Проникновение в рай

Отрывок из повести "Скала", 2012
Опубликовано в книге "Северные баллады", СПб, 2013

Текст до редакции!

...Восторженные ролики, фильмы и несколько известных книг с детства разжигают у людей интерес к тихоокеанским островам, к пространству между Австралией и Южной Америкой. Светлые, почти белые пляжи и бирюзовые лагуны, окруженные кокосовыми пальмами, вызывают у европейцев оторопь и кажутся им почти нереальными. 
Я часто представляла, как живу среди лазурной воды в маленьком бунгало, к которому ведут с побережья деревянные мостки. Сквозь прозрачный пол рассматриваю разноцветных рыб. Проснувшись утром, шагаю за порог и плюхаюсь в теплую воду, а после завтракаю с подплывающих к фаре лодок. Любуюсь коралловыми садами, ныряю за жемчугом. В мои длинные светлые волосы вплетены цветы тиаре...
Отчасти поэтому, узнав, что балкер, на котором работал механиком Алексей, следует во Французскую Полинезию, я умоляла любимого устроить нашу встречу именно там.
Я невыносимо скучала по Скале, который уже пять месяцев был в плавании. Телефон доносил эхо его голоса вместе с гулом и шорохом лежащих между нами стран, а я немела от нежности и желания. Мне чудился запах Алеши. Обонятельные галлюцинации были настолько сильны, что казалось: он находится рядом. Через два месяца это прекращалось, и наваливалась апатия. Я словно начинала умирать, если слишком долго его не видела.
Два месяца назад я отправилась к Алексею в английский Тернезен, но из-за сложностей с документами морякам запретили покидать судно. Мне оставалось лишь махать с берега рукой. Надев красное платье, чтобы выделяться на фоне камней, я взобралась на ближайшую возвышенность и... стала существом другого порядка —  не знающим физических границ.
В других портах Скалу отпускали на берег на несколько дней. Свидания в чужих краях были дороги и не всегда безопасны, но обладание любимым телом после долгой тоски по нему доводило до потери сознания. Потом приходило ощущение абсолютной близости с родным человеком — нечто большее, чем счастье.
Он лежал — казалось, бездыханный, — с блаженной улыбкой на обветренных губах и бережно сжимал меня в объятиях. Сквозь щелки приоткрытых глаз ловил мой взгляд, ища одобрения вновь нараставшей дрожи...
Искры буйной страсти и нежное, доходившее до слез умиление не исчезали семь лет. Облегчения чувств, которое люди получают уже через год отношений, не наступало. Любовь металлом вросла в мои сосуды, подчинила себе, и мне пришлось смириться.

На этот раз у нас обоих возникли сложности перед свиданием. Алексей устранял последствия столкновения с рыболовецким судном, и не мог точно рассчитать дату прибытия на Таити. Мне, в свою очередь, не удавалось оформить визу: острова относились к Франции, но не входили в Шенген. Французы не допускали в Полинезию «дикарей»: консульство заранее требовало бронь отеля, билет в оба конца и расписанную по дням программу пребывания. А так же справку о высоких доходах, которую я предоставить не могла: преподавателям и экскурсоводам столько не платили. В местах же с нужным уровнем зарплат не терпели сотрудников, отлучавшихся, когда им вздумается.
Предъявление денег не принесло результата: к ним попросили приложить спонсорское письмо от близкого родственника. До Загса мы с Алексеем не дошли, а неофициального мужа не признавали спонсором поездки. Пришлось уговорить на авантюру восьмидесятипятилетнюю бабушку, военная пенсия которой отвечала требованиям... И   ловить на себе злые женские взгляды: мол, ветеран отправляет тунеядку в страну всеобщей мечты.
  Вылетев из Шереметьево в восемь вечера, через два часа я была в Шарль-де-Голль, но лишь через сутки смогла пересесть на французский боинг. 
В пять утра по Москве я прибыла в аэропорт, название которого оканчивалось тремя буквами «а» — Фааа-1.
На Таити сиял день. Сходя по трапу, я каждой клеткой ощущала присутствие Скалы. Казалось: пьянящие запахи гибискуса и моной — это аромат его кожи.
Вдали вздымались к небу зубчатые горы. Их вершины прятались в облаках, а на рыжих склонах бушевала пышная растительность. Дальше начинались ущелья и долины, плавно спускавшиеся к светлой полосе пляжа.
В лицо пахнуло специфическим островным запахом: теплого, влажного солоноватого ветра и дикого простора, окружившего благоухающий кусок суши. Неуправляемые грезы вмиг померкли: реальность затмила воображение.
Возле аэропорта стояли девушки в коротких оранжевых юбочках, с распущенными темными, украшенными тиаре волосами. Они надели мне на шею длинное, спустившееся до бедер ожерелье из лилово-белых цветов.
Отбывавшим таитянки дарили ожерелья из ракушек.
Алексей ждал меня за оградой — измотанный долгим плаваньем, усталый и загорелый.
Когда я впервые увидела Скалу, его черты еще казались мягкими, на щеках алел юношеский румянец. Лишь двухметровый рост придавал ему солидности.
За семь лет Алексей очень возмужал. Форменная рубашка едва вмещала могучие плечи. Резкая очерченность скул подчеркивала красоту лица. На лбу и около глаз появились очертания первых морщинок. Кожа словно огрубела, стала плотнее. И я вспомнила, что ему тридцать восемь.
Я с волнением читала в зыбкости внешних черт пролетевшую часть своей собственной жизни — в которой он был моим. Трогательными казались мозолистые мужские руки и жесткие русые волосы.
В висках стучало безжалостно бегущее время.
«Алёша», — не сдерживая слез, выдохнула я, и упала в его объятия.
Столица Полинезии Папеэте тонула в цветах, и мы погрузились в ее сладкий тропический аромат. Разыскивая отель «Тинирау»среди нагромождений небоскребов и старых, наполовину скрытых пальмами церквей, мы разглядывали местных жителей. Смуглые, улыбчивые, раскованные полинезийцы не походили ни на один другой народ: их миловидные лица неуловимо роднились со всеми расами планеты.
Забронированный мной дешевый отель, носивший имя сказочного героя, оказался маленьким частным домом в глубине острова. Его красная черепичная крыша едва выглядывала из манящего плодами сада.
Молодые хозяева провели нас в обитую деревом комнатушку на чердаке. Вместо мебели в ней громоздились букеты цветов, а на полу лежал толстый матрас, застеленный ярким свежим бельем. Рядом стояли бутылочки косметических масел. Скромный уют подкупил усталых, страждущих путников, и мы остались в «Тинирау» на одну ночь.
Утром — после плотного завтрака в саду и полных неги объятий — меня ждал новый сюрприз. В отель быстрыми шагами вошли трое сослуживцев Скалы: коренастый светлоглазый старпом лет сорока, молоденький четвертый механик и похожий на бандита штурман. Они поздоровались, с интересом оглядели меня, а потом зло шептались с Алексеем за дверью. «Я не пойду без Олеси», — слышался его голос.
Я полагала, что моряки во время долгой стоянки собрались на необитаемые острова, и в складчину арендовали небольшое судно: сделать это по отдельности было им не по средствам.
Я готовилась к перелету с Алешей на Бора-Бора, и рассердилась на столь грубое вторжение. Однако вскоре решила, что новый вариант путешествия мне нравится больше.
Возле маленького закрытого причала стоял компактный белый кораблик, который при желании можно было выдать за патрульный. Французский флаг был опущен. С берега судно скрывали густые, пышно цветущие кусты.
Мы сразу отбыли, и я уже на ходу осматривала тесное пространство, на несколько дней ставшее нашим домом.
На баке оставалось свободное место для автоматической пушки. На камбузе стояли солемеры — для проверки питательной воды. К стенам крепились лодочные воздухоохладители. Но в кубриках имелись следы протечек,  лежали сложенные надувные матрасы, и перемещение на дальние расстояния вызвало у меня сомнения. Маленькое старое судно было пригодно лишь для патрулирования и прогулок в прибрежных водах. Однако на борту находились два отличных механика, перед взором расстилалась сверкающая бирюзой бесконечность, обещавшая счастливые дни и сказочные ночи, и я гнала прочь недобрые предчувствия. Но романтика не задалась сразу: обнимая Алешу, я заметила на его руке необычные черные, довольно большие часы. Рассмотрев их, я обнаружила на экране — кроме режимов времени и календаря — множество других цифр. Это был профессиональный прибор для измерения мощности доз излучения в широком диапазоне. Заметив мой удивленный взгляд, Скала быстро проговорил: «Малыш, это на всякий случай. Показатели в норме». Голос его звучал по обыкновению твердо, но я вновь ощутила тень неуверенности.
Дозиметр сохранял в памяти тысячи измерений и после передавал их на компьютер через адаптер связи. Таким образом, мы отправились исследовать Полинезию на радиоактивную безопасность.
Цивилизация пришла на эти острова лишь в шестьдесят втором году. Военные построили аэродромы, причалы, дороги, дали островитянам работу и деньги на обустройство инфраструктуры, внесли в полунатуральное хозяйство европейские новшества, однако сразу осквернили край ядерными полигонами.
Полвека спустя настало время сравнить последствия их испытаний в Тихом океане с последствиями российских испытаний в Арктике.
«Здесь много общего с Новой Землей, — мрачно оглядывая нас всех, говорил старпом. — Были подземные взрывы, не очень глубокие. И закончили французы одновременно с нашими — в девяносто восьмом».
«Тут и остального хватает, как в Арктике, —  сказал Скала. — Загрязнители затоплены в канистрах и на подлодках».
Счетчик Гейгера—Мюллера оказался на корабле не один. Был носимый  радиометр для измерения загрязненности воздуха и поверхностей. Были дозиметры для обнаружения радиоактивных источников, для исследования загрязненности воды, для измерения мощности доз фотонного излучения, плотности потока частиц и скорости счета импульсов.
Мне хотелось обидеться: вместо того, чтобы заниматься мной, Скала нудно следил за приборами. Однако благодаря ему мне в лицо фугасил теплый полинезийский ветер, и я бездумно неслась по нежно-голубым, ни с чем не сравнимым по цвету волнам.
Бора-Бора оказался огромной лагуной, окруженной горами, к которым со стороны океана прилегали маленькие островки. На них располагались аэропорт и отели.
Поднимая брызги, моряки бросились бегом по рифу. Потом, как дети, ощупывали плетение хижин, двускатные и четырехскатные крыши из жердей и перистых пальмовых листьев.
Прозрачная, горько-соленая вода лагуны с виду напоминала стекло. На глубине топорщились яркие кораллы и сновали рыбы разнообразной окраски.
Для кого-то это был полный развлечений мир. Но наш скромный кораблик отправился рано утром мимо Подветренных островов Общества к архипелагу Туамоту, или — к островам Россиян. Многие из этих атоллов были открыты русскими мореплавателями и носили их имена.
Я досыпала на палубе, нежась на солнце. Олег, — высокий большеглазый штурман со шрамом на щеке, острым взглядом и неизменной пиратской улыбкой, — сверялся с картами. «Что за мальчишество, — снисходительно думала я, следя за ним полуоткрытым глазом,  — необитаемых островов немерено в их секретных бумагах».
На подходе к маленькому пустынному Моту-Оне Скала с тревогой взглянул на  запищавший ручной дозиметр. Цифры говорили об опасности.
Женя, механик, — худенький, с длинным серьезным веснушчатым лицом, —  зачерпнул литровым ведром воду из-за борта, поднес к ней прибор и переглянулся с моряками: «Семнадцать пикокюри». Допустимый уровень загрязнения радием и плутонием был немного превышен.
В открытом океане показатели вернулись к норме. Сменявшие друг друга атоллы напоминали жемчужные бусы, прикрытые зеленью пальм. Я стояла на носу корабля в открытом алом купальнике, и белобрысый тридцатилетний штурман восхищенно кричал: «Бегущая по волнам!»
Почти не обращая на нас внимания, Скала и четвертый механик продолжали ворчать.
«При подземных испытаниях выброс радиации на поверхность считался незначительным, но это был миф»,  — говорил Алексей.
«Повышенный фон в месте взрыва получается не пятном, а кольцом, — горячился Женя. — Измерили в эпицентре — почти норма, а вокруг померить не догадались».
«Время полураспада — десятки лет, вот и получаем теперь высокую мощность излучения».
Бывшие полигоны охранялись не строго, и маленький экипаж беспрепятственно продвигался вперед. Алеша был напряжен и серьезен. Всегда уверенный, властный, среди себе подобных он будто угас, стал одним с ними целым — настолько, что во мне шевельнулась ревность. Он находился в непосредственной близости, держал меня за руку, однако оставался частью стены, образованной сильным мужским союзом, и ни шагу не делал без сослуживцев. Соответственно, не делала и я, хотя меня мучительно манили безмятежные волны и песчаные отмели.
Летели дни. Нам встречались атоллы с очень маленькой территорией суши, но каждый полигон обязательно был полноценным, — пусть даже совсем узким, — кольцом вокруг обширной лагуны.
Опасность нарастала по мере приближения к Муруроа, — единственному официальному полигону Полинезии, — хотя он был еще далеко. Уровень радиации достигал двух-трех, а в некоторых местах —  восьми миллирентген в час  — то есть непозволительно превышал норму. Наконец, загрязнение воды в одной из лагун Женя оценил в триста пикокюри на литр.
Все поглядели на меня, и я угадала их мысли.
«Здесь должно было быть чисто!» - Скала, резко отвернувшись, опустил голову. Старпом кивнул: «Идем на восток и высаживаем Олесю!»
Каждый нанесенный на их карту необитаемый остров оказывался бывшим полигоном либо кладбищем ядерных отходов. Фантазия рисовала, как вместе с благотворной влажностью, делавшей кожу восхитительно упругой, в меня попадает яд замедленного действия.
Официальные источники ободряюще говорили: «Муруроа отделяют от столицы сотни морских миль». Однако это были всего лишь сотни миль, наполненные множеством опасных объектов.
«Только сложилось у каннибалов раннеклассовое общество, как пришли повелевать европейцы, — задумчиво произнес Алексей. —Только стали считаться гражданами Франции, обрели права, как им тут же сделали ядерную клизму».
«А вы заметили, — проговорил старпом, — французов почти нет в Полинезии. Не смотря на то, что им принадлежит рай. Не суются рисковать здоровьем. И пожилых людей нет —  никто не доживает даже до сорока. Половина моложе двадцати! Говорят, медицина у них развита. Еще бы! Мрут, бедняги, как мухи. Хорошо, что успевают размножаться. Заслуга природы».
«Лучший возраст — когда человек избавляется от юношеского максимализма, — сказала я, вздыхая. —  Ему бы пожить всласть и на пользу обществу, а он умирает».
Холодок страха и сожаления пробегал по золотистой, тронутой загаром коже. Меня оставили, — обещав, что на два дня, — на маленьком, отдаленном, и, — по результатам измерений, —  безопасном атолле Тараваи, где жила всего одна семья: муж, жена и двое детей. Они занимались рыболовством и выращиванием фруктов. Раз в месяц к острову подходил пароход со всем необходимым.
Островитяне удивились и обрадовались гостям.
«Надеюсь, что вы ее съедите», — подмигнул старпом хозяевам, выгружая на берег две канистры с питьевой водой, конфеты и мясные консервы. Его светло-зеленые глаза глядели на меня с сочувствием. Я хмурилась, уговаривая Скалу бросить измерения и вернуться в отель, но он прошептал: «Прости, малыш. Я иначе рассчитывал, но не могу отступить от задания. Ты в безопасности. Я скоро вернусь. Думай о хорошем, ведь мы в раю», — он прижал меня к груди. Увидев в глазах Алёши мольбу о повиновении, я ощутила гнет безжалостных сил...
Утлое суденышко скрылось за горизонтом. Мое недовольство было не той основательной смиренной грустью, когда любимый уходил в море на медлительном громоздком балкере. Теперь Скале угрожала явная опасность, и моя тревога переходила в тягучий, не проходящий страх за него. Венки из тиаре и побережье лагуны, гроздья кокосовых орехов и тропическое солнце стали моей тяжкой виной. Впрочем, мы сохранили свои обычные роли: Алёшу по-прежнему скрывала водная даль, а я ждала его на берегу. Только даль теперь не сулила хорошего, и под моими ногами были не скалы материка, а колючие кораллы.
На островке не работала телефонная связь. Когда я осознала, что не с кем поговорить по-русски, к страху прибавилась острая ностальгия. Рай оказался  безысходным и тесным — шесть растянутых тонкой лентой квадратных километров!
  Добродушные, непосредственные полинезийцы увели меня в отдельное бунгало и напоили настойкой из апельсиновых цветов. Потом хозяин — Тауато — принес на пальмовых листьях печеную рыбу и салат из папайи. «Не плачь, — сказал он. — Руахату — Владыка Бездны — сохранит Алекса, как хранит меня уже тридцать лет». Его полная фигура, большой живот и вальяжная походка странным образом добавляли уюта полудикому острову. Этот смуглый человек, не смотря на сложные условия жизни, был спокоен и напевал песни.
Незаметно для себя я уснула на постели из веток. Когда утром вышла из хижины, Тауато вскрывал кокосы, а хозяйка оборачивала рыбу банановыми листьями и опускала ее в земляную печь на раскаленные камни.
Высокой, тонкой, как прутик, полинезийке было двадцать два года, но она мучилась головными болями и смотрела на меня как на долгожительницу. Тауато говорил, что в голове Ины обнаружили опухоль. Год назад врачи предлагали лечение, но супруги отказались. «Мне нужны силы и ясный ум, — сказала Ина. — Я буду жить как нормальная женщина — сколько боги позволят».
Ина выросла недалеко от Муруроа — на атолле Лазарева,  в крупном для Полинезии поселке с тремя сотнями жителей. Мало кто из них был здоров, но жизнерадостные островитяне не думали о смерти. Они любили друг друга, свой оскверненный рай, свою нехитрую работу, и казались счастливыми.
Следующим утром я проснулась от грохота волн и сразу выскочила на берег. Ветер нещадно трепал лохматые головы пальм, вода перекатывалась через узкие полоски суши в лагуну. Высоко в воздух взлетала белая пена. Вскоре из океана хлынул сплошной поток, и вода быстро накрыла половину атолла. Волны отрывали глыбы кораллов и тащили их прочь. Я бросилась помогать хозяевам, которые перетаскивали вещи с берега в фаре, стоявшее на высоком участке рифа.
Час спустя мы впятером сгрудились в избушке. Плоские песчаные берега  исчезли, и грозная стихия подступала все ближе к бунгало. Мне становилось жутко, а шестилетние близняшки весело кричали: «Царь Вздыбившегося Моря пришел!» И рассказывали, что всему виной рыбаки: они разозлили владыку, случайно сбив с его головы корону.
Ненадежный патрульный кораблик попал в сильный шторм, продолжавшийся сутки. Свернувшись на мокром полу фаре, казалось —  насквозь пропитанная солью, в бреду я уже не понимала, вижу сон или явь. Передо мной стоял Алексей — с прежней огненной смешинкой и жаждой открытий в серых глазах, а потрепанную волнами и ветром избушку заливало золотое сияние.

2012