Зовет село

   Жаркий, душный вечер обнимал все. Деревья стояли со скрученными листьями, они умеют сократить площадь испарения и сегодня особенно «ужалась» листва до размера трамвайного билетика. Стены дома прогрелись основательно и тепло уже не принимали в себя, готовясь к долгой холодной зиме, и просто отталкивали мягкие, ватные от жары волны воздуха. Двор, залитый бетоном, накалился и обжигал все, что на него так или иначе попадало: след ноги, пожухлую траву и цветы, попавшую от полива воду. Даже воробьи под стрехой перестали чирикать, горло пересохло. Лишь напряженно раскинули в стороны крылья, чтобы в обморок не упасть. Раскрытыми клювами глотали жаркий, даже в тени, воздух. Огород ждал, когда хозяин соизволит подключиться к системе водоснабжения и начнет поливать грядки и лунки. Все ждало прохлады.

   Дед Михаил любил такие вечера, давно на пенсии, и в таком возрасте только косточки прогреть да солнышком полюбоваться. В молодые годы такое удовольствие не казалось негой небесной. Работая в колхозе, познакомился с высокой температурой окружающего воздуха. В зимние месяцы утепляли кабину, чтобы хранить тепло от двигателя, да рычагами так надёргаешься, что по спине под ватником ручейки пота стекают в кальсоны. Кажется, откуда? Всего одежды под телогрейкой майка или старая латаная рубаха, а как с парилки спускались из кабины на землю. Летняя жара еще пуще преследует тракториста. Тут уж окно в тракторе открывай – не открывай. Двери снимали, чтобы хоть сквозняком протягивало. Да где там – сиденье под механизатором мокрое, из лужи поднимались от рычагов. Спрыгнешь на землю, а мужики хохочут: «Что, уработался? В туалет некогда сходить?».  Не обижались. Шутники и сами высохнуть не успевали.

   В городе -то хорошо, смену закончил и в душевую. Успел этих прелестей познать, когда на заводе сварщиком работал. Красота: хочешь горячей воды - добавил. А нужно охолодить – синюю ручку откручивай. В деревне-то на бригаду приедешь – ведро воды на себя одно да второе выльешь,  вот и все гигиенические процедуры. Опять же с обедом красота. В столовой и первое и второе наваристое, компот сладкий. А поел и на боковую, так как никто не трогает в течении часа. Колхоз такой вольготной жизни не давал. Кто тебе трактор даст гонять до бригады и обратно в поле? Обед с собой берешь. Что летом можно взять? Мяса нет,  только осенью скотину колоть будут. Вот и скромен был набор тракториста-комбайнера: пара яиц, бутылка молока, луковица да кусок хлеба. Как не старайся спрятать, чтобы не скисло молоко – ничего не получается. Так простоквашу и буздыкали. Воды из родника наберешь, попьешь – зубы ломит. А уж через час, как теплый чай.

   Да попробуй, заикнись, что тебе час на обеденный перерыв положен, или, что в пять вечера смену пора заканчивать. Это станет первостатейным анекдотом на всю уборочную. Мужики иной раз так вымотаются – сил до бригады доехать нет. Упадет рядом с трактором. Хорошо, догадается кто на дальний косогор хлеба да постной каши привезти. А то жди до завтра. Да и зимой не легче. Вспомнилось, как отправили в город за ГСМом: выехали в пять утра, отмотали девяносто километров и в очередь. Магазин рядом открытый, зашел, а там сок на розлив продают из конусов больших стеклянных. Три стакана томатного сока выпил. Газировка имеется в продаже, но дорого,  не стал брать. В обратную дорогу  затемно поехали, а в село заезжали -  из огней только фары его трактора. Вот тебе и распорядок рабочего дня.

   «Нет, ну несомненно удобнее в городе работать», - подумалось Михаилу. Опять же и зарплата повыше. Хотя в деревне на уборочной тоже можно заработать. На заводе он только бригадный подряд не принял. Удумали тоже – самим решать. Самое простое решение – всем поровну и баста. Один бездельник, ходит,  похохатывает, да курит без конца. Другой электрод за электродом - шов ложиться ровненький. А в кассе всем одинаково начислили. Нет уж! Коли потрудился – соизволь и получить. Если бездельник – иди на вечёрки под гармошку плясать.

   Дед что-то вспомнил, поднялся и засеменил к комоду, там все важные документы лежали от паспорта до домовой книги. Издалека жене голос подал.

- Дуня! Где-то у меня книжка наградная и медаль за целину.

- Ишь, чего вспомнил. И зачем тебе? Там в ящичке справа в коробочке.

   Он покопался среди множества документов (раньше была одна справка, что в колхозе работаешь – на этом все бумаги, паспортов не давали), отыскал требуемое удостоверение и медаль «За освоение целинных земель». Вот оно – осязаемое доказательство.

   Ему вспомнилась пыльная прокуренная контора, в которой с утра собирались механизаторы на планерку. Некоторые приходили сюда заранее, чтобы место поудобнее занять и успеть до разнарядки выкурить пару самокруток. Эти были остры на язык,  им постоянно доставалась наиболее выгодная и удобная работа. А ему некогда разговоры водить, он успевал с утра проверить трактор или комбайн. Заправить топливом, залить масло. Подтянуть и постучать каждый болт, каждую гайку. И только потом шел получать задание.

   В этот день в конторе жарко оказалось. Решали, кому новую культуру убирать с поля. Шла союзная борьба по подъему целинных земель. Некоторые, кстати, уезжали в Казахстан работать. Поднималась целина и на Алтае. Только в некоторых районах все пахотные земли задействованы были и потому руководители шли на хитрость: сеяли новые для этих мест культуры и преподносили их в донесениях, как освоение земель. Открывать начали новую культуру и у них в районе – гречиху. Раньше она не встречалась в сводках. А что? Дело неплохое,  крупа ценилась высоко. Диетическая. Но, незнакомая. Дали разнарядку с района посеять на пробу – выполнили. А что дальше с ней делать? Никто не знает. Пришла осень, агроном дал добро на уборку, а опыта нет. Вот и поднялся гвалт на планерке - кому доверить? Решили Семкину Леониду. Опыт большой. Партийный, ответственный. Пусть он покажет, как убирать нужно. А тот чего-то напугался и заканючил, словно маленький:

- Так это, ее сначала попробовать надо бы, понемногу.

- Осыпается уже, потеряем урожая, а дело- то государственной важности.

- Так я про то и говорю. Начнет на валки накручиваться, ни скорости тебе, ни привесу.

   Привесу… Михаил махнул рукой тогда. Назначайте, а то до вечера сидеть здесь будем. Вышел и пошел к комбайну. Закрепили за ним машину, на всякий случай, вдруг и впрямь крупа пойдет. А она и вправду пошла. Начал комбайнер не спеша, все приглядывался, убирал напрямую. Первые метров сто больше останавливался, чтобы отрегулировать уборочный процесс. Молодой водитель Митька Митрофанов уж на краю поля машину остановил, ждал. Быстро обернулся. Но затем работа пошла. Да как пошла. Такой гречихи никогда в последующие годы в колхозе не было. Митяй не успевал на ток мотаться, а уж бункер полный и ждет: подставляй кузов. К обеду в поле подъехал управляющий, узнать, как дела идут,  что новая культура показала. Услышав отчет о том, сколько уже свезли в амбары, только головой покачал:

- Ты это чего наворотил? Мы ее куда девать будем?

   Ну, это уже ваши проблемы. А для Михаила главное – уборка.  После обеда в поле выскочил из лога председательский ГАЗ. Сам руководитель хозяйства, парторг, агроном. Вопрос за вопросом, пока не махнул рукой на них – решайте, а мне работать нужно. К вечеру уж и с района уполномоченный отчета требовал прямо в поле. А какой вам отчет, когда конец полосы. Последняя осталась, оборки одни. Из конторы доклады в район полетели, восторженные. А виновник торжества незамеченный выехал с поля, поставил комбайн и отправился домой. Чего шуметь-то? Работа, она и есть работа.

   На "ноябрьскую", на торжественном собрании вручили медаль и премию. Медаль председатель прямо на рубаху прицепил. Обнял и руку крепко жал. Ленька только и сказал

- Подумаешь, и я бы сумел, чего тут мудреного.

   А мужики поздравляли, трогали медаль. Так что работать нужно, а не прохлаждаться.

   Деду Михаилу стали приятны воспоминания,  слеза покатилась по щеке. Нет, он не сентиментальный. Просто молод был и горяч. В работе за ним никто угнаться не мог, потому и не соглашались с ним в паре работать. Сам умается и других загонит.

   И чего из деревни уехал? Сидел бы сейчас на берегу Бии, поглядывал бы на течение. Река бежит и жизнь катится. Водица светлая, глубоко просматривается. Солнце блики бросает – глазам больно от его такого вольготного поведения. По времени и теплоход «Заря» появится снизу по течению. Идет натружено, туристов везет и волна большая. Накатит на камушки и отхлынет, а они тут же подсыхают, чуть не шипят на ярких лучах. Ребятня в протоке поджидает, чтобы на образовавшихся валах покачаться. Резвятся пуще пескарей. А к вечеру вода окрасится в красный цвет, будто поджог кто реку. Да так ярко, что и деревья в бору на противоположном берегу и на островах с красными макушками стоят. Празднуют окончание дня.

   От горы вдоль березовой рощи стадо с выпасов возвращается и его встречают дети, чтобы кормилицу корову домой гнать. Только не спешат, процессию возглавляет огромный бык-производитель. Глаза кровью налиты, в ноздрях металлическое кольцо. Попробуй,  встань на пути у такого. Некоторые пробовали, только спасались потом на заборах. Этот зверюга и плетни валил на землю.

   Но вот скотина накормлена, огороды напоены,  политы, земля как пух, нога проваливается. Дождь пройдет к восторгу поросячьего царства. Все до единой в грязи за огородами нежатся, тепло. Затем подсохшую на боках грязь начинают  обтирать об заборы, треск стоит.

   Прохладнее становится, оденешь телогрейку и на лодку: тайменничать. У каждого своя острога и излюбленное место свое. Поднимешься на веслах, пустишь лодку на сплав и смотришь, как течение траву шевелит. Глядь – вот он стоит плавниками шевелит. Усилий больших не прилагает, а вода не сносит его. На охоту вышел. Вот тут ты его острогой и накалывай, кто вперед. Дал промашку, плесканет так, что волну поднимет. А крупный хвостом по воде ударит и обрызгает, ну а коли не проморгал, то на коне, как говорится, с добычей. Ох и хороша рыбалка, особенно по осени.

   Спрашивали Михаила и знакомые, и родственники: «Чего уехал из села? Жил бы»,- только не все понятно в этой жизни. Вот и хорошо, и душа болит, а судьба по-другому поворачивает. И пришлось оставить дорогие и любимые сердцу лога и косогоры. Заберешься на Большую Тесьпу («тесьпа» по алтайски – гора), встанешь на самый гребень, раскинешь руки в стороны и ловишь ветер. Поля кругом цветные, словно художник нарисовал. Где озимые – зелень, желто, где хлеб созрел, бело-розовые – гречиха цветет. Знает, кто все это расцветил. Он с земляками.

   Весной трактор ровненько границу из стерни и пахоты уложит, закричат в небе журавли от восторга. И у тебя душа немеет, кто ж этакую красоту придумал? А какие здесь туманы. Березы и без того нарядные, а окунуться в белое молоко и подавно сердце нежностью ранят. Белесо  опускается к земле и высыпает на траву, словно алмазная россыпь. Напоит ее искрами радуг, окажется цветочным ковром от целебного зверобоя до невесомо белого ромашкового царства. По весне лога усыпит белым от цветущих  калины и черемухи. Запах с ног сбивает, от искушения голова кружится. Отцветет, отрадует и черными да красными ветвями до земли ветви клонит.  Как поет земля алтайская, слышали?  Птицами, кузнечиками, комарами и мошкой. И всему место находится. А вот ему не нашлось, и вернуть уж нельзя, поздно. Ох и не вовремя приходит прозрение.

   Михаил покряхтел, медальку отложил на перила. Встал и пошел в огород. Как всегда… работать.