Безысходность

Как крылья, отрастали беды и отделяли от земли.
Б. Пастернак

Эти десять дней, проведенные в реанимации, стали воспоминанием о безысходности, вечности и мимолетности, грусти неминуемой потери и радости весны, бушующей за стеклом огромного больничного  окна. Смерть устало ждала своего часа, отсчет шел на часы, она ходила за ним по пятам уже пятнадцатый год, её приход всё откладывался из-за его занятости: то замужество старшей дочери и рождение внуков; то годы службы в армии сына; то замужество младшей дочери и рождение внука, которого он так и не увидит, лишь по фотографии, полученной по мобильному, познакомится с ним и скажет, что он смахивает на купца из средневековья.

Много лет назад врачи, которые знали о состоянии его сердца, давали ему от силы 3-4 месяцев жизни, именно тогда он раз и навсегда потерял к ним доверие. Единственным его врачом стала жена.  Он не сдавался, хотел жить, терял сознание и возвращался, цеплялся за каждое доброе обнадеживающее слово, радовался недолговременному улучшению, окружал себя людьми, шутил и спорил, продолжал ходить «налево» и зарываться головой в дела.

В последние месяцы уже не мог выходить из дома, и, чтобы себя занять, накупил семь румынских обшарпанных стульев и начал по одному их реставрировать. Получились стулья-лани, с тонкими точёными ножками, пахнувшие краской и лаком. Самый первый стул он обил черной кожей, а для остальных выбрал сине-голубую бархатную обивку. Получилось очень красиво.

Прямо перед майскими праздниками ему стало отвратительно плохо, сердце не хотело работать, кровь застаивалась, отеки стали невозможные, начались панические страхи,  боязнь одиночества, и он, который всячески избегал больниц и обследований, сам попросился в клинику. Здесь он вслушивался в медицинскую речь врачей, не показывая свою осведомленность, прикидываясь этаким простачком, но потом вворачивал одно слово или выражение на латыни, что сразу вытягивало врачей в струнку, им становилось ясно, что перед ними незаурядный, интеллигентный  человек. Было очевидно, он знает, что спасения не будет, это терминальное состояние.

Через дня два глаза его как-то потухли, говорить он не хотел, тихо сидел полулёжа в кровати, сложив руки ладонями друг к другу, словно молился,  а в тишине только пипикали автоматы внутривенного вливания. Потом он стал несколько раздражителен, начал требовать, чтобы его выписали домой. Родным почти со злостью говорил «заберите меня отсюда, я хочу домой!». Не хотел даже потерпеть до утра. Ночью звонил жене, грозился, кричал чтобы сейчас же приехала за ним, такие же звонки посыпались на родственников и друзей, они робко звонили жене и спрашивали как быть.

Утром она подписала все документы, его выписали. Домой возвращались на реанимобиле. Он не мог лежать, ехал полусидя, смотрел через окошко на весенние улицы Еревана и грустно, по-детски, сказал: «Как я люблю наш Ереван... как я соскучился по нему... не можешь себе представить, как я соскучился...». Перед тем, как его поднять на второй этаж, он попросил передышку, сидя на носилках, с трудом дышал, но пытался шутить, здоровался с соседскими детьми. Через пару минут сын, друзья и соседи подняли его домой...
Он умер прямо в дверях...

09 июля 2020