Возлюби Ленина как...

Из многих зданий невзрачного города Семипалатинска одним из самых приятных на вид было здание школы – трехэтажное, с портиком и пилястрами (привет Элладе!). Здесь я закончил первые два класса. Учила нас Алла Семеновна - толстощекая, белобрысая и добродушная женщина в очках, которую малышня любила. Незаметно мы стали читать, писать и считать… На год позже меня в школу поступила соседка по коммуналке Света Тиунова.
Каждый раз, когда я входил в школу, я видел над собой в холле красное полотнище с белыми буквами: "Учиться! Учиться! И еще раз учиться! - В.И. Ленин". Конечно, Ленин был самым умным из всех когда-либо живших на свете людей, но было непонятно, зачем же повторять три раза одно и то же?… Лишь гораздо позже я понял стиль "вождя пролетариата": убеждать не рассудком, а вдалбливать то или иное положение повторением.
Ленин был не только самым умным, но и самым добрым, самым скромным, самым честным и вообще самым-самым, образом, воплощающим все положительные черты, какие только могут быть у человека. Нет, не Бог, - ведь мудрые взрослые нас учили, что бога нет!,Но такой совершенный человек, который раз в тысячу лет рождается, а может и ещё реже! Раньше богатые угнетали бедных, а он нашу страну от рабства освободил и всему миру путь такой же указал, к великому счастью, Коммунизму, когда все люди мира станут добрыми и счастливыми!  И как же нашей стране повезло, что с неё он начал, и  маленькие сердца первоклашек переполняла радость и гордость!
И как в любой советской школе школе, здесь тоже висел стенд, посвященный семье Ульяновых с одними и теми же каноническими фотографиями: херувимоподобный мальчик, похожий на девочку из-за длинных волос - Ленин в детстве, Ленин в юности - уже с жиденькими усиками и бородкой, преждевременно начавший лысеть молодой человек и, наконец, вполне оформившаяся плешь - кладезь всего такого замечательного, к чему только предстояло прикоснуться.
Произошло огромное событие - мы стали октябрятами! И я с гордостью носил на школьной гимнастерке красную звездочку с рубиновыми лучами и золотым херувимоподобным дитятей посреди. Но с какой же завистью я смотрел на тех, кто постарше, на пионеров, на их алые атласные галстуки. А как разглаживала его утюгом на кухне Людка и как красиво повязывала на шею, какой у нее получался замечательный, гладкий узел! Я жил в довольно уютной сказке, давшей первую трещину лишь в третьем или четвертом классе при вступлении в пионеры.
Каким должен быть пионер, можно было прочитать на задней стороне обложек ученических тетрадей под таблицей умножения: всему пример - отлично учиться, любить социалистическую Родину, быть верным делу Ленина и коммунистической партии…
И я аккуратно старался во всем следовать этому катехизису, но каково же было мое изумление, когда я не попал в первую группу принимаемых в пионеры, а вошли в нее и троечники и, с моей точки зрения, куда менее верные делу Ленина, чем я.
Родители к моему горю отнеслись с удивительным спокойствием: не приняли сейчас, примут через полгода, весною… И вправду, приняли весною, вместе с самыми отъявленными двоечниками.
Ленин был вездесущ: памятники ему населяли улицы, площади, парки и скверы, его бюсты, портреты, плакаты с его изображением присутствовали соглядатаями во всех учреждениях, в больницах, парикмахерских и даже столовых общепита, он проникал в любое жилье на страницах газет, журналов, учебников и детских книжек - если не Ленин, то Маркс или ныне здравствующий генсек… его имя постоянно звучало по радио, учителя рассказывали какой он был необыкновенный, замечательный, честный: разбил чашку и через месяц признался!… о том, что его надо любить сильнее родителей, как Павлик Морозов, выдавший своего нехорошего отца-кулака!…
Любить этот образ, в котором не было ничего героического, было нелегко, но я смотрел на эту плешь, на эти хитро сощуренные глазки и бородку, усиленно убеждая, что люблю, люблю, вот уже совсем люблю… но сердце мое оставалось холодным и мне было от этого стыдно, я чувствовал вину предательства, которую необходимо как-то искупить…
Однажды, вернувшись домой после очередного урока, на котором нам снова что-то рассказывали о Ленине, я с жаром и восторгом стал вещать маме о том какой замечательный был Ленин, а особенно добрый, непростительно и беспредельно добрый – Каплан в него стреляла, а он ее, злодейку, помиловал – так учительница сказала!...
Реакция, однако, была самая неожиданная. Пока я вещал эту ахинею, искусственно все более и более себя взвинчивая, мама пристально смотрела на меня тем взглядом, какого я у нее еще никогда не замечал, и вдруг сказала необыкновенно жестко и категорично: "Твой Ленин – негодяй, у него руки в крови!"…
Пожалуй то, что я испытал, можно выразить лишь единственным словом - шок… В растерянности я еще открывал рот, как выброшенная на берег рыба. Как мог произнести такое кощунство самый любимый человек, мой лучший друг, моя богиня! Потом расхохотался: настолько потрясающей и нелепой показалась несведущность самого любимого человека. Я принялся доказывать, что это не так, и основным доказательством служило то, что "в газетах же пишут!"
… Печатное слово обладало некими непостижимыми сакральными свойствами, и эта его непостижимая сакральность, массовость, ежедневное присутствие в нашей жизни – сами по себе являлись гарантией его правдивости! Однако мама была непреклонна - "врут!"… И единственное, что я мог на это возразить:
-Да как же это можно!?…
Конечно, полагалось поступить как Павлик Морозов, пойти к учителю и рассказать все про маму, но какой-то страх удерживал. Инстинктом я чувствовал, что если так поступлю, произойдет что-то ужасное, непоправимое и для меня, и для моей семьи. Я долго не мог заснуть, решая извечный русский вопрос "Что делать?", все думал и думал и, наконец, гениально придумал: нет, я никому не скажу о маминых словах, я ее перевоспитаю! И почувствовав себя счастливым, я крепко заснул. Я больше не был предателем! И я мог любить маму!