приобретала некий холодный блеск. Расстояние до картины обессмысливало попытки разглядеть детали. Создавалось ощущение взора знаменитости из окна бронированного лимузина, а суетливые туристы-«папарацци» вокруг точно соответствовали антуражу.
Эйфелева башня была сфотографирована мной снизу, а-ля из «Чрева Парижа» по причине нежелания отстаивать многочасовую очередь, чтобы подняться наверх. «Поплевать на головы беспечных парижан», подражая Высоцкому, не получилось.
Вечер мы провели у наших новых друзей в пригороде. За ужином я попросил Галину рассказать о себе. Она эмигрировала в разгар застоя, выйдя замуж за французского инженера Жана, который монтировал в СССР закупленное в его стране оборудование. Это была совершенно романтичная и где-то даже опасная история, ведь просто так уехать из страны Советов, да еще в капиталистическую Францию было нельзя. Галина рассказывала, как злобный KGB пытался сорвать ее счастье, например, учудив обыск в квартире на предмет наличия валюты, которая тоже была запрещена.
- Жан дал мне, как сейчас помню, 500 франков для того, чтобы я, оформив все документы, купила билет Air France и могла улететь к нему. Сотрудники КГБ искали повод меня посадить, и если бы нашли валюту, то имели бы на то полное основание, потому что наличие валюты у советского гражданина - это уголовная статья. Они пришли и перерыли всю квартиру. Точно знали, что у меня есть франки, а найти не смогли.
- И куда же вы их спрятали?
- Знаете, тогда пакетов мусорных не было и дно ведра устилали газетой. Вот в ее складки я их и спрятала. А сверху мусор натолкала…
Финалом этой полушпионской истории стал перелет в свободолюбивую Францию и работа в шведской мебельной корпорации. Упаковщиком. Высшее образование, данное в МГУ, во Франции не считалось. Галина завершила карьеру старшим упаковщиком, заработав пенсию в 450 евро. Для сравнения: ее муж - обычный инженер - получает пенсию около 3 000 евро.
На пенсию здесь копят сами благодаря размещению денег в пенсионных фондах. Те, в свою очередь, инвестируют сбережения в экономику страны. Сейчас процесс идет не без трудностей, но для нас с бесконечными мораториями даже на перечисление накопительной части в пенсионные фонды хотя бы такая система пока является несбыточной мечтой.
У нас само понятие «пенсия по старости» недавнего происхождения. Советская власть начала платить ее рабочим с 1928 года, служащим - с 1937-го, колхозникам - с 1964 года (до этого с 1935-го платила артель/колхоз). Максимальная пенсия в 300 руб. в начале 50-х составляла не более 25% от средней зарплаты (1 200 руб.) . С 1964 года пенсии подтянули до 40% от заработка.
При треклятом царизме было иначе. К 1914 году право на государственную пенсию за выслугу лет («за долговременную беспорочную службу») имели все «бюджетники» . «У обычных граждан Российской империи пенсионное обеспечение состояло из нескольких слагаемых. Главное, конечно, - это государственная пенсия «за долговременную беспорочную службу» либо пенсия по болезни (инвалидности) в случае вынужденного досрочного ухода с работы по состоянию здоровья, причем с 1912 года пенсия по инвалидности выплачивалась и рабочим частных предприятий. Второе слагаемое - эмеритура - сумма, выплачиваемая отдельными ведомствами (например, инженеров путей сообщения, горно-инженерным, юстиции и так далее) своим пенсионерам из кассы взаимопомощи пожизненно при условии, что человек отчислял в эту кассу взносы на протяжении десяти лет. Размер эмеритуры порой не уступал размеру государственной пенсии! Чтобы получить пенсию в размере 100% своей зарплаты (тогда говорили «получить полный оклад»), следовало проработать 35 лет. Речь об общем стаже, советское изобретение «непрерывный стаж» в те времена известно не было. Работники, прослужившие 25 и более лет, имели право на «половину оклада» . Однако эти выплаты не распространялись на крестьянские семьи, поскольку до колхозов сельскому жителю с его огромной родней и в голову не могло прийти отдать содержание своих стариков на государственное попечение. Хотя, может быть, если бы не 1917-й год, то постепенно дошли бы и до каких-либо выплат крестьянам.
Сегодня, когда реализуется абсолютно людоедская пенсионная реформа и пенсии нашего поколения уже окончательно проедены, мы неизбежно столкнемся с тем, что пенсионная система в будущем значительно изменится.
Для меня очевидно, что бремя содержания стариков должно если не полностью, то в существенной мере ложиться на детей. Роль государства - не изымать принудительно пенсионные отчисления, расходуя их по своему усмотрению, а создавать условия для роста доходов трудоспособной части населения. Как говорил П.А. Столыпин: «Главное, что необходимо, - это, когда мы пишем закон для всей страны, иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и слабых» . Родители должны понимать, что от количества детей, от их правильного воспитания и надлежащего образования зависит в прямом смысле обеспечение их старости. Дети обязаны знать, что их долгом является содержание родителей до гробовой доски. Это, в свою очередь, обеспечивает преемственность поколений и буквальное понимание пятой заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе».
Услышав в разговоре о пенсиях про себя, Жан оживился и пригласил меня в гараж, где он, загадочно улыбаясь, намеревался что-то продемонстрировать. В переплетении русских и английских слов я уловил смысл:
- Ты адвокат. Вот смотри: я пошел в лес и срубил куст орешника. Это преступление. Из него сделал рогатку, а старая сетка в гараже была. Я ее натянул, и получился отличный сачок для рыбы!
Я, ничего не понимающий в рыбалке, стал с интересом рассматривать сачок.
- Да, здорово! И удобный… Прямо такой, как надо. А главное - своими руками…
- Да ладно! - Жан понял, что я не уловил смысл. - Пять евро!
- Что «пять евро»?
- Он в магазине столько стоит. Я сэкономил целых пять евро!
На следующий день мы поехали в Версаль. Великолепный дворец «короля-солнце», в котором не было ни одного туалета, вопреки навязчивым историям, не встретил нас никакими запахами и порадовал своей красотой.
Единственное, что было непонятно, - это огромные, размером с сам дворец, ряды металлических дуг, обращенных концами в небо, которые лежали прямо у дворца и уродовали всю картину. Дуги от дождей тронулись ржавчиной и вызывали резкий диссонанс с красотой барокко и классицизма.
- Это инсталляция такая, - объяснила Галина. - Один японец конкурс современного искусства выиграл в Париже, и вот теперь его работа выставлена, так сказать, в Версале.
- Галина, это больше ребра истлевшего трупа какой-то огромной лошади напоминает!
- Да, французы тоже недовольны. Более мелкие «работы», но в таком же стиле, разбросаны и по парку.
Тогда еще это казалось им диким. Сейчас, наверное, они уже привыкли. «Тут (в Париже) просто все разучились о чем-нибудь мыслить и говорить посерьезнее. Впрочем, встречались тут люди, которые ужасно интересовались, какое впечатление на меня произвел Париж, насколько я благоговею, насколько я удивлен, раздавлен, уничтожен. Француз до сих пор думает, что он способен нравственно давить и уничтожать» .
Затем был Монмартр. Мекка художников и прочей богемы.
- Я извиняюсь, мне по надобности царя Саула надо. Где здесь заведение?
Туалет на Монмартре был построен аж в XIX веке и представлял собой, видимо, еще и архитектурную ценность. Отстояв в очереди, мы зашли внутрь. И впали в некоторое замешательство. Дело в том, что очередь распадалась на женскую половину, идущую в кабинки слева, и мужскую, которая разворачивалась и шла навстречу нашей очереди. То есть справа двигались мужчины, а часть стояла к нам спиной. Разделяла нас небольшая перегородка, но «чувство локтя» было полным. Нет, конечно, мы знали, что в европейских городах писсуары стоят прямо на улице, и никто особо не закрывается. Со времен наполеоновских войн, когда туалетов в городе не было и нечистоты выливали из окон прямо на улицу, прогресс был налицо. И не нам, пришельцам из сиволапой России, открывать тут рот по поводу «конвейерного» отхожего места. Но все-таки стало не по себе, и я решил потратить евро на посещение кабинки. Тучная негритянка, сидевшая перед входом, объяснила, что мне в кабинку нельзя.
- Я не понял, почему нельзя?  Я же плачу.
- Понимаешь, - Галина опять замялась. - Этот туалет приспособлен, так сказать, только под малые нужды…
- Вы серьезно?! И что - там женщин кто-то контролирует?! - давившая на мозг жидкость усиливала ощущение идиотизма. Откуда-то в голове всплыла издевательская присказка: «Если какаешь в реке - уноси говно в руке». Вслед за ней мозг воспроизвел образ верещагинского крестьянина с топором и словами «Не замай - дай подойти!».
- Вы же сами сказали, что они вообще писсуары хотели убрать! Может, мне еще трансгендером прикажете себя сейчас объявить?!
- Гриша, спокойнее, сейчас все решим, - услышал я голос Василисы Михайловны.
Если Париж стоит мессы, то общественный туалет на Монмартре был достоин такого шоу. Две прожженные жизнью тетки, одинаковой комплекции и возраста, совершенно разных культур и языковых групп, вступили в дискуссию о возможности посещения мужчиной, годящимся им в сыновья, кабинки общественно туалета. Галина не успевала переводить и одновременно призывать к умиротворению. Опыт советского человека и одновременно экономиста, русской женщины и вместе с тем бизнесвумен Василисы Михайловны, конечно же, во много раз превосходил потенциал африканской Бобелины Монмартра. Со своей стороны, я напористо выразил желание оросить архитектурную ценность как изнутри, так и снаружи.
- Хорошо! - провозгласила Василиса Михайловна, глядя на служительницу обществу. - Вот тебе евро, я иду!
И, не оборачиваясь, процедила мне: «Сейчас она дверь откроет - сразу ныряй». Что и было проделано.
Течение времени весьма неодинаково для людей, находящихся по разные стороны туалетной двери. Когда она за мной закрылась, то крики снаружи, какие-то попытки ее открыть перестали существовать. Я в полной мере ощутил притягательность Монмартра, Парижа и Пятой французской республики в целом.
До вокзала мы решили пройтись пешком. Попрощались с Галиной, спустились по широкой мраморной лестнице вниз и оказались в арабских кварталах. Я напрягся, но ситуация быстро разрешилась: когда пара арабов подошла к нам, я сообщил, что французского не знаю. А на вопрос по-английски: «Откуда?» - простодушно ответил: «Из России». Эффект превзошел ожидания. Оказывается, русских здесь знали. И, видимо, с самой лучшей стороны. Интерес к нам сразу как-то угас, более того, парнишка стал необыкновенно вежливым и даже показал кратчайший путь до вокзала.
       Я мысленно поблагодарил своих соотечественников, которые до меня озаботились ознакомлением местного населения, пусть даже и «понаехавшего», с загадками русской души. Вспомнился Владимир Семёнович:

Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!

Странным образом это чувство благодарности переплелось у меня с русским же «бистро», самым лучшим в Париже, широким и красивым мостом государя Александра Третьего, который подарил Франции его сын, император Николай Второй, в связи с созданием военного блока «Антанта», где Российская империя играла ведущую роль. Вот, думалось мне, наши предки сделали все это задолго до нас, а мы сейчас гуляем по Парижу, не отводя глаз, пьем вино и наслаждаемся жизнью.
Я поднял взгляд на указатель и прочел название улицы: «Сталинградская».