Небесный барашек

               

                НЕБЕСНЫЙ БАРАШЕК

   О бекасе мало охотничьих песен. О дупеле – поют: дупелиные луга, дупелиные места и даже – дупелиный рай! О вальдшнепе –  и говорить нечего – соловьиные и журавлиные напевы. А про бекаса как-то не очень слышно. Сергей Тимофеевич Аксаков в своей солнечной книжке спел ему песенку, отдал ему первое место среди красной дичи – из-за трудности добывания – и всё. Может быть, еще Пришвин его отметил - и стремительный его взлет с «чмоканьем», и полет – «на веселых коленцах».

   А бекас – есть. Не так много, как во времена Аксакова или Пришвина, но есть. Причины его уменьшения понятны – цивилизация и её дочки: мелиорация и химизация. Ему просто негде жить.
 
   А он – живет! Весною в любезной моей Шатуре вылетает он на вечернюю тягу чуть раньше вальдшнепа и крутится над полянами до самой темноты, а утром, едва разогреется солнышко и растают ночные льдинки, поднимается небесный барашек в синеву и играет над весенними лужами среди лугов и полей, веселый и неутомимый.

   Весною – не стреляем, он выводит птенчиков на пару с самочкой, поэтому – нельзя. А осенью…

   В шатурских тростниках, среди многочисленных карьеров, канав, карт и проток, где бродил я со своим спаниелем в золотые мои годы, сколько раз бывало: вылетит он как стрела - дернешься следом, смахнешь с плеча ружьё, вскинешь, а он уходит зигзагами – бах-бах! - как в копеечку. А ведь мы еще в юности учились стрелять навскидку и хорошо я знал, что нельзя стрелять его на виражах, пытаясь догнать стволами – нужно просто подождать, пока он выпрямит свой полет...  Нет, всё забывалось! Взлет, зигзаг, дуплет – ни пуха, ни пера.

   Бывали годы сухие, озера и карьеры мелели, по берегам обнажались грязи и бекасы собирались на них стайками. Ни подойти, ни подъехать. Один сорвется, крикнет - и вся компания, дружно, за ним. Тут уж ничего не поделаешь – видит око да зуб неймет. Другое дело – грязи с кочками, с мелкой осокой, с травой – тут-то он и таился, наш веселый реактивный мячик. Идем, бывало, со спаниелем – мой Шмель Второй был большой любитель всякой мелочи, - лезем не спеша по грязи, я стараюсь по кочкам, а ушастому все равно, он прет напрямик на запахи, и вот тут, на чистинках, ожидая взлета и перехода его зигзагов в прямолинейный полет, тут уже: стук – есть!

   И понимаешь, почему стрелок по бекасам называется снайпер. А потом, ощипав и приготовив, понимаешь, почему Сергей Тимофеич готовил их в промасленной бумаге непотрошеными. Мы со Шмелем готовили их на сале, в сковородке на углях.
 
   Столик под березками среди болота, костер, чайник на рогульках, сковородка с длинной ручкой на пять бекасов и Шмель, слупивший мисочку и выпрашивающий добавки. Ему достаются шейки и головки. Хоть и разогнал он несколько штук вне выстрела, но ведь и обыскал все кочки, и не пропустил ни одного, а уж за последнего подранка – эх, так и быть, кусочек грудинки. Он ловит его на лету и облизывается.

   - Что ж ты глотаешь, как крокодил? Ты на языке подержи, насладись, Аксакова вспомни, а ты… Поросенок ушастый…

   Ушастый поросенок умильно глядит на хозяина и за второй кусочек обещает вспомнить и Аксакова, и Пушкина прочитать.
 
   Теплый август, березовое шатурское солнышко, спящий на телогрейке спаниельчик, кадильный дымок от потухающего костра – счастье моё охотничье…

   В мокрые годы всё бывало по-другому – известные нам кочки и грязи в воде, а бекас  - на лугах и пастбищах, возле луж, у коровьих следов и в тракторных колеях.

   Помню одну огромную лужу на лугу за деревней – штук сорок бекасов собиралось вокруг нее по утрам. При подходе дружно взлетали – все и сразу. На третье утро я привязал спаниеля к мотоциклу, помахал у него перед носом хворостиной – чтобы оно не выло безумно хотя бы пять минут – и на брюхе пополз к луже.

   Добыча начала подниматься метров за пятьдесят, однако, как мне казалось, не все сразу. Перед лужей я резко вскочил и… Ни единого. Я пошел вдоль берега и тут самый последний, самый молоденький и глупый, вылетел метрах в двадцати и после третьего виража упал в воду.

   Орущий на привязи спаниель, грязное пузо, вода в сапогах, лягушка в кармане – и маленький тощий бекасик в награду. Да уж. Рассказать шатурским лосятникам – умрут от смеха и удовольствия.

   В лето две тысячи семнадцатое от Рождества Христова мой курцхаар Шмель Третий открыл свой четвертый сезон, а я отметил свой юбилей – сорок лет охоты в Шатуре.
 
   Лето, к сожалению, выдалось холодное и для дичи тяжелое. Перепелки в Подмосковье не пели вообще – ни в Шатуре, ни в Кашире.

   Первый из наших любимых лугов оказался не кошен, а на втором – дупель, один-единственный, да и того мы благополучно спороли.

   Не стал я ни ругать собаку, ни стыдить – Шмель остановился сам, оглянулся на меня и всё понял. Так думал хозяин. Собака думала иначе. Тормознув перед слетевшим дупелем, она включила форсаж и через пару минут возле маленькой лужицы спорола пять бекасов.

   Веселая их эскадрилья поднялась в воздух, дружно выполнила противозенитный маневр и ушла в небо.

   - Что ж ты такое делаешь, а?!.

   Лопоухая скотина, получив нагоняй и придя в себя, послушно притормозила и пошла как учили – то есть работая чутьем, а не ногами. Однако и следующая стойка оказалась неудачной – Шмель стал, но едва я сделал к нему несколько шагов, как пара бекасов выскочила из свежей колеи и махнула от меня вне выстрела.

   Следующая стойка – и опять они взлетели далеко от Шмеля, а от меня – еще дальше. Троечка реактивных истребителей.

   И я не знал теперь, что делать. Видит око…

   Взяли вторую половину луга и пошли к машине – теперь по ветру. Пес, как и положено, начал закладывать круг, чтобы зайти на меня против ветра.

   На третьем кругу он вылетел к луже с кочками и некошеной травой и перед ним, без всякой стойки, поднялись четыре или пять бекасов. Один из них полетел точно на меня и после выстрела упал.
 
   Перед нами была еще одна заманчивая лужица – ну, думаю, Шмелек, давай, закладывай круг, авось… И милосердный авось опять не прогневался - пара бекасов прошла недалеко от меня и после дуплета один из них, сверкнув белым брюшком, упал на зеленую травку.

   Из мелиоративной канавы на краю луга вытоптали крякву – ягдташ потяжелел и приобрел солидность.

   На следующий день я ходил только по ветру – полтора десятка куличков, сердитых и недовольных, разлетелись от нас во все стороны, но, увы, лишь один пролетел на дальний выстрел, да и то – промах.

   Отводили душу на утках, но что это за дичь для легашатника? Нет, она, конечно, нужна, она, конечно, хороша и без нее никуда, но для настоящего, для благородного легашатника… Поэтому по ночам, если приложиться внутренним ухом к сердцу, слышался некий вой, может быть, и не вой даже, но скулеж такой, жалоба такая святому Трифону: «стоечек, ст-о-о-ечек…»

   Пару выходных дней радовал коростель, радовал и курцхаар, вышибающий его из травы, но скулеж не прекращался.

   Отпуск в этом году мы со Шмелем взяли в конце сентября, надеясь на последнего пролетного коростеля, во-вторых, на вальдшнепа, а в третьих, на куропатку.
 
   На куропатку была основная надежда.

   Обманула! К началу октября мы поняли, что кургузая курица нас обманула, наши охотничьи души стойками не напоила и наш четвертый сезон со Шмелем – скуден и беден! И мой юбилей – сорок лет охоты в Шатуре – скуден и беден!

   Все равно я старался не роптать и благодарить Бога - две моих летних болезни оказались не к смерти, куропаток мы, хотя и немного, все же пощипали, а уж уток –  на вечерних тягах мы их наколотили десятка два. Взяли и троечку ондатр – приварок Шмелю. Золотая осень, тихие воды, березовый простор – Богородице Дево, радуйся!

   А прислушаюсь к сердцу – скулит, собачий сын.

   Догуливаю последние свободные деньки и тут замечаю, что охота моя начинает меняться.

   30 сентября Шмель делает три стойки по вальдшнепам. Первый уходит кустами, по второму я бью через ветки – промах, а третий вылетает у Шмеля перед носом – песик даже вздрагивает – и уходит по прогалу меж высоких стволов. И после выстрела - падает в золотую и бурую листву.

   1 октября мы поднимаем еще двух и одного из них – добываем.

   Я начинаю обыскивать все подходящие места. И хотя никогда не попадал я Шатуре на большие высыпки – наверное, слишком много у нас подходящих для вальдшнепа мест, - но иногда пару-тройку за утро находить удавалось. Если терпения хватало.

   У одного небольшого болотца среди зарастающих колхозных полей было неплохое для пролетного вальдшнепа мелколесье, я его никогда не пропускал и второго октября мы отправились туда.

   Вальдшнеп – один-единственный – был и ушел через мелятник под мой салют. Из кустов поднялись несколько уток и, истошно крякая, погребли за вальдшнепом. Замечаем, что маленькое болотце в этом году совсем не маленькое, а несколько гектаров залитого водой кустарника, мелиоративных канав, кочек, тростника и полян с высокой рыжей травой.

   Тут же поем славу шатурскому бобру – шатуряне говорят «бобёр» в единственном числе: бобер построил плотину, бобер затопил лес – мы поем славу этому великому бобру, заряжаем пятерку и идем вытаптывать уток. Пара чирят шмыгает через мелятник – я даже не успеваю снять ружья. И тут у Шмеля из-под носа выскакивает бекас. Без стойки. Я определяю, откуда дует ветер и от души ругаю любимого песика. Песик пропускает это мимо  ушей и шлепает по мелководью дальше. Перед ним поднимается еще один бекас – я бью пятеркой – мимо.

   И тут меня осенило. То есть и сюжет, и законы жанра, и вся классическая литература требуют, чтобы тут меня осенило. Но я вам скажу откровенно, господа охотники: не осенило! Я поплелся дальше и еще два бекаса благополучно сорвались без стойки и улетели. Обругать любимого песика не удалось – ветер дул нам в попу и придраться к собаке не получилось.

   Вы думаете, господа охотники, что тут меня осенило? Честно сказать, не до конца. Я перезарядил ружье на восьмерку в нижний и пятерку в верхний и упрямо полез вдоль канавы. Метров триста или четыреста – пусто. Травища, кустарник – возвращаемся к мелководью. В березнячке перед островком грязи Шмель стал. Вылетел бекас – пара виражей – стреляю - падает. Шлеп-шлеп-шлеп - где-то в кустах – и вот он, мой пес с толстеньким долгоносиком в зубах.

   И только тут меня осенило. Передо мной лежали десять гектаров подтопленного бобром мелколесья и его облюбовал пролетный, а, может быть, и наш, местный, бекас. И сидит он довольно крепко.

   Плохо одно – ивняк, березняк, тростник, Шмеля не видать, станет – придется лезть к нему в кусты, где стрелять – тяжко.

   Идем. Пара стоек – без выстрела, потом несколько подъемов без стойки – не стрелял. Не стрелял потому, что мы ведь не просто так, мы легашатник, то есть высшая каста, и из-под лаптя не бьем. Нет, спаниель, конечно, дело другое, а из-под легавой - нет, благородство не позволяет.
 
   Такие вот горделивые мысли, господа охотники, крутились в моей голове и полтора десятка бекасов благополучно разлетелись от нас в разные стороны. Из-под стойки нам достался один.

   По дороге домой я разглядывал добытую парочку и уже другие мысли смущали меня. Нет, бекас, конечно, крупный, упитанный, но практичная охотницкая жена… а на двоих хотя бы штучек восемь… нет, Шмелек, не поймет она нашего благородства.

   На второй день, едва растаял утренний иней на траве, мы были у болота. Благородные мысли – не стрелять без стойки – по-прежнему владели нашим сознанием.

   Двинулись краем воды против ветра – солнце в глаза, ветки, паутина и Шмель – шлеп-шлеп-шлеп - где-то в кустах. Иногда покажется и опять – шлеп-шлеп. Наконец, тишина. Долго, может, минуту, может, больше. И опять – шлеп-шлеп –  вылезает, и не просто так, а с докладом: пошли-де, я нашел дичь.

   Только я в кусты, а бекас в это время со звонким криком взлетает над мелколесьем, и пошел от нас - на веселых коленцах. А потом обернулся и кричит:
   - Эй, вы, олухи Царя Небесного! Не взять вам меня никогда!

   Ладно, думаем, погоди, кузнечик! И пошли дальше, и поплыли – через канаву. Они-то поплыли, а хозяин как же? Хорошо, бобер бревен напилил везде, отыскал я подходящее, перебрался, а Шмель, собака такая, обрадовался почему-то и полетел краем кустов, и тут же - два бекаса, прямо из-под его лап - и в небо! Стал, собачий сын - и получил! Повесил буйную голову и сидит. И опять получил!

   Теперь пошел осторожно, чутьем как хоботом заводил... Давно бы так. И вот – стойка. Кочки, грязичка на границе убывающей воды, мелкая травка. Подхожу – вылетает – пара виражей над мелятником – жду – стук – есть!

   Путь к следующей красной добыче оказался нелегким – два или три подъема без стойки, несколько стоек в кустах и мои напрасные попытки подойти на выстрел и попасть в этот мелькающий мячик через заросли. Наконец, отличная дальняя стойка на чистинке и точный выстрел.

   Следом за этим – сюрприз. Шлеп-шлеп – Шмель по мелководью. И стал. Подхожу среди редких березок – он уходит вперед и опять стает. Подхожу – опять уходит. Понимаю, что бекас – бежит. Как-то не похоже это на бекаса, обычно он сразу вылетает. Но мало ли… Продвигаюсь за Шмелем и вдруг вижу впереди, в кустах, нашу бегущую дичь. Явно крупнее бекаса. Коростель? Почему по воде? Погоныш, наверное. Но уж больно здоров…  Неужели ондатра? С чего бы ей скакать по мелководью… Шмель между тем подбегает к канаве, переплывает на другой берег, туда-сюда - и возвращается. Нету…

   Идем дальше и через полсотни шагов картина повторяется – стойка, потяжка, беготня по воде. Гоню-подгоняю и курцхаар скачет как спаниель – и вот какая-то довольно крупная птица поднимается из кустов и садится на небольшую березку шагах в пятнадцати от меня. Сидит, крутит головой и смотрит на Шмеля.

   Не пойму, что за птица, для погоныша крупновата, для сойки – расцветка не та. Но кому тут, кроме погоныша, быть? Нет, думаю, надо стукнуть и глянуть, а то умру от этой таинственности. Сорок лет охочусь, всех, казалось бы, знаю, а тут… Прицеливаюсь ей под кепку, чтоб не разбить – стреляю - падает.

   Подбираю, разглядываю – вроде погоныш. Но уж больно здоров. И ноги – у нашего обыкновенного погоныша – зеленые, а у этого - телесного цвета. Говоря по-аксаковски, бланжевые.
 
   Пришлось дома энциклопедию открыть, а потом и в интернет зайти. Пастушок! Еще раз изучил всё их семейство: пастушок, большой погоныш, малый, погоныш-крошка и камышница. Водяные куры. Мои спаниели часто их гоняли, и очень горячо, иногда с лаем и пинками. И если погоныши - зеленые ноги - взлетали часто, то другие – нет, мелькает в канаве, но уходит -  по воде. Стукнешь его по головке, потом станешь ощипывать – жирный, хотя весь в черном пуху. Неэстетично. Неэстетично, но вкусно.

   С легавой не очень просто гонять этих курей, особенно если собака тужит.
 
    Шмель мой в этот день почти не тужил, я тоже в этот день не тужил, однако на следующее утро наши благородные мысли изменились.
   
   Бекаса не убывало, но отпуск заканчивался и легашатник опять начинал подскуливать. Скептический взгляд жены на нашу добычу тоже делал своё дело.
 
   И мы решились изменить благородным принципам и стрелять как получится. А чтоб никто не обвинил нас в жадности, вот, мол, эти хапуги бекасов мешками изводят, под наше новое мышление мы подвели философскую базу – бытие определяет сознание. Так нас учат материалисты, поэтому бытие и виновато во всем. А мы - невинные овечки…
 
   Составили план – если Шмель стает в зарослях, я захожу вперед, отыскиваю местечко почище и даю команду вперед. Или ко мне. Все равно. Авось, налетит.
 
   То есть мы не просто так собирались их колотить, а по науке и по плану.

   Метров через двести от края Шмель сделал первую стойку. Бекас выскочил и начал закладывать вираж – отпускать было некуда, мелятник стоял стеной и я снайперски ударил снайпа на вираже. Он упал. Я запомнил сухую березку без вершинки и пошел помогать Шмелю.

   Искали добычу долго – шлепали по мелководью, обнюхивали кочки и кусты, прочесывали траву – добыча как провалилась.

   Повздыхали, поохали, но - делать нечего - пошли дальше. Через полсотни шагов – опять стойка. Подхожу – Шмель идет на потяжках краем болотца, в рыжую траву, в кусты и снова на мелководье. Опять погоныш! Бегает как олень. Скачем следом и мы - пара гнедых – крики «давай-давай», брызги во все стороны, ветки по глазам – дали круг чуть ли не сто метров и опять, вижу, оказались у березки со сломанной вершинкой. Шмель убегает краем воды в кусты, а я успокаиваюсь и останавливаюсь передохнуть.

   Через пару минут пес мой, вижу, возвращается, а во рту у него – ёлки-палки - добыча! Поймал! Ну ты, говорю, Шмелек, даешь, ну ты, брат, молодец. Брат и молодец открывает пасть и оттуда вываливается – бекас! Живой, только кончик крылышка перебит одной дробинкой.

   Идем дальше.
 
   Шлеп-шлеп-шлеп по мелководью… И тишина. Так. Теперь работаем по плану – захожу вперед, выбираю местечко почище, становлюсь - и во всю глотку: «вперё-ёд!» «Шлеп-шлеп…». И вот он - бекас! Шпарит на всех парусах и прямо на меня: стук – есть!

   Второй бекас вылетает в сторону Шмеля и уходит без выстрела. Третий проходит далековато, но я все-таки стреляю – мимо.

   Следующая стойка в чащобе – выскакивают сразу два и облетают меня с двух сторон, выбираю правого – есть, пытаюсь догнать стволами и второго – нет, мелькает среди золотых березок и пропадает.

   Один взлетает из-под лаптя – ружье с плеча, бью навскидку – мимо. Из мелятника тут же вылетает Шмель, в глазах вопрос.

   - Всё-таки, - говорю, -  Шмелек, грустно без стойки, стоишь ты там неизвестно где, ни приготовиться мне толком, ни тобой полюбоваться - грустно это, дружочек.

   Шмель выслушивает хозяйскую речь и, не пройдя сотни шагов, стает. Перед ним кочка, а за ней полянка с рыжей травой, бекас выскакивает из-за кочки и закладывает свой коронный зигзаг. Я жду, пока ему надоедят его понты и стреляю. Шмель находит его в траве и, подбрасывая во рту, подает.

   Выходим к чистому болоту – около гектара мелководья, а в конце – глубокая мелиоративная канава, так называемая магистральная. На другом берегу – две бобровые хатки. Собачий сын переплывает канаву, тут же забирается на крышу и пытается раскатать бревна.

   - Он тут, давай стукнем!
   - Дурачок ты, - говорю, - он нам такое болото организовал, а ты… тут молиться надо, святого Трифона просить, чтоб наши деревенские его не стукнули. Одного, конечно, взять можно, второй не бросит такие угодья и пару найдет, но мы – не будем. Бекас дороже. Или ты не согласен?

   Шмель, похоже, согласен - он слезает с хаты, поднимает ногу на свежий березовый пенек и переплывает через канаву обратно.

   Поворачиваем назад, ветер в зад и Шмель закладывает круг. Однако здесь, в зарослях, круг толком не заложить и я не очень-то надеюсь на удачу.

   Проходим мелководный бобровый залив и в самом конце курцхаар стает - изогнувшись буквой «г». На меня одновременно глядят правый ореховый глаз и короткий хвост – жаль, что не взял фотоаппарат! Бекасик поднимается между нами и без всяких понтов тянет над кустиками. Стреляю - и он падает, маленький и тощий. Должно быть, из позднего выводка, зря и стрелял. Шмель подает – изо рта торчат одни лапки, беру его в руку – гаршнеп! Маленький, конечно, но совсем не тощий! И золотистые полоски на голове, и золотые перышки по спине - расцветка такая же, как у бекаса, только перышки не белые, а золотые.

   Каждый раз, глядя на эту птичку, мне почему-то вспоминается одна интересная икона, называется «Ангел златые власы» - там у ангела такие же витые золотые волосы. Не знаю, откуда у меня такие ассоциации.
 
   И еще мне представляется: вот создает Господь этого гаршнепа, укорачивает ему клювик, раскрашивает золотом перышки, потом глядит на него - и улыбается. А потом, после потопа, когда Он благословляет нас употреблять в пищу мясо и раздает охотничьи таланты, Он глядит и на нас со Шмелем – ведь для Бога и тысяча лет как день вчерашний! – глядит Он на нас и тоже улыбается.
 
   А иначе откуда это переполняющее душу счастье, неужели от маленького гаршнепа?..

   Жена, встречая нас на крыльце, уже не насмешничает, потому что гаршнеп, пастушок и восемь бекасов как раз укладываются на две ее сковородки. Вдобавок я старательно расписываю ей каждую птичку: это бекасы – небесные барашки, это пастушок – бланжевые ножки, а это гаршнеп – златые власы.

   Через два часа мы с ней сидим за столом, угощаемся жареной дичью и любуемся деревенской осенью. А Шмель - спит.

   Уезжая из Шатуры, охотники опять тоскуют – они всегда тоскуют о своей охоте! И не знают они, что в этом году их охотничий сезон только начинается – будут им еще и вальдшнепиные высыпки, и куропатки.