А. П. Глинка. Воспоминания о Ек. Вл. Новосильцевой

Авдотья Павловна ГЛИНКА

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О НЕЗАБВЕННОЙ
Е.В. НОВОСИЛЬЦЕВОЙ, УРОЖДЁННОЙ ГРАФИНЕ ОРЛОВОЙ


Возвратясь из С.-Петербурга в Москву, после двухлетнего отсутствия, много я испытала грустных впечатлений. Казалось бы, что такое два года?!.. Так легко выговорить! Тем более, что собственно для меня, они так быстро пролетели с своими разнообразными сценами новой жизни, в кипучести быта Северной столицы, где на каждом шагу я была поражена красотою огромных зданий, величавостью Невы, гранитными ее берегами, особливо в зимние месячные ночи, когда фонари с Английской набережной так ярко отражаются в неподвижном стекле реки-красавицы. Все это поражает, в особенности, когда приезжаешь в Петербург из губернского города, что со мною и случилось. Не у места теперь описывать, что я перечувствовала в это время и сколько сохранилось отрадного от встреч с разными лицами!.. Сердце имеет свою память!.. В настоящую же минуту я буду только говорить об одном, для меня незабвенном предмете... Еще в деревне, и потом в Твери, получила я два очень интересных письма от Екат. Влад. Новосильцевой. Мне кажется, что здесь у места сделать выписку из обоих: они покажут, лучше всяких моих слов, сколько сохранялось еще высоких чувств и благородных, патриотических мыслей в особе, которой утрата чувствительна для нас и для всех, кто знал ее.

Первое письмо было от 10-го Мая 1849. Вот что писала она между прочим:
....«Как бы ваше сердце Русское возгорелось от радости, если бы вы видели восторг всех жителей Москвы, от мала до велика, в принятии Отца Отечества, Вообразите себе, когда в Светлое Воскресенье вышел ИМПЕРАТОР, весь народ закричал Ему: «Христос Воскрес!». - Как отозвался на небесах этот гул народа!.. Я уверена, что и Ангелы вострепетали от радости, что еще есть на земле, где чтут Бога и Христа - Его нашего Спасителя! - Все забыли Его: - своим умом возгордились и думают, что не нужно призывать Его! - Несчастные люди! Господь, видя их неблагодарность, покинул их: и что же с ними?!.. Жаждут крови своих собратов и думают только, как бы ограбить, умертвить ближнего! - Еще нынче я читала в газетах, что Римляне выдвинули кареты Кардиналов, чтоб делать баррикады, но на них напала такая ярость, что пережгли эти кареты! Читаю иногда всех народов безумие и дивлюсь долготерпению Божию, И понимаю предсказание Евангельское: «Возстанет язык на язык и Царство на Царство!». - Нельзя не содрогаться, видя такое положение дел, и как человечество мучит ближних. По милости Божией и Отца Отечества, мы одни покойны: да сохранит нас Господь в сем блаженном положении!».

Вот чувство истинно-Русской христианки! Замечательно, что даже и почерк ее имел в себе какую-то твердость, удивительную в ее летах!.. После моего ответа, в Августе месяце, получила я другое письмо, из которого тоже приведу некоторые места, ярко-показывающие ее светлый взгляд на предметы и ее душу, согретую любовью к России и проникнутую верою.

...«Нет, любезная, А.П.! не могу себя упрекнуть, чтоб я забывала много уважаемых и сердечно почитаемых, часто жалела об осиротевшем, милом, вашем гнездышке. - Но наконец, я обрадована вашим радостным возвращением; станем, по-прежнему, беседовать по долгим вечерам осенним... Спасибо Настасье Петровне, что она догадалась вас угостить у себя! Это по любезной старине. И в старушке Москве еще есть гостеприимство Русское!.. Пора нам образумиться и сохранять наши благие привычки и держаться, более чем когда-нибудь, нашей Православной Церкви, которая всему доброму научала!.. Теперь слышу, что приезжие наши дамы, зажившиеся во Франции, любуются Москвою, любуются нашими крестными ходами!.. Вольно ж было зажиться в чужих краях, отстать от добрых привычек!.. Тесно в Петербурге, живи в Москве; нездорово и тут - поезжай в Крым, в Киев; к водам - поезжай на Сергиевские воды, к Старой Русе, в Пятигорск; а удаляйся от чужбины, где грабят, строят баррикады, и все ужасы безбожия и безначалия таковы, что их ужасаться надобно!.. Слава Богу, Господь порадовал нас победою!.. Как мы должны благодарить Бога, услышавшего наши теплые молитвы о Царе и о воинстве Его!.. А Французы все твердят, что нас побили, - типун им на язык!..

...Прочли ли вы прекрасную проповедь Иннокентия в Пчеле?.. Не вина духовенства, если мы не читаем их наставлений!.. Христианское чтение, в С.-Петербурге; в Москве - Творения св. Отцев; в Киеве - Воскресное чтение, и не успеешь всего прочитать; а кроме того проповеди нашего Владыки все гласят; а вольно нам не слушать и не внимать, словно как Иудеи во время воплощения Господня и проповеди Его. - Теперь, большая часть Европы отступила от Христианства; а гордость внушила им, что они могут новый закон постановить. Безумные! сами не знают что творят!».

Как разителен, как торжествен этот голос! И теперь, когда ее нет уже между нами, он еще более получил силы! Так говорила христианка - Русская за два месяца до своей кончины! Здесь, слышно что-то искреннее, увещательное!.. О, да исполнится желание благочестивого и любящего сердца, не остывшего от страдания и преклонности лет!..
Прочитав в то время эти строки, с умилением, подумала я, с каким удовольствием увижу эту почтенную особу. Я представляла себе так живо, как она, в своей голубой светлой гостиной, сидит, с ясным своим взором, с ее приветливою улыбкою, в своей черной одежде, которая, несмотря на свой мрачный цвет, имела на ней какую-то особенную прелесть и грациозность! Никто уже не носил, как и она сама то говаривала, такого рода чепцов, а между теме, как этот густой широкий рюш, который так окружал все лице ее, шел к ней, и этот черный креп поверх чепца, висевший на обе стороны, казался мне, когда я на нее глядела, как бы каким-то знаком, чертою, отделявшею ее от мира! - Когда она выходила к обеду из своего кабинета в гостиную, ее вход оживлял всех. Верно, с необыкновенным чувством, всякий ее приветствовал, и она за то со всяким, в свою очередь, так ласково разговаривала!.. Окруженная всегда предметами, показывавшими ее вкус ко всему изящному, она и в себе имела столько прекрасного, что оно-то и составляло со внешним какую-то гармонию. О! как видно было, что не из одной моды стояли перед нею вазы с редкими растениями, с благоухающими цветами... На столе всегда лежали газеты на разных языках, новые книги!.. Она всегда показывала с таким удовольствием какое-нибудь новое приобретение или картин, или путешествий, особливо все, что выходило в нашем Русском художественном мире и отечественной духовной и светской словесности. По утрам в свободное время, она занималась живописью, и я не раз, заезжая к ней, любовалась, видя ее, с палитрою в руке, рисующую Крымские виды... Все было ей доступно: она на деле доказывала, что можно соединить благочестие с любовию к искусствам, и жить этой двойною жизнию, подкрепляемою делами любви и милосердия. Когда, - еще за много лет пред сим, - я увидела ее в первый раз, она сделала на меня сильное впечатление своим лицом и одеждой. Мне казалось, что я вижу пред собою Английскую знатную Леди, сидящую в своем замке, с своей глубокой, безотрадной печалью. В самой вещи, тонкие черты ее лица и голубые глаза показывали что-то иностранное, пока она не начинала говорить чистым Русским языком. В первое свидание, она мне сказала: «Madame! та vie est un travail!». У меня на глазах навернулись слезы, и она, может быть, заметив это, полюбила меня, а я, в самом деле, глубоко была тронута ее положением и, вместе с тем, очень довольна, что познакомилась с нею. Я думаю даже, что и все непременно принимали в ней участие!.. Великие несчастия, выходящие из ряда обыкновенных, имеют в себе особенную печать, и нельзя равнодушно смотреть на такое грозное, невидимое поражение человека!.. Да, много, много приятных минут провела я в доме Е. Вл.

Сколько встречалось там интересного для души и ума! У нее имела я счастие увидеть в первый раз нашего Архипастыря, нашего северного Боссюэта по уму и высокому дару слова, - этого достойного представителя православия прежних наших Святителей!.. У нее встретила я также Алеутского Архиерея Иннокентия, который тогда отправлялся совершать благородный свой подвиг для спасения людей, забытых Европой, далеких от просвещенного мира, но близких к Тому, Кто повелел называть себя Отцем, и призывает всех кротких, смиренных и страждущих на всех концах земли!.. Сколько раз, у нее же, вместе с другими, наслаждались мы вдохновительной беседой нашего известного миссионера Макария, вмещавшего в себе и глубокие познания и простоту апостольскую!.. Мир праху твоему, муж честный! Много перл драгоценных сохранилось в душах, имевших счастие слышать твои поучения!
Как же мне, после этого, не почтить воспоминанием незабвенную Екат. Влад.? Муж мой и я нередко имели счастие читать ей некоторые из наших сочинений, и не раз мы видели, как много она сочувствовала, особенно произведениям религиозным!.. Я замечала слезы на глазах ее. Струна религии отзывалась более других в душе, глубоко проникнутой любовью к Богу... При этом нельзя мне не вспомнить и черту ее смирения. Вскоре после нашего знакомства, я издала Жизнь Пресвятыя Богородицы, и, по моему уважению к Ек. Вл., желала посвятить ей мой труд. Посвящение уже было написано. Я послала его к ней для прочтения, но она, дня через два, прислала ко мне нашего общего духовника, почтенного Семена Ивановича, поблагодарить и сказать, что она не находит себя достойною, чтоб имя ее, при сочинении такого рода, было напечатано!.. Это было чисто из смирения! Мне тогда грустно стало, что я не могла выразить ей чувства моего уважения, и - после того - я уже никому не посвятила своей книги...

И так, после последних ее писем, я мечтала, что увижу ее, что буду опять в этом благодатном оазисе, в котором было такое сочувствие к добру и святыне. Но, еще не доехав до Москвы, 5-го Ноября (день ее погребения), на последней станции я узнала, что ее уже нет на свете... Неимоверно грустно было для меня это первое впечатление в Москве, после двухлетнего из нее отсутствия. - Много явилось, как то следует, хлопот домашних, и многих не досчиталась я из своих Московских знакомых!.. Занявшись перебором бумаг, я нашла, и, признаюсь, с большим удовольствием, несколько страниц, давно уже написанных мною, на другой день, после одного незабвенного вечера, проведенного у Ек. Вл. Кроме того, что в этих летучих листках, я и сама не понимаю, как вылилось тогда же описание ее лица и многого, что я, как и другие, знала из ее жизни; в них есть и интерес исторический; потому что там выражено свежее впечатление молодой девицы, проводившей ночь во дворце только что скончавшейся Императрицы Екатерины II. Я запомнила живой и интересный рассказ ее об этой достопамятной ночи, и, на другой же день записала его собственно для себя. Но теперь, по кончине Ек. Вл., мне хочется поделиться им, этим рассказом, со всяким, кто захотел бы узнать хоть некоторые обстоятельства той эпохи, рассказанной очевидцем.

Листок из моего дневника, 3 Марта 1845.
«...Человек предполагает, а Бог располагает», - пословица очень справедливая. Так с нами и случилось: ехали в одно место, попали в другое. Думали, предполагали, что можно еще в возке доехать куда хотелось по остатку льда; не тут-то было. Двигались, плыли, с боку на бок падали, лошади едва везли, наконец, проехав до половины дороги, т.е. несколько бульваров, а еще столько же оставалось впереди, мы увидели, что в зимнем экипаже продолжать путь было невозможно. В самую ту минуту, как мы советовались между собою, что и как сделать, проезжали мы мимо очень знакомого нам дома. Он был освещен, даже какой-то экипаж стоял у подъезда. Хозяйка его, почтенная, вельможная дама, была остаток от древней фамилии, которых уж мало!.. Она была дочь одного из самых знатных бар Екатерининского века; огромное богатство, поместья с замками, дома - как полная чаша всем, что составляет существенное достояние, а не одни какие-то базарные выставки нынешнего модного быта. Она очень хорошо воспитана, знает несколько языков, к теперь, при летах очень преклонных для женщины, сохранила еще не только свежую голову, но даже черты лица ее не искажены теми противными морщинами, - не старости, но сильных страстей, которые оставляют по себе такие глубокие следы. Лицо ее, напротив, было гладко, глаза ее хотя голубые, но еще очень блестящие, улыбка приятная. Руки необыкновенно хороши, и пальцы сохранили еще свои прекрасные формы. Одно ужасное несчастие в половине ее жизни разразилось над ее головою и разрушило до основания все ее земные надежды. С тех пор, богатство, знатность, род и все, что упрочивало ее блестящее положение в свете, покрылось черным крепом. Утрата единственного сына, прекрасного молодого человека, разорвала все здешние связи - мир опустел для нее, потому что все радости ее сошли в холодную могилу, и все прежние надежды переселились уже туда, где носился дух любимого единственного сына. Она жила мыслию соединиться с ним там - так, что ж оставалось для нее здесь... Слезы бедных и сирот, которым она благодетельствовала, и горячие молитвы о нем - сокровище своем. Вот что было неразлучно с нею!.. Время утомило первые порывы отчаяния; тихая грусть заступила их место, и Ек. Влад. вела жизнь, хотя строго благочестивую, но принимала у себя много, как то было прилично знатной барыне. Дом ее был равно открыт бедному страннику, монаху, инокине, литератору и молодым аристократическим дамам. Все ее любили и уважали, потому что она, несмотря на свою печаль, принимала участие во всем - и в делах политики, и в отечественной литературе; душа ее сохранила еще всю теплоту свою. Она читала все газеты, журналы, и рассуждения ее на счет современных событий были всегда очень верны. Она на них глядела сквозь очищенное стекло Св. Писания и живой веры, теперь ее единственной отрады. Она, может быть, никогда не прочтет этих строк [1], но я это пишу, как дань моей преданности и уважения к женщине, достойной таких чувств по своим прекрасным качествам. Этот же легкий очерк я сделала для того, чтоб мой рассказ о том, что я от нее слышала, получил более занимательности.

Когда мы вошли к ней, она была не очень здорова, и сидела в своей маленькой гостиной, перед портретом, во весь рост, своего незабвенного сына. Перед этим портретом стояло множество редких растений и цветов в полном развитии, разливающих в воздухе чудные свои ароматы не здешнего края. Она приняла нас с обыкновенною своею приветливостию. Часто, после первых незначащих слов, завязывается интересный разговор; так случилось и теперь. Стали говорить об записках одного из прежних вельмож, который описал кончину Екатерины II. Хозяйка, при воспоминании об этом, сказала нам: «Верно никто не мог написать того, что в первую ночь случилось, и чему я сама была свидетельницею: это очень любопытно; хотя я была еще молодою девушкою, но я все это очень живо помню». Мы просили ее рассказать нам некоторые подробности, и вот ее собственные слова, которые я очень верно передаю.

«Мы сидели за обедом с батюшкою и матушкою, в тот самый день, когда уже известно было в городе, что Императрица занемогла опасно. Во время самого обеда, приезжает из дворца камер-лакей, звать батюшку сейчас во дворец. Он тотчас встал, оделся, поехал, и нам с матушкою велел одеваться и туда же ехать. Государыни уже не было на свете. Нельзя вообразить и описать смятения, которое мы нашли во дворце; все шли, сами не зная куда, безотчетно, бессознательно, совались то в одну дверь, то в другую. Лакеи завешивали зеркала, надевали чехлы на мебели, гасили свечки. Таким образом, в этом движущейся толпе, вместе с другими, дошли мы до Бриллиантовой комнаты, в которую двери были заперты, и перед ней собралось множество людей. Покойная Императрица была благодетельницею моего семейства, и, увидев во дворце это необыкновенное смятение, я не смогла удержать слез своих и начала не только плакать, но горько и громко всхлипывать. Чем больше меня унимали, тем больше я плакала. В ранней молодости, с прежним воспитанием, не покорялись еще до того светскому приличию, чтоб плакать или смеяться на заказ. Вдруг что-то громко закричали, и люди опять бросились снимать чехлы, зажигать свечки, и началась страшная суматоха, а после опять все притихли. Тут какой-то голос начал раздавать разные приказания, что тотчас же исполнялось, и многие особы после того выходили из дворца. За этим следовали и другие приказания. Их исполняли в безмолвии. Наконец, двери отворились в Бриллиантовую комнату, и оттуда вышел Император Павел I-й, Он прошел в другие покои, а все бывшие тут пошли кто куда знал, без всякого назначения. В эту минуту кто-то пробежал мимо меня и закричал: «Фрейлинам дежурить у тела; идите туда!». Я оглянулась и увидела некоторых из подруг своих; мы соединились и пошли, сами не зная куда, потому что после этих слов с нами никто уже не говорил. Мы все шли вперед, и вдруг так вышло, что нас очутилось только две, а уж других не было. Между тем толпа людей всех чинов перебегала из комнаты в другую, и всякий спрашивал, что приказано делать?.. Я шла, плакала, и мне все становилось грустнее... Наконец, мы дошли до опочивальни покойной Императрицы. Она лежала в спальном платье на кровати; при ней тут находились доктор и священник, который читал Евангелие. Кроме - никого и нас двух пришедших. Рука ее была протянута; я подошла, поцеловала, и, как я ни была молода, но мне все пришло в голову, что вчера еще, за какое счастье считали целовать эту руку, сколько людей ее окружало, иные со страхом, другие с усердием, ожидая одного взгляда, одного слова. В комнате очень было холодно; я, закутавшись, села в угол поодаль, подруга моя скоро заснула, доктор вышел за чем-то, а священник подошел ко мне и сказал: «Сударыня! мне очень дурно, я выйду и пришлю другого!». Я ему предложила о-де-колоню, который со мной был, и хотела подать воды, но он мне опять сказал: «Нет, этого недостаточно, я чувствую, что упаду и только вам наделаю хлопоты» - «Ну делайте как знаете», - отвечала я ему, - и он вышел. Тут я осталась совершенно одна с телом Императрицы, в горнице полутемной, но я не боялась. Взглянув кругом себя, я увидела вдали какую-то картину, которая мне показалась замечательна; я подошла, чтоб ее рассмотреть поближе, оперлась на что-то, перед ней лежащее - я и не могла сделать иначе - и вдруг из этой массы выскочила голова и закричала: «Что надобно!». Тут я увидела, что это был Каммергер N*, который от холода завернулся в свою шубу. Я его успокоила и просила извинения, что потревожила его своим любопытством. Он опять завернулся в шубу, а я возвратилась на свое место и стала глядеть на Императрицу, лежащую с покрытым лицом. Вдруг я увидела, что покрывало на груди ее стало подниматься, как бы дыханием; это показалось мне странным. Я глядела еще пристальнее, и движение, поднимавшее покрывало, стало еще заметнее. Я пошла прямо к постели, чтоб удостовериться в том, что мне виделось. Пока я стояла над нею, не зная, что мне делать и как в этом случае поступить, взошел доктор и спросил, что я делаю и зачем стою?.. Я ему показала вздымающуюся грудь покойницы и сказала тихо: «Ах! посмотрите, может быть она жива, какая радость!». Он мне на это сказал: «Это движение последней влаги!».
Вот что я написала тогда, и что почла любопытным поместить теперь.

Отрадно было мне на днях прочитать некролог Екатерины Владимировны, помещенный в Москов. Полицейской Газете, от 12-го Декабря, № 269-й. Просто и верно описан в нем весь ее быт, и я выписываю из этого некролога, для полного очерка, ряди тех дел покойницы, которые мне неизвестны были. Приятно знать и помнить, для близких и для всех ее любящих, что в течение 25 лет, после кончины своего сына, как бы «желая заменить эту потерю, детьми по благодеяниям своим» [2], она непрестанно и неусыпно занималась делами милосердия. Невелик этот срок в жизни человека, а много было ею сделано и известного, кроме тайных благотворений, записанных не в здешних летописях и не здешними перьями...
В некрологе сказано:
«В С.-Петербурге устроена прекрасная богадельня, при которой великолепная церковь. Пожертвовано для богоугодной же цели значительное населенное имение. В Москве, близ Новоспасского монастыря, куплено также для богадельни большое место с разными постройками, и хотя главный план еще не приведен в исполнение, но много бедных семейств были поселены там безвозмездно и ежемесячное получали содержание. Так же отделан ее иждивением большой двухэтажный корпус для детского приюта. И сколько и всегда постоянно она помогала бедным семействам, и сколько сирот находили и приют и содержание в ее доме!».
Что же еще прибавить словами, когда дело говорит так красноречиво, а слезы бедных живые свидетели жизни временной, обильной плодами для жизни вечной! Чего ж и Св. Писание требует от земного человека? Веры и дел - дел и веры.
Это и было исполнено!
И так, она, незабвенная Екатерина Владимировна, выдержала и удержала до последней минуты своей жизни то, чем она была!.. С теплой, несомненной верой истинной христианки, исполняла она все свои земные обязанности. Просветленная крестом, который несла безропотно, она, с твердым духом и упованием переселилась в вечность, с тою же мыслию, которая была с нею неразлучна - с мыслию увидеться там с драгоценным для нее залогом - ее сыном! Часто томилась она этой разлукой, но непрестанная молитва о нем, деятельная, умственная жизнь, полезные дела милосердия, ее ласковое, нежное обхождение с родными, которыми она всегда была окружена - вот что ее утешало, радовало! И теперь, когда мы ее уже не увидим здесь, будем утешаться мыслию, что там для нее нет уже более ни томления разлуки, ни слез, ни воздыханий!

Авдотья Глинка.
Москва.
17-го Декабря 1849 г.

ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Она и не прочла их!
2. Слова Некролога.


(Москвитянин. 1850. № 2. Январь. Кн. 2. Отд. V. Московская летопись. С. 50 - 61).

Текст к публикации подготовила М.А. Бирюкова.