Мак Маг. Директор, гл. 8

Гранд находился в расстроенных чувствах.
Тучи неизвестности скопились над ним.
Конечно, опрокинутый озон давал некоторое ощущение новизны, прихода чего-то особенного.
Но в том-то и дело – Гранд, меняя настрой ранее разбалансированной личности своей, взял вектор серьёзности, было, принципиальности, строгости,  ответственности, наконец, - теперь находился в растерянности.
«И зачем тогда все это надо было, если этим теперь нельзя воспользоваться?» – Стоял вопрос.
Миркину казалось, что, как обычно бывало с ним,  он упустил момент практического из предложенного ему плана совершенствования себя.
Он потерял прежде всего трезвость ума, гоняясь за каким-то эфемерным самообладанием.
Остаться с разбитым корытом ради ничего, опрокинуться в мир иллюзий, более падежный, и глубокий, чем лже-директорский, исходом сантехника – это было  категорически невозможно.
Гранд вернулся с работы подавленным.
Сговорчивый организм его готов был физиологически конструктивно перестраиваться, - не принимать ежедневного спиртного, не переедать лишнего.
«Но смысл?!»
Смысл таял.
«Если, по скользкому намёку Этана, придётся расстаться с должностью директора и вернуться в облик сантехника…» - навязчивая мысль обдавала Миркина, - что это, черт знает… черт знает, что это будет!?»
Не переодеваясь, не меняя директорский костюм, темным вечером он сидел у окна, ложечкой мешал крепкий кофе.
«Если поверить звонку Александра Клопа, - думал он, вспоминая тысячу пропущенных звонков назойливого человечка, и то, как он, Гранд, таки принял обращение и выслушал художника, - если верить ему, - рассуждал Миркин, - то с Мишей Плевиным, в народе Моня Пепел, действительно, стоит переговорить».
Много минуло лет после окончания средней школы.
Миша Плевин – Моня Пепел был тихим, незаметным юношей.
Никто с ним особенно не дружил за его скрытый характер и постоянное самоуничижение.
«Это тот самый случай, - рассуждал Миркин, - когда человеку нужно копать себя изнутри, без всякого развития – просто копать, чтобы во-первых, сбросить глинистый ком шапки могилы, во–вторых дальше отбросить деревянный крест. Это и будет называться - возрасти. И должностей тут никаких не нужно. В данном варианте – нет».
В этом  было отличие между Моней и Грандом. Отличие и схожесть.
Дело в том, что, обладая весьма скромным характером, вязкой скрытой натурой, Моня не оставался таким в полной сущности своей.
Гранд чувствовал.
Он отлично и давно разобрал в Моне Пепле недюжинный талант, например, к математике.
Последний мог огромными числами манипулировать в поле умножения, деления, изумляя окружающих своим даром.
Пару раз, однажды сразившись шахматной игре: «Моня – Гранд», Миркин понял, что ему никогда не обыграть этого скудно духовно, щуплого, согбенного паренька, носившего пиджак на костяшках плеч, как на вешалке.
Гранд же, обладая своими способностями – к сочинительству, например, и не делая из своего сочинительства шума, чувствовал – Моня талантлив по-своему и аналогично, и феноменально.
Часто Моня Пепел оставался наедине с бродящими в своей голове псами-мыслями, неизвестными никому.
Рассеянным, будучи постоянно, Пепел, тем не менее, остро, чутко чувствовал всякий выпад, шутку в свою сторону, не выдавая это внешне.
И обычно на этот случай, налегке, у него была заготовлена слабая улыбка, этакая - где-то тающая ледышком в тонких губах, обрамлённых пубертатным пушком.
Гранд и после того, как одноклассники разошлись по степям жизни, встречая Моню изредка, кратко кивал ему, возвращая тихий ответ от него.
Миркин одалживал человеку-инсайдеру свое уважение, считая человечка пустым.
И  все же.
И все  же не мог избавиться от мысли некоего странного родства с ним.
Все бы ничего, если бы не нынешняя директорская должность Миркина и дозвонившегося голоса Саши Клопа с его фантастическим предложением.
Молния среди ясного неба.
Гранд продолжал болтать ложкой чашке с кофе.
Часы показывали двадцать два.
От кофе Гранд лучше спал, как ни странно, но мысли, мысли, тревожащие его сейчас, раздробленные, легко могли залечь в окоп бессознания и вести, вести наблюдение, огонь откуда-то оттуда, из сна.
«Это странное предложение Клопа, проследить за поведением Мони! Это еще зачем? Весьма странное предложение».
- Да, - вслух произвёл Гранд, ощущая себя плотно усаженным  темно-синем  «LUBIAM» директорского костюма. - Будто сам себе должен ревизию делать! Удивительно ж!
 Он остановил чашку в покое, откинулся на поскрипывающую спинку стула, думал.
«А что если предложение Клопа, на самом деле, имеет смысл? Что если этот мелкий бродяга-художник, Саша Клоп, действительно может быть прав, и его утверждение – Моня Пепел прошёл то, что предстоит пройти мне - имеет смысл? Но кто он Саша Клоп – клоп!»
«Эти художники, - размышлял Гранд, - дураки дураками, а в чем-то юркие ребята. Здесь нужно не пропустить…»
И Миркину вспомнилось рассуждение о  любви Саши, -
«самое важное, страшное в ней не то, что ты чувствуешь или не чувствуешь к партнёру или тот – к тебе, но факт осознания  того, что ты можешь пропустить нечто пятиступенчато-ценное для себя. Пропустить. Упустить. И вот без этого человека, именно без этого человека, тебе не понять…»
И именно это, эта сущность параллельного того человека, подставленного тебе Судьбою есть особое правило Хозяина Мира, его задание, упражнение на засыпку.
Быть расточительным тут, пожалуй, смерти подобно.
«В этих художественных людях есть что-то манкое, как улыбка госпожи Лизы дель Джокондо, сговорническое что-то.
За несистемностью бытия, богемного образа жизни, цыганщиной, скрывается нечто цельное, крепкое, ригоризмическое, от чего сами обладатели данных знаний не могут позволить себе же самим  раскрыть богатство тайного восприятия мира и чаще всего обходятся и останавливаются на полустанке поэтического вдохновения этакого воодушевления  созданных ими «шедевров».
Однако линия художественного нюанса, да-да, такого Нюанса, кисти лейтмотива, пробегает по всей жизни человеческой, да-да, по всей человеческой жизни, и … разве только перед самым уходом личности, возросшей или нет –  не важно - и так – слегка, прохладой из отрытой форточки будто щекоткой вуали по коже - приоткрывают тайну бытия».
Миркин насторожился.
При свете фонаря был виден ход Мони Пепла.
Если раньше Гранду было все-равно кто, куда по четвергам ходит, то теперь…
Каждый вечер, куда отправлялся бывший однокашник? Теперь это  интересовало.
«Не переоделся, не поел! Тьфу!» - Метнулось в голове, когда Гранд бросился обувать служебные туфли.
Натянув один и туго завязав шнурок, он – в одном – ринулся в комнату и стал искать нож.
Сунул во внутренний карман пиджака, вернулся в коридор.
«На всякий случай!»
Но тут его застала рассеянность, растерянность и - вакуумный сатурнианский свист в ушах. Знакомый – тот – с детства.
Это заставило его прекратить все действия и хорошенько обдумать о старте  предстоящего ночного приключения.
«Выследить Моню, лунные путешествия. И что?»
«И увидеть нить того художественного нюанса, который…»
«Да! Да! Да! В этом логика-то есть!»
И Гранд принялся стягивать обутый директорский туфель назад, чтобы идти в обуви другой, пригодной к грязному, пыльному уличному грунту.
«Мало ли куда Пепел заведёт!»
«Этот Саша Клоп – не такой уж дурак! – Думал Гранд, выскакивая на улицу, - только, если перевернуть его несистемность, эмоциональную штуку художественного ума, то ему-то тоже чем-то от моего приключения выгода? А? Чем?»
Издалека Гранд заметил  Моню, заворачивающего за угол многоэтажки. Поспешил.
От нечего делать, Миркин мысленно перебирал героев директорской своей истории и делал краткий анализ каждому.
«Альберт Андронович. Играет лишь сцепливающую роль. Роль осведомителя, глушителя и все такое. Неглупая преподавательская голова. Да. Однако в линейке всех свершений – пешка, увы, пешка силы «нюанса художественного». Ему, Альберту, никогда не знать цветка тайного заговора улыбки Джаконды.
Зения. Зения? Просто: я покажу ей кузькину мать! Покажу и укажу ей ее место! Поздно или рано! Она дождётся! Это вообще биоробот, черт ее дери, в кожаной юбке. Пока сложно даже поставить эту натуру на доску разыгрываемой партии.
Анюта? Аня. Бедственная, грустная часть мира, Вселенной даже, наверное… Она не может жить полной грудью в совершаемых действиях.
Вообще – нигде.
Такие - живут вполсилы и в половину возможностей, потому что тайно аккумулируют в минуту сознания перед концом бытия всего, как бы лучше рассмотреть мах вуали последнего хлопка Форточки Смерти, увидеть искру того заговора улыбки Джаконды, обосновать полусильное прежнее существование своё, оправдать его и – главное - очиститься.
Кто сказал, что исповедь – бесценна? Возможно, тот - прав.
Но в исповеди ключевым является именно чувство нюанса ложного раскаяния, где ты чего-то  не досказал, не успел, или притаил, ненароком. Так же, скажем:  не додумал. И чувствуешь некоторое разочарование в церемониальном порядке церковной веры вообще.
Все спрятано в крое ухода, расставания, выхода, исхода последнего дыхания. Последнего. И Анечка… Анечка тщательно, скрупулёзно готовится к этому.
Вот – ее грустные глаза, вот - бледность кожи ее и равнодушие материальным благам искреннее. Это же есть смех, забобоны для других, посторонних. Это является прикрытием тяжёлой глубоко осмысленной задумки «художественно- осредненного».
Саша Клоп? Пока всего лишь носитель чувства «Нюанса улыбки Джаконды» и, соглашусь,  соискатель мой.
Лара. Оппонент «Нюансу».
И, как ни чудно, сильный оппонент и сильный защитник Нижнего Мира, в котором, вероятно, придерживает свою особенную должность. Мысленно, идейно.
Этан? Этан – загадочная индивидуальность с единственной раскольнической тайной исчезнувшего директора».
Так занимал Гранд себя в процессе слежки Мони и не отставал от него.
Гранд регулярно прятался в тени деревьев, стен, чтобы в случае оборота Пепла, мгновенно махнуть куда-нибудь в слепое место.
Гранд был уверен, что вечерние четверговые походы Мони Пепла есть всего-то здоровая прогулка перед сном.
И ночное приключение их обоих, ведущего и ведомого, Мони и поспешавшего Гранда, окончатся тем, что благополучно, обойдя половину микрорайона, все вернуться по домам.
Потому Миркин был удивлён весьма, когда Моня, проходя последнюю многоэтажку, вдруг пересёк проезжую часть дороги и направился в лесную посадку.
Гранд не верил. Остановился за углом, наблюдал.
Возможен вариант, что Моня таки передумает или…
«Он в туалет направился! Тьфу! Чертяга! Тьфу! - Миркин ударил себя по лбу, - как не догадаться!»
Гранд оставался на месте. Моня зашёл в чёрную чащу, исчез.
Гранд простоял полчаса, прежде чем понял, что, очевидно, - с туалетной версией слегка ошибся.
А ночь расправляла крылья. И нужно было идти домой.
Неуверенно, но регулярно оборачиваясь, Миркин направился назад, в сторону своего дома.
Он нашёл выгодным присесть на лавочку одной придворовой площадки, чтобы подождать еще появления Пепла. Вероятного.
Просидев на одном месте ещё с полчаса, он потерял последнюю надежду видеть приятеля.
Когда Миркин возвращаясь, приблизился к своему жилищу, он выискал окно Пепла, надеясь на то, что тот давно дома и преспокойно пьет чай, но - окно не горело.
Гранд зашёл в квартиру.
Он чувствовал себя совершенно разбитым от полного рабочего дня да плюс бесполезное шатание до полуночи. А завтра. А завтра снова на работу.
Директор переоделся, поужинал, принял душ.
Ощущая пьянящую слабость пололок ноги к постели, и - раздался звонок.
«Клоп!»
- Алло…
- Ну, - шуршали из трубки. Голос был с придыханием, будто Саша только что гнался за кем-то, - что, что скажете?
- Что мне прикажете сказать? – Не без ноты зла ответил Гранд, впиваясь в  мобильный.
- Вы выследили его?
- Нет. Я и не ходил никуда. О чем разговор? Я сплю и все это глупость! – Соврал Гранд уверенно, борясь с желанием немедленно закончить разговор.
- Нет, вы же шли за ним!
- Я? – Гранд хрипло посмеялся, заодно оценивая степень приворота голоса своего ответа.
- Вы даром мне лжёте, да-с, - заявил Клоп, - я видел, видел, как вы шли за ним!
«Вот ещё! – Возникло у Миркина, - я прятался от Пепла, а он, Клоп (что?) от меня?
- Вот ещё! – Последовал на этот раз сбивчивым ответ Гранда.
С той стороны молчали.
- Ну, хорошо, - признался Миркин, - допустим. Ага. Я решил прогуляться, а тут этот ваш Пепел. Миша, значит…
- Вы дошли до самой посадки, я видел, а дальше побоялись идти, не так ли? – Настаивал Клоп.
- Даже если это где-то приблизительно так, так что? – Возмутился директор и вытер слюну с трубки  мобильного.
- А я, будучи в вашей компании, третьим, на этот раз вдохновился поддержкой вашей. А вы? Вы успокойтесь и не сердитесь, пожалуйста. Ведь я последовал за ним.
- За кем?
- За ним, за Пеплом.
- В кусты, что ли?
- В посадку, да.
- И что?
- Он, друг ваш сердечный, - Клоп Саша кисло посмеялся, - сердечный в буквальном образе смысла, - предшественник свершившихся планов своих, и ваших, то есть,  аналогичных вашим, направился на кладбище.
Миркин отстранил от себя телефон. Покашлял в сторону.
Что за бред?»
Он не понимал, что происходит, и что на что говорить.
- Пепел, - уточнял Саша Клоп дальше, - по четвергам ходит на кладбище. Ночью, замечу вам!
Миркин молчал.
Что-то вязкое, нестерпимое, вдруг, поджидающее его несчастиями, тут же разрушающее красивую философию «Нюанса Джаконды» медленно булькающей кипящей смолой вливалось ему в душу.
- Что вы там думаете? – Задался вопрос оттуда.
- Что вы на этот счёт думаете? – С акцентом на «вы» переспросил Гранд. – И почему вы так настойчиво связываете мою директорскую работу с этим Пеплом? Мало ли…
- Нет-нет, нет-нет, - торопился Клоп, - послушайте, здесь не все так просто, здесь наблюдается закономерность. Эдакая фаза. И она касается и вашего директорства, и именно личности исчезнувшего подлинного того ещё директора.
Я не хотел вам говорить раньше, я думал все обойдётся как-то…, но вы, судя по тому, как задрали нос и игнорируете наше миролюбивое семейство, я, э-э, решил вам объявить, что исчезнувший директор находится на кладбище.
Миркин отстранил трубку ещё раз, поглядел на экран.
 «Не сниться ли это?»
Слушал дальше.
- Сегодня я никуда не пойду  и вас беспокоить не стану, - продолжал Клоп, - я завтра еще проверю, еще раз удостоверюсь в своих изысканиях, потом предоставлю вам официальные факты, если получится. А не то, так вы сами удостоверитесь, своими глазами. Спокойной ночи!
И  звонок прервался.
Миркин долго еще держал телефон в руке, будучи полностью ошарашенным.
Бессонница абсолютна с вылетом, разве что, на час,-  под утро – гарантировалась.