Дети Небесного острова. том 2. глава 50

"Тяжкое бремя"

- нет, мой дорогой, ты только взгляни!.. мало того, что госпожа, законная и непререкаемая правительница Небесного острова, в веках прославленная своим народом, как «благодетельная» - самая милостивая, отзывчивая и щедрая из всех господ, после длительной, почти двухнедельной дороги сюда с Окружных долин сразу жалует нас к себе на обед, не соизволив осведомиться, не желаем ли мы отдохнуть от утомительного пути, её неловкая прислуга выдаёт нам и нашим дорогим детям какие-то заброшенные, практически обветшалые  гостевые покои в отдалённой части нижнего этажа дворца, и мне приходится собственными силами отстаивать наши права на более просторную и ухоженную комнату, так она ещё посылает к нам своих слуг и тревожит наш покой посреди глубокой ночи! Ты слыхал, Вильгельм?.. ты можешь представить себе, что было бы, если эта неумелая девушка своим неуважительным, неуместным шумом ненароком разбудила бы наших детей!.. ну уж нет: я, как почётный званный гость этого дворца, как гордый и здравомыслящий человек не намеренна терпеть этакий произвол, ясно?! Я обязана остановить внимание госпожи на этой запущенной проблеме, пусть всерьёз займётся обучением своих слуг!..
Так придирчиво вещала леди Мэделлин, почтенная супруга и неизменная спутница сэра Вильгельма, близкого сподвижника госпожи Анн, и ныне – званного и любезного гостя её дворца, крайне видного и влиятельного чиновника с Окружных долин, прибывшего недавно с подробным докладом о положении дел и ситуации в доверенном ему районе. Люселия постучалась в дверь высокопоставленной семьи, едва её милостивая матушка, владычица Небесного острова Анн, раздосадованная и потрясённая предательством своего нерушимого и невозмутимого, как ей думалось прежде, народа, с тяжёлым сердцем приказала своим приближённым собрать её свиту и прочих жителей дворца и примыкающего к нему широкого знатного двора, чтобы держаться рядом, если намерения бунтующих будут слишком открыты и упрямы, и во что бы то ни стало спастись из великолепного дворца, ставшего для них верной бедой и погибелью. Бескорыстная и самоотверженная девушка ни на минуту не задумывалась о себе, хотя затаённое напряжение и нелегко спрятанное волнение по поводу той неблагоприятной, на её наивный, почти детский взгляд, невозможной для родного острова обстановки, свидетельницей которой, она, к своему горькому сожалению, стала, не покидали её с тех пор ещё ни на миг, раз за разом выжигая нестерпимые, глубочайшие раны на её безмятежной душе.
Когда советница господского двора тихо остановилась у нужной двери и, беспокойно протянув дрожащую, сомкнутую в нерешительный кулак белоснежную ладонь, трижды учтиво постучала, леди Мэделлин откликнулась на её настойчивое прошение довольно быстро, собственноручно отворив опрятную створку, но, появившись в аккуратном проёме, тотчас же обдала её угрюмым, явно сердитым взглядом – ночной приход нежеланной господской дочери-служанки был расценен ею подобно вторжению: высокомерная, горделивая жена небесного чиновника, привыкшая замечать любую непримечательную, фактически незримую неточность в малейших действиях и даже движеньях простых слуг и с необычайным торжеством и неудовлетворением указывать на этот ничтожный порок, немедленно начала исполнять подле неё роль несправедливо и дерзко потревоженной нескончаемо занятой особы, расписывать всеми существующими красноречивыми рифмами и красочными оборотами своё властное снисхождение к течению жизни в границах владений госпожи и свою подлинную жалость всем тем людям, которые непосредственно принимали в ней участие, не забывая при этом всячески, однако обязательно контрастно подчеркнуть их различное социальное положение.
Этот монолог, наполненный поверхностностью, уверенностью в своих мыслях и словах, что в некоторой степени показался Люселии очень необдуманным, а оттого и таким ранящим, дался главной помощнице и отраде госпожи немыслимо трудно. Но отнюдь не предвзятые фразы больно задевали её – бедную девушку терзала мысль о несчётных крупицах драгоценного времени, безжалостно ускользающих от неё во время её осудительного рассуждения… так или иначе, Мэделлин не позволила ей вставить в свою громкую укоризненную речь ни единого слова, пусть даже сказанного вполголоса, она же, с юности известная своей скромностью и беспрекословностью, не осмелилась прервать леди, не желая навлечь на себя ещё больше её неодобрения.
Советнице оставалось лишь робко и озабоченно переступать с ноги на ногу, торопливо отвечая жестикуляциями и мимикой на её высокие эпитеты, и рьяно надеясь, что та всё-таки сумеет отвлечься от своих однообразно осуждающих мыслей, наконец-то обратит на неё свой своенравный, искрящийся многочисленными упрёками и предубеждением взор, и наконец-то предоставит ей возможность высказаться, теперь видевшуюся ей чем-то невероятным…
Времени утекало всё больше, но леди Мэделлин будто не видела её поспешных знаков, ставших уже настолько очевидными, или, по крайней мере, не хотела брать во внимание таковые, больше развлекая себя яркими и выразительными описаниями светского общества, где, по её личному мнению, никто из «истинных аристократов» ни при каких обстоятельствах не позволили бы себе запнуться, осечься и растеряться, из века в век являя собой «наиболее правильный, умный и наглядный образец равновесия грации, манер и воспитания»… но Люселия едва ли понимала смысл её длинных затейливых объяснений, глаза её поневоле устремились куда-то сквозь изысканную гостью и в них снова заблестел несокрушимый огонь, что изгибался над факелами восставшего народа – ещё от силы пять минут подобного разговора и они без зазрения совести сожгут дворец! – только это томило её сердце.
Никто не знает, сколько бы дальше продолжала рассыпаться в жёстких сравнениях и фразах леди, если бы через несколько минут из её комнаты не послышалось отрывистое восклицание:
- матушка, матушка!!
Испустив оторопелый вздох, леди быстро отступила в сторону, мгновенно повернув голову на скованный, но весьма звонкий крик, в коем Люселия в тот же миг сумела опознать осколки холодящего волнения с тонким откликом замершего ужаса. Это был чудный детский голосок, сумевший безотказно растопить угловатые пронзительные льдинки, недавно плававшие в открытых зеленоватых глазах с густыми ресницами, смягчить взор требовательной и непреклонной Мэделлин, пробудив в её чертах новый, доселе не встречавшийся у неё, но удивительно знакомый ясный и бодрый свет, чуткий лучик гордости и надежды, что советница-дочь не раз усматривала в глазах своей любимой госпожи. Это необыкновенно доброе, окутанное бескрайней нежностью и лаской сиянием девушка просто не могла перепутать ни с чем иным, ведь это было самое чистое и откровенное, самое безвозмездное чувство во всех двух мирах – небесном и наземном – то было счастье и вера материнства.
Молодая девушка и опомниться не успела, как к дверям, словно ветер, подскочил подросший сын Мэделлин и Вильгельма – высокий мальчик лет одиннадцати с коротко подстриженными тёмными волосами, часто приглаженными, но сейчас необычно взъерошенными, а также заметно округлёнными глазами, отливающими медью. Он было резко остановился у двери, странно потупившись и опустив веки, словно охваченный какими-то неясными внутренними колебаниями, смущённо прижавшись к стене, но тотчас был встречен и приголублен изящными материнскими руками, с теплотой поправившими ему растрёпанную причёску и немедленно подведшими к себе.
Очень скоро Люселия разглядела, как стремительно начало хмуриться лицо дорогой господской гостьи, когда она, прислонив к себе старшего своего мальчика и крепко обхватив его за плечи, приготовилась опять нацелиться на неё прежним возмущённым взором, несколько грозно сверкнув им, обратившись к ней краем глаза, чуть видимым из-под ресниц. Сердце бедной дочери Анн, сперва бившееся с немыслимым жаром и содроганием, вдруг затихло, лишь изредка нервно подёргиваясь где-то в груди, когда она в следующий момент с трепетом узрела, что взгляд аристократичной леди неисправимо утратил свою минутную, но более приятную мягкость, столь же неожиданно, сколь совсем недавно приобрёл её.
Люселия колко, но вполне верно почувствовала, что после краткой передышки, на неё вновь должен обрушиться неизбежный шквал, поток высокопарной, отяжеляющей и несдерживаемой критики и причитаний о том, что она, непредставительная дворцовая служительница, позволила себе такую чудовищную дерзость – разбудить одного из её лелеемых и балуемых детей, которые, увы, ныне приходились ей совсем некстати.
Однако продержала свой острый взор на ней Мэделлин ничуть не долго и встревоженно всколыхнулась – разборчивая придирчивая женщина, при всём являясь внимательной и проницательной матерью, скоро обнаружила мелкие мурашки, стремительными взволнованными волнами пронёсшиеся по телу её ребёнка, неспокойное, слегка подорванное дыхание и его тягостную задумчивость, молчаливость, но в то же время его твёрдое желание о чём-то сообщить, доселе остававшееся ей непонятным. Люселия тоже изумилось – на долю мгновения ей померещился огонёк испуга, чуть промелькнувший в глазах приятного и благовоспитанного на вид паренька.
 Похоже, он ждал лишь родительского разрешения, чтобы заговорить, и его мать тут же догадалась об этом.
- Чарльз, мальчик мой, - вкрадчиво и аккуратно начала та, опустившись на колени и развернув милого сына к себе лицом, вкрадчиво потребовала – скажи же мне, скажи мне, что произошло?..
- я встал налить себе воды из кувшина, матушка… - бегло пересказал он, хотя и леди, и советница приметили, с каким трудом даются ему эти слова, однако постепенно речь его стала смелее и ровнее – и вдруг подо мною затряслась земля!.. я обернулся к окну и увидел пылающие рыжие отблески, яркие вспышки, подёрнутые едким дымом… - Чарльз ненадолго замолк, завидев искреннее недоумение матери, но поспешно взмахнул руками и вскрикнул в решительном стремлении юного бесстрашного сердца, резко вскинув аккуратный подбородок, стараясь заглянуть ей в глаза – в нашем окне горит огонь, мама!..
- огонь?.. – более тихо, почти сипло переспросила она, и образ её вновь переменился, довольно уверенный в себе, упорный по отношению к другим, откровенно целеустремлённый, с какими-то сперва незримыми, но чётко ощущаемыми оттенками надменности, взгляд, в единственный момент сошёл с её чрезмерно напудренного лица.
Прошептав губами одно лишь это слово, она с немалой торопливостью окинула Люселию расширившимся взором, но уже не для того, чтобы в очередной раз упрекнуть её в неуместности и неловкости – с густых чёрных ресниц немедленно сошла вся та неизменная величественность и гордость, что так долго сопровождали её, впервые Люселия смогла прочесть в её побледневших чертах наиболее явную, видимую эмоцию, которую та, возможно впервые за длительные годы, не пыталась как-либо подавить или заглушить в своём замкнутом отстранённом сердце, что обретало волю только в близком кругу –  уже известный и испытанный ей самой, пускай и не слишком желанный проблеск смутного, почти призрачного опасения, которое, однако, затронуло её довольно глубоко и серьёзно.
 Спустя пару секунд девушка осознала, что леди Мэделлин, вероятно, уже начала туманно подозревать об подлинных причинах её прихода, но, как ни пыталась, не могла заставить себя поверить в реальность безумного разрушительного и бесповоротного бедствия, что сейчас застигло врасплох эти великолепно отточенные своды мастерства небесной архитектуры, исстари бывших бессменным пристанищем для великих глав и служителей могучего острова.
Теперь в лице элегантной леди не осталось ни доли, ни единого намёка, даже малоприметного, на прихотливый характер и его вспыльчивые ответвления, что так часто властвовали над ней, определяя её требовательную натуру. Те же качества, что ещё отражались в ней, слились в одно вопрошание – она ждала от советницы госпожи окончательного подтверждения ужасных, неутешительных догадок, стремительно зародившихся в её думах и вскоре получила их.
- к стенам нашего дворца нагрянул бунт! – на одном дыхании известила она, раскрыв пред ней то, что подолгу старалась, но всё же не решилась вымолвить сразу.
Но тем не менее, выпустив со своих уст это жуткое, страшное слово, без зазрения томившее и терзавшее её светлую душу, она даже сумела почувствовать некоторое облегчение, оттого что наконец-то спустила этот суровый груз со своих хрупких девичьих плеч.
  Однако и после её положительного ответа, в коем, к несказанному сожалению, не было ничего обнадёживающего, леди Окружных долин не поспешила отводить с неё свой взгляд, что практически мгновенно стал каким-то расплывчатым и нечётким, потерял былые свойства. Очень быстро Люселия убедилась, что Мэделлин начала смотреть сквозь неё, а глаза её превратились в два тускло мерцающих осколка тонкого стекла, как то уже было с её венценосной матушкой, едва узнавшей о предательстве своего народа.
Проникшись сочувствием к непростой и неугодливой аристократке, она хотела подойти к ней ближе, но та, заметив малейший её порыв, тотчас плотно зажмурилась, надеясь таким образом прояснить свой рассеявшийся взор, а затем, торопливо сверкнув тёмными, безупречно уложенными длинными локонами, в смятении отступила на пару шагов и оглянулась назад.
Ей не стоило даже проходить вглубь опрятной гостевой спальни, какую, пойдя на уступки её сложному и запальчивому нраву, всё-таки решилась определить и подготовить для знатной семьи госпожа Анн, чтобы увидеть те разноцветные – алые, рыжие, а порой и светло-золотистые расплавленные щепки, что мелькали в потемневшем оконном стекле, рассыпаясь в нём зловещими неконтролируемыми искрами и догорая в удушливых сизых клубах сопутствующего дыма. На какое-то мгновенье эти самые обрывки дикой, строптивой и доныне никем необузданной слепой силы, отразились в самих зрачках прекрасной леди сияющим огненным кольцом, но та быстро заглушила в себе первые осознанные наплывы взбудораженного страха и, вернувшись вниманием и думами своими к старшему сыну, с некоторым душевным трепетом и благоговением ожидавшем её личных распоряжений, бодро вскрикнула:
- буди отца, Чарльз! Скорее!!
   Только тогда её неровный, переживающий тембр, её сбивчивая фраза, прозвучавшая, как бесспорный приказ, окончательно подтвердили её настоящий страх, искажённый обломок которого уже могла разобрать господская дочь, напуганная всей этой неблагоприятной атмосферой ничуть не меньше, чем представительница голубых кровей, гостящая у правительницы Небесного острова, будучи верной спутницей своего высокопоставленного мужа. Выслушав твёрдое веление леди, её старший сын покладисто, почти хладнокровно, как привиделось самой Люселии, кивнул и, не тратя более времени на дальнейшие размышления, подобно молнии бросился обратно, в выданную им великой повелительницей спальню. Вслед за ним туда же стремглав подалась и Мэделлин.

Пока Чарльз упрямо кружил около широкой кровати, находившейся ближе к дальнему углу гостевой опочивальни, над своим дорогим отцом, успевшем к тому времени впасть в беспробудный сон, и изо всех своих сил пробовал его добудиться, неустанно дёргая за краешек свисавшего с постели приятного белоснежного одеяла и отчаянно зовя чиновника Окружных долин, всё также остававшегося безучастным и бездейственным, будто бы попав в плен к своим снам,  его горделивая, но всё же добродетельная дворянка-мать, позабыв саму себя от охватившей её паники, опрометью добежала до красивой детской кроватки, выполненной из резного дерева, намереваясь побыстрее разбудить ещё одного своего сына, крепко там задремавшего – это был маленький кудрявый мальчик с плавными чертами аккуратного светлого личика, которому едва ли можно было приписать три года. Нежно обхватив его крохотную, свободно раскинутую на уютном мягком одеяльце, ручонку, она взялась ласково, но настойчиво трясти её до тех пор, пока малыш не открыл глаза.
Такие открытые и безмятежные, извечно радостные, как и у многих других детишек его возраста, лишь приступивших взаправду познавать этот большой, неизведанный мир, бескрайние глаза, насыщенные приглушённой голубизной, но несмотря на это безмерно яркие и лучистые, словно были созданы из самого чистого драгоценного камня, кой только был добыт людьми на свете. Сейчас они светились весьма тускловато и сонливо, однако свозь непроницаемую пелену неотступного сна, до конца не спустившейся с его милого взгляда, к потерянной сумел проскользнуть единственный отчётливый отблеск – невинное проявление ребяческого удивления.
- мама?.. – вскоре вслед за ним прозвучал и тихий, чуть слышный вопрос, когда глаза мальчика начал покидать светлый и лёгкий туман беззаботных грёз, кои с энтузиазмом раскрашивал он совсем недавно, находясь в глубоком и непринуждённом сне, пестревшем самыми необыкновенными и любознательными мечтами, самыми живописными и жизнерадостными красками. Это было то доброе, слепое неведение, исполненное счастьем, радостью и неколебимым процветанием, которому Мэдделин нынче завидовала.
- Генрих, дитя моё!.. – только и смогла пролепетать она, с проблеском надежды в одно мгновенье отобразившееся в её взвинченном взгляде, заботливо, но спешно подхватывая едва пробудившегося мальчика на руки, готовясь как можно быстрее оставить эти не так давно вполне уютные и комфортные покои, нахождение в которых в одночасье стало для крайне озадаченной и оторопелой леди, без преувеличения, немыслимым адом.
Всё чаще играли на отбелённых стенах языки грозного пламени, окрашивая их в багровые оттенки, крики протеста, временами доносившиеся снаружи, стали более громкими, нетерпеливыми и хриплыми, больно отзываясь в ушах – сейчас Мэделлин была готова винить уже себя, за свою чрезмерную склонность к придиркам и упрямстве, напрочь позабыв о пустых, малозначительных претензиях, что она предъявляла прислуге владычице острова, плывущего по небесам. Всё могло бы сложиться иначе, если бы она вместо своих беспочвенных возмущений просто дала Люселии возможность заговорить!..
С трудом находя в себе силы, чтобы не прекращать покачивать милого сыночка, самозабвенная мать кинулась далее, чуть держась на ногах от нараставшего в воздухе ощущения неизведанности и несвободы, она не могла вдохнуть полной грудью. Генрих, вероятно, сразу почувствовал те обречённые эмоции и чувства, что исходили от матери, и практически мгновенно зажался в её руках, обхватив шею. Несмотря на то, что некие переживания отразились и на его облике, загасив блеск глаз и убрав с щёк озорной розовый румянец, мальчик не стал показывать их прямо – приумолк, не давая ни единого признака возможного плача, приумолк, так и не задав матушке ни одного другого вопроса и лишь сильнее ухватился, прижался к ней, ища умиротворения и защиты…
- Кристенсен!.. – спохватилась испуганная леди, подскочив к небольшой удобной люльке, со всех сторон обтянутой светло-голубой плотной тканью, и её разрывающееся от беспокойства и спешки отяжелённое сердце тотчас оборвалось, ведь там, посреди стянутых простыней и примятых перин, обрамлённых самыми незамысловатыми игрушками из плюша и простыми деревянными погремушками… никого не было.
В эту, казалось бы, малозначительную, быстротечную секунду, Мэделлин, чей испуг давно достиг своего апогея, нервы были непоправимо расшатаны, сумела ощутить на себе всю свою беспомощность и безысходность: силы были уже готовы покинуть её, подкошенные ноги окончательно ослабели – она бы совершенно точно упала бы без чувств, если бы уголком почти потухшего взора не обнаружила длинную блеклую тень, бравшую своё начало около заветной колыбели, и не уцепилась за неё, как за свою единственную ниточку к спасению. Она-то и привела её взгляд к стройной гибкой девичьей фигуре, заботливо и бережно сжимавшей в руках укутанного в пелёнки дремлющего младенца.
Осмелившаяся без позволения пройти в комнату высокопоставленных гостей, она что-то приветливо шепнула крохе, что чуть приоткрыл свои суженные глазки, обратив свой понятно наивный, но несмотря на это такой же требовательный, необыкновенно пристальный и даже немного хмуроватый взгляд, довольно близко напоминавший тот, какой привычно имела его мать, затем плавно покачала малыша на руках и, когда он вновь опустил взор, сморённый манящим долгим сном, спешно, но взвешенно и практически бесшумно, подошла к Мэделлин, коя едва сохраняла равновесие, нервно пошатываясь, тяжко балансируя со средним мальчишкой на руках. Доброжелательная советница госпожи незамедлительно отзывчиво подала ей свободную ладонь, чтобы всецело потрясённая и омрачённая аристократка смогла придержаться и немного перевести изнывающий дух, который она настолько не щадила, и самоуверенная, капризная леди с большой охотой приняла это скромное, чистосердечное предложение.
- спасибо… - несколько обескураженно и смущённо поблагодарила она, не без помощи Люселии, наконец-то встав в полный рост, продолжая осторожно придерживать своего затихшего  сына, послушного Вильгельма, но то и дело поглядывая на самого маленького, и участливая девушка с затаённой, опечаленной поражённостью обратила внимание на то, как сильно осип её недавно властный и извечно недовольный голос с отзвуками стали – теперь от грозного тронутого тона осталось лишь отдалённо похожее на него эхо, глухое и далёкое.
Ответ отлично знающей свой статус леди, излишне изумил её своей искренностью: наверное, впервые с момента своего приезда, госпожа не упрекает её в отсутствии манер и распорядка, впервые не указывает на ей на «её настоящее место» - сейчас маска непроницаемой дворянки спала, и она увидела её реальную суть, спрятанную где-то в глубине её, и которую она так редко выставляла. Возможно, впопыхах Люселии могла растеряться и ошибиться, но ей также показалось, что через помутнённые неопределённостью глаза Мэделлин просочился светлый лучик признательности.
Люселия лишь улыбнулась, немало ободрившись благодаря её словам. Со встревоженной задумчивостью она перевела свой взор к окну, поняв, что её безрадостные предположения постепенно находят своё воплощение наяву, и языки разведённого мятежниками огня подымаются всё выше и выше над величественным окном.
- как же так?.. - непонимающе хрипло прошептала Мэделлин, невольно оглянувшись назад, к блистающему грозными языками, тонкому оконному стеклу, и лишь сильнее прижав к груди милого Генриха, уныло, с цепенеющей дрожью, покладисто, но горько опустившему глаза. Взгляд на надвигающееся пламя заставил её судорожно передёрнуться, глаза заволокло полотно из влаги, когда она вновь вернула его к Люселии, ожидая то ли сочувствия, то ли объяснения – отчего… отчего они творят это?
- нам неизвестно, - с грустью признала Люселия, продолжая убаюкивать кроху Кристенсена – и никому во дворце неведомы их мотивы. Мы лишь знаем, что всей этой восставшей процессией руководит некий торговец: он привёл их сюда, а сейчас распинается перед ними, пытается воодушевить и строит планы на будущее. Дядюшка Энри, наш часовой, пробовал их остановить, да не сумел: ему удалось только вызвать господскую гвардию, чтобы успеть предупредить госпожу, обитателей и посетителей дворца – сейчас она практически разбита, хотя выиграла для нас какое-то время…
Люселия запнулась, резко вспомнив, что те самые минуты, отвоёванные для них честными и благородными защитниками госпожи, вот-вот встретят свой исход, и поэтому, выждав недолгое молчание, окинула пространство гостевой спальни молниеносным, в чём-то пытливым, ищущим взором, и окончила, планомерно вернувшись к леди, чиновнической избраннице, стараясь быть предельно краткой:
- каковы бы ни были их достоверные цели, они хотят поджечь Великий Дворец небесных господ, бездушно придать его свирепому пламени, и скоро осуществлять своё чёрное дело… у нас остаётся совсем мало времени, леди! – с откровенной яростью воскликнула она и наспех, но весьма участливо и здраво рассудила – давайте, я унесу отсюда ваших младших деток, а вы поможете старшему разбудить и собрать сэра Вильгельма.
Леди Окружных долин Небесного острова выслушала её крайне щепетильно, не перебив и не выразив ни единого возражения, нередко кивая в знак абсолютного согласия и доверия. С тоской и страхом ещё раз взглянув на отблески огня, услышав протестные лозунги и небрежные смешки, доносившиеся с тесно охваченного факелами богатого двора, больше похожие на злостный визг и тяжёлые стоны. Затаив дыхание и зажмурившись, она в очередной раз крепко обняла задумчивого Генриха, замершего у неё на руках, и, осознавая, что этот миг свиданья с сыном вполне способен стать для неё последним, отстранившись, всмотрелась в черты его доброго личика, надеясь хорошо их запомнить и навеки сохранить их с собой.
- Генрих… мой славный, замечательный мальчик!.. - с трудом промолвила она со слезами, застывшими в её глазах, как осколки прозрачного льда – сейчас мы должны оказаться с тобой порознь, сынок – я вверяю тебя заботливым рукам миледи Люселии, прошу, что бы ни произошло, слушайся её во всём!..
Не по годам умный и развитый Генрих принял её слова со смирением и послушанием, только слегка улыбнувшись своей матери.
- ладно, мама, - спокойно проговорил он – я обещаю тебе.
Подбадривающе качнув головой неожиданно несмелой Мэделлин, Люселия приняла к себе второго ребёнка. Таким образом в её отважных руках оказалось сразу двое детей – полугодовалый Кристенсен и трёхлетний Генрих, но отчаянная девушка не позволила себе подать вида трудности, чтобы не разволновать и без этого до смерти перепуганную мать. Доблестная девушка уже направилась к выходу из покоев, поблёскивающей в огненных красках дверце, а леди – к старшему сыну и непробудному мужу, когда полуоткрытая дверная створка протяжно заскрипела, и показавшийся вскоре высокий, мощный тёмный силуэт заставил бедную господскую дочь отшатнуться, окоченев от ужаса…
 Лишь несколькими секундами позже, она позволила себе облегчённо выдохнуть, с очевидной хмуростью и неодобрением поприветствовав одного из дворцовых стражей, сумевшему за столь мимолётный срок необратимо напугать её до невообразимости, чьё вытянутое лицо почти сразу запылало в рыжем пламени, окрасившем стены. Тот учтиво отступил, не желав напугать дочь Анн, однако тут же постарался взять себя в руки и сердечно раскланялся дорогой советнице и уважаемой гостье дворца, не желая предавать установленный привычный церемониал дворца. Стремительно переведя свой взор поодаль, проследив за его обходительными движениями, Люселия смогла узреть, что Мэделлин, так же, будучи на полпути, моментально повернулась к источнику приглушённых и учтивых шагов неотложного прихода, на какой-то миг застыв в неподвижности, однако скоро пришла в себя и успокоилась.
- Люселия, вот ты где!.. – обрадованно, но неимоверно тревожно и сбивчиво воскликнул служитель дочери правительницы, резко подняв голову с заметной нетерпеливостью и обеспокоенностью в чертах, но неловко потупился, встретившись взорами с леди Окружных долин, но незамедлительно серьёзно отчеканив – госпожа распорядилась, чтобы все её уважаемые гости, приближённые и прислуга в срочном порядке направились в восточное крыло и собрались у входа в зал витражей. Наша благонравная повелительница будет лично встречать там каждого своего подчинённого или друга, и не оставит свою резиденцию до тех пор, пока собственными глазами не уверится, что все люди дворца не предстали пред ней – после этого она наконец-то сможет открыть долгожданный путь к нашему чудесному спасению.
- Климент! – немедленно воскликнула господская дочь, немедленно признав одного из дворцовых стражников и живо подскочив к нему на подкосившихся ногах.
Во взгляде её, кой начал было мрачно и, казалось, неумолимо затухать, кой совсем затуманился, перестав различать всякие краски, и видевшим перед собой лишь изворотливые силуэты неотвратимого огня и дыма, густыми, грубыми, даже несколько неряшливыми мазками просачивающихся через мельчайшие щёлки в задёрнутых окнах, тотчас же вспыхнула бодрая искра, исполненная неиссякаемой надеждой.
 Краем глаза советница госпожи Небесного острова позволила себе оценить и леди Мэделлин, недвижимо застывшую в стороне: та была бледнее полотна и даже зловещей темноте, разгоняемой нередко яростным факелом, было не под силу это скрыть. Её аккуратные руки заметно тряслись, особенно это было заметно на тонких гибких пальчиках, которыми та часто взвинчено перебирала, боязливо сложив их около пояса. Весь дух, казалось, за эти несколько секунд успел выйти из её хрупкого тела, ведь несколько мгновений несчастная гостья госпожи, для которой пребывание в изящно обставленных покоях в одночасье обернулось страшной пыткой, не подавала никаких признаков дыхания. Однако вскоре Люселия уловила пронзительный блеск в её распахнутых очах и слабый, необычайно робкий для горделивой аристократки кивок – та быстро вернула себя в чувства и, развернувшись порывистым рывком, вновь зашагала далее, так, что только подол её длинного и струящегося ночного платья, стремительно промелькнул во мгле взмахом светлой ткани.
- слава небесам, Климент, это ты!.. - не скрывая своего искреннего облегчения, вскричала Люселия – скажи же скорее, что происходит там, за стенами дворца? Мятежники уже сотворили своё чёрное дело?..
- даже не спрашивай, советница… - неутешительно пожал плечами страж – положение госпожи и всей её свиты, отнюдь, незавидно: бунтовщики раздувают зажжённый огонь, его языки вот-вот охватят дворец, испепелят, удушат дымным смрадом… вы же слышали приказ? – строго и напряжённо оглядел он всю комнату своим пристальным взором, чуть вздёрнув подбородок – мы все должны сейчас же поторапливаться, иначе невольно поставим на кон не только свои жизни, но и самое ценное, что есть у всего Небесного острова – жизнь его госпожи!
- конечно, - быстро качнула головой Люселия – только прошу тебя, помоги детям лорда и леди Окружных долин, выведи их побыстрее – нам слишком тяжело справиться с ними обоими...
Сказав это, она указала на двух совсем крошечных ребятишек, притаившихся у неё на руках. С удивлением переведя свой взгляд, служитель Климент только сейчас заприметил этих малышей, и взгляд его, жёсткий и непреклонный, потеплел при виде них в единый момент. Он опрометью метнулся к выходу из опочивальни и, прокричал что-то кратким, чётким приказным тоном, как будто призывал кого-то. В следующий же миг, когда дверь поспешно раскрылась вновь, Люселия догадалась, что всё это время он был не один – около входа караулил другой, более низкий по статусу страж и, чинно войдя, был готов выполнить любое его поручение.
Не обронив ни слова, Климент с настойчивым повелением показал ему на детей. Тот, так же ничего не сказав, послушно кивнул и, поравнявшись с Люселией, осторожно подхватил на руки среднего сына сэра Вильгельма и леди Мэделлин – трёхлетнего Генриха. Оказавшись в его крепкой, но бережливой хватке, мальчик абсолютно не продемонстрировал и малейшей тени испуга или недоверия: он смотрел на стража-помощника более с любопытством, чем с тревогой, а его большие широко распахнутые глаза с голубым оттенком выдавали в нём чрезвычайно вдумчивую личность – Генрих был не по годам разумным мальчишкой, а потому, наскоро поискав в огненных отблесках очертания матери, отвёл свой внимательный взор, обратив его к окну с колыхающимися в трепетной пляске рыжевато-алыми брызгами.
Он ещё долго не отрывал свой пристальный, скрупулёзный взор от них, даже сощурил глаза, словно он, трёхлетний мальчишка свободно знал что-то непознанное, зрел что-то незримое, подмечал что-то совсем недоступное, непостижимое для каждого из здесь присутствовавших лиц, но совершенно никак и никому не мог о том поведать. Взгляд его меж тем был серьёзен и ясен – быть может, отважный малыш сумел прочесть в этом пламени, хищно развивающимся сквозь полупрозрачную, тонкую пелену занавесок, судьбу родного острова?..
Страж-подчинённый снова уверенно кивнул старшему служителю и отступил назад, готовясь скрыться в проёме отворённой двери с ребёнком на руках. Климент подал ему спокойный знак рукой, а сам подался ближе к Люселии, решительно протянув ей навстречу свои руки. Тут-то господская дочка осознала, что он сам желает забрать младшего Кристенсена, но вдруг невольно зажалась и замешкалась в раздумьях: она же видела, как хлопотала и тряслась над ним его мать, величественная и амбициозная аристократка. Мэделлин никогда не простит ни ей, ни всему господскому двору и свите, ежели с прекрасной головки безмятежно дремлющего младенца упадёт наземь хотя бы один-единственный голосок...
Но всё же суровое блистанье острых глаз служащего госпожи явно давало понять, что времени медлить у них уже не было. Но за всей этой неприступной и незыблемой на первый взгляд оболочкой, Люселия углядела и ещё кое-что, случайно встретившись с ним глазами – страстное, неистощимое желание помочь, стремление к тому, чтобы она ему доверилась.
А потому она, не имея больше ни капли сомнений, спешно, но аккуратно, будто передавая ценную фарфоровую расписную куклу, вручила ему Кристенсена. Когда малыш почувствовал себя сжатым в иных, крепких и цепких руках, он приоткрыл узенькие, прежде покрытые плотным полотном сладкого невинного сна, и, посмотрев на добродетельного стражника, тихонько проверещал что-то на своём особенном, тоненьком и протяжном языке. Люселии даже померещилось, будто его маленькие розовые губки так и растянулись в улыбке, такой же нежной и чистой, как и он сам, и у советницы плавно отлегло от сердца.
«Всё хорошо, - мысленно произнесла она, чувствуя, как где-то в глубине её души развеиваются затяжные тяжкие тучи – малыш чувствует, что он в безопасности»
Вслух она промолвила вот что:
- теперь беги вперёд. Охраняй детей и не оглядывайся. Доложи благородной госпоже о том, что мы с сэром и леди скоро прибудем к ней.
- я всё ей скажу, - горячим шёпотом пообщал Климент – я и мои соратники будем оберегать их пуще зеницы ока, так и скажи нашим гостям - он бросил заботливый взгляд на младенца в своих руках – но и вы тоже берегите себя: госпожа Анн будет убита горем, если с вами что-то случится, опять будет тяготить и накручивать саму себя…
Люселия лишь помотала головой, опустив глаза, как будто засмущавшись. С утверждением и напоминанием дворцового защитника было сложно не согласиться, ведь он почти в точности описал нрав её правящей матушки: Анн Элайза леди де Грассия всем своим подданным кажется очень сильной, гордой и независимой владычицей, но разве не ей, её дочери, не знать по-настоящему, какие бури так часто одолевают её душу, какой хрупкой, робкой и беззащитной она может иногда являться?..
- непременно, - решительно в свой черёд дала слово она.
И вскоре Климент ушёл вслед за своим товарищем, его шаги, бывшие сначала какими-то медлительными, за считанные мгновения ускорились в разы. Он удалился, но оставил дверь всё так же распахнутой настежь, вероятно, чтобы Люселия и дражайшие гости не растрачивали бесценные минуты понапрасну, а сразу пустились вперёд, прямиком в сам зал витражей, где их ждала обещанная свобода и безопасность…
- простите, но что здесь творится? Что за яркий свет бьёт прямо из окон, отчего этот дворцовый стражник вихрем вылетел из покоев с моими детьми?.. – такая лавина вопросов обрушилась на неё едва ли, чем через один короткий миг.
Люселия спешно, весьма неловко и оторопело повернулась назад и увидела перед собой высокого статного мужчину средних лет, в шёлковом ночном костюме – слегка поблёскивающей в полумгле рубахе и панталонах светло-молочных оттенков, в тёплых бархатных тапках. Лицо его, довольно морщинистое, выглядело слегка покосившимся от удивления и негодования: широко распахнутые недоумённые глаза, с каких ещё не сошли последние крупицы сонной пыльцы, однако были невероятно пристальными и необратимыми, они буквально впились своим внимательным, чутко ловящим любые перемены, но необыкновенно требовательным, пронзительным сиянием, тонкие губы властно, вопросительно сжаты.
Люселия невольно запнулась, ведь перед ней в этот самый момент стоял один из самых главных и весомых приверженцев её матери-госпожи – уважаемый сэр, признанный лорд угодий Окружных долин Небесного острова – Вильгельм Фридрих Санчойс, в правящем порядке названный Первым.
 Одной рукой приятный рукой приятный гость господских владений поправлял свои волосы, за счёт сна преобразовавшиеся в достаточно спутанную, не совсем подобающую высокопоставленному чиновнику острова в небесах причёску – то были сильно истрепавшиеся каштановые локоны, завитые в гордые, ранее аккуратные кудри до плеч, другой же своею рукой придерживал свою тёмную трость, наконечник которой представлял собой мерцающий гладкий шарик, обычно белый, но в отблесках огненных щепок налившийся вдруг рыже-алым оттенком, а основание было видимо сужено, заостренно у основания, накрепко впиваясь в изысканный махровый ковёр, простеленный у самых его ног.
- ваше высокопревосходительство!.. – с некоторой неуклюжестью проделала реверанс дочь Анн, на миг будто окаменев от собственной смущённости.
- Вильгельм, милый мой… - только сейчас Люселия сумела ясно узреть две более маленькие фигуры, стоявшие прямо за спиной у сэра – его чопорной супруги и старшего сына, озиравшихся перед собой с большой насторожённостью.  Не дожидаясь ответа от советницы госпожи, леди Мэделлин решила объяснить ему всё сама, а потому и подала непривычно вкрадчивый голосок первой – понимаешь, всё дело состоит в том, что…
- наш дворец захлестнула толпа рассвирепевших бунтовщиков!.. – стремительным, почти надрывным от отчаяния и спешки тоном оборвала её Люселия. В сию минуту она даже не помышляла о том, что в который раз нарушила золотое правило придворной учтивости, в преступлении которого его и без того многократно и неустанно упрекала леди Окружных долин, но она нисколько не пожалела о сказанном.
Ведь и так округлённые глаза Вильгельма вытаращились ещё сильнее, тёмные брови дугой подскочили наверх. Забыв о всяком беспокойстве и неудобствах, отбросив, как видно, всё сущее и пустое, весь прочий свет, сторонник госпожи тут же метнулся к полыхающему окну, чуть приподнял занавески и, взглянув на ту картину, что свободно открылась чрез стекло, буквально остолбенел от смятения и ужаса, обдавшего его, словно порыв свежего ветра.
По периметру дворцовых стен ровными рядками распластались члены дворцовой гвардии. У многих из них были глубокие порезы и кровоточащие раны, окрасившие в тёмно-красные запёкшиеся пятна их форму. Сабли и мечи были поражённо опущены и валялись подле них на сухой земле, покрытой частыми, практически чёрными, опалёнными и стоптанными помертвевшими травинками. Многие из доблестных защитников правительницы Небесного острова измотали себя в этом тщетном сопротивлении настолько, что уже не могли твёрдо держаться, а потому сидели, привалившись своими спинами и боками друг ко другу. Воздух тёмными, тяжкими облачками вырывался из их груди. Это было невыносимо болезненное зрелище.
Всех тех просторов и пейзажей, которые прежде раздольно и красиво раскидывались перед глазами прежде, этого природного вида давно не было и в помине: почти всё пространство в окне заполонило пламя, да дым, почву укутал угольный осадок, похожий на сажу. Отовсюду были слышны недоброжелательные смешки, выкрики, кличи, а иногда среди помрачённого пространства начинали быстро мелькать чьи-то дюжие силуэты, окутанные ореолом огня, распаляемого в обуглившихся факелах. Мелькали также и телеги, толкаемые усердно вперёд с необъяснимой бодростью и рвением, а их содержимое, привозимое мятежными группами, наспех раскладывалось густыми охапками вкруг фундамента господского дворца. Это было что-то ломкое, спутанное, бледно-золотистое… и Вильгельм в панике отшатнулся, узнав в этой взъерошенной массе солому.
- прошу, спасите… уводите отсюда госпожу, - зазвенело в ушах сэра довольно слабо, но чётко, когда он отступил назад – это один из побеждённых гвардейцев, ещё совсем младой юноша, внезапно ощутив колыхание задёрнутой обратно занавески, запрокинул голову и с трудом прошептал эти слова, не надеясь, что их кто-нибудь услышит, но преданный ветер подхватил их и донёс до Вильгельма.
- как моя госпожа?! – вскричал он, метнувшись назад, и наклонился к Люселии, встав почти вплотную к застенчивой девушке и устремив на неё выжидательный, настойчивый взор, от которого она с усилием удержалась, чтобы не отпрянуть поодаль.
- поверьте, с ней всё хорошо, сэр… - торопливо, но приглушённо пролепетала она в сковывающей оторопи – она просила мне срочно предупредить вас и вашу семью, а недавно она прислала весточку – госпожа Анн будет ждать своих гостей и слуг у зала витражей: в этой комнате спрятан хитроумный подземный ход – все обитатели и посетители дворца смогут пройти по нему и бежать через задний двор.
- а как мои сыновья?.. – впопыхах спросил Вильгельм – Генрих, Кристенсен… они в безопасности?
- разумеется, ваше благородие! – так же быстро отчеканила та, уже заметно посмелей – я лично передала их в руки двум самым надёжным стражникам дворца.
При её объяснениях на лице чиновника Окружных долин на долю секунды промелькнул мрак. Люселия немедленно поняла: он боится, причём ни в коем разе не за самого себя – он совершенно отмёл в сторону личную участь и сейчас мыслями своими был только со своими детьми. Лорд рассудительно переступил своей тростью, ловко перебросив её из одной руки в другую, затем глаза его ненадолго остановились на старшем сыне – Чарльзе, который продолжал оставаться на месте, послушно сложив руки, находясь под трогательной, однако очень боязливой опеке матери, упрямо скрестившей ладони у груди одиннадцатилетнего мальчишки. Сэр задержал свой взор на нём, явно что-то прикидывая, потом обратил его к своей жене, Мэделлин.
- вы ведь всё слышали, верно?.. - сказал он своей семье горячо и порывисто, будто бы на мгновенье вернул себе былые годы запальчивой молодости – госпожа Анн не раз пособляла землям окружных долин, помогала нам в управлении и обеспечивала наши плодородные почвы всем необходимым, что бы мы у неё не попросили. Она поверила в мой лидерский талант, как я всегда верил в её, и всегда свято почитал честь служить ей. Эти мятежники, что вы видели по ту сторону окон размахивающими факелами и грозящими покою госпожи – группка самодовольных, ослепших наглецов. Они не видят и не хотят понимать всё то добро, что несёт им Анн. Да, ничего! Мы-то заставим этих глупцов и корыстолюбцев прозреть волей-неволей, ещё заделаем эту позорную брешь, открывшуюся на Небесном острове и порочащую его честное имя. Госпожа никогда не оставляла Окружные долины и самое время нам отплатить тем же!
Этот глубокий, воодушевляющий монолог никто не посмел оспорить или прервать. Едва дослушав его, леди Мэделлин ухватила края подола ночного платья и, подняв его над полом, преодолев весь свой страх перед неизвестностью, что есть мочи бросилась к ждущей их отпертой нараспашку двери. За ней во весь дух помчался и Чарльз, напоследок с гордостью наградив своего отца восхищённым блеском открытого взора.
Люселия тоже побежала, так, что её миниатюрные ночные балетки принялись отбивать скорый ритм своими шагами, возводя его к самым сводам дворца. Следом за ней, практически напротив, начал свой стремительный ход и сэр Вильгельм. Причём, он в считанные миги смог обогнать девушку и даже остановился подождать её, опёршись рукой на дверной косяк, а после учтиво пропустив вперёд себя.
- спасибо вам! – искренне воскликнула Люселия, переступая порог. В любой похожей ситуации, но случившейся в абсолютно иное время, она бы просто потерялась в своих думах и застыла бы там, где стояла, но сейчас ей было совершенно не до того, чтобы тревожиться о подобных мелочах: обстановка близ дворца накалялась и одновременно угнеталась, матушка безотлагательно ожидала встречи с ней.
- не стоит благодарности, юная леди! – откликнулся сэр Окружных долин – и, пожалуйста, запомни лишь одно: я готов голову сложить за госпожу Анн!..
«Так же, как и я…» - бессознательно отозвалось в голове господской советницы-дочери.
Она снова вырвалась вперёд, точно за Мэделлин, бежала, легонько отталкиваясь от скользкого, натёртого до блеска пола дворцовых замысловатых коридоров, с трудом ориентируясь в них, некогда совсем привычных, по большому счёту едва ли разбирая дороги, просто держась за остальными. Всё пространство вокруг казалось ей неважным и мутным, словно застеленным туманным полотном.
Единственное, чему дочь Анн внимала очень ясно, так это огню – в любой щёлке, во всяком случайном оконце были его гневные алые блики. Все мысли её, тоже неразборчивые, вращались вокруг одного предмета – собственной матери, властительницы Небесного острова Анн, которую она, следуя воле безграничной любви и заботы верной дочери, должна была уберечь и сохранить любой ценой.