de omnibus dubitandum 118. 717

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.717. МИТИНГОВЫЕ СТРАСТИ…

    В первых числах октября я, пишет далее Миронов, добрался до г. Аккермана, куда уже были переброшены штаб полка и часть сотен, 2-я сотня была при штабе. Встреча с офицерами полка, теми, что провожали меня в апреле месяце, была теплая, сердечная. Казаки 2-й, а затем 1-й сотни, были искренно рады моему возвращению. 4-я и 5-я сотни находились в г. Бендерах. 6-я сотня и 3-я находились в 2–3 верстах от Аккермана.

    Из слов офицеров и личных наблюдений, что 6-я сотня в большей массе контрреволюционна и большую роль в таком направлении играли офицерские сотни. Эта сотня пользовалась особенным вниманием полк[овника] Моргунова*.

*) МОРГУНОВ Степан Петрович - командир 32-го Донского казачьего полка

    3-я сотня ясно своей политической физиономии не показывала, но казаки глубоко интересовались политическими вопросами, офицерство держалось обособленно.

    1-я и 2-я сотни не оставляли никакого сомнения в своей революционности и давали хорошие результаты после каждой беседы, после каждого митинга.

    4-я и 5-я сотни хотя и были далеко, но и к ним старались направлять воззвания, которые охотно печатались местными революционными силами.

    Ко дню выборов в Учредительное собрание политическая физиономия полка выяснилась довольно определенно.

    Две трети голосов были отданы за левых эсеров и большевиков и только одна треть — за список № 4 и др. партии {Во время выборов в Учредительное Собрание представители казачества, заключившие блок с кадетами, шли по списку № 4 («казачий список»).

    В данном случае Ф.К. Миронов не совсем точен: из 741 голоса, поданного казаками 32-го Донского полка, за эсеров (левые и правые были в одном списке) и большевиков было подано 395 голосов (53 %), из них за большевиков — 35 голосов (5 %), а за «казачий список» — 289 голосов (39 %)}.

    С момента октябрьского переворота политическое воспитание полка шло усиленным темпом постольку, поскольку сами воспитатели понимали значение происшедшего переворота.

    Доминирующее воспитание в полку к тому времени было таково: «Для нас, казаков, должно быть одно ясным, что если мы пойдем с генералами, а Каледин этого хочет сильно, то мы придем сперва к удушению большевиков, затем к удушению демократической республики и подойдем к республике буржуазной, и даже мелкобуржуазной — к конституционной монархии.

    А за спиной этой монархии стоит Пуришкевич и будет тянуть к самодержавию... Если мы пойдем с большевиками, то каяться нам не придется, так как платформа их ясна. Пусть много у них утопического, много крайностей, но нам из-за этого [копий] с ними не ломать. С ними мы договоримся всегда словом, но основные завоевания революции останутся за трудящимися».

    Мало-помалу полк воспринимал программу партии большевиков, особенно его 2-я и 1-я сотни, полевела и 3-я. Упорно не хотела ничего понять 6-я сотня. 6 ноября 1917 г. командир полка полк[овник] Моргунов уже принимал к защите своего служебного положения такие меры:

    «Дорогой Николай Дмитриевич! На второй день приезда Миронов, войдя в блок с Алаевым, сразу повел атаку свержения меня и захвата власти. Алаев* со своими единомышленниками пришел после совета с Мироновым предложить сдать командование и немедленно уехать. Я сказал, что не поеду, и написал начальнику дивизии (ген. Лащилину - Л.С.), коего жду. Цель блока Алаева с Мироновым: они хотят не только меня, но и всех нежелательных офицеров удалить. Хорошо, если б Вы с Максимовым разъяснили сотне авантюру этих наглецов и прислали бы резолюцию. Пожалуйста, отнеситесь серьезно — оградите от этих хамов полк, в чем порукой Ваше благородство. Ваш С. Моргунов».

*) АЛАЕВ Петр Васильевич (дон.)(?–1918) — родился в станице Нижне-Чирской, сотник 32-го Донского полка, председатель Усть-Медведицкого ревкома, член ЦИК Донской Республики от левых эсеров. Участник подтелковской экспедиции. Расстрелян.

    К просьбе пол[ковника] Моргунова 1-я сотня со своим к[оманди]ром подъес[аулом] Дмитриевым, тем самым Николай Дмитр[риевичем], к которому писал Моргунов, отнеслась чересчур серьезно и прислала просимую резолюцию:

    «Резолюция общего собрания 1-й сотни 32-го Д[онского] к[азачьего] п[олка].

    7 ноября 1917 г. Выслушав постановление полков[ого] комит[ета] 32-го Д[онского] к[азачьего] п[полка] о полковнике Моргунове, обсудив его на общем собрании сотни, сотня всецело приняла ее и согласна со всеми пунктами указанной резолюции; 1-я сотня заявила единогласно, что каждый член полковой семьи должен во имя идеи свободы и равенства уважать демократическ[ие] организац[ии] каждой части.

    А так как комитет полковой полк[овник] Моргунов в течение своего командования полком не уважал и не считал войсковой организацией, каковой единственно является полк[овой] комитет, но даже и не признавал его, то сотня всеми мерами будет стремиться провести в жизнь идею полков[ого] комитета об удалении из среды полка пол[ковника] Моргунова и предложить стать во главе полка в[ойсковому] с[таршине] т. Миронову, как видному поборнику свободы и защитнику интересов демокр[атии]. Председ[атель] собр[ания] подъес[аул] Дмитриев. Секр[етарь] [с]о[б]р[ания] Дворянов».

    Физиономия 32-го полка с этого дня стала определенно ясной. Подъес[аул] Дмитриев не дремал и, как умел шел впереди сотни. Побывав там лично, я вполне убедился в ее преданности соц[иалистической] революции. Тем же дышала и 2-я штабная сотня. В высшей степени была подозрительна 6-я сотня, где вдобавок казаки страшно злоупотребляли вином, которого так было много в г. Аккермане и его окрестностях.

    Однажды я и сотник Алаев решили навестить сотню и провести с нею беседы на политические темы. Мы были встречены с небывалой для командира сотни подъес[аула] Пименова любезностью. Гостеприимный хозяин распахнул дверь своей столовой и на нашу просьбу собрать сотню ответил полной готовностью, но приказал одному из бр[ать]ев Голицыных «подготовить сотню».

    Ничего не подозревая, я и Алаев, не отказались от угощения, предложенного гостеприимным хозяином. Завязался горячий спор на темы дня, причем стороны начали заметно волноваться. Я и Алаев попросили разрешения пойти к сотне, но едва я начал говорить, как хор[унжий] Голицын с кучкой пьяных казаков начал меня срывать. Поведение их было вызывающее. Бросив хорунжему «провокатор», я сошел с трибуны, мое место занял Алаев.

    Отойдя в сторону, ко мне вдруг подошел урядн[ик] Б. и предупредил, чтобы я и Алаев немедленно уезжали, так как нас хотят арестовать и расправиться. Я сел в автомобиль и тотчас же позвал Алаева. Вслед нам [был] громкий спор пьяной сотни. Часть казаков в этот вечер решала спор кулачным боем, причем уряд[нику], предупредившему нас об опасности, изрядно попало. На другой день он прибыл в г. Аккерман и больше в сотню не вернулся, боясь мести станичников.

    Поведение 6-й сотни встретило резкое осуждение 2-й сотни. Время шло — в полку образовались опред[еленно] два лагеря. Скупые вести с Дона далеко не радовали, прошел слух о «великом сполохе на Дону» М. Богаевского, и стало ясно, как Божий день, что на Дону зреет контрреволюция. Казаки 1-й и 2-й сотни глухо волновались, кляли Войсков[ое] прав[ительство] и Каледина. В конце ноября месяца от полка были потребованы в г. Унчет два делегата на фронтовой съезд каз[ачьих] частей Румынского фронта. Делегатами были избраны я и уряд[ник] Харламов — большевик.

    Но нач[альник] дивизии, вызвав меня на 1 декабря в штаб дивизии, сам поехал на казачий съезд. Харламов тоже на съезд не попал. Таким образом, съезд прошел без представителей от 32-го полка, самого революционного среди казачьих полков на Румынском фронте. Но принятые на съезде решения вскоре стали известными.

    Находясь в штабе в ожидании начальника дивизии, я по просьбе казаков при штабе дивизии различных специальн[ых] команд и 9-й батареи провел три митинга. Каждый следующий день привлекал слушателей все больше и больше, так что на третий день громадный зал местного народного училища едва вмещал слушателей.

    Интерес, проявленный казаками, был необычайный. Тема митинга была: «Не дать казаков на службу генералам и помещикам». Не повторить еще раз ошибки 1905–1906 гг. Вот задачи этих бесед.

    Ярым оппонентом мне выступил войск[овой] ст[аршина] Аникитин — из учителей, наз[ывавший] большевиков разбойниками на большой дороге.

    Результаты трехдневного митинга были блестящие. Начальник штаба дивизии генерал N., возвратившийся из отпуска вечером этого же дня, по требованию казаков штаба дивизии вынужден был оставить штаб навсегда. Когда же возвратившийся начальник дивизии ген[ерал] Лащилин позволил заговорить начальническим тоном по вопросу об изгнании начальника штаба, то ему было открыто заявлено, что если политика начал[ьства] не изменится, то и ему придется последовать за начальником штаба.

    5 декабря, уже в мое отсутствие, был еще митинг, на котором выступающее офицерство штаба дивизии старалось меня спровоцировать. «Довольно, — кричали на это станичники, — что же Вы молчали, когда он был здесь?».

    7 декабря мне было доставлено постановление общего собрания, в коем выражалась глубокая благодарность за митинги 2, 3 и 4 декабря и просьба о новом приезде. Жизнь ежедневно меняла свое лицо, толки и слухи о событиях в России неслись одни невероятнее другого. Казаки нервничали, а с ними и революционная часть офицерства, боясь за судьбу своих станиц и хуторов.

    На одном общем собрании 2-й сотни было решено требовать, чтобы полк[овник] Моргунов немедленно ехал в штаб дивизии и выяснил положение. Если там определенно ничего не скажут, то сотня походным порядком выступит на Дон. 23 декабря [19]17 г. пол[ковник] Моргунов возвратился из штаба дивизии, а 24-го в 11 час. было собрание полкового комитета в присутствии командного состава полка и ближних сотен: 2-й, 3 и 6-й, на котором пол[ковник] Моргунов прочитал выдержки какого-то приказа, из которого было ясно, что 32-й полк должен к 6 января прибыть в Одессу на погрузку.

    «Что-то Вы полковник не договариваете, плохо разбираете написанное, — вдруг нарушил обмен мнений ур[ядник] Харламов. — Разрешите прочитать приказ по дивизии мне».

    Гром с неба в ясную погоду не был бы так неожидан, как неожиданным явилось для многих присутствовавших содержание приказа (кроме, конечно, полк[овника] Моргунова и подъес[аула] Пимен[ова]).

    Полку давалась боевая задача: вместе с другими полками в известный день овладеть г. Александровском Екатер[инославской] губ., обезоружить большевиков, захватить оружие и все запасы. Наступило гробовое молчание. То, чего боялся полк, именно к[онтр]р[еволюционного] выступления против соц[иальной] революции, становилось фактом. «Как же Вы, г[осподин] полковник, смотрите на этот приказ?» — спросил я, нарушив молчание.

    — Я... Начальство приказывает, мы должны выполнять.

    — Тогда я первый отказываюсь это делать, несмотря на то что этот приказ предписывается рассматривать как боевой... — Большинство собрания присоединилось к моему заявлению, но все же все разошлись, не придя к определенному выходу.

    Между тем, представитель в полковом комитете от 2-й сотни, возвратясь с заседания полкового комитета, немедленно созвал общее собрание сотни и доложил обо всем, чему был свидетелем. По обсуждении сотня вынесла постановление о том, чтобы пол[ковник] Моргунов в 24 часа выехал из полка, написал бы рапорт о болезни и отдал бы приказ о вступлении в командование полком в[ойсковому] ст[аршине] Миронову.

    В 9 час. вечера 24 декабря делегация от сотни вручила постановление пол[ковнику] Моргунову, причем заявила, что, в случае неисполнения им воли сотни, она примет решительные меры — вплоть до оружия. В 10 час. 25 декабря 1917 г. делегация явилась к полк[овнику] Моргунову и повторила свое требование.

    «Ну что же, коли вам так угодно, я все исполню», — заявил полк[овник] Моргунов, увидевши, наконец, что шутки становятся весьма плохими. В 12 час. дня полк[овник] Моргунов оставил полк, и 25 декабря полк[овой] ком[итет] санкционировал передачу должности комполка мне.