Будешь помнить меня?

Она всегда приходила когда считала нужным.
Без всяких оглядок на какие бы то ни было резоны. Это ее фишка: никогда не предупреждать о приходе, будто ничего не изменилось в этом мире после изобретения не только мобильного, но и простого телефона. Если не могла застать дома, поворачивалась и уходила, не упоминая потом о своем визите, только от соседей иногда узнавал, что приходила.
Она.

Конечно, спрашивал:
— Почему ты не позвонишь? Не предупредишь?
— Не хочу. Будь спокоен, даже если у тебя в этот момент другая любовница, я не расстроюсь нисколечко. Просто подожду звонка и по твоему голосу пойму: хочешь ли ты... меня. А потом опять приду без предупреждения, когда мне станет душно без твоего тела. Не бойся, это не любовь, не собираюсь менять наши жизни.
— Тогда зачем я тебе?
Пожала плечами:
— Откуда я знаю... Ты меня не огорчаешь, впрочем, иногда думаю, что люблю тебя, но чувство это так мимолетно и многогранно, рассыпается на чудесные блики, как в детском калейдоскопе, а потом превращается в нечто обыденное, в угольки, хочется зевнуть и отвернуться. Уже и не знаю - что такое любовь. А жить с тобой рядом плохо представимо.

Каждый раз ее внезапные визиты погружали в головокружение и трепет, накатывала волна полета, подобно тому как птица поднимается вверх на порыве ласкового ветра, когда не хватает воздуха от восторга высоты и теплоты, когда застали врасплох и неожиданность сияния женских глаз делает тебя мягким как расплавленный воск, а всё её существо говорит без слов: "О, как дико я соскучилась по тебе, милый! Не могла выдержать лишней секунды, чтобы увидеть твои глаза!"
И податливое тело тает в руках.

— У тебя есть муж?
Нежно улыбнулась:
— Какая разница? Ревность - самое скучное и тухлое человеческое чувство!

Что тут возразишь? Что всё непонятно и бессмысленно?
А что осмысленно? Не раз уже порывался поговорить с ней серьезно, с доводами. Что это всё глупо. И так дальше нельзя. И что его жизнь стала зависеть от нее, он пытается строить свое бытие с оглядкой: "А если придет сегодня? Неожиданно? Без предупреждения?"
Но разговор не получался, что-то упрямо останавливало.
Да и зачем этот разговор? У них нет друг к другу ни малейших обязательств. Ей нравился только секс, ничего другого не хотела от него, не только предметов, но и мелких услуг, которые он мог бы ей оказать.
Даже не упоминала о дне своего рождения:
— Забудь! Забудь что я родилась в какой-то день, это лишнее. Об этом пусть другие заботятся.
— Думаешь, я не способен сделать достойный тебя подарок?
Отвечала с материнской улыбкой:
— Способен, расслабься! Если ты еще раз заговоришь о подарках, мы с тобой больше не увидимся. Мне ценно отсутствие какой бы то ни было...
Задумалась на пару секунд, покрутила ладонью в воздухе:
— ...вещной заинтересованности. Ни мне от тебя, ни тебе от меня.
Единственное что позволяла - платить за себя в ресторане. И только потому, чтобы не выглядел глупо. На людях.
— Ты такая богатая? Такая независимая?
Улыбнулась как ребенку, казалось, ее голос рождается из жемчуга, глубокий и нежно искристый:
— Да нет же! Толщина кошелька вообще ничего не определяет. Важна отстраненность отношений как можно более свободных от обязательств. Это нечто вроде... подлинного искусства. Когда ты приходишь в публичный дом, твои движения мало чем отличается от порносайта в твоем компьютере. Но когда это окрашено чувством, секс рождает другие миры. Пошлая картинка совокупляющихся тел в мониторе разнится так же, как прекрасное полотно Рубенса, висящее на стене музея с примерно тем же содержанием. Рубенс рождает сиюминутное чувство, что надолго остается в душе, а не только оргазм, о котором скоро забываешь. Это не зависит от чьих-то вкусов, от того, кому принадлежит полотно и даже от самого Рубенса. Она, эта картина, ценна сама по себе как законченное совершенство.
— Я тебя не понимаю.
Засмеялась:
— А я и сама себя не понимаю!
Даже не знал ее возраста, кажется, она моложе, но нынешние женщины часто одинаково молоды, иногда бывает трудно определить возраст.
— А может быть, тебе это и не надо? Знать мой возраст? Зачем? Станет легче? Или сложнее?
Начинал чувствовать ее приход, что-то вроде электрического поля: внутри пощипывало нечто, от чего хотелось чихнуть. В переносном смысле чихнуть, конечно, но по ощущениям похоже, будто бы кто-то  осторожно скреб.
Каждый раз приходила в каком-то новом облачении.
Иногда умопомрачительные шерстяные рейтузы, с оттенком кричащего китча, связанные вручную, многоцветные, на каждой ноге разные по сочетанию и цветовой гамме. Выглядела обнаженной когда шла по улице, хотя все участки ее тела, даже слегка напоминающие интимность, полностью закрыты.
Оборачивались многие, только совсем никого не замечала, что-то рассказывая ему, будто они вдвоем гуляют в безлюдном парке. Сама вязала эти... как их назвать? Колготки? Скорее всего нет. Слишком художественно, такой вязкой владеют мастера. Почему-то не допускал, что она такой мастер, это казалось глупостью, не мог представить со спицами в руках потому еще, что стиль ее одежды неуловимо, но точно отсылал к "Ромео и Джульетта" Франко Дзефирелли, не повторяя, а только существуя в одной эстетике.
На задних карманах ее джинсов, отороченные золотой нитью, мерцали два вышитых зеленых семилапых растения, листья конопли нахально помахивали невольному зрителю в такт шагов. Полицейские заинтересованно смотрели вслед, но останавливать почему-то не желали, только обыскивали глазами.
Украшения никогда не выглядели кричащими, всегда в меру, точно и безусловно подобраны, взгляды зевак обволакивались изяществом и тонким вкусом.
И камни всегда настоящие.
Однажды камни эти привлекли внимание трех наглых молодцов с вихляющими взглядами и сальными улыбками. Они, вероятно, издалека приметили сверкание бриллиантов в ее ушках, приблизились на расстояние вытянутой руки, окружили его и ее, лежащих и загорающих на диком пляже.
Один из троицы, вероятно, вожак наклонился к полулежащей женщине, дабы получше разглядеть серьги в ушах:
— Ой, а что это тут у нас? Да никак булыги!
Воздух внезапно сгустился, моментально стало ясно, что парни собираются освободить ее уши от серег с бриллиантами.
Сознание начало быстро кристаллизоваться, уже сжимал горсти песка в руках, чтобы швырнуть в глаза непрошенных гостей, больше под рукой ничего не было, даже камня, но двое ловко и быстро наступили на руки, а нож, приставленный к его горлу, выглядел более чем убедительным аргументом.
Наглый вожак продолжал мерзким сладким тоном:
— Ну, снимай, бикса! Сама-сама-сама!
И тут произошло нечто необъяснимое: предводитель как-то быстро сник и, закатив глаза, валился на бок, широко раскрыл рот, шумным всхрапыванием хватая воздух.
Двое других получили от нее же мгновенные и точные удары одному в область паха, другой, держащий нож получил удар в шею, оба засипели, заохали, согнулись пополам.
Он быстро вскочил, она уже стояла на ногах и только спокойно улыбалась хорошо выполненному действию, рванула к себе сумочку, вытащила из нее небольшой, очень внятный черный револьвер, грубо засунула ствол в рот вожаку, отчего губы его тотчас сделались красными от крови:
— Мальчики, вы тут полежите минут двадцать, не уходите никуда, иначе я вас всех троих урою.
После небольшой паузы добавила:
— Перц... я не очень сложно по фене ботаю?
Когда ехали назад, после долгих раздумий спросил:
— Кто ты?
Получил в ответ нежную улыбку:
— Женщина! Твоя женщина... Не парься, со мной такое бывало. И ты не виноват, ребята расслабились, думали, что с курицей справиться просто.
Улыбнулась:
— Кроме того, у меня было позиционное преимущество, как в шахматах!
Но мутное чувство стыда и вины перед ней осталось. Навсегда.

Пару раз для вылазок на природу надевала на себя какую-то рухлядь с дырками на длинной юбке и свободной блузке, но рухлядь эта, оба раза совсем непохожая друг на друга, совершенно не выглядевшая цыганской, сшитая из великолепных материалов, сидела на фигуре столь эффектно, словно вечернее платье для коктейлей у дам, желающих сегодня непременно блеснуть в мужском обществе.
Иногда ее наряд поражал строгостью и великолепием как у мультимиллиардерши на заседании совета директоров своей компании, сногсшибательный брючный костюм вызывал оторопь: и покрой, и цвет, и аксессуары тотчас же выдавали талантливого дизайнера, знавшего толк в своей профессии. И только лукавый стригущий взгляд, от которого перехватывает дыхание, шептал, что перед тобой любительница приключений.
А приключения восхищали. До нее даже не подозревал насколько глубокими и изысканными могут быть интимные удовольствия.
При этом нельзя сказать, что она как-то особенно красива.
Нет.
Это не было любовью чувственной, но только физической, а такая стоила многих чувственных вместе взятых.
Как сам себя убеждал.

Потом она исчезла.
И больше никогда ее не видел.
Искал. В интернете. В сетях. Но будто и не существовала вовсе.
Телефон не отвечал, конечно.
Только пару раз просыпался ночью от сладкой судороги, от ощущения, что кто-то целует затылок, там, где линия волос переходит в кожу.
Она всегда так делала.
Именно так. Нельзя спутать.
И почему-то точно знал, что это ее губы.
Ни до, ни после женщина подобной сексуальной природы уже не заходила в его жизнь. С тоской думал, что она испортила ему эту самую жизнь, ибо не сравнивать с ней не мог, а сравнения далеко не в пользу других женщин.
Ушла так же внезапно, как и приходила. Последнее, что сказала по телефону:

- Будешь помнить меня?