Изерброк. Глава XXxII

XXХII


Мамушка сидел у себя дома в кресле и пил. Он пил дорогой бренди "Маркиз". В холодильном шкафу стояло две непочатые бутылки кальвадоса "Альберта".

Как будто усталость всей уходящей зимы навалилась на сыщика. Вместе с усталостью пришла апатия, абсолютное нежелание что-либо делать, о чём-либо размышлять. Он смотрел на огонь в камине, пил золотисто-янтарную жидкость и, замирая, созерцал просторное холодное поле внутри себя, пронизываемое всеми ветрами. Он медленно брёл в этом пространстве по направлению к далекому горизонту – там, в дали, на стальном небосклоне маячила тонкая алая полоса. Он чувствовал, что может больше не идти, – остановиться, – главная часть пути пройдена, а дальше… можно просто стоять и смотреть на далекую алую полосу, как она расширяется или угасает. Но он продолжал идти, вяло передвигая ноги в холодной каменной пыли, и думая, что, вот ещё немного пройдёт до той травиночки, до того кустика, и остановится.

Так в кресле со стаканом в руке он засыпал. Дрова в камине постепенно догорали. В комнате становилось прохладно. Мамушке снилось, что падает снег. Он смотрит в серое без единого просвета небо. Мелкие снежинки щекочут ему лицо.

Ощущение некоего завершения в душе сыщика, сопровождаемое апатией, и растянувшееся на несколько дремотных дней, внезапно нарушилось громким и странным событием. Сыщик пить не перестал, но, захватив фляжку с ромом, выскочил на улицу во встревоженный город, в народ, и направился к набережной в районе Моста самоубийц, куда сейчас стекались все жители, чтобы посмотреть на странное явление. Из реки на гранитные плиты набережной выползло и сдохло огромное апокалиптическое чудовище. Либо же его выбросило волнами – Изер не смог терпеть в своих мутных водах эдакую мерзость и просто исторгнул оную из себя. Но, скорее всего, чудовище таки само выпрыгнуло, уже будучи при смерти, и опочило. Живым его никто не застал, кроме одного мелкого, юркого, не внушающего доверия бродяги. Он утверждал и даже клялся, что сам видел, как чудище в стремительном рывке выползло на берег, огляделось, хрюкнуло, а потом, когда бродяга подошёл к нему, чтобы получше рассмотреть, даже сказало ему несколько слов на человеческом языке. А потом померло.

Бродяге никто не поверил. Однако же все допытывались, что именно ему сообщило чудовище перед смертью. Бродяга сначала притворялся, что не может вспомнить, просил денег на опохмелиться, затем, кое-что сообразив, стал намекать, что слова чудовища весьма важны, и передаст он их только генерал-бургомистру или, в крайнем случае, его первому секретарю, мол, об этом попросило само чудище, а желание умирающего закон. Над бродягой смеялись, однако на выпивку ему давали. А поскольку народу собралось уже порядком, карманы бродяги заметно отяжелели.
Потом, естественно, появилась жандармерия. Народ отодвинули. Пространство вокруг чудовища огородили лентой. Поставили часовых.

Когда Мамушка прибыл на набережную, чудовище уже было оцеплено. Стояла темень, моросил дождь, все фонари вдоль набережной светились ярко и отражались в мокрой мостовой. Чудовище также было мокрым, иссиня-черным с жёлтыми вкраплениями, и лоснилось.

Мамушка не вполне понимал, какое сейчас время суток, то ли вечер, то ли раннее утро. Участок набережной был хорошо знаком ему – здесь пролегал один из любимых маршрутов его прогулок. Ровно на том месте, где сейчас лежало чудовище, Мамушка любил остановиться, чтобы постоять и в задумчивости посозерцать огни Моста самоубийц, а потом или идти дальше, или развернуться и возвратиться на Бульвар Магнолий.

Голова чудовища, в целом напоминающая смесь головы огромной рыбы-сом с мордой гигантской ящерицы была повёрнута чуть от реки в сторону улицы Победителей; ужасающий хвост со стрелой на конце свисал в реку с гранитного откоса. Размерами существо достигало десяти или двенадцати метров в длину и весом, вероятно, нескольких десятков тонн.

Подобравшись ближе, Мамушка рассмотрел перепончатые крылья, свисающие с хребта, увенчанного костяным гребнем. В нижней части туловища можно было рассмотреть три пары ног или лап – по три с каждого боку. Когтистые лапы земли не достигали, и так же, как крылья, уныло свисали с боков чудовища. Непонятно было, для чего они вообще предназначены, впрочем, как и крылья. Несколько раз обойдя существо и рассмотрев его со всех сторон, насколько позволяло его местоположение и освещение, Мамушка понял, что перед ним существо настолько же нелепое, насколько и ужасающее. Оно действительно было огромным, напоминало кашалота и при всём при том во всех своих частях странно и неразумно состыкованных, выглядело крайне несуразно. Какой-то неудачный слепок природы, выродок, лежал на берегу и смердел. От него пахло речной грязью, илом и ещё чем-то неестественным, напоминающим запах керосина. Мамушка подошёл к чудищу спереди, потолкавшись с публикой прижался к ограничивающей красной ленте, но тут увидел начальника жандармского караула, знакомого по департаменту, и подошёл к нему. Тот узнал сыщика, пожал ему руку, не снимая лайковой перчатки, и кратко доложил обстановку, хотя не обязан был этого делать. Но он знал, что сыщик на короткой ноге не только с начальником сыскного отдела, но лично знаком с главой Полицейского Департамента Максимилианом Леем и даже с самим министром Охраны и Безопасности. О том, что Мамушка пил вино с великими алхимиками у них в башне, ужинал с генерал-бургомистром и тайно ночью встречался с Долоросой в Замке Справедливости, начальник караула не знал. Но этого и не нужно было ему знать, чтобы пропустить сыщика за ленточку вплотную к чудищу.

Мамушка, претерпевая смрад (на самом деле это был неприятный запах самой реки Изер, основательно загаженной, но в несколько раз усиленный. Что-то железистое сквозило в этом запахе – это была как бы речная, водная ипостась смрада болотных трущоб и самого Чёрного болота), приблизился. Жёлтые пупырышки на брюхе чудовища, казалось, ещё шевелились. Мерзкая его голова отделялась от туловища довольно длинной шеей, поэтому спереди сходства чудища с кашалотом совсем не обнаруживалось. Эта наполовину сомья, наполовину голова рептилии, благодаря длинной и сравнительно тонкой шее, приделанной к огромной туше, выглядела мерзко и опять же  неестественно. У нормальных, созданных для жизни и размножения созданий природы, не может быть таких непропорциональных частей тела. Шея крепилась к туше сверху, и сейчас, притянутая к земле тяжестью головы, как булыжником, изогнулась дугой. Пластины небольшого рогового гребня на шее поскрипывали от напряжения. На морде чудовища сыщик насчитал три пары ноздрей, два нормальных глаза по бокам и один недоразвитый в центре головы между средними ноздрями. Нормальные глаза были прикрыты тяжёлыми кожистыми веками, а недоразвитый оказался открыт, и сыщику вдруг почудилось, что он вращает мелким красным зрачком. То есть вся туша, хвост, крылья, лапы, шея и голова чудовища мертвы, а мелкий глаз в центре условного лба продолжает каким-то образом существовать, оглядывает всё вокруг, вращается и даже, кажется, моргает. Что если чудовище не издохло, а только притворилось мёртвым?

 Сыщик приблизил лицо к чудовищной голове, чтобы получше рассмотреть небольшой глаз – мелкий круглый глазик, окруженный красным кольцом, походил на глаз какой-то птицы, и вдруг он вперился в глаза сыщика, будто желая о чём-то сообщить ему, буквально крича без звука; может быть, умоляя о помощи – нестерпимая мука ещё живого и страдающего существа привиделась сыщику в этом одиноком незаметном для других глазике; и тут вся голова чудовища пошевельнулась, сдвинулась с места – Мамушка в ужасе отскочил, упёрся спиной в ограждающую ленту. Мелкий глаз в центре головы потух, из приоткрывшейся пасти чудища вывалился раздавленный, как у огромной змеи, серый мёртвый язык, скользнул, как дохлая рыба, дрогнул и всё вновь замерло.

– Что вы с ним намереваетесь делать? – выпуская дым папиросы, спросил Мамушка у начальника караула, когда они чуть отошли от толпы, чтобы спокойно покурить.

– Пока приказ охранять. До новых распоряжений. Дело взято под контроль самим обер-полицмейстером генерал-капитаном Леем. Ждём, что скажет триумвират. Думаю, сначала дождёмся комиссию от них, потом от Долоросы кого-нибудь. А потом… прикажут тушу расчленить и выбросить обратно в реку. А что ещё с ней делать?

– Чучело и в музей, – полушутя предложил сыщик, скручивая крышку со фляжки с ромом.

– Чучело? Кхе-кхе, – усмехнулся жандарм, бляхи на его портупее звякнули, – что-то не видал я, чтоб такие чучела бывали.


На следующий день, точнее ночь, труп чудовища с набережной исчез. Не похоже было, чтоб его, и правда, разрубив на куски, сбросили обратно в реку. Но и операция по перевозке столь внушительной массы – не такое простое дело, чтоб сделать его быстро и незаметно. Мамушка даже специально зашёл в департамент, чтоб поинтересоваться судьбой чудовища, вернее, его останков.

Симон Поц сообщил, что точно не знает, куда увезли тело, но то, что его увезли, это несомненно. Он даже мог сказать, кто именно увёз: дело полностью взяла под контроль срочно созданная чрезвычайная комиссия при Министерстве Охраны и Безопасности. Делу придали статус особой важности. Комиссия подчинялась непосредственно Департаменту Алхимии и Астрологии. Жандармерия, прочие департаменты были от дела (как и от самого чудовищного тела) отодвинуты.
Строились догадки, что тело ночью погрузили на угольную баржу при помощи системы балок, блоков и канатов и увезли в неизвестном направлении. Нашлись и очевидцы сего, чьи показания, впрочем, никто не собирался фиксировать согласно приказу сверху.

Кто-то утверждал, что никакой баржи не было; тело просто спихнули в воду, прежде привязав к нему необходимое количество поплавков (полых просмоленных бочек); затем два пароходика утащили тело на прицепе в неизвестном направлении – по одному из вариантов – на запад, то есть против течения Изера, по другому, соответственно, на восток, в сторону Моста самоубийц, если ориентироваться от изначального местоположения тела на набережной.

– Я думаю, его увезли в одну из секретных лабораторий алхимиков, – предположил Поц, набивая табаком трубочку.

– Разве у них есть лаборатории таких размеров? – спросил Мамушка.

– Думаю, что есть. И именно на берегу. Может быть, частично под водой. Кто знает, что у них вообще есть. Боюсь, что мы даже представить всего не способны.

Большинство сходилось во мнении, что, вполне возможно, после разнообразных исследований (а полное и глубокое исследование способны произвести, действительно, только алхимики, обладающие площадкой, инструментами, знаниями и прочими необходимыми ресурсами), тело будет забальзамировано и, вероятно, выставлено в специально для этого построенном музее. Возможно, музей будет располагаться под красным шатром.