Опарышева проза

Скушно стало -думал Щнегин.
-Почему летают вороны над гумном, почему стерлядь суетится выхухолью над омутом?
-Летают самолеты НАТО над хутором об одной избе с заросшей ежевикой и лебедой с проросью конопли дороги с местами выкрошившегося асфальта и гальки привезенной с Аленьникова озера еще 25 лет назад зилом Ваньки пастуха сыном Тимофея Олеговича Причистого бывшего когда-то инструктором райкома по земледелию?
Вдали сиротливо чернели побитые грибком завораживающие шумом мышиной возни скирды сена со следами лисиных экскрементов состоящих из мышиных хвостов полевкающих кошачьих и прочего мелкого лесного звериного сброда.
- Пойти чтоль опростаться - тоскливо думал Щнегин - хотя опять же снимать штаны заныривая холодной рукой в теплую промежность и ворочая тяжелые как глыбы гранита шары своих яиц распухшие от множества дарованных в потенциале жизни разнообразных созданий.
-А может в район съездить и посетить дом для лярв?- металась жаворонком и пустельгой корявая как руки землепашца сеятеля сахарной свеклы и репчатого голландского лука зародившаяся в недрах могучего свода и турецкого седла черепа человека неандертальского лба.
-Прищурив свои цвета оранжевого шиповника глазки одни из которых был затемнен нарождавшимся как вечерний свет купающийся в слезах омытом бельме Щнегин предался воспоминаниями о доме для лярв.
Сам бы он никогда не двинулся в этот вертеп разврата, но его уговорил ближний дружок длинный как жердь их совместного колодезя и такой же худой носящий дождевик и обрезанные кирзовые говноступы на белых как у обмытого покойника ногах и также пахнущий тленом полуразложившейся плоти лесоруб и пропойца Микуша.
"Там такие лявы что ты мой друк будешь ловить свои воспоминания по них 960 суток потом" - Микуша был обрезанный под корешок талмудист и говорил быстрым шепелявым с  запуском слюнцы шепотком трогая себя за протертое до дыр щелястое место своих новых джинсов в которые для тепла была заправлена засаленная и блестевшая тосолом  с пятнами антифриза и вылезшей комковатой ваты стеганная куртка о трех пуговиц и небрежно наложенных из красного махера заплат.
Поев опарышей шевелившихся в корыте с навозом и дерьмом  от хряка Никодима Щнегин заправил свою корявую шягу что бы тут же в корыто справить нужду. Эту бы шнягу да в рот мировому империализму ворочалась тоскливая как утро в Антрктиде мысль приверженца Каутского простого как валенок и такого же теплого теплом мирового революционного движения Раскина-Щнегина бывшего хоть и селянином но имевшего корни в старообрядческой общине бегунов-хлыстов с прозвищем Зоб.
Такое прозвище Щнегин-Раскин получил участвуя в обряде свального греха опоросив девок и баб трех окрестных деревень вызывая при этом неприкрытую зависть к своей шняге мужиков и и парней которым тоже досталось от порывов усердного старания мужика и долго еще стоял стон по деревням и весям при тужении по большой нужде населения района а в женских предутренних фантазиях стоял пред глазами корявый и могучий мужицкий корень как символ жизни и добра к вязкой женской трубе ее обладательниц поросшей желто-зеленым кучерявым и жестким как шерсть кабана волосом.
Лярвы были выстроены в шеренгу и выставляли на показ свои срамные места мотая обвисшими как мокрые половые тряпки грудями и трясли выторчеными целлюлитом задами с с полученными от предыдущих клиентов синяками. В воздухе витал запах разврата с примесью протухшей селедки и застарелых плохо помытых тел от менструаций. Эту эту и вот эту высморкнувшись на потёртую красную дорожку с пятнами плохо отмытой мочи кала и крови и мусором из человеческих волос и использованных презервативов указал корявым черноземным и следами экскрементов пальцев Зоб