На одну ночь

В квартире еще не появился этот запах - запах мертвого дома, где не ходят по скрипучим сквозь ковролин половицам, где не готовят, где не дышит живой человек. Всё еще готовили еду, убирали и мыли полы, перетряхивали коврики у дверей в комнаты. Но уже появился страшный в любые времена вопрос: "Что делать..."

Гости ввалились в коридор, слегка оробели от вида другой, богатой квартиры и мялись.
- Разувайтесь, сейчас тапочки дам.
И тапочки нашлись - новые, синтетические, с не обрезанными бирками из магазина низких цен. Собранные по всем шкафам, припасенные на следующую жизнь новые тапочки. А все старые, с продранными мысками, затасканной подошвой, вытертыми пятками - были еще перед новогодними праздниками выброшены.
В гостиной выдвинули к дивану столик, вдруг разложившийся в полноценный,  настоящего дерева стол. Хитрая тяжелая конструкция чуть качалась, но винты затянули, нашлась и скатерть. И гостьи сели за стол.
Даха вытянула из хрустящего пакета две бутылки пивасика, крепко шмякнула на стол пачку с копченой мойвой. А Саша покривилась, вытащила из старой советской тумбы тарелки и новенькие  стаканы с нарисованными лимонами на боках. И пачку старых советских толстых салфеток. Которые еще тридцать лет назад никак не кончались. Вот и сейчас их было так много, что на десяток застолий хватит. Только в этом доме застолий больше не будет.
Нереальность происходящего зашкаливала. Даха громко рыгнула и начала:
- А че ты хотела показать, че там за комод, ...ля?
Саша встала, не отпив ни глотка, повела гостей по комнатам.
Обилие вещей. Мебель, сервиз, комодики и комоды, комплекты белья и царское зеркало в самом дальнем углу, у стены.
- Во, это зеркало я заберу. Поставлю, как я тебе говорила, в угол, а к нему столик. А вон ту штукенцию дашь? - Лола указала на кусочек мрамора, что остался от могильной плиты, что делал когда-то дед. - Я для инсты антуражи снимаю, мне для фактуры надо...
Фактура, антураж...Лола дизагнер. Именно через "г". Первую книгу по Фотошопу ей когда-то добывала в Москве Саша. Типография, дизайн, здесь Лола считалась успешной. И дизайном тут не пахло. Но в Затрехреченске дизайн был только словом. А дизагнеры были.

 Со стены вдруг полыхнуло зайчиком от семейного портрета. Саша подняла голову к портрету и улыбнулась:
- Сначала оценщика вызову.
- Да че ты, рухлядь какая-то.
- Не, Даха, не рухлядь, ты че, это ж дореволюционная еще х...ня. - ответила Лолка, как-то жалостно посмотрев на зеркало. - Не видишь что ли?
Что-то не так было. И Саша поняла - Лола говорила, подстраиваясь под лексикон "сеструхи". Стало противно.
Саша вернулась в гостиную. И снова книга вылезла из ровного рядка книжек. На этот раз "Белая гвардия". И вспомнилась фраза, что у детей праздничный сервиз на каждый день пошел. За окном как раз начиналась булгаковская ночь - морозная и звездная, но это был не Киев в 19-м, это был Затрехреченск в 21-м, сто лет спустя. И никаких петлюровцев. Хотя, были они, всегда были. Вот, в дом пришли.
Ждали Сергуню, супруга Дахи, сантехника. Бачок потек, как только случилось. Выдранный с корнем механизм работал весь ноябрь, хитрым способом, потому что было некогда. Не было сил на починку, обходилась.

Лола смотрела на зеркало, и черная какая-то мысль шевелилась. Зеркало, отмытое перед тем самым Днем, смотрело. Смотрело, как живое, прямоугольный глаз, хранивший память обо всем.
"Нахрена оно мне, еще оценщик этот, заломит, с-ка, денег". Но вслух ничего не сказала.
- Да иди ты, ..ть, уже пиво пить! - проорала с дивана Даха. От тапочек она избавилась, бросив их в коридоре.
И Лола пошла в гостиную. По пути прихватила подставку для цветов, но деньги отдала сразу.

Саша пила, не пьянея, как последний месяц пилось все, что угодно. В дверь постучали, потом заколотили.
- Это Сергуня пришел.
Даха, мелькая драными яркими носками, пошла открывать. Рванула замок, заело, ударила по исцарапанному косяку и нижнему краю легкой двери.
- А че за царапины-то? Кошара че ли?
- Это Жанно исцарапал. Пес у меня был. Не кричи, ладно, а то дверь тонкая, на лесенке все слышно.
В этом доме не кричали. Ругались, последние годы громко спорили, но никогда не орали.
Но Даха распахнула дверь и заорала на всю лестничную клетку:
- Эй, Гуня, х...ли так долго?Чё тут ехать, б....я?
Лола вдруг одернула сестру, подскочила, вытащила со стеллажа еще одни тапочки.
Саша прикрыла дверь в комнату матери, плотно, а сама оскалилась, улыбаясь уже задуманному. Словно отсекла таившееся там горе от того, что уже почувствовала.
- Здравствуйте. На "ты" или на "вы"?
- Да на ты можно! - ответил новенький, и по звуку голоса Саша поняла, что он другой.

Даха рвала наманикюренными пальцами мойву, кидала ошметки и кости в тарелку, но салфетку, жирную и измочаленную, специально прижимала к скатерти ребром ладони каждый раз. Чтоб пропиталось. Чтоб следок осталси.
Она уже рассказала, что работала раньше "следаком", но родила дочь и ушла в другую специальность. А про "маникур/за тыщу" было сказано еще раньше.
Саша сидела во главе стола, пила свой любимый яблочный сидр, но рыбы не ела. Мозг, чертова машина, все подмечал - что Даха впечатывает в скатерть салфетку, что пьет из бутылки, что пакет для мусора поставила посреди стола, а не вниз, на пол. И еще - все это был учебник, все это была психология, дешевенькая психология поведения, а еще - Булгаков, конечно же. И Саша улыбалась: "Клим, Клим!"

И все эти мелочи сводили с ума, беспощадная фотографическая память и память пишущего человека. Это был материал, это была работа - четкая математика, собрать, сплавить, сплести, сформулировать, просчитать - и осознать,  как себя вести с этими людьми, с этой социальной группой, таргет-группой.
- А че ты продаешь-то? В Москву б увезла, там дороже дадут.
- Перевозка будет дороже. Да и там не купят.
- Зеркало прикольное. - как-то вякнула Лола. И в этот миг Саша все окончательно поняла. Много лет назад, когда эта мечущаяся Лола появилась в ее жизни, казалось, что это неважно. Но что-то в пятнадцать лет говорило - всплывет. И всплыло. Среда. Среда обитания. Воздух обитания. Воспитание. Тогда, в пятнадцать, родители в который раз ругались: она не из твоего круга. Эта тоже не из твоего круга, она другая. Бабушка тогда молчала, понимая внучку лучше других. Но вот, прошло двадцать лет, и женщина, приведшая в ее дом эту "Даху- рюмаху", податливо строит поведение и речь под сестру. Бедная моя, так и не получившая образования, красивая и талантливая Долорес, читающая Платона под водочку и не понимающая в нем ни черта?
- Это дом прикольный. - рубанула Саша, решившись,  - Это дом, где было чудо. И семья была счастливая. Здесь много чудес произошло.
- Че, правда?
- Правда. - и Саша подняла стакан с сидром. Закрыла глаза и допила стакан. - Так, сколько я тебе должна? - Сергуня вернулся из туалета, где шаманил над бачком.
- Нисколько.
- Я так не могу. Давай по-местному. - Саша выволокла из кладовки пятилитровую канистру мчсовского коньячного спирта. Бедный, замученный средой обитания Сергуня, отпил прямо из канистры и одобрительно кивнул:
- Идет.
Даха заржала, задела тарелку с очистками, и на пол посыпались объедки.
- Да мы ж не за деньги, мы ж помочь хотели, че ты?
- Спасибо - поблагодарила Саша и не узнала свой голос. Началось. Пора бежать отсюда. Уносить свою ярость из дома, свою ненависть, подальше, пока не пройдет. Здесь нельзя. Только не здесь.

В глазах Лолы что-то мелькнуло, сожаление что ли. Но Саша уже знала, что делать. Они спешно собрались, побросали грязную посуду на кухне, сгребли в мусорный пакет объедки и бутылки, и помчались в ночь, в снег, в дом Лолы, пить водку.
"Единственный раз - сегодня. С этими. Но так, чтобы звезды погасли. Иначе сойдешь с ума. Сегодня можно. Ничего не брать, левый карман - ключи, правый - сигареты. Сегодня пей до утра." - Саша шла вниз по лестнице, последней. Было стыдно перед домом. Никогда в нем не пили пива, не ели дешевой копченой вонючей мойвы в гостиной. Никогда в нем не матерились женщины. Никогда в нем не бывало таких "Дах", которая шепнула напоследок в коридоре оторопевшему мужу: "Да ты че, щас напоим, она че угодно подпишет! Она ж дура интеллигентная, одна осталась. А дочери ты на свою зарплату квартиру купишь, что ли?"

Саша стояла у двери. Сверху - защелкнуть, снизу - два раза повернуть. Всё, ключи в карман, сигареты в карман, и в ночь. В Платонова, в его ядовитый котлованище.
Лола ждала внизу.
- Ты че, обиделась, что ли?
- Нет, спасибо, что помогли с сортиром. - говорить с ней теперь было легко. Матерок слетал, бился на губах, вился. И уже снаружи, на ветру, прикурила и засмеялась в помрачневшее небо. Сегодня - по-русски. До тьмы, до полной потери сознания, чтобы выжать сердце, как тряпку половую. Мутило, так мутило от этой "следачки", от несчастного Сергуни, который, судя по запаху его пота, болен, он вспотел, пока возился с бачком...жаль было этой непонятной дружбы с чужой, навсегда чужой Долорес, хотелось перед ней извиниться, Саша вдруг прошептала ей - извини.
- Да за что? Ладно тебе, поедем ко мне, сейчас водки выпьем, полегчает.
Не полегчает. Саша кивнула. С ней, как с этой Дахой, надо постоянно подстраиваться. С ними надо постоянно подстраиваться.
Только бы отдохнуть. Только бы не обрабатывать информацию, потому что нельзя записать, нельзя записать это все сейчас. А мозг, чертова машина, все запоминает, все копит в себе, простраивает свет, цвет, мизансцену, текст, речь, стилистику...пить. Выключить эту машину, этот компьютер и хотя бы одну ночь - забыть, забыть, забыть, как проста смерть, как тяжело мертвое тело, как за секунду целая вселенная, бывшая мамой, погасла.
Если водка поможет - значит, водка. Только сегодня, пожалуйста, только сегодня, пожалуйста. С этими людьми, которые никогда не поймут, именно с этими, завистливыми, злобными, грязными, извне.
Помогло. На одну ночь. А большего было не надо.