Мишель Уэльбек как зеркало русского инцелибата

МИШЕЛЬ УЭЛЬБЕК КАК ЗЕРКАЛО РУССКОГО ИНЦЕЛИБАТА

«Я дурен, и, следственно, женщина меня любить не может…»

          М.Ю. Лермонтов. Штосс.


Отношение к «инцелам» (от англ. “involuntary celibacy” — «невольное воздержание») традиционно балансировало между жалостью, постоянными насмешками и унизительными шутками с одной стороны и неподдельным ужасом с другой. В самом деле, многие идеи, циркулирующие в сообществе «инцелов», вызывают обоснованные сомнения в психическом здоровье индивидов, эти постулаты выдвинувших.

Общую картину усугубляет знакомство с биографиями «икон» движения, таких, как одиозный Эллиот Роджер или не менее печально известный массовый убийца Алек Минасян. Вместе с тем причудливая смесь отвращения и порочной притягательности наделяет этих людей культовым статусом в маргинальных сегментах сети Интернет.

В свою очередь, автор данной заметки не смог удержаться, более того, счел своим долгом проследить гипотетическую генеалогию этого странного движения и даже попытаться поместить «инцелов» в русло существующей литературной традиции.

Вынужденные воздержанцы, как известно, в отношениях полов абсолютизируют факт наличия привлекательной внешности. Исходя из этого, одним из первых «инцелов» на Руси по праву можно назвать Лермонтова. Михаил Юрьевич фактору мужской красоты в рамках любовного противоборства придавал «преувеличенно большое значение», поскольку сам изнывал от осознания собственной физической непривлекательности [1, c. 142].

Л.Н. Толстой, еще один, наряду с М.Ю. Лермонтовым «протоинцел» русской литературы, тонко чувствовал красоту природы и человека и от того еще острее переживал свое внешнее неблагообразие [2]. В свою очередь, «безобразный француз» М. Уэльбек на страницах своих эпатажных произведений так же не чурается изящных поэтических сравнений. Нашумевший роман французского затворника и «левого ретрограда» «Элементарные частицы» по своей тональности перекликается с «Крейцеровой сонатой» русского классика [3].

Несмотря на повсеместно провозглашаемую литературоцентричность пресловутой «русской ментальности» в XX ст. проблема «вынужденного воздержания» практически не нашла отражения на страницах произведений отечественных авторов. То ли в CCCP действительно «не было секса», то ли дело с ним все же обстояло на порядок лучше, чем в странах «загнивающего Запада» [4].

В качестве исключения, пожалуй, можно отметить роман Ф. Горенштейна «Место». Гоша Цвибышев, сын репрессированного командарма, своего рода «подпольный человек» на излете постсталинского «безвременья» остро переживает свою социальную неустроенность, усугубляемую отсутствием успеха у привлекательных девушек — еще один грешок на матово-черной совести многострадального товарища Джугашвили.

В силу своеобразного характера социо-культурного строя Советского государства союзным республикам благополучно удалось избежать ряда специфических проблем, связанных с западноевропейским движением битников и «детей-цветов» на рубеже 1950-60-х гг.

Декларации вопиющей свободы сексуальных отношений «бурных шестидесятых» в Западной Европе на поверку оказались пшиком. Избавленная от последствий культурного шока в связи с крахом идеалов сексуальной свободы, к концу 90-х гг. литературная Россия так и не выработала собственного адекватного метаязыка, при помощи которого разочарованный «сын века» Уэльбек скорбно подводил черту под прекраснодушными мечтаниями хиппующих шестидесятников, неистово бичуя первое поколение апостолов сексуальных вольностей.

В пространстве глобализации индивидуальные траектории постепенно спрямляются. Сегодня мы неуклонно приближаемся к созданию всемирной федерации под культурной эгидой США, — с неизменным пессимизмом провозглашает Уэльбек [5]. «Догоняющая» Россия добросовестно абсорбирует культурно-политический дериват метрополии — в сознании отечественного либерального истеблишмента указанная динамика симптоматично осмысляется как наивысшая степень национально-культурного развития.

Современный русский неореалист Роман Сенчин с прискорбием констатирует: «… для того, чтобы овладеть женщиной, нужно обладать чем-то особенным, необыкновенным» [6], — тем, чего его провинциальный герой семейной саги «Елтышевы» принципиально лишен. Заново формирующийся метатекст, посредством которого феномен инцелибата осмысляется уже на российской почве, носит на себе отпечаток не только (и даже не столько) господствующих социально-экономических отношений, но, в первую очередь, печать экзистенциально-эстетического канона, восходящего к традиции русской литературы XIX ст. (Лермонтов, Толстой, Гончаров — в интервью Сенчин упоминает «робкого» Обломова [6]; здесь же можно вспомнить тургеневского бретера Лучкова и отчаянного Мишу Полтева):

«… но признаюсь, я бы желал иметь счастливый дар этого Красинского — нравиться всем с первого взгляда...» [7, c. 412].

«Черный пессимизм» автора «Элементарных частиц» по поводу культурного упадка западной цивилизации, психологические симптомы которого уже давно не являются исключительным достоянием европейских консюмеров, уверенно обретает в России значительное число сторонников. Книги Уэльбека, безусловно, написаны «про нас» и «для нас» [5].

«Мы создали систему, в которой жить стало невозможно; и хуже того, мы продолжаем распространять ее на остальной мир» [8].

Таким образом, в наши дни наиболее остро проблема инцелибата затрагивается в творчестве скандально известного французского писателя Мишеля Уэльбека. В своих полуавтобиографических произведениях «Карл Маркс секса» изобличает тягостные последствия «сексуальной революции» 60-х. Голубая мечта вольнолюбивых «детей-цветов» обернулась установлением в Европе «нового сексуального порядка», по своей пресловутой «тоталитарности» не уступающего наиболее одиозным политическим режимам первой половины XX ст. [9] Абсолютная сексуальная свобода при сохранении социально-экономического неравенства, таким образом, оборачивается абсолютным рабством – в точном соответствии с методичкой Шигалева:

«Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом» [10, с.394].

Новое неравенство отныне пролегает в сфере доступности удовлетворения собственных влечений.

«Секс – это вторая иерархия», параллельная иерархии денег, однако не менее, а, возможно, и более неумолимая. Сексуальная свобода, наряду со свободой экономической, есть ни что иное, как еще один оперативный плацдарм стратегического развертывания пространства конкурентной борьбы, где ширится «война всех против всех».

«Некоторым удается побеждать на обоих фронтах; другие терпят поражение и на том, и на другом».

«Великая смута, великое волнение», — неутешительно резюмирует Уэльбек [11].

Свобода? Пожалуй, вы вольны стать товаром на сексуальном рынке. Любовь? Она — ничто, поскольку не стоит и ломаного гроша. Зачем капиталистам то, что не имеет товарной цены? Романы Уэльбека, заклейменные «порнографическими», в первую очередь — о невозможности любви. Герои «застенчивого порнографа» трогательно переживают щемящую тоску по утраченному чувству [12].

 «По видимости, мы теперь живем в упрощенном мире», — сокрушается на страницах своего романа Уэльбек.

«Герцогиня Германтская имела куда меньше «капусты», чем Сноуп Даджи Дог, у последнего «капусты» меньше, чем у Билла Гейтса, зато девок он пялит куда больше. Два параметра, не более того».

«Известность в области науки и культуры не более чем посредственный эрзац подлинной славы, славы, тиражируемой mass-media» — неутешительно резюмирует французский писатель, похабник и скандалист [11].

Нам остается лишь «быть большим католиком, чем Папа Римский» и только заострить полемическое высказывание автора «Элементарных частиц». По всей видимости, мы всегда жили в «упрощенном мире». Пожалуй, уже с достославных времен блистательного Лермонтова литературный успех был не чем иным, как суррогатом салонной славы, предоставлявшим доступ в великосветские гостиные.

«Общество, свет и, главным образом, женские сердца — вот пока предмет его любви и вожделений», — констатирует литературовед Котляревский в отношении Михаила Юрьевича [13].

Композиционно произведения французского писателя составлены словно нарочито небрежно: натуралистические описания половых перверсий перемежаются авторскими вставками «текст в тексте», содержащими пространные философские рассуждения и отвлеченные социо-культурные выкладки [12]. Такой намеренно сниженный, если угодно — пародийный, едко иронизирующий творческий метод позволяет элегантно вскрыть отвратительный гнойник обанкротившегося либерализма и обнажить противоречия современного социума.

Под «обманчиво недвижной гладью» внешней покорности уэльбековских персонажей тлеют незатухающие угли патологической агрессии и сексуальных перверсий. На первый взгляд, Уэльбек — апологет духовного вывиха: так, герой «Расширения пространства борьбы» имеет ярко выраженные маниакальные наклонности и едва не становится убийцей. Вместе с тем герой Уэльбека по-печорински духовно богат и предельно восприимчив к красотам природы. Созерцание окружающих пейзажей для него сродни логотерапии, позволяющей держаться на плаву и не «шлепнуться».

По замечанию некоторых критиков, тексты Уэльбека неладно скроены «из отдельных, порой афористичных отрывков»  и многочисленных пространных рассуждений. На этом основании ряд литературоведов считают правомочным ставить под сомнение как наличие структуры в уэльбековских романах, так и существование художественного мышления у самого автора [12].

Очевидно, что неореалисту Уэльбеку тесно в жанровых рамках традиционного романа, который «не в состоянии описать безразличие или ничто». «Для этого необходимо создать новую форму, упрощенную и одуряющую» — так на смену отжившему «ланцету» романа-воспитания XIX cт. должен прийти изящный хирургический «скальпель» «депрессионизма».

 Не случайно певец «безочарования» [13] М.Ю. Лермонтов в конечном счете оказался от «традиционной» архитектоники романа «Княгиня Лиговская» (1836) и рассказал историю Печорина в серии повестей-фрагментов под общим заглавием «Герой нашего времени» (1838—1840) [1, c. 140]. Держа в уме эту параллель, читателю удастся по достоинству оценить фабульную перестановку естественного хода сюжета в «Расширении пространства…», к которой Уэльбек прибегает при описании смерти Тиссерана. Что это, как не явное свидетельство искусной художественной выразительности, в которой Уэльбеку с порога норовят отказать.

Порой суховато-социологический, однообразно-протокольный язык уэльбековского романа-отчета беззастенчиво восстает против нагромождения т.н. «реалистических деталей» и неуместных психологических подробностей псевдоиндивидуальных человеческих характеров.

«Даниэль – друг Эрве, но он недолюбливает Жерара. Мечты Поля находят свое воплощение в Виргинии, моя кузина едет в Венецию…».

«Все это чушь», — безапелляционно резюмирует Уэльбек. «С тем же успехом можно наблюдать, как омары в аквариуме ползают друг по другу» [14].

«Расширение пространства борьбы» — первый роман Уэльбека — фактически следует рассматривать не только как литературный дебют, но и как программное произведение, претенциозно провозглашающее новый творческий метод.

Уэльбек берет на себя смелость стать выразителем культурно-философского конфликта. «Сам ход истории поможет мне в этой задаче», — пророчески заявляет писатель. Человеческие отношения с развитием телекоммуникаций унифицируются и стремительно редуцируются на наших глазах — драматические коллизии старых реалистических романов отныне более не возможны. В таких условиях Уэльбек провозглашает своей целью «отказаться от всего лишнего. Упростить. Исключить массу деталей, одну за другой» [14]. Сухой язык протокола уэльбековской прозы, столь обескураживший отечественных критиков, в современных реалиях, таким образом, оказывается богаче и ярче вымученных, квазиутонченных психологических выкладок.

При всем декларативном изживании композиционно-стилевых приоритетов предшествующей романной поэтики, Мишель Уэльбек, как это ни парадоксально, во многом остается наследником романтической традиции. В частности, смешение жанровых нормативов, характерное для немецких романтиков, также является отличительной чертой и письма Уэльбека – повествование депрессивного француза часто перемежается стихами и вставными историями [15].

Сквозь пористо-телесный, брутально-порнографический стиль певца «сентиментальной эрекции» [16] отчетливо проступает безысходная мука автора, не умеющего распутать противоречивый клубок вопросов пола, нежной страсти, утонченной похоти и неизбывного одиночества.

В сухом остатке Уэльбек – это напрасная горечь смирения перед фактом чарующе-безличного бытия и смерти.




1. Вольперт Л.И. Лермонтов и литература Франции. Изд. 3-е, испр. и доп. Тарту, 2010. 276 с. Интернет-публикация. Ред. О.Н. Паликова // http://volpert.reifman.ru/books/Volpert_Lermontov_2010.pdf

2. Семенов Л. П. Лермонтов и Лев Толстой http://lermontov-lit.ru/

3. С. Потолицын. О «Элементарных частицах» М. Уэльбека // http://www.philology.ru/literature3/potolicyn-02.htm

4. Елена Любченко. Почему при социализме секс у женщин был лучше: рецензия на книгу Кристен Р. Годси // https://commons.com.ua/

5. Александр Беззубцев-Кондаков. Зачем нам Уэльбек? // https://www.topos.ru/article/5409

6. Современный русский жизнеописатель // https://www.mk.ru/

7. Лермонтов М.Ю. Избранные произведения / [Сост. Е.В. Дмитриенко]. – Мн.: Маст. лiт., 1985. – 559 с.

8. Евгений Иz. УМ / Мишель Уэльбек “Платформа”, М., “Иностранка”, 2003 // https://www.topos.ru/article/1011

9. Михаил Золотоносов. Элементарный Уэльбек // http://www.idelo.ru/199/10.html

10. Достоевский Ф. Бесы: роман / Федор Достоевский. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. – 704 с.

11. Мишель Уэльбек. Элементарные частицы // https://www.litmir.me/br/?b=28678&p=40

12. Евгений Ермолин. Частицы боли // https://magazines.gorky.media/

13. Котляревский Н.А.: Михаил Юрьевич Лермонтов «Герой нашего времени» // http://lermontov-lit.ru/lermontov/

14. Мишель Уэльбек. Расширение пространства борьбы // https://www.litmir.me/br/?b=28676&p=2
 
15. Ботникова А. Б. Немецкий романтизм: диалог художественных форм. – М. : Аспект Пресс, 2005. – 352 с. // http://19v-euro-lit.niv.ru/

16. Мишель Уэльбек. Возможность острова // https://litrus.net/book/read/96508?p=4