Глава 2

 
   
  Как только Ирина вошла в вестибюль факультетского корпуса, тут же забыла о своем провожатом. Впереди был насыщенный вечер. И ей, если честно, было не до случайных ухажеров. Что терять время на пустые разговоры? Романтическое знакомство – первый шаг на пути к замужеству. Но пока в её планы строительство семейной жизни не входило.  А тратить время на прогулки под луной без точно обозначенной перспективы она не могла себе позволить. Раздеваться в гардеробной не стала. Сегодня встреча с московским профессором, а, значит, после её окончания у вешалки будет толчея. Взглянула мельком на свой портрет.   Фото на доске отличников факультета - это хорошо, но еще лучше то, что из второкурсников лишь она в этой галерее. Полторы сессии на отлично не только у нее. Но сыграло роль то, что прошлогодняя её курсовая признана лучшей среди курсовых первого-второго года обучения.
   До начала встречи оставалось минут пятнадцать. Она специально пришла немного раньше, чтобы успеть отдать на прочтение кусочек курсовой преподавателю. Владимир Андреевич сидел в любимой двести семнадцатой. Любимой потому, что в этой комнате форточка, по его образному выражению, стояла "матюком": то ли рама иначе не входила, то ли рабочие, ремонтировавшие в последний раз дореволюционное еще здание, были подшофе... Да что гадать, почему  рама была перевернута вверх ногами, и форточка размещалась прямо над подоконником. И молодой кандидат наук Владимир Андреевич во время перемен курил прямо в аудитории, выпуская дым в эту матюковую форточку. Он шутил, что будь его воля, то выплатил бы бригаде бракоделов премию.
Если заходил кто-нибудь из факультетского начальства или Марлен, Владимир Андреевич щелчком отправлял окурок во двор. Но поскольку входная дверь была утоплена в глубокой нише, то входящий, прежде чем попасть в аудиторию, появлялся отражением в стекле шкафа с книгами, и Владимир Андреевич успевал сообразить надо ли выбросить сигарету или достаточно спрятать руку под столом. Это был жест вежливости, поскольку струящийся из-под столешницы дымок не спрячешь, но видимость приличия соблюдалась и это выглядело, по его мнению, уважительно. При студентах он, конечно, курил, не таясь. И даже угощал некоторых, например, Сашку Кузнецова. Но тех, кто поддавшись соблазну демократии, пытался закурить без приглашения, Владимир Андреевич, выпустив струю дыма,  останавливал словами: "У нас не курят".
Когда среди книг мелькнуло отражение Ирины, он отщелкнул окурок во двор и, улыбнувшись, разогнал перед собой дым, словно освобождал ей место.
  - Здравствуйте. Вот, - она протянула ему стопку компьютерных распечаток.
  Владимир Андреевич взглянул на листы и удивлённо покачал головой. Во время прошлой консультации он выразил легкое сожаление о текстах курсовых «в непечатных выражениях». Не столько из недовольства, что приходится разбирать неразборчивые почерки, сколько ради пришедшей в голову показавшейся ему удачной формулировки. Сказано было даже не по поводу Ирининого текста, а вообще: в тот день студенты нанесли ему целую кучу бумаги, расписанной разнокалиберными почерками. И вот на тебе. Нашёлся человек, который принял его дежурное сетование всерьёз. Дежурное, потому что настаивать на ином он не мог, понимая, что не всякий студент имеет доступ к принтеру. Владимир Андреевич взял в руки первую страничку, пробежал глазами несколько строк и тут же отложил листок.
- Интригующее начало. – Он на секунду задумался, - а ведь вы правы, Ирина, после Иоана Безземельного в Англии ни один король не назвал своего сына Иоаном. Умеете вы заглянуть в глубины... Считалось, что имя этим незадачливым правителем безнадёжно испорчено и приносит только несчастье. В средние века имя воспринималось, как одно из составляющих благодати, без которой человек, как бы умён он не был – ничего не значит. Представление, конечно, не христианское – языческое. Хорошо подмечено по поводу того, что незадачливая судьба Иоана послужила прологом великой судьбы Великобритании. Я правильно понимаю, речь пойдёт о том, что Хартия Вольности - пролог к парламентаризму?
- Да. Там дальше об этом. 
  - Предвкушаю интересное чтение. Оставлю это удовольствие на вечер. Да и вам некогда. Вы ведь Бетховина пришли послушать?
  - А вы не пойдете? – удивилась она.
  - Ну его. - Отмахнулся Владимир Андреевич, неуважительно усмехнувшись.
  - Как-то вы о нём непочтительно... Профессор, известный в научном мире человек.
  - Дешёвая популярность. В студенческие годы мне попалась одна его работка. О том, что в устойчивых политических структурах, например, в античных,  востребован лидер молодой и энергичный, а в динамично развивающихся, таких как социалистические, наоборот – пожилой. Про склероз он ничего не говорил, но это как-то подразумевалось. Понимаете, к чему клонит? Старческая немощь Брежнева - закономерное проявление исторической востребованности. И как вам пассаж насчёт того, что социализм эпохи Брежнева - бурно развивающаяся социальная структура? Сейчас он об этой статейке не распространяется. Но то, что написано пером, а тем более отпечатано в межвузовском сборнике, не вырубить топором. Однако послушать его надо. Чтобы получить право обмолвиться в разговоре: "Бетховин? Да, слышала я этого болтуна"... 
- А вы слышали?
- Нет. И не услышу. А, честно сказать, скандала не хочу. Не удержусь, а шефу это может не понравиться. Он ведь этого чудака пригласил неофициально, по-свойски. И что это значит? А это значит, что вроде как лично гарантирует ему академическую корректность. Ну а мне с шефом конфликтовать, особенно сейчас…  Да вы снимайте куртку. Вешайте вон там на гвоздик, поверх карт. Я здесь долго буду, - он, обозначая причину позднего сидения, шлёпнул ладонью по стопке листов, – заодно и поохраняю. – И, вздохнув, добавил доверительно, - со статьёй, видите ли, зашиваюсь. Сроки, сроки… Правки, правки.
 Ирина взглянула на стопку листов, на которую только что пала ладонь преподавателя. На том, что лежал сверху, жирно синим были расставлены вопросы и обозначены фигурными скобками абзацы. Кое-где на полях виднелись короткие, энергичные надписи, сделанные легко узнаваемым почерком. С Марленовскими резолюциями, вернее одной резолюцией, ей уже приходилось встречаться. Та, адресованная ей, была сделана на вырванном из блокнота листке, переданном через зал, после её выступления на университетской конференции младшекурсников. На сложенном пополам листке, который прошёл через многие руки, стояла, начертанная рукой мэтра её фамилия в дательном падеже – такое публичное внимание уже само по себе отличие, - а внутри, после короткого «Отлично», целых три восклицательных знака. А вот здесь восклицательных знаков не было – только вопросительные. И причина была, как догадывалась Ирина, не в том, что работа Владимира Андреевича «не соответствовала». Тут было иное. Что-то между ними  не заладилось. Может быть, то, что Марлен отбирал в свою команду только тех, кого сам выделил из студенческой массы, обучил и настроил, проверил на лояльность и трудоспособность. Владимир Андреевич же был чужой. Он – выпускник МГУ, -  защитившись, почему-то не задержался в стенах цитадели российской науки, а был перемещён в провинциальный, пусть и достаточно престижный, вуз. Что стало причиной такого перемещения, никто не знал. И даже слухов о том не циркулировало.
Ирина быстро отвела глаза, чтобы случайно не прочитать строгую марленовскую ремарку и, повесив куртку поверх карты, пошла слушать Бетховина.