Папины руки...

                По сравнению с моими музыкальными пальцами, руки отца были по-настоящему мужскими.

                Когда я был маленьким, он, бывало, высоко подбрасывал меня в воздух, раскручивал вокруг себя и катал на шее.

                Когда становилось холодно, папа старался надеть на меня головной убор, как можно осторожнее и бережнее. Каждый раз, перед завязыванием шапки, он аккуратно распрямлял мои уши. Боялся, что оттопырятся. Я, конечно, морщился. Хотелось побыстрее вырваться на улицу, из докучливой, длительной процедуры облачения, завязывания и застёгивания в многочисленные  шнурки, поясочки и прочие пуговицы.

                Ладони отца были грубоваты. Наверное, ещё не отошли от орудий крейсера и торпедных аппаратов подлодки. Правда, на ней он прослужил не более года. Субмарина затонула, подорвавшись на мине. Произошло это в Тихом океане, одной из ненастных и несчастных ночей.

                БОльшая половина отсеков с людьми затонула. С отцом выжило всего несколько матросов. Но под следствие угодил только он один.

                Оказалось, что только отцу  приспичило, накануне, пойти к соседям, да сыграть в шахматы. Сбегать аж на другой конец подлодки, где располагался его товарищ было не очень трудно. Однако возвращаться к себе, в свой Кубрик, было лень. Тем более, что его шахматный противник, освободив койку, заступил на вахту. Для него она, как и для многих, в ту ужасную ночь,  оказалась последней.

                После тех трагических  событий, в течение многих месяцев, отец вынужден был давать и давать показания нудному следователю, который, только и делал, что повторял одни и те же вопросы

                - Почему остался в живых? Зачем ночевал не на своём месте? Кто разрешил?

                Допросы велись с ленцой, без усердия и криков. Следственный изолятор находился на одном из микроскопических островов, затерянных в  безбрежном Тихом океане. Большие заборы и колючая проволока отсутствовали напрочь, по причине их полной ненадобности.

                Огромные океанские валы , один за другим, с шумом и грохотом разбивались о скалистые берега, а юрким катерам удавалось пристать к пирсу, далеко не каждый день, а то и неделю.

                Допрашивали только по утрам. После завтрака, состоявшего, впрочем, как и обед с ужином, из одних только каш  и рыбы, рыбы и , ещё раз, рыбы.

                Впоследствии , отец,  в течение всей своей жизни, не мог есть и выносить ее  запаха.

                После допроса, наступало волшебное время. В большой библиотеке, которая была единственной достопримечательностью острова, отец брал очередную книгу, уходил на любой край острова и читал, читал, читал. Читал  бесконечно.

                На крейсере, куда папа попал после следствия, было не в пример тяжелее, чем на подводной лодке. Несколько лет комендором у больших корабельных шестидюймовых орудий и бесконечные стрельбы. От оглушительной канонады срывало бескозырки и их приходилось связывать ленточками  у подбородка. Это понизило звуковосприятие отца на всю оставшуюся.

                Зато единственный отпуск, за все семь лет морской службы, был получен именно за серию стрельб, где все многочисленные мишени были поражены  отцом с первого выстрела.

                Эти годы  также не способствовали  возникновению гладкой и нежной кожи рук, которые, впоследствии, считались  окружающими непременным атрибутом рафинированных высоколобых интеллигентов.

                Получение университетского диплома тоже не помогло. Кожа рук не умягчилась. Отцу, помимо школы, где он учительствовал,  приходилось от души вкалывать на нашем огромном сокирянском огороде .

                В Тирасполе, куда мы переехали  в шестьдесят четвертом, физической работы тоже хватало. После школьных занятий и на выходные, без тяпки и видавшей виды лопаты, отец себя просто не мыслил. Во двор нашей пятиэтажки он приносил и высаживал бесконечные саженцы тополей, орехов, вишен и шелковиц.

                Стоило нашим дворовым активисткам и сплетницам отвлечься всего на полчаса, как папа, тут как тут, быстро высаживал очередное деревце, чтобы никто не заметил и не стал выступать.

                Во главе своей зеленой армии он планомерно и неотвратимо наступал на детские площадки, места для выбивания ковров и газгольдеры. Вызывал, при этом, конечно, жалобы и вечные нарекания.

                - Скажите спасибо, что здесь, на крышах, пока не разрешают сажать деревья, а то Фимкалы-гоныв ( Фимка-вор, идиш)  , как всю жизнь бабушка величала своего зятя - моего отца, за то, что он , якобы, выкрал мою маму из под ее бдительного надзора

                - Фимкалы не оставил бы Вам всем ни единого свободного места. Жили бы как в лесу. Прозябали бы как дикари

                Руки у папы, на самом деле, были натруженными, слегка грубоватыми, но замечательными. Скорее, волшебными. Великие множества растений, за которыми он ухаживал , приживались на все сто. Все без исключения. Энергетика, думаю, была экстраординарной.

                В израильском Нетивоте отец фанатично высаживал раскидистые пальмы, пахучие лимонные и апельсиновые деревья, алоэ, мяту и огромное количество цветов. Незадолго до своего ухода, ему удалось  отщипнуть и высадить несколько растительных отростков из старого-престарого, наверное, ещё библейского Иерусалимского парка. Все прижилось.

                Больные места, мои битые коленки и локти, куда папа, с самого детства, прикладывал свои волшебные руки, тут же переставали саднить. Все успокаивалось. И всегда, после его прикосновения, охватывало  особое умиротворение.

                - Это все мои руки! - с удивлением глядя на мозолистые ладони, папа с гордостью улыбался, нежно поглаживая стебель и листья очередного бодрого и веселого растения, за которое он брался, всего за пару недель до этого. Когда оно, зачастую, ещё  пребывало  в слабом, почти безнадежном состоянии

                После его похорон и до самого отъезда в далекую Канаду, я, какое-то время, ещё старался ухаживать за его зелёными питомцами. Но они, совсем-совсем, приуныли и, один за другим, несмотря на мое неравнодушное отношение и полив, по очереди уходили и уходили из этого мира.

                Видимо там, куда ушёл папа, им было с ним намного уютнее...