Своя правда. Часть первая

Алексей КОВАЛЕВСКИЙ


                Своя правда
                Дневниковые записи

                Часть первая
                2014—2015

(Из книги "Порох и метан", 2017; журнальный вариант — "Волга — ХХI век", № 3–4, 2020)


*
Чего от них ждать? Вылезли из уравниловки, из бедности, толкаясь, а то и убивая друг друга, стараясь нахапать, наворовать — и вдруг: Украина рушится, надо что-то делать! Что делать? Если они умеют лишь грабить ее, доводить до ручки, до погибели.
Без посторонней помощи.

*
В неких незримых слоях нас легко переводят на военное положение, перестраивают психику, и мы уже готовы «понимать всё» и действовать неадекватно, не по-мирному.
Как слаб, как действительно управляем и марионеточен человек! Из него можно сделать кого угодно и что угодно. Приблизится Божья любовь — он одно, удалится — и вот он уже совсем другое. Будто и не человек. Может, и не был им, а спало до поры до времени в нем именно вот это, нутряное, звериное.
Мерзко.

*
Какой-то листик вырвется из кутерьмы остальных, падающих, кружащихся, вихрящихся. И летит оттуда, издалека, из прошлого, из любви ко всему родному, которое будто бы помнит тебя тоже, живет тобой, вот этим мгновением, когда прилетит, скользнет перед глазами легко и мягко — и от обоих будто укроет, утаит общую вашу слезу, его и твою. Мол, чего надрывать душу-то, брат?

*
Кто-то сказал: «Время — безликая и неумолимая сила». Сколько мысли и тоски, сколько безнадеги в этих словах.

*
Перекапустят, превратят в компост — и пойдет история дальше. Поднимутся новые травы. И одним из них — под косу, другим — под траки танков, третьим — избывать жизнь и пропадать сухостоем.

*
Не люблю слишком облепленных плотью стихов. Костлявых, риторических — тоже.
Тютчев, его гений — не в стилистике, а в философском напряжении, в поиске «ответов».

*
— Странный человечище: если не вызывает к себе ненависти или других негативных чувств — начинает болеть. Что бы это значило?
— Не знаю. Но, в первую очередь, таких и берут у нас в начальники.

*
Есть люди, которым легче послать — чаще, конечно, мысленно, — чем просить.
Я, кажется, один из них.
Это трудно. На какие-то успехи, особенно определенного, «гибкого» свойства, смешно и надеяться.
А я еще и надеюсь. Вдвойне усугубленный... простак!

*
Атеисты среди моих знакомых, как правило, физически очень здоровые люди. Да и моральных страданий вижу у них не в избытке. В здоровом теле — здоровый дух?
Вероятно, надо быть действительно очень сильным человеком, чтобы не веровать. Или ограниченным?
Есть атеисты, конечно, и среди болящих или просто сломленных, опустившихся. Их, в отличие от атеистов-здоровяков, которые нередко смотрят на верующих как на не совсем развитых, — жалко.

*
Там, за гранью, «сообщают источники», не только музыка, но и переливистые голоса стихов — голоса самой Вселенной, не опошленные людской ограниченностью. Временем, конъюнктурой. Игрой иллюзорного дня, его суетной, исчезающей малостью.
Так что ничего, стихи, не волнуйтесь, нигде вы не лишние.

*
— Все прошло, как не бывало. Остались только грехи — будто крючья, на которых висишь над бездной. Неужели одни они самая прочная связь с прошлым, с жизнью, непонятно куда исчезающей?

*
Многих просто не пустили в литературу. Мягко и демократично. А они всё терзаются, недотепы: что же с нами не так? неужто пишем хуже других?

*
Егор Исаев говорил: «Не перестрогай палочку!» А я добавлю, что поэт должен быть вообще диктатором, навязывать свое и уж тем более не думать о чьих-то вкусах. Перестругивают палочку, обычно потрафляя им, этим вкусам. И нивелируют себя, истончают почти до исчезновения.

*
— Нет, и вправду все устраивает Россия — включая такие усиленные поиски самоидентификации восточноукраинских народных масс, какие происходят сейчас. Ну и сильна, ну и широка!

*
Каждый — некая привходящая в тех или иных процессах и обстоятельствах.
В Украине политикум позволил исчезнуть такой интеллектуальной привходящей, как Кушнарев, и дал доминировать такой заурядной, как Янукович... Надо было наоборот, братове! Просекаете, в какую яму и вы, и мы, все остальные, стянуты — чуть ли не с неандертальских, самых первичных наработок надо начинать, дабы выбраться. Будете теперь знать, кого выталкивать наверх? Знать-то, может, и будете, а вот поступать соответственно — все равно вопрос. Ибо сие есть характерологическая черта построенного вашими делами и чаяниями государства. Эгей, где оно? Тоже в яме.

*
Есть ли надежда, что, раскрутив свое имя, некоторые сегодняшние конъюнктурщики вернутся к живой, человеческой поэзии, оставят свое ерническое, пустомельское ремесло, обслуживающее интересы либералов, причем худшую, наиболее подлую их часть?
Вряд ли. Это природная, а не благоприобретенная гнусность. Они себя не изменят.

*
— Усреднились люди, родившиеся после Великой Отечественной. Возьмешь да и подумаешь: а может, и вправду врачи-вре¬дители потрудились? Да и сейчас стараются. Вместе с политика¬ми-убийцами.

*
— Русские писатели, известные лишь в пределах того гетто, в которое их загнали. И среди них — живые еще классики...

*
Махновская, анархистская неприязнь к «рынку труда» и прочей атрибутике нового общества.
Может, оно и хорошо, такое общество, и лучше ничего выдумать пока невозможно, а почему-то товаром на рынке, рабом на продажу конкретный я — быть не хочу.
— Кто же тебя спросит, болезный?

*
Такое настало время: платим рабством офисным за то, чтобы не было рабства государственного...
Терпи, планктон!

*
Где человек находится, там для него и центр бытия.
Пусть это будет хутор, сторожка в лесу, пусть вообще вокруг никого — все равно центр бытия там, где ты живешь: что-то делаешь, молишься Богу.
Непатриотично и  социопатично рассуждаю... Но пусть будет и такая мысль.

*
Или Земля сбросит с себя все человечество, или всякие там саентологи и трансгуманисты устранят преобладающую часть обременительного для нее груза. Выбор не широк.
А мы всё мечтаем о торжестве светлых начал в человеке и обществе.
«Это вряд ли», — как говорил красноармеец Сухов.

*
Бог что-то выдернул из украинцев. Или не вкладывал. Взаимные обвинения, споры, склоки — единения не будет. Даже если победит одно мнение, одна сила.
Выхода нет?
Только призывание варягов — и здравствуйте, дорогие грабли?

*
Как траве там не нужен, так и людям. Или нужен одинаково — и той, и другим.
Опять раздумья о Рогово, малой моей родине, — щемящие до слез.

*
— Вы працюетэ, працюетэ, працюетэ... А мы хочемо кращого жыття.
Так у нас на блошином рынке русскоязычной харьковчанке объясняла явная западенка.
Все правильно. Работой лучшей жизни не добьешься. Только взяв власть. Хотя бы на этом вот рыночке. А предпочтительнее — во всей Украине.

*
Храм Гроба Господня — храм жизни человечества.

*
Ограниченность сентенции — дело полезное: сужает расфокусированных до функционального оптимума. Возвращает на грешную землю.

*
— Беспардонно и нагло влезают во все, где ты пытался быть бережен и понимающе тонок, как природа. И у них получается; по крайней мере, их читают. Очень многие. Правда, не я, меня эта раскатанность «асфальтового» слова, эта губошлепская свобода творчества только раздражает.

*
Нельзя жить, не подчиняясь духу времени.
— А если не получается? Например, встраиваться в коррупционные схемы или похабничать в стихах?
— Значит, ты здесь не просто чужой, а еще и деструктивен. Цацкаться с тобой не будут, съедят и спишут на усушку-утруску, на неизбежные издержки эпохи.

*
Литература — частное дело, твердят власти, но порой они же так задвигают в вакуум за слово, будто по-прежнему платят за писательский труд и имеют право требовать от писателя государственной преданности или хотя бы лояльности.

*
Двадцатый век — изводили, вымаривали христианство. Двадцать первый — то же самое сделают с исламом.
Путь к мировому господству будет расчищен.
Кому? Ясно — тем, кто исповедует противоположные ценности.

*
Будто и не было меня в моем прошлом.
А ведь был.
И есть сейчас. И буду потом, говорят...
Почему же все так зыбко, неуловимо и умаляется — до исчезновения.

*
Полноценным русским поэтом можешь быть, только живя в России и Россией. А если живешь в Украине, которая к тому же сейчас в состоянии «гибридной» грызни с Рос¬сией... Нет, мы лишь пишем на русском, но ничего существенного создать не можем.
«Даже если ты такой талантливый и космополитичный, как Кабанов», — подтруниваю над собой. И над самим Кабановым — есть такой поэт в Киеве, если кто не знает.

*
Побежденные и раскаявшиеся — у плиты стоят, а победившие и ни в чем не виноватые — еще отчаяннее хлещут горькую.
Так теперь пытаются представить немцев и русских исповедники теории регресса и абсурда истории, бессмысленности войн, жертв и подвигов.

*
— Чувствую себя живущим в глубокой… матрице.

*
— Зерно, чтобы оно воспряло к новой жизни, на два метра вглубь не закапывают.

*
Чтоб сберечь здоровье и жизнь, иным надо изгнать из себя ох и многие тонкие чувства. Пройти через жизненные обстоятельства — бычье сердце надо иметь. И бычий, может быть кровью налитый, взгляд.
Лгу ведь... Зачем небу такие экземпляры? Оно от них избавляется в первую очередь. А если их все же много — не его, а наша вина.

*
«Приражение греха. Преподал всем общее благословение. Состояние прельщения. Споспешествовать. Сослужение. Дивен во святых своих. Великое сокрушение. Да не будет!»
— Слог — хоть записывай.

*
Успешных писателей, а уж тем более поэтов, в порядочном олигархическом государстве должно быть гораздо меньше, чем самих олигархов. Иначе — какое же оно «порядочное»?
У нас в этом отношении все о’кей: быстро и качественно выходим на мировые уровни.

*
— Оказывается, есть и такие подсчеты: в Николае Втором одна двадцать девятая русской крови.

*
«Поэзия низа» после Революции достоинства, кажется, поднимется еще выше, чем прежде. Теперь уже будет оргия. А так хотелось, знаете, цветущего девства — красоты и чистоты ради будущего «брака с небесами». Но с «альтернативными» разве возможно?
— Ерничай от бессилия, дядя.

*
В свете текущих событий возникает тягостное понимание, насколько разные Восток и Запад в Украине. И кто из них воинственнее — еще вопрос. Оказалось, стоит получить импульс и поддержку извне, как взрываются и те, и другие. Отчаянно и непримиримо.
И сейчас вот «выигрывает» Восток. Скоро у него будут свои герои — пусть не бандеры и шухевичи, но все же...
— Ужас!

*
Извела меня кручина,
Подколодная змея.
Догорай, гори, моя лучина,
Догорю с тобой и я!

Эта песня теперь поется в шахтерском поселке под Луганском, где я родился, тише и серьезнее, чем раньше. Без показной слезы и этакого ухарства, которое бывало в шумных застольях, когда ею на миг прерывали веселье, чтобы потом, после минутного минора, гулянка забурлила, расплеснулась еще вольнее и беззаботнее.
Одиноко теперь эта песня поется, а может, и беззвучно — во многих душах.

*
Элиту ругают, а она иной раз честнее, чем народ. Народ сам себя обманывает, как никто его не смог бы обмануть. Особенно в наше время, стирающее народ на труху, на отдельные изверившиеся атомы, а он все равно любую ложь ловит жаднее, чем правду, и на убой идет, как на парад.
Спаси, элита, простых людей!
— А зачем мне это надо? — лишь усмехнется та.

*
Постмодернизм — революция, отрицающая если не всякий прогресс, то духовно-нравственный — точно.

*
«От ямщика до первого поэта мы все поем уныло», — сам Пушкин сказал. А меня с первых моих опытов без удержу корили, что они, эти опыты, слишком грустные. Даже мои школьные сверстники, в психологии отечественного творчества, в общем-то, не очень смыслящие. А уж армейские политруки и партийные скорпионы впоследствии — и подавно: учили бодрости, да так и не научили.

*
Толстой писал, что все главные свои мысли он прочувствовал до пяти лет. Поразительно. И еще поразительнее то, что это правда.
Как же надо беречь детей — и не думать, что они чего-то не понимают.

*
Биомасса... Кажется, первый раз о людях как о биомассе («Если надо, то мы нагоним на митинги сколько угодно биомассы») я услышал от ораторов из ВРУ, нашей Верховной Рады. А может, и так где-то слышал, но акцентировался только на них, на этих ораторах — идущих и сейчас, во время новых выборов, «владети нами». Многие — по трупам (не важно, из партии войны они или из партии мира), но с неукротимой заботой и любовью к людям, желанием служить им верой и правдой, бла-бла-бла.

*
«Звездное небо над головой...»
А ведь это скопление безжизненной тверди или газообразных веществ. Упаси Господь туда попасть.

*
Утопили всех в цунами информации. Целенаправленно используя современные технические возможности для девальвации ценностей, для расфокусирования, деградации любой, пусть и самой сильной личности. В той же поэзии появись, например, такое — кто заметит:

Земные взоры Пушкина и Блока
Устремлены с надеждой в небеса,
А Лермонтова черные глаза
С небес на землю смотрят одиноко.

Да и кто вообще сейчас пишет столь емко и выразительно?
Автор этого стихотворения — мой любимый с юности поэт Игорь Шкляревский. Многие его сейчас знают? В инете солидной подборки не найдешь, не то что книжек, чтобы почитать в «он-лайне». Зато чьего угодно графоманского, будто сорвавшегося с цепи, — захлестывает.

*
Выползали из ниоткуда и становились центром внимания. Владимир Олейник, без которого немыслимыми казались главные телешоу, эй, где он? Где Елена Бондаренко с присными? Оказывается, можно и без них.
А без тех, которые сейчас хлопочут и мельтешат на экране, — тоже когда-нибудь будет можно?
О, моя Украина, генератор случайных лидеров! О, наши лидеры, генераторы случайных фраз...

*
«Русские — сорная трава в человечестве», — без зазрения совести говорят многие. Но русские тоже не остаются в долгу и называют этих недоброжелателей (ясно кого — представителей Запада) торгашами, потребителями, ехиднами и тьмой, противостоящей светлой расе и вынуждающей эту расу дать противнику встречный смертный бой.
Где же ты, Украина, неужели посередке между двумя непримиримыми врагами? А может, ты вообще что-то спасительно третье?
Не соблазнись и этим убаюкивающим мифом, их у тебя много, — раздавят и те, и другие.

*
— Слобожанщина, чьи территории издавна находятся и здесь, и в России, предпочитает не делать резких движений. Это не ее война. Ни ухода, ни отстаивания нынешнего статуса не будет. Добиваться, а тем более проливая кровь, нечего, — так и прочитывается в народных глубинах. А не в сердцах зыбкой прослойки активистов.

*
Шестьдесят процентов информации при разговоре передается невербальными сигналами. Поэтому за словами нутро свое не спрячешь, как ни изощряйся.

*
Многие сейчас познали тайну рифмовки, удовольствие гладкописания, но не тайну поэзии. Не ее мускулистый и радостный труд. Ни индивидуального стиля, ни новизны мировосприятия — бесконечная книжность и хоть порой изобретательная, но — рутина.
Имен не прибыло, точнее, они есть, однако — похожие друг на друга.

*
Украинским властям остается только складывать картинку для истории: мы сопротивлялись, мы делали, что могли, но «враг» оказался сильнее и Украину развалил.
Более того, если бы мы строили государство кропотливо и самоотверженно, как прибалты, скажем, или поляки, или белорусы, а не разворовывали, результат был бы один.
Ибо рок такой над нами! И никто не виноват. В довершение всего, ввиду подобной неотвратимости, можно было разворовывать и больше, разве не так?
Хотя куда уж больше.

*
Роскоши, обеспеченности, а главное, свободы от подневольного труда, пусть и от самого рассоциалистического, воры, криминальный элемент ищут в нарушение, в обход законов, а предприниматели, бизнесмены — путем законным. В основном.
Собственно, свободный рынок и вся известная нам демократия для того и были придуманы, дабы хоть немногие пожили широко и вольно, по-человечески, а не как все остальные рабы.
Порадуемся же за этих избранных ближних, за этих счастливцев! С нас и того должно быть довольно, учат всякая правда и истина.

*
Прошлого нет. А если скажут, что есть... Ну, покажите, где оно.
— А вот где, — ответят потом, поставив тебя с ним один на один.
И неизвестно, кто тогда кого: «несуществующее» прошлое — тебя или ты — его.
Хотя все это могут быть лишь «христианизированные» фантазии хомо сапиенс, существа конечного физически и — кто знает — вдруг и духовно? Хорошо бы, конечно, знать. Вера верой, но и ценность знания никто не отменял.

*
«Никогда такого не было — и вдруг опять!»
Нет, Черномырдин, не в пример Кличко, все-таки гениален. В его фразах глубина, философский, политический объем. А у нашего простой сумбур, невнятица — на плоский юмор плохо тянет.
Что значит великая Россия — и тут превзошла, а ведь мы выставили против нее целого чемпиона мира!

*
«Главное — быть людьми, а не славянами», — сказал Карамзин. Почему так сказал? Боялся славянского «фашизма», для меня, например, невозможного по самой нашей сути? Угождал царям и мировым правителям? Масонствовал и готовил Русь к полному порабощению «общечеловеками»?
Наверное, и то, и другое, и третье. В любом случае, пока история развивается по «татарину» Карамзину.

*
Какой на фиг рынок, если цены назначаются на сходняках держателей рынка? Это то же самое плановое хозяйство, только совсем уж немилосердное к простым, безэлитным людям.

*
Там, где кончаются галактики и вселенные, — неужели и впрямь ничего нет? Совсем-совсем ничего... И вообще что это такое — «ничего»?

*
Рождество. Радость. И пасмурные лица. У мирян и священников. А что удивительного? Если даже Господь рождался на страдания и распятие, то разве не понятно, в каком мире мы живем и чья когтистая лапа на него наложена.

*
— Люди резко разделились на бедных и богатых, а я этого будто и не заметил. Только через два десятка лет после «перестройки» начал уяснять, как все стало просто и ужасно. Где же я был все эти годы?
— В добровольной анабиозной отключке. С целью самосохранения. Только вот вопрос: сохранился ли?

*
Законодательно закрепили за одними право грабить и унижать других — и тем самым будто бы дали человеческой природе реализовываться как можно полнее. Но лицемерно умолчали о подспудной стороне дела: как в действительности ограбили ее, эту природу, и без того бедную и беззащитную.

*
Главное, что вынес и, наверное, вынесу из прожитых лет, — чувство вины, вот это несчастное, неусыпное и безропотное внутреннее моление: «Господи, прости меня грешного».
Сломленный, получается, человек, ни на что не годный, — так, психоаналитики? Или иначе, мои православные едино¬верцы?

*
— На Майдане народ показал свою силу.
— Народ или олигархи?
— А пусть твои олигархи сейчас организуют хоть что-нибудь подобное. Не получится!
— Когда олигархам это действительно понадобится, у них все получится. А вот у народа и раз в сто лет победить не выходит.

*
— Оглянись — там ничего нет, что удерживало бы твое сердце, твои помыслы, давало бы цельность и упоение жизнью, ее поэзией, — да, там, в России, этого уже нет.
— А где есть? Куда можно вернуться? Или куда уйти?

*
Тупое? — нет, изощренное повторение пройденного — пройденного еще Руиной: чехарда гетманов, измены и подвиги, бесконечные распри и кровавые слезы, ни к чему путному не приводящие...
Не изживаемая, а множащаяся карма?

*
Часто стоит перед глазами Днепр — и седой, и по-утреннему юный, в солнечном, суховатом тумане...
Именно оттуда, с его берегов, все начинается и, кажется, единственно там по-настоящему живет. Да, там, в Киеве, я по-настоящему почувствовал славянство, Русь. Живую нашу древность. Спокойно-таинственную силу корней.

*
Ленин по барабану этому слобожанскому популисту — он лишь лавирует в теме сноса памятника, пытаясь потрафлять мнению большинства, быстро тающего, кстати. А то, что Ленин вмиг бы «люстрировал», может  у расстрельной стенки, этого прожженного делягу, он выводит за скобки. «Политика — дело тонкое, наперсточное, Владимир Ильич, мы за вас еще поборемся. А вы — за нас. Баш на баш, как говорится». И светится своей знаменитой — не гагаринской, а змеиной — улыбкой.

*
Жили «выдуманной» жизнью, и, корреспондентик, в своей район¬ной газете я писал об этой «выдуманной» жизни.
Но как бесхитростно проста и надежна она была — порой кажется отсюда, из этого лихорадочного, изнуряющего сегодня, будто лишенного перспектив и лучших всеобщих ожиданий.

*
Неужели прежнее время выталкивало наверх больше профессионалов и талантов, чем теперешнее? Кажется, да. Особенно когда смотришь на всякое местечковое начальство и нуворишей. В такой «конкурентной среде» уважающему себя человеку возрастать карьерно вряд ли и захочется. Зачем? Чтобы жить, как эти, их несложным, жлобским набором хватательных интересов и потребностей? Их жалким самолюбованием и хвастовством?

*
Разбогател, очиновничился мой двоюродный московский брат Вовка. А все почему? А все потому, что достоин других впечатлений от жизни, нежели многия и многия смертные. В том числе и аз грешный.
Интересно: неужели они, эти впечатления, и впрямь такие, что хоть завидуй?
Откуда мне знать. Я «там» не был, меня «там» и близко не стояло.

*
Правшами люди стали, чтобы удобнее было убивать других людей. Чтобы прямо в сердце. Одним кратчайшим, самым рациональным движением. Чистая биология. Приспособление видов.
Эх, человечество!..

*
Обессмысливание поэзии избыточным, нарочито сложным смыслом...
Не так давно вышел в Харькове украино-немецкий сборник стихотворений разных авторов (есть там что-то и мое). И читая некоторых немецких, я как раз и подумал снова и снова об этом самом обессмысливании.
На небольшом речевом отрезке еще можно проследить ассоциативные связи, логику, но в целом стихотворение у немцев рассыпается и впечатление сводится к тому, что перед тобой жонглировали пустотой. Да, есть самоценные образы — но они стираются потоком общей невыразительности. Да, ребус обретает флер философичности и интеллектуальной игры, возбуждает воображение — но ребусом так и остается.
А вот наша часть, где представлен «сам Жадан», и прозрачнее, и как-то роднее.
Однако парадокс: закроешь книжку — и, взвешивая то и другое, неожиданно подумаешь: а ведь мы беднее европейцев! И черт знает почему. Неужели только потому, что мало тумана можем напустить, что не способны подать себя с ресторанной сервировкой и пышностью, что наше «хуторянство», пусть и в самых раскрепощенных и продвинутых, остается всегда с нами.

*
Скоро образуют и у нас полицию. В чем ее отличие от милиции? Не в том ли, что случись Майдан — она будет иметь больше права стрелять в народ и вообще гораздо жестче расправляться с людьми? Разумеется, с простыми, а не привилегированными. Скажут, конечно, что она будет защищать закон. Который для всех один. Но закон-то у нас еще с девяностых годов написан так, что служит прежде всего обогащению одних и обед¬нению других, возвышению тех на этими.
А милиция — ну хотя бы в теории, ну хотя бы по инерционному восприятию — стояла все-таки на страже интересов трудящегося люда.

*
Правящая верхушка приглашает грузин — родственная гаплогруппа? — и прочих иностранцев на ключевые посты. Чтобы еще ниже опустить украинцев, их самосознание? Вот, дескать, что такое ваш удел — соха! А государством управлять — не по Сеньке шапка.

*
Секс — один из миражей, за которыми гоняется падшая, измельчавшая и уж никак не гармоничная душа.

*
Светлов ненавидел деревенские говоры в литературе. Кац у нас, в Харькове, не любил Тряпкина вслух, а Рубцова — вероятно, молча, чтобы особо не «афишироваться». Но у самих-то стихи — как перевод с иностранного. Сельвинский вот в некоторых случаях дает фору любому кореннику по части говора, кладезного словечка. Жаль только, что стилизация у таких, как Сельвинский, вплоть до Ивантера, все-таки очевидна, они понимают, что эти страсти и страдания для них неорганичны и в подкладку к своим стихам, в не слишком видимый подтекст и надтекст, набивают все больше тех извилистых чувств, которые скорее граничат чуть ли не с ненавистью и мстительностью к этим говорам. Ну и к их носителям соответственно.
Хотя, справедливости ради, надо сказать, что у Сельвинского подобных черных рефлексий почти нет — он чувствовал себя более уверенным хозяином в новой, завоеванной им стране, чем хозяева последующие. Которым добрый Брежнев и тот хвост прищемлял-таки изрядно.

*
Социализм рухнул не из-за экономики, а потому что общинность, равенство, добросердечие людям оказались не так близки, как соперничество, индивидуализм, себялюбие, желание властвовать и унижать ближнего.
Не надо было никакой пятой колонны и госдепов, чтобы сыграть на этом и развалить хрупкое, еще несовершенное строение — слабую тень великой общечеловеческой мечты.

*
Стихи в подбор, как прозу, пишут не только потому, что модно, но и чтобы завуалировать банальности: выстрой такое в столбик — все они вмиг на виду окажутся.

*
Забужко, мейнстримная, как она себя позиционирует, писательница, автор «Польових досліджень з українського сексу», жестикулирует и пафосничает на экране как местечковая большевичка в годы гражданской. Или как манерная старая дева, не израсходовавшая свою энергию. В любом случае все противоестественно, чуть ли не рвотно.

*
Познать себя.
Не хочу я себя уже познавать! Что тут интересного — сколько во мне недостатков, зла, иллюзий, обреченности и чего угодно еще ну никак не утешительного? Да лучше наполните этот сосуд светом, Богом, безграничным вселенским добром — и оставьте в покое. К чему все эти эксперименты?

*
Людей посылают на землю контингентами, некими более-менее однородными массами, предназначенными на тот или иной период истории. Это не время, не воспитание, не среда и тому подобные вещи нас формируют — мы такими пришли оттуда, где нас перебирают и сортируют по отстойникам, чтобы пустить потом на новые и новые круги бытия.

*
Как человек и богат, и ограблен — ни прошлого, оно уже прошло, ни будущего, его еще нет, ни настоящего, оно утекает как песок сквозь пальцы, как вода.

*
Пока он есть — дом, не вполне понимаешь, что он такое.
Я ездил домой — не в дом больше, а к родному простору. Но теперь вот представляю: окажусь в этом просторе, порадуюсь, а потом — куда? На автовокзал?

*
Рассказать о музыке — трудно. Еще труднее — вдохнуть музыку в слова. Если в стихах она слышится, — не как ритм, а как что-то высшее и невыразимое, — это очень хорошие стихи.
Умеете вы такие услышать?

*
Прекрасно, если верится. Еще лучше — если верится не зря.

*
Есть, вероятно, не только пространственная, но и временная взаимосвязь во вселенной, то есть не только между живущими, но и между живущими и жившими. А еще — что совсем пока трудно представить — между живущими и теми, кто когда-то будет жить. И эта связь способна и должна ощущаться именно в данную минуту, именно в конкретном тебе — в
неисчерпаемости как можно большей.

*
Добры перед чужими, да вот между собой злы. Какой-то ученый немец об украинцах сказал. Лет этак триста тому назад.

*
Девяносто процентов невысказанной любви люди уносят с собой за роковую черту.

*
Энергия заблуждения (по Толстому) многое двигает. В современном мире это проходит, помалу кончается. Так мне кажется. Наверное, становятся все более карликовыми и неинтересными наши заблуждения, вот и энергии в них со спичечный коробок.
Однако читаешь «Войну и мир» — нет, там все двигают мощь и энергия истины! Уж извините, Лев Николаевич, не прикладывается к великим вашим вещам вышеозначенная формула. Хотя и не для красного словца она вами, конечно, придумана — есть такое, ох и есть, к сожалению.

*
«— Та спасиби, мамо! Провиянт дают хороший, хотя бараны здешние совсем не то, что у нас на Запорожье, — почему ж не жить как-нибудь?..» — говорят казаки царице в «Вечерах на
хуторе...»
Давно прочитал это, а больно до сих пор, причем болью, лишь увеличивающейся со временем.
А это?
«— Встаньте, — прозвучал над ними повелительный и вместе приятный голос. Некоторые из придворных засуетились и толкали запорожцев.
— Не встанем, мамо! не встанем! умрем, а не встанем!»
Тут и «не встанем» персонажей, и авторское «повелительный и вместе приятный голос». А как же: цари тоже будут читать, посему надо без дерзкого баловства описывать помазанницу Божью.
Намек о величине баранов и тот должен был ласкать ее слух.

*
Актуальное образование не для плебса. Для плебса — школа как вид занятости с семи до семнадцати лет. Ну и, конечно, как удобный способ формирования нужной обществу массы.

*
«Небоизбранцы» высказываются на уровне идеек и несложной логики, главное в них — полемический темперамент, уверенность в своей правоте.
В стихах их образность обиходная, меркантильная. Даже «стакан океана» у Сельвинского таков.

*
Безоблачная ограниченность. Это у них называется «жить на позитиве».

*
Свободной и могучей несогласной мысли на Западе почти нет, литература, в частности поэзия, растекается в хаотично льющихся ручьях метафоризма, приблизительности, суррогата мысли. Невыразительностью страхуется от обвинений в прямоте и несогласии с определяющей жизнь общества и отдельного человека неправдой.

*
«Деньги любят тишину, то есть мир», — уточняют сегодня и самые отъявленные воры. Что значит креативное мышленьице у элит!

*
Оттуда, из детства, из детства на родине именно, — долетают порой запахи. Выразительные и будто не тогдашние, а вот сейчас возникающие, непонятно откуда. Может, все это где-то рядом?

*
Пурга. Хлобыщет и гогочет. А то завывает на фальцете. Жалобно так.
Растворились в ней майданные правдолюбцы, а гоголевский черт все метет и метет. Но скоро и ему надоест — нигде ни одного Вакулы, к чему попусту яриться.
И снова взойдет над Диканькой тихая и звездная украинская ночь. Такая же, как над прочим миром везде сейчас сияет.
А пока пурга, никого не видно. Кто в шинок, кто к Солохе, кто пропал в чистом и диком поле.

*
Все слова слабы и ничего не выражают из того, что...

*
Стилистика времени. Если ее ощущаешь, вписываешься в нее, ты успешен. И как человек, и как писатель.
На плаву сейчас действительно талантливые парни. Но талантливы они лишь к восприятию и воспроизведению стилистики именно этого времени. А оно в общекультурном историческом контексте кажется мне что-то совсем уж элементарным безвременьем.

*
— Война — лучшее подспорье в борьбе против где бы то ни было поднимающего голову антисемитизма. Перестаньте же юдофобствовать, дремучие вы люди, и будет вам счастье! Как минимум — мир.
— Сомневаемся мы что-то.

*
Смыслы, нам данные, ограничены, — говорит тот, кто, пусть и неосознанно, перешел на сторону зла.
Потому как смыслы, которые ищутся на другой стороне, у Бога, — безграничны и до таких обрушений, до таких срывов в скепсис, в отчаяние не доводят.

*
А может, ничего из планет такого же красивого и прекрасного, как Земля, и нет. И любой Орион только технологически продвинутее нас. А взаимоперетекания энергий человека и природы — этой радости там или мизер, или она совсем отсутствует.
Куда же ты все стремишься, душа, почему тебе всего, что ни есть вокруг, мало, неуемная?

*
Музыка может быть вообще совсем другой, чем та, которую мы слышим. Особенно извлекаемая из инструментов. А иногда и звучащая в душе и сердце сочинителя.
А стихи — чем хуже? Они тоже могут быть совсем другими, нежели те, которые мы когда-либо читали и которые вообще когда-либо сочинял смертный.

*
Неудавшиеся — Сталин как поэт, Гитлер как художник — стали диктаторами, может, еще и потому, что творчество не открылось, не далось им. И они ему и всему сущему мстили не в последнюю очередь и за это.
Творчество, не соблазняй собой средней руки таланты! Опасайся их отчаяния.

*
Неужели вербовщик с турбинного завода, еще при Брежневе, задал всю траекторию моей последующей литературной востребованности в этом городе? Не нужно ему, этому городу, ни украинское, ни русское мое творчество. Экая силища у организации! Или это я заранее плюнул на всякую востребованность, раз уж мне обещано противодействие, — и просто жил и писал, как само собой получалось?
Нет, врешь! не плюнул, пахал до взвизгов плуга — и надеюсь, хоть кто-то, хоть в родном селе, проникнется и оценит.
А потому нишкни, ничтожная тень пустопорожнего функционера! Он, твой носитель, теперь уже давно на пенсии — и чего добился, что может предъявить? И чья жизнь состоялась, чья — действительно удалась?
Избранное мое, хоть сейчас, хоть потом, делай кто хочешь, хорошие книжки получатся.

*
Она не бог, чтобы ждать от нее слишком многого, чего все равно, несмотря ни на что, жду я, — эта малая, малая родина.

*
Отняли у нас социальное равенство, пусть зачаточное, оболгали его, провели нас через двадцатипятилетнее унижение, вынули какой-то внутренний стержень — кажется порой, что саму жизнь. По крайней мере, все, что было после, полноценной жизнью назвать трудно. И просвета не видно. Мы, такие как я, отжили свое в тридцать — тридцать пять лет. А дальше — сон души в непонятных миазмах, даром что она и дико мучилась, и раздиралась в кровь, все равно это был лишь тяжелый, дурной, бесконечный сон.
И пусть не лгут те, чья жизнь якобы удалась. У кого есть яхты и самолеты, кто сумел поработать локтями, мозгами, бессердечием — и добился всего, добился своего. Я не верю их бодрым заверениям, их под копирку писанным кастовым реляциям. Я чувствую, что это был тоже сон, такой же, как у нас, в дурман-траве, в зарослях предательства самих себя, в плену подвального забытья и забвения.

*
Дают жить, чувствовать упоительную красоту жизни, а не горечь попыток ее преобразования — и спасибо. По большому счету преобразование — не наша парафия, а тех, кто гораздо выше, кто дает жизнь, кто дает жить.
Стареем — и становимся мудрее, друг? Или отстраняемся помалу?..

*
Статьи сверстников, самые серьезные и в самых серьезных изданиях, чем дальше, тем критичнее воспринимаются. Возраст... А ведь так надо было смотреть и в недавнем прошлом на всяких там патриархов, властителей дум.
Люди слабы и несовершенны. Гениев как-то и не видно вокруг.
Да что статьи, и с литературно-художественными достижениями — то же самое. Не впечатляют. Потому что почти насквозь знаешь, кто их делает и как, с каким потенциалом и организационными подоплеками. Скажу больше: разочаровываться в литературе в целом как в роде деятельности, как в способе духовных восхождений и самореализации — с годами все легче.

*
Мест на Олимпе впритык, но во рву, куда сброшены другие, менее удачливые таланты, каждому хватает. Тем не менее, вы толкаетесь и здесь, втаптываете друг друга в совсем бездонную трясину.

*
На украинском языке вполне себе можно творить не украинскую, а заокеанскую поэзию, и это уже мода, это широчайшее поветрие, а «вышиватный» Тычина или философичный, а значит, не такой уж и национальный (?!) Плужник остаются в сторонке...
Нормальная эволюция? Как вы на это смотрите, Тарас Григорьевич? Ведь и вас отменяют. И, уверен, прежде всего — вас!

*
Почему-то о грузинах, чеченцах, украинцах, американцах, о ком угодно — говорить можно, а о евреях — сразу возникает напряг. И у говорящих, и у слушающих. А почему? Можно и о евреях, тем более что у них такая история, такие мировые достижения, в том числе и в кавычках, что интерес к ним не ослабнет никогда. Всегда будут в тренде.

*
«Политические взаимозачеты по коррупционным преступлениям в высших эшелонах власти...» Умеют наши нардепы сказонуть загонисто!
Взаимозачли — и пошли дальше, в меру дружа и противоборствуя. Поскольку главное не это, не дружба и не борьба, а она, родимая, — коррупция!

*
Он кажется равнодушным и чуть ли не глухим к тому, что есть во мне лучшего. Или, более того, не предполагает, что это во мне действительно есть. Как его любить? Как быть ему отцом? И я ли только виноват, что он такой?
— Ты! — можно сказать себе и совсем убить себя этими словами. Но ищешь лазейку, перекидывая то на это, это на другое, а другое на третье, — и получается. До следующего приступа самоистязания.

*
Женщина, почтенного возраста, опрятно одетая, живет, очевидно, на пенсионные копейки, идет за окном, через пятачок перед магазином, под сырым апрельским ветром. Почему-то думается, что живет она, может, лишь потому, что надо жить и тянуть дни, месяцы, как лямку, живет одна, наедине со своей пресловутой и ужасной — для каждого человека ужасной! — экзистенцией. Кто знает об этой женщине все или хотя бы существенную часть, ее чувства, мысли, упования, есть ли у нее что-нибудь утешающее, есть ли кто-то обещающий неоставленность — и сейчас, и потом?
Господи, как жалко людей! Никого так не жалко, как их.

*
Мой родственник в начале девяностых — семья, только что вернулись домой, в Рогово, из Эстонии, из-за националистических наездов и прочих неурядиц, заработка почти никакого — повкалывал на «нового» украинца. Очень недолго. Что-то не задалось, потребовались излишние прогибы, что ли, — и послал на... Известно куда. Плюс хорошенько встряхнув за грудки. Гордый, не гнущийся человек. Таким его знают, собственно, с детства. Все его трудности, возникшие после изгнания с работы, никто не помнит, может и сам, а вот этот поступок жестко вписался в «общественное сознание» отдельно взятого населенного пункта.
Многие ведь гнулись и до «исторического материализма», а уж после — сам Бог велел.

*
А отец этого моего родственника, мой двоюродный дед, был в плену и работал на бауэра. Тот выбрал его по внушительным внешним характеристикам как пригодного, очевидно, для самой результативной эксплуатации.
Попытался попутно и издеваться.
Но пленный подтащил своего хозяина к колоде, взял топор и дал понять, что в следующий раз отрубит поганые куркуль¬ско-фашистские руки. То есть плен пленом, работа работой, но грань не переступай!
Больше пальцем его не зацепили. Хотя, конечно, и застрелить могли, и в лагерь отправить обратно.

*
Почему-то вспомнилось одно свое:

А постколхозные визири
Тебе по локоть пальцы не рубили?
Не вырывали землю из-под ног,
Не зарывали, как иголку в стог?

Это и о моем Рогово. Вернее, о нем — в первую очередь. О тамошних «визирях», которые игнорировали и игнорируют меня как поэта похлеще любых «политотделов» в областных центрах и столицах. Такое впечатление, будто в Рогово с семью сотнями человек населения, куда ни плюнь, в литератора с десятком-другим изданных книг попадешь. Библиотека там есть, а моего в ней — ничего, творческой встречи тоже не было ни одной. Ну и хрен с ней, думаешь, с этой султанской гопкомпанией. Интересен разве что такой аспект: сами решали, земели, или у высококресельных районных ценителей консультировались на предмет пущать — не пущать?
Досадно, что и там сегодняшнее, всеохватное, тайное цензурное скотство существует. В рыночное «безразличие» к себе и таким, как я, — не верю.

*
Гудят пустоты и понятийные слова в стихах Кузнецова; образ, метафора ему не любы, а символ, гол как сокол, парит в неясном небе, раздражает смотрящих с земли; и чем дальше уходит поэт — тем меньше, кажется, у него почитателей, тем виднее ходульность, неуклюжая пафосность многих его строф и стихотворений, привязанных не только к вечности, но и к своему времени, в том числе идеологически...
Вот так — одним выдохом, а надо было сказать и это.

*

Александр Еременко — полная противоположность Кузнецову. Пусть и представить их нельзя в каком-нибудь общем контексте, а все-таки умствование — у одного ерническое и площадное, у другого метафизически пафосное — роднит их тем, что выхолащивает стих, уводит в резонерство, в художественный вакуум, в котором слово теряет свою естественность, свои живые тона и оттенки, подлинный лиризм.
Лиризма у них и не предусматривается особенностями таланта? Да, примерно все так, а для Еременко — и совсем уж точно. Но стихи нельзя воспринимать вне их родового русла; оно же подобные камни, даже глыбищу Кузнецова, оставляет полусухими, водой своей омывает будто вскользь и нехотя. И факт этот весьма прискорбен. И неоспорим, кто бы какую поэтическую религию ни исповедовал.

*
Ничего путного из его плевков в сторону «загнивающего» Запада не выйдет, а люди уважают: наш человек, такой как мы. Жалко, если Россия развалится, но ничего, зато сказали пару ласковых заокеанскому хозяину мира.
— Мы не рабы! Слыхал, нигер?

*
Теперь у нас после революции достоинства — революция ценностей. Мирная. Но революция. Мы молодцы. С выдумкой, сочинением слоганов у нас все хорошо.

*
Ватикан — фальсификат православной веры, созданный иудеями для борьбы именно с нею же, — так я понял Крупина?

*
Как исповедуются стукачи? Сознаются перед батюшкой в своем ремесле? У кого бы из них спросить? Их так много — глаза разбегаются. Но, конечно, ни один не скажет правду. Я что, священник им?

*
Тусклые люди создают безвременье, яркие — творят эпохи, историю; будоражат, наверное, и трансцендентные дали, будто воодушевленные одной идеей: чтобы и там жизнь тратилась не на сон. Самонадеянные простаки? И часто, может, более опасные, чем тусклые люди.

*
Образцы поэзии трудно навсегда прогнать в тень. Однако нынешнему времени и это дается успешнее, чем какому-либо другому.

*
Литература все-таки дельце довольно дьяволическое. И даже лучшие в ней не замечают этого. Например, Лина Костенко хвалит некоторых постмодернистов, а любой средней руки священник легко разберется в этом явлении, да и саму Костенко в некоторых ее вещах не сильно-то благословит.

*
С девяносто девятого года начали исчезать тараканы. Или перерождаться, кто покрепче. За ними и другие виды и роды подтянутся, пугают прозорливцы. Процесс на многие десятилетия, но он пошел.

*
Неофит не подозревает, как не прочно улыбнувшееся ему счастье — то есть как трудно будет удержать Бога в душе. В родновере этого вроде нет. Ты живешь с богами по-соседски, не растворяясь в них.
— Но — и не получая невыразимого невещественного света.

*
— Может, он всего лишь воспроизводящая и поддерживающая жизнь энергия. Простой генератор.
— В тебе говорит отчаяние, ты слишком далеко ушел от него.

*
Непритязательная, не заносящая слишком высоко. Зато обещает надежный минимум — новую жизнь. И то, что никогда не надо будет падать с воображаемой высоты в полную погибель.

*
Привлекательная, милосердная, моющая ноги и заблудшим, и правильно «пасущимся». А на самом деле, может, собирающая все грешное человечество в одну связку, чтобы отправить на утилизацию.
— За исключением ста сорока четырех тысяч избранных.

*
Не позавидуешь камню, если он болит на любую перемену погоды. Тысячелетиями. Или замурован в стену с другими такими же несчастными: не шелохнуться, только лежать, до слез выпучив глаза от тяжести и унижения.

*
Мир, не удержавший в себе дара любви и справедливости. А если бы удержал, как много окружало бы нас прекрасных людей и как мало — упырей в человечьем обличье. Может, вообще ни одного.

*
Целая эпоха ушла. Эпоха социализма. И мы были ее свидетелями. А если бы социализм существовал все эти двадцать пять лет, если бы его не убили гангстеры в «Чайках» и бандиты в черных «бумерах»? Каким бы он стал?
— Да, любо-дорого представить. А лучше бы — посмотреть.

*
Чего только ни напишут. Сталин был убит в тридцать восьмом году, после него правил двойник. С Ельциным та же петрушка… Хорошо, что наши украинские все живы-здоровы, хоть и получилось у них не так лихо, как могли бы науправлять двойники.

*
Матка в разворашиваемом термитнике на глазах у исследователей телепортируется в другой, причем находящийся на далеком расстоянии термитник. Доказано, подтверждено опытным путем.
А венец творения как-то скромнее выглядит перед меньшими, совсем крохотными братьями по физической ипостаси. Только ли физической? Может, они нам братья и по ипостаси духовной? Вернее, мы — им.

                *
Когда «правоверные» в Харькове спрашивают у меня: «А что это ты снова издаешь свою не украинскую, а русскую книжку?» — хочется назвать их ну хотя бы циничными бандерами, как вырвалось у самого Петра Алексеевича, и вдобавок, уже целиком от себя, послать этих хозяев жизни, издательств и типографий — якомога дальше. Например, хотя бы к фрау Фарион.
Нет, они определенно дубоваты и ничего не смыслят ни в революции гидности, ни в психологии творчости!
Шутю, однако. Всё они понимают. И ждут серьезного ответа.

*
Бизнес-жулье... Смотрит в глаза, делает вид, что респектабельно, — и обманывает, манипулирует, обворовывает на каждом шагу. И считает это своими каждодневными успехами. Нечисть! Откуда и взялась. А была пионерско-комсомольской шайкой, научный коммунизм спихивала на «отлично», этику там, эстетику... Оказывается, любого косматого зверя можно этому научить. А выпусти в лес — и прахом полетит вся ученость, вся цирковая дрессура.

*
Вчерашние настроения — угнетенность, желание дать кому-то отповедь — улетучиваются, растворяются в воздухе; земля, ее аура становятся снова самими собой, обновляясь от наших чувств и метаний, будто показывая, что здесь незыблемо и вечно, как и чем надо жить.

*
Грузины играли в футбол отрезанными головами абхазцев — рассказ якобы очевидицы. Неужели правда? Тогда почему бы таких вояк и впрямь не понудить к миру?
Война... Все что угодно может быть на ней и сейчас, в моем Донбассе.

*
Мытарства души. Жуткие картины.
А если все и впрямь так устроено, как описывают некоторые апокрифы? О нет! Сколь бы ни был виноват человек в чем-то, разве можно его так мучить? Разве может быть устройство мира именно таким, немилосердным, невообразимо жестоким?
Нет, не зря церковь считает это апокрифами. Или все-таки говорит не всю правду, скрывает кое-что, дабы не отпугнуть верующих?

*
Страх перед смертью, перед загробным воздаянием — не культивируется ли он религиями специально и целенаправленно? Если да, то так ли уж они истинны, честны перед человеком, перед мирозданием, перед высшими силами, эти религии?

*
Как расцвели надежды в перестроечные и чуть более поздние годы, что конкуренция в писательской среде будет свободной, без вмешательства государства и всяких там влиятельных лиц. Но в этой сфере порядок навели гораздо быстрее, чем среди малиновых пиджаков. Жестко и эффективно. Отобрали группу «альтернативных», «контркультурных» и раскручивают их, поддерживают материально, а вы, целое море на что-то надеявшихся, — барахтайтесь за бортом. Может, какой читатель зацепит багром, вытащит на берег, чтобы полюбоваться на диковинную, атавистическую рыбу.

*
Какая-то комсомольская порода наоборот — легко болтающие в современной литературе на любые темы, с отсутствием боли или отчаяния. Да куда там, отчаяние вообще невообразимо. Ничего всерьез. Низзя? Грубо будет? Или печатать олигархат не станет? В укрсучлите эти фигуры, слепленные из тумана и дыма (скрытого фимиама сегодняшнему дню), особенно роскошны и высоко вознесены.

*
Мировой заговор против России и в целом против славянства — или наступление цивилизации на действительно отсталую, бесперспективную, неспособную к позитивным трансформациям человеческую массу? Агрессивную и опасную... А может — только на ее заторможенных, находящихся еще в позапрошлом веке вождей? И народ будет пощажен? Хочется верить! В ваш гуманизм, о продвинутые, высоколобые братья из-за бугра!
Хочется… да не верится.

*
Оформил пенсию. Уволился с работы. Странное чувство. Необычное. Как это? Ничего не будешь делать, а деньги начислят почти те же, что получал, приобретая в трудах неврозы. Начислят и найдут героя. И вручат. Нет, что-то тут не так, в любом случае власть не должна смириться с таким ходом дел, в чем-то, где-то просто обязана прищучить: продлить, например, пенсионный возраст, вообще пенсии отменить, да мало ли есть способов для установления справедливости! Для устранения вот этого чувства неловкости, возникающего у меня.

*
В конце восьмидесятых привез домой свою первую книжку. Не вскоре и только по залому какой-то странички понял, что читали. Но никто ни словом так и не обмолвился о прочитанном...
Зачем я это вспомнил? Обидно до сих пор?
Обидно. Но не за равнодушие к прочитанному. А за равнодушие вообще чуть ли не ко всему, что выходило за рамки того уклада, в котором они жили, вернее в котором их заставляли жить, эксплуатируя физически и грабя духовно, умаляя и когутизируя интеллект в силу объективной невостребованности. Да и вообще в силу нежелательности развития этого самого интеллекта — кто знает, до чего они додумаются, их дело сторона — подчиняться и пахать, а с остальным справятся другие.
Мы видели, как справились. И видим, как справляются.
Так что же, разве все это не обидно?

*
Пашка Колокольников у Шукшина весельчак поневоле. Иначе ему нельзя — иначе тоска такая, что не продерешься сквозь нее, иначе на лице только по-шукшински играющие желваки да колючий, злой взгляд на серую действительность. А уж тем более — в минуты подлинно отверстого внутреннего зрения. Было оно у Шукшина, было. Да и на Пашку Колокольникова могло в любой момент свалиться — и еще неизвестно, выдержал бы его такой парень или нет. Словно предчувствуя все это, Пашка и гоношится, и чудит, и даже в грезу впадает. Самозащита! Глядишь — и проживет он больше самого Шукшина, своего создателя.

*
Не новая мысль: у русского душа ребенка, он застрял в детском возрасте, люди «взрослых» национальностей смотрят на него с непониманием. С опаской. Но все же — не со снисходительностью, добавил бы я. А значит, не такой уж это и ребенок. До дела дойдет — рвать он будет этих взрослых в клочья. Не по-детски.

*
— Воистину ФСБ, все силовики, а то и вся гуманитарная Россия работали на подготовку завоевания как прежних, так и новых пространств. Хлеб свой хоть бы и сердюковы недаром ели, чего не скажешь о наших стратегах. А может, и о любых европейских.
— Все разнежились, всех одолела сытость, но Путин каждого встряхнет, взяв за шкирку.

*
У Лины Костенко основной художественный прием — выразительная формулировка; хорошо, если она еще метафорически окрашена, а нет — и так сгодится. Широкому читателю не нужна растерянность перед необъятностью бытия, перед его страшными и прекрасными тайнами, не нужен процесс постижения, ему подавай результат, лаконичный, простой, пусть и непосредственный до наива, — так, очевидно, считает тот немного насмешливый внутренний голос, который руководит поэтессой. И это срабатывает, этот прием привлекает, а «проборматывание», скажем, чего-то большего, чем то, что объективно дано Костенко, выглядело бы для нее самой наверняка неуклюжестью, отсутствием мастерства. Не только в психотипических маркерах стихов, но даже в уверенно глядящих и не очень загадочных глазах поэтессы это прочитывается легко. Интересно, много ли ценителей поэзии, активно не любящих стихи Костенко? Если много, то это знак взросления, усложнения вкусов читающей публики, а может, и наращивания в самосознании общества новых, не ощупываемых пальцами смыслов.
Говорю это на фоне, конечно же, и моего признания поэтессы как громадного явления. Настолько громадного, что искомые здесь мной тонкости этому явлению вряд ли и нужны. Зачем слону астролябия?
Грубо итожу? Зато выразительно и даже афористично. Совсем в духе самой поэтессы.

*
Казарин: традиционно размазанная, характерная для текущей «либеральной» лирики тематика, «расхоже-изысканная», полувнятная манера поэтической речи. Печатают это наперебой и взахлеб. Соответствующего направления журналы, а их такое большинство, как при «застое» официальных, государственных изданий по сравнению с самиздатом.

*
У нас, оказывается, семь процентов населения имеют больше, чем все остальные — девяносто три. Здесь мы впереди любых европ.

*
Земля поглощает и переваривает в своей утробе целые цивилизации. И как она чувствует себя при этом? Живой ведь организм. С учетом съеденного — развивающийся, вероятно, совсем не в сторону гуманизма. С кого людям брать пример? Особенно — твердо стоящим на ногах, чувствующим под собой именно земную твердь, а не всякое там благорастворение воздухов.

*
Вылезшая неправдами наверх, она с пеной у рта отстаивает справедливость, призывает народ не терпеть унижений от грабительской власти — и как же нам быть, верить ей, идти за этим далеко не ангелом? Противно, но никого из низов, незапятнанного и действительно честного, общество во влиятельные сферы не способно поднять. Извращенная, безнадежная иезуитская ситуация. Но надо мириться и следовать хотя бы уж за этим темным мессией в юбке.
Куда? Все туда же, по кругу. Подобен ли он тому, которым водил Моисей? Нет, у Моисея и народ был другой, и цели другие.

*
И в телевизоре увидишь, и в общественном транспорте: целуются, словно едят друг друга. Мягко, правда, одними губами едят. Не обнажая клыки. Но все равно — кто кого быстрее съест. Сдаются обычно парни. Стесняются? Нравственных тормозов больше, чем у девушек?
Действительно, нагловато ведут себя именно девушки в любовных ласках на людях. И вряд ли они таковы один на один, в постели, с предметом своих неудержимых вожделений. Зачем? Ведь никто не видит, а значит — ску-у-шно.

*
«Пропагандист, а не поэт». Многих это касается. Может, процентов девяноста из пишущих стихи. Если в самую сердцевину их писаний смотреть. Да и то: быть пропагандистом легче, чем природным поэтом. Форма вроде благородная, слово вроде художественное, а в подноготной — как минимум внутренняя твоя полемика, а как максимум — политический заказ, прямой или невидимо растворенный в воздухе. Но кто в этом сейчас по-настоящему разбирается, более того — кто имеет желание в этом по-настоящему разбираться? В ситуации всеобщей какофонии, информационной переполненности, утраты подлинности и первородных основ во всем и, конечно, в поэзии тоже — дышат воздухом, какой есть, и только. Даже тема прямой, а не метафорической экологии благополучно исчезла. Чего же вы хотите, земляне?

*
Двадцать пять лет назад и выгоняли, и убивали русских едва ли не на всех окраинах. И это воспринималось чуть ли не как нормальное явление. Не только во всем мире, а даже в самой России. Так вот ее пригнули. Но теперь маятник качнулся в другую сторону. И чего же это вы возопили о вселенской несправедливости? Почему вините опять не себя, а одних русских, что приспело время не виноградных плодов, а горьких гроздьев гнева?

*
Япошки обезглавливали мечами пленных во Второй мировой. Особенно любили это дело по отношению к американцам.
Хиросиму и Нагасаки оправдать, конечно, нельзя, но, с другой стороны, и понять можно. Чего тянуть с такими самураями? Лучше одним махом вправить мозги. Ну и войну закончить — тоже одним махом.

*
Отбросы вместе с их манипуляторами подлежат серьезнейшей кармической переработке.
Как бы нам всем это помнить?

*
«Дали вам четверть века, чтобы целые миры убедились, какие вы государственники, и давай, до свиданья, через новые триста лет!» — говорят нам суровые боги.
— Эх, еще бы чуть-чуть, и мы бы доказали, как они жестоко ошибаются!

*
Фиктивные душевые. Раздевались люди, шли на помывку, а там пускали газ вместо воды. А трупы потом сжигали в крематориях, зарывали бульдозерами во рвах. И это только часть гитлеровской программы по переустройству мира. Что было бы, если бы они действительно победили! И почему у них есть и множатся последователи? И неужели все еще возможно?
Верить в человечество в наши дни трудно, но вспомнишь, что оно пережило и все-таки преодолело — и как же тут не верить.

*
Свастика побеждена крестом. И в киево-русской древности, и семьдесят лет назад в Берлине.

*
Права человека — для состоятельных людей. Как и весь мир для них.
Хотя пусть будут и права, и мир — может, и нам от них чего перепадет.

*
Вините тех, кто стравил, а не тех, кто воюет. У воюющих уже выхода нет. Только убивать друг друга.

*
Читать «Отче наш...» не только против невидимого внешнего врага, но и против внутреннего. То есть против самого себя или кого-то в тебе, если этот кто-то начинает совсем уж бесчинствовать в твоем естестве и сознании, как не родной.

*
В конце тридцатых один законопослушный англичанин испрашивал у своего правительства разрешения на отстрел Гитлера. Там ответили, что убить предводителя немецкой нации — это не спортивно. А что должны были ответить? Что ведется большая мировая игра и Гитлеру в ней отведена ключевая роль? И не тебе, мол, парень, лезть в это сложное дело. Незачем было растекаться перед маргиналом мыслию по древу. И они просто и даже по-английски элегантно отшутились.

*
Убеждений у человека, разрываемого между Россией и Украиной, нет и быть не может.
Ну разве что пацифизм. Но пацифизм — это не убеждение, а сплошная и голая трусость, скажут твердые бойцы. И будут по-своему правы.

*
Подрастающее поколение надо воспитывать в ненависти к социализму, поэтому Жигулин востребован российской школой, а об Исаеве в ней слыхом не слыхали. Ну как не написать сочинение по «Бурундуку», стихотворении о зверьке, которого всю зиму, сами голодные, подкармливали, как могли, в бараке зеки.

Каждый сытым давненько не был,
Но до самых теплых деньков
Мы кормили Тимошу хлебом
Из казенных своих пайков.

А весной, повздыхав о доле,
На делянке под птичий щелк
Отпустили зверька на волю.
В этом мы понимали толк.

Не декларативно, а «тонко», царапая юную душу, эта неза¬мысловатая жигулинская вещь как нельзя лучше ложится в столь же незамысловатую тему урока: «Судьба человека в тоталитарном государстве». С заведомым, запланированным методистами креном в односторонность и передергивания, а главное — в тотально беспрекословные обобщения.

*
Одна немного пространная, но характерная цитата из Исаева. И к ней вопрос: мог ли поэт с такими «отсталыми» взглядами быть упоминаем в российской школе еще пару лет назад?
«...проходя после войны службу в Вене, я, солдат-победитель в линялой, застиранной гимнастерке, в кирзовых, растоптанных сапогах, нет-нет да и ловил на себе косые взгляды скрытого высокомерия тех самых «слишком европейцев», от дикого нутра которых в недалеком прошлом и пошел фашизм. Пошел и как чудовищная идеология, и как не менее чудовищная палаческая практика. Побежденные, на виду заискивающие, они тем не менее в темных закоулках своего отравленного расизмом мозга числили нас, как и прежде, в азиатах. То есть в низшем, на их взгляд, разряде. Наше простодушие как признак наивысшего предрасположения к общению, к миру, к добру они по душевному невежеству своему, по нестерпимому индивидуализму относили не к достоинствам, а к недостаткам культуры, к слабости характера. Будучи побежденными, они все равно в глубине души исповедовали культ силы и вероломства. Справедливость и благородство были для них по-прежнему все равно что пустой звук».
Но время идет, конъюнктура меняется, глядишь — и Исаев будет востребован, а Жигулина задвинут. Грубо, разумеется, и несправедливо задвинут. А те методисты, что вчера говорили противоположное, легко перековавшись, опять разложат все по нужным полочкам.

*
Тускло — ушли в тень живые классики. Да и не такие уж они классики, кажется: подцензурные меты на каждом слове. Не меньше это слово сковано, заморено и самими авторами, их бдительными внутренними редакторами.
А тот свет, который носят сейчас в своих факелах мазутные альтернативщики, кудлат и темен. Сумерки от него не раздви¬гаются.

*
Лишь начало мая, а уже сообщения об укусах змей. На Львовщине тридцатипятилетний мужчина пострадал, отправлен в реанимацию. Там вообще змеи злее, чем на востоке Украины, если судить по таким вот сообщениям. А может, и объективная статистика вам скажет об этом, только поройтесь усерднее.

                *
Бонза, который так же «ясно» мыслил, как и излагал, чем он очаровал тебя, Украина? Тем, что свой? Что понимает себя и мир, как ты сама, а значит, наведет в тебе порядок? Загадка.
Но вот мольфары предвещают, что через семь лет ты будешь чуть ли не самой процветающей страной в Европе. И кто же тебя выведет на такие высокие рубежи благосостояния и мощи? Опять загадка.
*
Если не ввернуть польское словцо в украинскую речь, она деревенщиной глядит из текста, — вот и европеизируются такие писатели, как Андрухович. И еще: обязательно необходимо, чтобы были завуалировано восхищенные посылы туда, на Запад. Чтобы нездешней, неукраинской краской насыщались мысль, действие, антураж, весь джентльменский набор описаний — вплоть до океанских портов, матросов и негров, муссонов и пассатов, чего в Галичине отродясь не бывало. Но так надо. И там, где следует, заметят, грантируют, навяжут тебя как доминанту всей литературной жизни Украины. Секрет успеха прост? Нет, архисложен! Ведь ты вынужден прислуживать и вертеться, а это противно. Не каждому удается потом выходить на люди с открытым, неизлукавленным лицом.
Наши спокойно выходят. Ибо ничего противного в себе не видят, «низкопоклонство» перед Западом есть их вторая натура. Или первая?

*
Боролись против богатых, расстреливали, раскулачивали, ссылали, а по итогам двадцатого века погибло бедных на многие порядки больше, чем богатых. Лучше их не трогать, слышите, все равно нам же хуже будет. Пусть что хотят, то и вытворяют — в любом случае наших смертей окажется гораздо меньше, чем начни мы снова ставить на место этих беспощадных рыцарей злата.

*
Наверное, диковато быть актером. Даже таким, как Высоцкий. Говорить что-то вроде: «Зажился ты на свободе, Копченый!», перевоплощаясь именно в такого вот говорящего и разрушая себя. Настолько разрушая, что и не понять потом, где ты, а где твои актерские трансформации. А с другой стороны, кто нашел себя так уж акцентировано, не размыто, стабильно? Кто знал и знает свое «я»? Актеры же хотя бы измерили для нас диапазон наших всевозможнейших самоидентификаций, показали, как пластична и даже текуча человеческая душа, какая это, наконец, игра — вся наша жизнь. Грустная картина, безрадостное кино получается.

*
Психологическая, философская, притчевая драма молодежи не нужна, нудна, будто что-то лишнее в их накапливаемом и уже имеющемся личностном опыте. Выросли на компьютерных играх? В которые встроены (по договоренности с теми, кто так продвинул цивилизацию за пару десятилетий?) всякие фэнтезийные, звездно-военные, инопланетные программы?
Все будет, вероятно, отменено этим поколением. Гоголь, Толстой, Евангелие, нравственный закон внутри нас, который не позволяет с легкостью нажимать на гашетку и убивать пока лишь компьютерных персонажей, смотреть одни сражения и драки с немыслимыми, восторгающими электронные сердца спецэффектами.

*
Софистика притч, особенно дзеновских и прочих, претенциозно мудрых человечьим мудрованием, тоже ведь раздражает, — будем справедливы к нашей смене, желающей в созданной человечеством хоть сказке, хоть были видеть побольше определенности. И рэперской раскрепощенности, не перегруженности.

*
«Аз Бога ведаю, глаголя добро, которое есть жизнь» — начало славяно-арийской азбуки. Далеко мы от нее ушли, ведомые теми, кто знает, что делает. Глаголя якобы добро.

*
Мозговой не Ленин, согласитесь. Возродить социализм даже на подконтрольной его бригаде территории не получится. Пограбить дадут, да и то немного. А социальная справедливость, уравнивание в доходах с ефремовыми — это уж извини. Никто не позволит! Ни Банковая, ни Кремль, ни другие престолы и силы.
В свете этой бесперспективности невольно думаешь, какую же неподъемную глыбу некогда смог своротить затюканный Ильич. Обзывайте его немецким шпионом, подручным мирового масонства и кем угодно еще — он смог. А Мозговой не сможет. И Стрелков не сможет. И никто другой. Как говорится — ни бог, ни царь и ни герой.

*
— Кто на слуху, тот и влияет на умы, на события, а в итоге — на саму эпоху. Поэтому надо рубиться за место в эфире, а не шлифовать бархоткой литературный слог да бояться эклектики, потерявшись где-то на отшибе. Вдали от дорог прямоезжих.

*
Высмеивают Лукашенко за то, что ввел два государственных языка в Беларуси, а ведь он прав тактически, а может, и стратегически: скольким людям оставил Родину в сердце, скольких не превратил в изгоев. А у нас эти процессы отчуждения только начинаются. Майдан, как двуликий Янус, может обернуться к русскоязычным, причем патриотам Украины, другой стороной.

*
— Ну кто сказал, что это постмодернисты привели к нам войну? Что за глупость! Таких вон вся Америка — ни одного Рыльского или Сосюры, а никакой Техас не отваливается.

*
Девяносто процентов индейцев умерли от завезенной с другого континента оспы, кори и гриппа. Так Европа покоряла Новый Свет. Сознательного убивания, горячим и холодным оружием, было совсем «немного».
— Все путем, короче. Почти по-христиански.

*
Шел в лес на подъемистой горе, садился на поляне, часто — в позу лотоса, подолгу шептал или мысленно произносил Иису¬сову молитву. Думал о Боге и бытии. О радости этого бытия. И так было почти каждый раз, когда приезжал «из города» домой. Пока велесам и семарглам не надоело это беспробудное эпикурейское христианство и они не изгнали меня из своих владений (такие ли уж они ваши, эй!), вообще из родных мест. Вот уже шестнадцать годков почитай как минуло. Изгнали, разумеется, руками близких людей, тем, что называется извивами судьбы и так далее — какая разница, что за прикрытие избрано. Меня-то не проведешь на мякине. Я-то знаю, кому и чем надокучил. На той солнечной полянке.

*
Дадут Гойке темник — и он легко и свободно заговорит о том, о чем сослепу, с чувства пытаюсь мычать сейчас я. Заговорит подковано, проинструктировано, раскладывая все по полочкам. Как было в перестройку. Откуда и брались у частных лиц такие узловые моменты в речах, которые один человек ни в жисть не придумает. Шпарили как по бумажке. То же самое будет и сейчас. 
Эх, хорошо быть не самоинициативщиком, а членом структурированной и достойно финансируемой организации. Которая умеет все — созидать и разрушать, разлагать и требовать благородства, строить коммунизмы и устраивать против них диверсии, подличать и звать на подвиг, задвигать таких, как я, и выпячивать гоек.

*
Листаешь простецкого, но искреннего Шкляра и уже в начале «Черного Ворона» понимаешь, с чем и с кем ты перекидывался родным с детства украинским словом, с каким огнем играл. Огнем, который тех, кто пишет не только на украинском, но и на русском языке, не пощадит. Не заболит душа у отчаюг — разве что рука, устающая от рубки голов (как у главного героя романа). Ты думаешь — невиновных голов? Черта с два! Еще каких виновных. Во всем!
Так, может, хай вороны вьют себе гнездо на своей отдельной Украине, а нам, на нашей, с ними петь в лад никогда не получится? Вот какая байда неожиданно вырисовывается, пане Василю. Если не корректировать свои взгляды в соответствии с изменившимся временем и искомой человечностью.

*
Подвыжившие из ума павлычки кучкуются в какие-то чуть ли не мозговые центры во главе с Кравчуком. Выпложивают, в частности, такую мысль о постепенной украинизации: через тридцать-сорок лет она будет сплошной и окончательно победоносной. А мне вот почему-то сдается, что и через триста лет в городах востока Украины в домашней обстановке, в кругу друзей, в магазине, в общем везде, где можно, на государственном мало кто будет говорить.
Сколько же верхоглядства и небрежения к людям со стороны этих вершителей судеб, уверовавших, что и власть в их руках, и фортуна — теперь-то уж навсегда.
Да завтра же придет Кучма! Как минимум. А то и новый Янукович. Не согласные с вами приведут.
Отсюда вывод: лучше бы следить вам за базаром и не провоцировать людей на грех.

*
— Та хай шо хотят. Мне оно надо?
— Та отож.
Типичный харьковский говор. И даже немного — разговор типичный.

*
Оглядываюсь в «небытие» прошлого: все, что было со мной, не обязательно плохого, даже самого лучшего, было — будто не со мной.
Нет, неправда! Все-таки минуты озаренных, светонаполненных устремлений к небу — это было точно со мной, это был точно я! И только это, кажется, живо, и только это, кажется, оставляет в живых.

*
Неужели панченкам и моренцам сознательно хочется брехать? Пусть за это и хорошо платят, и научные звания дают.
Нет, они действительно верят в общечеловеческую истину, которая далеко ушла от украинской и нам надо ее догонять, преодолевая свое хуторянство и народовство.
Нет, они уже искренне и свято считают навязанные, привнесенные извне, а не рожденные в собственных муках ценности своей естественной и непререкаемой философией.
Хотя возьми и взвесь на ладони их опусы — легко увидишь: мышление куце и попугаечно, не простирается дальше той клетки, в которую этих парней засунули другие парни. Причем засунули так ловко, что они этого и не заметили. Не хватило мозгов сообразить, что происходит, что с ними делают? Или все-таки — продажность, выгода, передовые позиции и высокое положение в филологической науке помрачили сознание?
Думаю, и то, и другое было в этом не так уж и круто, а вполне жидко замешенном явлении.

*
Ну надо же быть хоть чуточку реалистичнее! Даже в пропагандистской демагогии. «УПА — единственная армия, которая освобождала Украину». Это говорит Павлычко. Будто из другого измерения говорит.
Что значат несколько десятков тысяч воинов УПА по сравнению с шестью миллионами, которые реально очищали и очистили Украину от фашистов? Победи эти самые фашисты — не было бы ни УПА, ни Украины.
Даже я, загнанный то ли на русскую печь, то ли под украинскую лавку, это понимаю.

*
Обрывок случайно услышанного разговора. Опять же в Харькове.
Она:
— Евреи не пьют и не воюют.
Он:
— И кто же я тогда? Славянин как-никак...
— Ты? Забыл? Тогда я напомню. Ты закодированный алкоголик.
И добавила:
— И такой же закодированный пацифист!

*
Все-то мне думается, что те, кто легко запоминают строчки или целые стихотворения, воспринимают их на рациональном уровне. Если бы переживали эмоционально, с необъятным комплексом ассоциаций, то стояли бы перед стихом в растерянности, а не смотрели на «столбики слов» победительным взором! Не люблю таких самоуверенных ценителей, запросто цитирующих по памяти что угодно. Причем разнородное и разнокачественное.

*
Прочитал ответы Сталина на вопросы о литературе. Перед писателями. В открытом и «свободном» общении на каком-то заседании в послевоенное время. Ум у диктатора практический, теорию он огрубляет и упрощает и даже сам это понимает, поэтому старается быть лаконичным, говорит обтекаемо и в его понимании неуязвимо. То есть не подставляясь под возможные насмешливые интерпретации в черепных коробках даже самых благонадежных и проверенных им инженеров человеческих душ. Налицо талант удержания и усиления режима, подчинения ему всего и вся. Тут «чудесный грузин» гениальнее любых Ильичей и Троцких. Но в какое же ужасное прокрустово ложе загоняется бедный и вместе с тем сияющий показной бодростью и вдохновением писатель!
Ладно. Наши современные лидеры о литературе вообще не высказываются. И не только от того, чтобы не вмешиваться в эту тонкую сферу, но и от того, что полные профаны в ней. Тут даже Сталин с его вульгарными классовыми подходами будет выситься над ними глыбой, только начни они пускаться в свои ожидаемо никчемные рассуждения.

*
Они без конца завоевывают этих варваров — славян. То с оружием в руках, то без него. И считают это богоугодной миссией, борьбой с угрозой, необходимой утилизацией зла и обращением его некоторых, не совсем уж «конченных» остатков на стезю добра.
Неужели вы и вправду варвары, славяне? Посмотрите на свою историю — одно и то же: репрессии, голод, внутренние кровавые распри, перестройки, либерально-демократическая петля, которая сейчас вот мягко затягивается на вашей шее... Это же все результат вашего варварства, а не беспощадной битвы «цивилизованного» мира с вами. Разве не понятно?
— Еще как понятно! — саркастически усмехаются славяне.

*
Сначала обширная цитата о научной и творческой деятельности Евгения Лебедева (во время учебы в Литинституте я слушал его действительно глубокие, в мировоззренческом и художественном отношении многое корректирующие лекции). И затем — короткий вывод. Вот эта цитата, авторство здесь не важно:
«...готовился к работе над книгой о Пушкине, мучительно искал то единственное слово, в котором бы выразился глубокий внутренний пафос, стержень, смысл жизни и поэзии Пушкина, как слово «огонь» высветило движущую силу, пафос жизни и творчества Ломоносова, как слово «тризна» — тоскующую душу Боратынского, надломленную роковым поворотом событий в его судьбе. И не мог найти... Он хотел понять Пушкина, как понял Ломоносова и Боратынского, но не успел... И его книга о Пушкине осталась ненаписанной...»
Потому и не нашел того стержневого слова, что начиная с Пушкина в русской литературе появляется новый тип писателя. Бытийная, философская составляющая в творчестве перестает быть доминантой, истины и духовные устремления дробятся, переходят из торжественного в будничный, ежедневно доступный «бытовой» ряд.
...Будто сами боги отвратили от соблазнов столь сосредоточенного на главных смыслах исследователя, чтобы он сохранил душу для новых, преемственных по отношению к своим наработкам самореализаций.
Где и когда они понадобятся? Это те знают, кому положено знать.
Евгений Лебедев умер на пятьдесят шестом году жизни: не выдержало сердце.

*
Среди знати алкоголики тоже были, но несравнимо больше — среди беспросветных трудяг. Аристократам надо держать себя высоко. Гордость и благородство не позволяют опускаться до животного состояния. А эти если падают вниз, то безоглядно. Или действительно что-то с составами крови у них не так? Вряд ли. Просто рабство, повергни в него хоть кого, и самых благородных сломать может.

*
Как серьезен Лев Николаевич Толстой, как предельно открыт бытию, не умаляет его, например насмешкой, иронией, сарказмом, и сам перед ним не умаляется — две равные божественные силы стоят друг перед другом. И к войне готовы, и к миру. Но, уважая друг друга, видя друг в друге всю серьезность и неисчерпаемость, они, конечно, выберут и выбирают мир. Эти — мир. Эти двое — Толстой и бытие.

*
Жизнь измельчала, даже войны не эпичны. У этой жизни, у этих войн нет Толстого — и они снижаются к плинтусу и снижают человека. Человека как вселенскую, как эпическую категорию.

*
Князь Болконский перед крутящимся рядом смертоносным ядром не упал, чтобы хоть как-то попытаться спасти свою жизнь. Реноме не позволяло, гордость.
Такие представления были у людей о чести, о войне.
А сейчас исподтишка спецназовец хоть сотню положи, спящих там, допустим, перережь, отрави воду, химией задуши — честь ему и хвала. Не только по службе. Но и в сердцах большинства цивильного населения, если оно на стороне спецназовца.

*
Декоммунизация топонимов грядет в Украине. И это понятно. Однако собираются комиссии, которые исследуют каждое название на этот предмет и в отношении Крыма. Шесть месяцев поработают, широко привлекая крымскотатарских представителей, и внесут в Верховную Раду свои предложения по переименованию целого списка населенных пунктов Крыма.
Крым был и остается наш, несмотря ни на что.
И все же... Может, стоит поддерживать боевой дух другими, более дружественными здравому смыслу средствами?

*
Узаконена эксплуатация человека человеком — узаконена неправда. И пошли трещины от фундамента по всему зданию духовности, нравственности, всепроникающая ложь входит в экономику и искусство, в любое дело и слово, мир летит в тартарары, торжествует дьявол, отступает и отворачивается от нас Господь.

*
Конечно, дневники — это суррогаты творчества. Возник порыв к чему-то полноценному, а ты погасил, развеял пеплом, предал и продал его за понюх табаку — за дневниковую запись.

*
Поэтов, робко, тенью возникших в литературе в восьмидесятые, до сих пор на виду раз-два и обчелся. Их долго держали в клещах инфантилизма, долго называли молодыми, не давая продвигаться. Сорок и пятьдесят — они всё еще в молодых; так и на пенсию ушли, не названные зрелыми и не вышедшие из тени. Утраченное поколение? Но оно не само себя утратило, оно погибло под тушей раскормленных и не пущавших его шестидесятников.
— Ничего, постмодернисты теперь и за нас поживут, и отомстят нашим могильщикам!

*
— Внутренняя энергия, внутренняя власть над людьми — вот тебе и актер.
— Лицедей — и власть?
— Представь себе.

*
— Цель Украины — Украина, цель России — как минимум полмира, а лучше — весь.
— Да ладно врать-то! Нас бы не трогали, не ходили бы и мы на рейхстаги знамена вывешивать.

*
Опять не успел на акцию в магазин социальных цен АТБ — малоимущие, чье царство будет на небесах, смели с полок все удешевленные товары.

*
Интересного в философии Рейна нашел только одно: надо цепляться за жизнь до последнего, в любой ситуации, потому что ничего лучшего, чем жизнь, нет. И это выписано как тысячелетний духовный опыт этноса, а не личный опыт поэта или его — скажем нейтральнее — лирического героя. А вот нас православие учит, да и все Евангелие, что лучшее находится как раз не здесь.
Неужели этот этнос знает нечто большее, чем мы? Или чувствует себя таким уж не прощаемо виновным и грешным? Так чего проще — покайся, прими спасающую веру. Но упорствуют. В истине — или в заблуждении?

*
Расстрел. Выстрелили — и умирай, как знаешь, это твое дело, все эти твои посекундные предсмертные и посмертные переживания нас особо не интересуют. Мы-то пока живы.

*
Эта война не глупее и не умнее других, хотя внешне абсурдна абсолютно.

*
Кто я? Вечный философский вопрос. Неужели только то, что сделал, о чем думал, о чем мечтал? Например, конкретный я — это то, что мной написано, издано или отброшено в сторону, что можно осязать, воспринимать с листа и голоса, осмысливать, оценивать? А большее? То, что не фиксируемо. Не передаваемо. Ведь меня в этом большем — больше, чем в явленном. Как столяра больше, чем вместилось в созданный им табурет.
Кто я?

*
Если банда выгодное дело, они и банду организуют лучше, чем кто-либо другой. Подтверждение — хотя бы налетчики Эфроима Грача или державшая всю Одессу в своих руках банда гениального Япончика.
— А что вы хотите! Если берешься что-то делать — делай хорошо, а не как босяк.

*
Каждый думает, что он особенный. И к каждому надо относиться как к действительно особенному.

*
В каком-то апокрифическом Евангелии: все преодолел и взят был к Христу только Иоанн, его любимый ученик. А как же другие? И неужели всего их будет лишь сто сорок четыре тысячи? А миллиарды, которые, конечно, грешны, но верили, верят и будут верить — куда их? Не жестоко ли все это? До отчаяния. Которое тоже есть грех...

*
Россия тридцать лет живет в тюрьме,
На Соловках или на Колыме.
И лишь на Колыме и Соловках
Россия та, что будет жить в веках.

Это — Георгий Иванов, тысяча девятьсот сорок девятый год, зарубежье, эмигрант первой волны. Что он мог знать о Соловках и Колыме, что можем знать мы, чтобы с оптимизмом говорить о том, как поднимется на гулаговских костях Россия и даже воссияет в веках.
А следующая, заключительная строфа разве блещет адекватностью?

Все остальное — планетарный ад,
Проклятый Кремль, злощастный Сталинград —
Заслуживает только одного,
Огня, испепелящего его.

Ничего, кроме злопыхательства, кроме брызжущего ядом рта. И ничего, кроме досадного косноязычия, неуклюжего барского слога, инородно звучащего в середине двадцатого века. В модерной Франции.
— Тем не менее откликается сегодня кое-где, особенно в Украине, громоподобным эхом.

*
Двусмысленно выглядит собака с украинским, сине-желтой расцветки ошейником. Специально и массово сделанном на производственном потоке. По всему видно.
Что выражает именно таким применением государственной символики хозяин? Он за или против? Ведь ошейник — вещь, со свободой и демократией плохо ассоциирующаяся.
А в России есть такие ошейники — ну в виде георгиевской ленты?

*
Оказывается, с тысяча девятьсот восемнадцатого года мы жили в тайной английской колонии. И все вожди СССР и последующих, постсоветских пространств были назначенцами оттуда, с туманного Альбиона. И все отечественные спецслужбы являлись подразделениями английской разведки. И главное для колонизаторов — природные ресурсы, и этими ресурсами они не хотят делиться с Америкой. И война в Украине — это не война России с Украиной, не война России с Америкой, а начало большой войны Америки с Англие¬й, прежде всего за не мерянные российские ресурсы...
И много чего такого прочего вы найдете в благословенном и треклятом интернете. Как ко всему этому относиться? Как хотите. Бездумно ведитесь, копайтесь в источниках, плюньте, да что угодно — ничего вам не поможет. Вы уже оккупированы, колонизированы, взяты в плен. Тайно, однако со всеми втекающими отсюда последствиями.

*
Кузнецов — богатырство русской души, а Казанцев — ее чистота. Когда я назвал Кузнецову Казанцева как одного из любимых моих поэтов, он поморщился. Ревность? Понимание того, что никогда так не сможет — и чисто, и порой не менее глубоко? Но мне от того, что чисто, не замутнено, от того, что не вселенский вихрь, может не нужный ни Богу, ни людям, — Казанцев становился уже тогда, в «застойное» время, еще дороже.

*
Как ни воспитывай, что-то свое вылезет из человека и повернет его туда, куда воспитатель и не предполагал.
Может, и вправду прежние жизни берут верх над тщедушными текущими усилиями?

*
— Любит Россию, а о березах не пишет.
— Если и пытается, то как-то душно становится в его рощах. Не белоствольно, не радостно, не переполнено небом, а намусоренно и гнетуще. Одно слово — не русский пиита.

*
Совсем не байка, а из достоверных источников: парочка «регионалов» попросили издать в красивом переплете книжку с их предвыборной программой. Внутри она была пустой, чистые страницы. Выступая перед избирателями, клали руку на книжку и обещали исполнить все, что в ней написано. И выиграли выборы!
Правда, потом случился Майдан.

*
Елена Князева, актриса и певица, о потустороннем мире: «Не хочу видеть больше, чем нужно для счастья».
То же самое многие могут сказать и в отношении мира нашего, посюстороннего.

*
Длился бы и дальше «тоталитаризм», если бы легко не оборачивался против его же создателей. Поэтому они его и разрушили.
— А народ страдает. Народу нравилось тогда, а не теперь!

*
Нельзя быть сентиментальным, чрезмерно лиричным, надо быть мачо, бруталом. И вот даже Гумилев перед не нюхавшими пороха будто отступает в тень. Гумилев, воин и конкистадор, первым заговоривший об извращенной, сфальцифицированной мировой истории — и прежде всего за это расстрелянный. Троцкими. Которым теперешние бруталы как раз и служат, кормятся грантами, тешатся тиражами.

*
Никто не обращается: «Святой мучениче Наполеоне, моли Бога о нас». Или: «Преподобный отче Муссолини...» Как они помогут, кому? Лучше бы их не было и человечество меньше видело бы крови и жестокости. Наоборот — привыкало бы только к хорошему, праведному, держа его за неотступный пример, за непререкаемую норму.
Так что правы миссионеры, втолковывающие это и молодежи, и старикам на скамейках в парке.
А я все посылаю их как секту, советуя: «Когда станете православными — тогда и подкатывайте. А то все сманиваете на скользкую дорожку...»

*
Тайного знания ищет тот, кто себе на уме, а добросердечный — лишь бесхитростного приобщения к божественной любви. Ведь она — самая большая и желанная тайна.

*
Попущение Гитлеру от высоких покровителей в делах Холокоста называлось цинично — «обрезанием сухих ветвей» на их родовом древе.
Что-то вроде чистки, приуготовления сада к будущему пышному цветению. И ведь получилось, судя по результату. Как ни омерзительно и страшно это звучит.

*
— Есть писатели — писатели, а есть писатели — плясатели.

*
— Десять человек, поддержанные Западом и государством, изменили всю литературу. За десять лет. Двухтысячного НСПУ как не бывало. Сплошное чужебесие на мове и на языке.
— А роднобесие было лучше? Хватит, нахлебались! Уступи дорогу.

*
Так ли уж о подвигах во славу Родины и партии думал советский человек? На неофициальном уровне были совсем другие разговоры: кто где учится, кто на какой должности работает. Если работа непыльная, а денег много — такому завидовали и детям ставили в пример. Я всего лишь техникум закончил, получил диплом с соответствующим нагрудным знаком, а мне уже говорили:
— О, поплавок не даст утонуть!
Склонность к предательству социализма, а значит «Родины и партии», уж извините за тогдашний штиль, была повсеместной. И нечего теперь ныть, что капитализм нам не по нутру. Еще как по нутру! Он у нас в крови. Вот он-то как раз не утопия. А коммунизм — с такими нами! — действительно химера.

*
Либералы гогочут, изгаляются над социалистической идеей. Что ж, их пачками убивали из-за этой идеи. Поэтому будем справедливы: «мстя», которую они принесли в ответ, еще и человечна. Хотя если дело дойдет до прямых столкновений, а не на телешоу — пощады не жди. Даже внешне нейтральный и модерный ведущий может оказаться классическим вешателем.
Нет, это я не про Шустера. Сколько можно уже о нем...

*
Игла в сердце с ночи и целый день. Паническое состояние. Таблетки не помогают. Только к вечеру узнал, что скончался Маслов. Русский прозаик и доктор филологических наук Иван Степанович Маслов.

*
Хоронить Маслова будут в Терновой, на родине. Может быть, там оценят глубже и благодарнее? Кто? Замученные крестьяне, поставленные в условия выживания, отчуждения, зависти? Хотя бы школу его именем назвали. Хотя бы библиотеку, если она там еще есть, если еще не упразднена.
А сколько написал о родине! Почти все о ней — полтора десятка плотных по смыслам и объемистых томов! Ею дышал, ею жил, ею был научен тончайшим чувствам и сложнейшим размышлениям, ею был приобщен к Божественной Любви. Именно ею! Как мне это понятно. Но думаю — не в такой степени, как это было понятно ему самому. Его сердце, и тогда казалось, и теперь кажется, гораздо больше вмещало и отдавало, стремилось отдавать людям.
Слышишь, Терновая? Ты была ему — в его сокровенных видениях — райским венцом, без единого шипа.

*
Гримаса истории: те, кого гнал Богдан, возглавили новую национально-освободительную. Что ж, может это шанс? Или только гримаса?

*
— Он может нас разрушить. А Россию, даже если постарается, вряд ли. Хотя вон Горбачев был и мельче, и примитивней, а СССР пустил по ветру.
— То СССР, а то Россия. Сравнил! Базовая субстанция, не руками сотворенная! Такова же и Украина. Поэтому ничего он не разрушит.

*
Богатства духовные, запредельные — это не какие-нибудь нероновские дворцы. Там в материальном отношении все гораздо скромнее. Говорят даже, что материального вообще нет. «А что же есть?» — прикидывает какой-нибудь Петро Неронович. И не может прикинуть.

*
«Мы найдем своих единомышленников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного народа на Земле, окончательного, необратимого угасания его самосознания.
Из литературы и искусств мы, например, постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс.
Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности. В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху».
Цитата из известного плана Даллеса.
Не знаю, как в России, а у нас получилось неплохо.

*
«И лишь немногие, очень немногие, будут догадываться, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества.
Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы нравственности. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением.
Будем браться за людей с детских, юношеских лет, и главную ставку всегда будем делать на молодежь — станем разлагать, развращать и растлевать ее. Мы сделаем из нее циников, пошляков и космополитов».
Из тех же стратегических наметок Даллеса на длительный послевоенный период. Активно начавших воплощаться у нас со времени перестройки.
Неужели я из «немногих, очень немногих», о которых сказано выше? Аж лестно как-то.
— Проснулся! Да таких теперь десятки миллионов на пост¬советском пространстве.

*
Итак, еще раз по Даллесу:
— асоциальность, социопатия;
— антинародность;
— низменные чувства, секс, насилие, садизм, предательство;
— хаос и неразбериха;
— превращение «умников» и «несогласных» в посмешище, отбросы общества;
— бездуховность и безнравственность;
— разложение, развращение, растление;
— цинизм, пошлость, космополитизм и т. п.
Теперь посмотрите любое «пристойное» произведение новой литноменклатуры и увидите: там все это есть. В обязательном, чуть ли не последовательном порядке. Как куски мяса нанизываются на шампур, так вводятся в сюжет соответствующие эпизоды.
Вывод: пишут пацаны и чувихи не по внутренней неуправляемой стихии, а по методичке Даллеса. И не потому что так уж сильно хотят, а потому что иначе в литературе им выжить просто не дадут. Чудесное общество построено! Куда оно идет? Подумайте сами.
Боюсь, что многим даже и думать не захочется. Они уже со всем согласны. И насаждаемая духовно-культурная среда становится для них нормой жизни, ничего другого они себе и представить не могут. Кроме этого — то обреченно унылого, то карнавального — шествия в ад.
— Из ада советского! — парируют они. И что тут возразишь? Против голода, репрессий, хоть и были они в доперестроечные и дозастойные времена. И осуждены известным партсъездом.

*
— Всеобщего счастья не бывает. Есть лишь отдельное.
— Да и то сомнительное. Потому что не всеобщее.

*
«Без него нельзя жить», — Толстой о Тютчеве. Ни о ком другом так близко, так глубоко. Кто еще мог столь сокровенно и соответствующе истине оценить эту внешне скромную фигуру в литературе, в духовной жизни своего народа? Более того, для любого понимающего человека достаточно уже самих этих слов, чтобы они характеризовали, прежде всего, Толстого как гиганта. Гиганта в поиске ответов на основополагающие, вечные вопросы, гиганта в жажде ежедневно, ежечасно жить в тех измерениях, которые предлагает нам великая «тихая» лирика Тютчева.

*
Вот ведь Шопенгауэр дока! Взял и выразил то, что вертится на языке, а просто и внятно сказаться не может: «Находясь в одинаковых обстоятельствах, люди все же живут в разных мирах». Хочется добавить: еще в каких разных! Особенно, если они хоть немного шопенгауэры, а не простые винтики системы. Деды на завалинке своими мирами в основном одинаковы. При всем к ним уважении.

*
Прорывов мысли у Невзорова нет, хоть христианство он от себя отсек и оно уже ничего «живого» в нем не убивает. А вот в христианстве всё — прорыв, в том числе и прочь от такого сверхумного примата, как Невзоров.

*
Нищета ограбленных не подлежит пересмотру, собственность нуворишей — священна.
Чем не пункт в Конституцию?

*
Подержал в руках человеческий мозг, вынутый из черепа, — и стал убежденным атеистом. Но где находится в этом мозгу «орган веры», «радар высших восприятий», «ретранслятор божественной любви» — так и не докопался. Нечем.

*
Благожелательное высокомерие, может, еще унизительнее, чем хамское.

*
— Все полностью управляется не отсюда. До падения волоса с головы, помнишь?
— Какой же тогда спрос с человека?

*
Всякого Якова в «комитете трехсот» не читают. С ума ведь сойдешь от шабаша «мысли» непосвященных.
Касается и этих записок.

*
У Хвылевого: «...шелестить шелест». И много подобного. Вычурная маргинальность, не далекая, но самоупоенная экспрессия. Напор пролетарско-большевистского сыпучего интеллекта, хаотичных ассоциаций, слишком молодой и никак не взрослеющей романтической всеядности. Теперь вот взамен, по наследственному признаку — всеядность постмодернистская... И будто на большее мы не способны. И будто это наш потолок.

*
Безвизовый режим с Европой пока отменяется. Мигрантов наших там не ждут. Особенно с Донбасса. Это на Майдане печеньки — пожалуйста, а за стол — извини. Вы вообще подозрительные, мятежные, опасные ребята. Давайте погодим со свободой ваших передвижений.

*
Что такое Россия?
Многие у нас бы ответили: «Самая родная и самая опасная для Украины страна».
Вот до какой сногсшибательной жизни мы дошли.
А что такое Донбасс?
«Это еще роднее и опаснее, чем Россия».

*
Его стихи бывают как условие математической, физической и тому подобной задачи. Читаешь — не до поэзии, надо разобраться в этом условии, найти акценты и связки, ведущие к решению. Но дело в том, что это именно поэзия — и ответ в ней не предусмотрен. И автор сам это знает. И эту установку ни на йоту не отменяет. Предполагается только масса ассоциаций, только временное утоление той части естества, которое в ответах не очень-то нуждается, которому важна наполненность неисчерпаемой жизнью, азарт соприкосновения с миром, вашим с ним взаимным переплетением. Здесь любовь, а не задача, осаживает автор! И все-таки далеко не всегда умеет осадить. И перелистываешь страницу, читаешь другое стихотворение, но опять впечатление, будто погружаешься в условие новой задачи.
Скажите, можно считать такого автора поэтом? Еще как можно. Речь ведь идет о Бродском.

*
Филологические факультеты сейчас готовят обслугу нуворишам от литературы, а кто не сможет пробиться дальше, не выйдет в «ученые» и «критики» и останется, допустим, в школе — тот будет готовить для олигархата послушных и даже по-своему умненьких, снобистски высокомерных лакеев. Но никак не альбатросов революции.
Все учтено могучим уркаганом!

*
Доблесть — быть человеком, который другому человеку — волк. Это стало так. Действительно. Реально.
Не хотите завыть? А я хочу.

*
Не было машины и не будет. А вокруг... Туда-сюда, сплошными потоками. И воздух от них не полевой, не лесной.
Нет, человек ужасно эгоистичное создание.
— Дай тебе хотя бы мопед — таким же будешь. Да и без мопеда не лучше.

*
— Самое главное в жизни — богатство. Девяносто девять процентов людей так считают, то есть почти все богатые и бедные.
— Но бедные — в первую очередь.

*
Сколько людей унесли «вызвольные змагання» в Украине. Миллионы и миллионы. И все эти выступления были в основном стихийные, эмоциональные, не продуманные. Скинули, к примеру, Скоропадского, а ничего толком предложить взамен не сумели. Только разваливали все больше и больше, только людей клали без счета. На алтарь высокой идеи. Была ли идея-то? Стихия — еще не идея. Идея — это организация и последовательность усилий. Ничего внятного в этом отношении здесь до сих пор нет.

*
К седьмому ноября сорок третьего года наши взяли Киев, очистили от гитлеровцев. Ценой неимоверных и неоправданных потерь. А уже через пару месяцев большие отряды украинцев с Западной пошли на Киев, вообще на восток — поднимать, видите ли, антибольшевистское восстание...
Вместо того чтобы главную заразу добивать — Гитлера. А потом уже разбираться в остальном.
Да, звучит, не реалистично, без привязки к исторической конкретике. Но кому нужна эта конкретика! Посмотрите на итоговые цифры. Прорву украинцев убили другие украинцы! За что? Зачем? Это по уму? По здравому соображению?
Увы, рок безумия тяготеет над нашим «великим» народом. Над другими, конечно, тоже, но в такой ли степени? В такой ли?!

*
Надо идти за властью, которая, как известно — хм-хм — от Бога. Но если она убивает, то, конечно же, в ответ ее тоже нужно… обезвредить — при малейшей же возможности, как бешеную собаку. И обязательно постараться сделать это с минимумом потерь в народе.

*
Война стравливает простых людей, заставляет ненавидеть друг друга, а не своих общих врагов, отвлекаться на кровавые частности от глобального убийственно несправедливого устройства жизни.

*
Бродского, по свидетельству Рейна, назвали Иосифом в честь Сталина. И еще Бродский, тоже по словам Рейна, дистанцировался от евреев-эмигрантов и любил Россию. То есть безродным космополитом таки не был?

*
Клиповое мышление, повсеместно распространившееся, сужает базовую, фундаментальную часть мировосприятия и расширяет надстроечную, чуть оторванную от реальной почвы. Удобный способ манипулировать человеком! Уводить туда, где он обезличивается, причем думает в то же время, как индивидуально богат. Просто феерически богат! А на самом деле — безвозвратно затерян, погребен в калейдоскопе рваных впечатлений и рефлексий.

*
Психологический рисунок, сюжетный, философия и язык музыки, например, Бетховена понятны, полностью принимаются, а есть такие «инородцы», что как будто эклектика их ведет и насквозь в них доминирует. А ведь тоже признаны. Но чудится, что будто и сотворена их музыка натужно, и втюхана пиплу бесцеремонно с командных высот.

*
Пострадать надо за Христа. А побыть счастливым? Тоже во имя его. Такое возможно?
Мне представляется, что да. И возможно, и нужно. Ради этого все и затевалось. Не на подножный же корм для серых создан человек. Причем создан при активнейшем участии самого Христа.
— А про брань извечную ты забыл? И про то, что отдых будет после этой брани только на небесах.

*
Террорист Шварцбурд, убивший Петлюру, в наказание был оштрафован на один франк. За то, что испачкал тротуар кровью «подонка».
Таковы мировые расклады и расценки. Таков исторический факт.

*
Говорят, что есть люди без души. Вместо души — чип. «А что у тебя?» — спрашивает меня внутренний голос. И я надеюсь, что у меня душа. И что это именно она спрашивает, а не чип.

*
Тимошенко утверждает, что знает все их схемы. И нет сомнения — знает. Может, в том числе и такую вот схемку втирания в доверие к народу, когда надо изобличать этих их, а самой оставаться не меньшей обманщицей, чем они. Просто пока сидящей на скамейке запасных. И улюлюкающей вместе со зрителями, недовольными игрой своей команды.

*
А питаться нашим счастьем они не могут? Ну паразиты инопланетные. В детстве я, например, был помещен в Рогово — и душа моя там больше пела, чем огорчалась. И это, наверное, кому-то было нужно.
— Ангелам и Творцу.

*
Дети поют гимн Украины, воспитываются как патриоты, свободолюбивые и справедливые люди, но еще не знают, с каким уровнем управления в этой стране встретятся, какой когнитивный и психологический диссонанс их ждет.
Становится жутковато от неотвратимых обманчивых перс¬пектив. Сгущаю краски? Но история показывает, что улучшения в элитных слоях и среди мелкой чиновничьей сошки не происходило веками. Почему же разительные перемены должны произойти в ближайшие десять лет?

*
Была как-то статья «Слобожанские дармограи» — о поэтах, которые пишут задарма, тупо надрываются там, где их никто больше не услышит и с удовольствием похоронит еще живыми. И гнида, которая это писала, — сама стихослагатель, правда бесконечно невыразительная, неглубокая, претенциозная. Но прикормленная и проинформированная окармливателями о том, что ее оппоненты обречены и можно даже глумиться по этому поводу.
Ничтожество и глумится, все в преференциях вчера и сего¬дня, но надеюсь — не довеку.
Дарма, зря надеюсь?

*
Смотришь на молодых. Кипение страстей. Телячьих, полуживотных, глупых. Завидовать нечему, даже здоровью, избытку жизненных сил. Куда они пускаются, на что расходуются? Может, лет через сорок и можно будет завидовать, если к чему-то хорошему придет вот тот жеребчик, а пока — нечему. И уж, конечно, вернуться в «давнюю юность свою» не любопытно. Хочется большего, чем есть сейчас, безбрежного, которое лишь приоткрывается и манит.
И может — не обманет.

*
Есть такой молодой украинский поэт Андрей Любка, чьи стихи относятся к разряду «высокой», конкурентной, коммерческой литературы. Из чего же вырос самоцвет? «Моими инь и янь была американская поэзия». Хорошо сориентировался парень в самом начале пути. Перспективно. Ну, да ладно, не он один. Потом ведь стал и национально окрашенным. Припал к корням, так сказать.

І ти прийшла така на себе схожа.
І ти прийшла така до болю вся моя.
Ридала ніч весняна і погожа.
Квітнева ніч, горілка і сльоза.

Не будем придираться к небрежно-раскованному движению стиха, к «американской» блюз-рифме «моя — сльоза». Содержание-то какое! Богатства, намытые, как янтарь в родной земле, цивилизованным, а не каким-нибудь варварским, дедовским способом.
Вообще, все, кто рос на благодатной почве Украины еще со времен шестидесятничества из Уитмена, а не Тараса Григорьевича, чертовски преуспели по сравнению с хуторски ориентированными.
А уж теперь-то чего вы хотите: эпоха независимости. Даже от самих себя. «Новый и праведный закон» в действии.

*
Довольно легко представить, что Маслова наказали длительной и безвылазной комой: слишком много правды он сказал об этом времени. И никакие ученики — адепты, а некоторые уже и столпы этого времени — не стали смягчающим обстоятельством.

*
Говорит, что Бог плацебо. Доктор судья этому фармацевту!

*
Засыхающие березы этой весной в Харькове особенно за¬метны.

*
«Свобода — тоска. Власть — тоска. Конечно, когда гнобят, становится очень плохо, но тем самым хоть вынуждают бороться, преодолевать тоску — и жизнь наполняется... Приехал! Таким вот образом и штампуются вечные рабы, для которых именно рабство благо. Не свобода. И даже не власть».
Уточню, что это всего лишь размышления пенсионера на лавочке, оказавшегося не у дел. Причем пенсионера — вчерашнего офисного планктона, не пассионария. То есть никакой большой мудрости, как вы сами понимаете.

*
В старости появляется элемент детской беззаботности. Будто ты снова ближе к небу, а не к земным реалиям с их хлебом насущным, который надо зарабатывать в поте чела — растворяясь не в радости, а в печалех и воздыханиях.
Эх, было бы так на самом деле!

*
Западная часть Американского континента, почти вся Евразия, за исключением Китая и других незначительных территорий, плюс север Африки — все это великая и единая Русь-Орда. Причем до весьма недавних пор. Например, еще Иван Грозный успел ею единолично поуправлять, правда, не понятно как. С помощью чего передавал указы, допустим, в Чили — ведь даже рельсы не было, чтобы в нее позвонить.
Но Фоменко и Носовский выкрутятся и расскажут. Только уши развешивай.

*
О каком коммунизме беспокоятся власти? В головах украинцев его нет. Ни прекраснодушного утопического, ни тем более такого, каким его только и представляют эти самые власти — военного коммунизма начала двадцатых, тиранства и убийств тридцатых годов прошлого столетия.
А вот социализм в его позднейших наработках и возможностях, социально справедливое общество — эта идея в рядовых головах есть. И выполоть ее можно только с головами. Трудновато, даже непосильно. Ведь сам Майдан был за что? Да за нее родимую — свободу от унизительного, тупого, подневольного труда на Грянувшего Хама в обличье коррупционера. Это потом Майдан стали забалтывать и называть революцией среднего и мелкого бизнеса.
Но он ведь еще не закончился, поговаривают в народе, Май¬дан-то. Так что не надо бы спешить дорогой нашей власти бить челом ниже земли перед убежденным антикоммунистом дядей Сэмом. Спервоначалу на нужды своих людей, украинцев, стоило бы посмотреть, в частности на то множество, чей «бизнес» — полубесправное вкалывание в чужих более развитых государствах. В своем-то не заработаешь. Тут пока что борются с коммунизмом, а не строят достойную жизнь.

*
Не признавать христианско-социалистическую идею — расписаться в собственном мещанстве. И во всех людях видеть такой же реликт — непрошибаемый, хапужный, хищнический, жлобский.

*
Гиркин о своих воинах, их подвигах, моральном облике как-то не очень пишет, преимущественно о своем видении военно-политических стратегий и тактик. Хотя в них и без него есть кому разбираться.

*
Люди у свободного микрофона во Львове, Ивано-Франковске говорят, что даже там ничего не изменилось — продажность, ужасы, творимые новой властью, которая, вероятно, думает: если даже банда Януковича и первого срока не сдюжила, то надолго ли мы здесь? Обогащайся, пока можешь! Остальное — трескотня и риторика. Поэтому не гляди на «свободных у микрофона», а напихивай карманы.

*
А Хвылевого запретят с его романтикой «загірньої» коммуны?

*
Русское сознание скользит над деталями (в которых, как известно, прячется дьявол) и устремляется прямо к Богу, мало что прихватывая отсюда. Только самое пронзительно-дорогое.

*
Не перегруженность русской поэзии деталями делает ее не интересной западному читателю. И уже даже здесь начинается конфликт цивилизаций. Уже здесь православие поднимается над остальным миром во весь свой идеалистический — а каким еще он должен быть в вопросах веры — рост.

*
В тени чрезмерной оторванности от деталей, от земли черти порой вырастают тоже особенно большими. Как какой-нибудь неожиданный мичуринский гибрид.

*
Постмодернисты ищут новых выразительных средств в ущерб глубине. Охранители держатся за глубину, не понимая, что старыми средствами она уже не выразима. Не воспринимается, выглядит чем-то искомым, но в таких архаических одеждах, что привлечь к себе внимание не может. У постмодернистов же текст как раз зазывен, привлекает, но именно внешней мишурой, за которой преимущественно ерундовость и пшик.
Разрыв между глубинным, бытийным и возможностями его художественного воплощения — проблема не просто охранителей, но и всего нашего времени. Надо ее суметь осознать и решить, если хотим выжить, иметь животворящее продолжение, а не скукоживаться и оставаться бесплодными.
Относится не только к литературе.

*
Может, хоть после замены неба и земли на новые будет создан мир, в котором не конфликт станет причиной и стимулом развития, а гармония? Или что-то другое, нам не ведомое.
Но это будет уже совсем другая история — и действительно, как гласят вечные скрижали, даже краешком воображения представить ее мы не можем.

*
Принято решение не пускать через нашу территорию грузы в Приднестровье. Таким образом, оно оказывается в полной изоляции. И что ему прикажете делать? Российский военный контингент провоцируется на ответные действия и может предпринять попытки наступления на Одессу. А там подтянутся и главные российские силы. Прямая война с Россией обеспечена. То, чего добиваются заокеанские воротилы, которым нас так же жалко, как любой другой подручный материал, свершится.

*
Его могли и не пустить в большую литературу, он сам где-то признается, какие влиятельные люди не смогли оценить его по достоинству, даже палки в колеса набиравшего ход «паровоза» ставили... Но теперь-то смотрит не маленькой картой, а валетом, возглавляет журнал, даже метит в короли и тузы. Теперь тоже решает судьбы, кого печатать, кого не пущать, но вот беда: читать-то почти нечего — ни в его книгах, ни в его журнале.
Зато якобы национальный поэт и несгибаемый патриот-публицист. Уж он-то не позволит о себе и братии так написать, как Давид Самойлов:

Вот и все. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.

Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.

*
«Разменная монета в большой политической игре». О ком или о чем это? Уточню для отгадки: в очень большой игре.

*
У нас как? Или лирический компот, или мясо с кровью. И повара учитывают наш вкус. В последнее время — мясо с кровью.

*
Им интересно не твое подчинение, а как ты сам можешь поступать, мыслить, чувствовать. Им интересно, кто ты.

*
Открытие Бориса Миронова, причем в свободном и широком доступе: учась в Академии общественных наук в Москве, ну еще при старом режиме, он никак не мог понять Маркса и Энгельса. И только, когда заменил в их учении слово «пролетариат» на слово «евреи», все для него стало на свои места. В том числе и в великом лозунге, которым нас морочили больше сотни лет: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Натурально, Нобелевку за это открытие русский националист, да еще и признанный судом экстремистом, не получит.

*
Я там родился и жил, и понятнее, чем они, у меня никого не было. И порой мне их взгляды слепо близки, в минуты злости и беспросветности, которые быстро проходят, оставляя затем, однако, чувство вины перед чем-то неизмеримо большим. И тоже — неотрывно родным.

*
Через отрицание душа иногда приходит к единению с этим отрицаемым еще больше, чем если бы оно было принято изначально как данность, как то, что сомнению не подлежит.

*
Досрочных выборов в ВР не будет. С таким трудом создавалась коалиция, с такими усилиями прошли триста шесть депутатов, имеющих право на получение другого гражданства... И вдруг все это порушить? И затеять выборы, когда народ начал приходить в себя и подозревать что-то неладное. В том числе и со своей психикой. Нет, этот состав ВР и вообще всего истеблишмента надолго. Они, как яныки, не сдадутся за просто так.
— Дяка тобі, велемудра й могутня українська націє!

*
Свобода, ради которой пожертвовали Советским Союзом, все-таки есть, и ею пользуются олигархи, средний и даже малый бизнес. А кое-кто писал о перестройке как о самолете, который взлетел, но где будет место посадки и когда она произойдет, никто, мол, не знает. Знали. Место посадки — такая вот свобода для меньшинства. Время — постсоветское.

*
Кое-кого заткнули прижизненным внесением в школьную программу. По нынешним временам, которым не видно конца, для писателя, особенно склонного к незаметному, умеренному конформизму, это очень много, не сомневайтесь.

*
Советские вожди помнили, что такое война, и, как мантру, повторяли только слова о мире. Даже еще не родившемуся ребенку. Жаль, что кое-кто их не слушал, уже, видимо, в утробе лелея свою исключительность.

*
Борьба с «коммунизмом» — это еще и хороший сигнал извращенцам от литературы: вы по-прежнему в тренде, не отчаивайтесь, ваше дело правое, победа будет за вами. А то они вроде чуть привяли от лозунгов и Майдана, и востока Украины.

*
«Достали эти декларации о гуманистическом характере советской литературы. Ну смешно же и дико! Какой может быть вообще любая литература, как не гуманной», — думалось когда-то.
А вот получилось, что может. Легко и просто. И не смешно становится, а только дико.

*
Рубцов мог сидеть, «уставившись в одну точку», по нескольку часов подряд. И это были творческие чаще всего, а не депрессивные состояния, как может подумать кто-нибудь особо «доброжелательный» к поэту и русской поэзии. Стихи у Рубцова, очень многие, рождались «в голове», будто в устном, внутренне проговариваемом виде, и только потом записывались.
Смог бы, например, Евтушенко так? Вряд ли. Сразу — к бумаге, к нетерпеливому слову.
Это совсем другое отношение к жизни, тем более к такой ее «малости», как поэзия, а что уж говорить о чем-то большем? О мироустройстве, вере, видении Бога, о благодати и справедливости. О людях — кто они? Стадо, которое надо гнать, скажем, к глобальному миропорядку и воцарению Антихриста, или каждый человек — это все-таки неисповедимый космос, одно из самопроявлений Творца, зеркало, в котором он, Творец, может увидеть многое и, увидев, направить выше, в ту часть духовного пространства, где правят совсем не темные силы.
Нет, не мешайте Рубцову, не мешайте настоящей русской поэзии, пусть они подольше смотрят «в одну точку».

*
Стремились к безгероическому обществу потребления, а теперь страдаем от отсутствия титанов. А ведь титаны — это там, где мало едят и много убивают. Поэтому, может, следует смириться с такими подвохами истории и принять их как меньшее из возможных зол?

*
Бесхозному, как Михаил Анищенко, приходится идти вразнос, чтобы если уж игнорируют редакторы, скованные темниками и форматами, то хотя бы непредубежденные читатели, прежде всего в сети, заметили и воздали.

*
Украинская диаспора — где она? Спряталась, как улитка в ракушке. Веса у нее в мире, как у той же улитки перед кованым сапогом. Это тебе не еврейская или армянская диаспора.
— А русская, что с ней?
— Русской вообще нет.

*
Так и кажется, что раньше люди были вознесены самими небесами в том селе, а теперь наползают из речки и леса невидимые и даже видимые, типа всяких змей, монстры — и дух человеческий отступает, воцаряется запустение. Хотя людей живет там почти столько же, сколько и раньше.
Просто тогда они были действительно хозяевами положения — даже перед лицом природы и любыми инфернальными выползнями из нее.

*
Лютей убивают из-за ущербности и мягче — из-за превосходства. Вот как сложны и тонки люди. Хотя результат — один.

*
Изыми чернуху, эпатаж, мат, смакование секса и другую «содержательность» — ничего в их литературе не останется. Тем не менее — стоят на этом камне и потоки времени не могут его сдвинуть.
— Это не камень такой внушительный, просто время ручейковое.

*
— Хорошо, мы лузеры. А где сразу оказался Кузнецов при «демократической» власти? Там, где и мы сейчас. Почему его так легко обошли ветрогоны? Потому что именно они нужны этой власти — вместо правды и поэзии.

*
— Тогда весь мир был роднее, а сейчас ему чужой ты, он — тебе. Это я не о юности. О «тогдашней» жизни, судари.

*
— Какие перспективы? Используют, а потом нивелируют — в лучшем случае. Серединки не будет, и определяться следовало заранее. Причем именно по языковому — самому точному признаку.

*
Братья и сестры — конечно, одна плоть и кровь. Но — не одна душа.

*
Эта война больше всего оборачивается против мирного населения. А может, и сознательно направлена только против него. С обеих сторон. О чем, кстати, поначалу говорили, а сейчас будто привыкли и молчат. О другом рассуждают. А что может быть важнее, чем это?

*
Якобы свидетельство очевидцев: Буш на глазах превратился в рептилию, а потом опять в Буша. Волшебно!

*
Симоненко и Витренко объединились. Большей компрометации для левой идеи и придумать нельзя. Недостаточно они ее паскудили и вульгаризировали поодиночке?

*
«Сердце чисто созижди во мне...» Вот протоколы истинных сионских мудрецов. И читать надо их, а не конспирологическую ересь.

*
Какой может быть артрит, какая пяточная шпора, если столько любви в душе и приятия этого божественного мира? Но они все-таки есть — и артрит, и шпора.

*
Лишь бы цепляло, а как и чем — вопрос десятый. Пусть даже легко узнаваемым наркотическим бредом. Главное — не смысл, а многозначительная бессмыслица. Не выразительность, а туман случайных ассоциаций, далеких от существа дела.
И даже патриотические журналы это печатают, заигрывая с новой порослью и показывая готовность обновляться самим. Получится ли? В коня ли корм? По зубам ли травка, дедушки?

*
Одновременно быть поэтом и прозаиком трудно. А чтобы настоящими на том и другом поприщах — совсем невозможно. Что-то уж одно. Если же совмещаешь, а иные делают это настойчиво, до насилия — значит, чего-то недопонимаешь и в поэзии, и в прозе.

*
Связь стиха с чем-то высшим ощутимее, чем прозы. Как ни излагай в ней хоть самую сокровенную суть.

*
Те, кто готовы чинить насилие, даже в оборонительных целях, будут убраны с планеты, говорят эзотерики.
— И постепенно войны приобретут характер бескровных аннексий и расправ.

*
— Сваленная Семья воровала у государства, а сменщики в карман к каждому залезли.

*
Кто-то заметил, что юмор это вежливость обреченных. В моих заметках, может, не в значительной дозе, но есть и такой юмор. К сожалению.

*
— Как отвратительны были девяностые. Как лезли из грязи в князи, как толкались локтями и убивали иные друг друга, чтобы стать богатыми. Апофеоз убожества и мерзости. А кто-то это вспоминает с умилением. Или романтизирует, как старобельский ковбой от поэзии, чей лирический герой едет, например, в поезде и всю ночь разговаривает с отрезанной головой бандита Питона, спрятанной в сумке. Разговаривает о бренности бытия и кодексе чести.

*
Весь народ не только унижен девяностыми, но и замазан их грязью. Надолго, если не навсегда.

*
По сообщениям, в текущем году гадюк и волков на Левобережье стало гораздо больше, чем в прошлом, причем гадюк — втрое.

*
— Россиян можно понять. С какого перепугу они должны гнуться перед заокеанским громилой. У них свой Майдан готовится — в виде третьей мировой. Шины будут гореть по всей планете.

*
— Украинцев даже во втором ряду чиновничьего резерва негусто, а их выход на самый верх вообще не предусмотрен. И это демократическая страна? И кто же тогда в ней титульная нация?

*
Да, попивали дядьки, даже сваливались в кювет. Но не в бездну отчаяния. Все было устойчиво и просторно, дышалось самому нижнему колхозному чину и званию глубоко и, кажется, чисто. Но время прошло, огромное, эпохальное время, вмещенное в нескольких десятилетиях, дети в основном разочаровали, жизнь и строй обманули. Как вы там теперь, о чем думаете в слякотные осенние ночи?

*
У нас чиновники эпикурейцы и гедонисты. Чего вы хотите от них? Какой жертвенности?
Вот взорвались цистерны под Киевом — и по лицам видно, как неинтересно, тягостно и неприбыльно им заниматься этой бедой.

*
— Мир за нас.
— Ну, далеко не весь. Скажем, мусульманский скорее против. Поскольку готовится к последнему столкновению с иудеями перед концом света.

*
— И тогда лжище лилось со всех экранов, пусть и немногих. Особенно о советской действительности. На народные деньги снималось и народу впаривалось. Кушайте, не подавитесь. И все равно то лжище этому рознь. Даже если нынешнее — обнаженная, черная правда, оно стоит перед тем, как земля перед небом.

*
Говорят, дух времени отразился в творчестве народной художницы Катерины Билокур. Эти цветы — о голодных годах? Эти портреты — о революциях и войнах? Они о любви, земной и вечной, ужасному времени противостоящей и торжествующей.
Время вообще ужасно, а в том наполнении, которое давали ему предводители масс в двадцатом веке, — особенно.

*
— Донбасс действительно не слышали и не собирались слышать.
— А когда замаячило возвышение галичан в стране, там начались необратимые сепаратистские процессы.

*
О самоубийствах среди «ополченцев» как-то не говорят. Если они и есть, то, вероятно, в меньших количествах, чем в ВСУ.

*
Красивая, как смерть в некоторых описаниях пограничных состояний, Людмила Павличенко убила целых триста девять врагов. Больше, чем любой снайпер в истории войн. Может, за секунду до выстрела даже являлась отправляемым на тот свет — в пленяющем и безмерно утешительном виде. Кто теперь узнает.

*
— В недавнем прошлом приезжаешь в Новопсков, подъезжаешь к Москве — сколько мусора, сколько необустроенности, неухоженности, безразличия к жизни, к человеку. Сейчас хоть внешне чище, без металлолома на каждом шагу.
— А тоска от скрываемой внутренней заброшенности, однако, больше. И у гораздо большего количества людей.

*
— Заяц Пушкину дорогу перебежал, и он вернулся, не поехал участвовать в восстании декабристов. Потому как дурная примета.

*
Окрыляющая радость творчества. А пишешь ведь в стол. А потом — на свалку. Сколько примеров вокруг: уходит писатель — и как не было, и написанное никому не нужно. Даже в книжках изданное.

*
— Украинские ученые подсчитали, что у нас пятьдесят пять процентов арийцев, а у россиян — сорок пять. Разница не большая, но приятно.

*
Гитлеровцы были шокированы, снимая мерки с гуцулов: те оказались такими же арийцами, как и отборные вояки из СС. А ведь были заведомо записаны Шикльгрубером в рабы, как и все прочие славяне, причем в рабы не первого сорта.

*
Плохо было, хотели лучшего, но получили худшее. Я о среднестатистическом человеке постсоветского пространства.

*
Роман Сенчин: «Евромайдан вполне мог перерасти в социалистическую революцию...»
Этот Роман не абы кто, а известный в России прозаик, друг отдельных украинских неономенклатурных сочинителей, зам. главного редактора «Литературной России». Как-то у нас я таких рефлексий от неономенклатурных не слыхал.

*
Как ни взбадривал Оден своего Пегаса, а он оставался то по¬нур, то полусонен. И такая же безэнергийная ситуация у родственных Одену поэтов. Даже если они из Ужгорода или Вологды.

*
Лучшие стихи Рубцова состоят из единственно возможных слов, а стихи многих других поэтов — из слов случайных. Вынутых из хаоса, а не божественной гармонии.

*
Ох уже эта свобода слова и наглые украинские журналисты! Уже в открытую говорят, что Донбасс для власти — самый прибыльный бизнес. Получается, что хлопцы кладут свои жизни и здоровье не только за Украину, но и за чей-то бизнес.
— А как иначе? Так было всегда и будет. А то, что в декоммунизируемом обществе это воспринимается пока острее — ничего, привыкнете.

*
Сознание замещается ярким потоком света, а потом ты — или одно из высших неземных созданий, или снова человек, или какой-нибудь кабан, или вообще тварь адская.
Почему-то кажется, что такая вера смахивает на первобытную и в ней нет Бога, даже просто отстраненного Абсолюта, а не то что Спасителя.

*
Тот, кто был на коленях, не поднимется никогда, — гласит закон зоны. А Россия плевать хотела и на этот закон, и на зону. Верит, что поднимется.

*
Почти со всеми оценками Бродского — касательно Булгакова, Ахматовой, Евтушенко и многих других — я, странное дело, согласен, чувствую с ним родство; а вот его увлечение, самозабвенную подчиненность американской и английской поэзии понять не могу. Вижу при этом, что именно она сделала его творческой личностью величайшего размаха (вкупе с природным даром, разумеется), а отечественная литература — лишь во вторую очередь. Спорно? Но не это для мня сейчас важно, я о другом, более личном. О том, как разбегаются в некой узловой точке космополитизм и национально-ментальная зашоренность, питерский урбанизм Бродского и моя, допустим, узкая, слобожанская лиричность.
Жаль себя, что тут скажешь. Сочувствую и тем, кто безапелляционно судит о Бродском как о поэте, всего лишь непомерно раздутом мировой антисоветской и русофобской пропагандой. Все это здорово, но давайте для начала осознаем свою ограниченность, друзья, — мысленно говорю им и себе.

*
Сегодня Всемирный день беженцев. Так написано в календаре. А что за окном и дальше? Сходится.

*
Конфликт Украины с ее востоком, сейчас локализованный до военного противостояния с частью Донбасса, все равно был бы, но не в таком виде, который ему придало вмешательство России. А был бы ли он вообще, не вмешайся США, это украинские СМИ пока выносят за скобки.

*
Слишком велика пропасть между ожидаемым и полученным в результате Майдана, чтобы слушать Сеню Яйценюка. Только вижу в телевизоре, переключаю, даже не пытаясь вникнуть в то, что говорит.

*
Тимошенко приводит красноречивый факт. Передам его своими словами: за газ любые казахи, грузины, белорусы платят вдвое, а то и втрое меньше, чем украинцы. И первое движение чувства на это: какой же увалень этот народ, наставил над собой гешефтников и терпит их издевательства. Улиточная эволюция достоинства, причем не вперед, а взад!
И тут же Тимошенко призывает не отчаиваться, а светло смотреть в будущее. Где она маячит, вероятно. Сумела ободрить!

*
Рядом с ним возникало многое. Не от того, что выпивали изрядно. Я выпивал с разными. И почти всегда это лишь истощало. А тут наоборот. Приходило то единственное, то, может, самое лучшее, что я в итоге написал.
Спасибо, Роберт Степанович!
Да, и вот еще что, ребята, особенно творческие: старайтесь дружить с такими, как он, с талантливыми. Не распыляйтесь на внутренне тусклых.
…Это я о поэте Роберте Третьякове, светлая ему память.

*
— Придет Россия, буду снова на стороне угнетаемых. Куда от себя денешься?

*
Некоторые ученые полагают, что наша планета находится в гигантской черной дыре. То есть и естественнонаучный взгляд помалу к этому выводу, давно ясному мистикам, продвигается.

*
Содомиты и аутисты от литературы должны, просто обязаны ненавидеть наше прошлое, любить настоящее и свято верить, что будущее будет таким же беспамятным, как они.

*
Росли — в том же нашем колхозе — в лишениях, в материальном и духовном убожестве, но у родителей хватало сердца спокойно смотреть на них, лучезарных деток, идущих с букетиками ромашек и астр в первый класс, и верить, верить в лучшее и не плакать, а подлинно радоваться. Хотя многие улыбались и сквозь слезы. Но это были все равно светлые, а не разрывающие душу слезы, какие у меня наворачиваются сейчас от одного воспоминания, от одной мысли о них.
— Да что же такое там было-то?
— Обыкновенная жизнь.

*
— То, чего ждет Донбасс, Украина дать не может.
— А то, чего ждут все украинцы, — может?

*
— Чем дальше от Донбасса к Киеву, тем больше когутов — дома и усадьбы чиновников, как полные чаши. Любой гаишник или налоговик не живет, а царствует.
— Хорошо, что ты не бывал ближе к западной границе: Украина тебя совсем бы потрясла.

*
Ватикан, по словам Георгия Сидорова, — это только видимая часть айсберга, а невидимая, подземная — раскинулась чуть ли не на половину Италии. И тайны, которыми владеет этот «катакомбный» мегаполис, владеет и не хочет поделиться с миром, огромны, таковы, что могли бы перевернуть нашу жизнь, став всеобщим достоянием. Тайны исторические, мистические, мировоззренческие.

*
Известна мысль Оруэлла: «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим». И как раз не помянутые выше сидоровы управляют, которые до смешного суетятся в последнее время. Держит в своих руках главные рычаги руководства прошлым и будущим все тот же Ватикан.
— Эх, штурманул бы его ВВП! Но он примитивно с Украиной возится. Небось, по наводке самого Ватикана, дабы отвлечь Россию от ее стратегических целей.

*
Управиться с литературой сумели не менее радикально, чем с экономикой. И глупо представлять, что делали это хоть кучмовские, хоть януковичевские министры культуры, вице-премьеры по гуманитарным вопросам и т. д. Дело вершилось манипуляторами поумнее и поизощреннее. И не из нашего района. Таких украинская земля еще не рождала.

*
— Пошаришь мыслью вокруг — ничего здесь нет. А чуть приподнимешься над угрюмо нависшим шатром обыденности, над куполом видимого неба — и будто легче, будто просторнее.
— А как же близкие, как люди вообще? Они повыше любого шатра будут! А сама природа?
— Все правильно, повыше. Только редко вспоминают об этом.

*
Упор не на социальном, а на национальном — именно это поддерживается. И прежде всего из-за кордона, где делают Украину форпостом в борьбе с Россией. Как видим, политика — преж-де всего. И диссертации, в этот контекст заходящие, служат ей, политике, а не истине. Ибо только тогда имеют шанс быть защищенными. Я с этим лично сталкивался.

*
У Кабанова и Рафеенко вкуса поболее, чем у их украино¬язычных сродников по стилистике. Тем не менее, даже они, родня, кстати, по ценностям и олигархической власти, вынуждены в своей стране реализовываться как эмигранты.
Ситуация с русскоязычной литературой в Украине и впрямь удручающа: господдержки она не получала, а теперь, вероятно, и вовсе будет в загоне — как один из спусковых крючков воображаемого «патриотами» сепаратизма.

*
— Как уже смиренно и буднично рассказывают об обстрелах мои земляки, о своих смертях и увечьях. Я задыхаюсь от немого стона перед этим мужеством, которого они, кажется, не осознают.
— Всё они прекрасно понимают. И от того тем большее вызывают преклонение.

*
Записные блогеры и прямоэфирщики лихорадочно ищут любой сюжет, любой поворот в событии, лишь бы снова и снова что-то комментировать, быть на виду. Уже и сказать нечего, а гонят пургу, упиваются ситуацией, при которой в их рядах не должно быть брешей и новых людей. Никакой конкуренции, десяток портниковых, известно ориентированных, — и свобода слова по-олигархически обеспечена. Уж такая страна.
Ну что же, пипл, хавай, мешать не будем, а тем более бороться за тебя такого, до боли используемого. Да, да, не от одних комментаторов у нас, дорогой, смердит.

*
«В каждом городе есть своя душа, в каждой деревне», — говорит простая бабушка. А вы, вы чувствуете душу своего населенного пункта?

*
Содомит по жизни и по всему своему творчеству рассказывает о народе-сталинисте, народе — предателе Бога, народе-при¬способленце. А сам весь юркая ложь, мелкая правдочка для элитных негодяев, гид по аду, с пеной у рта доказывающий, что это если не рай, то уж точно чистилище и завтра все будет не апокалипсично, а торжествующе и богоспасенно.
Выключил бы ты эту телеголову, пользующуюся твоим словом в целях отнюдь не благих, милосердный! При «застое» было куда больше верующих в тебя, пусть он сильно не завирается.

*
— Печатает издательство откровенную графоманию — надо лишать лицензии. Должны быть квалифицированные редакторы, должны быть их ответственные заключения о рукописях, должны быть рецензенты со стороны, заинтересованные только в истине, должны быть независимые эксперты в тех учреждениях, которые выносят последние вердикты и лицензий лишают. И безумный поток графомании прекратится. И библиотеки от сора очистятся. И общество в массе своей вернется к подлинной литературе, нация снова станет читающей. А там глядишь — и по-настоящему культурной. Скажут: но это дорога назад, это уже было. А сегодняшняя дорога — разве вперед?

*
— Какая ужасная прожита жизнь. И это при том, что понимаешь: другая, в других обстоятельствах могла быть еще хуже.
— А может, лучше?
— Основной набор грехов был бы тем же. Так что вряд ли.

*
Ямочный ремонт, а не реформы. На дорогах в будущее. С прорабами — далеко не дураками, а вернее — очень даже себе на уме.

*
Многие не готовы принять то, что наряду с «бытовым» антисемитизмом были, есть и будут «бытовые» антибандеровские настроения и что сейчас то и другое образовали довольно внятный, хоть и причудливый симбиоз, который неизвестно во что выльется: история, кажется, аналогов не имеет.

*
Коммунарск, Свердловск, Красный Луч и такое же прочее — в нашей, слобожанской части Луганщины все это вызывало безотчетную опаску. Да и то — не Ясная Поляна, не Спасское-Лутовиново, не Михайловское, не Тарханы. Пролетариат и его вожди порождали идиосинкразию уже на топонимическом уровне. А столкнуться с ними воочию, лоб в лоб — нет, это не свет высокой любви и поэзии, как говорится.
Недаром терпеть не мог стихи о рабочем классе, а тем более о партии. Аллергию вызывала даже лирика Сосюры типа: «Лисиче на Дінцем, де висне дим заводу...» Хватало слова «завод», да еще на Донбассе, чтобы не воспринимать произведение, в действительности неплохое.

*
— Лица из шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых — они куда-то пропали, из жизни ли, из памяти, и уже смотришь на людей, как на злаки полевые: все одинаковы, лишь сменяют друг друга, поколение за поколением, и вглядываться не в кого.

*
Украина находится в состоянии перманентных реформ уже два десятилетия, и мало кто знает, что это такое — реформы. Больше всего они похожи на отвлекаловку от того, что одни люди утратили, а другие гребут в свои закрома лопатами.

*
Больше года, как послал стихи в «Иерусалимский журнал», но ни ответа, ни привета. Странно, ведь, казалось бы, одно «жидо-бандеровское» дело делаем. Хотя, погоди, западноукраинские «часописы» тоже не напечатали ведь ни разу. Поневоле задумаешься. Со стихами что-то не так? Или все-таки чужой и тем, и этим?
А что тут родного — уроженец Донбасса.
Есть, правда, и третий вариант — предполагаемая коррупция. Круговая и непробиваемая, даже в этих самых чистых, кх-кх, духовных анклавах современного порочного мира.

*
И замах хороший, и потенциал образно-смыслового развития чувствуется, и до поры все идет темпераментно, выразительно, но надо, кастовые правила и сама закваска требуют сбиться на постмодернистские выкрутасы, на окольные тропки, на непролазность стеба, развлекухи, козлодрания — и каюк Забужкиному стихотворению.

*
На украинском вволю и выругаться-то задача. Или это лишь у меня не получается? Потому как мат, который слышал с младых ногтей, был или убойно российским, или комично суржиковым. Что делать, таковы реалии области, которая дважды называлась Ворошиловградской и трижды Луганской.

*
Надо было радоваться тому, что есть, сидеть под яблоней, до мурашек в темени возноситься к высшему... А я и радовался. А я и возносился. Просто удержать это трудно. По причине естественного хода вещей. И совсем невозможно — когда война пристально смотрит в душу и уже готов лететь ураганный огонь к той яблоньке.

*
Не только женщины бросают материально не успешных мужчин. Особенно под старость. Но и дети. И близкие родственники. И друзья.

*
Лишь бы человеку было тепло и светло на душе — вот и вся философия. И даже вся религия.

*
— Надо еще поискать того, кто писал бы на русском, учился как русский поэт в Литинституте, сиречь в Москве, и кого так сильно притянула бы к себе Украина, надиктовала столько книг по-украински. А они еще вякают, одноклеточные. А они еще фыркают, педальные!

*
По некоторым новым взглядам на историю Батый — это батя. И этот батя не кто-то, а Ярослав Мудрый.

*
— Для кого пишешь?
— В идеале хотелось бы для Бога. И для Рогово. Разумеется, рад был бы и другим читателям.
— Нет, при таком подходе других будет горстка.

*
— За торжество добра во всем мире сразится именно Америка. Так объявил ангел Джорджу Вашингтону в свое время. Америка, а не Россия, заметь. И я, кстати, уже верю, что это не заскорузлый пропагандистский миф.
— А ты всегда был легковерен.

*
Пока лелеют план «Анаконда» — людской помысел, за Россию вступятся, как всегда, Бог или земная стихия — например, на этот раз рванет вулкан Йеллоустоун. Богатейший бизнес и посвященное чиновничество в США уже сидят на чемоданах. О какой победе над РФ может идти речь в столь деморализующей обстановке. Слова святой старицы, сказанные Николаю Второму, сбудутся — в две тысячи двадцать восьмом Россия не просто встанет с колен, не просто будет твердо стоять на ногах, но и победно шагнет по планете. Без особых войн и крови.
— Еще один зомбо-бред. И ты опять введешься.

*
Как быстро меняются люди! Ну вот этот мелкий предприниматель самым приветливым образом улыбается и щебечет, работает только на позитиве и конструктиве — понимает, что зло во что бы то ни стало должно выглядеть привлекательным. Тем более — в коммерции.
А еще год назад тускло и бычьи мерцали его глаза.

*
— Какой из меня боксер. По мешку двинуть могу со всей силой, а по человеку — уже на подлете удар сам собой смягчается.

*
Мы мир принимаем — там, где-то глубоко, в его основах. А они с ним воюют или ругаются. Мы, в конечном счете, сентиментальны, они — агрессивны. Вот в чем даже стилистическая, интонационная разница между поколениями. А не только содержательная.

*
— Привык общественную активность воспринимать как санкционированную соответствующими органами. То есть активист — значит сексот. Поэтому и с гэкачепистами не стал бороться. И даже на Майдан не поперся. У них там свои расклады, а меня только в темную будут использовать. Хрена вам! Крутитесь сами. А потом — и выкручивайтесь. Правда, они при любом исходе остаются в шоколаде, а я — на своей обочине...
— Что только подтверждает твои подозрения по отношению к ним?
— Ну вот! Ты все правильно понял.

*
— Хороший врач терминами не сыплет. И хороший писатель пишет на живом, родном языке. А не на латинском.

*
Президент ЕС: «Если Россия изменит свою стратегию, все изменится на следующий же день».
Так тебе россияне и поверили! Им не всякая лажа мила.

*
Думал, приеду, выйду из автобуса и еще там, возле шляха, стану на колени и поцелую землю. А потом долго буду идти к родному дому...
Оказывается, в том доме давно живут чужие люди — я несколько лет даже не знал об этом. А проситься к кому-то на постой, если поеду, — выше гордости и сил. До поцелуев ли, светлая?
Хотя, конечно, при чем здесь другие люди? Есть ты и я. И если что-то пошло не так, то это «не так» следует искать лишь во мне.
— Именно в тебе.
— Нет, погоди-ка, а ты что же, выше всего этого? Выше, так сказать, моей маленькой любви? Тогда поцелуи и вовсе неуместны!
Вот такие сегодня рецептивные зигзаги, вот такой сегодня день. Между прочим, по календарю — Всемирный день поцелуев. Удивительным образом совпало.

*
— Поцелует он родную землю. Тоже мне Иоанн Павел Второй. Скромнее надо.
— Да на деле скромнее и будет. Не волнуйся, не отважусь. Вдруг кто увидит — притчей во языцех становиться ни к чему.

*
Немало стихотворений, причем лучших, Шевченко написал как бы мимоходом, сидя за мольбертом или гравюрой. Даже разговаривая с друзьями.
Да и по себе знаю: когда легче относишься к этому страшному, неблагодарному и ничем другим не заменимому вдохновенному ремеслу — стихам, получается неожиданно ярче, раскрепощеннее, сильнее.

*
— Ясность мысли и языка — талант Анищенко в этом отношении первостатейный. А вот скатывания от ясности в легковесность поэт порой не замечал.
— Да что там. Одно чтение стихов коровам... Мальчишеством обесценил, маргинализировал значительную часть своего творчества.

*
Россияне восстали против всего мира, надеясь на авось, на Путина, на инопланетян, которые сделали из него гения, на что угодно, — и победят? «Победят», — говорит мне радостное и немного злорадное чувство. Украинцев бы только не убивали.
«Эх вы-и!» — так горьковский дед стонал?

*
Видно, как из статьи в статью у разных авторов кочуют одни и те же постулаты об Украине, периодически обновляемые. Прессой в России руководят плотно. Так, что и читать ничего не хочется.

*
— Тарута говорит, что урегулировать проблему Донбасса в составе Украины можно будет уже через два года. При хорошей разъяснительной работе. Очередная маниловщина! Донбасс успокоится только тогда, когда ему снова отдадут власть над всей Украиной. Но нужен ли он ей в таком случае? Нет! Значит, надо разводиться окончательно и бесповоротно. И не питать иллюзий. И не множить из-за этих иллюзий количество жертв.

*
— Как радуются, а ведь Америка уважает не украинца, а тех, кто стоит над ним, управляет им так, что он думает, будто это он сам собой управляет и сам добился уважения даже у Америки.

*
Удельный вес нереалистичности и святочных сказок в американских фильмах не меньше, чем в советских. И больше, чем в теперешних российских.

*
Авангард как упадническая литература.

*
Жизнь дана — дело сделано, страдание застолблено. И счастье, и спасение?
— Говорят, что да.

*
Прозревалось кое-что, конечно, но в основном люди себя не знали. При «застое». И даже при перестройке. Теперь знают гораздо больше. И не с лучшей стороны.

*
«Главное — это величие замысла». И вторая самохарактеристика: «У меня нет ни философии, ни принципов, ни убеждений, у меня есть только нервы». Оба высказывания — Бродского. И в обоих он громадина. Хотя за второе хватаются узколобые и ликующе обличают, пляшут, как на костях. Не понимая, что на своих-то костях и пляшут.

*
Кузнецова почти не переиздают, Бродского — сколько угодно. Так востребована русская идея (Кузнецов — одно из ее воплощений) не то что в мире, но и в самой России. А даже Рейн, друг Бродского и коллега Кузнецова по Литинституту, ставит этих поэтов рядом, на одну доску по мировой значимости. Вот вам и справедливость, вот вам и земное посмертное воздаяние.

*
В систему нравственные принципы если и заложены, то минимально и достаточно декларативно. Обогащайтесь кто и как может — всеобщий прямой, подтекстовый и надтекстовый посыл. Чуть ли не новая Божья заповедь. И уже загнивающий Запад тычет носом, как нашкодивших котят, в эту лужу и кучу: не то вы строили и строите, не карман главное, а сердце.
— И прав. Таких ничтожеств, такой стыдобы надо еще поискать!

*
      Не родина обманывает, а люди. Не Рогово, не Россия, не Украина.

*
Проза с пространными описаниями и не очень-то нагруженными диалогами изживает себя в небывало уплотнившемся информационном пространстве. Нужен сжатый художественный продукт. И формы его ищутся, вызревают. Интересно, что это будет.
— Отсутствие литературы.

*
Перевернулось подсознание, несветлыми сделались сны — в них еду, бегу, иду в Рогово, но то в Старобельске облом, все срывается, дальше никак, то в Новопскове. То вот уже и дом наш вижу, рукой подать, сотня, полсотни метров, а что-то неизменно случается непредвидимое и уже стойко ожидаемое — и, нет, не могу дойти!

Снится, что до родины
Бегу не добегу,
До куста смородины
В голубом снегу.

Написал еще в армии, сорок лет назад, полностью можно прочитать в сборнике «Ген свободы». И вот уже шестнадцать лет, как сбылось. Только отнюдь не лирично, а жестко, слышишь?
К кому это я обращаюсь? Он знает. И они.

*
— Ну вот представь: маленький, почти козявочный бизнесмен видит, сколько людей копается в мусорках, — и какое у него может быть отношение к своим работникам?
— Как к тем, кто по статусу в шаге от этих мусорок.
— А если в шаге от его кресла, прикинь?
— Тогда еще жесточе.

*
Как отвратны примитивные, псевдонародные шлягеры на «соловьиной», да еще в исполнении каких-нибудь новоявленных гадюкиных. Будто культивирующих именно отвратность, а не чистоту и благородство.

*
Пара-тройка месяцев, как ушел с работы, — и куда исчезли внутренние монологи, связанные с ней, с чуть ли не онтологическим злом и несправедливостью, якобы наседавшими на невинную душеньку.
Все действительно в голове, в том, как относишься к окружающему.
Хотя нарываешься на новые неприятности — и реальность опять отступает, и опять царит и бесчинствует ее призрак.

*
Оглядываешься — стыдно было работать в советских СМИ. Но что скажут о себе теперешние «шакалы ротационных машин»? Когда оглянутся на прожитое и написанное.

*
Смысл жизни в советское время улавливался плохо, но искался настойчиво. Его декларативные идеологические заменители не приживались в массах.
Но вот пришли девяностые, потом нулевые, затем и наши, сегодняшние. Все шумит, крутится, зарабатывает денежку, а у кого получается лучше — тот и состояние сколачивает.
Возня, которую и смыслом-то назвать трудно? А заполонила людей, наводнила даль до горизонта. Искать ничего не надо, то, что тебе необходимо, само тебя найдет. Живи и не бери ничего лишнего в голову. Красота!

*
У Кузнецова и Кожинова были периоды отчуждений, один из таких периодов отразился, пожалуй, в этих стихах:

Приветствие

     В. К.

Под перезвоны ада или рая
Ты легок на подъем родного края,
А я тяжел. Прощай по всем статьям!
Мы канули по разным пропастям,
Друг друга только эхом окликая
И вызывая этим на себя
Все, что таит высокая судьба:
Обвалы духа, оползни сомненья...
Раздастся гром последнего мгновенья —
Знай: это я приветствую тебя!

Думаю, Кожинова не устраивала сосредоточенность Кузнецова на одних и тех же глубинах, а Кузнецова — чрезмерная широта взглядов Кожинова на литературу.

*
В тысяча девятьсот восемьдесят пятом году я передал Кузнецову большую рукопись своих стихов. Среди прочих там были строчки:

Не шевельнется пригвожденный,
Хоть ночь простой при алтаре,
А вот Перун, мечом сраженный,
Воскреснет завтра на заре.

А через какое-то время прочитал у Кузнецова стихи, начинающееся так:

Сияет образ Пригвожденного.
Кивает каждое окно.
Пройдя по улице Буденного,
Я вышел к улице Махно.

Конечно, это совсем о другом, да и «пригвожденного» в литературе хватает. Но, по признанию Анищенко, Кузнецов говаривал, что заимствовать нельзя, а вот перерабатывать — можно. Что ж, ничего зазорного, и даже если поэт оттолкнулся именно от моей строчки, то такой строчке только респект.
Могу, например, предположить, что, увидев у меня стихи «Кабанов и я», Анищенко написал и свое «Я и Бродский». Причем «Я» у него оказалось на первом плане, а замахнулся он на гораздо большее. Правильно, кстати, сделал: кто такой по сравнению с Бродским Кабанов, чтобы очаровываться им или даже с ним полемизировать.

*
— Пока власть не перестанет ассоциироваться с деньгами, с наживой, ничего хорошего в этой стране не будет. Надо всем понять, что власть — это ответственность, причем не эфемерная политическая, а конкретная уголовная, тогда и дело пойдет на лад.
— Просто сталинизм какой-то проповедуешь.

*
— Даже за садовые деревья налог брали! И при советах, и при царях. О чем можно еще говорить? Разве это люди!
— Погоди, дай срок — и нынешние себя покажут. Может, будут драть деньгу и за воздух, которым дышишь.

*
Притихли, не видны центрально-европейские славянские страны. Благоденствуют или маргинальничают? Вне Варшавского договора совсем притенены. Никакой Европейский Союз не расправил им плечи. Более того, в связке «славяне — Европа» братушки скатываются все ощутимее на третьи роли.

*
— Нет, сейчас очень много людей живет, но еще больше — по-прежнему только работает.

*
Их воспитывал и воспитал на многие десятилетия вперед Франц-Иосиф, нас — Николай Палкин. А потом — Николай Второй, безвольный неумеха и святой новомученик. Сентиментальный и мистически относившийся к своей коронованной особе.
(Правда, был еще и воспитатель Иосиф Кровавый, но в данном контексте оставим его за скобками).

*
Надо было снимать напряжение от опасного подземного труда — вот и лез шахтер в драку по поводу и без повода. И формировал на Донбассе общую психическую атмосферу, во главу угла которой выносились насилие и нетерпимость к ближнему.

*
Имелось горькое и хлипкое прикрытие: отец и мать уходили в дождь и холод, а ты, так и разэтак, предпочитал реальности пейзаж, одухотворение какого-нибудь безмозглого луга или рощи, стихи предпочитал, лирический, так сказать, взгляд на мир! Не удивительно, что это должно было с треском закончиться.
А все-таки, несмотря на треск, не заканчивается. Длится — в образе жизни, в душе, в памяти. И еще где-то, где переплетаются благодарность к родителям и благодарность небу.

*
Помогала и двигала какая-то бравадная самоуверенность — назовите ее совковой. Безквартирный, безмашинный, а гоголем смотрел на мир, еще ничего по-настоящему в нем не понимая. Этакий Ванька-дурачок. А может — мудрец?
Проходят годы, но даже этого уразуметь не удосужился: кто же он был? кто же он есть?

*
Пес организма скулит, чего-то просит или ничего не просит, но поскуливает — приближающаяся старость? Скорее всего, просто обычная жизнь, какой была и раньше, только вот почему-то этот пес материализовался, сука, будто вылез из будки, и чаще ходит не то что рядом, а уже в твоей шкуре.

*
— Европа — это гангстеры! — кричат некоторые греки в микрофон.
А кем она будет для украинцев? Которые даже здесь, на своих сужающихся просторах, выпадают из реальности и мечтают о такой мировой гармонии, о которой не договоришься не то что с гангстерами, но и с самим Христом, егда он приидет царствовати свою тысячелетнюю каденцию.

*
Если что — Харьков щадить не будут, не отступят, пока не разрушат как можно больше. Из чувства мести и чтобы не так скоро беда добралась до их родных домов.

*
«Рейн — еврейский Есенин». Красиво, даже роскошно звучит. Мне нравится. И попутно, по другой составляющей, даже восторгает: умеют же и несочетаемое сочетать себе на пользу!

*
Облака. Как быстро пролетают. Спешат куда-то? Да нет, куда их гонят, туда и мчатся.

*
Не построили ни одной фабрики, ни одного завода за годы после советской власти. Часто можно это слышать. Зато какие выросли небоскребы, супермаркеты, сколько офисов, коттеджей, моются шампунем тротуары, много буднично, а не только на праздники работающих фонтанов, россыпь новых детских площадок, удобных скамеек в парках и на бульварах и т. д. Эй, люди, может, не в заводах счастье?
— А в чем же, в потреблятстве? — ворчит старый моралист.

*
Украинская литература в силу своей латентной незрелости так и не сформировала вкуса у читателя, а уж теперь ожидать, что этот вкус образуется под влиянием доминирующих «генитальных» направлений, и вовсе не приходится.

*
Три года уже, как нет Анищенко. Ивантер был его другом. Много помогал. И я постепенно понимаю, что прежде всего за эту помощь я стал внимательнее вчитываться, а потом и ценить стихи Ивантера. Такая вот немного ангажированная, благодарная получилась эстетика, искривленные, а не объективные критерии. Впрочем, сам Анищенко числил Ивантера среди лучших современных поэтов.
«Не из благодарности ли за помощь?» — иногда вертится у меня мысль, но я ее отгоняю.

*
— Общемировая идеология ненависти к России. И как же, позвольте спросить, жить в этой стране нормальному человеку и не огрызаться на все стороны?

*
Победители в холодной войне терпеливые и доброжелательные люди. Четверть века давали России возможность трансформироваться на западный лад, но она в своих основах осталась непоколебимо и безнадежно «больной». Делать нечего, приходится включать обкатанный сценарий перекройки этой «преемницы» СССР.
— Так и Украину с ее неумелым реформированием терпят до поры, обольщаться не стоит.

*
— Умер от жалости к себе. Ужасно, если кому-то это светит.
— Ничего особенного. Распространенная и не такая уж предосудительная практика.

*
— Что с того, если бы Рубцов поездил по америкам-европам?
— Как что? Это только ухудшило бы, исковеркало, иссушило его стихи. Ну вдруг он возьми да и предайся «глубине» впечатлений от этих поездок.

*
— Почему нет серьезной и честной литературной критики? Потому что нет гражданского мужества у критиков. Даже заикнувшись, они поневоле должны выражать свою общественную позицию. А прямодушная, совестливая позиция лояльной к существующему порядку вещей быть не может. Танцевать же вокруг назначенных в светочи гороховых чучел и вовсе не пристало. Вот и молчат наши серьезные, но не мужественные критики, вот и нет у нас правдивого слова о литературе.

*
Есть и у проституток своя окопная правда.

*
— Важно, чтобы не было любви — к родине, людям, чтобы не было благоговения — перед бытием и Создателем, а царил депресняк. Такого литератора поддержат, лишь старайтесь, ребята. И ребята лезут из кожи. Как змеи при линьке.
— Змеям и стараться не надо. Это их естество. Только из-под каких мертвых корневищ их так много вывалилось?

*
Каков процент погибших на Майдане принадлежал хотя бы к малому бизнесу, не говоря уже о среднем или о миллионерах-миллиардерах? Есть исследования? Покажите их хлопцам, тем, кто мерзнет в окопах, — пусть знают всю правду. И заодно пусть оглянутся вокруг: много ли богатеньких буратин рядом?
— Аж ни одного. Зато нищих «шахтеров и трактористов» впереди — валом.

*
Тиран пожирал проглотов, а они рассказывают, что кого ни попадя. И что это они наши защитники от тирании. Хотя на его счету — миллионы, а на их — десятки миллионов. Горе нам: где еще могла так разгуляться эта симбиозная кровавая вольница!

*
Нескольких безработных пьяниц и алкашей из нашего двора вряд ли устроило бы вкалывание на заводе. Им лучше при «демократии». Целый день на свежем воздухе, то у одного подъезда, то у другого, то на детской площадке. Увлеченно матерятся, то есть разговаривают. Нехитрая закусь. Бережно наливаемое в долго не сменяющийся пластиковый стаканчик. Или — пьющееся прямо из горла.
Вот уже семнадцатый годок вижу их — четвертую пятилетку кряду. Зачем им ваша трудовая занятость, ваш «совок»?

*
— Был и у меня опыт, вернее зарубка навсегда, предостережение: больше не влезь в эту яму. Будто с землей соединился на миг. И земля растеклась по жилам, не отплеваться, не очиститься ни водкой, ни лекарствами. А как вероломны!.. Потом досталась приятелю, тот даже женился сдуру, но пожили недолго — как-то пришел домой не вовремя, а она лежит в постели с другим. И еще говорит: «А ты думал, тебе место в райадминистрации даром досталось?» Нет, только страсть они внушают, дикую, непреодолимую, а любить их нельзя. Любить лучше наших, славянок. С нашими, особенно если повезет, чисто и высоко, как в небе. Так-то, парень, запомни!

*
— Почему у тебя так много внимания к этим людям?
— Потому что я не толераст, а сейсмограф. Вон опять собираются страну переиначивать — на волне народного гнева, но под себя. У меня тут стрелки зашкаливают, а ты со своими провокационными вопросиками.

*
— Партийцы про...гадили СССР? Нет, быдлота, которая ничего не могла оценить и только теперь поняла, что потеряла. Много соцпакетов у бизнеса? А, гегемоны?

*
«...больше всего береги и копи копейку, эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой».
Никчемная, скажете, философия у Чичикова? Да и в школе ее высмеивают. Но пораскинешь небольшим своим умишком и ужаснешься: много ли мощи в «бытийных» опорах, нафантазированных людьми. Хоть в низких, материальных, хоть в высоких, духовных. А копейка, пусть она тоже ничто, пустота и дьявольский соблазн, а оказывается все-таки наименьшей эфемерией. Подтверждено опытом человечества. Посмотри вокруг — разве ближние больше в церковь ходят, чем на работу?
— Не передергивай! Если бы копейка не царствовала на этом свете — в гробу они бы ее видали.

*
— Некоторые наши хлопцы стреляются в АТО еще и потому, что не хотят вернуться домой изуродованными и искалеченными. Если знать, что будешь просто убит мгновенно — можно было бы и потерпеть. До смерти.

*
Когда ощущаешь возраст, помалу принимаешь порядок вещей: придется вернуться в прах, из которого вышел. А сознание все еще кричит:
— Врешь, я не из праха сделан! Я бессмертен.

*
— Уже создают роботов, которые осознают себя как личности. Само собой, и вера у них должна своя появиться. Задумаются же они, куда, к какому богу отлетит их сознание, если тело разберут на части или утилизируют.

*
Поило светом душу непонятно что. Ожидание будущего? Случилось оно? И да, и нет. Будущего было больше в ожидании, чем в том, что пришло. Эх, жизнь, замысловато же ты распределяешь радости. По каким-то «алогичным», только тебе ведомым усмотрениям. Но не хочу даже вникать в их подоплеку, в их причинно-следственные связи. Просто скажу тебе тихо: спасибо.

*
За что люди ни цепляются — за доллары, особняки, машины, а уже видно, что прежнее они изжили. И нужны откровения. Это и будет приход Христа? А через тысячелетие и его миры примется изживать ненасытный монстр и прекраснейшее из созданий — человек?

*
Джина украинского национализма нельзя выпускать из бутылки. Наши элиты понимают это здорово. А он все равно бьется то в дно, то в пробку, то за мутным потрескавшимся стеклом корчит устрашающие гримасы.

*
Даже для членов Национального союза писателей не создали не то что сети, а хотя бы одной ниточки распространения написанных книг. О прочем и не говорю. Зато коррупционных схем напридумали целую кучу.

*
В больших количествах однотипная поэзия, как у Зиновьева, вещь тоже не вполне выносимая.
Хотя считалось же «бургомистрами» и самим Эренбургом: есть пять-шесть хороших вещиц на всю книжку — и добре. А тут десятки и десятки.
Непредсказуемых — и, к сожалению, одновременно уже понятных, угадываемых заранее. Драма большого поэта и его стилистико-содержательных предпочтений, ставших цепями?
Но утешимся: разнообразной набольше бывает всякая мелкота.

*
— Хороший сценарий: пусть погибнет Украина, зато утянет с со¬бой в могилу и Российскую империю, приведет ее к распаду. При этом Московское царство будет включать в себя, знамо дело, и Руину-Украину. Вот вам и весь Будапештский меморандум, вся сущность западных гаранторов. О восточных и рассуждать нечего — Азия-с.
— Так, может, не погибшими войдем в состав России? И пусть утрутся глобальные сценаристы.
— Войди. Только кто тебя туда пустит живым-здоровым?

*
— Перед сыновьями отец поневоле должен прятать душу, не давать слабину, держать авторитет. А дочка — с ней можно быть самим собой. Дочка — первый друг для отца.

*
— Вражда и разрушение даже в отношениях между родными. На своей шкуре знаю. И никто ничего уже не остановит. Разве что Царица Небесная, которая, говорят, иногда помогает там, где люди уже помочь не могут.

*
Процитирую себя, не думайте, что такого уж мной и любимого:

Дороженька накатана под выцветшей дугой:
Одна колонна пятая ведет войну с другой.

Исчезнут звезды ржавые внизу и в высоте,
А скипетром-державою владеют все не те.

Родные и безродные — до неба взбили пыль.
Ты скуплена, ты продана, ты списана в утиль.

А братия вихлястая подметки вьюге рвет:
Одна колонна пятая с другой войну ведет.

Действительно, теперь обе эти колонны подмяли под себя все. Другого при наших вековых хуторских болезнях, по заключению, вероятно, некоего высшего консилиума, не показано. Подступы к подлинным и справедливым альтернативам защищены, с одной стороны, крепкими ударными кулаками, а с другой — глубоко эшелонированной обороной. Не пробьешься. А хочешь воевать — бери автомат и иди в АТО. Простой ответ. Его, например, часто повторяет глава одной из парламентских фракций.
А что? Для самореализации неповоротливым хлопцам вполне достаточно окопов.

*
— Вообще-то болят обе ноги, но особенно правая — изнурительно, до истощения жизненных сил, до исчезновения перспективы. От отчаяния даже пытаюсь шутить: русская или украинская?
— Вот когда узнаешь, тогда и попустит. Сейчас-то навскидку — какое ощущение?
— Украинская.

*
Проблематика «пережитков» недавнего прошлого ушла под прессом новых событий, в частности войны на востоке Украины. Читать о диссидентах, Синявском там или Левко Лукьяненко — какие мелкие дела и какие тупо огромные тюремные сроки, какие незначительные последствия по сравнению с той бойней, в которую мы ввергнуты. Думал ли Бородин, знал ли Стус, что так будет? А если бы нашло на них озарение, за что боролись бы?
— Да за то же самое, что и до озарения.

*
— Понимать бедного может лишь бедный, а богатый живет в другой плоскости и если сочувствует оттуда, то больше умозрительно. Что он может понимать в реальности, которой живет бедный.

*
Литературе научить нельзя. Только каким-нибудь секретам ремесла. Но зачем они тебе, если у тебя нет первостепенного таланта, если ты талант, допустим, средней руки. Они станут лишь твоим несчастьем, видимостью, фикцией посвященности и призванности. Средним талантом, даже помноженным на ремесло, ничего серьезного в творчестве не добиться. А если первостепенный талант у тебя есть, то о тайнах литературы он знает гораздо больше, чем можно научить, а уча — испортить.
Отсюда один из выводов: Литинститут можно и даже полезно ликвидировать, пусть не множит несчастья. Несколько процентов успешности, которые он продуцирует, не стоят сотен изломанных судеб, тысяч блужданий по чужим тропам. Достаточно филфаков или вообще самообразования, если кому-то приспичит обогатиться теорией.

*
— Исковеркали душу «внутренние» так, как никакой «внешний» враг бы не смог. Ведь выбивается родство, семья из строения мира — и он рушится. С виду ты как все и живешь не среди руин. Но это только с виду.

*
«Победа — истина подлецов». У этой фразы еще и тот духовный смысл, что победитель сразу переходит в разряд тех, кому сострадать как-то неловко и неуместно. А ведь именно сострадание — главный стержень высших вероучений и богооткровений.

*
Удивительно. Жизнь проходит и, вероятно, заканчивается на уровне юности, ее сознания и ожиданий. Будто конец — это такое же начало, как и пятьдесят, шестьдесят лет тому назад, и впереди целая вечность. То есть десятки новых-старых жизней, мало изменяющихся по части накопления старости в душе. В том смысле, что нет в ней никакой старости.

*
Анимал-канал — когда ни включишь, почти обязательно змеи. Или крокодилы. Ничего в природе больше нет? Или остальное стало людям не близко?
Даже здесь постмодернизм какой-то!

*
Говорят, что пьет.
Мир грез, мир ирреальный, видимо, более привлекателен даже для президентов. Не только, скажем, для поэтов. Вот какую лажу вы сотворили на этом свете, господа власть имущие, сами же и страдаете, не знаете, куда от нее деться. Черчилли, блин!

*
— Сравнивают «Пирамиду» и «Мастера и Маргариту». У Леонова ангел, у Булгакова — дьявол, там трудный растянутый текст, тут — яркое динамичное повествование. Кто виноват, что «Пирамида» не востребована широким читателем — ангел? Кто помог «Мастеру и Маргарите» стать мировым бестселлером — дьявол? Полноте. Леониду Максимовичу надо было как минимум считаться со стилистикой изменяющегося времени. Но как? Себя по заказу не переделаешь. А ему еще в двадцатые вменяли в вину дворянскую архаику стиля. Справедливо вменяли. Но он дотянул этот стиль до лихих девяностых. Не слишком ли?

*
— Ни тех, ни других хлебом-солью не встречал бы. Смотрел бы исподлобья, потому что и к тем, и к другим чувствую вражду. Кроме прямого кровного и духовного родства. Дикари!

*
Иконы стиля — их сейчас в Украине с добрый десяток. Пишут, зауздав себя или по свободному волеизъявлению? Ой вряд ли по свободному. Ни одного лирического отступления — одна голая линия «партии».

*
Грядет великая война за ресурсы, в частности за чистую пить¬евую воду, за тот же Байкал — уникальнейшее сокровище планеты. И нас в этой войне затопчут. Уже затаптывают. Первыми в мире. Еще до начала основных действий, которые намечаются лишь через десять лет. Может, нам отойти в сторону от бегущих друг на друга боевых слонов — США и России?
— Не получится. Мы настолько втянуты в процесс, что и вправду падем его первой жертвой.

*
— Сто тысяч параллельных миров в Солнечной системе. А ты говоришь, что неинтересно жить. Взгляни на дело шире — какие перспективы!
— Но если в этих ста тысячах миров не лучше, чем в нашем, — что же тут привлекательного?
— Нет, ты просто непрошибаемый нытище!

*
Давая жизнь, Господь иногда не награждает, а наказывает ею человека.

*
Рейдерский захват литературы. Не верите и даже не допускаете? А придется. Оглядитесь, что творится вокруг. Одни рейдерские захваты. Почему же литература должна была остаться в стороне?

*
Легко и беззаботно роняет М.: скоро, мол, и не вспомним, что было такое государство Украина. Но почему это повергает в такую депрессию меня? Почему я стою в бессилии и отчаянии перед тем, кого русским можно назвать в гораздо меньшей степени, нежели меня?

*
— Были бы деньги, убежал бы куда-нибудь из этого взлелеянного в мечтах двадцать первого века.

*
— Учета, бережливости к кровной народной копейке никаких, а собираются бороться с коррупцией. Как, если вокруг «бери — не хочу», «воруй — ничего не будет»?
— Ну, это для чиновников «бери — не хочу», а для нас с тобой, которые куют эту копейку, другое — «только попробуй рот на наше разинуть».

*
— При капитализме любить родину — это любить чужие деньги и, если понадобится, отдавать за них жизнь.
— Ты говоришь устами горстки неимущих. Это их миропонимание. Выбивайся в люди — и будет у тебя настоящая родина.
— Те же деньги она будет, не лги сам себе!

*
— Родина — это когда пашешь на голом энтузиазме или за трудодни на бонз в райкоме, обкоме и Кремле. Так?
— Огрубленно — так. Только не на бонз, а вместе с бонзами на что-то.
— На что?
— На что... Теперь это трудно сформулировать. Теперь это странно звучит. Архаично и изжито. И даже для меня тоже стало как в тумане.

*
Вполне возможно, что единым махом наш президент сведет православных киевского и московского патриархатов в единую церковь. Последствий от нарушения каких-то канонов и для Украины, и для себя (например, в той же загробной жизни) он вряд ли опасается. А наглядный акт реформирования, которое в других сферах имеет бледный и расплывчатый вид, не помешал бы. Так, наверное, думает глава державы. Только вот что будет, если многие верующие из московской парафии вообще перестанут посещать церковь? Просчитывается такой вариант?

*
В Детройте поставили памятник сатане. Попробовали бы в Рогово, Луганске, Киеве.
— А во Львове?
— И во Львове. Пусть отважатся.

*
— Может, сатана всего лишь сущность, которая соединяет животный мир и мир людской?
— И утягивает людей от Бога в самые жуткие бездны мира животного.

*
Силы, терпение, таланты даются нам вровень с тем временем, в котором выпадает жить. И порой кажется, что другое время мы, может, и не сдюжили бы вынести.

*
Иллюзион — очень правильно раньше называли кинематограф.


*
В советских фильмах сплошь недомолвки, обтекаемые фразы, а то и ложь. «Это была сложная эпоха, но прекрасная», — говорит героиня о революции и последующих кошмарах. Сложная — значит, кровавая? Прекрасная? Но в чем же красота, если эпоха кровавая?

*
Я помню тех,
Кто навсегда зачах
В долине,
Где рудник Бутугычаг.

И вот узнал я
Нынче из газет,
Что там давно
Ни зон, ни вышек нет.

Стихотворение тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Жигулин не говорит или, может, не знает, что лагеря нет не потому, что двадцатый съезд партии его отменил или иные оттепельные ветерки, а потому что урановая руда там уже выдрана из недр и рудник закрыли за ненадобностью.

Я помню твой
Густой неровный гул.
Ты жизнь мою тогда
Перевернул.

Привет тебе,
Судьбы моей рычаг,
Урановый рудник
Бутугычаг!

Можно так писать о трагедии страны, о собственной духовно-психологической катастрофе? Нельзя. Но было — надо. Иначе в лучшем случае ты оказывался на задворках жизни, а не среди ведущих литераторов.

*
У североамериканского опекуна Украины самая мощная киноиндустрия в мире. Полнобюджетные фильмы выпускаются и на антихристианскую тематику — каждый год по три десятка. Но они отражают лишь часть мировоззренческого спектра общественного сознания. Так же, как и памятник в Детройте вечному противнику Христа. Лишь часть.

*
— Неужели по людям она мне чужбина, а по пейзажам, всему остальному — родина? Нет, это всё — западни сознания, в которые я загнал себя сам.
— Так не бывает, чтобы сам. Люди загнали. Как минимум — помогли загнать. Тут уж сомнений никаких.

*
Выпустил пулю или несколько в тебя. И никакой он не особенный, никакой не избранный, чтобы иметь право тебя убить. Все буднично и не промыслительно. Не надо этих глупых, мистических фантазий.

*
Равный убил Мандельштама? Нет. Более-менее равный только столкнул его во мглу животного низа. И уже этот низ, безличный, дышащий миазмами запредельного зла, сожрал поэта, даже не задумываясь, кто перед ним.

*
— Лирика появилась из страха смерти.
— А может — из любви?
— А любовь, ты думаешь, из чего? Из того же страха.

*
«После нас хоть потоп», — упивается собой провокатор Клаус. И скоро застреленным плюхнется в реку. «Ящик настоящих французских сардин» обещает ему Штирлиц — и отправляет гурмана к рыбам.
Пиршество ассоциативных связей. А вы говорите, «совковое» кино.

*
Весь ты в радуге-дуге,
Мой Бобров-на-Битюге.
Ты роднее всех, родной
В будний день и выходной,
На рассвете, на закате,
На большой и малой карте,
В новом доме и в избе...
Ты — во мне и я — в тебе.

Детская считалка? Нет, серьезное, взрослое произведение, и не кусочек, а целое, законченное. Автор — Егор Исаев.
Мы в семинаре знали, что он пишет не только поэмы, но и короткие стихи. Однако не думали, что такие. Сейчас они оказались в широком доступе, а тогда и несколько штук найти было трудно — очевидно, автор предусмотрительно их не публиковал: понимал, как они проигрывают перед его большими полотнами, как могут уронить имя лауреата Ленинской премии.

*
Общее качество литературы зависит от тех, кто занимает в ней командные высоты. Так было, есть и будет.

*
— Лучше смех и гогот, чем Майдан. И кавээнят вокруг напропалую. Камедиклабствуют.

*
— Не орите! — орет на своих внучек истеричная и вечно орущая тварь со второго этажа. Как достала уже!

*
В трактовках филологов то и дело вылезают идеологические ходули, всякие философские и психологические клише, читать противно, тем более, когда анализируемый текст многошумен, как лес, и к ходулям меньше всего сводим.

*
— На каждом шагу в российской прессе встречается слово «незалежная» как иронический или саркастический синоним Украины. Пора и ей называть незалежными в таком же контексте ЛНР и ДНР. Но не цепляться за них, а отправлять на все четыре: давай, до свиданья, донбасские свидомиты!

*
Герой Шварцнеггера убивает очередных человек двадцать и в тот же вечер является домой с подарками жене и ребенку. Как ни в чем не бывало. Какие переживания? Какие отклонения в психике? Обычный лев вернулся с охоты в комфортабельную пещеру. Лев, а не князь Мышкин.

*
Пусть пока не массово, но некоторые отчаявшиеся постмодернисты кое-что постепенно осознают и даже готовы называть свои произведения паралитературой. Грядет ли прорыв к еще не открытым формам и течениям? Новый реализм прилепиных и шаргуновых выглядит дохленьким. Что же можно придумать? Что? Очень занятно.

*
Полторанин: «Надо проводить операцию десволочизации в России». Как — прямо не говорится. Но очень любы стали вдруг бывшему ельцинисту сталинские репрессии и расстрелы — пятой колонны, конечно, сион-фашизма и агентов Госдепа, якобы оккупировавших сегодня Россию-матушку.
— Распереживался возле цветочков. Иные вон при ягодках в казацкий ус не дуют.

*
— Разделились на жидобандеровцев и жидороссиян. Мало ли? Везде место надо застолбить. А там жизнь покажет, куда, с кем и как дальше этими территориями рулить.

*
— Если на фоне майданного воодушевления и очищения красть с неимоверным, поистине революционным размахом, то в такой цинизм никто не поверит. Очевидно, «кое-где у нас порой» работает и эта логика. А что? Майдан Майданом, а воровство по распорядку!

*
Индия: семья из шести человек живет в небоскребе и имеет двести шесть единиц прислуги. Не слишком ли жирно для страны третьего мира?

*
— Родина йоги, не способная самоорганизоваться так, чтобы любовь к человеку побеждала и не было миллионов нищих, вызывает чуть ли не отвращение. Лучше уж английский колониализм, что ли, для таких выдающихся носителей духовности.
— Да об Индии ли ты сейчас говоришь?

*
Из текущей аналитики: «Америка воюет не против России, а против Китая за контроль над Россией, Россия — против НАТО за контроль над Украиной».
— Словом, зоологические расклады: каждому дается по величине и силе его челюстей в этом непроходимо изджунгленном и прекрасном мире.

*
— Надо быть дураком, чтобы считать, что у нас с N отчизна одна. Если это и его отчизна, зачем я так сокровенно о ней думаю? Зачем так жестоко себя дурачу?

*
— Для иных существует только «как» — звериный инстинкт выживания. А русский думает — «зачем». И хуже живет, чем какой-нибудь бодрый головорез из страны третьего мира. Хуже — даже морально.

*
— За нас возьмутся позже — когда Россию нейтрализуют. Триста миллионов славян превратятся кто в пыль, кто в тягловый, рабочий скот.
— Посмотрим. У нас еще есть извечный русский «авось». 

*
— Какая может быть любовь между судьей и подсудимым? А вот дочь ко мне относится как судья. И при этом говорит, что любит.
— Неужели ты думаешь, что судья не любит преступника и не желает ему скорейшего исправления? Даже если дает пожизненное.
— Не издевайся, пожалуйста. Без того тошно.

*
— Все равно, какая власть, лишь бы не стреляли.
— И правда, разницы с воробьиный нос. И та власть, и эта — не китайские же. Для многих жителей Донбасса обе почти одинаковы.
— Но как раз Донбассу больше всего и достается. Будто за такую двойственность.

*
— Для высших сил все это мелочи — войны, гибель миллионов, голод, разруха. А мы так надеемся на эти высшие силы. На то, что им есть дело не только до мироздания, но и до каждой судьбы, до каждого волоска у нас на голове.
 — Есть им это дело. Но не только до нас. Не забывай и про духов, которые созданы так, что могут питаться лишь человеческими страданиями. Нельзя же их оставлять без пропитаня. Голод им устраивать — не гуманно! И опять же, на то тебе и принесен не мир, а меч, чтобы ты боролся за свое отделение от царства проглотов. Дерзай. Вместе со всем человечеством. Другой истины, другого пути к ней, увы, не дано.

*
Выудил еще одно изречение великого Черномырдина: «Раньше была, конечно, х..ня, но тогда хотя бы была надежда какая-то... Теперь же х..ня беспросветная». Шикарно. Тем более из уст власть предержащего, того, кто эту беспросветность как раз и создавал.

*
— Появляемся и исчезаем, как трава. Целыми цивилизациями. Которые взращивают инопланетяне для своих корыстных целей (добывания золота), посещают нас раз в три с половиной тысячелетия, используя приближение к Земле загадочной Нибиру, и увозят с собой драгметаллы. Плюс сто сорок четыре тысячи особо отличившихся ударников межпланетного труда забирают. То ли для заслуженного отдыха, то ли для новых опытов по усовершенствованию земной рабсилы. А мы все думаем, что для чего-то другого нужны космосу, богам и еще не ведомо кому и чему. Трава прошлогодняя, ау, где ты?

*
Новая версия появилась: инопланетян интересует на Земле никакое не золото, а только вода. Как топливо. Ну что ж, у нас этого добра — целые океаны, почему не поделиться? А главное — не надо никого заставлять добывать для эксплуататоров эту воду.

*
— Пожалуй, и великому поэту вряд ли удастся так просто и емко сказать про соринку в чужом и колоду в своем глазу. Подумать — еще сможет, а сказать? Скорее всего, только размажет кашу по тарелке.

*
«Придут лжеучителя и лжепророки...» Их еще и нет, по-на¬стоящему страшных и искусных, а вера уже искажается, раздергивается, тает. А что будет, когда придут воочию?
 — Господи, смилуйся, укрепи, управи, наставь! Не дай сгинуть в стане врагов твоих!

*
Витийство, а оно преобладает даже в очень хорошей поэзии (вся Ахмадулина из витийств состоит), иных приводит в никуда, а у Зиновьева оголенность, непритязательность слова плюс какое-то непоколебимое «ничтоже сумняшеся» — дают ошеломительный результат.
Так муза насмехается над чрезмерно кудреватыми и возносит простых, как правда.

*
Украинская диаспора на Западе в перестройку и в несколько последующих лет активизировалась под воздействием своих правительств, а не только из-за пылкой любви к далекой родине. Теперь это понятно вполне. И вполне очевидно, что сейчас ей дела не ахти сколько до нас — ведь коммунизма здесь уже нет и мы живем гарно. Чего же еще? Получили «гуманитарную» посылочку, расписались — и финита ля комедия.

*
— Неужели Москва теперь другая? И той литературы, которая была в твоем представлении образцом, она уже не создает? И тех людей, которых ты считал близкими по духу и крови, не продуцирует? Дай Бог, чтобы временно, чтобы все вернулось на круги своя…
— Ни тогда ты правильно не видел Москву, ни сейчас.

*
«Всерьез не писать, всерьез не думать, всерьез не жить».
А что, по-постмодернистски оно ведь и вправду гораздо легче воспринимать этот усложнившийся и сходящий с ума мир.
Защитная реакция — вот он что, этот постмодернизм.
Хотя для кого-то и идеология. Очень прибыльная.

*
Минор советская власть не любила. Но за сквозную ноту покоя и показного всепрощения печатала Жигулина, не вменяла в вину тихую грусть и светлую печаль. Однако из-под контроля, само собой, не выпускала. Чтобы бывший политзэк вдруг не начал зарываться, напоминала о себе и своих возможностях разными методами.
Именно в таком ключе мы комментировали приход Жигулина на очередной семинар в Литинституте с загипсованной рукой.
«Случайный» прохожий метил по голове трубой, завернутой в газету, но Анатолий Владимирович подставил руку. Добивать или посильнее увечить «воспитатели» не стали — сочли, что для закрепления урока на текущем этапе этого достаточно.

*
Об украинском поэте Григории Чубае пишут, что прессинг со стороны львовских гэбистов заставил его искать пристанища в Литинституте. Но отобрал его в свой семинар не кто-нибудь, а Жигулин. О шансе оказаться, например, в параллельном, исаевском семинаре не могло быть и речи. Да и сам Григорий над такой перс¬пективой лишь посмеивался, а заодно и над нами — как, мол, можно учиться у лауреата Ленинской премии, литгенерала, который и написал-то всего пару поэм. И вообще, дескать, мало что читал, особенно из зарубежных, западных сокровищниц, к которым был повернут спиной скорее принципиально, по убеждению, а не вынужденно, как многие «функционеры».

*
Все равно до сих пор думаю, что и в то время, и немногим после ярче руководителя семинара, чем Исаев, в институте надо было поискать — ну не «полудремлющий» же, будто вещь в себе, Жигулин, не какие-то среднестатистические томашевские или жуткие ортодоксы феликсы кузнецовы, по которым распределился наш поток. И не «увалень» Винокуров, не «своеобразно» окрашенный лирик Левитанский, не из того же ряда, но с «Коммунисты, вперед!» Межиров. Кто там еще был на слуху? Лев Ошанин, Лариса Васильева, ректор Владимир Пименов?
Исаев на их фоне выглядел предпочтительней, распахнутей. Неиссякаемо энергичен, всеохватно жизнелюбив. Да, интернационален, но и до мозга костей русоцентричен, с отечественной, традиционно-корневой статью. Мог сказать больше, чем кто-либо, а главное — открыто, не экивоками. Даже складывалось впечатление, что для него нет запретных тем, есть только очень страстный и полемичный взгляд на них. Никакой подпольности, он у себя дома, это его страна, а не подворотня, из которой тявкают «вечно обиженные».
Да, он был «правильным», но в широком смысле этого слова. Его правильность обрастала тысячей интересных нюансов, иногда, конечно, и раздражала, сводила разговор к предсказуемым суждениям, но прежде всего по проблемам общего плана, а не литературным. Даже неприятие тех или иных его темпераментных высказываний заводило, провоцировало на творческую дерзость, на поиск собственной позиции, выработку иного вкуса и стиля.
Ну и для меня очень важно было то, что мой руководитель не урбанист.

*
— Он лауреат, а я простой... — отвечал Жигулин на вопросы своих семинаристов об Исаеве. Те потом понимающе разносили продолжение: «А я простой советский заключенный и мой товарищ — серый брянский волк».
Но такое отношение к миру — будто зыркание из леса — казалось мне унизительно потайным, ущербным, недобрым. И, конечно, менее продуктивным, чем исаевская горделивая открытость. Хотя и тогда, и потом я в чем-то помалу и сам скатывался к сдержанному диссидентству, а уж своим ни на тех, ни на сегодняшних просторах так и не стал.

*
— Разрешение на правду, какая бы она ни была страшная, у нас дано лишь провокаторам, состоящим на соответствующей службе.
— А в других странах разве не так?
— Да ты совсем не веришь в демократию. Нехорошо!

*
А в Японии тем часом вступили в законный брак андроид Юкирин — женского полу (если кто не знает японских имен, как я, например) и робот Фройс — соответственно, мужеского полу. На свадьбе в качестве свидетелей присутствовали не только люди-человеки, но и роботы.

*
Почему-то всегда найдется тот, кто отравит и без того нескладное существование. Казалось бы, свежий летний рассвет, можно вдохнуть полной грудью, но с верхнего этажа уже смолит семидесятилетний гегемон свою «Приму». И отвратительный дым почему-то лезет вниз, в твое балконное окно, а не поднимается туда, где этого ближнего спроектировали и послали на землю с очень важной миссией. И так он курит с утра до ночи. Закрыть окно — задыхаешься. Урезониваешь себя одним: бывает и хуже. И спасибо, что это еще терпимый вариант. Вон зэковский отпрыск на всю врубал блатную музыку за стеной — и ничего, рассосалось. Надо было только подождать пятнадцать лет, чтобы съехал.

*
Сто лет Дэвиду Рокфеллеру. Шестое сердце в себе носит. И впоследствии собирается продлевать свой век средствами медицины. Шутит, что лет до двухсот. Как ни крути, мощняга парень. Ощущения бесцельности и бессмысленности жизни, очевидно, не возникает.
Почему? Вот загадка. Неужто богатство и власть могут так мотивировать? А может, какая-то высоченная, недоступная простым смертным духовность?

*
— Есть у них старая добрая традиция: после хорошей революции, как-то Великая Октябрьская, вывозить золото в США.
— Интересно, а после Майдана наше у нас осталось?
— Держи карман шире.

*
— И вот понимаешь, что камешка не сдвинешь своим новым стихотворением. И не пишешь его.
— А раньше сдвигал?
— Был уверен, что сдвину, — и писал.

*
— Славянам легче стрелять друг в друга, чем пикнуть против мирового поработителя. Стадо трусливых баранов!
— Эй, полегче на поворотах! А то схлопочешь не просто по морде, а действительно пулю.

*
— Где ваш пыл? Почему не поднимаетесь с топорами и вилами на новую власть? Или Америка на этот раз уже не по¬может?
— Надо будет — поднимемся. И Америка поможет. Через муки, а научит демократии — тому, чтобы власть отвечала за свои действия, а народ с нее спрашивал.
— Ну ты и отбитый — на всю голову.

*
— Когда душа смазана, амбивалентна, невыразительна, то и стихи такие же. Сначала определись в ценностях, наработай убеждения, а потом уже пиши.
— Что? Агитки?

*
Якобы сокрушается нардеп Княжицкий в своей передаче, что Стуса плохо знают в мире (приглашенный визави — сын Стуса при этом активно кивает: соглашается). Но как ни переводи этого поэта, мелочная нюансировка настроений, книжность и туманность медитаций, почти невнятица кого заинтересуют? Там, на Западе, и своих затягивающих и одновременно отталкивающих тонкостей хватает.
А тут еще и что-то преимущественно рифмованное: попробуй, переводчик, адекватно воспроизвести, попробуй, читатель, перестроиться с доминантного верлибрового восприятия на силлабо-тоническое. Строгая форма и размытое, не актуальное содержание. Не актуальное даже для тех времен, когда писалось автором.
Вообще, это удивительная тенденция среди части украинских диссидентов — в тюрьме писать ни о чем. Как в башне из слоновой кости. Под Рильке или кого еще, замысловатые и заоблачные, но слабые и претенциозные «дуинские» элегии. С заметным смещением не на окружающую реальность, а на смакование, к примеру, языка, упоение словарной, искусственной частью творчества (за скобками тут остаются действительно немногие — такие, например, как Иван Светличный).
Понятно, шмонали. Но не шмона боялись эти поэты, а простоты, народничества, не согласованности с духом и буквой за¬океанской поэзии. С надсмотрщиками оттуда, а не отсюда.

*
— Утонул в языковых изысках целый корпус украинских поэтов.
— А с прозаиками как?
— Их меньше самих по себе. Но и они в прямой пропорции утонули там же.

*
Уже на «чистом» суржике ведут телепередачи, правда — с юмористическим уклоном. Впечатление — гнетущее. Вспоминаются и детство, и последующая жизнь в том же Рогово, когда даже к матери не исковеркано, не ущербно обратиться было нельзя — только как вот этот ряженый придурок в телогрейке, который вещает из ящика.
— А политическую аналитику так смогут устругнуть?
— Нэма вопросов.

*
Качаем нефть, газ, вынимаем уголь — пустотелой делаем Землю. Забираем то, что, возможно, обеспечивает баланс, необходимый для ее существования. Конечно, долго она терпеть нас не будет — уничтожит такую разбойную цивилизацию и постарается забыть, что был у нее в гостях некто, именовавший себя человеком разумным.

*
— Либералы — мост к мировой культуре, а охранители — всего лишь канат над пропастью. Как можно это не понимать, друзья? Зачем вы ходите по канату?
— Другого выбора ваше шапито нам не оставило.

*
Неизвестный поэт и неизвестный солдат — есть что-то общее в судьбе?

*
Смерть не сочленяется с родиной. Не должна. Невозможно их соединить и соединять. Но приходит время — и чувство это рушится.
— И становишься космополитом? Ты замечал, что космополиты цепляются ни за какую не за родину, а только за жизнь?

*
— Много ли пользы принес бы Днепрогэс немцам, если бы, отступая, не взорвали его большевики? А сто тысяч погубленных в хлынувших водах мирных жителей — это они считали, ироды?
— Считали. Для них чем меньше оставалось людей, которые будут вынуждены работать на врага, тем лучше. Простая арифметика войны.
— Не войны, а пещерных, троглодитских режимов.

*
Один сюжет, расписываемый на все лады: что кто-то спустится с небес и все исправит — в тебе и вокруг.

*
А ведь о поэзии уже забыли — что она такое. Или есть еще где-то мальчик в селе, который открывает объятия навстречу березе и клену, слышит чистую музыку тайны и слова? Душа которого еще не переформатирована под последующее порабощение и долгую посмертную казнь.

*
— Раньше поэты слушали природу, сосен шум, сейчас, как все, слушают мертвоговорящий зомбоящик. Да и поэты ли это?

*
— И все равно счастье здесь есть. А там?

*
— Сплошная литературная Врадиевка, где с поэзией делают все, что хотят, и неизвестно, выживет ли она. А уж будут ли наказаны виновные, о том и речи нет. Естественный процесс! Да и чернильный народ безмолствует, громить разбойно-садистские райотделы не собирается.

*
Жизнь в городе калейдоскопична и тем самым кажется насыщеннее. А за городом — больше вечности, чем минуты, душа рассредоточивается в бесконечном и спокойном, будто почти безмысленном пространстве. Случайное, наносное, будоражащее по пустякам отпадает слой за слоем. Но до себя добраться все равно не можешь. Пути к себе — они не сельские и не городские. А какие?
— Другие.

*
Ужасно: депутат и миллиардер принимает смерть от коня своего. И странно, что версий о целенаправленном убийстве конкурентами или властью пока нет. А ведь событие тоже вполне вписывается в цепочку послемайданных загадок с летальным исходом.
О нет, я поторопился с выводом, уже появляются в печати и такие версии.

*
— Пусть они пока там убивают друг друга, а мы разве что поможем. И не спеша все равно возьмем под контроль как минимум Левобережье. То есть родных, правильных украинцев — себе, а чужих, неправильных — как кость, швырнем Западу. Нехай подавится.

*
— Р-р-революционно и незаметно для себя мы превращаемся в идеальных рабов, то есть в таких, которые свое рабство ощущают как вожделенную свободу. И пока не понятно, опоены мы зельями или просто у нас интеллект с менталитетом такие.

*
Химические элементы одинаковы во вселенной. А духовные?
— Скорее всего — и духовные.

*
— Искусство, литература — идеологическая сфера, туда завоеватели кого ни попадя не пускали. Вот и ты оставался бы механиком в своей белокуракинской «Сельхозтехнике». Так нет, что за радость гайки крутить, давай решать мировые вопросы!

*
Эпоха небывалых информационных возможностей, а основная масса людей погружена в свинцовые воды забвения гораздо глубже, чем прежде.

*
— Запоет Нина Матвиенко — у любого украинца сердце защемит. Кто не откликнется? Разве что предатель Плотницкий. Хотя его и пронзительный голос из «русского мира» вряд ли тронет. Такое уж внутреннее устройство у янычар и манкуртов.
— Почем ты знаешь? Может, сейчас, после какой-нибудь очередной показушно-торжественной встречи с Кобзоном, сидит и пьет. И плачет, слушая Матвиенко. И мычит: «Где ты, моя Украина?»
— А еще: «Куда я попал и где мои вещи?» Так, что ли? Не питай напрасных иллюзий.

*
Предварить эти записки можно было бы словами: «Клиповому сознанию современника посвящаю». Да как-то вычурно будет.

*
Бродить по свету, спать в чистом поле у догорающего костра, знать больше, чем оседлые. Иногда, конечно, искоса поглядывать и на свой табор и точить нож на барона.

*
Вытеснить отовсюду «регионалов» и оставить две конкурирующие партии — со взвешенной, предсказуемой и почти одинаковой политикой. Как в Штатах. Пора ведь уже утихомирить эти буйные страсти. Погуляли, сыты. Пусть, наконец, в этом безобразии наступит обнадеживающее единообразие. Чё, нормально.

*
Ковыли стелились под звездным небом до самой Подгоровки, даже на гору взбегали — было бело и от них, и от меловой горы. Бело — выше сердца, выше глаз, выше души. Почему этого не стало? И где тот я, которому даром давалось столько богатства?

*
Будет речка все так же плыть в своих берегах, круто поворачивая перед горой; отсюда и название села — Рогово: поворот в судьбе и рог изобилия для меня — изобилия любви и благодарной памяти...
Будет плыть моя речка и вечно знать, что я везде ее люблю и помню.
Ай да Айдар!

*
С нашего курса после разрушительных девяностых литературой не прекратили заниматься единицы. Отчаюги. У остальных победило чувство целесообразности: зачем тратить усилия впустую, когда речь идет о выживании и надо класть себя на добывание насущного. Даже плохонький музыкант в подворотне играет не бесплатно. А тут не то что гонораров — за свой счет надо издаваться, сети распространения книг никакой, гоняться за копеечной премией унизительно и нет смысла — все равно отдадут прикормленным и лживым.

*
— А инопланетяне создают музыку, пишут стихи? Нет? Тогда какие они боги?
— Именно потому и боги.

*
— Рубящий сокровенное мечом — хоть русским, хоть иудейским, хоть самурайским — не поэт.
— Зато — воин.

*
Расы, поклоняющиеся дракону. И другие расы — поклоняющиеся Христу.
Могут ли между ними быть гармоничные отношения?

*
Сто миллиардов звезд в одной галактике, сто миллиардов галактик — и все равно представить, что мироздание не бесконечно, а ограничено, трудно. Что же тогда находится за ним?

*
— Хотят отменить местные выборы? Я, например, не против. Лучше перенести их на весну. Может, хоть перезимуем не в холоде — старые власти, чтобы не проиграть, будут стараться. А придут этой осенью новые — «запанует» та же чехарда и нескладуха, что и на республиканском уровне.

*
— Может, Богу все равно, кто прав в спорах об Украине — например, Стожук или Минаков, ему важно лишь то, кто менее грешен перед ним. Потому и не чувствуется, что он вмешивается в эти споры.

*
— Писать стихи — даже самые пафосно мужественные, гражданские или постмодернистски крутые, матерные — культивировать в себе и в обществе инфантилизм.
— Так и про веру можно сказать. Но что в ней плохого?

*
Обвиняют народ, что выбрал таких правителей. Как будто существующая система может поднимать наверх только лучших. Чаще — совсем наоборот. И надо менять ее, а не перекладывать ответственность на людей. Народ попробовал на Майдане внести свою лепту в процесс переделки системы, но ему быстро обкорнали крылья. Так что за вами слово, власть имущие, ждем не дождемся.

*
Территория грабежа — со времен орды и даже раньше.
Международного. Ляд с ним, внутренним. Внутренний грабеж есть у всех.

*
Нарочитость, а не спонтанность — болезнь в поэзии давняя, не сугубо сегодняшняя.

*
Страсти — система наказаний, гнездящаяся в мозгу и корректируемая то видимой действительностью, то свыше. Алкоголик, чревоугодник, деспот, мазохист, раб, да кто угодно, — ими всеми руководят страсти. И страсти же всех наказывают.

*
Молодая мама везет в коляске ребеночка. Идет, открытая всему, с чистым славянским лицом, будто светится изнутри. Господи, не дай обмануть ее паразитам, поработить, бросить на изнурительные духовные и физические испытания. Подскажи, как не сломаться, как одолеть многочисленных врагов, о существовании которых она еще, пожалуй, и не знает. А уж они-то щерят пасти отовсюду, видимые и невидимые.

*
«Кто первым начнет, против того и будем», — говорят многие сейчас в Новопскове. Страх войны. Люди увидели, что происходит на Донбассе, и хотят только одного — чтобы войны не было. И возненавидят тех, кто ее в Новопсков принесет. Другие соображения — побоку, к чертям собачьим! Конституция там, территориальная целостность, русский ваш или украинский мир.
— Маргиналы, что с них взять.

*
Некто западный журналист в ужасе: кое-где на Донбассе вой¬на показывает куда более страшное лицо, чем Вторая мировая.

*
Пресса в борьбе за правду будто бы решительно оскаливает все свои зубы и клыки, а присмотришься — нет, безвольным и длинным собачьим языком вылизывает все срамные места у лжи.

*
Зачастил как-то один графоман-антисемит. И такое опустошение от его визитов, что не знал, куда деваться. Вампир форменный. Может, для того и приходил — подпитаться. Избавился от него неожиданно радикальным способом. Сказал, что сам немного еврей и его разглагольствования мне неприятны. Убежал в смятении. Что уж он там теперь говорит обо мне, не знаю, но рад любой невстрече с ним.

*
Василь Симоненко прожил без отца. А когда отец приехал к нему, уже взрослому, на тот момент яркому поэту и журналисту, принял его как можно более радушно. Однако наутро сказалась многолетняя обида — попросил уйти. Что-то вроде: я ждал тебя все детство, а сейчас ты мне зачем? Отец виновато и безропотно ушел. Навсегда. А жизнь Василя, как известно, вскоре оборвалась трагически. Конечно, по другой причине — советская власть, кулаками ментов, убила. Но кто знает все составляющие человеческой судьбы?

*
Профессиональные коммунисты при советах выглядели немного — а то и много — приспособленцами и подлецами.
— Не то что профессиональные революционеры до них.

*
Были Довженки — и были Зощенки. И Довженки даже помыслить не могли, что их победят, задвинут в кровавый туман и комариные болота эти дохлые Зощенки.
А какая вдохновенная поэма о море писалась! «Хоть и достатка чортма, зато люди, как мак, процветают».

*
У Караулова по погубленным жизням в двадцатом веке первым проходит Сталин, вторым — Гитлер, третьим — Ельцин. То есть демократия на третьем месте. После коммунизма и нацизма.

*
Доморощенная конспирология: такую дубину, как Янукович, протягивали на президентство только для того, чтобы народ восстал (не без помощи извне, конечно) и началось то, что происходит сейчас — война США и России до последнего, как говорит генерал Рубан, украинца. Добавим: и русского тоже. Ведь после украинца сразу наступит черед русского. Поскольку это и впрямь один народ, согласно тайным доктринам Запада, и оставлять его даже на семена негоже.

*
Смотришь «Тот самый Мюнхгаузен» и восхищаешься либералами: такой фильм создали — куда там патриотам. Сколько красок, сколько таланта, фейерверк иронии и подтекста, емких фраз, готовых стать крылатыми. Броневой, Кваша, Чурикова, Коренева. «Патриотические» лица — само собой, у персонажей второстепенных, особенно красноречивы у тюремщиков — мастерский ход режиссера.

*
Еще об этом фильме.
«В России иметь фамилию Иванов — все равно, что не иметь никакой». Это я перефразировал слова Мюнхгаузена о фамилии Мюллер в Германии. Шутка барона — с двойным дном, в ней, конечно же, взгляд либералов на коренной люд в родной стране.

*
— Противостояние глобализму бессмысленно, он победит. И луч¬ше заняться самосовершенствованием в конце времен, который этим глобализмом знаменуется.

*
— Чем дольше идет эта война, тем менее выирышно выглядит Украина, вернее ее власть, перед собственным населением.
— Перед населением — может, и да. Но не перед народом.
— Вот-вот, побольше лозунгов, пока ни населения, ни народа не останется.

*
— Гимн, придуманный на вечеринке, да на спор, да в подражание польскому, — даже здесь наше отношение к самим себе. А как заунывен и труден в  исполнении.
— Вспомни еще про флаг, якобы перевернутый вверх ногами.

*
— Видно, как при публичных выступлениях наши деятели мучительно заняты самопереводом с русского на украинский. О каких прорывах по части идей может идти у них речь — тут хотя бы из двуязычия выкарабкаться.
— А вот у Ляшко с языком проблем нет. Только с идеями.
— Ну нельзя же, чтобы и то, и это было в порядке, какой-то изъянец должен оставаться в человеке.

*
Прошли сообщения, что город Змиев ко Дню независимости избавился от памятника Ленину. И пусть себе. Не надо хвататься за лезущие из этого события скользкие ассоциации. А тем более — ядовито ухмыляться. Обычный город. При коммунистах полтора десятка лет Готвальдом назывался. Потом одумался и вернул себе древнее название. Теперь вот вождя демонтировал. Причем не с бухты-барахты, не кусая себя за хвост, а с достоинством и согласно закону о декоммунизации.
— Дождались, — вздохнули, наверное, с облегчением гордые змиевчане.

*
— Сейчас вам любых денег мало, а нам при советах ста два¬дцати рублей хватало — чтобы и жить, и о будущем не тревожиться.

*
Неужели правду изрыгнул журналюга Портников? Неужели ни одного пикета не было в защиту СССР после ГКЧП? Я что-то действительно их не припоминаю.

*
С Днем независимости, друзья и враги! И, пожалуйста, не спрашивайте снова, что это такое и с чем его едят.

*
Двадцать четвертое августа — это еще и Евпатия Коловрата, мученика за веру. Моли Бога о нас, святый Евпатие! Ты исповедовал Христа, не устрашась ни пыток, ни казни, до последней секунды своего дыхания.
А по народному календарю — это также начало стрижки овец. Шерсть обретает самую хорошую кондицию. И до зимы остается достаточно времени, чтобы выросла новая и овцы не мерзли в холода.
«Вівці мої, вівці...»

*
А вот в Папуа — Новой Гвинее полиция устроила в этот день массовую облаву на людоедов. Арестовано более пятидесяти человек, многим из которых будет предъявлено обвинение в каннибализме, ритуальном обезглавливании ближних и сжигании хижин.
Очень правильно действуют власти Папуа! Но кто учинит более масштабные облавы — по всему земшарику, какая полиция?

*
— Постепенно в этих записках проглядывает некий последовательный путь — от шока, постигшего после начала войны на Донбассе, до все более объемного и конструктивного восприятия того, что происходит.
— Так это у вас общая тенденция. Еще немного — и повышающийся градус вашей повсеместной «философичности» сыграет со страной злую шутку.

*
Главная опора режима и средство управления массами — телевизор, какой-нибудь Туфт на экране, а еще больше — в недрах студии, где он изготовляет торт, в который макнет зрителя, замазав напрочь глаза, рот и уши. Ну и накормив сладким, которое внут¬ри потом станет горьким — в полном соответствии с Писанием.

*
Надо было делать людей не из праха, не из обезьяны, а из чего-нибудь получше. Из чего? Из огня, воздуха? Что там еще под рукой?

*
Натюрморт русский — и какой-нибудь голландский. Человек — пусть даже у Репина — и человек у Родена, Рубенса, Микеланджело.
Выводы просты и лежат на поверхности. И они не только о бедности и богатстве, угнетенности и мощи. О многом другом. Допустим, о степени уважения к человеку, благоговения, восторга перед ним. Растворенных даже в ауре натюрморта. Там и здесь. Только сравнивай.

*
— Никто не даст труженику избавления — ни бог, ни царь и ни герой. Только своею собственной рукой. Власть и народ — антагонисты. Неужели до сих пор не понятно, то¬варисч?
Нет, стоит в очереди за субсидией, ничего слышать не хочет.

*
Только беспробудному «патриоту» не видно, что война — банальный способ отвлечения людей от провалов в экономике. Батальоны же, даже если повернут оружие в обратную сторону, об устройстве эффективного и справедливого общества представление имеют химерическое, поэтому потерпят фиаско еще большее, чем любая легитимная «клика». Да и ревнители общемировых стандартов «демократии» далеко уйти им не дадут.
— Поэтому не надо бояться войны, надо просто умело раздувать ее. И использовать, — слышен хихикающий голос.

*
Мы не только идею коммунизма перекапустили перед всем белым светом, но и идею капитализма — причем сделали это самым уродливым образом и в самые краткие сроки.

*
Сколько многозначительности у Тарковского. Хотя бы в том же «Солярисе». Как хотелось тогда впитывать ее и разгадывать. И как наивна она, как не работает сейчас.

*
Травоядные выбирают на царство хищников и негодуют, что те ведут себя на троне не как травоядные.

*
Харьковчанин, малосвидомый:
— Мы не хотим рабствовать ни под западенцами, ни под Россией. Мы сами по себе.

*
— Уже сама западная демократия говорит нам открыто, что мы ее напрочь скомпрометировали. И больше всего — в глазах украинского народа. Но ему деваться некуда — и он все равно с надеждой смотрит по сторонам: помогите, дайте укорот этой загребущей власти.

*
— Если модернизм — почва для фашизма, что же тогда постмодернизм? Храм для сионо-расизма?

*
Недолитература, от которой в восторге «интеллектуалы и домохозяйки». Сегодня, кстати, десант ее представителей в Харьков. Ни одного приличного в традиционном смысле имени, лауреата, например, Шевченковской премии. А ведь сколько их в Киеве. Нет, в ходу только «недо». Впрочем, вполне обласканные властью — у одной даже орден княгини Ольги. Данный, естественно, продвинутым Ющенко. Который смотрел только на Говерлу и дальше, но не видел, что у него под носом делается, кто рвется и придет к власти, пока он пиарит чернушников и порнушников.
— Как полный ретроград брюзжишь. Самому не противно?

*
Ленин предвидел Вторую мировую войну. Катализатором которой стала, конечно же, Октябрьская революция. Предвидел и то, что рухнет новый общественный строй — сами коммунисты, обюрократившись и обуржуазившись, уроют его.
Но если ты такой гений и даже якобы человеколюбец, свернул бы все это дело в самом начале. Зачем миллионы людей класть на алтарь прекрасной, но несбыточной даже в обозримом тысячелетии фантазии?

*
В Песках, напрочь разрушенных и обстреливаемых чуть ли не каждый день, все равно остаются, никуда не уходят шестеро местных жителей.

*
Что-то затягивается у меня этот период — не пишутся стихи. И писать их не хочется. И становится даже странно, что так долго ими жил. Можно ведь и без них.
Так, наверное, уходит одно за другим что-то важное, пока не уйдет и сама жизнь. И где-то поймешь, что можно и без нее.

*
Мужики на пенсии — бывшие работяги — сходятся, и преимущественно один разговор у них: о воровстве, откатах, правительстве. О том, чем пропитано текущее время, добравшееся, кажется, до самой сердцевины людской и обнаружившее там одну черноту и гниль. Но есть ведь они, эти сдержанно негодующие мужики. Есть в колясках перед ними их светлые, пока мирно спящие внуки. И значит, не все потеряно... по крайней мере, еще долго есть чем обольщаться в стремлении к лучшей доле.

*
В семье ребенок говорит на одном языке, в школе — на другом. Семья живет будто в чужой стране. А хочет, чтобы эта страна была родной. В задачке спрашивается: как долго будет мирным положение в этой стране?

*
«В понедельник каждый седьмой житель планеты зашел в Фейсбук». Это сообщение какое — окрыляющее или опускающее на дно?
— Никакое. Плывущее по поверхности реки. Не глубокой.

*
Новой национальной травмой обернулась революция достоинства? Но это нас лишь раззадоривает.

*
«Регионалов» не наказывают. Чтобы завтра не наказали они.
— Вообще впечатление, что есть две группы и они по очереди набивают карманы, в критичный, майданный момент передавая место сменщикам.

*
— Если вы уважаете идеалы Майдана, если Революция достоинства для вас не пустой звук, но, к сожалению, у вас ничего не получается, чтобы оправдать чаяния народа, — уйдите в отставку, передайте власть тем, у кого получится. Мирно и покаянно передайте.
— Черта с два! Будут держаться до последнего.
— Вот и вся тебе сказка об уважении к Небесной сотне, страна.

*
— Зомбогенераторы — не метафора, а реальность. Шкурой чувствую!

*
— Милейший человек Михал Михалыч, умнейший, тончайший. И юморной. А вот то, что не только талантом берет, но и мировой организацией, которая его продвигает и утверждает, — этого публично не говорит. Упаси Бог! А такой с виду порядочный мущина.
— Пусть она и тебе помогает, эта организация, я не возражаю. Попробуй. Дать телефон?

*
Спросил, как заработки.
— Какие заработки у тех, против кого все законы. Это только тебе они служат к обогащению.
С тех пор не звонит. Зачем ему классовые подходы к многолетней нашей дружбе.

*
Бродский о Кушнере: «Грызун словарного запаса». Каково? Кто скажет короче и точней?

*
— Если пысьменник Жадан решит стать президентом, ну хотя бы как минимум нардепом, у него есть все шансы. Раскручен на славу. Кстати, и я буду голосовать за него.
— Да, он действительно так много, правильно и ни о чем говорит, что победа ему обеспечена уже в первом туре.

*
Сидят в масляковском жюри преимущественно определенные люди — и снисходительно судят тех, кто пытается подняться на их уровень, да что там — дорасти им хотя бы до пупа. И всем понятно, что никогда у этих веселых и находчивых, но, увы, отверженных мечта не сбудется.
Грустное, душераздирающее зрелище — КВН.

*
— Коммунизм с элементами рабовладельческого строя — так живут отдельные слои современного общества. И они же — среди первых, кто называет это демократией.

*
«Демократия — продажная девка капитализма!» Еще при Ельцине был ходким этот лозунг. И где он теперь? Как быстро истаяли его носители.

*
«Пройти сквозь крохотный черный фокус, именуемый смертью, куда сходятся лучи земной жизни, где на мгновение мерк¬нут, а потом расходятся восхитительным светом, чтобы никогда уже не погаснуть», — с таким соцреалистическим оптимизмом Проханов решает вечный вопрос, перед которым все вменяемые немеют и не отваживаются ничего прогнозировать. Убежденность не просто неофита, а настоящего сталиниста и пассионария с непреклонным, бычьим взглядом.

*
— На молчании богословия не создашь.
— Хотя именно оно в данном вопросе — наиболее основательный фундамент.

*
Ничто новое, чего добиваются политики на «большой шахматной доске», людям, ввергнутым в беду, не нужно. Перемелется — мука будет? Что им до этой будущей муки? Они сейчас страдают.

*
— Птицы поют, чтобы хоть какой-нибудь натужной, искусственной радостью заполнить тоску бытия.
— Ошибаешься. Бытие само по себе радостно. Об этом и поют птицы.

*
— Если бы не было белого террора, большевики проиграли бы. Мягче следовало — всего и делов-то. Но на одной шестой суши иначе не умеют.
— Нигде не умеют, не только у нас.

*
Сжигал Махно деньги кипами да принародно — и дьявол денег, золотой телец отомстил. С лихвой. В эмиграции батька, который мог бы миллионщиком быть, за копейку горбатился на самых неквалифицированных работах. Больной и израненный.
Не буди лихо, как говорится. Не жги купюры.

*
— Правильно решили когда-то кравчуки: нужен классический капитализм, без всяких там хозрасчетов и нэпов. Хватит экспериментов, надо идти выверенным путем.
— То есть за загребущими инстинктами абсолютного меньшинства. Хорошие же коммунисты нами правили.

*
— Лирическая героиня Лины Костенко любить себя заставляет не красотой и нежностью, а мужеством.
— Да и сама автор, судя по всему, тоже. Столько поведенческой маскулинности.

*
— Путин и Порошенко, конечно, ноги друг другу мыть не будут. У них вера не та. Но православные по обе стороны АТО почему этого не делают? Мысленно, разумеется, где уж тут въяве? Глядишь, и уладилась бы распря, еще с древнерусских времен знакомая Киеву и Москве.

*
Психика не резиновая и все меньше впускает в себя переживаний, которые принесла война. И вот уже взорванная граната возле Рады — не шок, как кто-то рассчитывал.

*
— Эти ребята способны на все. Поэтому и снайперов, и метателей гранат будут использовать в своих целях без зазрения совести.

*
На сегодняшнем Дне знаний — столько высокопоставленных особ, столько торжества.
— А что это такое — дно знаний?

*
— Тягнибок учился в еврейской гимназии, потом стал радикальным украинским националистом.
— Прозрел? Или спецзадание выполняет?

*
У Довженко персонаж мечтает о перевоспитании даже хищных зверей. В светлом будущем у них возникнет «новый инстинкт — дружбы к людям». А пока несущие подобную ахинею идеологи живут в хороших квартирах и на сытых пайках. Расчетливые и неуемные псевдокоммунистические прожекты. Пафос, вызывающий сегодня отвращение: вы бы минимум того лучшего, что было, сохранили для людей, а не хищников перевоспитывали.

*
Чего и следовало ожидать: так называемые жидо-бандеровцы начинают «разделяться в самих себе», отползать на естественные, традиционные для себя позиции и все непримиримее бороться каждый за свою Украину. Падет ли такое царство? Кто знает. Но сузиться шанс у него есть опять отличный.

*
— Хотя Библия учит несомненной истине даже в сфере питания, вопрос от каннибала тоже любопытен: «Если небо посылает одну и ту же душу то в человека, то в барана, почему барана можно есть, а человека нельзя?»
— Что-то из запредельной схоластики. Лучше и не вникать.

*
Чтобы получить защиту от бед человеческих, один индиец женился на горе, другой — на холме, а еще третья индианка вышла замуж за пса.
Родина вед, нерестилище духовности.

*
— Шустера то на один канал перетягивают, то на другой, но обязательно оппозиционный к власти. Вроде за правду человек всегда, но эта правда боком стране вылезает.
— Опять ретроградствуешь, как последний аракчеевец. Ничего не смыслишь в честной журналистике мирового уровня.

*
Пережить кого-то — невелика радость, умереть пусть и рано, но достойно — куда перспективнее на весах вечности.

*
Можно было бы читателю и без «Поднятой целины» прожить. А вот без «Тихого Дона» — вряд ли. Глыба в литературе, в истории. Бушующее море в ноосфере.

*
Пургина сменяет Пушилин. Символические фамилии в разрезе донбасского дискурса.
Дело к миру?

*
— Смысл жизни — в ее качестве. Качество — в богатстве. После экспериментов двадцатого века люди порядком устали и упростили этот вопрос до бюргерских и уолстритских свинств. И как судить их за это?

*
— Там градус ненависти больше, чем здесь: там считают, что не они оккупанты, а мы. И доказать им уже ничего нельзя.

*
Добрые чувства — роскошь здоровых и обеспеченных людей. А на ущербе душа шагренится, будь ты хоть самый благонамеренный исповедник гуманизма.

*
Многие родились для радости крикливой, самолюбивой, не считающейся ни с кем.

*
Ехал в поезде — сколько разных мыслей, вернее их отрывков. Не лучше ли вместо всего этого хаоса и хлама «Иисусова молитва», на весь долгий путь с короткими провалами в забытье? В тысячу раз лучше! Да и эти записки «душеполезнее» заменить простыми словами: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного!» На все четыреста — или сколько их там будет? — страниц.

*
Коллективное «Я» Харькова, вернее сложная, насыщенная, нервная его часть, отхлынуло. Отдых на море. Дальше от себя или ближе?

*
Люди захотели не в Россию, а куда-нибудь от этой жизни. Но увидели, что там, в этом где-нибудь, может быть еще хуже. Да и не рады пришельцам. Зачем аборигенам контингент с такими нереалистичными ожиданиями?

*
Конечно, расовую рознь нельзя проповедовать даже намеком. Но считают ли так сами ныне угнетенные расы? Откажутся ли от реванша и мести, если сложатся иные, более благоприятные для них обстоятельства? Есть немалые сомнения в их благородстве.

*
Патриотизм коренной национальности спокойнее и умереннее, чем любой другой, к ней привитой. Фротманам в Украине, савенкам в России приходится из кожи лезть, доказывая, что они не просто свои, а даже лучше своих на том общем древе, которое история подвергает причудливым опытам.

*
Иной раз подумаешь, что зло питает человека в той же мере, что и добро. Но это ведь неправда. Зло не питает человека, а отнимает или уменьшает в нем силу добра.

*
Сколько тоски, бесцельного, бесплодного изживания земного срока в глазах у приморских бродячих собак. Кстати, вполне сытых. Для собак курорт — скука.
Да и многие люди смотрят точно так же.

*
Баграми дорог путешествия растягивают душу. А не собирают в кулак. Не знаю, у кого как, но для меня ездить — творчески не плодотворно. Внутренние ландшафты будто сужаются, нивелируются. Внешнее, а тем более если оно помпезно, надменно «самодостаточно», только раздражает.

*
Новые места заставляют жить чуть ли не с нуля.

*
Лучше, как на Западе, — недовольство в малом, чем в большом.

*
Беженцы хотят не куда-нибудь, а прежде всего в Германию. Там не только денежно и перспективно, но и моральный климат, поговаривают, наиболее гуманен. С глубокого минуса фашизма до высоких плюсов человечности за полвека — чем не привлекательная страна? Хотя кого-то, может, и настораживают такие подозрительно сжатые сроки.

*
Чтобы стать поэтом, нужна любовь. А ненависть — штука третьестепенная. Более того, ее может и не быть. Как нет, вероятно, у высшего творческого начала.

*
Человеку легко потеряться в пространстве, еще легче — во времени, а тем более — в таком безвременье, как наше.

*
Ждать, что заговорю на языках, не приходится. Буду просто смотреть в эту бескрайнюю морскую даль.

*
Одним — здесь и сейчас, все и сразу, а другим — там и потом, неизвестно, сколько и какими частями.

*
— Он поэт, и деловые разговоры богачей вряд ли Его привлекают. А если и привлекают, то лишь затем, абы щелкнуть по носу какого-нибудь слишком заносчивого.
— Не заблуждайся. К бедным у Него такое же отношение. Он ведь не копейки считает в карманах, а нечто другое — в наших душах.

*
Нет, все-таки у каждого своя отчизна. И малая, и та, что с большой буквы. Ну хотя бы пока труба не позовет. Военная.
— И судная. Имей это в виду тоже.

*
Лучше приезжать туда, когда в рост идут все злаки и травы, — тогда больше единения с ее силами, а может, и обмена энергиями с ней. А значит — ощущения своей значимости для нее.
Но я так давно там не был, что и в голом ноябре был бы счастлив вдохнуть ее воздуха.

*
Искусство как игра, а не откровение, тем более — мистическое. Облегченный подход? Но как раз при таком подходе достигаются сегодня более весомые художественные результаты. Не верите? Спросите у авангардистов, чем они покорили мир и вас самих. Ответят: «Да, именно сим победиши».

*
Главная идея современной эпохи — распад России. Не бо-бо, люди?

*
— Впечатление такое, будто Тягнибок в спайке с властью добивает украинский национализм.
— И кто скажет в таком случае, что этот парень не государственник?

*
Не хочешь воевать, но попадаешь в мясорубку по мобилизации — и деваться уже некуда: лучше убивать, чем быть убитым. Причем убивать сноровисто, максимально эффективно.

*
Нужны винтики, а не механики системы. Много винтиков. Срочно и надолго.

*
— Сын сапожника и литературных окраин. Трудно ждать большего, чем диктует родословная.

*
Нет сомнения, что вся яркая, насыщенная журналистская жизнь Сергею Доренко философии не прибавила. То, что познал через призму цигун, и составило основной духовный багаж. В таком случае стоило ли связываться с журналистикой? Самоубийственная хаотичная активность, конечно, вознаграждена звонкой монетой, популярностью, но и только.

*
— Странно, что проза требует мыслей и мыслей, а вот мыслям и мыслям не нужны ни проза, ни тем более — стихи.

*
Бояться нехорошо, а не бояться — чревато.

*
Эта боль в теле живая и изворотливая. Прогонишь в одном месте — возникает в другом.

*
— Не тусуюсь с местными литераторами. Тем более — не выпиваю. Подсыплют чего-нибудь. Сами или по наводке. Здесь ведь больше не на кого охотиться.
— Что, всю дичь уже извели?

*
Дорога приближает к небу. Не только тем, что смыкается с ним на горизонте. Но прежде всего тем, что в дороге явственнее начинаешь ощущать связь с надзвездными сферами, острее думаешь о бытии.

*
Учитесь у России, у ее истории ограничивать себя в интересах государства.
— И у теперешней тоже?

*
Ехали на дембель на третьих полках в плацкарте. Крышка в нескольких сантиметрах от лица. Ничего, никаких ассоциаций с гробом.
Сорок лет прошло. Сейчас посмотришь на эту третью полку — озноб по спине.

*
Настойчиво протягивают идейку, что фашистского зверя победил не доблестный советский солдат, а еще больший, чем фашистский, сталинский зверь — подлый, циничный и безжалостный ко всему на свете, в том числе и к своим соотечественникам. Причем какие-то примеры находят и ничего, кроме них, больше видеть не хотят. Но преуспевают в пропаганде, в обработке мозгов. Спроси у молодого поколения, кто такой Андрей Соколов, скорее назовут актера, чем героя шолоховской «Судьбы человека».

*
В следующих жизнях попадают только в будущее? Или кто-то и в прошлое?

*
Будь легка, моя душа, легче пушинки, легче воздуха.

*
Русские лица действительно просты и пресны. Допускаю, что Чубайс вполне может их ненавидеть. А уж какой-нибудь совсем сложный англосакс — и подавно. Но когда в эти лица вглядываешься, уверенность в победе над ними как-то отступает сама собой. Лучше кое-кому бочком да сторонкой. Ан неймется, столько веков-то.

*
В тупик заходят твои отношения с действительностью, и она устраняет тебя. Удобным для нее способом. Особенно много возможностей дает война.

*
— Убаюкали себя тем, что мы самая революционная нация, а всякий, кто смотрит удавом на мир, знает цену этой револю¬ционности и одними тарифами за тепло в вольерах показывает кроликам, кто они и на кого должны молиться.

*
России никак нельзя без присмотра, а то и прямого руководства со стороны «иудомасонов». Иначе пойдет в такой шовинистический разнос, что нацменам только по норкам сидеть и бояться пискнуть. А посему существующий там сегодня режим наиболее оптимален. Крепись, брат русак, для тебя же стараются, для твоей пользы. В клетке содержа и показывая остальным, как усмиренного зверя.

*
Соня Кошкина — совладелец интернет-издания «Левый берег». Не в дядю Васю вложены деньги (могу подозревать, что порядком и с Ближнего Востока), чтобы контролировать украинское информационное пространство. Причем завоевывать сердца предписано максимумом правды, как это делает, скажем, Шустер. Но в нужный момент — подворачивать эту правду в русло, выгодное исключительно мировым воро¬тилам.
Такие, блин, укропатриоты, что куда там сиротливым и голимым Сиротюку и Швайке!

*
Перед неназванностью, неизвестностью, одиночеством и исчезновением обычному человеку за что цепляться? За семью. За детей и внуков.
Поэту этого мало. Он почему-то считает творчество более спасительным, хоть, по сути, таким же призрачным средством.

*
Офисный планктон иные руководители могут доводить до мыслей о желанности аннигиляции и небытия. Такая вот чувствительная биомасса вырастает. Или деспоты над ней еще те, как вы считаете?

*
Никто «Новороссию» или Донбасс не сливает. Это гибридная война. Она ведется не только в пространстве, но и во времени. «Мы никуда не спешим», — эти слова Лукина, сказанные сразу после Майдана, запомнились крепко. Очкастый змей-яблоч¬ник знал, что говорит. По всему видно было.

*
А вот американцы мыслят старыми, не гибридными категориями: только что приняли план А — блицкриг в возможном конфликте с Россией. Победа высокоточным оружием всего за четырнадцать дней. Есть и страховочный вариант Б — одолеть строптивую за шесть месяцев. Возможно, с нанесением точечных ядерных ударов.
— Угу-угу. Вашему бы теляти да волка съесть.

*
Генерал Рубан: идеалы Майдана в большей мере воплощаются сейчас не в Украине, а в сепаратистском Донбассе.
Другие же «негативисты» и вовсе твердят, что в Украине эти идеалы и на ноготь не реализуются. Что мы снова впали в спячку. И лишь изредка просыпаемся — но не для дела, а дабы побаюкать себя дальше мечтательными настроениями, дескать «Ще нам, браття українці, усміхнеться доля».
Тем часом в ЛНР уже и бесплатный общественный транспорт для школьников, и булочка на обед за счет «государства». Ну и типа олигархов нет по всему Донбассу. Господин Ахметов, это правда?

*
У Святогора Илья Муромец помещался в кармане. Вместе с конем. Такой был труднопредставимый дядька. И если раньше мы его считали воплощением необримой духовной и физической русской силы, то теперь нам предлагается смотреть на него как на биоробота примерно сорокаметрового роста, созданного инопланетянами для строительства пирамид и всяких там стоун-хенджей. Такой вот научный прогресс. И попутная борьба с восточ-нославянской исключительностью. Робот!

*
«Мусора — не люди», — обронил как-то Аваков. Еще и не подозревая, что возглавит МВД. Теперь ему колят глаза этой фразой. Но дело в том, что в МВД мусоров нет и быть не может, по крайней мере — пока его возглавляет Арсен Борисович.
Так что «пособники Кремля» пусть успокоятся и не ляпают языками.

*
Доренко и Меньшова увлеченно рассуждают о том, что доб¬ро и зло легко меняются местами в этом мире. Причем не в бытовом, а в высоком смысле употребляются ими эти категории. Прямо пиршество духа!
А свет и тьма тоже рокируются, ребята?
И еще интересный штрих: Доренко, главный редактор радиостанции «Говорит Москва», требует от своих подчиненных быть монахами новостей. Сшибка двух несовместимых понятий мэтра не волнует. Лишь бы было броско.
Почему-то сразу вспомнились шакалы ротационных машин из Ильфа и Петрова, а не монахи.

*
— Не было страны дураков, были те, кто внушал, что мы живем в ней. И заметь, единственно при Горби этих внушителей развелось, как собак нерезаных.
— Потому что щедро им платили — и именно из кармана дураков. Стоит посмотреть фильмы перестроечной поры, чтобы понять, как всесторонне и целенаправленно разрушалась великая, но, согласись, скудоумная держава.

*
Лариса Васильева организовала встречу Кузнецова со студентами в актовом зале Литинститута. Оратор из поэта был не ахти, но кто хотел слышать — услышал многое. Нам с Сергеем Куцем хватило. Выходили мы из зала в сосредоточенном и приподнятом молчании. А вот Грицко Чубай, в группке украинцев позади, нарочито громко повторял:
— Какой некультурный поэт!
Вкус Чубая, как я понимаю, воспитывала прежде всего во¬сточноевропейская, даже не традиционно украинская литература. Ну и — понятное неприятие литературы русской. Считаю этот вкус до сих пор слишком эклектичным. И читать мне в таких стихах практически нечего. Даже если это не Чубай, а более собранный и талантливый мой земляк, из-под Луганска, Василь Голобородько.

*
Армия должна приносить пользу, а не просто проедать годами бюджет. Вот и шлют ее на дело. Достигнут ли экономических дивидендов? Или испытают всего лишь «моральное удовлетворение»? А то и хуже — на собственной шкуре убедятся, что лучше бы сидела эта армия дома и по-прежнему мирно проедала бюджет.

*
Если не в рубцовском русле, то это уже и не совсем стихи. Не самую добрую шутку сыграла со мной эта установка, благоприобретенная в Литинституте. Больше сковывала, чем помогала. Хотя и без этого я всегда был противником творческой фривольности, формалистических выкрутасов.

*
«— Член НСПУ? Отсекаем от литературы».
По-моему, с нами так вот, просто и одним махом, поступили. И по указке, заметьте, не из России. Из другой страны.

*
— Зачем воевать с Донбассом, как будто туда какие-то иностранцы пришли? Все это было, есть и будет наше. Просто по-другому назовется, ну и пусть себе. Такая же ситуация и с Крымом. Согласен?
— Ты не у меня спрашивай, а у тех, кто затеял этот конфликт и втянул нас в братоубийство.

*
Хорошо, что властители СМИ против фашизма. Кадры о Гитлере и о нации, восторженно пошедшей за ним, бьют по мозгам крепко. Сразу понимаешь: если такое повторится, то всем нам достанется. А наипаче — владельцам СМИ.

*
То в НАТО ломимся, не спросив броду, то блокаду Крыма устраиваем — надоела минута перемирия? Надоело вообще жить? Зачем прикорнувшему медведю рогатину совать в берлогу?
Тут явно подстрекательская рука не украинская. Не добра нам желающая, а продолжения кровавого банкета.

*
— Настроение картины «Грачи прилетели» передается хоть в одном кусочке альтернативной украинской прозы?
— А зачем? Это москальское настроение, и его надо изгонять из нашего художественного пространства.
— Я не о москальстве, а о поэзии пейзажа — разве она не исчезает из современных книг?

*
Раскаяние до самобичевания. До самоумаления и стирания себя в пыль. Есть ли оно у родноверов?

*
Повторяю многие возрастные изменения и болячки отца.

*
Неужели это правда, что за двадцать четыре посттоталитарных года валовой внутренний продукт в Украине упал на тридцать пять процентов?
— А чему тут удивляться?

*
По крымскотатарскому  АТР передачи и фильмы в основном об оккупациях и освободительных войнах. Для кого актуально, для кого — тенденциозно. Но фильмы глубокие, а не финтифлюшки — хоть на украинских, хоть на российских телеканалах.

*
Еще пару лет назад АТР завуалировано конфронтировал с Украиной и украинским языком. Сейчас вещает из Киева и нет ей более близкого друга и союзника. Даже мову выучил.

*
Неужели и впрямь не шайтан отомстил за бросание в него камней, а Аллах облагодетельствовал смертью сотни человек вчера в Мекке? Высказываются ведь и такие мнения.

*
Исстрадался Гоголь в Петербурге. По-настоящему не мыслил себя и в Украине. И как счастлив был в Риме. Смекаете, высокодуховные и не очень, о чем сия быль?

*
Комплекс вины — это ваша смерть, пишет некто высокопоставленный в твиттере. Понимает, что натворил? Но вместо раскаяния пытается быть сверхчеловеком, ницшеански отпускать самому себе грехи.

*
Быков о Суркове — интереснее, чем Сурков о Быкове. Хотя Сурков, конечно, высокомерно думает, что наоборот.
— Обе рябое.

*
Всегда удивлялся тем, кто отдает предпочтение новостям, политике, вообще всякой всячине, но не литературе и не статьям о ней. Теперь начинаю удивляться и себе. Новый номер ЛГ или ЛР — и что? Пролистну за несколько минут — и ни на чем не остановлюсь всерьез.
— Потому что там стало нечего читать.

*
— Пишут, что у одного правителя доходы за этот год скакнули в семь раз. И правит он именно всего этот год. А что же будет по итогам полной каденции? В тридцать пять раз обогатится?

*
Для кое-кого деньги не пахнут ни кровью солдатской, ни слезами матерей, сирот и вдов.

*
— Как легко это сучье кино демонстрирует убийства!
— А сучья жизнь — разве иначе их демонстрирует?
— Все надо отменить — и такое кино, и такую жизнь.

*
— Вы не готовы к контакту с нами, — говорят инопланетяне землянам, а Запад — России. Украина тоже не готова, но она не опасна. И с нею контактируют. Правда, пока лишь Запад, насчет инопланетян — не знаю.

*
Литература паразитирует на нестроениях и катаклизмах, желательно для нее — мирового размаха.

*
Художник ищет образ, мысль, а не истину. Воспринимает мир дробно, а не синтезировано. Искушенных художников много, «наивный» Толстой — один.

*
— А когда он крепостных девок брюхатил, тоже искал истину?
— Наверное, по минутной слабости, а может, и сознательно падал в духовные прорехи бытия, соединялся с природой, постигал ее как равновесное начало добра и зла, всего сущего.
— Вряд ли он так сложно думал в эти минуты.

*
Имморализм природы меркнет перед ее величием и красотой.

*
А в чем внутренняя божественность природы? Есть она? За этим внешним блеском и грандиозностью проглядывает ли Христос?
Очевидно, что проглядывает. Но лишь как автор этого произведения. До преобразования природы дело у него пока не дошло — этот новый акт творчества еще впереди.
— Блажен, кто верует.

*
Текущих благ человек добивается энергичнее, чем будущего спасения.
— И вполне возможно, что не зря.

*
Репьи да крикливые сорняки в картине детства не помнятся. И в картине юности. И даже зрелости. Да и сейчас, хоть замечаешь их чаще, но тоже не запоминаешь.

*
— Многие заблуждались и заблуждаются в это обвальное послемайданное время. Но один из немногих, кто зафиксировал свои заблуждения на бумаге, — аз грешный. Увы, готовый отказаться от своих заблуждений, но не от того, чтобы вынести их на людской суд, — писательские амбиции это вам не шуточки туточки.

*
Чутко как идет Толстой, нигде не сбивается на мелочи. На то, что слишком отдалено от души человека. Что для нее ничтожно и пусто.

*
— С высоты веков разве не едины, разве не видно, что порчей схвачены, что широкая древнерусская сила и чистота травились чадом и суетой человеческого ошмотья из «австрийских» штабов. А посему вывод прост: побольше панорамных охватов в ваших куцых клипах, хлопцы! Хорошо проветренных перспектив, когда каждая береза видна до листика, до царапинки.
— И калина тоже.

*
— По некоторым сведениям, каждый пятый в СССР «стучал». В Украине таковых сейчас гораздо меньше. Ведь мы демократическая страна.
— Но если даже этих немногих по циркуляру вывести на Майдан да еще честных активистов подключить — можно горы своротить.

                *
— Честные активисты? А разве такие бывают?

*
Завтра начинается сегодня. Так, насколько я знаю, в православии? После шести вечера — уже завтра.

*
Судя по соцсетям, например по каким-нибудь «Одноклассникам», все хотят известности. А то и славы. Не только, оказывается, поэты, артисты, политики. А мы думали, что хоть народ-то поскромнее.

*
Возвышающий характер прежнего труда. И унизительный — теперешнего. Но кого занимают эти тонкости и нюансы, кому нужны человек и его душа. Только деньги — причем не для всех, а для тех, кто человека унижает, кто душу растаптывает. В том числе и вот этим безрадостным трудом.

*
Ужасающая ситуация для Гоголя: ни за что и никогда не смог бы передать то же содержание, но на украинском языке. И речь не о возможностях этого языка, потенциально они огромны, а об узости его бытования и невольном в этой связи упадке.

*
Для глобализаторов постмодернизм — подспорье в разрушении не только моральных норм, но и чувства национальной общности, инструмент космополитизации людей. И вместе с тем постмодернизм — очевидная судьба человечества. А судьбе противиться — она коль не по охоте, то волоком оттащит куда надо. Кто это понял и принял не умом, а всем существом своим, тот не пропадет. На обозримом отрезке истории. А дальше? Неизвестно. Поговаривают, что геенна огненная.

*
У меня почти нет опыта общения с другими национальностями, чем украинцы и русские. Есть немного — с евреями. А с теми славянами, которые живут от нас далеко, — можно сказать, с ноготок. О каком же я здесь талдычу славянстве? Что я в нем понимаю?

*
А разобраться, что такое славянство, по сердечному чувству, по родству? Чем этот чех или черногорец, даже белорус так уж близки мне? Что-то в речи знакомое, во взгляде на жизнь? Да сейчас у всех этот взгляд одинаков. И родство между всеми таково же. И миф о семье славянских народов отменяется сам собой. Может, перспектива оптимистичнее, чем сегодняшняя данность? Вряд ли. Что швед, что мексиканец, что кашуб — у всех одна долюшка. Не очень завидная.
— Тогда хоть в этом будь им родня, тем более — славянам.
 

*
В одной передачке мысль: «Не только святые нетленны, но и вампиры». А, каково? Разрыв шаблона? И авторы, кажется, совсем не христианофобы. Или просто искусно маскируются?

*
И еще в той же передаче. Инквизиция не с людьми боролась, а с пришельцами и жертвами их экспериментов — в частности, вампирами. Чума, выкосившая пол-Европы, дело рук инопланетян. В Ватикане это знают, но молчат. Считают, что лучше смиренно покаяться в собственной негуманности, чем такую тайну сделать публичной. Но вот я, допустим, ее знаю — и что? Мир перевернулся? Пойду крестовым походом на папу?

*
«Я выбираю возрождение!» — везде эти предвыборные признания-воззвания одиозного городского головы. Возрождение, реванш, возвращение команды Януковича. Как бедна наша Украина!

*
— Всё, мля, такими отдаленными словами, что надо несколько раз перечитывать, чтобы понять или чуть ли не самому придумать к ним смыслы.
— Не ты один такой. Ахмадулиных и Иванов Ждановых еще раз перелистни. Не всем дано прямое слово. И еще больше не всем — нужно.

*
Даже Рубцов, крепко выпивая и порой побуянивая, в литературном отношении держал себя в узде, писал с оглядкой на цензуру, общие требования и вкусы, а сейчас пишут, как на душу ложится. Много личного, много пустозвонства и шелухи, а дельных вещей на донышке, таких, которые любое ОТК прошли бы, даже порой меднолобую советскую цензуру. 

*
— Этой шкуре не мова в Харькове нужна, не Украина, а его подлый бизнес, в котором один работает за троих, а получает за половину человека. Придут россияне — медным тазом накроется его нещадная лавочка. И поделом бандеровцу!
— Он хоть отстреливаться будет. А твой удел — покорно новых хозяев ждать.

*
— Я бы с ним в разведку пошел.
С кем, с бизнес-удавом, который поступит с тобой по только ему ведомой целесообразности, а не по самоотречению? Ну, иди, там, на месте, в разведке, и разберешься. За секунду до пули в лоб.

*
Родина у горожанина — это нечто иное, чем у сельчанина. Нечто социумное, прежде всего. В каменных джунглях больше ощущения опасности, а не родства и любви ко всему. К той же травинке или дереву. А уж об одушевленности этих немых «существ», наверное, и речи нет. «Заговори» кто с ними — смешно же. И при этом они, травинка и дерево, такие же потенциальные жертвы, как и сам человек, перед василисковым взором города, перед его ненасытной пастью.
Может быть это родиной? В понимании сельчанина.

*
Страшный дефицит кадров, жалуется глава подконтрольной Украине части донецкого края Жебривский. Приходится возвращать во власть пусть и одиозных, но компетентных «регионалов».
Позапирали все социальные лифты, теперь горюют. Из народа надо черпать, а не из верхушки, которая нажралась и работать не хочет, только сибаритствовать.
Жадность и тупизна фраеров погубят, ведь ничего не изменилось, кроме лиц во власти. А основы еще надо потрясать и потрясать. Впрочем, разве и это научит уму-разуму? При Руине или УНР вон как потрясали.

*
«— Не стреляй, урод!» — до сих пор слышится, настигает этот крик с Майдана.
Но урод стрелял. Пробивал деревянные щиты. И катились хлопцы под уклон: кто убитый, кто раненый.
И, кстати, появляются свидетельства, что не Янукович причастен к этому преступлению.

*
Открылись глаза у профессора и писателя Штоня: то, о чем я писал в диссертации (он ее читал внимательно, как оппонент на защите), еще тринадцать лет назад, взволновало, наконец, и его: выход на первые роли в литературе всего того, что в строгом смысле от нее далековато — забужек и любок, винничуков и андруховичей. Причем другого толка писателям, от Драча до самого Штоня, от Мовчана до Герасимьюка, ни вторых, ни третьих ролей при этом вообще не дают. Какая жалость, правда?
Но поздно, дядьку. Мы уже привыкли к альтернативщикам, а не к вам, отмененным самой историей. Вот вы как образец противопоставляете Герасимьюка Жадану и гоп-компании. А мы бы уже, пожалуй, предпочли и Жадана этой многозначительной, велеречивой невнятице — Герасимьюку. Пусть невнятице и гуцульского, а не ковбойского помола. Новые обоймы — они как-то побойчее, что ли, посовременнее, попрозрачнее и на заезженную, вторичную философичность претендуют в меру. Хотя тоска тоскучая, как придешь на минуту в себя да поразмыслишь, что обрели и что потеряли. Не много потеряли, но приобрели еще меньше.
Однако поезд и впрямь ушел. И надо было гораздо раньше бить во все колокола. Тогда, когда вы и сами пытались пускаться наперегонки с «нью-комсомолом». Да и раньше, в восьмидесятые, следовало критичнее относиться к герасимьюкам. Из них выводили таких же альтернативщиков, каковы нынешние. Только в пику украинским советским «классикам» и контингенту пожиже, но тоже застегнутому до подбородка.
В общем, все смешалось в доме Облонских. И отогнанным от литературных кормушек не позавидуешь.

*
Ну вот. Европа опять ничего не понимает. В который раз пригласила Андруховича, Жадана и Карпу культурно объяснять, что происходит у нас в стране. Не Штоню и Герасимь¬юку, загнанным в угол, шикарный тур по блистательным своим столицам организовала. И даже не полукультовому Шкляру — поскольку тот вообще, видимо, темный и дремучий националист. А просветленным общечеловекам, истинным светочам украинской литературы.
Сигнал более чем внятный: прикрутите свои коптящие фитили, керосинные лампы!

*
— Цветаева — это Маяковский, только очень женского рода. Женского до истеричности, как едко подметил когда-то Кузнецов.

*
Преувеличенность жизни
В смертный час.

Множество у Цветаевой таких посылов, импульсов, от которых вздрагиваешь, от которых многое переворачивается. Но хватает и проходной, хоть и темпераментной описательности. Выговориться даже гениальной женщине — это не значит написать емкое, классически грандиозное и законченное произведение.

*
Русская душа действительно богоносна. И по-особому непримирима перед вселенскими пустотами. На нее же в первую очередь будто и падающими со всей своей мстительной силой. Борясь с ними, этими пустотами в себе и мироздании, русский и богоборцем стать может, вообще на миг отринуть оба эти начала — доброе и злое и рвануться туда, где, может, и впрямь ничего нет. Потому что: «А как это ничего нет? Я там буду. Я все заполню и все раздвину дальше любых предполагаемых границ!»

*
На иврите нет прописных букв и знаков препинания. Не отсюда ли мода на стихи, записанные будто на иврите, но на русском. Или украинском. Из глубокого уважения к древнему языку и богоизбранной нации… Попробовать и себе, што ле?

*
Пришла новая власть и говорит: проституцию надо уза¬конить.
Нет, не беспокойтесь: проституцию — в узком, а не в широком смысле.

*
Бунин писал о людях другой культуры. Даже для нашего поколения она выглядит как архаизм. А что будет завтра, если уже сегодняшние молодые писатели оторвались от нее напрочь. И не по внутреннему убеждению, а по внешнему принуждению: такова конъюнктура на рынке литературного труда, что Бунина — за борт. Причем конъюнктура, регулируемая как раз держателями этого рынка. Здесь ведь так же, как и с морковкой: вчера она стоила три гривны, сегодня — восемнадцать. И попробуй до¬ищись правды, почему оно так. Созвонились пацаны, стакнулись братцы-кролики — и решили: быть по сему.

*
Не надо простоты и ясности, а главное — включенности во внешние, общественные события и настроения. Только герметичный, закупоренный личный мир.
Прежде всего такие «произведения» возводятся штатными обозревателями в ранг лучших на либеральных сайтах. В крепкую узду взят Пегас, музы танцуют отморожено на панели.

*
Витринные писатели. Предназначенные прежде всего для западного потребителя. Ну и для своих шопоголиков.

*
Десять тонн золота на руках украинцев. Я не в счет, у меня — ни грамма.

*
Чубайс, недовольный инертностью, не предприимчивостью россиян: «Вечно последние». Стало классикой. Цитируется и... помалу поднимает из положения партера на борьбу в стойке.
Чубайс не на это рассчитывал, друзья! Унизить, добить — да. А вы — сопротивляться и плевать ему в душу? Ну, тогда ждите ответных от него санкций. Внутрироссийских, самых чувствительных.

*
В фильме «Русь изначальная» символическая линия — Ратибор и хазарка. Не любовь, светлая, славянская, а страсть. Мутная, бездонная, Ратибору еще не ведомая. И он — в нее с головой, как в омут. Молод и неудержим. И глуп. Любит свою чернявую до беспамятства, даже мертвую. Отпустило бедолагу не скоро. Когда получше стал понимать, кто такие хазары.
Замечу, что автора романа, по которому был снят фильм, поддерживала «русская партия» в руководстве СССР. Благодаря в том числе и ей кое-что, намеками прорывалось в книги и на экраны. Так само собой вышло, что фамилия у писателя тоже символическая — Иванов.

*
— Как порчи и погибели, как водоворота зла боялись славяне грамоты, вторжения... букв в их «чистейшее» сознание. Но, глядя на то, чего мы добились, как ведем себя друг с другом, какими ущербными выглядим перед всякими там англосаксами, поневоле спросишь себя: а что, может, не случайно письменные народы издревле называли нас варварами?
— Вранье. У нас был такой космический алфавит, такая письменность, что Кириллам и Мефодиям и не снились. Просто все это уничтожалось перелицовщиками истории, только лишь попадало им в руки. И Петр Великий поусердствовал здесь как никто. А за ним — все Романовы. О заграничных «доброжелателях», понятно, и говорить не приходится.

*
Даже у лучших — лишь слабое дыхание подлинности, лишь приближение к сердцевине материала поэзии.

*
У Пастернака в его «Высокой болезни»:

Еще бессмысленней, чем песнь,
Тупое слово — враг.

Это не просто состояние, не просто убеждение. До неисчерпаемости высказывание о враге доводит непритязательное, не новое и вполне спокойное сравнение: «бессмысленней, чем песнь».
Кто-то, впрочем, скажет, что это дебри чужеродной рус¬скому человеку амбивалентности, игра ума и не больше. Жаль.

*
— Мы видим лишь обрывки той картины, которую создает сейчас Россия, короткие связи в реальности, по-настоящему нам недоступной. И только боги знают все объемно — сейчас и наперед. Правда, есть одна закавыка — любопытна ли им эта картина, шедевр ли она?

*
— Кремль не боится джихада. Кремль боится собственного народа, особенно титульной нации. То есть — русского мира.
— А Банковая не боится украинского мира?
— Мало-мало тоже.

*
Смерть — пробуждение? Но снится мертвый — и то буйствует, не сообразуясь с реальностью, то ведет себя так, будто он сам пребывает во сне, будто он сомнамбула, а не подлинно пробудившийся, который должен все видеть не искривленно, а правильно.
Или такая она и есть, тамошняя, то есть настоящая, реальность? Что-то вроде сна во сне.

*
— Нравится мне иногда церковная велеречивость, например: «новоначальные люди». То есть — просто дети, противоположность взрослым. Но как красиво и обнадеживающе — «новоначальные».

*
— А «нейролингвистическое программирование», «психогенераторы», «враждебная сеть», «форумные человечки» — разве не блеск?

*
— Никакой ценности у нас человек собой не представляет. Это Толстой с Достоевским придумали, что к нему надо относиться по-христиански, но даже у Пушкина — «эллинский» взгляд на это дело. А уж у вождей революции и их преемников до сего дня цена человеку — копейка. По курсу доллара. То есть только на уменьшение она идет со времен «совка».

*
— Хорошо, что есть Россия: можно наши проблемы преподносить как российские — и никто не придерется. А то, глядишь, и похвалят не очень проницательные читатели. Особливо ура-патриотического толка. Или — вот уж розовая мечта — сами властители.

*
— Иудеи на коленях не молятся. А христиане и мусульмане — да. Нужно ли еще что-либо говорить по поводу этого красноречивого факта?

*
— Бывает, уже даже засыпая, вспомнишь что-то вызывающее сожаление из своих поступков — и мысленно падаешь на колени перед Христом. И столько бессилия и горечи, столько мольбы о милосердии.
— И как, становится легче?
— Не знаю. Но в следующий раз чувство вины еще пронзительней. По любому, даже самому мелкому поводу.

*
— Те, кто не становятся на колени во время молитвы, исполнены гордыни, как и их подлинный бог — сатана.

*
Пестрят заголовки: «Нобелевскую премию дали уроженке Украины». Такая у нас плодовитая земля. Даром что эта уроженка, Светлана Алексиевич, с семнадцати жила в Беларуси, а последние полтора десятка лет — так и вообще на Западе. И пишет, блин, по-русски. Вот незадача, рецептивный обвал.

*
Скромный плакатик на монстрации: «Мне просто спросить».
Это — про меня. Чуешь, власть явная и потаенная?

*
А еще неплохие монстрационные штучки: «Я требую своего адеквата!», «Всем покер», «Великий Отечественный мир», «Большой град следит за тобой», «Медузы — дуры, кальмары — разум¬ны», «Тихо! Идет революция», «Те, кто помогал весне и ел снег, вы зачем еще и асфальт сожрали?», «Верните меня на Марс», «А жить когда?», «Нужны ли мы нам?», «По себе людей не судят», «Россия без Агутина», «Скажи миру: «Ы!», «Если вы понимаете, о чем я», «Ура! Уровень бреда уже превысил уровень жизни», «Империя зла. Империя очень зла», «Ну что я несу?», «Нас нет», «Ты превращаешься в пингвина, перестань!», «Вы! Мы! Ты!», «Призываю к массовым порядкам», «Простите нам наше счастье».

*
«Русский язык может существовать и без россиян, существует же латинский сам по себе», — вот на какие перлы уже пробивает некоторых украинцев. И это сказано безвестным комментатором всего лишь в споре о литературе.

*
Часть немцев считает, что канцлерин Меркель надо отправить в психушку. За то, что приняла столько мигрантов-арабов.
Хороший штришок в тему об аморальных политиках и высоконравственном народе?

*
Провластные СМИ сообщают, что состояние прекращения огня на Донбассе перешло в перемирие. А братания еще нет, как в Первую мировую? С последующими революциями по обе стороны конфликта.

*
— Страдал ли народ без Ахматовой, когда в течение пятнадцати лет ее не печатал сталинский режим? Вряд ли. Особенно в три¬дцать втором — тридцать третьем. «Сколько годков мак не родил, а голода не было» — есть такая пословица у этого на¬рода.

*
— Еще раз пересмотрел «Осенний марафон». Многим хороши его создатели, но по большому счету душно, затхло, тесно, тускло у них. Впрочем, как и в каждом их произведении. Нет свежего воздуха, нет нашего высокого неба. И не будет никогда. Хотя живут и творят они именно здесь.

*
— Прозрачности, логики, глубины — чуть ли не эпической, философско-трактатной, божественно откровенной? А если мы за условность в искусстве? За вольное смешение образов и деталей, за то, чтобы читательское воображение попадало в некий поток намеков и случайностей и само рисовало себе то, на что способно, соприкоснувшись с нашим материалом. А вы о нас как о трещотках, ветрогонах, порожняке, а то и литературных власовцах или посланниках вельзевула, кротах и подгрызателях основ жизни на земле. Окститесь! Мы глубже, чем вы думаете и чем то, что служит для вас идеалом, а для нас является всего лишь архаикой.

*
Кличко признался, что есть у него мечта: чтобы когда-нибудь улицу в Киеве назвали его именем. Хорошая мечта. Кто не хотел бы себе того же самого? Но юмористы пока говорят не об улице, а о тупике Кличко. Вот же каркающее отродье.

*
Привели топ дести лучших современных украинских художников. С образцами их картин. Первая мысль: сейчас все пишут-малюют ни о чем и одинаково. Для коррупции даже в таком тонком искусстве, как живопись, видимо, полный простор. Назначай, кого хочешь в лучшие, — ведь сами за себя картины притязателей на первенство не постоят. Только если автор не найдет заступника посильнее твоего и тот не навяжет свою волю любому «профессиональному» жюри.
Всё путем, панове? Всё тип-топ?

*
Вера в Бога объявлена группой американских экспертов в области психологии — болезнью. Особенно вера с элементами фанатизма — это, мол, совсем уж острая фаза. И вообще, тот, кто говорит, что впустил Бога в свое сердце, чувствует его помощь, общается с ним, — должен понимать, ну хотя бы немножко догадываться: на самом деле он говорит лишь с собой, со своей болезнью.
— Получается, что только атеизм является психической нормой? И что самый здоровый «человек» — обезьяна на ветке? Тогда еще вопросик: а никто не исследовал, верит ли обезьяна во что-нибудь? Или хотя бы в чем-нибудь сомневается? Например, в таких вот экспериментах.

*
Он дворник и, наверное, в прошлом зэк. С сыном и дочкой общается матом, те между собой — тоже. Она, жена и мать, молчаливо ходит сгустком темноты и затаенного отчаяния. Эта семья, эта клетка, эта безысходность — все, на что хранительница очага обречена до скончания дней. Ей хочется вырваться отсюда. На свободу, на вольный воздух, туда, где всего этого не было и что она, получается, сама породила. Туда, где были мечты и счастье неведомой хорошей перспективы, ожидание лада с миром, жизнью, бытием. Она не Лев Толстой, особо, может, его и не читала, но хочет разорвать образовавшийся тугой, как петля, круг, сбежать хотя бы и в свое Астапово, найдя там скорую смерть, а перед тем все же увидеть новые пейзажи за окном, услышать бодрый перестук убегающего вдаль и увозящего ее поезда.
Нет, она никогда не сделает этого. Даже и не попытается. Будет по-прежнему ходить сгустком горькой и темной энергии, которую что-то странное и страшное произвело на свет, которая не сжалась и затаилась, а лишь умножила себя в детях и, возможно, будущих внуках. Так она подспудно чувствует, однако пытается бороться с тяжелыми настроениями и верить хоть в какой-то просвет, лучик впереди. Господи, помоги ей. Не остави и всех нас, в том или в ином, но таких же убогих.
...Драма за стеной моей квартиры. Тихая и обыкновенная для этого рабочего и одновременно спального района.

*
Новенькая поэмка Драча об Академии наук — неожиданный и вместе с тем прикровенно ожидаемый образчик вчерашней каши, разогретой до белиберды в голове этого жонглера словесами. Подобную сумятицу я читал в свое время в издательском самотеке. Оглянись хотя бы на коллег — российских патриотов, броский и хаотичный украинский стихотворче, — они знают, чего хотят, кто их враг, кто друг, их слово не стремится переплюнуть бред постмодернизма, а вот ты — по причине нетребовательности к себе, ведь классик — взял да и переплюнул. Но вместе с плевком и сам улетел за пределы добра и зла. Возвращайся. Мы ждем тебя обратно. И обязательно хотя бы чуть-чуть похожего на прежнего.

*
Псалмы не созданы, а надиктованы небом. Причем не мелюзге надиктованы, а необъятного духа людям.

*
Олигарх! Сравнивай с псалмами то, что написано твоими подопечными поэтами и художниками, и если оно слишком далеко от псалмов — денег поцам не давай! Помни, что именно так ты борешься за мир и жизнь на земле, отводишь от армагеддона заблудшее человечество. А это самое выгодное вложение средств.

*
В предисловии к этим дневниковым записям следовало бы провести простую, но, по-моему, универсально емкую мысль: о том, как человек ходит по кругу — от почвенничества к либеральным ценностям и обратно. И о том, что других путей у него, собственно, и нет. И быть не может. Ведь если снять шоры, то увидим, что именно это происходит и с великими — Пушкиным и Гоголем, Толстым и Достоевским, Франко и Лесей. И даже — Шевченко. Который из крепостных и знает почвенничество изнутри, как никто.

*
Прасолова не сразу понял и принял как «подлинного поэта» даже Кожинов. Что-то и глубокое, и накатано-скользящее в этих стихах. Но даже косвенные штампы дышат неожиданно оригинальной, мускулистой и многогранной силой. Странный и притягательный парадокс.
А вот в жизни поэта как-то быстро и нагло сломали, он был неприкаян, получил срок, потом покончил с собой. Но и тут, как по мне, сила его больше, чем, скажем, у Рубцова и Кузнецова. Она от воронежских черноземных пластов, тяжелых и вязких, а не от цветов и сосен, как у первого, и не от мифов и былин, как у второго.
Если проще, в ней гораздо больше реала, чем виртуальности.

*
А опубликовал, поднял из безвестности Прасолова Твардовский, когда тот сидел в тюрьме и оттуда прислал свои стихи. Конечно, тут была и прозорливость Твардовского, но в немалой степени публикация стала жестом в пику советской Фемиде, с удовольствием посадившей поэта на три года за мелкие проступки, — по мнению современных юристов, Прасолов заслуживал только условного небольшого срока. Как бы ни было, но поэт вырвался из провинциального мрака к широкому и ясному читательскому простору — навсегда. Хоть потом, правда, и повесился — от каких-то новых беспросветностей родной черноземной воронежской глубинки. В возрасте сорока с небольшим. А сегодня ему было бы восемьдесят пять. И что бы он написал, проживи такую огромную разницу, как бы, в частности, отра¬зил наше время? И каким взглядом посмотрел бы отсюда на вечность? Неужели с отчаяньем признал бы, что оттуда, даже из «ужасного» оттуда, она казалась просторней и благосклонней к человеку?

*
Вновь зима подступает с севера, от белолуцкой меловой гряды, и с востока, от ровных, насквозь продуваемых полей, летящих в бесконечность, в небо — с тетивы асфальтового шляха. Там и там, за горой и за шляхом, рукой подать — Россия.
Хорошо, что наш дом будет не пуст, что в нем живут люди, что отец отважился и продал его. Я был эгоистичен, когда думал о покинутых нами стенах как о чем-то неодушевленном, предназначенном служить только мне, только нашей семье. Но нет, дом надо любить как живое существо. И пусть он служит людям, а люди — ему и зима не будет им страшна. Да и лето — что проку, когда ты пусть и под теплым солнышком, а дряхлеешь и валишься.
Привет тебе издалека, мой дорогой. Не забывай.

*
Уже пошли академические статьи об Анищенко, в основном, как видно, аспирантские. Но спасибо тому, кто дал им толчок. Пусть в филологической говорильне слово поэта пока неуклюже глянцуется, даже немного нивелируется, поскольку о достоинствах — напыщенно-официозно, а на недостатки у прилежных зрения не хватает. Но это лучше, чем загнанность в тень, а то и чем забвение.

*
Смертельная борьба идей в насквозь потребительском, безыдейном обществе. Не только нашем. Масштаб тут почти всемирный.
Ерничает саркастический рок или всерьез и до конца будет гнуть эту линию?

*
У кого-то все мысли о Христе. Например, у ревностного монаха. Но такой монах может стать лишь объектом насмешки в произведениях «новых» литераторов. О смерти, конечно, они много и подробно говорят. И о дальнейшем, что может быть после нее. Но говорят — без малейшего упоминания Христа. Потому что такой ракурс — как бы помягче выразиться? Банальность для них, моветон. Хотя мыслишки их гораздо сермяжнее. Постмодернист и христианин в одном лице — это неформат, нонсенс для политиканов, управляющих современным литературным процессом. А вы думали, постмодернист вне политики? Что ему, как и его планетарным кураторам, христианство совсем не враг? Тогда кто же будет перефоматировать вам мозги, перекраивать душу по подземным, бункерным лекалам? Традиционалист?

*
Снова из сети: «Деньги воюют за деньги, а погибают те, у кого их нет». Хлестко сказано. И очень правдиво. Но не о родине, а всего лишь о деньгах. У кого чего болит, как говорится.

*
Всё по закону: сеть «Facebook» в Великобритании заработала больше ста миллионов фунтов за прошлый год, а вот налогов заплатила всего шесть тысяч. Как платит обыкновенный, среднестатистический работяга в этой стране. Так то работяга, а это всемирная корпорация! И придраться к ней никто не может. Цукерберг, владелец сети, использовал все лазейки в законе — и ничего не нарушил. Голова!
А у нас парламент разве все подобные случаи учел? Где там. Если в депутаты ломятся порой не то что выжиги, а откровенные бестолочи, не знающие реальной жизни, реальной экономики и юриспруденции. Много какой-нибудь разбитной имярек придумает законов, упреждающих самые изощренные преступления, если все, что он умет — бахвалиться на том же «Facebook»?

*
Сейчас действительно не «совок»: нужны деньги, а не занятость. Но и государство, и бизнес предпочитают снова культивировать занятость.
— А как же насчет денег, господа государство и бизнес?
— А насчет денег — шиш, браток.

*
Первый раз за шестнадцать лет позвонила сестра: отец не¬привычно болен. Можешь — приезжай. Немного поговорили. Чувство — чуть ли не обменять квартиру и податься поближе к ним. А еще — какая-то безвольная подчиненность, вина и желание былого, доконфликтного ощущения семьи, всеобъединяющего и бесконечно любящего присутствия матери.
Чуть позже вспомнились слова отца: «Ты приносил мне одни несчастья». Сказанные за миг до моего отъезда, почти в спину. Нет, все-таки в глаза. С сухим, злым выражением лица. Минутная, ситуативная реакция на ссору? Или давнее, выношенное, таимое сорок лет — и вдруг прорвавшееся? И что же теперь? Приеду — разве радость привезу? Да и с ногами проблемы, каждый шаг — боль в пятках, изматывающая, безысходная. Господи, как все ужасно.
И сколько добра бывает все-таки в твоей дающей руке: вот — позвонила сестра.

*
Ниже всякого минимума платит в одной очень прибыльной слобожанской фирме потомственный бандеровец. То есть недоданное попросту гребет себе. «Не надо баловать людей», — говорит. Как быстро усваивается психология сучизма такими вот «газдами», для которых патриотизм — не человек в Украине, не благо этого человека, а наоборот, Украина — карман ближнего, откуда можно таскать деньги. И душа, в которую можно бесконечно и безнаказанно плевать. А попутно — провозглашать крутые «гасла», лозунги. Пусть лохи хавают.

*
«Без меня народ не полный», — помните у Платонова? А без России человечество не то что не полное, оно, говорили и говорят многие известные люди, сухарь, робот. И место ему чуть ли не на свалке. Или в лучшем случае — в экспериментальных лабораториях, где будут что-то свое и дальше химичить сверхчеловеки и пришельцы из космоса. Но уже — без повышенного интереса. Не надеясь на увлекавший их ранее результат.
Чувствуете, сколько мессианства возлагается на эту бедную и большую страну? Справится ли?

*
Скажите стукачу:
— Я частный человек, а ты государственный.
И увидите, как он смутится, придет в замешательство.

*
— Что-то есть у нас от шиитов и суннитов. Только в христианском разрезе.

*
На бульваре облеванная скамейка. Конечно, местные. Но первым делом думается: «Понаехали!»

*
Человека всему можно научить. И хорошему, и плохому. Вот «ученые выяснили, что геями не рождаются, это совершенно осознанный выбор человека». Так и пишут. Другими словами, означенный диковинно-дикий выбор делается не по генно-биологической подсказке, а под влиянием именно других людей, общества. Того самого, которое нынче столь терпимо к гей-пропаганде, гомосексуальным лобби и прочей пакости, в нем распространяемой, но при этом оно считает себя наиболее передовым в истории.

*
Воздух как перед большим шухером. Не уйдет ли Западная в свободное плавание? Не возьмет ли Россия все остальное в свои руки? И чем попандопулы поделятся напоследок с народом, какими тряпками из кованых сундуков?

*
Мыслей и мыслей? А у них — плоская описательность. Какая же это проза? Даже «Записки українського самашедшого». А тем более — жвачка от современных классиков помоложе. Сам министр нашей занедбаной культуры засыпает на первых страницах, а воспрянув, плюется.

*
Налицо очень простые и внятные маркеры: овощи борщевого набора в России сейчас вдвое дешевле, чем в Украине. А у нас мечтатели, затаив дыхание, ждут, когда же Россия рухнет и они, наконец, задышат полной грудью.
— Как бы не так, — хочется им ответить. — Пока толстый сохнет, худой сдохнет — груба пословица, да правдива.

*
Самовыражение и литература — очень далекие друг от друга вещи. А самовыражение и политика, даже хозяйственная деятельность или бизнес — разве нет? Но у нас все всё умеют — и ничего путного не получается. Всеобщий загул, разгул, потоп самонадеянного, а то и агрессивного любительства. Тонем, даже не замечая, что тонем. А в ноевы ковчеги нас не берут — их в обрез и они не резиновые. Да и отбор туда строгий, как в космонавты. Вот вы, мужчина, сможете пройти такой отбор? Только не дышите доктору в лицо перегаром и никотином.

*
«Давно мы дома не были...» Может, человек и рожден для того, чтобы потеряться где-то вдали от дома? Как, например, солдаты, полегшие в Европе.

*
Что-то есть кощунственное в распятиях, выставляемых во Франции где угодно. Вот фотография: в поле у дороги высокий деревянный крест с распятым Христом. Первый взгляд — оторопь: будто дикари радуются, что пригвоздили и убили Господа. И только потом включаешь традиционную религиозную трактовку образа. Типа цивилизованную.

*
Вышла из своей парикмахерской на несколько минут и курит, опершись о перила. Задумчиво смотрит. В никуда? В себя? О чистом, о высоком ее помысел? О божественном?
С сигаретой в руке это невозможно.

*
Она исторгнет из среды своей тех, кто устремлен к другому, не к корням, а за окоем, за пределы родного ландшафта.
— Пейзажа?
— Да-да, пейзажа.

*
— Везде фиксируются. Даже деревца на нашем бульваре посадили в виде семисвечников. И где только взяли? Каким только селекционерам давали задание вывести столь причудливый сорт?

*
— Тихая моя родина. Покорный, толерастный край. Нет, не Новопсковщина и Старобельщина, а много-много дальше. От Черного до Белого моря. От Балтики и до Аляски.

*
Степка Фец, хочешь щец?

*
Еще только день тишины, а цены уже подскочили, иные — просто взлетели. Вот жалкое, заветренное, но до блеска смазанное чем-то ядовитым куриное филе — на целых десять гривен. А что будет завтра-послезавтра, когда все, кому позарез надо, победят и объявят, что следует затянуть пояса, поскольку предыдущая власть оставила после себя выжженую и вонью помеченную территорию. И приходится все поднимать заново, даже не с нуля, а с глубокого минуса и полной задницы, — так много украли.
— Вот же твари! — тихо, поскольку день тишины, ни на площадь нельзя, ни о берданке подумать, говорит наученный большим жизненным опытом народ. И лишь лихорадочно ищет, че¬го бы прикупить впрок да подешевле.
Ума и воли, братья и сестры (в «сестрах» е без точек), — вот чего бы прикупить. Но этот товар, подозреваю, еще долго будет нам не по карману.

*
Прежде чем прыгнуть с крыши и самоубиться, посмотрел, чисто ли внизу, ни на кого ли не грохнется.
Хороший, совестливый человек.

*
Скажи на милость, нужна мне эта «Свобода»? Пишу по-украински и по-русски, причем в последние годы в основном по-русски. А это значит одно: когда «свободовцы» всерьез придут к власти, то таких, как я, будут «немножко расстреливать». Обещали же. У них с этим строго: двурушников, то есть тех, кто и вашим, и нашим, кто и на том языке, и на этом, — самыми первыми к стенке. Ибо двурушники — наиболее опасный пример. Особенно для молодежи. Особенно в условиях, когда смертельно обострилось «или — или».
Но проголосовал именно за «Свободу». Другие кандидаты как-то совсем не глянулись.
О доводы разума, о непредсказуемость сердца!

*
Уже к вечеру в широкой пучине этих мутных выборов замаячили первые итоги. Само собой, никто из проголосованных мною тягнибоковцев никуда не пройдет. Получается, зря старался, прахом пустил свой драгоценный голос? «А это с какой стороны посмотреть», — не разоружаюсь и упорствую дальше в своих заблуждениях и ошибках.

*
Стыдно стало перед Геннадием Адольфовичем. Вот одержал он победу на выборах в воскресенье, ну и отдохнул бы пару-тройку лет, как это делают нормальные городничие. Нет, уже с понедельника заботится обо мне — лазят по стене нашей пяти¬этажки кропотливые жековцы, меняют сливные трубы. Неугомонный. А еще он меня когда-то муниципального лауреатства удостоил, имею бумагу с его личной подписью. И какой же я, получается, неблагодарный — не поставил вчера за него галочку в бюллетене. Или крестик.
Я, вообще-то, предпочитаю галочку, оно хоть и не очень по-христиански, но как бы крылато.

*
— Только в здоровье жить, а потом пусть сразу все оборвется, не продлеваясь болью и пустотой. Так они достали за многие годы, что и думать о них страшно, об этих боли и пустоте.

*
— Бизнес — узаконенные банды по добыче денег. Набирает пахан людей — и одна у них цель. Деньги. Ничего больше. Госсоцхозяйствование успехами не блистало? Но в его структурах ты был человеком, а не членом ОПГ. А здесь — пусть даже офисным планктоном, но в банде, пусть даже винтиком, но в бездушной машине, которая ни о родине не думает, ни о Боге.
— Да ты сегодня в ударе. Загнул так загнул.

*
Нет, и впрямь славяне стали казаться как-то не очень. Сколько ни героизируй, от истоков и до побед в новейшей истории, а словно — третий мир.

*
У тех, под чье владетельство не идет Харьков, выбора не остается, и на Кернеса может быть осуществлено новое покушение. Он умный и хорошо это понимает. Что предпримет? Форсиро-ванное вхождение в «русский мир»? Или такие договорняки с пат¬риотической элиткой, о которых мы даже и не подозреваем?

*
Любят красоваться, быть на виду, а работать не умеют и не хотят. Поэтому и проиграли все эти залетные саши боровики «регионалам». Мишико постигла бы та же участь, но он не выборным пришел, а назначенцем.

*
Буддисты, те, кто верят в карму, реинкарнацию, преселение душ, — вероятно, большие фаталисты и даже стоики. Представлять, что станешь телком, теснящимся в загоне и приготовляемым на убой, — и не восставать против таких жутких законов вселенной, мысленно хотя бы, философически, религизно? Ну, это надо быть совсем другими людьми, чем христиане. И людьми ли в глубинной сути? Христиане телками видеть себя не хотят, они верят, что окажутся навечно рядом с милосердным Богом. Там, где нет убийств, кармических наказаний, жестокого земного мироустройства. Сказка? А то, что станешь телком — разве реальность?
Вот здесь, кстати, в этой точке незнания, мы с тобой всерьез и пересекаемся, друг буддист, и думаю, что чувствуем себя одинаково покинутыми и горько безутешными — наравне со всеми другими людьми планеты. Какие бы верования нас всех ни помрачали или ни возносили ввысь.

*
Так и останется для меня загадкой. Что у него была за душа, как теперь узнаю, если не успел за прошедшие шестьдесят лет? Последние полтора десятка живым словом не перемолвились, только в поздравительных открытках да нескольких письмах. У него сдержанных, у меня — не совсем.
Думая об этом, зацепил разогревавшуюся сковородку, и она упала — постным маслом вниз. Никогда такого не было, только сегодня, в день его похорон. Что это, знак, чтобы не позволял себе странных, если не дерзковатых мыслей? Тем более теперь, когда у него ничего уже не спросишь.
Или другое? Например: если были или есть у него недоброжелатели — то обломаются, все будет прекраснее и грандиознее, чем эти ведомые и неведомые сущности хотят.
Но откуда мне знать правду. Скепсиса же — понятно, ни на йоту не хочется.

*
А вчера шел по бульвару и впереди взметнулась стая голубей, кормящаяся там своими легкими хлебами. И один, будто нарочно, плеснул почти по лицу — козырек кепки отбил этот теплый и упругий, как ветер, удар.
Ранним утром в этот день я сказал сестре по телефону, что на похороны не приеду. По ряду причин.
...Прости меня, папа. И земля тебе пухом. И царствие небесное.

*
Последние минуты на земле. Последние минуты его мертвое лицо смотрит в небо. Как это? Его — и мертвое? Не хочу даже представлять. Ты жив, ты жив — и пусть дальше все будет лучше, чем здесь.
А каким сильным и молодым ты был. Каким было Рогово вокруг нас, лес и речка, луг и сады. И как мы шли купаться и я предложил тебе бежать наперегонки — сколько мне тогда, лет двенадцать или даже четырнадцать? — и ты вдруг так легко и быстро на десятки шагов оказался впереди.
Я гордился — не только, конечно, этим: вот какой у меня отец. Всегда гордился.

*
Под вечер на двадцать седьмое октября была большая красноватая луна. Девочка в парке показывала отцу, странно немолодому, на звезду в противоположной от луны стороне. Отец увлеченно стал объяснять, что это Сириус, самая яркая звезда на вечернем небе. Я шел мимо, любопытство взяло верх, оглянулся, но Сириуса не увидел. Побрел дальше — только огромная, тяжело сияющая впереди луна и смутные чувства в груди, которым я старался не придавать значения.
Наутро, в пять тридцать две позвонила сестра: «Лёня, отец умер».

*
Люблю их и за то, что они будто не меняются и что я был и остаюсь для них Лёней. Какое мягкое, всегда обезоруживавшее меня имя. А бабушка так еще и Лёночком называла. В ее украинском это звучало как «ну очень ласковый лен».
А что, может, я такой и есть. Но где-то глубоко в душе, настолько глубоко, что не всем и видно. Только любящим.

*
Попала в больницу мать, шестнадцать лет назад, — не стало. Теперь вот отец — тоже. Складывается впечатление, что их там убивают. По какой-нибудь программе сокращения пенсионеров.
Надо бы избегать уж если не поликлиник, то госпитализации, я ведь тоже теперь пенсионер.
— Плюс больной на всю голову конспиролог, — так и готов услышать ядовитое шипение. Особливо от инквизиторов в черных костюмах и от их отдельных подручных в белоснежных ха-латах.

*
Держался — и вдруг как проравло. Чем ни отвлекаюсь, слезы так и текут, воспоминания остры до физической боли. Это неспроста? Это он не хочет уходить? Если такая горечь за всем, что остается здесь, то что же там, там, куда его уводят?

*
Горло перехватывает и душит. Слезы не проталкиваются, застревают, как железные шершавые шарики. Их набивается много, и горло хрустит. Начинается невольная паника, страх уже за собственную шкуру, за свою жизнь. И одновременно стыд, что эгоистически в такую минуту думаешь о себе.
Совсем не гожусь я для этих дел, с годами — так просто никуда. А там, у гроба, и дуба врезать можно. Там никуда не убежишь, вокруг размытые людские фигуры и сплошное кладбище. Железные шарики не сглотнешь, а новые и новые усилием воли не остановишь. Слабак, короче.
А он, так и кажется, выдержал бы все.
И что откуда берется: у сильного отца — такой хлипкий, никудышный отпрыск. Причем старший. Не пример для младших, а позорище.

*
Он странный писатель. Пишет так, будто ничего в сердце глубоко не впускает. Удивительно, но получается востребованное чтиво.

*
Перепады в его прозе очень заметны: сонливая велеречивость после кратковременного отказа от наркотиков и алкоголя и социопатическая агрессия — во время запоев и обкалываний.

*
Сидит где-то вверху, на своей звезде, инопланетянин, который корректирует развитие вида хомо, и внушает мне мысли о бессмертии. А придет время — погасит и эти мысли, и весь белый свет для меня, обратит в бесчувственное, неживое ничто. Может же такое быть? Эй, парень, не играл бы ты мной, как кошка мышкой, а поговорил начистоту.
— Начистоту — тебе же хуже будет. Как роботу от не перевариваемой информации.

*
Ничего не меняется после Революции достоинства, кричат со всех сторон. Новые не стыдятся жить и хапать, как старые. О чем это говорит? О том, что народа не боятся. Что не народ был главным действующим лицом на Майдане, а те, кто следующую такую заваруху пока устраивать не будут. Рано. Надо на всю катушку использовать потенциал новых «слуг народа» в своих целях. А там будем посмотреть.

*
Цитаты у поэта Минакова в статьях на РНЛ глубоки и выразительны, хоть и однобоко, тенденциозно подобраны. А их обрамление и вовсе провинциально, заштамповано, с претензией часовщика или башмачника на чуть ли не святоотеческие, провиденциальные откровения. Хочет писать много — и пишет, но получается не самостоятельно, а компилятивно. Поискал бы себя в другом жанре, что ли. Поза титана эпохи Возрождения, а дар — местечковый.
Не надо на себя смотреть так молитвенно.

*
Литература достигнутой гармонии и литература тоски по гармонии. Первая — конечно, забота и результат усилий конформистских, брехливых писак. И ее становится все меньше в наше время. Но странно, что ни конформизма, ни брехни в целом в литературе не убывает, а отчетливо выраженной тоски по гармонии не прибавляется — боятся литераторы выглядеть наивнягами, утопистами, фантазерами. Действительно, какая к черту гармония, когда надо просто жить, максимально щадя свою кожу от штырчков проходимцев-экспериментаторов и сожжений иванами-недотепами.

*
Что же это за склады с боеприпасами, которые можно подпалить парой выстрелов из ракетницы? А ведь на этих складах «Грады», «Ураганы», «Смерчи» и прочее.
Двадцать тысяч сватовчан эвакуируются. Тука, глава области, говорит про теракт. Выборы в городе перед этим признаны не действительными.
Если ответка обиженных и их зарубежных симпатиков, то слишком жестокая.

*
Поневоле тревожишься и за Старобельск. Там выборы про¬шли успешно, но власти не понравились итоги. И Гарькавый, глава райадминистрации, первый в списке от БПП, будто бы уже ездил к Туке, чтобы передать город и район под его высокую руку. Простой и внятный жест: получите, старобельчане, раз не умеете правильно голосовать: у БПП — всего девять процентов. А у Оппоблока — целых тридцать. У «Нашего края» тоже неожиданно — в два с лишним раза больше, чем у гарькавовцев-по¬рошенковцев. Почти плечо к плечу с «краянами» пришел к финишу и «Укроп» — этот-то каким чудом завоевал ваши симпатии, земляки? Не знаете, кто за ним стоит и какую не Украину и не Россию будет строить?
— Знаем, — отвечают, — но выбирать все равно не из кого.
С Гарькавым мы учились в одном техникуме, я на два курса старше. Знаком с ним не был.

*
Два года назад, когда Гарькавый был еще директором Старобельского аграрного техникума, я связался по телефону с учебной частью, потом говорил с ним самим — и они вполне любезно согласились принять от меня в дар мои книги. По глупости передал два вместительных баула — один в альма-матер, другой — для Старобельской центральной районной библиотеки. Ни слуху ни духу с тех пор, ни здрасьте-досвиданья. А уж тем более — спасибо. Как бы на мусорку не выбросили. И не обязательно потому, что по взглядам чужевато, а потому что не должно быть пророка, сиречь стихотворца, в нашем аграрном техникуме.

*
Даже будь славяне дьявольски умны, достаточно было бы погрузить их в череду все тех же прошлых и настоящих войн (против них самих и их против себя) — и ничего бы не изменилось. Имели бы то, что имеем сегодня, то, чего с опаской, а то и ужасом ожидаем завтра.
Простите, братья, не хочу вас критиковать, это от отчаяния и навзрыдной любви к вам срывается у меня порой горькое слово о вас.

*
— Пока не отделит Путин нас от западенцев — не успокоится. А там — живите, как хотите. Можете присоединиться к России, можете жить отдельно. Все равно уже будете более однородным и более русским, чем бандеровским, миром.

*
Модный украинский писатель. Все народности представлены. Интересы планетарные — арабы, африканцы, ромы, янки, кого только нет среди персонажей.
— Кого, спрашиваешь? Отчетливо выраженных украинцев. Кстати, ты заметил, что вся контрлитература такова?

*
Одна из особенностей стиха — «неавтоматическая речь», читаю в умном источнике. А вот у Анищенко легкость и реминисцентность производят впечатление как раз автоматичности. Но он ее преодолевает содержательностью. Говорит просто и полетно о значительных вещах. О «больших переживаниях, сложных процессах познания и самопознания», о которых правильно, но скучно рассуждает тот же филологический источник.

*
При Сталине был запрет на декольте. Много фобий вождя терзало.

*
Хотел бы повезти туда свои книжки, но за русские на блок-посту прикладом шуганут, а за украинские в темном переулке прищучат. Шутка юмора, конечно. Но настроения, там царящие, не вдохновляют. Чего уж тут скрывать.
Да, а самое поганое — если в багажник сунут, отвезут куда ни то, будут требовать выкуп, — ну какой собрат писатель или издатель за тебя хоть копейку подаст?

*
Опять же: поехать туда — и попасть на растяжку. Образно говоря, закрепленную с одной стороны ополченцем-луганчанином, а с другой — нацгвардейцем из Харькова. Зачем их «подставлять» под будущие угрызения совести. Ведь пройдет время — и им будет стыдно, что растерзали дядьку, который хотел для обоих только мира. Простого человеческого счастья. А не «радости» убивать и быть убитыми.
— Помечтай... У прошедших такую паскудную войну совести уже не будет.

*
Впечатлявшие когда-то легенды мелеют, будто отступают в никуда.
Например, звонит Лина Костенко Мушкетику, голове писательской спилки. А тот увиливает от разговора с диссиденткой, каким-то чудом избежавшей тюрьмы при «застое». На дворе хоть и перестройка, но мало ли что.
— Да я вот уже в пальто и шапке стою, срочно в ЦК вызывают, — поспешно говорит Мушкетик.
— ЦК почекає. Зніми шапку і сядь.
Ну и что, спросит кто-нибудь, что такого в этой былице?
А и правда — ничего.

*
Какая вам разница, кто вас убивает — свирепая рычащая тварь или внешне мягкий человек. Не ведитесь на обманчивые манеры. Это хоть и гибридная, но по результату такая же страшная, обыкновенная смерть, какой она была в любые времена.
Нет, все равно ведутся. Даже толкаются, будто в очереди на безболезненную эвтаназию.

*
Мир природы — и мир Христа.
Христос, конечно, объемлет все, но если мир природы безбожно восстанет на рядового христианина, то у страдальца скудно будет шансов на победу, по крайней мере — здесь и сейчас.
— У него и в менее грандиозных противостояниях шансов на такую победу — кот наплакал. Пораженческая, капитулянтская религия, — сообщает в тему ведический славяно-арий.

*
Она не тщеславна. Иная не удержалась бы от распирающего знания и возможностей. Прихвастнула бы, приоткрылась обществу въяве, а не случайному зеваке на полуночной сходке нечисти. Неужели так всех презирает, что не видит надобности даже вскользь показать свое превосходство?
Ведьма из нашего села. Проницательна, образована.
— Может, все-таки боится этих беззащитных простаков? Бесстрашных и безмозглых.

*
— Общество стало американским. Ни Сосюра, ни Рубцов ему не нужны.
— Тому, кто думает о копейке, не до муз. А это и сытый, и голодный, то есть все. Эх, какая музыка была.

*
Кстати, вот оно, это стихотворение Межирова:

Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души и тела
Война проклятая попрала.

Какая музыка во всем,
Всем и для всех — не по ранжиру.
Осилим... Выстоим... Спасем...
Ах, не до жиру — быть бы живу...

Солдатам голову кружа,
Трехрядка под накатом бревен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.

И через всю страну струна
Натянутая трепетала,
Когда проклятая война
И души и тела топтала.

Стенали яростно, навзрыд,
Одной-единой страсти ради
На полустанке — инвалид,
И Шостакович — в Ленинграде.

А еще — если бы вы только слышали живой неповторимый голос Межирова, когда он читал эти или другие свои стихи. Ввысь и ввысь рвущуюся интонацию, лихорадочную и од¬новременно захватывающе гармоничную. Интонацию самой поэзии.

*
В романтическом напоре, в страстности голоса Межирова было не меньше правды, чем у темпераментного Исаева. Но я не завидую N, который учился у Межирова. Общие подходы там царили узкие — конечно, не афишировано: «свой — не свой», «нас зажимают», «мы должны быть едины, как кулак, и противостоять почвенникам, пока не загоним их в угол».
Загнали. Ты хоть понимаешь это, N? Понимает. Но будет сочувствовать вам немножко картавым голосом. Таки не зря Межиров отбирал его в свой семинар. А меня Исаев — в свой.
...Вот уж дурацкий гонор — и здесь он прорывается, в разговоре о плачевных итогах для «исаевцев».
— Не боись, эти итоги промежуточные, еще не вечер. Вон даже N на некоторых российских почвеннических страницах промелькнул. Всех влечет это небо.
— Хорошо, если по чистому чувству, а не ради коварной конвергенции. Эту ловушку мы не раз проходили и знаем, чем дело в ней заканчивается. Съедают нас там за милую душу.

*
В Варшаве памятник Великому Кобзарю открыт только в 2002 году, а в Вене — в 2014-м. Так что в советские годы и позже Станислав Куняев мог спокойно колоть нам глаза тем, что это в Москве и по всей России чтят Шевченко, но не в Европе, куда мы так стремимся.
А впрочем, зададимся вопросом сами: много ли монументов Тарасу поставлено в Германии, Голландии или, к примеру, в Брюсселе — столице Европейского Союза? Гугл молчит, не дает ответа. Но это молчание красноречиво.

*
Понятие «украинец» теперь требует постоянного уточнения — такой сильный крен оно сделало в сторону понятия «западноукраинец».

*
— Что эффективнее — силовигархия в РФ или олигархия у нас?
— Время покажет. И ждать уже, кажется, недолго.

*
— Он еще будет ездить с лекциями по миру, как Горбачев.
— И жить тоже в Баварии.

*
Мы даже не представляем, насколько зажата, даже удушаема, и насколько иерархизирована современная литература.

*
Украинские патриоты не так опасны для власти, как укропские, коломойско-корбановские. Первых как-то и не видно нигде. Все, что надо, уже «выбороли»?

*
В Украине все по порядку. Сначала вырастает петрушка, а потом как альтернатива ей — укроп.

*
Укроп крутой, а петрушка — круче. Покамест. А что будет дальше — ни один украинец-огордник не предскажет. Потому что какими-то необычными, ГМОшными стали здесь эти растения.

*
После средних веков с их инквизицией испанская ментальность изменилась. Теперь о ней можно только догадываться, говорят. Особенно — глядя в прошлое сквозь призму «Дон Ки¬хота».
А кто, какими были мы? И главное — какими могли бы стать? Без тех веков перекройки, которые начинаются с нашествия Батыя.
— Тут и гадать нечего. До сих пор воевали бы друг с другом, как дуботрясы.

*
— Живут крымские татары на курорте, так еще и хотят, чтобы Украина вызволила их. Что делает с людьми южный климат.

*
Незабвенный Виктор Федорович: «Голосовать вставанием руки». Оцените, потомки, какие у нас были поводыри в будущее. А у вас таких нет? Не навыбирали вставанием руки?

*
Не получается по добру соборная — будет по худу. Так, видимо, рассудили в высоких кабинетах. Узлы ведь можно развязывать и десятилетиями, но не факт, что развяжешь. А тут разрубил да в ежову рукавицу зажал, чтоб и концы не трепыхнулись, — вот и соборная. А то развели, понимаешь, демократию. Не тасканные на цугундер.

*
До встревоженности давно не писал стихов — целый месяц. И вдруг что-то сложилось, будто вспомнило обо мне. Смерть отца царапает и когтит изнутри, многое другое, о чем, собственно, и пишу в этом дневнике?

Детство и не думало о тризне,
Юность приходила — на века.
Странно, что хватило малой жизни,
Чтобы эта высохла река.

Высохла? Я думаю о море!
И к нему, конечно, доберусь.
За меня и камень Бога молит,
И слезой подернутая Русь.

Отрывисто, самонадеянно? Но для вхождения в прежнее русло, может, и хватит — лишь бы не отпугнуть вот это, почти врасплох заглянувшее в душу.

*
Распад ударения в трехсложных метрах... Надо бы это знать. Но сторонился, чтобы не внести рациональность, расчет, механистичность в тот вдох и выдох, которые непредсказуемо дарует поэзия. Бросаться в нее, как в море, и параллельно оскорблять ее судорожным раздумьем о метре и тропе — лучше утонуть, не выныривая.

*
Мир создан и вертится вокруг тебя, думаешь в молодые годы. А надо, а плодотворнее думать, что сейчас, в данную минуту мира гораздо больше в ком-то другом и миром избран именно он, этот кто-то, а не ты. Надо так думать, но — не получается. Даже когда тебе шестьдесят и ты редко выходишь в люди. Да и не зовут. Как же в юности-то представить себя второстепенным действующим лицом.

*
«Украина и Израиль против терроризма и сепаратизма». Торжественные мероприятия в Киеве. С песнями, с пафосом. Замечательный лозунг: «За свободу Украины и Израиля!» Не вижу только такого: «Украинец и евреец — братья навек на украинской земле».

*
Раньше была, скажем, такая почитаемая троица: Драч, Олейник, Павлычко, теперь — Жадан, Забужко, Андрухович. Но при старорежимной троице строй и власть давали жить сотням и даже тысячам писателей помельче. Помельче — в глазах, разумеется, идеологических идолищ, у читателей могли быть и другие предпочтения. Но не в этом суть. А в том, что в какой-нибудь районке и то можно было пишущему пять рублей заработать. И небольшую, но известность, уважение. Сейчас же он пария, изгой из изгоев, а вокруг новой троицы камлают и кривляются, как жертвенный дым, как бледные тени, десяток ее единоверцев, со своим местом в табели о рангах, — и всё, дальше пустыня. Для сотен и тысяч. Идите и жрите песок. Убедитесь, какой он съедобный и золотой.

*
По-настоящему трудно сейчас писателям, формировавшимся в семидесятые — восьмидесятые. На них у государства надежды всего ничего — не смогут верить в миражи, рисуемые олигархатом, видеть оазисы там, где гуляют самум и барханы, где нет пригоршни обыкновенной воды, одна сплошная и бесконечная Сахара.
О кастальских же ключах для этого потерянного поколения и речи нет.

*
А олигархат-то у нас непростой, в нем масса причудливых рудиментов прошлого, к примеру — мастеров провокации с традиционными горскими ухватками и коварством. Берия и тот был бы не столь изобретателен, бык с остановившимся взглядом — перед тем вон или этим, не будем называть фамилии.

*
Если каяться стало легче, чем не допустить греха, то это, наверное, грех вдвойне.

*
«Русь везде, где есть совесть». Ух ты. Русь — новая вера, новый коммунизм. Разве плохо? И наиболее естественно. Пока паразиты не очнулись, потешьтесь-ка, други, хоть этим воображаемым эдемским садом.

*
Вырастает огромное ветвистое дерево дыма или скудный кустик, корень у них один — огонь.

*
Треть продовольствия в мире уничтожается. И это при том, что около миллиарда людей голодают. Паскудство, преступление несусветное!

*
Дракон брал в дань самую красивую девушку из поселения. Чтобы потом рептилята туда возвращались и были не хуже людей. А с полученным от папы змеиным умом так и вообще пробивались в правители. Становились властью, данной народу «от Бога».

*
«Современная поэзия перестает быть средством интимного контакта». Гм. Какой интимный контакт может быть с насильником?

*
«Звери алчные, пиявицы ненасытные» — только на постсоветском пространстве, кажется, еще не изжит этот пафос. Везде уже поняли: не по злому умыслу горстки пиявиц создается неравенство, а просто человек таков. И быть иным не состоянии. Переделать его сможет только Мессия, да и то после второго пришествия, да и то не сильно преуспеет. Посему не стоит класть жизнь на бесполезное занятие — борьбу с нутром человека, лучше заняться посильным благоустройством быта, самореализацией в бизнесе или культуре, ну то есть чем-нибудь более предметным и менее утопичным.

*
— В русском такая переполненность жизнью, что будто дальше ничего и нет. А если есть, то — не рисуемая чужеземцами гармония. Пусть и безграничная, но такая бюргерская, предосудительная, с садовыми гномами, будто Бог и тот не русский, а немец.

*
— Революция — стихия, в которой мы отводим душу, топимся, как в водке, а потом уже думаем о ней как о средстве к достижению лучшей жизни, более справедливого мироустройства. Хоть у русского, хоть у украинца в итоге путного получается кошке на лизок, революции отбрасывают их порой еще дальше от желаемого результата, чем было вначале, но украинец воспринимает это более фаталистично, а русский в своем неистовстве проваливается в тихий, закрытый, как котел крышкой, ад отчаяния и безверия. И там копит силы для новых взрывов — против реальности и ее фантомов, против чего угодно, пусть и против самого себя.

*
Страна завирусована саморазрушением. И врача на эту болезнь пока не видно.

*
Клим Самгин как человек будущего. Хлипкий, мелкий герой в море губительно бушующих российских идей и страстей. Что-то вроде сегодняшнего европейца, который малодушествует и старается сохранять лицо, подыгрывает России и боится ее как огня.

*
Все идет по предсказаниям: Россия уже воюет в Сирии, беженцев море, вокруг Израиля затягивается удавка — и он скоро применит ядерное оружие.
Третья мировая начнется на Ближнем Востоке.

*
— До высоких, человечных идей нашим элитам — как до Киева рачки.
— Поскольку они не элиты, а  выползни, желеобразные безмозглые твари с украденными домиками на спине.

*
— Не спасуешь, как взбунтовавшийся солдат перед Хлудовым?
— Я не солдат, они — не хлудовы. Даже военное положение не ввели. Вояк не имеют права вешать, а мы штатские, безоружные и лаем из подворотни.

*
Он мне проветрит и прочистит мозги, даст силу мысли, заставит больше думать о чести, а не плыть по течению, пусть и пытаясь барахтаться, он поможет добиться большего хотя бы в слове моем. В жизни, в так называемых делах — уже вряд ли. Здесь не научил, как оттуда научит?
Сегодня девять дней отцу.

*
В этот день он уходит еще дальше. В этот день у него начинаются новые испытания и продлятся целый месяц. Он все выдержит, шепчу себе. Он, твержу, сильнее даже Остапа из «Тараса Бульбы». Да и самого Тараса. Он, он... Хочется раздвинуть то устрашающее и непостижимое, что образовалось вокруг него, и крикнуть поверх голов гудящей и призрачной толпы:
— Батьку, чую!
Но в ответной тишине будто читается:
«Ничего ты не чуешь, не видишь и представить не можешь. Грусти уж без резких движений и порывов».
Совсем в его стиле.

*
Иных писателей похоронили заживо, и при этом могильщики, как призраки, выходят из темноты, ободряюще похлопывают тени несчастных по плечу и говорят: «Ничего, все образуется, все будет хорошо».

*
Извращение — писать и знать, что это никуда не пойдет, не будет востребовано. «Людям сейчас не до стихов», — говорит мне какая-то лярва из книжного магазина. В ответ на предложение взять в пробную продажу на хорошем уровне изданные «Постаті у хмарах», «Сон гетьмана», «Власть людей». По пять гривен возьми, а себе — все, что наваришь. Не соглашается. Установка, спрашиваю, есть относительно таких вот нас, приходящих с улицы? «Я сама все решаю». Лжет или правда?
Больше двадцати лет людям не до поэзии? Да что ты знаешь о людях, махровая торговка! Неужели они как окаменели после перестройки, так и будут смотреть на мир сквозь гранитные глазные щели? Ухмыльнулась. Я ушел. С бурей в душе.
Куда же девать мои книги?

*
Судья Киреев, судивший Юлию Тимошенко, сбежал, но больше года ему начисляют зарплату. Потому что по закону его должна уволить Верховная Рада. А она не чешется. Кирееву, конечно, эти копейки до лампочки, а вот народу при таком отношении к дензнакам на душе как-то стремно. Ничего, перетерпит, видимо, думают решалы, не такое проглатывал — и живехонек.

*
Аксенов в Крыму против Хэллоуина: игры с образами зла опасны для детей. Чем не здравая позиция? А наши — тут же высмеивать на все лады. Кто по глупости, а кто и впрямь — сознательно пресмыкаясь перед дядей Сэмом. Тьфу. Даже трижды тьфу. Через левое плечо.

*
Мужчина по генному составу ближе к шимпанзе, чем к женщине. Вот и объяснили ученые то, что я всегда смутно подозревал в сильном поле.

*
Не удержусь от цитаты из Горького: «У женщины есть два пути — или героическое материнство, или приятное свинство». Чуть снижено до «народно-демократической стилистики», но сильно и точно.
Кое-кто актуализирует и расширяет это высказывание, говоря, что у России сейчас те же два пути. А что там с Украиной, пока объекта, а не субъекта истории? Ведь залежаться в приятном свинстве ей не дадут — сразу попадет на вертел. Так что остается один путь. Без выбора.
А она все равно ухитряется «выбирать». Года за годом, век за веком.

*
Люди требуют улучшения, а как его достичь, и сами не знают. Власть знает чуть больше и могла бы попробовать, могла бы поработать на народ, но она любит его гораздо меньше, чем деньги, а посему говорит на ушко:
— Сорри, ничего личного, Украина.

*
— Совсем недавно Кубив, послемайданный глава НБУ, был под следствием, но оправдан и приближен к гаранту. И справедливо негодует по поводу «сознательного расшатывания власти по всей вертикали». По поводу того, что повылезали из щелей и работают локтями те, кого он и не видел на Майдане.
— Как будто Майдан это индульгенция, а заодно и сертификат, подтверждающий чьи-либо профессиональные способности. Что-то незаметно. По всей вертикали.

*
День подернут дымкой и пахнет сжигаемыми с ночи листьями. В конце улочки удаляющиеся, тающие фигурки людей. Так же буднично они уходят и из жизни, думаешь. А еще дворников не забываешь помянуть, этих уже матом, за то, что жгут, а не вывозят листья. Как полагается по инструкции. Не в крематории же работают, отморозки.

*
Хаотичное и эклектичное читательское сознание. Такие же и писатели для него трудятся. Других, может, и у самого провидения в запасе уже нет, а я все даю подсказки: надо искать по трущобам и запертым крепкими хозяевами подвалам.

*
— Вырывают у тебя согрешившую некогда руку или ногу и заставляют ее съесть, обещая за это спасение. На глазах у множества зрителей. И ты съедаешь. А потом — потом все равно убивают. Возможен такой гнуснейший цирк? Такое тамошнее устройство?

*
— Я ничего не понял. Но самое странное — что и понимать уже ничего не хочу.
— Вот это и есть то, что ты должен был понять, прожив жизнь, — доверительно сообщает дьявол.

*
Птицы сетью кружат и падают на свежую пахоту. Вся их забота — пропитание и безопасность. А не купание в небе, счастье быть крылатыми и летать.

*
Если не сложится быть спасенным человеком, то лучше всего проситься в птицы. Не домашние, само собой, а вот эти, что летают выше облаков. У них наверняка и врагов гораздо меньше, чем у подводных и наземных существ.

*
Какая старость, какие болезни! Он представлялся мне таким молодым и сильным, что умереть сам по себе не мог никогда. Чтобы действительно умер, его надо было только убить. Что и сделали врачи. Сразу после поступления к ним. В другое я не верю.
...Верю, конечно, верю. Но в который раз не хочу, не хочу и не хочу верить в это простое и оскорбительно правдивое другое.

*
Щемят библиотеку украинской литературы в Москве. И по-своему правы. Там действительно полно антироссийских материалов. У нас редкое гуманитарное издание в постсоветское время обходилось без ноток неприязни к России. А иные просто дышали ненавистью и враждой к ней.
Ну вот и доаукались — нам ответили. Если б только одной библиотекой.

*
— Когда смотрю на карту Луганщины, думаю: за что мне этот разрыв души? Зачем мне это понимание и тех, и других? «Разойдитесь же мирно», — упрашиваю мысленно.
— А тебя куда? Ни по одну сторону, ни по другую ты такой не нужен. Слабое звено.

*
— Лишь сунь палку в мирно гудящее дупло — и разворошишь рой.
— Поэтому пчелы и молят Запад: никаких извращений с дуплом, от которых рождаются Майданы.

*
У теперешних много возможностей выбора. А при нашем суженном спектре только Рубцов и мог стать кумиром. Теперешние его просто не понимают, он им скучен, ограничен, а придавать значение «надуманным» нюансам они не собираются. Им нужно идти дальше. Но окажутся они, почему-то опасаюсь, гораздо ближе, чем то, куда мы доходили, держа за ориентир Рубцова.

*
— Большой поэт — это всегда царские замашки и даже полномочия. Не чувствуешь их в себе — на многое не рассчитывай. При всех кажущихся литературных способностях или таланте будешь жить и творить скукоженно, слабовольно. Дас ист закон, писанный богами. Помни, чувак.

*
Который год замечаю, что новогодняя атрибутика пестрит уже в конце октября. Как пусты, вероятно, наши души. И как хорошо это унюхивают магазинные и прочие менеджеры, предлагая нам свои варианты насыщенности существования.

*
— Народ не виновен в том, что к власти приходил Янукович. Виновны элиты с такими их политтехнологиями, которые гарантируют избрание в президенты даже обезьяны с гранатой.

*
— Что угодно можно пройти, живут же и там люди.
— А если не живут? Если большинство, а то и все в долгих и лютых муках погибают при переходе отсюда туда?
— Тогда это «туда» не существует и бытие сотворено подло и нещадно. С возможностью трагически заблуждаться по поводу его милосердия.

*
Клим Самгин — это тот, кто победил революцию, сам того не желая. И в пятом, и в восемнадцатом, и в тридцатые, и в пятьдесят шестом, и в девяностые. Просто так далеко Горький его не повел, да и зачем — без того все ясно. Политически же ангажированный Нобелевский комитет был не очень прозорлив и не понял, какую роскошную подпорку «гнилому» буржуазному обществу притащил Горький в земную юдоль своим романом. И пролетел номинант из «коммунистической» России, как фанера над Стокгольмом. Эх, холеные дяди, чужие места вы занимали.

*
Вот когда чувствую пустоту там, где он был — в моей жизни, на моей родине, вот когда за ним особенно скучаю. Может, оттого, что теперь его можно рисовать какой угодно притягательной краской.

*
Надо бы очень щадящее о людях, надо бы только добро в слова, а то ведь приходит такая минута, что ужасаешься всему сделанному, сказанному и написанному. И каким жалким и мелким видишь себя со стороны. Наверное, из этого чувства — блоковское:

Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда!

Правда, о своих книгах, проницая их постыдную ущербность, я еще не могу сказать «проклятые». Не дорос? Боюсь быть заподозренным в кокетстве, которое позволительно только гениям?

*
— Доброта неуклюжа. Когда с «людями» по-доброму, они считают тебя тормозом. А чуть пожестче — и уже мобильный, целеустремленный человек.

*
Прозаик любит людей больше, чем поэт. Вести своих героев сквозь массу ситуаций, обстоятельств, переживаний, раздумий — это надо быть альтруистом, тягловой лошадью. А поэт, да если он еще какой-нибудь суггестивный лирик, — отпетый, законченный эгоист. Не верьте этому наезднику Пегаса, так же, как не верит Бог и любит прозаиков, — они ближе ему по духу.

*
Пишут по-разному: кто вяжет на спицах в кресле-качалке, а кто выбегает на холм в грозу и блеск молний, ругается со стихиями, плачет, ликует, порывается лететь, падает ниц в грязь и траву. Бросает вызов кому-то и чему-то, может, и самому себе.

*
Как много выветрилось из стихов — почти нигде хорошего русского языка и глубинного духа русской поэзии. Может, по жменьке осталось у почвенников, особенно из глубинки. Но у них тоже своя беда: нет класса, нет школы, изрядно раздерганы не понятными им залетными завертями и веяниями.

*
Ограничивает свободу слова та власть, которая не умеет профессионально и эффективно работать. Или та, которая пришла, чтобы послужить лишь самой себе, выползла из своих гадюшников с низменными, корыстными целями. И вот прикрывается словами о государственной целесообразности ограничения свободы слова, не дает народу даже промычать зажатым ртом о том, кто она и что, какое зло сотворила и еще сотворит. Зато говорящим все «правильно» раздает ордена.

*
Снова, как в Ипатьевской летописи, видим «желю на реце каялы». Как называется ныне Каяла, мнения расходятся, но то, что она является притоком Северского Донца, утверждает большинство исследователей. А желя — горе, что же еще. Горе в моей древней стороне.

*
«Отряд идет со скоростью самого медленного», — начинают говорить галичане и намекают, что тащить этого медленного в Европу не хотят, что могут туда рвануть и сами, без лишнего груза и, если угодно, обузы, которая навсегда, то есть — форевер.
— Флаг вам в руки! — с облегчением кричит медленный.

*
И без Жванецкого понятно: «Надо хотеть жить — и будешь побеждать». Но когда это говорит он, сентенция становится как-то по-особому убедительной и наглядной. Столько в нем брызжущего жизнелюбия, темперамента, торжества. Да, точно — торжества.

*
— Сегодня день борьбы против фашизма, расизма и антисемитизма. В расизм, надо полагать, включен и сионизм? У кого бы спросить?
— Пока не у кого.

*
Хаотичный процесс личных и партийных самовыражений, а не общегосударственная сбалансированная политика.

*
Все-таки что-то нас связывает. И как бы я ни был плох, а думаю иногда, что отца еще надо заслужить. Он у меня был и есть — значит, я как-то сумел это сделать. Сумел заслужить. Не знаю чем. Неужели этими и другими — вроде никак и не откликавшимися в нем — словами и строчками?

*
«Взгляд в себя и вселенский размах», — писал Кузнецов о русском человеке. Про взгляд — куда ни шло, а насчет размаха — теперь это звучит как придумка в русле классических литературных традиций, восходящих к Гоголю и Достоевскому. Если что и остается у русского, то закупоренность, изоляция, состояние вещи в себе. И не только из-за пресловутых санкций, но прежде всего из-за тотального антирусского управления Россией. Какой уж тут вселенский размах.
Или все-таки выкарабкается, выпростается, раскинет руки для реального, а не литературно-философического вселенского размаха приунывший, притихший лирический герой Кузнецова?

*
Какой-нибудь французик — коррупционер или мелкий проныра из касты переводчиков берет в работу что-нибудь из украинских литературных элгэбэтэшников — и у нас уже шумят: вот он, европейский продукт. На него все равняйтесь. Это вершина вкуса и национальных потуг. А то, что затеряется книжонка в захолустном магазинчике под Нантом, что тираж мизерен и прочтут единицы, — да кого это волнует. Ну, может, Васю Осадчего постебёт. Так пусть сидит в своей Ясногородке и не высовывает жало. Европе он неинтересен. А соответственно и на прилавки к украинцам, в наши библиотеки мы его не пустим. Пусть знает, какова настоящая, а не выдуманная «се ля ви».

*
И переводят, и ставят на сцене наших альтернативщиков те, кто смакует постсовесткую боль и быдлячесть, причем поданные гипертрофированно. Чтобы западный потребитель жрал поп-корн и наслаждался зрелищем. И думал, как хорошо, что у них это невозможно. Такой хаос и безысходность. Такие герои и стилистика.
Еще как возможно. Ведь у кого учились пацанята? У вас. Сама по себе Украина такой фигни не рождала и не могла родить, вы помогли создать этот новый тип литературы, а в планах у вас — и новый тип человека. К сожалению, мечты ваши далеко не утопичны: число попкорновых потребителей антикультуры, антинародного «духовного» продукта у нас неуклонно растет.

*
«Відправила месседж» — по-моему, сама певица начала чувствовать неестественность, безвкусицу хотя бы этой строчки, если не всей песни. Но песня стала почти шлягером, нашла много почитателей, делает «важное» дело — приобщает массы к Европе, где они должны будут забыть такую малость, как гармоничный украинский язык и гармоничная украинская душа.

*
Столько сил ушло на противостояние с догмами и несвободой, что другого способа существования в литературе так и не освоил. Не хватило запаса человеческой прочности. Печальная судьба.

*
Бешеный конкурс в Национальное антикоррупционное бюро. Но достойных кадров мизер, конкурс затянулся на несколько месяцев. Девяносто пять процентов рассматривают будущую работу в бюро как средство самообогащения, сетуют организаторы.
А чего вы хотели? Они, эти девяносто пять процентов, рождены атмосферой, царящей в стране вот уже четверть века. У нас ведь сразу после «совка» в любом застолье хвастовство и доблесть — то, как ты смог нагреть государство или ближнего и приобрел крутую тачку, особняк, квартиру, супружнице на норковую шубу бабок «по-легкому срубил». Где же людей теперь брать-то?
— Ау! Ау!
Но старания ваши напрасны: в лесу — одни хищники и хищничата. Даже самому последнему зайцу доверить ничего нельзя — украдет, ограбит, обморочит, приставит нос. Наконец, будет просто лениво обжираться, не думая о лесе, потому что другому не учен.

*
Ахматова прозрачнее и насыщеннее, чем Андрухович или Забужко. Зато эти кудрявее и экзотичнее, а для многих (здесь и за рубежом) тем и любезны, что не скажут по-ахматовски:

Нет! и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

И вообще, столь определенно сейчас выражаться не принято. Не модно, не модерно. Не кошерно. А может, все гораздо проще — не по силенкам быть такими сосредоточенными и цельными, как Ахматова? Может, слишком растекаются кляксы душ — не собрать в кровавый сгусток, чтобы писать сильно и внятно?

*
Если сносу памятников и переименованию улиц придается сакральное значение, то это сполагоря. А если обыденное, политически отвлекающее — ни в какие ворота. Объяснись же с народом, власть. Но нет, ни то, ни другое признать наверху не захотят во избежание репутационных потерь: народ ведь должен быть уверен, что им руководят не мистики и не плоские черви, а реальные пацаны.

*
— Мы хотим в Европу, а Европа хочет, чтобы мы не дискриминировали ЛГБТ при приеме на работу. Ну и пожалуйста. Хуже нам не будет. Тем более что еще надо присмотреться во многих случаях, кто кого у нас принимает на работу — гетеронормальные граждане или облизывающиеся на них извращенцы.

*
Кое-кто из сталкеров захаживает в Гиперборею, видит города, полные света, картины невообразимо прекрасной жизни, а где-то на перетоке яви в мираж, в инобытие — каких-то темных духов, что-то похожее на тени.
— Кто это? — спрашивает сталкер у гиперборейцев.
— Люди.
Почему-то я немного верю в эту сказку.

*
— «Из праха взят — и в прах возвратишься». А душа?
— А что душа? Она не твоя — и немного погодя вряд ли вспомнит, что был такой ты, но теперь вот исчез навсегда.

*
— Интересно, плазмоиды, представители солнечной цивилизации, или кто там еще, из другой плоти, тоже погибают, как мы? Рассыпался искрами, синеющими кусками огня — и привет? А солнцу хоть бы хны, других наплодит, жарких и светящихся.

*
— Чуть модернизировать мусульманство и православие — может, стало бы меньше вражды в мире?
— Говоришь, как ренегат, как неверный, с которым разговор должен быть коротким.

*
Не стоит сожалеть, что треть суток мы спим. Согласно иным эзотерикам истинная жизнь как раз и протекает во сне. А бодрствование — это хлев со щелями, в который нас загоняют пастухи, чтобы мы не очень-то разбредались по необъятным пастбищам вселенной.
— Нет, мне снятся в основном неприятные, а то и страшные сны, так что я предпочитаю бодрствование. И спасибо говорю пастухам, что есть убежище от такой вселенной.

*
Что снилось святым? Почему они предпочитали ночи напролет молиться?
— Потому что по ночам на них шли особенно ожесточенные атаки со стороны невидимых злых сил.

*
Кому-то очень надо, чтобы человек всегда значил гораздо меньше, чем он значит на самом деле.

*
— Шестьдесят — это дата. Много книг, много неплохих произведений. Какое у вас главное чувство сегодня как у писателя?
— Униженности. Растоптанности.

*
Шароварные представления об украинской культуре на Донбассе вызывают только ненависть к ней и ко всей Украине, вещает некая фест-активистка, двадцати пяти лет от роду. И противопоставляет Олеся Гончара, как народника, адепта шароварности, западному постмодерну, английским рок-музыкантам и прочее.
Интересный поворот в теме? А я все считал, что не Гончар и не Лина Костенко довели нас до ручки, а те, кто родное видит не дома, а черт-те где.
Наверное, я ошибался. Молодежь теперь гораздо больше знает и понимает. В частности, та, что на грантах натаску получила. Да сами посудите: разве можно каким-нибудь «собором людских душ» Донбасс вернуть? Примитивщина. Рок-гуртом надо, писательницами Любой Якимчук, Таней Малярчук. Кстати, кто из вас их читал? А если читал, то кто оценил надлежаще, сиречь так, как учат заокеанские наставники? Смелее же, почему не вижу ваших рук?

*
Вспоминаю конец восьмидесятых. Братья Гадюкины в Харькове, кривляния в слове, в интонации, даже не диалектные, а этические, — как это отвращало меня, друзей и, думалось, даже всю восточную Украину от западной.
И это не ушло с годами, осталось. Вон певец Александр Пономарев не удерживается, чтобы не съязвить по поводу всяких там «дзякую туби» Вакарчука, который сидит рядом и судит с ним одно и то же шоу.
Одно и то же шоу...

*
— Известную парадигму Збигнева Бжезинского «Новый мировой порядок создается против России, за счет России и на обломках России» Путин пытается скорректировать, оставив в ней все, как есть, но заменив слово «Россия» на слово «Европа». Для начала. Трудно, но помалу получается. Потому что и сам богатырь неказист, чтобы такие горы сворачивать в одночасье. Тем не менее какой-то там Бжезинский перед ним — совсем букашка.

*
— Родина — это то, где у тебя остался хоть один человек из самой близкой родни. А не речка и береза, стог и туман в предвечерней низине. И не горсть знакомых хат, где живут в общем-то чужие, а за давностью разлуки так и вовсе новые, неизвестные тебе люди.

*
«Казино» смотришь полчаса, даже час — нет, жаль времени на эту насыщенную «подлинной жизнью Америки» гадость.

*
— Украина сдалась тельцу и дьяволу. Россия еще держится.
— С чего ты взял?
— Если чел не понимает этого сам, то дело для Украины еще больше усугубляется.

*
Из абсурдистики:
— Сапожник пусть судит не выше сапога.
— А макаронник?
— Тоже.

*
— Никакой готовности к более серьезным испытаниям там и потом: ни одного врага не убил, — сетует знакомый.

*
Люди уже и подзабыли о некоем Анатолии Визире, который возомнил себя в апреле две тысячи четырнадцатого президентом Юго-Восточной Украины и призывал к захвату админзданий в ряде областей, к развалу страны. Но прокуроры помнят — и вот уже «оперативно», всего через полтора года, просят суд дать разрешение (да, да, пока лишь разрешение) на спецрасследование в отношении этого злостного сепаратиста. Который, конечно же, сейчас где-то недосягаемо далеко.
Вывод-вопрос: ничего выжидать не определившимся начальникам уже не надо? В состоянии войны на Донбассе наступает окончательная ясность?

*
«Это я, даже я могу стареть и дряхлеть, а он — нет!» Такова была моя детская вера в отца. И зрелая. Вера сорокалетнего болвана.

*
Верующий — независимо от того, к какой религии принадлежит, — может быть более жесток, чем атеист. Для атеиста представлять, что этот или тот человек не повторится никогда, исчезнет навек, и при этом не жалеть его, менее ожидаемо и менее естественно, чем для верующего, который знает, что здешние испытания временны и каждому можно потерпеть (вплоть до лютой смерти) — ради благ и вознаграждений на дальней, бесконечной дороге.

*
— Атеизм рождается от плохого настроения.
— А вера — от экзальтаций.

*
— Один из догматов атеизма, может быть — главный: не верь, не бойся, не проси. Как в уголовной среде.

*
— Атеист, а ходишь пришибленным, будто надеешься, что там пожалеют. Ни там, ни здесь. Так что расправь плечи, смотри горделивее вокруг. Всегда. До конца — и после, после, пока не будешь аннигилирован до остатнего атома.

*
— Отсечь лирическое начало — и тоже будешь атеист.
— Не обязательно отсекать. И без того такое накатывает, что тебе и не снилось.

*
На границах Франции заторы — люди бегут из страны. Это одна сторона. Но есть и другая: те, кто подверглись нападению террористов, шли по улицам с «Марсельезой» на устах.

*
И здоров человек, ничего не болит, и вроде обеспечен, работа хорошая, но жизнь ему не в радость, а в тягость. Будто наказание отбывает. Причем уже от нетерпения и к побегу готов. Куда угодно. Очертя голову. Лишь бы все это кончилось. Но на решительный шаг, конечно, не отваживается и не отважится никогда. Что же это за отрава в нем разливается, но не убивает, а лишь дразнит, досаждает, мучит? Причины генного, духовно-метафизического порядка? Он об этом ничего не знает, да и не шибко стремится узнать. Зачем? Что от этого изменится?
Кто-нибудь, слышите, включите в нем радость бытия! Охоту работать, отдыхать, смеяться и плакать, любить Бога. И ненавидеть дьявола, который так изощренно может играть людьми, будто капля по капле смакуя садистское наслаждение.
— Да он просто лентяй, этот твой «здоровый» человек. А не хочет работать, значит, не хочет и жить. И плевать — гены это, промысел или припутанный тобой дьявол. Для лени много объяснений не надо, она позор, и всё тут.

*
Вернет сначала РФ территории Советского Союза, потом Российской империи, включая Польщу и Финляндию, прира¬стет Балканами, затем и весь бывший соцлагерь вернет, причем не в шаткие-валкие союзники, а жестко в свое лоно, под сильную руку, а там и переделает добрую половину мира — на справедливый лад: будет везде как минимум гуманизированный, развитой социализм.
Задумки эти в недрах КПСС и КГБ, свидетельствуют источники, давно вызревали. А именно: провести люд почти всей Европы через испытания, научить правильным ценностям, пусть и через кровь, но вернуться к делу Ленина и Троцкого.
Так что не делайте поспешных выводов о том, будто бы у России нет стратегического плана и она лишь просто дергается в агонии.

*
— Самой природой женщине предписано быть как можно более целомудренной. И как отвратительно выглядит на этом фоне похотливый самец в человечьем обличье. Уже с его прыщавой юности и почти до преклонных годов. Стыдоба, и только.

*
Даже глубокое и искреннее убеждение, друзья, выглядит конъюнктурно подмоченным, если полностью совпадает с текущим моментом. Старайтесь видеть намного и намного дальше.

*
Знаете ли вы, что российский император Александр Второй обещал перепахать Варшаву, если там будет процветать сепаратизм? И что на русском языке десятилетиями велось обучение в вузах Польши? И что на сторону Германии, а не России сразу же переметнулись почти все образованные, сознательные поляки в Первую мировую?

*
— Если и Польшу присоединит к себе Россия, то нам не так обидно будет.

*
Как ни пытаются приспать историческую и национальную память в россиянах, она все равно поднимается, а то и резко вскакивает. И чаще с левой, а не с правой ноги.
— Потому что патриотизм это и социальная справедливость, а не только национальное освобождение и самоутверждение.

*
— Уже в девяностые, с приходом новых времен, Кузнецов самоповторялся и архаизировался. Выглядел гигантом, который позволил уложить себя на пыточный стол, связать себя по рукам и ногам, заклеить себе рот скотчем. Оставалось только растерянно или люто вращать глазами, пытаясь что-то сказать. Почти как Советскому Союзу. Конечно, это не универсализм гения, а ограниченность, возможности довольно обыкновенного таланта. «Звать меня Кузнецов. Я один»? Одним даже гений не бывает. Их всегда, как минимум, несколько. А то и переваливает за десяток. Но гордецы советского типа, как и сам Союз, этого не понимали и не признавали. Своими заносчиво поднятыми — до поры до времени — головами они действительно были уникальны.

*
— Кузнецов загнал себя в прокрустово ложе неизменяющихся воззрений на поэзию, а это — прежде всего опора на миф и метафизику, причем вполне дозволенных позднесоветских образцов. Впрочем, тоже потенциально глубоких. Но — не бездонных. В бездонные Кузнецов уже скользнуть не мог, держали прежние наработки, славянская героика, за пределами которой многое казалось сточной ямой, куда якобы тянул Россию Запад.
— А разве не тянул? И точнехонько в сточную яму. Кузнецов же тем часом готовился написать свои «Сошествие в ад» и «Рай», объять немыслимые измерения — не только вселенную, но и пространства под ней и над ней.

*
— Кузнецов — раб ключевых тем, идей, слов.
— И... могучий их повелитель.

*
— Судьба посылала мелких и ущербных в Москве, Харькове, Киеве — я тоже в поколенье друга не нашел. Как и герой Кузнецова.

*
Бизнес-планктон тоже существует — не только планктон офисный. Не могут же акулы питаться водорослями.

*
Обросли корой разных профессий и земных призваний — и пробиваются сквозь эту кору к поэзии. Получается не очень. Видны оцарапанные бока, ощутимы физические — до неприличия, до примитивности — усилия. А он — бескорый. Травяной стебель. Но для них и это неуловимо.
— В общем, хохлы, жидо-бандеровцы — так он думает о них?

*
В столице бьют тревогу: из украинского телевидения исчезает государственный язык. Хочется спросить: а не потому ли, что даже дикторы и журналисты дома разговаривают на русском? За редким исключением. Вот и в эфире мучиться не хотят. Посмот¬рите чуть внимательнее, как им приходится ломать свое «предательское» нутро перед телекамерой.

*
Линейное восприятие жизни — уже не прозаик. Даже не тщись.

*
Показатель — не разнонаправленность, не многослойность повествования, а степень охвата того, что вмещает в себе Абсолют.

*
Цунами идет линейно, но оно настолько «объемно», что его достаточно, чтобы заполнить «сюжет» от дна до поверхности, от начала до угасания последней волны.

*
— Быков застолбил книгу в серии ЖЗЛ — аналитическое повествование о Распутине, заблудившемся в паре сосен примитивного, человеконенавистнического советского времени, как явствует из косвенных анонсов. Изощреннейший, раскрепощеннейший журналюга либерально-махрового пошиба называет писателя жертвой и певцом распада, и так убедительно, так будто бы непредубежденно, что, только поднапрягшись, видишь: ни великой любви к людям, к жизни, к небу, ни могучей славянской, русской, сибирской души Быков в своем препарируемом антагонисте не чувствует нисколько. Не дано.

*
— Быковы даже природу любят черство, не растворяясь в ней по-нашему, а как рабовладельцы — невольника. Желательно хоть с небольшим, но наваром.

*
— Притупляется вера в Бога — и тупеешь.
— И наоборот: тупеешь — и притупляется вера в Бога.

*
— Недопоэтов хватало всегда, но чтобы стиль улицы и подворотни становился у них доминирующим и победно шествовал странами и континентами, этого, кажется, еще не было. Даже в пещерные времена.

*
— Донбасс непобедим, потому что там особые люди. Они не от истонченных и разнеженных трипольцев произошли, которые и исчезли-то подозрительно — будто в один миг всем своим станом ушли в параллельные пространства. Нет, Донбасс ведет свою родословную от неандертальцев. А это порода угольная и кремневая. Шансов перемолоть ее у мягкотелых укров нет никаких. Такое открытие сделал доцент-историк из Луганского университета Красильников.
— И, судя по всему, не верить этой сенсации оснований у нас нет.

*
— Почему я должен ожидать, что там Его любовь не так же ограничена, как и здесь?
— Попадешь в нижние слои, еще ограниченнее будет, чем можешь себе представить.

*
Шнурки, черепа, предки... Продолжите сами этот ряд в стиле трансгендерных инженеров человеческих душ.

*
— Демонов типа Винничука надо уже сейчас выкорчевывать из литературы. Не ожидать суда будущих поколений. Ибо этот суд будет судом и над вами, слышите, терпилы. С каких х.ев, как выразился бы Жадан, он у вас почти в классиках ходит? Вот по ком Врадиевка и Майдан плачут. По Винничуку. И, если угодно, по вам.

*
Детки помогают мамке ухайдакать папку. Детки подглядывают в окошко, как мамка совокупляется с многочисленными приходящими дяденьками. Старший братик отрезает младшему ушко, чтобы тот не орал, а потом показывает за денежку это ушко желающим. Дальше дети подрастают, семья налаживает более серьезный бизнес: убивает мамкиных клиентов и готовит из них «мясные деликатесы» и варит лучшее в городе мыло... Хватит? Но нет, мерзости множатся, даже перечислять их противно.
Кончается все плохо, семья погибает «за свою свободу» в неравной схватке с ментами. Остается в живых только старшенький, великовозрастный дубина, которого будут лечить в психбольнице, но он скоро оттуда убежит, поскольку очень даже не дурак, а себе на уме. Надо только выманить на прогулку доверчивую медсестричку, задушить — и вот она, вольная волюшка. Делай что хочешь, вернее — что умеешь.
А умеет он только то, что видел в своей семье, в своем городе, в своем сюрреалистичном народе.
— Гы-гы-ы, — радуются рыночные издатели и такие же рыночные, продажные жюри, даря писателю титул «Галицкий рыцарь», определяя его в мэтры по версии Би-Би-Си, и т. п.
— Гы-гы-ы, — подыгрывет Украина, будто ничего другого не знавала — только такую жизнь и такую литературу. А в светлом две тысячи двенадцатом году она и вовсе не сможет удержаться: присудит автору звание имени самой себя — «Золотой писатель Украины».
...Бесконечно долгий бал у Сатаны, на котором она, Украина, играет роль королевы?
— Мы в восхищении, — выкатываются трухлявые иностранные гости из пышущих пламенем печей.
— Мы в восхищении, — подглядывают в окошко живые украинские детки.
А ночь все длится и не кончается. Почему бы ее не и растянуть, если она такая праздничная? Возможностей у Сатаны предостаточно.

*
— Не хочешь ты говорить — я скажу. О Винничуке, если кто не уразумел, размещенный выше опус.

*
— «Гы-гы-ы» — это анекдот, а не полноценный рассказ. С чего так волноваться? Надо же понимать условные ракурсы, нарочитые сгущения в литературе. Э-эх, старая редакторская гвардия. Вам бы снова на советский самотек, с которым вы все еще путаете современные успешные произведения. Давно завоевавшие сердца нового читателя, причем и массового, и элитного.
— Ну хоть про массового-то не бреши. Про элитного, с вывернутыми мозгами — ладно уж. К этому мы привыкли и догадываемся, кто он и какими наслаждениями пробавляется. Тут и гей-карнавалов не надо, радужно-мыльная душа — как на ладони.

*
— Ты знаешь, что это такое в украинском языке? «Афедрон, бздура, гепа, кунда, майталэсы, пуцька, таньо, цезорык, цюпцятыся, шляфрок...» И сотни других, не менее загадочных слов. Я не знаю и знать не хочу. Это для меня что-то неприемлемо чужое.
— Бо ты зацафаный.

*
— Революция гидности и чем дальше — бидности.

*
— Все устраивало, легко выбирали всяких сук, войну получили. А подумать на шаг вперед не могли. Что ждет завтра, если косная масса ужаснее правителей-лжецов?

*
— Поговаривают, что у почвенников, бедных, как церковные мыши, легче всего напечататься за деньги.
— Попробуй.
— А ты думаешь, что я не почвенник и богаче той самой мыши?

*
— Представься реально безопасная для кота ситуация — он съел бы своего хозяина за милую душу. А пес — нет. Кстати, это не досужий вымысел. Доказано наукой.

*
— У властелинов мира есть и план А — капиталистический путь развития, и план Б — социалистический. Вроде и отмененный самой историей, но дальновидными людьми сохраняемый в загашниках, чтобы, если придется, не потерять власть и на этом пути.

*
Где он? Под холмиком? В небесах? Дают ему дальше жить? Или просто переплавляют душу во что-то безличное, чтобы потом она где-то опять начала все с нуля?

*
Заглядывая в дали вечности, разве не легче представить страшное, нежели благое? Ну чтобы в деталях. Вон сколько ужасов рисует апокалипсис, а о радостях и в нем, и везде — скупым мазком. Насмотрелись люди здесь всякого и о другом мыслят в тех же категориях. Помилуй всех нас, Господи, мы мало хорошего видели, ведь правда — очень мало, помилуй хоть там.

                *
— Русский человек не может быть журналистом — всеядным шакалом. У него сосредоточенность на паре-тройке таких тем, к которым журналистика, даже хорошая, не дотягивается. Журналистику вообще придумали совсем другого пошиба люди.

*
Как я мог когда-то мысленно связывать себя с газетой на всю жизнь? Если страдал от необходимости выдавливать строки, как можно больше строк из любой обыденной проблематики, интересоваться всякими там удоями и привесами, отчетами и сметами, партийными и бухгалтерскими подходами к бытию.

*
Сокровище — в церкви. Кто бы ею ни руководил.

*
Критически судить о выдающихся произведениях — это лишь вытряхивать напоказ тараканов из своей головы. Иногда хочу сказать что-то не похвальное о «Марусе Чурай» Лины Костенко, но взгляну шире, более стереоскопично на кажущуюся «соринку» — перегруженность там бытописанием, навязчивую афористичность или что другое — нет, все работает, все отмечено высоким талантом. Руками такую вещь не слепить.

*
Честно заработать? У кого? У того, кто «ворюга несусветный», цитируя Шукшина? И этот ворюга будет оценивать твой труд и бросать тебе подачку? У него ведь одна забота, и она — непреложный закон бизнеса: выжать из тебя побольше и заплатить поменьше. Будь хоть Сорос этот ценитель наемного труда, хоть Чубайс, хоть Рубик, владелец шашлычной. Это вам не государство — пусть и с отдельными, тоже бандитскими издержками, но оно хоть что-то абстрактное. И тем более — это вам не Бог, который, как известно, не фраер.
Так вы говорите — честно заработать? Где? Назовите это достойное, это райское место. И туда выстроятся миллиардные очереди.

*
Разве стоило это стольких человеческих жертв и мук, если все вернулось на круги своя?
— Стоило, — отвечает дьявол и вытирает измазанное выпитой кровью хлебало.

*
Один из инициаторов Майдана, признается, что с удовольствием повторил бы все сначала. То есть — горящие шины, летящие камни, стрельбу, новую Небесную сотню и падение страны в еще большую яму? Нет, об этом ему как-то не думается. Главное, что Майдан у него в крови, а кровь-то за два года застоялась, пора бы и размяться, привести себя в тонус, почувствовать неповторимую мышечную радость. А пингвины — ну что, пусть себе привычно прячут тело жирное. Не до них в решающую минуту истории.

*
То ли от холодного ума, то ли от злого нрава, то ли чтоб с рождения детишки были гадами, змеи большей частью «забывают» о местонахождении своей кладки, отдавая дело продолжения рода в руки стихий, судьбы, случая.

*
— Нет тайны — Пушкин. Есть тайна — Тютчев. Последователей Пушкина читаю не столь увлеченно.

*
— Тютчев ближе еще и тем, что не арап и не норманн. Беспримесная литература.

*
— Что вносила нерусь в литературу, в народную душу — кто может знать и понимать, чувствовать кожей, всем своим первородным существом, которого после этих интервенций почти-то и нет ни у кого?

*
— Литературные варяги? Не надо преувеличивать их значение. Писателя подчиняет, растворяет в себе, полностью им управляет тот язык, на котором он пишет.
— Не скажи. Диной Рубиной сильно не поуправляешь. Распутина или Белова из нее не выкроишь и не сошьешь.

*
Шевченко — концентрированная слеза украинского народа, монолитный выразитель национального духа.
— А если и в его крови энгельгардты и прочие выродившиеся князья погуляли? Есть ведь и такие подозрения.

*
В Украине создадут «Музей достоинства» — как звучит, чувствуете? Достоинство — в прошлом, только в музее его можно теперь найти.
Почему никто не проверяет подобные «озарения» на смысловую однозначность, символическую безукоризненность?
А еще есть конкурс «Территория достоинства» — то же самое, только площадь, видимо, больше. Но все равно — некая резервация по сравнению с площадью всей Украины.

*
Взяли бы и сказали: декоммунизация — это прежде всего дерусификация. Населению было бы гораздо понятнее.  Оно в таком разрезе за последнее время хорошо натаскано.

*
Америка? Что-то в ней иные на трех работах вкалывают — и концы с концами еле сводят. Значит, что? Значит, их обворовывает система, значит — это эксплуататорская, хищническая, преступная страна. А не какая-то там образцово справедливая, идеал, к которому надо бежать сломя голову.

*
Конечно, идя в Европу, горя американской мечтой, мы обрекаем многих маргиналов жить все хуже и хуже. Но не ради них мы устремляемся в далекий путь, а ради успешных людей. Чтобы этих успешных стало не четыре процента, а хотя бы процентов десять, а то и двадцать, беря от общего несметного числа маргиналов. Разве не прекрасная, разве не вдохновляющая цель, которая стоит любых жертв? Миллионов жертв. Разве не самое... гнусное скотство!

*
— Неужели так же запросто и в жизни, как в кино, афроамериканцы командуют генералами, судят белых богачей, ставят на место чуть ли не весь Бильдербергский клуб? Даже Обама в этом отношении киношный, выдуманный персонаж — и в другое я не поверю никогда.

*
Если Толстой не был уверен, что, уходя на охоту, не застрелится где-нибудь в лесу или в логу, то разве он не богооставленник? Уже написаны «Война и мир», он титан, каких в мире единицы — и такая пропасть неверия. И он все время будет преодолевать ее. До конца жизни. И не поймет успокоительно и однозначно, что же там, за пределом.
Можно сколько угодно размышлять и полемизировать о непротивлении злу насилием, о любых других будто бы спасительных штуках, а берешь ружье, идешь на охоту — и не знаешь, вернешься ли.
Когда уж и гении живут с таким кошмаром в душе, то где нам, смертным, мнить о себе, веря во что-то более существенное, чем страх, уповая на что-то более милосердное, чем то, что видим и осознаем своим обыкновенным разумом.

*
Дворянин, судя по Толстому, ближе к отчаянию, вселенскому одиночеству и нигилизму, нежели простолюдин — судя, скажем, по мне. Много ведать и чувствовать — вещь убийственная. И много иметь — столь же не душеполезно. К чему Ясная Поляна и много крепостных? Лучше двушка-трамвайчик в хрущобе и скромная писанина в стол. С тайными идиотскими надеждами на лучшее.

*
Вспоминаю, что было, заново ощущаю, как неостановимо и бесследно оно ушло, словно вода сквозь песок, — и думаю: а ведь меня могло и не случиться. И этого не заметил бы ни кто-то, ни, ни... я сам. Так мизерно, так обыденно то, что исчезло. Как у всех — мизерно. Без исключения. Будь ты Наполеон или покоритель космоса, винтик в машине или ее пламенное магнето.

*
Во время Майдана американец сделал короткий сюжет с телом без головы, который впоследствии был разоблачен как фикция. Да, человека убили выстрелом в голову, но она осталась на месте. Так зачем же было создавать несуществующую картинку?
Может, для того, чтобы протянуть «символ Гонгадзе», «обезглавленное тело в таращанском лесу» на Майдан?
Хотя как в воду глядел — дело майданных убийц постепенно превращается в висяк. Становится подобным делу Гонгадзе.

*
Правду говорят, иногда банан это просто банан. Особенно в натюрморте.

*
— Потенциал возвращения к сталинизму, маоизму и прочим троглодитствам у любого социализма есть. Даже у развитого.
— Как будто у капитализма нет этого потенциала — возвращения к феодализму, крепостному праву и прочим пещерностям.

*
Идеология индивидуализма вытеснит остатки человечности, и мир скатится снова во власть тьмы.

*
Понять себя — и в соответствии со своей идентичностью строить жизнь. А мы ставим перед собой чужие, заемные цели и расшибаем лоб, зачем-то добиваясь их.

*
— Как в любом селе, в Рогово троечники и неудачники остались, а кто способнее — разъехались. О каком же признании там ты хлопочешь? Оставшиеся не очень-то любят все, что продвинулось чуть дальше, чем они.
— Эх, дальше ли?

*
Тормознули меня «внутренние мои». На полтора десятка лет. Отгородив от родины, заставив думать только о тайне их души. А там и думать, может, было не о чем. Тем более так почасово, посуточно, год за годом. Вот и получалось, что пока другие занимались литературой, я — рефлексиями на семейные темы. Приходит время жатвы, а нивка-то скудна.

*
— Какой из меня майдановец — ко мне всю жизнь только золотые медалистки липли.
— Ну и что. Не знаю, как в Киеве, а в Харькове Майдан зачастую и выглядел восстанием ботанов и их подружек-отличниц. В оцеплении милиции. А за оцеплением свободно разгуливали титушки и типичные зеки. Ожидая команды «фас».

*
— Мои родители, — сокрушается в телеэфире молодой крымский татарин, — платили налоги на содержание украинской армии, а она не защитила Крым от оккупации.
И мои платили, и я сам платил, а слушать такие претензии от полуостровитянина, мне, жителю материка, странно. Будто он с другой планеты.

*
Цой писал под диктовку ЦРУ, а битлы — бери повыше, вернее — еще ниже, — под диктовку темных сил.
Не я выдумал, из «достоверных» источников взял.

*
История — насквозь идеологизированная наука. А раз так, то не наука — учебно-воспитательная дисциплина. С муштрой и розгами.

*
— Родись ты в Германии, Японии, проигравших Вторую мировую, история и там обрушилась бы на тебя в школе как насаждение патриотизма, пиршество лжи, передергиваний, односторонности. И все эти инсинуации производились бы с той же благой целью, что и у нас.

*
Полистайте учебные пособия по истории Украины — земли и люди Донбасса там упоминаются чуть ли не с двадцатого века, да и то в связи с рабочим, «коммуно-неандертальским» движением. Вся культура с самых древних времен — в Западной и Надднепрянской Украине. Харьков упоминается, но вскользь и в таких отстраненных, толерантно внеоценочных категориях, будто в общее историческое движение ни гроша не вкинул. В общем, нечем нашему дитяти гордиться, заведомо растет пасынком на задворках цельной, как кулак, родной страны.
А между тем, мое Рогово (рядышком — Россия) основали несколько запорожских казаков, осевших там хуторами. Ловили рыбу, разводили пчел, косили травы, хлеборобствовали. А надо было — и ворога гоняли отсюда и дотуда, от хутора и до гроба.

*
Передали слова сокурсника: «Не собираюсь его видеть, не нужны мне его книги, он диссидент».
Какой же я диссидент, если хочу народу лучшей жизни? Как, собственно, и ты, только ты — десятилетиями с властью в паре, а я... Погоди, а с кем же и с чем я? Одно ясно — что не с властью. Может, и вправду диссидент?

*
«Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой». Неслыханная дерзость. Достойная любого наказания. Разве не провокатор этот Гапон?

*
Как-то так странно выходило, что в нашем Отечестве власть всегда была более преступной, нежели диссиденты. При этом доставалось только диссидентам, а не власти. По первое число. А со второго — диссидентов начинала оправдывать даже власть. Разумеется, новая, пришедшая на смену старой, еще вчера такой праведной. Все очень запутано, короче.

*
То, что попало под власть мысли и слова, уже принадлежит человеку. Может, не навсегда, а временно, поскольку эта борьба на линии соприкосновения двух начал происходит с переменным успехом.
Нам неизвестно даже, до конца ли Творец пронизывает своей мыслью все пространства, не приходится ли и ему завоевывать их шаг за шагом.

*
Бог не создавал тьму, а лишь пришел, чтобы покорить и укротить ее, добиться ее перерождения.

*
А способна ли тьма к перерождению? Скорее всего, она может лишь на время рассеяться под пучком света, скорчиться, увидеть себя со стороны и изнутри, познать свою наполненность и пустоту, но, когда свет отойдет в сторону, она будет снова сама собой. И лишь воспоминание о встрече с чем-то высшим, возможно, лишит ее привычного ночного покоя или чуть облагородит, смягчит постоянно снящиеся ей кошмары, — кто знает, что там с ней происходит.

*
Какая-то утробная, дохристианская правда вселенной была в словах старух, отпевавших мать до приезда священника. А между тем они все православные. Но как темно и непостижимо, как отчаянно далеко и, наверное, наиболее истинно представляется то, куда уходят люди, народному взгляду на смерть.
Я постарался не вникать в это обидное, безнадежное пение и уйти: скорее бы явился священник.

*
— Есть сказки для детей, а есть сказки для взрослых, — остужает мой христианский пыл случайный собеседник.

*
Так положено, с этим надо смириться. Главное — другое: жить без боли, особенно доводящей до отчаяния. Чтобы не с «ложа озлобления» — так сказано в Писании? — воспринимать и жизнь, и будущую смерть.

*
Иные непростые темы легко и походя «решают» дети. Вот один из их непосредственных взглядов на фундаментальные основы бытия — жизнь и смерть:
«Сынок говорит:
— Я буду долго жить. Сто лет. Нет, сто тысяч лет.
Папа спрашивает:
— А как же ты проживешь так долго?
— А я умирать не буду.
И, немного подумав, уже уверенно заявляет:
— Да... Я буду терпеть».

*
Терпилы бессмертны.

*
Окна на Московский проспект. Но протянулся он в районе наших Новых домов с запада на восток, совсем не на Москву, не на север. И часто, особенно ночью, в полусне или во время бессонницы, то, что едет на восток, — кажется, едет туда, домой, в Рогово. А то, что на запад, — ну куда же, в ЕС, знамо дело. Проносятся звуки и огоньки фар, и только окна неподвижно смотрят на Московский проспект, то темные, то горящие желтым светом. А в день погожий могут поблескивать и небесной лазурью.
Тем часом на проспект надвигается декоммунизация. Воз¬можно, он станет Изюмским шляхом. Помните, был такой? С него еще Жорж Милославский приказывал выбить крымского хана.

*
— Силы души ограничены. Можно ли ожидать такого же их напряжения, например, от Лины Костенко, как было раньше? Она и сама понимает, что нет, и остатки былой мощи поэта топит в прозе. Надо же что-то делать Поддубному, когда полноценная борьба остается позади.
— Хиляков-постмодернистов она и сейчас бы легко укладывала на лопатки.
— Она не с хиляками боролась. А с богатырским материалом настоящей поэзии.

*
Как хотят, изгаляются интернет-тролли: «В укромове ничего, кроме звуков, нет». Скользнуть бы взглядом и уйти, но заряд ненависти такой, что приостанавливает. Даже слово «сука» в ответ не сразу выдохнешь. Потом чуть успокаиваешься, еще и на юморок пробивает: «Просто какой-нибудь реликтовый дед нашей новой литературы начитался. А в ней действительно ничего, кроме звуков».

*
«Извечный спор правды и поэзии, документального и художественного», — уже и так вот принижают поэзию: противопоставляя ее правде. Хотя поэзия и является высшей правдой. Она бог над плоской «документалистикой» мира.

*
Батька Махно был честным человеком: «Воевать за палку, которая будет бить народ?»
Так и не сложилось у него ни с кем. Не только с большевиками.

*
«Шиксы — ослицы, а интим с ними — скотоложество». Девушки, бойтесь такого отношения к вам.

*
И человеческой волей вершится история, и Божьей, но в самых кровавых моментах — конечно, дьявольской.
— Очень удобная позиция. Всегда есть на кого спихнуть вину. Едва ли не любому из участников.

*
Стихи не сочиняются — берутся из энерго-информационного поля планеты. Почти в готовом виде. И, явленные, обогащенные прочтениями в здешнем измерении, снова возвращаются в ноосферу, напитывая ее все новыми живительными силами.
— Прагматики во власти этим и пользуются — футболят поэта за облака, пусть там и живет, не опускаясь на землю и не мешая серьезным людям делать их гешефт.

*
Замерзли? Потрите мизинцы на ногах — согреетесь. Но для этого надо разуться.

*
Правка Шолоховым «Тихого Дона» — вот школа и для писателя, и для редактора. Это что-то невообразимое.
— Да он ли ее делал?

*
— Полная неразбериха. Кто говорит, что из ушедших душ делается моновещество, от которого потом отщипываются кусочки для новых воплощений; другие твердят, что мучаются или радуются эти души в строго индивидуальном порядке; третьи вообще заявляют, что лопаются души, как пузырьки на воде, и не остается от них ничего.

*
Хороша же страна, где плохим парням хорошо, а хорошим — плохо.

*
— Из-за деления на господ и быдло молодежь старается валить из этой страны. Вот и вся любовь. Украину действительно можно любить — и даже больше, чем завещал сам Сосюра, но только когда она будет принадлежать всем украинцам, а не кучке людоморов и жлобов.

*
После Будды самое большое количество памятников в мире — у Шевченко.

*
— При любой власти писателю, чтобы быть успешным, надо хоть немного, да подличать, потрафляя ей. Что же это за жизнь такая, люди?

*
На украинском у нас, да и по всему Левобережью, больше пишут, чем говорят. Говорят — на русском. Так какие могут быть претензии к моим заметкам, коллеги? Выйдите на улицу, на вольный воздух — послушайте, что за речь там слышна.

*
Если мата нет в стихах, они на определенный читательский контингент не действуют.

*
— Страна забирает человека на войну, гонит к взорвавшемуся реактору и там уродует или убивает. Страна — это всё, а человек — ничто?
— Смотря, какой человек: со связями или без, с тугой мошной или голь перекатная, белая кость и голубая кровь или пушечное мясо.

*
Наблюдали? Среди женщин вроде нет серийных убийц. И это не от слабости, а от большей человечности и благородства слабого пола по сравнению с мужчинами.

*
Зачем самому что-то писать, если есть литрабы. Были бы деньги — а там нанимай кого хочешь. Гуртом и батьку легче бить. Да он и намного веселее и результативнее, коллективный труд. Не так ли, Стивен?

*
Прилетели яркие, юркие синички. Переполненные какой-то невероятной радостью. С виду вечно озабоченные, но, если присмотреться, главная забота у них одна: не пропустить ни одного мгновения этой дарованной им свыше — Богом и природой — радости.

*
При Ющенко Украина стала на два миллиона меньше. Что-то будет при его куме?

*
Видный бухгалтер и пчеловод битый час вальяжно умствовал на «Сто двенадцатом» канале — и ничего не сказал. Ах да, вот призвал народ к активности, обнадежил, что две третьих судьбы находятся в наших собственных руках. Поэтому надо работать и еще раз работать.
Правда, сам ни на Донбасс, ни в Минск, допустим, так и не съездил, видно по всему — лень. Да и вряд ли ждут. Ведь послушать доморощенного философа можно и включив ящик.

*
Скинуть-то любую властную клику мы можем легко, морщит юный лобик Настя Дмитрук, автор знаменитого стихотворения «Никогда мы не будем братьями». Но нам нужно уже другое — начинать революцию с самих себя: не лузгать семечки на тротуар, не давать мелкие взятки, а, наоборот, писать жалобы на нерадивых чиновников.
Как много сейчас поющих эту старую песню «о главном». С чьей легкой руки — понять не сложно.

*
Чуть скользящие, чуть поверхностные, чуть отстраненные, понятийные слова — и уже отвеяло автора от Рубцова, от хорошей поэзии, как полову.
Сколько этой половы мельтешит в воздухе: света белого не видно, дышать нечем.

*
Попасть в писательский стоп-лист легко, выбраться — почти невозможно.

*
Что ни возьми — «Соловецкую чайку», «Кострожоги», «Бурундук», «Жизнь! Нечаянная радость…» — суховато, уступает открытости и «наиву» рубцовского, хотя бы и такого:

С утра носились,
Сенокосили,
Отсенокосили, пора!
В костер устало
Дров подбросили
И помолчали у костра.

Какой-то неуловимый поворот настроения, какая-то магическая интонационная подсветка — и ты во власти этих стихов. И понемногу понимаешь, почему Рубцов недосягаем и единственен.
— Посиди он в Гулаге — никакого Рубцова бы не было. Неизвестно, поднялся бы хоть до плеча Жигулину. Кстати, сейчас Жигулин обрастает все более объемными смыслами, становится ближе современности, а Рубцов устаревает, уходит в прошлое, причем акцентированно советское.
— Мы говорим о поэзии, а не о временах.

*
— Джоконда — и зеркало, отражающее внутренний мир любого человека, и богиня, которая смотрит на этого человека милостиво или осуждающе, в зависимости от того, кто он и чего заслуживает.

*
Из анекдотов. С притчевыми смыслами.
«— Папа, а у нас на балконе живет паучок. Я о нем забочусь, — сообщает малышка.
— Как ты о нем заботишься?
— Я его не убиваю».
Ассоциации могут быть самые разные — восходящие, например, к властным верхам. И не только к земным — не стоит им сразу напрягаться.

*
Доказать отцу — не самый хилый стимул в жизни. Даже если отца уже нет или вообще не было рядом с тобой никогда.

*
Отец любил на отрывном календаре делать разные записи. Некоторые — сдержанно поэтичные. Например, о тихой летней погоде. Зря не давал воли своему слову, своему миро-ощущению. Может, подспудно эта моя книга — попытка продолжить то, что не высказано отцом? Хотя у него мусора было бы гораздо меньше, думаю. Жанр представлен был бы чище.
Идеализирую, конечно, отца, ну а как иначе?

*
Так ли уж насущен и живителен мой ежедневный хлеб? Конечно, нет. Да и у кого он насущен в это заплесневело-черствое время?
— У многих и многих. Поэтому оправдаться даже перед ними не удастся, а перед Взыскующим — и подавно.

*
— От Рязанова ожидать больше нечего — и многие его фильмы как-то враз обмелели, оказались растянуто-поверхностными, развлекательными. Одно слово — либерал, который предстал теперь во весь рост, в законченном виде.
— Этот либерал — эпоха в кино, в искусстве в целом. Его еще будут перечитывать и открывать заново.

*
Давутоглу заявляет: «Невозможно запугать такую гордую страну, как Турция».
Посмотрели бы мы на нее, будь она не в НАТО.

*
— Раз я живу рядом с этими блюмкиными, а не в другом мире, значит, я такой же, как они.
— У неба все не настолько примитивно и согласовано с подобной логикой. Поэтому не надо крайностей. Живи и дистанцируйся от убийц, а там будет видно.
— Угу, что ты мог еще сказать?

*
Мало того, что станешь, к примеру, собакой, так еще и без¬домной. А если домашней — то не с именем, а с кличкой.
— Не все так мрачно. У собак тоже есть свои радости. Со¬бачьи.

*
— Расизм хозяевам жизни не выгоден. И они его упразднили. Почему белый раб должен себя чувствовать кем-то более значительным, нежели раб черный?

*
Чупакабра не ест свои жертвы, а просто убивает. Причем старается прикончить как можно большее количество. Что-то ей привито от человека — и человеком же.

*
Вглубь литературу развивают гении, вширь — таланты, а эпи¬гоны только топчутся на месте.
— Не топчутся, а затаптывают ее.

*
Национальное всегда отступало перед хватательным. Социально и психофизиологически обусловленным. Вся история тому подтверждение.

*
Еще один пропагандистский тренд навязывается Украине: не погружаться, а быть свидетелем. С виду созерцательная философия, буддизм и высокоумный Григорий Саввич Сковорода, а на самом деле — страх, причем кое у кого животный, перед новым Майданом.

*
— Присяга хоть в старом, хоть в новом обществе выглядит пещерно и противоречиво. Один присягает отдать жизнь и здоровье за Родину, за общество, а другой, не прилагая усилий и не сковывая себя ничем, тем более «смешной» присягой, эксплуатирует, дерет шкуру и с этого одного и со всей Родины, со всего общества.

*
Опять, извините, из своего:

И правят чада сатаны
И на вино дают,
Выходят ночью из стены
И влагу мозга пьют.

И непонятно, кто ты был,
Что по усам текло,
Зачем давался этот пыл
И речи ремесло.

Сегодня, когда всё, в том числе и творчество, в плену у вышеназванных чад, гоняться за совершенством и полнотой лирической воли того же, допустим, Рубцова — безумие. Даже читателя для этого нет, вывелся.
— Тогда пиши для ангелов.

*
Трещины в стали под микроскопом выглядят как своего рода каньоны или то, что происходит сейчас на моей родине и соответственно — в моем сердце.
Вынести их на обложку, эти трещины, — пусть все увидят. Ну в смысле все пятьдесят будущих читателей моей книги. На больший тираж у меня не хватит монолитной презренной меди.

*
Бог как неведомое существо — какое доверие к нему? А если как человек — то какое право он имеет судить?
— А он и не судит. Он или любит тебя — или нет. И его любовь — спасение, а нелюбовь, даже равнодушие — всему конец.

*
«Недавно я прочитал статью о трансмодерне, — делится бескручинно молодой служитель муз, — и понял, что пишу именно в этом стиле». Каково?
— Ничего особенного. Идеи действительно сначала носятся в воздухе, находя своих бессознательных проводников, и только потом становятся массовым бедствием.

*
Никакой преемственности. Идет жесточайшая война за изживание самого духа традиционной украинской литературы. И конечно, его носителей.
А они, эти носители, только благодушествуют. Даже помогают своим гробовщикам, смотрят с умилением и светлой слезой на всякого, кто замахивается на них молотком и лопатой. Лишь бы был молодым-начинающим. Лишь бы не разозлить его забугорного куратора — а вдруг и нам что обломится?
Не обломится. Установка одна: не щадить, в плен не брать, выкорчевывать и выжигать каленым железом, низводить до летучего пепла.

*
Текущая новость. Недюжинной мягкости и абсорбирующих свойств туалетную бумагу стали производить в Швейцарии. Стоит «дешево» — около девятисот евро. В Австралии есть, правда, подороже — изготовленная на золоте, один рулон в целый миллион тех же евро влетает.
Скажите, как читать это нашему среднестатистическому пенсионеру? Как читать это вообще любому нормальному человеку и не думать о том, насколько отвратительно пахнет устройство жизни на планете Земля?
Никаких абсорбентов не хватит, чтобы забить вонь.

*
Дневник — не такое уж и свободное движение мысли и чувства. В русле слова им вообще тесно, а тем более в таком узком и каменистом, как дневник. Он, разумеется, не документалистика, но и не поэзия, и не роман-эпопея.

*
Свобода зависит не от формы. Свобода зависит от содер¬жания.

*
Пора относиться к своей писанине как к хобби, потехе не только для других, но и для себя. Сдаюсь, мол, миляги, вы победили, негалилеяне чертовы!

*
Хочешь выбиться из общей безвольной массы — замути бизнес. К сожалению, у нас именно «замути». Или иди в политику. Но помни, что без бизнеса ты и в политике ноль. Там ведь мутить надо вдвойне.

*
Бога не боятся многие, но среди первых таких смельчаков — сильные мира сего.

*
— Борис Херсонский? Изощренно, однако чересчур описательно. И в глубинном поэтическом смысле — фикция, ни о чем. А для русского — так еще и путь в никуда. В безродное, космически обесточенное пространство.

*
Мастера художественного свиста. Ух, какие раскидистые рулады на политических ток-шоу можно от них услышать! А дела вот чегой-то — не видать. Дело и свист — разные вещи.

*
Дебаты в Харькове о путях в Европу. С участием поэтессы из Луганска Елены Заславской, которая придала мероприятию скандальную окраску.
Но я о другом. Судя по оплаченным приглашенным, пятая колонна у нас не такая и большая. Однако раскрученная, распиаренная донельзя. Из двух тысяч членов НСПУ на тусовке не было, сдается, ни одного, тем более — обгонораренного «немцами-устроителями». А посему вывод однозначен: Национальную спилку письменников Украины в европах не ждут. Куда ж ей плыть, бедолаге? Или как в той пословице: не тратьте, куме, силы, спускайтеся на дно?

*
Да, а Заславская — это та, которая написала страсть сколько ярких вещей вроде:

Здравствуй, мой Бродский!
Давай по.бемся по-скотски.

Или такое вот, миленькое и совсем на злобу дня:

Лучше в рот у Моторолы
Детородный орган брать,
Чем у Джо, у русофоба,
Нестоячий х.й сосать.

Разумеется, в оригинале «запиканные» мной слова подаются полностью, без ложного стыда и скромности.

*
Простовата (вата-вата) даже с виду, а выглядела победительнее, чем тридцать «европейцев», выставленных против нее в поиске «ключа к примирению». Какой ключ — на колу она их вертела. Хотя и без азарта, как-то по-донбасски леновато (вато-вато). Ленка Заславская.

*
Тридцатилетняя Люба Якимчук после водопада публикаций и поощрений приходит к истинам, которые первокурсникам Литинститута втемяшиваются, как азы. Меньше «кудрявостей»; не обязательно употреблять слово «война», когда пишешь о войне; «стихи не должны быть сладковатыми, они должны быть более сухими, что ли, недосказанными» и т. д. И все эти издержки замедленного роста — на голову читателя. И за весь этот велосипед — премии, как за изобретенный вечный двигатель.
Между прочим, Люба — еще один выходец из луганского СТАНа (расшифровывается занятно: самые талантливые авторы — наши), как и Заславская, для которой любой наспех записанный поток расстроенного сознания — литература.

*
Может, они и вправду индиго? Больше понимают, гораздо объективнее воспринимают реальность, перешли на новые межзвездные вибрации, которые хлынули к нам уже не ручейками, а целыми морями в девяносто девятом, после затмения солнца?
— Натурально, индиго. Они и отец их, выдающий правду за ложь и ложь за правду.

*
На разные лады комментируют четырехстишье Заславской о Мотороле и русофобе Джо. Но, кажется, никто еще не акцентировался на том, в какой незавидно ограниченной ситуации выбора оказалась лирическая героиня, олицетворяющая значительную часть населения сегодняшнего Донбасса.
Как говорится, все это было бы смешно...

*
Грузинские бойцы в АТО обещают ответку Авакову за то, что якобы и к ним относится его оскорбление, нанесенное «гастролеру» из солнечной Грузии — батоно Михо.
Разборки в Бронксе. Будто бы комический боевик, но юмора две консервные банки плюс дыра от баранки.

*
Наши когнитивные способности давно обрезаны и прижжены где йодом, где раскаленным ножом в умелых руках.

*
— Стоило ли ради кучки избранных, в основном негодяев, терять великую интернациональную державу, социальные завоевания нескольких поколений, получив взамен миллионы обнищавших и миллионы же досрочно ушедших на тот свет!
— А кто сказал, что жизнь справедливая штука?
— Человеческое сердце, совесть. Если уж не Господь, если уж он отворачивается от таких мизерных дел, как наше общественное устройство.

*
Много в вашем окружении успешных людей или хотя бы из среднего класса? У меня почти никого. Сюрреализм какой-то: после того, как была самой богатой советской республикой, Украина опустилась ниже уровня Габона, говорят.
— Эгей! Здесь нормальные живут или укурки, с которыми что хочешь, то и вытворяй?

*
Время и впрямь убыстряется, хотя за украинским турборе¬ализмом все равно не поспевает. Знай наших!

*
— Заждалась Украина сыновей из АТО. Да и власть оттягивает эту губительную для себя встречу.
— Если хлопцы с передовой пойдут на Киев, тогда будет действительно гражданская война, воцарятся разбой и полная разруха. Поэтому всем лучше включить голову. И тебе тоже.

*
Брат, конечно, вкалывает не так, как я, — все что-то строит, и исключительно в России. То был на северах, теперь уже лет восемь в Москве. Смог купить себе за это время дом в Старобельске, сыну квартиру в Луганске, еще одну квартиру в Чехове под Москвой. Я, в общем-то, тоже работаю «тяжело и много», как говорят в американских фильмах, но о покупке даже приличной одежонки или о хорошем платном лечении не могу помыслить, куда уж — о недвижимости.
Ну и кто из нас в итоге умнее, а кто погулять вышел? Что такое мои два десятка книг — и что такое братние вполне осязаемые приобретения?

*
Я трудился в издательстве, постоянно при этом подрабатывал, тоже в основном редактированием; была и третья пахота — самая главная и самая бесплатная — собственное творчество, не отпускающее ни днем, ни ночью, не дающее передыха. Радостное, возносящее к облакам и опрокидывающее в отчаяние, оно, пожалуй, по-настоящему и наполняло смыслом эту жизнь, не давало тяготиться ею, добавляло дерзновений и азарта. Собственно говоря, если есть творчество или если ты, допустим, как монах, постоянно держишь в сердце Бога — сюда стоит приходить.
— Да-да, и стоит жить, пока не исчерпаешь всю эту стоялку и хотелку, — отвечает кто-то из не очень хороших парней, прячущихся во мне самом же. 

*
— Я пишу, а доносят до читателя пусть другие.
— Донесут, не боись. Но не до читателя, а туда, куда надо.

*
Рэперская культура сначала бочком, бочком, а теперь танцует в поэзии, как пьяный ухарь на похоронах.

*
Пока был Харьков столицей — рождал шедевры украинской литературы. А сейчас? На паре имен, может, даже и до Европы доскачет, но только не к самому себе.

*
«Не было, нет и не будет в Харькове русской поэзии», — написал я как-то. Боюсь, что теперь не будет и украинской. Не вдаваясь в подробности на эту тему, приведу стихотворение полностью, а там кто хочет — пусть домысливает. Замечу лишь, что в Харькове с украинской поэзией и по духу, и по душку тот же коленкор, но вместе с тем и чуточку другой: он дополнен экспансией более широких фикций и эклектики, чем были «русскоязычные». Теперь это называется «общечеловеческими ценностями».

Не было, нет и не будет
В Харькове русской поэзии.
Жалоязыкие люди
Даже росточки обрезали.

Лядом удобрены щедро,
Лезут махровость и лажевость.
Выть остается крещендо,
Как над нудистскими пляжами.

Духа срамного петлица,
Пыль-пестрота перекатная...
Харькову Русь и не снится —
Больно она непонятная.

*
Жизнь без боли — как еда без соли? Кажется, это уже мазохизм. А думал — Божье наказание.
— Мазохизм — тоже оно, не переживай.

*
Мы уехали, там уже зима и, наверное, никого. А нам отсюда, сквозь утреннюю полудрему, сквозь пелену морозной мглы, видятся какие-то молчаливые сущности, стоящие на песчаной косе и глядящие в морскую пучину. Они в серебристых космических одеждах и бесконечно отстранены от нас. Загадочные, безвестные, живут будто сами по себе, в ирреальном времени и пространстве. И все же это — мы.

*
— Люди разучились не то что писать, а даже воспринимать поэзию.

*
— По факту восставший Донбасс только обогатил нашу верхушку и привел к обнищанию народ. Этого он добивался? Зачем?
— Ну не зря же иные «клевещут», что это большей частью не война, а бизнес-договорняк.

*
Редактирую книгу об ахтырчанах — ликвидаторах последствий чернобыльской катастрофы. Сотни имен. Живые и умершие. Искалеченные судьбы, отнятое здоровье. Но с поэтом Анатолием Дудченко (литературный псевдоним — Дмирий Град) фатум поступает по-особому — других подобных упоминаний ни на одной странице. У него через годы болезни умерли жена и взрослый сын: оказывается, радиация передается близким. Как он живет с этим, какой плач-вой разрывает его сердце, никто до конца не узнает, никто представить себе во всей трагичности не сможет.
Сын у Анатолия Григорьевича тоже писал стихи.

*
Кто ехал добровольно и с энтузиазмом, а кого запугивали тюрьмой и отправляли, как скотину на убой. Парень с чемоданчиком возвращается из Афгана, весь при параде, но по дороге домой останавливается машина, забирает — и вот он уже у дышащего смертью реактора. Причем все воспринимает как должное: надо — значит, надо. Значит, не Бог весть сколько отдал Родине. Да и не понимает пока, что чернобыльская опасность страшнее и коварнее афганской.

*
Упоминают ликвидаторы и о чиновниках, которые приезжали в зону на три дня, трудились над бумажками подальше от очага заражения и потом оформляли себе полагающиеся льготы.
Сегодня с такой же целью заглядывает в зону АТО другая генерация канцелярских крыс, крапивного семени.

*
— Толпы радостных туристов на фото и видео восхищаются Великой китайской стеной. А у меня первое чувство: столько людей погублено при возведении этого «чуда» вселенной, что лучше бы его и не было.
— Может, и самой цивилизации лучше бы не было?
— Может.

*
— Советовал бы читать эту книжку с утра, на свежую голову. Наверное, потому, что мне и самому она объемнее видится утром. Могу отыскать порой то, чего в ней нет.

*
— Читателя надо брать не за рога, а, как нардеп Барна премьера Яценюка, — за яйца.
— И все равно успех не гарантирован. Точно так же, как в приведенном случае.

*
Они в списках «Форбс» не просто потому, что украли, а еще и потому что вышли победителями в кровопролитных войнах девяностых. Так что смотреть орлами на мирный плебс имеют полное право. А тот в ответ пусть восхищается ими. Поелику это никакие не воры, как шипят завистники и ненавистники, а настоящие герои, богатыри-ратоборцы, маршалы своих триумфальных бандитских побед.
Может ли общество, имея такую «элиту» и ее страшную мораль в основании, считать себя полноценным, верить в серьезные идеалы и в то, что идет совсем не по дороге в пропасть?

*
«Распад СССР — крупнейшая геополитическая катастрофа века» — это для обездоленного и ностальгирующего по прошлому народишка. А в узком кругу, еще со времен путча, совсем другое: «Бабки нужно делать, бабки, Степаныч!»

*
— Может, наследственная монархия лучше, чем демократически образовывающиеся олигархомафии во главе государств?
— Вряд ли. Само время их отменило.
— Но время-то куда катится? Прямиком в огненный зев апокалипсиса. Нашел что брать за эталон — время.

*
Там, где говорит избыток витальной энергии, ответов на вечные вопросы не ищи. Найдешь только бурление текущего момента.

*
На месте памятника Ленину в Мариуполе украинские воины поставили монумент князю Святославу. Хороший выбор. Только понравится ли бонзам в Киеве? Вряд ли. Они, понятно, сделают вид, что ничего из ряда вон, однако не при людях поморщатся такой народной самодеятельности.

*
— Иным порожним нечем и жить, как только болью.
— Подлец! И ты, и тот, кто тебе это внушил.

*
— Участились ограбления храмов и церквей.
— Потому что те стали богаче? Или потому что веры все меньше?

*
Чтобы что-то доказать механику, тупому, хамскому рылу, в восемнадцать лет, на открытой площадке, под холодным сентябрьским дождиком, в майке, которую хоть выкручивай, ремонтировал трактор. Несколько часов кряду. Какой дурак! Кому и что доказывал, практикант? С тех пор болят суставы, спина. «Спасибо» и самому себе, и гадине Борису Федоровичу, и бесу, который приплясывал вокруг трактора под теми серебристыми струйками.

*
Война — это прежде всего власть пэтэушника с автоматом. Он с тем большим удовольствием пустит тебя в распыл, чем духовнее и беспомощнее ты на него взглянешь.

*
«Безалаберная масса, склонная к социальному безумию», — шишка из врачебного сообщества подводит к мысли об оправданности положения, когда коренные представители этой массы в большую власть не впускаются.
Не за горами и хорошо проработанные теории, которые закрепят столь прозорливую и глубокую мысль навсегда.
— Будем ждать или что-то все-таки делать, парни?

*
— Круто у Пушкина: «...их должно резать или стричь». Так и делают. Но у того отчаяние, а эти как здоровое руководство к действию приняли — стригут и режут, режут и стригут. «К чему стадам дары свободы?»

*
— Экстатические воспарения духа церковь осуждает как якобы дьявольское прельщение. А говоря по правде — чтобы не зарывался человечек, знал свое место, оставался управляем.
— Общение с высшими силами и психиатры квалифицируют как болезнь.
— У психиатров та же цель — вернуть обществу, то есть какому-нибудь недалекому Ивану Ивановичу, здорового, то есть послушного, подчиненного.

*
— Мы уезжаем куда-то, чтобы прославить свою малую родину. А иначе — зачем? Другое дело, что до отчаяния редко это получается.

*
— Независимость и Донбасс: эволюция отдаления, а потом и отделения от Киева.
— И главное не забудь — от Львова.

*
— Свобода — это когда у тебя есть хотя бы небольшой бизнес. А у того, кто на этот бизнес пашет, — какая свобода? Но у нас всех почему-то считают свободными.

*
Только злое, не славянское воображение могло придумать ад.

*
Фанатизма Христос не требует, даже монашества. Ну, если хочешь — пожалуйста. А так — живи и не подличай да веруй в Спасителя.
— Заблуждаешься. Этого мало. В пути за Христом всего будет мало.

*
Берутся за библиотеки. Чтоб никакого, условно говоря, Павки Корчагина, одни герои Андруховича и Забужко. Жечь на задворках, сдавать в утиль прежнюю литературу и получать за это деньги от международных и государственных фондов? А что нет героев у авторов, чьи сомнительные творения теперь заполнят полки библиотек, — это ничего. Нынче герои и не нужны, достаточно серых, блеклых персонажей, которые легко смываются унитазным потоком глухо урчащего времени.

*
Снижена планка — и на уровне мастерства, и на уровне содержательности. Но если относиться снисходительно, то это вроде и не графомания, а литература. Некая «свободно» понятая ее ипостась.

*
— Есть, вероятно, методики, которые используют судьи от энергетических ударов со стороны подсудимых. Как-никак ненависть и спустя годы после вынесения приговора не иссякает. Мне, например, трудно представить себя судьей. Так и кажется, что наказанные испепелили бы своей ненавистью в два счета.
— Один из способов обуздать, нейтрализовать преступника — заставить его признать свою вину и раскаяться.

*
— Психогенераторы, что ли, здесь работают? Уезжаешь — и становишься более мирным в своих чувствах. Страшно подумать, к России относишься с меньшей антипатией.
— Может, попадаешь под воздействие уже ее генераторов. Куда ездил-то?
— В Старобельск и Новопсков.

*
Что ни подступлюсь, больше двух-трех стихотворений, в попытке понять феномен, одолеть не могу. Все одинаково. Нюансы несущественны, да еще и смазаны самозабвенным многоговорением, проходным, хоть и с виду разнообразным словарем. По содержанию — какая-то патологическая романтика бандитизма, гангстерские восхождения к апостолам и Христу, черная, не утоляющая благодать любви, смесь обанкроченного рационализма и дешевой мистики. И т. д.
Лирический герой как образец той человеческой расфокусированности и жажды преуспевания, которые и составляют современный, духовно порченый идеал? Вероятнее всего. По-иному мне трудно объяснить эту загадочную популярность поэта, в котором зерна неотделимы от плевел, литературное любительство напористой, честолюбивой подворотни от несомненного таланта.
Словом, сумбурное чудо природы. Диковина, о которой можно судачить, но — не размышлять.

*
— Сталин так себя не вел, как иные нувориши по отношению к подчиненным. Разве что Калигула и Нерон.
— Да уж, словно паханы на зоне, сволочи!
— Эй, ребята, не преувеличивайте! Не убивают же. Просто наслаждаются своей маленькой властишкой. Можно ли сравнивать: некий Жученко из навоза — и целый римский император Нерон?

*
«Анализ — это сатана, синтез — это Бог» — всего лишь броская фраза. Но многим ее хватает, чтобы быть на уровне и в курсах.

*
Если у вас королевство кривых зеркал, то в зеркале и ищите шутников, которые создали это королевство.

*
Он один знает, кто рожден к вечной жизни, а кто — на такую же вечную погибель. А мы тут соревнуемся между собой, как на равных. Будто нет между этими и теми невероятной, невообразимой пропасти. По сравнению с которой пропасть между миллиардером и бомжом — безделушка.

*
Поэзия надрыва, неприкаянности, пропащести. А какая, тем не менее, парадоксально бодрая, жизнеутверждающая, восклицательная:

Я люблю судьбу свою,
Я бегу от помрачений!
Суну морду в полынью
И напьюсь,
Как зверь вечерний!

Наркотическое, болеутоляющее лирическое начало в каких-то жутких обстоятельствах — и экзистенциальных, и трансцендентных. Загадка русской души. Мистический непобедимый надмирный свет и затаенное здешнее отчаяние. Рубцов.

*
Один процент людей на планете владеет большим богатством, чем все остальные. Экономика, законы созданы прежде всего под этот один процент.
Можно назвать человечество нормальным?

*
Уныние — не та наработка, которая поможет расти. И в этом воплощении, и в следующем.

*
— Валентина Распутина отрубили от литературы вполне буквально — проломили голову. Еще до перестройки. Несколько тяжелейших операций, боли на всю оставшуюся жизнь. А непосвященные, в том числе и я, думали, почему это он сдает в творчестве. Особенно — в постсоветские годы, когда его нового слова ждали миллионы. Да потому что заблаговременно был отключен от полноценной работы.

*
«Литературу делают быки», — говаривал ректор Литинститута Пименов. В том смысле, что необходимо бычье здоровье. Ну и упрямство такое же не помешает.

*
Мещане, против которых так боролись шестидесятники (потому что позволялось бороться только с мещанами да с не существовавшими уже к тому времени фашистами), — теперь это средний класс.
— И шестидесятники молятся на него больше, чем на что-либо другое. Вместе с дурачащими всех властями.

*
— Христос, разумеется, знал о существовании Америки. Почему же не рассказал о ней хотя бы апостолам?
— Может, и рассказал, но вносить эти сведения в Святое Писание они не стали.

*
В европах считают, что психологическое благополучие не менее приоритетно, чем физическое здоровье. А у нас? Кто об этом печется?

*
— Истории — точнее, той силе, которая за нею стоит, — все равно, СССР победит или Германия, например. Лишь бы побольше трупов. А там празднуйте свое, чествуйте вождей, превозносите идеологию. Дело сделано. И готовится новое. Еще более грандиозное. Без сочувствия к той и другой стороне. Только с одним неизменным требованием: побольше трупов.

*
Жизнь — цепь ошибок. У всех людей. Только у одних эти ошибки меньше, а у других — больше. То есть выразительнее и заметнее. И когда кто-то говорит, что у него нет за спиной ошибок, он или лукав, или глуп.

*
Может, и вам понравится эта шутка из телевизора. Звучит примерно так: то, что сбежал Янукович, — не зрада. Не измена. А верность украинскому народу. Зрада — то, что делают здесь еще не сбежавшие.

*
— Не рухни Советский Союз, войны в Украине не было бы.
— В Украине, Сирии и многих других местах.

*
Раньше у славян, чтобы родились здоровые, умные дети, молодожены целый месяц ели мед. Только мед. Потому и назывался месяц медовым. А теперь он медовым считается по другим причинам. По сладострастным. И жрать да пить во дни и ночи этого пиршества не духа, но плоти можно все что угодно.
Не отсюда ли славянское вырождение, братья? И не говорите, что этому научили нас паразиты. Что мы не сами додумались.

*
Когда после «путча» девяносто первого года ко мне в издательстве ломанулись сдавать партбилеты самые правоверные и номенклатурные, уже в тот момент можно было понять: в новую жизнь нас ведет не кто-нибудь, а старая недобрая гвардия.

*
Настойчиво развивалось исконное, по-настоящему глубинное и сокровенное в русской поэзии — и в самом концентрированном виде, наконец, явило себя в Есенине и Рубцове. Неужели продолжения не будет? Неужто исчерпалось это направление? И дальше — только размазывание каши по тарелке? Взрослыми чистоглазыми детьми, затолканными в психушку.

*
Интересно, помести постмодерниста в безвыходную ситуацию, оставь в обреченном одиночестве — выкобенивался бы, суперменствовал, ерничал? Или, наконец, все-таки что-то лирическое, прощальное и светлое написал бы?
— Нет, это другие люди. У них и под петлей будут свои, не понятные нам ценности.

*
— Хорошо, если он где-то, пусть и далеко, плохо — если нигде. Потому плохо, что такое возможно, но не должно, не должно быть!
— Ни далеко, ни нигде, а в царстве небесном. Моли об этом.

*
Не все немцы раскаялись, кое-кто верит, что жизнь была бы лучше, победи нацисты. Причем жизнь вообще — на всей планете. Не только у них, у немцев.
— Найдется и горстка украинцев, которые так думают.
— И щепоть россиян.

*
Трусость — самый большой порок? Нет, мастера и пилаты, — алчность. Не кривите душой, не подыгрывайте тем, из-за кого тысячелетиями льется кровь. Не потрафляйте этой так называемой бизнес-прослойке в любом обществе. Даже в первобытном, а тем более высокотехнологичном. Помните про игольное ушко и верблюда.

*
«...грядет шестнадцатый год». «Что он нам несет?» Неужели кульминация еще не пройдена? Люди и нелюди, дайте хотя бы увидеть мое Рогово, каким его люблю и помню, подышать прежним воздухом мирной инфантильности.

*
В общей сложности всего полтора десятка лет прожил в Рогово. Причем в детстве и юности. А впечатление — что все главное произошло именно там и именно в те годы.

*
— А дальше будет? И если да — то что?
— Что-то да будет. Не может быть так, чтобы ничего не было, говорят в народе.

Февраль 2014 — декабрь 2015

(Из книги: Ковалевский А. В. После Майдана. Дневник литератора / А. В. Ковалевский. Харьков: Факт, 2016. 448 с.)