Медовая радуга

 
Передовиков совхоза «Заветы Ильича» наградили к Первомаю денежной премией и билетами в районный театр. В число счастливчиков попал и отец десятилетнего Толика, тракторист Николай.

«Глянь, Кать, - говорил он, показывая билеты жене, -
«Это же выступление знаменитого танцевального ансамбля. Он весь мир объехал и в нашу глухомань заглянул. Надо ехать, Кать. Потом по магазинам пройдемся. Тебе к лету платьишко подберем, Толику кеды, мне тенниску».

«Не до танцулек мне, Коля. Зорька должна отелиться со дня на день. Как ее без присмотра оставить. А на концерт с Толиком поезжай. Пусть хоть денек от своей беготни отдохнет».

О такой удаче Толик даже мечтать не мог. В райцентре он не был тысячу лет. Забыл вкус мороженого и фруктовой шипучки. Да, и кеды ему не помешают. Старые протерлись до дыр, того и гляди на бегу развалятся.

Для культурного мероприятия совхоз выделил автобус. Всю дорогу из его раскрытых окон неслись песни. Толик поначалу стеснялся, а потом разошелся. Звонкий фальцет подростка ловко вплетался в прокуренное песнопение, расцвечивая хриплые голоса колхозников свежестью молодого задора.

К театру подрулили загодя, чтобы успеть перекусить в буфете. Проголодавшийся Толик умял за присест несколько бутербродов и пару диковинных пирожных, запив городские разносолы грушевой газировкой. Пузырьки напитка щекотно лопались во рту, усиливая праздничное нетерпение.

Не успели погаснуть огни сверкающей люстры, как зазвенело разудалое «Яблочко». От полосатых тельняшек зарябило в глазах. Танцоры взлетали к потолку, крутились волчком по полу и поражали замысловатыми коленцами. Не успели исчезнуть матросы, как им на смену вылетели горцы в папахах. Они гарцевали на пальцах ног, падали со всего маху на колени и птицей взмывали ввысь, подбадривая себя гортанными криками. Привольный нрав задорной кадрили озарил сцену цветистой пеной женских юбок. В величавую фантазию народного танца ловко вплетались дробный перестук каблучков, изящная непринужденность, пленительная стеснительность.

Когда зазвучала разудалая плясовая, Толик невольно напрягся. Без русской пляски под гармонь не обходились гулянья на селе. В круг выходил и стар, и млад. Кто-то, подбоченясь, старательно притоптывал ногами. Некоторым удавалось фасонисто пройтись вприсядку. Самые ловкие танцоры зависали над удивленными селянами в причудливом прыжке. С замиранием сердца  жаждал Толик подобного разгула и удивился, увидев на сцене своих ровесников.

Мальчишки-танцоры озорно щеголяли заковыристыми коленцами, переплясом с верчением, звонкими хлопками по голенищам  сапог. Вращение волчком наполняло Толикову душу праздничным весельем, а задорный перепляс подростков заставлял звенеть стеклянные подвески потолочной люстры. Когда зазвучала мелодия сердечного разговора, юные исполнители артистично замерли, уступив сцену девчушкам в ярких нарядах. Поступь юных созданий восхищала величавым благородством и рисунком сложных движений.

Попросив у отца бинокль, Толик глянул в окуляры. Линзы выхватили лучистый взор рыжеволосой танцовщицы. Толик ни разу в жизни не видел таких огромных глаз. Их солнечная радужка настойчиво манила в сказочные дали, а сладкая истома легонько царапала неискушенное сердечко неведомым восторгом и заливала щеки стыдливым румянцем. Неожиданно, яркий венок сполз с головы ловкой плясуньи, ослабил тугой узел прически и дал волю огненной лаве волос. При низких наклонах и крутых поворотах, роскошная грива вскипала пылающим веером, озаряя сцену медовой радугой. Душа парнишки, завороженная колдовской близостью незнакомки, невольно наполнялась  разгулом широкой масленицы и ликованием пасхального торжества. Непривычный трепет охватил мальчишечье сердце, когда танец внезапно закончился, и  златовласка эффектно замерла с вытянутыми вперед руками. Казалось, она зазывала Толика в волшебные края, в которых рыжеволосые девчонки превращаются в сказочных жар-птиц.

- « -
Пролетели годы школьного обучения и долгой морской службы. В отличие от своих сверстников, Анатолий оставался холостым. Пленительный образ рыжей артистки прочно угнездился в памяти, вселяя равнодушие к прочему женскому полу. Колдовское семя детских грез переросло в навязчивое желание встретить плясунью из прошлого хотя бы еще раз. Толя не сомневался, что узнает ее сразу. Он не сможет ее не узнать. По сердечному кипу, душевной тяге, взрыву уснувших желаний, разряду натянутого нерва, медовой радуге девичьего взора. Но, избороздив полмира, Анатолий вернулся домой на Рождество один.

От вида поседевших родителей затуманились глаза гостя. С запоздалым раскаянием корил себя сын за редкие письма и приезды. Обнимая мать в кашемировой шали, вспомнил, как целое лето зарабатывал трудодни на это цветастое диво. Отцовская полинявшая тенниска оживила в памяти бесконечные очереди в универмаге райцентра. А уютное посапывание самовара, аромат румяных ватрушек, изобилие солений с пряным эстрагоном, розоватое сало с мясными прожилками, вернули Анатолия в счастливую пору ушедшего детства.

Туда, где босиком были исхожены заветные грибные и ягодные места;
где майские жуки домовито гудели по вечерам в палисаде;
где однажды тонул в теплом пруду с пиявками и был спасен местным пастухом;
где воровал морковь и яблоки в чужих огородах из-за надуманной сладости;
где сладко спал на сеновале под мычание волоокой Зорьки;
где впервые влюбился в пленительную жар-птицу из столичного ансамбля.

- « -
Заморский алкоголь в подметки не годился отцовской самогонке. Под соленые грузди и моченую антоновку славно шел крепкий домашний напиток. Он мягко гасил напряжение, снимал усталость, расковывал язык. Обняв отца за плечи, Анатолий рассказывал отцу о своих хождениях за три моря, о палящем солнце южных вод,  студеном севере, своенравных штормах. Слушая сына, мать промокала уголки глаз концом дареного полушалка, а отец, иногда промахиваясь, не забывал подливать живительное питье в праздничные лафитники. Потом полились песни. Сиплый отцовский голос старательно выводил слова дедовских застольных, сын вторил ему мощным баритоном бывалого морехода, а мать тихонько подпевала любимым мужчинам, заботливо подкладывая деревенские разносолы в их тарелки. До самого  рассвета светились окна родительского дома, приветствуя морозное утро задушевными вокальными отголосками.

На следующий день Анатолий отправился прогуляться по селу. Под ногами, обутыми в отцовские валенки, весело скрипел снег. Мороз игриво пощипывал нос и щеки, разжигая румянец. Мерцание ажурного инея на деревьях слепило глаза, высекая слезу. От соленой влаги ресницы покрывались иглами прозрачных кристаллов. Преломляясь в их причудливой наледи, солнце старательно окрашивало заснеженный мир в сказочное царство многоцветья. Проросшее в душе  ликование усилилось зазывным перебором трехрядки. Через пару минут Анатолий оказался на площади перед сельмагом. В центре колоритного хоровода ловко отплясывала девушка в цветастом полушалке и старомодной  душегрейке. Следуя канве танца, ее руки и изгибы тела умело создавали образы животных и птиц. Она грациозно летала по кругу, артистично выполняя дробный перепляс фасонистыми сапожками. Стремительная виртуозность танцевальных поворотов была сродни небесному светилу, которое щедро одаривает землю радостью, силой, надеждой. Когда музыка стихла, плясунья резко вскинула руки вверх. От этого движения с головы танцовщицы сползла яркая шаль, обнажив золотое руно волос. Оно растеклось по девичьей спине волнением пшеничной нивы, потоком медного расплава, ковром цветущих одуванчиков. В ловкой златовласке мореход сразу узнал свою  суженую. По сердечному  трепету, душевной тяге, солнечной радужке огромных глаз. Их отраженное сияние метнулось ввысь, озарило восторженным свечением морозную бездну и опоясало небосвод обручем редкой медовой радуги. Волшебное видение ввергло публику в сказочный транс. Угасли ритмы разудалой кадрили, оборвались на полуслове ядреные частушки, стихли разговоры и смех. Лишь в ветвях рябины деловито посвистывали хохлатые свиристели, расцвечивая свой флейтовый концерт пленительным звоном свадебных бубенцов.