Осенний бал

               
                ОСЕННИЙ БАЛ
   Часть 1.

    Сказать, что мы с моим первопольным курцхааром Шмелем ждали осенних высыпок – это ничего не сказать. О вальдшнепах было перечитано всё, от классических записок Аксакова до последнего бестолкового отчёта из интернета. В середине сентября мы уже прошлись по опушкам и мелколесьям – нет! А должен бы уже вылетать из крепей! Нет.
               
   Вальдшнепы мерещились в летящей листве и снились по ночам - взлетали рыжие ракеты на фоне золотых берез и растворялись в синеве. Чудилась музыка и колокола.
 
   ...В северной Мещёре, под Шатурой, у меня домик. В конце сентября едем опять. Утром – за деревню, по мелколесьям – нет. Опять нет! Иду краем старого леса – в глубине Дмитровский ручей, за ним три заросших карьера, там бывают утки. Проверили – уток тоже нет. Возвращаемся краешком леса по тропинке – здесь, бывает, белый попадается... И вдруг! вздрагивает мой лягаш – и замирает! И стоит! А я – ружьё с плеча – и к нему, а он пошёл и пошёл на потяжках, играя мышцами и подрагивая каждой стрункой, по желтой и бурой листве, по рыжей траве, а вальдшнеп – от нас. Бежит и бежит, и уже полсотни шагов, и уже чистинка кончается, и он в соснах, в березках, впереди, взлетает - далеко! И нету. Не-е-ту...
 
   Погоревали. Пережили. Что ж... Рядом еще местечко, поднимали мне там вальдшнепа мои спаниели, и не раз поднимали. И пошли. Недалеко успели пройти, и прямо с дорожки, нос влево – стойка! Замерла осень, затрепетали две охотничьих души и скрипнула одна из них пересохшими губами: «Вперед...» И шагнул пёс, и шагнул охотник. Взлетел впереди рыжий всплеск и мелькнул в золотой листве. И ударил я очередью – а очередь всего два хлопка! И не было больше патронов в стволах, а он, играя, вылетел из осенней листвы на чистое, улыбнулся синему небу и исчез. Поглядел я на свой палец, на свой указательный палец, на эту бесстыжую сволочь… Не я это ударил сразу из двух стволов, не я это, а проклятый палец сам жал на курок, а я и предохранитель не снимал! Не помню, чтоб снимал я предохранитель. Руки сами, сами руки... поотрывать к чёртовой матери... Шмелёк, не гляди на меня так...

   Нет, больше не будет здесь, впереди заросли, бровка и ручей. Малина, ивняк, крушина. И Шмель в кустах. Ходит кругами… что-то, думаю, не то. Похоже, заяц. Шмель бросает кусты и вылезает на бровку, там крушины чуть меньше. Лезу следом, продираюсь и вижу, как пёс – раз! – и замирает! А что тут может быть? Чистая песчаная бровочка, а внизу ручей. Вперед, что ты стал как пень. Он суётся вперед и у него из-под носа, там, где ничего не было – всплеск! И пошел свечкой вверх, и опять – в листву, в крушину эту, чтоб ей неладно было! Мелькает – ловлю – бью! И вижу, как дробь прорубает себе маленький тоннель в листве, падают веточки и листочки. Так это чётко видно, а вальдшнепа - не видно. Тоннель – видно, и вроде успел я его прокопать к рыжему хвосту, но падения – не видно.

   Слезаем с бугра, переходим ручей, поднимаемся на песчаный бережок – где-то здесь. Если есть. Шмель ускакал вперёд. Иди сюда, далеко ты… И вдруг вижу, на желтой листве – вальдшнеп. Есть. Слава Тебе! И стою. Жду Шмеля. Сейчас прибежит. Найдет. И подаст. И подаст он мне в руки не просто вальдшнепа, а наше долгожданное звонкое счастье!

    
    Часть 2.

    Начало октября. Ни о чём, кроме вальдшнепов, думать мы теперь не можем.  Болезнь прогрессирует, поэтому, не задумываясь, беру больничный. Едем.

     2 октября. Серое утро. Прохладно. Идем вдоль леса. Слева – молодой редкий сосняк, справа старый лес. Впереди, надеюсь, будут чистые опушки и полянки. Вальдшнеп уже вылетает из крепей. Точнее, должен. Иду не торопясь, и метров через триста от машины, не успев толком настроиться, вижу, как Шмель дрогнул и стал. Постоял секунду и медленно опустился на живот. Снимаю ружье, подхожу, пёс, не отрываясь, смотрит влево от тропинки. Подхожу еще – и вылетает вальдшнеп!
 
     Никаких тебе рыжих ракет на фоне берез – коричневый вальдшнеп на фоне темно-зеленых сосен. Шмель находит его и подает. Садится передо мной. Всё хорошо – и тихая радость внутри.

     Ходим еще четыре часа. Места – красота! Но ничего нет. Парочка работ по тетеркам –  стрелять нельзя. После обеда гуляем по карьерам - стреляем пару уток.

     3 октября. Следующие двенадцать километров опушек – четыре часа ходьбы. Ничего. Обследуем край мелкого болотца – несколько гектаров,  в надежде на бекаса. Всего лишь один, поднялся далеко и ушел. Попадается коростель – берем.
 
     Вечером на тяге стреляем три кряквы. Тяга неплохая. Шмель подает всех.

     4 октября. Заросшие кустарником и березами поля. Токуют тетерева. Квадрат за квадратом - ничего. Возвращаемся к машине, намечаем еще одно поле. На этом поле чистых полянок больше и идти веселей. Не проходим и сотни метров – вдалеке летит коростель. О! Дичь! Наша верная добыча, свесив длинные ноги, тянет над мелколесьем. То ли сел, то ли нет – непонятно. Идем. У краешка мелких берез Шмелек начинает разбираться в набродах. Нет, говорю, он дальше пролетел. Может, еще один? Шмель уходит дальше  –  тянет и тянет. Похоже, тетерев. Их стрелять нельзя, поэтому особого интереса нет. Пса не видно. Иду ближе. И вот оттуда, из мелкого золотого березнячка поднимается вальдшнеп! Но - далеко, далеко... эх...  И тут он делает вираж и идет... не ко мне, но ближе, ближе, метров сорок...  всё, ближе не будет – бью!  Не пойму, попал, не попал?
 
     Приходит Шмель, ищет за кустами. И - делает стойку! Подай! Несет!
 
     Попадается болотце – обходим по краю. Поднимается бекас. Ты что же это, собачий сын, а? А ты, хозяин, -  отвечает собачий сын, - на ветер-то глянь! Н-да... Ветер сзади - извини, Шмелек.

     Больше ничего нет. Впереди - низинка. И вдруг – потяжка! И – стойка! Подхожу –  вылетает! Рыжий, крупный, стремительный. Выстрел! Вальдшнеп поднимает крылышки кверху и планирует в осенние травы. Внутри – музыка: потяжка-стойка-подводка! Передо мной золотое мелколесье, ветер играет листвой и солнышко - сквозь белую дымку.

     Шмель намял лапы. Оставляю дома и вечером на тяге без него. Сбил трех, нашел двух.

     5 октября. Воскресенье. Ходил в церковь. Недавно отремонтировали – всё блестит. Божественная литургия. В конце - кант Богородице. Пели очень печально – жаловались Небесной Царице.

      После обеда вышел в сад и услышал гусей. Пролетели высоко, около сотни. Уже летят. Шмель отдыхал, лизал правую переднюю лапу.

     6 октября. Утро серенькое, холодно, но без мороза. За селом токуют тетерева. Один сидит на березе. Ходим в том же углу, где нашли первого вальдшнепа. Места хорошие, но, увы, три часа – и только три работы по тетеркам. Одна поднялась после стойки, другие без стойки и далеко. Больше ничего нет. Через поле - старая мелиоративная канава. Бобры, запруды, но уток нет. Возвращаемся по полю к деревне.

     В конце огородов – старые ветлы и вороны. Заряжаю в верхний ствол пятерку – авось налетит на дальний выстрел. Поворачиваем вдоль огородов к машине – до нее около километра. Перед нами несколько островков мелколесья – ивняк, осинник, березки.
 
     И перед первым же островком Шмель - стал! Я уже разуверился, а Шмель стоял и поводил носиком. Обычно он так делает, если птицы нет близко и перед ним только наброды.
 
     Я подошел – он стоит. Посылаю вперед – делает шаг. Это всегда у него так – один шаг. Вперед! И еще два шага. И вот, и вот – их вылетает сразу два! Первый поднимается над березками и тут же ныряет за – успеваю кинуть туда стволы и нажимаю на спуск – мимо! Мелькнул – и пропал. Кручусь вокруг оси – где второй? Вот он! Идет низом и уже закрывается от меня золотистой ивой! Бью пятеркой – и вижу, и понимаю: мимо! Мимо…
 
     Куда мне теперь? Куда мне скрыться, куда зарыться… О, Лупито Маззини…  Горе моё и разорванное на куски… погоди, а вдруг высыпка? Обходим остров – нет. Обходим следующий островок – нет. Горе ты моё, горе…

     Звоню охотницкой жене, хоть ей, думаю, пожалуюсь. Рассказываю. Сердце, говорю, на куски и два ручья из очей... Смеется – хорошо, мол, тебе там. Разговариваем о всяких пустяках. Иду потихоньку по полю... Хоть бы ты на месте плёл языком, старый ты мазай! Из куста, в десяти шагах, поднимается вальдшнеп. И улетает. Огромный как кряква (правда-правда, господа охотники, может, чуть поменьше). Мобильник в руке – хоть бы мобильником я его! Нет, растерялся. А где же собачий сын? А собачий сын на месте – стоит перед кустом на стойке. Как же я не заметил, а, жена? Жена сразу поняла, что сейчас будет: всё, говорит, дорогой, пока-пока, береги себя, целую – и гудки. Поглядел я на мобилу, поглядел на золотые поля… У-у-у-у-у…

     Обыскали еще один островок – здесь они пролетали. Вдруг? Нет. Нет и нет. А где Шмель? Стоит! Шмелёк – стоит!!! Чувствую – всё, не могу с собой совладать, руки трясутся, сердце скачет… Ф-ф-у-у… Как на медведя… Легашатники, думаю, понимают. Подхожу. Шмель стоит. Посылаю. Он делает шаг. Это как обычно у него, один шаг. Вперед! Он делает еще шаг и начинает водить носом. Эх, ты, поросенок, нет тут ничего! Но пёс нюхтит, тянет, тянет и опять стаёт! Да что ж такое, неужто бегунок? Вперед – шиплю как змей. Стоит. Подхожу и вижу впереди, в трех метрах от нас, большая свежая куча – ночной подарок от тетерева! Ах, ты, свин! Всю ночь работал. Ну спасибо.

     И смешно уже. И непонятно, с чего это я? Сколько раз бывало в моей охотничьей жизни – промахнешься по вернейшей крякве, расстроишься, а через минуту и плюнешь – еще найдем! И еще промажем.
 
     А здесь? А здесь - иначе. И дело не в промахе.  Ходишь,  ходишь по золотым мелколесьям…  И час, и другой, и третий.  И вдруг –  стойка! Пёсик твой -  как струна.  Вот она, эта секунда, это миг перед чудом - забыл обо всём охотник, плывет, не касаясь земли, как будто и сам он уже не здесь, а на пороге иного, волшебного мира.
   
     Все они прекрасны – и веселый бекас, и задумчивый дупель, и гаршнеп златые власы, а вальдшнепы – особенные. Таинственные отшельники, драгоценные россыпи, создания Божии. Не первый из охотников я это замечаю - и надеюсь, что не последний.
   
     Возвращаюсь с поля, передо мной - село. На невысоком пригорке – церковь. Улицы расходятся под углом. На одной из них теперь стоит и мой домик. Топится печка. Спит на диванчике молодой охотничий пёс, вылизав изрядную мисочку.
 
     Сижу за столом с чашкой кофе, кропаю эти записки по горячим следам, а в окне моем – огороды и осеннее поле, медное, золотое и багряное. Над ним – небо. Утром – третий день уже – летели гуси и кричали над домом. И журавли, наверное, собираются. Им тоже пора…  Печалится моё сердце…  А душа – радуется. Ты есть, Господи!.. А смерти - нет.

     7 октября. Ночью -  звёзды. Мороз. Утром – иней. На золоте и багрянце – куржак. Едем в морозной тишине, мимо старых вётел за огороды. Ко вчерашнему островку…

     Ветра нет и Шмель осторожничает, отмечает: мышка, птичка. На половине острова останавливается и медленно сгибает ногу. Я даже не успеваю снять ружье – вспыхивает далеко впереди рыжее пятно и пропадает. Обыскиваем остров – больше ничего нет. Выходим на поле – от леса летит голубь. Ближе, ближе. Вальдшнеп! Пролетел высоко над утренним полем - откуда, куда?

     Обходим еще несколько островков мелколесья – на траве иней, листва смерзлась – нет, надо ехать в лес. Может быть, там, на опушках, под елками…

     Завтракаем. Пригревает понемногу солнышко. Нет, надо еще попробовать! Едем.

     Край леса. Ни облачка, ни ветерка.  Одна полянка, вторая, третья, четвертая. Увы.

     …И всё-таки он был! На выходе уже, выскочил из кустов от Шмеля, через тропинку – и в мелятник. Стой, суслик! Нет. Мелькнул на тропе и пропал. Шмель прошел по следу – и закрутился в кустарнике. Всё.

     Идем опушкой к машине. Тишина. Синева. Всё в золоте – березы, осины, кусты. Ива – листья тяжелые, влажные после инея, срывается листок сверху –  и ворохом за ним обрушиваются все. Ага! Выбираю самую красивую, встаю под ней со Шмелем, стучу ладонью по стволу – и осыпает нас золотой ливень.

   
   Часть 3.

   С Юрием Любимовым я познакомился в соцсетях – увидел дельную статью на охотничьем сайте, написал комментарий, он отозвался и мы, выражаясь современным жаргоном, законтачили «В контакте». Потом я обратил внимание на его друга Ивана, потом Юра поделился со мной тонкостями весенней охоты на гусей – так что теперь теоретически я подкован будь здоров! - потом он рассказал мне о своей легавой Лексе, а в октябре расписали они мне с Иваном Петровичем осенние высыпки в их местах. И всё, я погиб! Много лет, а с курцхааром последние три года особенно, искал я вальдшнепа в Подмосковье – и находил, но больших высыпок – нет! Открывал карты, разглядывал южные границы лесов - там, перед степью, задерживается пролётный вальдшнеп – Тульская, Рязанская, Нижегородская… куда, Господи? Небо молчало.

   А тут Любимов с Локтионовым - десять подъемов за выход, пятнадцать, двадцать! И фотографии вальдшнепов, и умное лицо Лексы, и рожи охотников… Конечно, мне захотелось к ним. Обратиться напрямую я не мог. Нет, я помнил известную фразу Тургенева: он был «страстным охотником, следовательно, отличным человеком», но за последние годы мне попадались другие личности. Один, пригласивший меня на весеннюю охоту в Новгородскую область, под электронику стрелял всё подряд, то есть и уток тоже – даже не для мяса, а просто из желания стрелять по живым мишеням, другой, недавний мой приятель-легашатник, весь изнылся: мы-де разогнали ему всех куропаток возле его деревни и ему теперь хоть не выходи. К третьему я сам, простофиля, обратился на форуме с просьбой приехать на дупелей и снять видеофильм о работе наших собак… В ответ услыхал такую ахинею, что понял: старые добрые времена прошли. И тургеневские розовые очки я снял навсегда.

   А ведь когда-то у меня была своя компания, были друзья, которые умели радоваться чужим успехам, и всегда были готовы - и с удовольствием! – взять тебя на любую охоту или рыбалку. Этого я забыть не мог. Это было совсем недавно! И вот, прошло и это. Так что я не только снял розовые очки, но и разбил их о камень.

   Но желание иметь хотя бы одного друга, понимающего охоту с легавой, любящего старину и русский язык – не нынешний, хамский и матерный, а настоящий, аксаковский и тургеневский… Это желание не умирало.

    Тут вспоминался мне еще один писатель, кажется, Пермитин, который говорил, что хорошую собаку и лошадь деньгами не купишь, их посылает случай… Если уж собака дело случая… И я уже ни на что не надеялся, хотя великий русский язык и здесь меня  не бросал, намекая, что случай, мол, это одно из имён Бога…

   Я не спорил и даже пытался обратиться к небу, но ответ был беспощаден: у тебя уже всё было! Тебе уже всё уже давали, а ты опять за своё! А грехов у тебя… грехов как клещей. Эндестенд?.. Конечно, говорю, Господи, эндестенд, что я, не понимаю, что ли…

   Но сердцу-то не прикажешь… Да и дома… придешь с работы - Шмель бросится на грудь и тут же летит к гаражу, а потом понимает, что мы снова никуда не едем и понуро опускает голову. И напрасно ему объяснять, что теперь не старые времена… Да ты и сам, говорю, подумай, кому нужны эти проблемы – размещать, угощать, сопровождать… И ещё - Юрий работает вахтовым методом, у Ивана – обычная неделя, я два через два, и совпасть это не может. Опять-таки, деньги, здоровье, жена… Стена! Нет, конечно, с осенью проститься мы съездим, погуляем денька два. Это я тебе как охотник охотнику…

   Так что даже намёка, вроде того, что Шмель, мол, хочет познакомиться с Лексой… нет, не было, я потом просматривал нашу переписку и ничего не заметил.
 
   А приглашение между тем – пришло! И выходные у нас почему-то совпали, и вальдшнепы высыпали в избытке, и здоровье случайно потребовало больничного листа, и жена улыбалась на прощанье, и небо… Синее, синее небо!

   И покатил я по осенним лесам и полям из Северной Мещёры в Южную. С милого севера в сторону южную, как писал когда-то один поэт, правда, по другому поводу. И манила меня шляться страна березового ситца, как выразился когда-то другой поэт. А время за окнами – октябрь. Чудесная пора! Очей очарованье, - как сказал еще один поэт, скромно подредактированный вашим покорным слугой.
 
    Приняли меня… Теперь, по прошествии времени, могу сказать кратко: как родного! Шмелю тоже понравилось – еще бы, Лекса оказалась настоящей красавицей. Расцветкой – березка, а походкой – балерина. Прежние подружки были тут же забыты: рыжая ирландка Порше, бородатые немки Яська и Трэська и все русские дворянки деревенских соседей.

   Юрий Владимирович не стал нас томить ожиданием и сразу повёз в угодья. С корабля на бал, как говорится. Согласно этой поговорке мы и попали.

   Шмель мой к тому времени шел четвертое поле, был знаком со всякой дичью и показывал хорошую выучку и способности. Лишь в начале второго сезона он некоторое время валял дурака, то есть «мастерил» и пил мою кровь. На этом – всё.  Дупель, бекас, коростель, куропатка и шатурский вальдшнеп – никто не вызывал никаких затруднений. А здесь… Нет, наш вальдшнеп тоже бегал, но чтобы так! Сотня метров –  это ерунда, ноги размять да разогреться! Двести, триста шагов скакали мы следом, а за одним из марафонцев - полкилометра! И Шмель растерялся.

   Между тем наша прима-балерина Лекса выступала на этом балу легко и непринуждённо: вальс, мазурка, кадриль – всё ей было известно и никакие пируэты залетных танцоров ее не смущали. Конечно, о том, какие это бегуны и летчики, было известно и нам, но, оказалось, не до конца, не до глубин и подводных камней.

   Растерянный кобелек после моих резких понуканий вообще перестал реагировать на команды, прочно пристроился за Лексой и все её стойки и даже потяжки стал отмечать секундированием. Раз-другой можно полюбоваться и секундированием, ну а дальше-то что? Мне-то каково? Пёс дурак дураком, приехали, опозорились… это ладно. Как с ним дальше охотиться? Вот моя главная горькая мысль. Оказывается, на этих высыпках не просто, и не каждая собака справляется! Тут дичь весёлая: одни скачут без оглядки, другие крутятся как зайцы на жировке и без пинка вообще не поднимаются, а чтоб на подъеме не прикрыться кустиком или деревом, таких вообще нет. Хоть обстреляйся!

   Плюс, конечно, есть – экономия патронов. В остальном – насмешка.
 
   - Что, охотнички? Опять всю добычу французам отдали? – это встречает нас вечером отец Юры, Владимир Григорьевич.

   Стрелял в основном Юрий Владимирович, а я снимал - бегал, плясал, спотыкался и постоянно искал на видеокамере курок. В первый день, а вышли мы уже далеко после обеда, собачки подняли нам семь вальдшнепов, четыре тетерева и около тридцати куропаток на выходе из перелеска.
 
   То, что мой Шмель был ошарашен, это было как-то понятно, а вот наша стрельба… Мистика! Вначале Юра не зарядил ружьё – вальдшнеп вылетел между нами и собачками, помахал крылышками - и в небо. Следующий подъем – осечка! Потом было попадание, а потом – опять! Поднимает Лекса вальдшнепа – и этот рыжий красавец вылетает из мелколесья навстречу нам и прямо на мушку. Юра жмет курок - курок взаимностью не отвечает. Патрон! Оказывается, охотник  пихает три раза один и тот же патрон, со старым непробиваемым капсюлем. Экономит! Потом, слава Богу, парочка удачных выстрелов, я не выдерживаю, отдаю камеру и беру у него ружьё. Стойка, выстрел – мимо! Жму повторно – не стреляет! Юра, что такое?  Эти ваши многозарядки, чтоб им! Нет, говорит, и весной и всю осень - никаких затычек не было. Ладно.

   Выходим из березовой рощи – на краю поля куропатки. Стойки собачек, подъем, выстрел – мимо! Жму второй раз – опять не стреляет! Отдаю хозяину его любимую дубину, он пихает в неё три патрона – три выстрела, четко, звонко!

   Через день, сняв несколько сцен с падением дичи, беру уже своё ружьё - тьфу на ваши многозарядки - свою верную подруженьку… Вот и стойка! Взлетает вальдшнеп, близко, крупно, давлю – не стреляет! Жму второй курок – выстрел, уже в никуда. Что за проклятье? Оказывается, не взвелась боевая пружина нижнего ствола – а ружью всего восемь лет!.. Проверяем – всё щелкает и взводится! Опять перед нами золотая роща, опять красавица Лекса, потяжка, секундирование, стойка. Взлет! Жму – не стреляет! Жму второй курок – не стреляет! Что за черт? Опять пружины? Нет, забыл снять предохранитель. Ф-фу-у… Сажусь под березку – надо успокоиться.

   - Мистика, Юр!..
   - Не-е… мистики не надо…
   - Хочешь сказать, помяни черта, он и явится?
    - А то…
    - Это да, это я согласен. Только опоздали мы, Юр! Он теперь везде: и в интернете, и в думе, и в правительстве…
   - Ничего… Авось помолимся… отгоним…

   Юра улыбается, а я снимаю его на фоне синего неба. Он еще не знает, что «авось» и «помолимся» - мои любимые словечки. Драгоценный авось - сколько раз он меня выручал и не давал отчаяться!

   Вечером я выясняю, что мы с ним оба - люди крещеные, русской церковью ученые и «помолимся» для него тоже не пустое слово. Более того, оказывается, что брат Юрия Владимировича – священник! Вот, говорю, кто за нас помолится! Они ведь и рождены для этого, священники наши, молиться! Но Юра опять улыбается, не знаю, говорит, как он за нас помолится, у него на плечах, кроме семьи, воскресная школа, спортивный лагерь, два прихода и два полуразваленных храма, а в голове – кирпич, цемент, леса, финансы и местные спонсоры. По-английски - спонсоры, по-церковнославянски - благотворители, а по-русски - воры и бандиты. И бывшие, и настоящие. Личности, конечно, очень благочестивые, зайдешь в кабинет – молитва сама вспоминается.

   Слушаю я – и неожиданно не слышу в его речи ни сквернословия, ни возмущения, ни привычного осуждения всех и вся. Просто факты.

   Сидим за столом, ужинаем - кстати говоря, ужинаем мы вальдшнепиными грудками в кляре, приготовленными самим Юрой, – я расспрашиваю, а он рассказывает. Жена, двое взрослых девочек, отец, домишко в пригороде, пасека, огород, работа, ипотека и вечная нехватка денег. И опять – ни нытья, ни возмущения.

   И я понимаю, что не зря меня так тянуло сюда и что здесь я не просто в России, а на Святой Руси. В другой стране. Как о ней кратко сказать, не знаю. Это ведь не обычная страна, даже и не страна, это православная народная душа, живущая своей таинственной жизнью уже больше тысячи лет - и при княжеских раздорах, и при имперском бюрократизме, и при нынешнем либеральном бандитизме. Путь в эту страну не через моря и горы, а через сердце. Через покаяние. Но своими силами туда не попасть.

   Когда мы с ним понимаем, что мыслим похоже – политику тут же прикрываем и опять возвращаемся в охотничью сказку. Тоже, кстати говоря, таинственная страна и не всякий, выслеживающий зверя с целью добычи, её видел. Иногда мне кажется, что их и не осталось уже, этих счастливых людей, чувствующих, что охота не просто стрельба и добыча, а частица потерянного рая.

   Утром, как обычно, неторопливый чай - и опять за окном поля и холмы, речка среди осенних лугов и новая золотая роща, в которой они остановились на отдых, эти маленькие ангелы, остановились и бродят, разгребая лапками листву и оставляя нам овальные дырочки во влажной земле и белые пятнышки помёта. До обеда тренируем Шмеля, а Лекса отдыхает. После обеда опять пускаем их вместе – и опять я не очень доволен своим курцхааром.
 
   В субботу приезжает Иван Петрович - едем к нему. С ним еще один охотник из их компании, Алексей Пантелеев, тоже легашатник - его дратхарочке Бэле два года.
 
   Недавно отремонтированный деревенский дом Ивана Петровича, вечернее застолье, задушевная беседа и даже песни под гитару. От осеннего вальдшнепа незаметно переходим к весеннему, а потом и ко всей охоте, за которую приходится сегодня так воевать. Алексей, как и Юра, тоже заядлый гусятник, и вот они улыбаются друг другу, перемигиваются  – и звонко кричит над полем одинокий гусь, тут же отзывается ему гусыня и дружно отвечает им негромкими голосами вся кормящаяся на поле гусиная стая. И это - безо всяких манков! А манки им, оказывается, нужны только для усиления звука.
 
   Всё отходит, и горести, и печали, и летят счастливые охотничьи души над весенними разливами, благословляя родную землю.

   Потом я побраню их немножко за то, что они обзывают гусиные клики йодлями, Лёша – самый молодой из нас – раскритикует меня за слишком длинные рассказы, а Иван Петрович пройдется мелкой дробью и по Леше, и по всей молодёжи за её клиповое образование.
 
   И опять мы вернемся к березовым рощам, осеннему золоту и нашим баранам. Я недоволен Шмелем, а Леша – Бэлой. А вот Лекса! - восхищаюсь я…

   Однако, Юрий Владимирович моего восторга не разделяет - у неё, мол, и вальдшнеп первая дичь, и шестилетний опыт, а всё равно, и горячка бывает, и капризы. Женщина всё-таки! Однако и сама охота на высыпках, надо сказать, не очень простая. И он, не торопясь, раскладывает нам по полочкам её сложности. Листва, мелколесье, чащоба, безветрие. Летуны, бегуны, танцоры, скакуны и марафонцы. И самое главное - собака должна уметь пользоваться и верхним и нижним чутьем одновременно - а этому научить нельзя. Пока сама не поймёт. Конечно, и круги должны быть меньше, и на свежем наброде она не должна тужить, но это уже мелочи.

   - Собаке всего два года, - утешает он Лёшу, - что ж ты хочешь?

А мне говорит:
  - Напрасно вы думаете, что он растерян и только секундирует! Он учится! Приглядитесь завтра!
 
   На следующий день я одеваю очки – розовых нету, достаю случайные золотые, приглядываюсь - и пятно в моей душе понемногу рассеивается. И действительно, прежние вольные стометровые круги моего любителя куропаток сокращаются, секундирование постоянно заканчивается энергичным поиском с заходом на Лексу, а на свежем наброде никто уже не тормозит – и наше звонкое счастье вышибают из травы как обыкновенного коростеля!
 
   Однако, на этом наш осенний бал не заканчивается, а только набирает обороты. Мы замечаем, что наши помощники начинают хорошо понимать друг друга и теперь стараются работать в паре. А это – особая красота!

   И когда они берут первый раз вальдшнепа в «клещи», а он сидит между ними и крутит головкой, этот маленький рыжий ангел, а потом поднимается перед нами свечкой, - моя кровь превращается в шампанское! А Юра улыбается.

    Милосердное моё небо, можно, я не буду снимать свои новые золотые очки?