de omnibus dubitandum 119. 77

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.77. СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ В ОДНОЙ СЛОБОДЕ…

    Приказ по дивизии в части сбора ее выступления на погрузку к 6 января в г. Одессу был немедленно объявлен полку. Начались сборы домой, куда так каждого манила семья.

    В г. Аккерман были вызваны и от остальных сотен делегаты полкового комитета. Решались вопросы второстепенного значения, но о задании полку — вопрос еще оставался пока закрытым, дабы не поднимать преждевременно толков, как среди казаков, так и в штабе дивизии. Сотник полка П.В. Алаев, пред[седатель] Акк[ерманского] Сов[ета] р[оссийских] к[рестьянских], с[олдатских] д[епутатов] на этом собрании, заявил, что он на Дон с полком не пойдет.

    Это заявление вызвало общее недовольство полк[ового] комитета, и один из его членов заявил ему, что он убьет его за то, что он, Алаев, когда опасность была далека, говорил о борьбе с Калединым, а когда стало подходить время возможной борьбы, он решил покинуть тех, кого звал на борьбу. Заявление это, по-видимому, на Алаева не произвело впечатления. 2 января, накануне выступления, Алаев вечером явился ко мне и заявил, что он с полком не пойдет и остается в Аккермане.

    Я стал доказывать ему всю нетактичность такого поведения. «Я не дурак, чтобы быть новым Калединым», — заявил на это Алаев. С таким заявлением Алаев ушел от ком[андира] полка.

    Но вот и Одесса, полк подходит с боевыми мерами охранения. Высланный накануне квартирьер докладывает: «Состав вагонов готов». Началась погрузка. Явился вновь Алаев, заявляя, что едет только до Александровска. На станции я был вызван к генералу Кузнецову: «Я сейчас отдаю распоряжение передовым эшелонам о наступлении на г. Александровск. Готов ли Ваш полк?».

    «32-й полк, г[осподин] генерал, участия в наступлении принимать не будет», — ответил я ему. Крепко задумался генерал, но спокойно продолжал: «Тогда, знаете, Вам будет дана второстепенная задача. На Вашей обязанности — не пустить эшелоны из г. Екатеринослава, если б их выслали по линии Екатеринослава». Но и этой задачи я не принял и попросил, чтобы нас скорее перебрасывали к г. Александровску.

    В г. Никополе в вагон вошли (отыскивая меня) два представителя ревкома. Мне они заявили о том, что мое открытое письмо на имя члена Донск[ого] Войск[ового] прав[ительства] Павла Мих[айловича] Агеева от 15 декабря [19]17 г. дошло до них и они перепечатали его в кол[ичестве] 5000 экз. для раздачи проходящим эшелонам казаков.

    «Вы видите, товарищи, из письма, что я плохой большевик, но, безусловно, и сам и полк поведу по пути социальной революции», — заявил я им.

    Время скрало, конечно, остроту пережитых впечатлений, и, пожалуй, для наших дней это уже не имеет никакого значения, но тогда, в январе 1918 г., для партии большевиков всякая поддержка была нужною, а особенно поддержка казачьего полка, не только отказавшегося вступить в бой с ними, но и открыто становившегося на сторону большевиков.

    Письмо Агееву вызвано было объявленным в то время на Дону военным положением, а так как Агеев в 1906 г. вместе со мною принимал в революционном движении непосредственное участие, то я счел своим нравственным долгом через открытое письмо к Агееву раскрыть глаза казачеству на двоедушие Агеева и осветить обстановку к 15 декабря 1917 г.

    10 января 1918 г. 32-й Донской полк был встречен на ст. Александровск Екатеринославской губ. местным в[оенно]-р[еволюционным] комитетом и рабочими под звуки «Марсельезы». Рабочие поднесли казакам несколько сот тысяч папирос, хлеба и сала. Выступив перед рабочими с речью, было приятно принимать их приветствие как следствие естественного союза их и трудового казачества.

    Полк с музыкой продемонстрировал по городу.

    Команд[ному] составу и полк[овому] комитету был предложен ужин. Далеко за полночь затянулась товарищеская беседа людей, которых за несколько часов до этого «боевой» приказ по 32-му Д[онскому] к[азачьему] п[олку] хотел заставить пролить кровь друг друга.

    Наступление казаков 12 января на г. Александровск, руководимое ген[ералом] Кузнецовым, было отбито, сам генерал со своим адъютантом оказались пленниками в[оенно]-р[еволюционного] комитета. По условию с в[оенно]-р[еволюционным] комитетом на сотню было оставлено по 20 в[интовок] и полк был пропущен на Харьков—Лиски—Поворино—Себряково, вместо Ростов—Царицыно, где его могли ждать неожиданности со стороны В[ойскового] прав[ительства], так как никаких сведений, исчерпывающих более или менее положение на Дону, не было.

    На ст. Таловой ген[ерал] Кузнецов сбежал, боясь, как он говорит в оставленной записке, самосуда на ст. Поворино. На этой станции в 2 ч[аса] дня после митинга было решено образовать в сл. Михайловке при помощи местных револ[юционных] сил военно-революционный комитет и потребовать ухода В[ойскового] прав[ительства].

    Восторг рабочих ж.-д. депо и присутствующей публики от принятого казаками решения описанию не поддается: слезы радости чередовались с голосом сердца, поющим хвалу трудовому казачеству.

    17 января 1918 г. полк прибыл на конечную свою ст[анцию] Себряково У[сть]-Медв[едицкого] окр[уга]. 12 января в сл. Михайловке при этой станции разыгрались известные события — избиение офицеров 5-го запасного Донского казачьего полка.

    32-й полк опоздал на 5 дней, опоздал не к избиению офицеров, чего бы он не допустил, а к образованию в[оенно]-р[еволюционного] комитета.

    Вскоре последовали перевыборы комитета, и сот[ник] Алаев, проведенный в члены комитета, занял пост председателя. Состав в[оенно]-[революционного] к[омитета], образовавшийся вслед за кровавой расправой над офицерами 12 января, в большинстве случаев состоял из элементов с уголовным прошлым, вернувшихся по амнистии каторжников, имел на казачьи массы самое отрицательное впечатление.

    Это впечатление стало усугубляться нетактичными, подчастую дикими выходками некоторых членов в[оенно]-[революционного] к[омитета] и красногвардейцев.

    Бесцельный, ненужный кошмарный террор повис над округом. Так, Ив. Ткачев, правая рука Савостьянова, игравшего видную роль в сл. Михайловке, придя в больницу, вытащил на снег раненого офицера и пристрелил. Расправа над пятью арестованными офицерами оставила не менее глубокий след презрения и ненависти к новой власти.

    Время было в высшей степени тревожное. Водворялась впервые Советская власть в одной только пока слободе Михайловке, и вместе с нею нарождалась подлинная контрреволюция, глашатаями которой являлись уцелевшие и разбежавшиеся после избиения офицеры 5-го полка и офицеры прибывавших с западного фронта полков.

    На второй день приезда в сл. Михайловку на общем собрании полк вынес постановление не демобилизоваться впредь до окончательного подавления контрреволюции на Дону.

    Казаки этого полка были верхних станиц с р. Медведицы. Решено было одну треть казаков отпускать на 2 недели. Близость семейств, контрреволюционная работа офицеров, попов, учителей и отсталость отцов и дедов среди отпускных сделали свое дело.

    Через три недели полк пришлось распустить по домам. Время затем вытравило все революционные ростки из казачьих душ, и к началу восстания на Дону — конец апреля 1918 г. {23 марта 1918 г. на части территории Области Войска Донского была провозглашена Донская Советская республика. Однако в апреле 1918 г. в Новочеркасске вспыхнул мятеж против Советской власти во главе с Голубовым и Смирновым, поддержанный зажиточными и средними слоями казачества. К началу мая контрреволюционный мятеж охватил станицы 1-го и 2-го Донских, Черкасского, Донецкого и Сальского округов, а уже в мае число станиц, охваченных мятежом, достигло 77} — люди, дававшие обещание по первому зову собраться, окончательно очутились во власти отсталого политически старого казачества.

    22 января 1918 г. я с несколькими членами р[еволюционного] комитета въезжал в станицу Усть-Медведицкую для организации Советской власти, где на митинге я заявил о необходимости полной солидарности казаков с трудовыми массами России и что только в этом единении спасение Дона и его населения. Это мое выступление социал-соглаш[атели] в издававшейся ими газете «Север Дона» от 24 января 1918 г. отметили так:

    «Затем заговорил Миронов. Обратился с приветом, а потом стал обвинять культурную часть казачества и Дона, вообще, прапорщиков, хорунжих, сотников и т.д. в том, что они попрятались, ушли от народа, от своих отцов, оставили их без вождей. Отдельным представителям он ставил в вину, что они занимаются печатанием газеты «Север Дона», издаваемой будто бы на средства Войсков[ого] правительства. Затем он перешел к критике действий Войск[ового] правител[ьства] и настаивал на создании в Усть-Медв[едицкой] органа диктатуры пролетариата, ибо, по его мнению, только единство со всей Россией может обеспечить удовлетворение всех наших потребностей и интересов».

    Числа 20 февраля 1918 г. небольшие серые тучки, вестники контрреволюционного урагана, так страшно пронесшегося потом над Донским краем, показались над Чистяковскою слободою Усть-Медведицкого округа. Отсюда в станицу примчались гонцы с извещением, что во 2-м Донском округе на ст[анциях] Обливской и Морозовской, а также в станице Краснокутской и других местах показались калмыки Мамонтова и Растегаева*, первые разведчики контрреволюционного восстания на горизонте Усть-Медведицкого округа.

*) РАСТЕГАЕВ Василий Васильевич (дон.)(1866–?) — жандармский полковник, окончил офицерскую стрелковую школу. Депутат Большого Войскового Круга (1918) от станицы Суворовской, в которой организовывал восстания казаков, за что в августе 1918 г. произведен в генерал-майоры. Был Окружным Атаманом.

    Гонцы привезли мне, как военному комиссару округа, постановление о сформировании из своих сельчан роты для борьбы с кадетами и просьбу о снабжении их оружием и денежными средствами.

    С этими посланцами я отправил крестьянам этой волости 25 винтовок и пулемет Максим, а для проверки настроения казачьих масс и для детальной разведки с целью принятия потом соответствующих мер в район Чистяк[овской] стан[ицы] и станций Морозовской и Обливской были командированы красные казаки Лагутин и Качуков* под видом розыска лошадей.

*) КОЧУКОВ (КАЧУКОВ) Иван Семенович (дон.)(1882–1938) — участник Гражданской войны. Из станицы Усть-Медведицкой. До 1917 г. член правления Единого потребительского общества станицы Усть-Медведицкой. В 1918 г. добровольно вступил в Красную Армию. Служил в штабе 23-й стрелковой дивизии для поручений. Впоследствии был членом станичного ревкома и исполкома, заведующим финансовой частью Усть-Медведицкого исполкома. Особо доверенное лицо Ф.К. Миронова. В феврале 1921 г. арестован по делу Миронова, 20 декабря 1921 г. приговорен к 2 годам исправительно-трудовых лагерей. В 1930 г. выслан на поселение в Северный край. В 1933 г. вновь обвинен в причастности к контрреволюционной повстанческой организации, приговорен к 3 годам исправительно-трудовых лагерей. В 1938 г. арестован с теми же обвинениями. Расстрелян. Реабилитирован в 1958 г.

    Свою миссию они выполнили блестяще. Собрав сведения об истинном настроении казаков Черныш[евской] стан[ицы], на свой страх и риск арестовали председателя этой станицы Беркутова, имея о нем сведения от чистяковцев, как о контрреволюцион[ере].

    Растерявшийся Беркутов сообщил имеющиеся у него данные, а на другой день К[ачуков] и Л[агутин] устроили съезд представителей стан[иц] Красн[окутской], Чернышев[ской] и Чистяк[овской], на котором выяснилась провокационность такого обстоятельства: чернышевцы говорили, что чистяковцы собираются на них напасть, а чистяковцы — обратное. Выписав постановление о чуть не допущенной кровавой ошибке, продукте провокационной деятельности офицерства, они сообщили Краснокутскому станичному Совету.

    Они обязались друг перед другом о появлении первых признаков контрревол[юции] со ст. Обливской сообщить и не допускать ее развития в Усть-Медведицком округе. Довольные своей миссией Качуков и Лагутин двинулись на ст. Морозовскую.

    Лагутин впоследствии, в первой половине мая [19]18 г., за свою ревностную службу Сов[етской] власти был казаками зверски замучен и зарыт в землю с признаками жизни в хут. Пичугинском У[сть]-М[едведицкого] округа.

    Но недолог был этот мир, враг трудящихся масс оказался сильнее их добрых пожеланий. Вскоре Чистяковская слобода была окружена теми же казаками Чернышевской, Краснокутской и У[сть]-Медвед[ицкой] станиц и братская кровь пролилась.

    Генерал Краснов поднял белое знамя, выпавшее из рук ген[ералов] Каледина и Назарова, и зажигал пожар на Дону, в котором должны были сгореть и жизнь, и имущество казака, и погибнуть мир и содружество с трудящимися массами России.