Великий грешник

 
      Во второй половине, на редкость теплого и по-летнему яркого для кон­ца сентября, дня, к подъезду одной из типовых девятиэтажек на севере Мо­сквы под­катило лимонного цвета такси. Машина тотчас привлекла пристальное  внима­ние сидевших у означенного подъезда на лавочке пожилых женщин. Надо заме­тить, до того как скрипнули тормоза таксомотора, разговор у женщин не клеил­ся. Причина того была вполне понятной: последнее событие в доме, достойное обсуждения с последующим осуждением произошло уже более недели назад.
       Тогда, жилец квартиры под номером пятьдесят два – ЖЭКовский слесарь Мишка, известный в микрорайоне, как мастер «золотые руки» и безотказный человек на все случаи непредсказуемой жизни, а так же, кроме перечисленных достоинств еще славный среди ближайших соседей, как вечный должник и скандалист, если во хмелю, в обыкновенном для себя состоянии у дверей свое­го жилища, пользуясь исключительной звукопроницательностью панельных стен, а потому публично хулил свою тещу. Родственников разделяла закрытая на два замка дверь, причем ситуацией владела теща. Мишка, в корне не соглас­ный с таким положением вещей, в ходе изложения аргументов в свою пользу скоро поистратился на парламентские выражения и, не добившись понимания, перешел на противный уху лексикон. Смолк стучавший полдня молоток на восьмом этаже, приглушили громкость музыки на пятом, перестал плакать ре­бенок на третьем. Почувствовав внимание аудитории, Мишка пошел в разнос. Не уставая порицать настоящий образ тещиного бытия, он искусно вплетал в свою обличительную речь весьма интимные компрометирующие подробности из ее «темного» прошлого и постепенно подвигался к неутешительным для об­щественности выводам. На что «вторая мать», тоже не отличавшаяся кристаль­ной трезвостью, урезонивала зятя своими контр доводами, единственно благо­звучным из которых был: - «Уймись, придурок – люди кругом!..». И в квартиру не пускала.
       Поскольку подобные инциденты в этой семье не были редкостью и носили даже регулярный характер, также за относительной давностью события и изби­тостью предмета морального облика слесаря, как и вообще порочных устоев пятьдесят второй квартиры, последний эпизод был рассмотрен в рабочем по­рядке и потерял актуальность после авторитетного заключения властного вида бабки Варвары: - «Ой, да что там говорить, девки! Непутевые они там все, не путевые и есть!». В подтверждение истинности Варвариных слов, «девки» за­вздыхали и закивали.
       Меж тем, в который раз поминая недобрым словом Мишку и его тещу, Вар­вара, про себя, в число «непутевых» включила сейчас и участников, а вернее участницу свежего в памяти события, подсмотренного ею прошедшей ночью.
       Мучимая бессонницей, где-то во втором часу ночи, Варвара поднялась со своей кровати, чтобы испить чашку чая. Без света, пользуясь свечением улич­ного фонаря, она добралась до кухни. Плеснув в чашку порцию заварки, взя­лась за дужку большого чайника, как до ее слуха из-за приоткрытой форточки донеслись сладостные девичьи повизгивания и громкий шепот. Оставив в по­кое чайник, она подошла к окну. С высоты второго этажа ее глазам представи­лась возмутительная картина: на лавочке, той самой, на какой сейчас она сиде­ла с подругами, гривастый детина мял в объятиях молодую особу, как две кап­ли воды схожую на внучку Анастасии – соратника и единомышленника  Варва­ры, всегда занимавшую место по ее правую руку. Увиденное вызвало у Варва­ры поочередно две совершенно противоположные реакции: одна – немедленно броситься спасать невинность от посягательств хама, вторая – тихо отойти от окна, когда поняла, что жертва вовсе не нуждается в посторонней помощи и бо­лее того, судя по ее поведению, даже довольна свершаемым над нею действом.
       Так получилось в жизни, Варваре не дано было иметь детей, потому как в свое время ей не удалось найти достойного себя спутника жизни. И по этим уже двум причинам, бабкой, понятно, ей не удалось стать тоже. Вследствие того, невостребованный потенциал энергии воспитательства уже применитель­но к чужим детям и внукам бил из нее ключом. Анастасия неукоснительно сле­довала наставлениям подруги в воспитании своей внучки, и на первых порах это принесло свои плоды: девочка, до времени, действительно отличалась благовоспитанностью и скромностью. Бабка с чувством законной гордости де­лилась с соседями и знакомыми: «Моя-то в «ежовых рукавицах»! Как в старое время! Моя – не эти!..», - кивала она в сторону парка, где вечерами резвилась молодежь. И Варвара могла в полной мере разделить этот успех  воспитания. Но этим сол­нечным днем, плюнув в душе на судьбу несчастного Мишки, одновременно она поставила жирный крест и на своем педагогическом опыте.
       Затронуть тему внешнеэкономических связей страны попыталась бабка Кланя, считавшая себя докой в этой области, после того как отработала два года уборщицей в организации с длинным названием со словом «импорт» на конце. Она протерла носовым платком очки, вернув их на свой маленький нос, посетовала на недостаточную жирность голандской тушенки, а потом выразила сожаление по поводу эмбарго на поставки австра­лийской баранины наложенное тамошним правитель­ством. «Не дадим баранины и все тут! Имбаргу вам, говорят… Как хотите, так и живите!» – А про Австралию пояснила: - «Это там, где эти… Как их?.. Большие, такие, на двух ногах и с сумкой на брюхе… Вот ведь, забыла…» – и на одном дыхании продолжала: - «А мясо ихнее сладкое, душистое, косточки так и тают, так и тают…» – причмокнула она, будто только что растворила во рту косточку австралийской ярочки.
        Однако предложенное направление разговора поддержки не получило. По тушеночному поводу старухи по очереди тяжело вздохнули, видимо не припо­мнив процент содержания жира в аналогичном отечественном продукте, для сравнения. В от­ношении эмбарго на поставки баранины из далёкой Австралии – сохранили предупре­дительное молчание. И лишь Анастасия, наверное, более других владевшая об­разным мышлением, испуганно взглянула на Кланю и с дрожью в голосе про­молвила: - «Надо же! Что хотят, то и делают», - представив себе, огромное дву­ногое чудовище с закрученными бараньими рогами и с сумкой на животе и сло­женное на мягких костях, вздрогнула от кошмарного видения.
       Живую струю в разговор внесла сухонькая старушка Лукерья, в замусолен­ном фартуке поверх нового, яркой расцветки халата, завезенная детьми в столи­цу из глухой деревни, год назад:
       - Ох, никуда нынче год! Прямо никуда,.. – начала она. – И весна при­позднилась… Ить, видано ли – снег, почитай, до конца апреля лежал. А потом все дожжи, дожжи. Все залили проклятущие…
       - И не говори,.. – поддержала ее Кланя. – Огурцов-то, почти не закрыли ни­чего. В магазине плохие были, а на рынке – цены… А помидоры больше бол­гарские… Видать, своих-то не было…
       - Это фитофтора их сгубила! – со знанием дела вставила Варвара.
        - А когда им рость?.. – заерзала на месте Лукерья, польщенная вниманием к заботе, которой отдала жизнь. – Весь июль – непогодь! А для растениев – это самый срок…
        - Вегетация! – снова к месту добавила Варвара.
       - Во-во! Я и говорю, дожжи и дожжи,.. - закивала головой Лукерья.
       Она хотела добавить к сказанному еще что-то, но неожиданно лицо Варва­ры вдруг неприятно сморщилось, и она громко чихнула. Клюнула носом и от­решилась ото сна не принимавшая участие в разговоре, придремавшая на сол­нышке, самая старшая из компании – Евдокия. Следом звучно и протяжно зевнула Анастасия, окончательно отделавшись от видения мутанта. Кланя в следующий раз принялась протирать свои очки. В ту самую минуту и остано­вилось лимонное такси.
      Деревенская Лукерья была немало удивлена тотчас изменившемуся облику приятельниц: запоздало, поднеся платок ко рту, онемела Варвара; Кланя выро­нила очки и стала на глазах уменьшаться; рот Анастасии так, и остался откры­тым; а древняя Евдокия, распахнув глаза и взглянув на свет Божий, в который въехала машина, завела их в предсмертной муке.
       Из кабины такси вылез парень лет двадцати-двадцати двух, с ежиком ко­ротких волос на голове, на нем были тщательно отутюженные брюки и синий вязаный свитер. Он что-то оживленно рассказывал водителю, продолжая гово­рить уже покинув автомобиль и выставив на асфальт тротуара небольшой ко­ричневый чемодан. Таксист с серьезным видом слушал его, кивая головой.
       Старухи напряженно следили за происходящим.
       Закончив говорить, парень церемонно пожал руку водителю и со словами: «Все путем, шеф!» – захлопнул дверцу.
      Последняя его фраза произвела на старух гнетущее впечатление. Они тре­вожно переглянулись.
      Проводив взглядом такси, молодой человек, не спеша, давая рассмотреть себя, стряхнул невидимую пыль с брюк, одернул свитерок, пригладил пятерней непослушные волосы, и лишь проделав все это, он подхватил чемодан, и напра­вился к подъезду. У лавочки, он замедлил шаг и учтиво поздоровался.
       Старухи вразнобой ответили на приветствие.
       Хлопнула подъездная дверь, лязгнули двери лифта, прошла еще минута, и только тогда опомнилась Кланя:
       - Ишь ты! Вернулся!.. – произнесла она просевшим голосом.
       - Вернулся… - эхом вторила Варвара.
       - Это, кто же будет? Как, вроде, не наш,.. – поддаваясь общему настроению, шепотом спросила Лукерья.
       - Наш! – словно боясь быть опереженной, затараторила Кланя. - Ты его не знаешь. Колька Рогов это! Митрофановны из шестьдесят третьей, внук. Вишь, из тюрьмы выписался... – сообщила она и зловеще закончила: - Теперь начнет­ся, только держись!..
       Лукерья не поняла, что именно должно «начаться» с возвращением этого, с виду совсем не грозного парня, и вознамерилась задать следующий вопрос, как запричитала Евдокия:
       - Ой! Боже ж, ты мой! Горе-то, какое, горе-то какое, Митрофановне на ста­рости лет. Ведь по всему видно – бандит!.. Слыхали: «шеф» – так только урки говорят. А как с таким бугаем справишься! И у Ольги-то – матери его, здоровье какое… Только из больницы, операцию делали…
       - А отца-то нет, что ли? – наконец изловчилась спросить Лукерья.
       - Где ему быть! Ушел он от них. Давно. К другой принялся. Там уж двое де­тей! – включилась в разговор Анастасия, но ее перебила Евдокия:
       - А Колька безобразил! Ох, безобразил!... Помнится, на мотоцикле в подъ­езд удумал заехать!.. Вхожу я тогда, а на лестнице вонь, гарь…
       - Да не Колька, тогда на мотоцикле! – запротестовала всезнающая Варвара. – Мешаешь ты, девк… Не Колька! На мотоцикле, который – то Груши Худосо­ковой из четырнадцатой, племянник из Калуги приезжал, а на улице дождь был, вот он свой мотоцикл в подъезде и чинил. Колька все больше на девятом этаже под люком на гитаре бренькал и в Лосинке, в парке…
       - Правильно! – снова перебила Евдокия. – Так и было! В Лосинке он со шпаной вожжался. Забрали его в аккурат, как мужчину в парке обобрали, день­ги взяли, часы сняли! На мотоцикле, может не он – не помню, врать не буду. А в парке – точно он! Милиция тогда по дому ходила, всех  допрашивали…
       - Опять ты мешаешь! – разволновалась Варвара. – И в парке не Колька… А милиция приезжала  тогда на счет Мишки. Мишку хотели на лечение от пьян­ства отправить, да теща не дала. Колька на воровстве попался. На заводе, где работал... Мне сама Митрофановна сказывала... Для своей музыки детали каки­е-то взял. Вот и судили его, три года дали!..
       - Правильно! – не успокоилась Евдокия . – Как есть –вор! Вор, бандит, урка!.. Разве хорошие люди говорят: «шеф»…
       - Непутевый! – поправив платок, подвела итог Варвара.
       - Ах ты, душа грешная, спаси, сохрани. Ить, молодой еще,.. – пропела, кре­стясь, Лукерья. – В церкву ему бы сходить. Господь милостив к заблудшим, авось простит. Наставит на путь истинный…
       - Куда там!..  Горбатого могила исправит, - засомневалась Кланя.
       Старухи снова вздохнули и замолчали.
 
                                                     *
 
       Белые ватные облака стелились ровными бороздами и скрывались за кры­шами домов. Антенны на крышах чернели на этом белом фоне, как кресты. Под крестами многослойно жили люди. Просыпались по утрам, умывались, чисти­ли зубы, завтракали, уходили на работу или еще куда, возвращались вечером, ужинали и садились к телевизору, в выходные они спали подольше, ели и пили больше и вкусней, занимались по дому или шли гулять, потом ужинали и опять садились к телевизору… Просто жили, не замечая, что живут под крестом…
       Колька отошел от окна. Прошелся по комнате вперед и назад, сел, а потом лег на диван.
       Без малого, два месяца назад, когда, натужно скрипнув, за его спиной, за­хлопнулась тяжелая металлическая дверь, а следом, замыкая ее изнутри, звяк­нула задвижка запора, он с удивлением подумал, каким же может быть мело­дичным совсем не музыкальный звук. Задвижка лагерных ворот прозвучала финальной кодой к тягостной и продолжительной симфонии, одновременно стала первым аккордом прелюдии к новой – светлой и доброй мелодии, которая уже звучала и жила в нем. Теперь, вспоминая тот день и все последующие, Колька не весело улыбнулся – как наивен и доверчив он был тогда…
 
                                                               *
 
       Половину дня возвращения, целый следующий день и почти весь третий, бабка и мать не отходили от Кольки ни на шаг. Они угадывали его желания, по­такали ему во всем, не могли надышаться на него. И каждый из этих дней стол на кухне ломился от лакомств и деликатесов. Каждое застолье Колька восседал в «красном углу», ел, пил хорошее марочное вино, припасенное бабкой к его приезду, слегка охмелев, рассказывал, что считал нужным рассказывать. На третий день – в субботу явились, обзвоненные накануне родственники. И опять он ел, пил, снова утолял любопытство близких. И только вечером, когда родственники разъехались, Колька, сославшись на утомление и необходимость прогуляться перед сном, он смог вырваться из дома.
       Про Наташку мать молчала и лишь в какой-то момент, видимо уловив не­мой вопрос сына, пожала плечами: - «Не знаю, Колюшк, но говорят: замужем она».
       Ноги сами понесли его к ее дому.
       Будто не было прошедших лет. Молодые тоненькие липки, взрослые топо­ля в скверике у ее дома, скособоченная лавочка у грибка детской песочницы… Даже фонари горели через один, как три года назад. И два окна с теми же зеле­ными шторами…
 
                                                                        *
 
       В своих письмах мать писала о чем угодно: о родственниках, о Колькиных друзьях, о знакомых, о соседях, о погоде писала, а о ней – ну ни полслова, точ­но нет ее на свете, и не было никогда. Спросить у матери о Наташке самому, даже на свиданиях он не решался, опасаясь подтверждения самых      мрачных своих предположений. Наташка не приходила на суд. Хотя там-то, он ее не хо­тел бы увидеть, вернее не хотел, чтобы она видела его за барьером, под охра­ной. В последний раз он видел ее за день до суда, мельком в коридоре след­ственного отдела, когда его вели к следователю. Он не ожидал увидеть ее там. Как он молил Бога, чтобы она не подняла глаз от книги, которую читала. И Бог, наверное, услышал мольбу, она не подняла глаз, а он был настолько близко к ней, и показалось, что он почувствовал запах ее волос, услышал ее дыхание. Как близко была она от него тогда и одновременно так далеко. «Все правильно, так и должно быть – он неудачник, а удел неудачников – поражения» - подумал он тогда. Наташка выбросила его из своей жизни или заставила себя сделать это. Однако в каждом письме матери или друзьям, делая приписку: «привет всем знакомым», он бессознательно слал эти приветы ей. Надеялся и представ­лял себе, как мать случайно где-то на улице, в магазине, встретит ее и они заго­ворят, и может статься Наташка сама захочет узнать что-то о нем, может быть у нее все не так, как видится ему издалека. Он ждал такого письма…
       Друзья, а точнее два закадычных Колькиных друга, с кем он играл в одной музыкальной команде, когда-то очень известной в районе, Витька Самсонов и Серега Дерягин, не баловавшие узника своими посланиями, о Наташке считали не распространяться. «Да черт, знает. Как у нее…», - в ответ на осторожный во­прос Кольки в письме, отвечал Витька: - «не похоже, вроде, что замужем. Ви­дел, на танцах – расфуфыренная, как петух, но одна была…». «Подумаешь, Бриджит Бордо, какая выискалась! Плюнь ты на это дело. Плюнь и забудь, раз она тебя так быстро забыла!» – советовал Серега. И Колька пытался забыть ее, но забыть не мог. Сама Наташка, еще на первом году срока, отозвалась на три кряду его письма короткой, на треть странички, запиской, в которой благодари­ла его за теплые слова, «за все, что было», и просила больше не писать ей по причине «серьезных намерений на изменение личной жизни». Такая витиева­тая фраза, явно не ее собственная, не могла быть истолкована иначе, как воз­можность, или даже неизбежность ее замужества.
       Наташка училась с Колькой в одной школе, на год младше, но тогда он еще не знал ее. Конечно, видел не раз, но как-то не выделял среди других девчонок. После получения аттестата зрелости, Колька без долгих мучений в поисках своей будущности, пошел работать на завод, вовсе не из желания посвятить себя  «самой почетной» профессии в стране, а просто работа на заводе давала возможность заниматься музыкой в заводском доме культуры. Там была непло­хая аппаратура, и что еще более ценное – грамотный музыкальный руководи­тель. Именно Антон рассмотрел в Кольке незаурядные способности, и сам предложил в следующем году попробовать поступить в музыкальное училище. А потому как, за широкими Колькиными плечами не наблюдалось начального музыкального образования, Антон – недавний выпускник консерватории, сам вызвался заниматься с ним идивидуально. О таком, Колька не мог и мечтать. Так в работе и музыке прошел тот год, после школы.
       На выпускной вечер очередного десятого класса его школы, Кольку и ребят из его группы пригласил сам директор школы. Антон не возражал. Лишь посо­ветовал, чтобы они работали на сцене отточенные, на репетициях номера. Кон­церт, совмещенный с танцами виновников торжества, учителей и гостей вечера, прошел с успехом. Возбужденные выпускники ближе к полуночи сели в авто­бусы и отправились на пристань Москвы-реки, где их уже ждал теплоход. В пу­тешествие по реке пригласили и Кольку.
      Слегка согретый выпитым в темноте автобуса вином, с отплытием, он сно­ва взял в руки гитару. Пели все и всё, что приходило на память, И лились песни над стальной гладью реки и притихшим ночным городом. В ту теплую летнюю ночь, Колька неожиданно даже для самого спел куплет из своей песни. Он впервые исполнял сочиненное им самим, перед большим скоплением слуша­телей и очень волновался. Но от смятения не осталось и следа, когда его стали просить допеть песню до конца. А потом просили петь еще и еще… И он пел. Пел про далекие острова, про мечту, про зовущую голубую даль, про вечную любовь.
       Среди тех, кто принимал, и хотелось думать, понимал настроение его сочи­нений, Колька сразу выделил ее. В легком, будто воздушном розовом платье, облегавшем еще не до конца развитую, хрупкую фигурку, Наташка внимала каждому его слову, каждой ноте… Она купалась в его музыке.
        До Наташки у него были девчонки, которые нравились ему, которым, на­верное, нравился он, с кем можно было дружить – сходить в кино, на концерт, погулять вечером по парку, и даже поцеловаться на прощание в темноте и затх­лости подъезда, но все это было не то и не так. Наташка вошла в него вместе с мелодиями летней ночи, под тихий плеск воды за бортом и соловьиных трелей из темных прибрежных зарослей Воробьевых гор, вошла, чтобы остаться в нем… 
 
                                                         *
 
       Порыв холодного ветра с колючками ветра напомнил о времени года. Коль­ка невольно поежился, не то от холода, не то от нахлынувших вдруг воспоми­наний. Все было, словно вчера. Он прижался к гладкому стволу тополя. Два окна, среди десятков других…
 
                                                          *
 
       - Ешь, мой дорогой Макартни, кушай мой Паганнини,- приговаривала На­ташка, подкладывая Кольке в тарелку румяных, с пылу-жару оладьи. – А что, Коль, обалдеть, как ты сегодня играл. Молодец! Гитара твоя и плакала, и смея­лась! Этот очкастый, знаешь, что Антону сказал? Я подслушала…
       - Какой очкастый? – улыбнулся Колька.
       - Ну тот, который из концерта… Антона знакомый…
       - «Росконцерта»!
       - Ну да, я и хотела сказать из «рос…». Так серьезно сказал,.. – Наташка, ду­рачась, сделала движение рукой, словно поправляла очки и заговорила низким голосом: - «Недурственно, недурственно!.. Техника неплохая… Школы, конеч­но, не хватает…». Это, Коль он про музыкалку?
       - Почему же?.. Школа – это теория музыки. Сольфеджио и все такое про­чее,.. – объяснял он, осторожно, чтобы не обжечься, надкусывая пышку. – Вот школы мне сейчас и не хватает. Вон – Серега, с листа играет, а я… Самоучка! А в училище знаешь, какие поступают. Умные!.. – обвел он блестящим от масла пальцем вокруг своей головы, - Мне до них, как до луны…
       - Ой, только не надо прибедняться! Такие, мы несчастные!.. Такие, мы об­деленные… Тебе же Антон говорил: -«не все еще потеряно». Успеешь еще освоить эту «школу». И очкарик этот тоже… Так и сказал: «Не перевелись та­ланты в народе!», так и сказал про тебя. Я сама слышала. Ты обязательно по­ступишь. Обязательно. Будешь готовиться и поступишь!
        Он пожал плечами.
       - Ой, Коль, а вдруг тебя в армию заберут! – снова ойкала Наташка, испуган­но взглянув на него.
       - У меня бронь! На год. Завод дал.
       - А-а,.. – успокоилась она и мечтательно вздохнула. – А представляешь, как будет здорово! Ты поступишь в училище, станешь настоящим музыкантом. Бу­дешь выступать на эстраде, по телевизору. А твои песни будет петь, например: Пугачева…
       - Для того, чтобы выступать на эстраде и писать песни совсем не обяза­тельно что-то там такое заканчивать, даже консерваторию… Тут другое… От природы должно быть… Талант нужен. А это такое, такое,.. –Колька не на­шел слов и махнул рукой. – Словами не скажешь…
       - Ну вот!.. – деланно надула губки Наташка. – Помечтать не даешь… А представляешь: большой концерт где-нибудь в Лужниках. Народу!.. Ты игра­ешь на сцене, весь такой из себя… А я возьму билет и сяду в уголке и буду… 
       - Что будешь?.. – улыбнулся он.
       - Буду восхищаться…  Гордиться! Вы - таланты, мы – ваши поклонники.
       Колька вытер салфеткой руки, положил их ей на талию и притянул к себе.
       - Значит, будешь «как все»?.. А если я не захочу, чтобы ты была «как все»?…
       - Тогда тебе придется взять меня замуж! – Наташка устроилась на его коле­нях и чмокнула в нос. – Да, еще!.. – вспомнила она. - Очкастый тот, аппаратуру вашу хвалил. Говорит: свет, звук – не хуже профессиональных! Так и сказал!
       - Заметил, - удовлетворенно кивнул Колька. – Все – Антон! Своими руками. Все сам! Голова у человека. Усилители, светоустановку…
       - Опять Антон! – негодующе отвернулась от него Наташка. – Все – Антон. А ты?.. Как нет репетиций – в аппаратной с паяльником сидишь. Ты, что мало делаешь сам? Свет клином сошелся на  Антоне. Ты, прямо влюблен в него…
       - Не влюблен. Уважаю очень! – признался Колька. – Прикинь! Зарплата у него, как у музыкального руководителя – копейки. Учти, у него семья, двое де­тей! Вот мы делаем один аппарат для себя, другой для других… Не задаром, конечно. Зато гитары, какие достали. А я что?.. Детали достаю, по магазинам, по толкучкам бегаю. Много всякого нужно… А тут умора!.. Терристоры нужны были… Дефицит страшный. Нигде таких нет. Искали, с ног сбились. Ну, вот… Пошел, я как-то за наш цех. Там, свалка, не свалка. Так, всякая всячина валяет­ся. Смотрю – ящики. Уже сгнили… Оборудование какое-то. По-английски на­писано. Я открыл один, другой… И в одном из них – плато электронные, а на них – терристоры. Те, какие нам нужны, как по заказу. Я – к начальнику цеха. Про ящики те спрашиваю. Он, плечами жмет – ничего не знает. К мастеру, тот говорит, что, вроде, эти детали для нашего оборудования не подошли, ну их и бросили. В общем: никто-ничего!.. Не пропадать же добру…
       - Ой, Коль, а не попадет тебе за это. Сам говоришь: на заводе, в ящиках,.. – тревожно посмотрела на Кольку Наташка.
       - За что?.. Они же там без толку валяются. А тут для пользы. Дом культуры ведь заводской… Антон, говорит: «На нашем бардаке миллионы можно сде­лать, вот только жить с этими миллионами не дадут…».
       - Опять, Антон! – фыркнула Наташка. – А что же твой Антон сам не пошел брать эти… Как их?.. Детали! Почему ты?
       - Терристоры, - подсказал Колька. – В том-то и дела, что, когда я ему сказал про те ящики, он к главному инженеру ходил. Договаривался! И потом, глав­ный инженер сам меня потом за цехом видел, как я в этих ящиках копался и ни­чего не сказал. Значит – в курсе уже… Говорю же тебе, три года под дождем и снегом. Все одно, пропадет. Зато, какой ударник нам за усилитель обещали!..
 
                *
                                                                                             
       Дождь почти перестал. К подъезду напротив подъехала большая легковая машина. Какой марки, Колька в темноте не разобрал. Скорее всего, это была иностранная машина, каких, как он успел заметить, появилось немало на ули­цах Москвы. Послышались голоса людей, смех. Гулко отдался эхом стук вну­тренней двери Наташкиного подъезда, приоткрылась внешняя, и из освещенно­го треугольника на мокром асфальте в мрак выкатился белый клубок. Еще че­рез мгновение, Колька увидел у своих ног маленькую болонку, обнюхав его бо­тинки, собачка завертелась вокруг него.
       - Бонди, Бонди…
       Колька замер. Кровь толчками билась в виски. Это была она.
       - Иди, иди же, - толкал он ногой собаку, пытаясь спрятаться за ствол топо­ля. Но песик решил, что с ним играют, и вцепился в Колькину брючину.
       - Ну, где же ты, Бонди?.. – нетерпеливо позвала Наташка, всматриваясь в темную глубь двора.
       - Засмотревшись на нее, как бы узнавая ее снова, он упустил время, чтобы незаметно исчезнуть.
       Наташка сошла с тротуара на чернь сырой земли двора.
       - Коля! –  без удивления, точно ждала этой встречи, спросила она. – Значит, вернулся… Давно?
       - Недавно, - смог выдавить из себя он.
       Если судить чисто внешне, и насколько можно было рассмотреть, в свете фонарей, когда они вышли на освещенный участок улицы, он отметил в ее об­лике много перемен. С лица исчез девичий румянец, в глазах появилась глуби­на, волосы, отросшие до плеч, закудрявились «мокрой химией» округлились формы, из нескладной девочки-подростка, Наташка обратилась в даму прият­ной наружности. Некоторая медлительность в движениях, степенность, даже шли ей, делая ее грациознее и строже.
       - А я вышла замуж, - сообщила она.
       После этих ее слов, Колька, подчинясь каким-то неведомым до селе инск­тинтам, стал озираться по сторонам.
       Заметив это, она рассмеялась: - Не переживай, мужа здесь нет. Его и в Москве нет. В командировке он. Далеко.   К тому же он у меня не ревнивый…
       - С чего ты взяла, что я переживаю? – попробовал сделаться равнодушным ко всему, Колька, но дрожь в голосе его выдавала. – Твой муж – ты и пережи­вай, - ответил, с трудом вживаясь в непривычную для себя роль рядом с ней.
       - Вышла, Коль. А что!.. Ты не обижайся, пожалуйста, я же тебя ждать не обещала… Да и смешно, наверное оттуда ждать…
       - Конечно «смешно», - усмехнулся Колька, продолжая бороться с собою.
       - Ну вот, обиделся, - тронула она его плечо. – Я имею ввиду не тебя, или не только тебя… Я про других… Слышу, что вокруг говорят. Ведь редко кто отту­да возвращается человеком…
       - А кем же, по-твоему, оттуда возвращаются? – передернуло Кольку.
       - Ой, только не надо говорить, что тюрьма перевоспитывает… Если хочешь – злыми людьми, садистами… Почитай, что сейчас в газетах пишут, что по ра­дио говорят. Ужас, что творится!.. По телевизору долдонят: «мы жили в тюрь­ме!». А ведь, где ты был – настоящая тюрьма!..
       - В «настоящей тюрьме» я был недолго, а срок отбывал на зоне.
       - Пусть – зона. Там же… Коль, я сам понимаешь,.. – искала она потерявшую­ся мысль. – Я думала, что ты можешь измениться. Другим стать можешь… Четыре года, как не крути – время. А тут хороший человек попался. Стали встречаться. Он, постарше  меня. Самостоятельный. Все у него получа­ется, как надо…        
       - А как надо? – разбирало Кольку.
      - Ну, во первых… Неплохо зарабатывает… Умный… Заботливый,.. – отме­тила Наташка натянуто. – Как познакомились, он маме путевку в санаторий устроил… Меня на хорошую работу пристроил…
       - Устроил, пристроил, - вставил шпильку Колька. – А что ты передо мной, как оправдываешься.
       - Пристроил, да! – вскинулась она. – Я не оправдываюсь – я просто расска­зываю… Во вторых, он не надоедливый, в командировки часто уезжает. Дела у него… Как расписались, маме моей свою однокомнатную квартиру отдал… А мы, вот с Бонди здесь остались,.. – взяла она собаку на руки. – Я не оправдыва­юсь, Коль. Ты не обижайся, так сложилось. Сам, подумай: ну какой бы ты мне был муж…
       Горький сгусток подобрался к горлу Кольки. Ему захотелось уйти.
       - Хочешь, сейчас пойдем ко мне? – неожиданно предложила Наташка. – Посмотришь как мы… Как я живу, - поправилась она. – Пойдем. У меня кофе фирменный есть. Посидим…
       Колька не знал как ему себя повести. Все было так просто и заманчиво…
     
                                                      *           
 
       Утром, стараясь не наделать шума, своим ключом Колька открыл дверь, и тихо вошел в квартиру. Но там уже не спали. 
       - Колюшк, из милиции тебе звонили,.. – почему-то шепотом встретила вну­ка бабка. – Вечером… Мать было хотела позвонить туда… Да постеснялась…
       - И что спрашивали? – больше для порядка, снимая куртку, поинтересовал­ся Колька. Ему сейчас не было дела, зачем его персоной заинтересовалась ми­лиция. Очень хотелось спать.
       - Так-то, ничего такого,.. – продолжила, подоспевшая из ванной мать. – Спросили: когда приехал? И сказали, чтобы ты зашел в отделение. Колюнь,.. –  дрогнул ее голос, - а зачем?.. Может у тебя в дороге, что было? Говорят, что за многими кто, едет из... – она запнулась. – Говорят, что следят за теми, кто отту­да едет.  Заметят что, дадут неделю с родными повидаться и обратно туда заби­рают… А ты был?..
       - Ох, уж мне эти, кто говорит и пишет, - потянулся Колька. – Что вас тут всех так запугали… Короче так: мама и бабушка – у меня все в порядке! И по дороге ничего не было, о чем вы думаете. А был я, сами знаете где. Был, чтобы больше там никогда не бывать. Вот так! – отрезал он. – Из милиции же могли звонить лишь из-за паспорта. Не может человек в Советском Союзе жить без паспорта и прописки! Не имеет права! – обвел он глазами лица бабки и матери. – Все понятно?.. В милицию схожу после обеда, а сейчас отбой!
       Колька прошел в свою комнату и рухнул на диван.
       - Вона,.. Я и говорю: с чего?.. Правильно, насчет паспорта, - сказала бабка, прикрывая дверь.
                                                                                         
                *

       Колька мало понимал, что происходило в последние дни того июля. Антон неожиданно, без предупреждения ушел в отпуск, забыв оставить ключи от аппаратной, где хранились инструменты. Дубликат ключей от аппаратной был еще у директора дома культуры, и ребята при необходимости обращались за ключами к нему. Так было всегда, и перед назначенной репетицией, Колька по­стучал в его кабинет. Директор, всегда доброжелательно относившийся и к Кольке, и к ребятам из группы, на этот раз был чем-то озабочен. «Давай пока погодим с вашими репетициями. Пусть там разберутся, тогда уж…», - сказал он, пряча глаза. Ходивший по заводу слух о хищении импортного оборудования в крупных размерах, шествовал по цехам и отделам, обрастая новыми подроб­ностями. Говорили о том, что вызывали в милицию начальников отдельных це­хов, мастеров и кое-кого из рабочих. 
       Седовласый следователь с усталым лицом появился в цеху в середине дня. Он подошел к верстаку, где работал Колька, покрутил в руках микрометр, до­жидаясь, пока он заканчивал деталь, представился и без предисловий предло­жил: - Поговорим…».
       - Поговорим, - обречено согласился Колька, каким-то неизвестным чув­ством, ощутив недоброе в этом предложении. Они вышли во двор. Следователь подошел к штабелям, потемневших от сырости ящиков исписанных латинским шрифтом. Без труда открыл один из них, подозвал Кольку ближе и кивнул: «Видел?».
       Колька заглянул в ящик и обомлел: на месте коробок с автоматикой, откуда он брал плато, там лежали обрывки проводов и обломки пенопластовой упаков­ки.
       - Брал? – спросил следователь, глянув на Кольку.
       - Брал, -  в унисон его голосу, ответил он, но тут же спохватился: - Да, брал!.. Но не все!.. Плато вытащил – да!.. Терристоры нужны были… Я-то, всего,.. – голос предательски поплыл…
       - Ясно! – потер виски следователь и открыл еще пару ящиков, там обнару­жился тот же хлам, что и а первом. – Можешь быть свободным. Пока…
       «Пока свободным», Кольке суждено было недолго. Арест утром выходного дня, без единой кровинки, лицо матери, слезы бабки, потом допросы, вначале похожие на задушевные беседы, духота изолятора, снова допросы, но уже бо­лее жесткие, когда нужно было признать и то, что не было вовсе… – все сли­лось в один кошмарный нескончаемый сон. Он признавал все, что брал детали из ящиков во дворе, а следователи, вначале один, потом другой, требовали, что­бы он признавал, что брал целые блоки автоматики. И те и другие, требовали выдачи подельников, с кем он «похищал народное достояние»…
       Колька взял всю вину на себя, но не уставал взывать к здравому смыслу до­знавателей, что нельзя унести с территории завода в кармане, для чего потребо­вался бы грузовик. Следователи, один и другой, соглашались с этой «железной логикой», однако не упускали случая взвалить на него ответственность за все украденное. Суд, учитывая сверхположительные характеристики с работы и места жительства, а также ту же логику, установили Кольке минимальный срок наказания предусмотренный по этой статье. 
                                                                                                          
                                                   *
 
       - Так, значит, прибыл,.. – прогнусил дежурный с погонами капитана, рассмат­ривая справку об освобождении, -  так сказать,  на свободу с чистой совестью. С чистой?.. – поднял он прищуриные в неприятной улыбке глаза на Кольку.
       Он кивнул.
       - Так-то, оно так… А ведь бывает, сам знаешь, как… Вернется, вроде, чело­век человеком, а потом…
       Досказать, что бывает «потом», он не успел. Двери дежурки с треском рас­пахнулись, и в помещение ввалился обросший рыжей щетиной, красномордый детина. Инерция его движения была настолько велика, что если бы не сопрово­ждавшие его два милиционера, державшие его за руки, он наверняка снес бы барьер перед столом дежурного.
       - О, Степаныч! – заорал он со входа и лицо его расплылось в сладкой, пья­ной улыбке. – Кому не пропасть!.. Везет тебе!.. А это опять я!
       - Везет,.. – покачал головой дежурный. - Ты посиди, пока я с этим разберусь, - указал он Кольке на отполированную до блеска лавку в углу отгороженную от остального пространства сваренной из арматуры решеткой с распахнутой на­стежь тоже решетчатой дверью, и обратился к задержанному.  – Опять ты, Во­лобуев. Что на этот раз?
       - Скандалил в общественном месте, - ответил за того милиционер с сер­жантскими лычками. Волобуев же бурно радовался новой встрече с капитаном, и норовил, перегнувшись через барьер, брызгая слюной, что-то сказать ему на ухо. Милиционеры едва сдерживали его от этого порыва.
       - Сдаюсь! Сдаюсь без боя, - поднял он руки. – Понял, осознал, каюсь… Шашлык, коньяк с меня… Для тебя, Степаныч!..
       - Ты, не забывайся, где находишься! – прервал его дежурный. – Распустили вас с этими кооперативами…
       - Обижаешь, начальник! Фирма процветает!.. – заревел Волобуев и полез в карман. – В общем, так, ребята, - достал он увесистый бумажник. - Все! Бузить больше не буду. Мне домой надо. Все услуги оплачиваю.
       - Ты, это брось, - покосился в Колькину сторону дежурный и поднялся со своего места. – Ишь, манеру взяли!.. Сейчас отправлю тебя в вытрезвитель, там своим лопатником будешь размахивать, - и уже негромко обратился к одному из милиционеров: - Ты отвези его Юра. Он тут недалеко живет, покажет…
       - А в чем дело, Степаныч?.. – таращил глаза на дежурного Волобуев, продолжал држать в руках бумажник, но, оглядевшись, заметил за решеткой Кольку, закивал: - По­нял! Все, понял! Потом. Все потом! А сейчас домой. Дома Верка ждет,.. – и, выходя из дежурки завопил: - «А женщины ждут, а женщины ждут…»
       - Соседи у тебя сознательные, - вновь взял в руки справку Кольки дежур­ный. – Ты, поди, за стол ещё не успел сесть и отметить свое возвращение, а они – за телефон и сюда…
       - Соседи!.. – удивился Колька. – Им то, что за забота?…  
      - Забота,.. – повторил капитан задумчиво. – Жизнь такая настала. Бояться стали люди больше, вот бдительность свою проявляют по поводу и без повода. А ты-то, ведь не с курорта приехал… Кто тебя знает: завязал ты или нет,.. – внимательно посмотрел он на Кольку, точно определяя: «завязал он или не за­вязал».
 
                                                        *
 
       Витька Самсонов уже с год мыл золото в окрестностях реки Печоры на се­вере. Серега Дерягин завершал свою учебу в горном институте. Колька несколько раз кряду набирал номер телефона квартиры Дерягиных, он не называл себя, желая сделать другу сюрприз. Мать Сергея, от­вечавшая на звонки, предлагала позвонить то «чуть попозже», то «лучше – зав­тра». Но ни позже, ни завтра Сереги не оказывалось дома, и измученная посто­янным спросом на ее сына, женщина, наконец, назвала адрес, где он постоянно «обивает баклуши, вместо того, чтобы серьезно готовиться к защите диплома».
       Танцы уже начались, когда Колька протиснулся в полутемный зал. Сцена напротив, была расцвечена таким удивительным светом, что он просто обалдел от увиденного. Группа, состоявшая из шести музыкантов, разогревая народ, иг­рала что-то из классики хард-рока. Молодежь, вовсю бесновалась  под эти тя­желые мощные звуки из фирменных звуковых колонок. Кольке стоило немалых усилий, чтобы пробраться поближе к сцене. Серегу он узнал сразу, несмотря на длинные волосы, прикрывавшие половину лица. И даже, если он не различил его среди таких же длинноволосых ребят на сцене, но узнал бы его партию син­тезатора под его пальцами.
       - Здорово! Здравствуй, бродяга! – обнял Кольку Сергей. – Возмужал!..
       - Только, дохлый малость, - дополнил Колька.
       - Ерунда! Были бы кости, а мясо нарастет,.. – трепал за шею друга Сергей. – Значит, вернулся! Это хорошо! Теперь будем жить!.. У тебя, какие планы? – снова посмотрел он на Кольку. – Что делать собираешься в дальнейшем? – И тут же сам отвечал на свой вопрос: - Значит так!.. Сейчас обстоятельного разго­вора у нас не получится, времени нет. Сделаем так: завтра у нас репетиция, жду тебя у метро, в пять… Устроит?
       - Вполне устроит, - улыбнулся Колька.
      - Ну вот, встретимся: я тебя с ребятами познакомлю, и с боссом нашим тоже… Это, как бы сказать… Наш руководитель, наше все,..  – не найдя преем­ливого объяснения, развел Сергей руками. – Короче, потом поймешь! Я ему о тебе много рассказывал… А сегодня, извини, у меня вечером дела,.. – Серега понизил голос, - личного порядка. Извини… - Он огляделся. – Хочешь, потан­цуй. Вон, сколько девчонок симпатичных…
       - Девчонок действительно было много, и хорошеньких из них хватало тоже, но Кольке танцевать не захотелось. Он заметил: многое изменилось за годы, которые он провел «там», стала более жесткой музыка, и люди стали тоже, как бы, безразличнее друг к другу. Уже на выходе из зала, он посмотрел на сцену – Серега поймал его взгляд и поднял два пальца вверх…
 
                *
                                                                                    
       -Паспорт, терял что ли?.. – начальник отдела кадров выразительно посмот­рел на Кольку.
       - Почему терял?
       - Новенький, смотрю, паспорт. Не шестнадцать лет же тебе?..
         - Не шестнадцать,.. – согласился Колька и отвел глаза.
       - Где работал раньше? – кадровик взял в руки трудовую книжку. – Сидел,.. то есть отбывал, значит?..
        - Сидел.
       - Понятно… - снова взял он паспорт. – Я, конечно, все понимаю и ничего против не имею. Оступился - бывает…
       Колька протянул руку, взять свои документы, но кадровик не торопился их возвращать.
       - Рад бы помочь, но как тебе помочь… Производство у нас не то, чтобы се­кретное… Серьезное, что ли… Ну вот и контингент подбираем соответствую­щий. За что сидел-то?..
     «Какая разница за что! Скажи сразу – не подхожу и до свиданья!..» – мыс­ленно отвечал ему Колька, назвав статью.
       - Ого, солидная статейка! – воскликнул кадровик, выказывая свое знание уголовного кодекса. – И всего три года! – удивился он, но тотчас поправил­ся, - я не про то. Отбыл – что теперь о том говорить… Так сказать: на свободу с чистой совестью…
       Кольке стало не по себе: -  «И этот туда же!..» 
       - Так вот! – кадровик облокотился на стол. - Есть у нас здесь одна контора-никанора – кооператив. Председателя я их неплохо знаю… Если хочешь, сходи туда. Занимаются они там всякой всячиной. Заработки хорошие. И контингент…
       «Соответствующий!» – закончил за него, молча, Колька.
 
                                                     *
 
       Серегин «босс», оказался совсем не таким, как Колька его себе представ­лял. Не таким видился ему, говоря учеными словами Сереги «человек новой, зарождающейся формации – надежды и движущей силой постсоциалистиче­ского общества».  «Надежда и сила» был ниже среднего роста, с неразвитой растительностью на узком, бледном лице, в поношенном цивильном костюме с галстуком. Он по-хозяйски давал распряжения, своими ключами открывал ящи­ки с инструментами и аппаратурой, и лишь когда к репетиции все было готово, уделил минуту Кольке.  
       - Сейчас  работаете? – деловито спросил он.
       - Устраиваюсь…
      - Сергей мне говорил о вас. На данный момент свободных ставок у меня нет. Устройтесь куда-нибудь пока. А на репетиции приходите. Позанимаетесь с ребятами. Вы посмотрите на нас, мы – на вас. Торопиться не будем. Да и по­том, вы же прекрасно понимать свое положение…
       Уж чего-чего, а свое теперешнее положение Колька уяснил твердо. Другое дело свыкнуться с ним не сумел, может быть, просто еще не успел.
       Мир посветлел, озарился сиянием, сделался красочным. Колька провел ме­диатором по шелковистым гитарным струнам. Многократно умноженный уси­лителями звук, отозвался полифонным эхом в дальних концах пустого зала.
       - Давай начнем с этого, - положив перед ним тетрадь с нотами, предложил Серега. – Не спеши и не волнуйся, я работаю по тебе.
       Они отыграли с десяток старых вещей, те, что играли когда-то, попробова­ли свежие композиции. И с каждым разом, Колька, с какой-то неземной радо­стью ощущал, как становятся чувствительнее и послушнее пальцы, как ладится звучание гитары в его руках. Улыбка на лице Сереги и его добрый взгляд были ему самой главной наградой. Они играли долго. Уже давно за окнами стемнело, когда взмыленный барабанщик, сломав палочку, встал со своего места и скре­стил руки над головой: «Все, братцы! Хорош. Больше не могу!».
       Колька был немало удивлен тем, что «босс» оказался далеким от музыки. Все время репетиции, он сидел в углу зала, вынув из своего кейса, бумаги и калькулятор, что-то считал, записывал, снова считал.
       - Тут, брат, так поставлено… Он продюсер, - объяснял его недоумение Се­рега. – Ну, чтобы понятно – он директор, администратор, он организует концер­ты, гастроли и все прочее… Он вкладывает в нас деньги. В его ведении все оборудование, инструменты…
       - Инструменты его личные, что ли? – посмотрел на друга Колька.
       - Не то, чтобы личные - фирмы, но он там свою долю имеет. Фирма берет в банке кредит, покупает инструменты, аппаратуру, светотехнику. А что?.. Нам удобно, ни за что голова не болит. Залы, записи -–его забота. Наше дело играть. Творчество!.. Я же тебе говорил: новая формация – предприниматель, биз­несмен. Для него мы тоже бизнес… Кстати Антон тоже продюсер. Знаешь, где сейчас? В Италии, на гастролях, повез туда свою шайку…
       - А ты, почему у него не остался? – спросил Колька. – Он ведь тебя всегда высоко ставил, ценил…
       - Ценил, - в растяжку произнес Серега. – Да черт знает! Тогда после суда твоего между нами с Витькой и Антоном, будто черная кошка пробежала. Внешне оно, может быть, все осталось по-прежнему, но отношения стали на­тянутыми. Мы чувствовали это напряжение, чувствовал, наверное, и он. Как-то пришел на репетицию пьяный. Буровил что-то, плакал. Тебя все вспоминал. Понять было трудно… Я, конечно, всего не знаю, но сдается, что Антон в тво­ем деле был не последним…
       - Последним оказался я, - горько усмехнулся Колька. – Тогда я не понимал, почему на меня, как на новогоднюю елку игрушки, вешают все, что было и не было. Потом было время пораскинуть мозгами. Ведь Антон говорил, что с кем-то договаривался на счет тех блоков, чтобы их передали в клуб, а на следствии вышло, что разговора того и не было вовсе. Мне-то крыть было не чем, и я молчал. И про комсомольца того тоже ничего не сказал, почему он не остано­вил меня, когда я про ящики спрашивал. Он же знал, что я беру из ящиков дета­ли, знал. И ничего не сказал…
       - Постой, - прервал его Серега. – Какой еще комсомолец? Ты же говорил, что тебе разрешил открыть ящики заместитель начальника цеха?..
       - И правильно говорил: тот зам. начальника был у нас еще и секретарем комсомольской организации цеха…
       - Это который,  тебя на суде со всех сторон так положительно характеризо­вал?
        - Да!
       - Об-она! – хлопнул в ладоши Серега. – Они же тебя на заклание отдали. И Антон и комсомолец. Заранее знали, что кто-то за те кражи должен будет отве­чать. Вот и выбрали тебя несмышленого. И воровали они, но под твоей маркой. А я думаю: с чего он так распинается, какой ты хороший! Я до сих пор икаю, когда вспоминаю, какую сумму назвал прокурор на суде. И сколько тебе отва­лили бы, подтвердись тогда все, что тебе инкриминировалось…
       - Вполне могли на всю катушку раскрутить – на лет пятнадцать, хотя по другой части этой статьи и вышак светит.
       - Во!.. – Серега остановился. – Они тебя выручали!.. В том плане, что хоте­ли, чтобы тебе срок поменьше дали. Смотри: Антон знал, откуда детали? – Знал! И даже говорил, что договорился…
       - Обещал договориться, - поправил Колька.
       - Вот именно: «обещал договориться», а ты под это обещание стал брать те блоки. Дальше: этот «два в одном флаконе», комсомолец и зам. начальника цеха, ведь тоже тебе прямого разрешения не давал!
       - Такое разрешение мог дать только начальник цеха, а он был тогда в отпус­ке… Да и то, вряд ли он взял бы на себя такую от­вественность. Оборудование принадлежало заводу. Тут надо было об­ращаться выше…
       - Правильно! Все отделались декларациями о намерениях, а ты пошел открывать ящики! А потом, когда ты оказался на скамье подсудимых, из филан­тропии постарались сделать для тебя, что могли. Характеристики хорошие дали, выступили в твою защиту в суде. Теперь ты понял всю ту механику?.. Ладно, пойдем, - Серега взял за рукав друга. – Скажу тебе больше. Только ты не падай в обморок. После того, как ты сел, Антон поработал еще, наверное, с год. Ушел по-английски, не прощаясь. Играть мы к тому времени уже толком не играли. Так собирались раз в неделю, побренчать для души. А тут Витьке вызов с севера пришел. Распались, называется. Мне-то это было даже на пользу – курсовиков накопилось и сессия не за горами. Сидел корпел, как проклятый. Где-то в конце мая – звонок – Антон собственной персоной. Поговорили о том, о сем… Он стал рассказывать про свой новый коллектив. Чувствую, намекает… Ладно, говорю: дела свои разгребу, подскачу, посмотреть. Удалось попасть к нему только в июле, хотя он и еще звонил. Приезжаю. Ребята так себе. С ними в поход ходить хорошо, чтобы они у костра играли и пели. А аппаратура!!! Высший класс! «Откуда дровишки?», спрашиваю. Антон мне про музыкальный клуб какой-то толкует. «Богатый, видно, у вас клуб!» - говорю. А он мне: «Не бедный. Думай! Не пожалеешь!». И приглашает с директором поговорить. Смотрю,  у директора этого рожа мне знакомая. Где-то видел, а вспомнить не могу, хоть убей. Теперь то вспомнил…
       - Комсомолец! – догадался Колька.
       - Он самый!
      - Ничего в том не вижу удивительного. Человек неплохо разбирается в электронике, инженер,.. – пожал плечами Колька.
       - Милый Коля,.. – приобнял его Серега, - ты отстал от жизни. Как теперь любят говорить: «ты вернулся в другую страну!». Скажи мне на милость, на ка­кую такую инженерскую зарплату можно купить то, сто стоит тысячи и тыся­чи? Сколько стоил тот же терристор четыре года назад и сколько он стоит те­перь, знаешь? Отсюда делай вывод…
 
                                                       *
 
       «Контора-никанора», оказалась «фирмой» Яковлевича, таким было отче­ство председателя кооператива. «Офис фирмы» размещался в сторожке у ворот отгороженного ветхим высоким забором пространства похожим на свалку или приемный пункт металлолома. Рамы автомобилей, их кузова, колеса с покрыш­ками и без них, ржавые разобранные двигатели, валялись тут и там. 
       В комнатке с обшарпанными и замасленными обоями, у давно не мытого окна, занимая значительную часть помещения, стоял массивный канцелярский стол с кнопочным телефоном на его зелено-суконном просторе и большим мра­морным чернильным прибором. В углу комнаты громоздился двухэтажный сейф. Довершалась обстановка вешалкой-раскорякой, где гармонично сосед­ствовали нежно-кофейного тона дамская дубленка и затертый бушлат цвета хаки. 
Оживлялся аскетичный интерьер рыжеволосой девицей размазанного возраста, занимавшую место за столом, обязанностью, которой было повторять всем приходившим и звонившим одно и тоже: «Леонид Яковлевич на территории, будет позже».
       Но ни на территории, ни в ее ближайших окрестностях, человека в норко­вой шапке, замшевой куртке и ботинках «Саламандер», как обрисовала секре­тарша председателя кооператива и хорошего знакомца кадровика с соседнего завода, Кольке лицезреть не удалось. Меж тем, стоя у дверей сторожки или прогуливаясь неподалеку, в надежде, что где-то мелькнет замшевая куртка и блеснет на солнце благородный мех норки, а на ржавой земле оставит свой след боти­нок «Саламандер» неуловимого Яковлевича, Колька невольно наблюдал за те­кущей жизнью «территории». И вскоре он отметил некоторую загадочность происходившего перед его глазами. Через открытые ворота почти беспрестанно въезжали легковые машины. Из машин обычно выходил один человек, води­тель или кто-то из пассажиров и наведывался в сторожку, чтобы получить свое: «… будет позже», на обратном пути к автомобилю его уже ждал мужичонка в драной телогрейке или молодец в сварочной куртке. Они недолго разговарива­ли, затем они вместе скрывались под навесом, отгороженным от внешнего мира полотном брезента, за ко­торым слышалось уханье какого-то агрегата. Иногда заметно побледневший посетитель выбегал наружу, судорожно советовался с сидящими в машине или уезжал, или снова скрывался за брезентом. Появлялся он оттуда через минуту-другую с лицом, выражавшим смятение и с чем-то завернутым в промасленную газету.
       Кольку эти двое заметили тоже: искоса поглядывал на него тот мужичонка, мерил глазами молодец. Наконец, воспользовавшись «окном» между машина­ми, демонстративно вынув из кармана пачку дорогих сигарет, к нему подошел молодой:                    
       - Огоньку не найдется, командир?            
       Принимая синими от татуировки пальцами зажигалку, спросил:
       - По делу или чего надо?..
       - Наверное, по делу,.. – ответил Колька. И чтобы сразу развеять тайну свое­го пребывания здесь, добавил: - На счет работы, хотел…
       - К Яковлевичу? Кто наколку дал?
       - Кадровик с этого,.. – Колька кивнул на трубу заводской котельной.
      - Корнеич! – ощерился собеседник. – Корнеич мировой мужик! А чего он тебя к себе не взял?
      - Вот не взял… Срок у меня был, .. – вздохнул Колька.
       - Когда откинулся? – участливо спросил он.
       - В сентябре.                  
       - Сколько чалился?
       - Три.
      - Трюльник! По хулиганке? Первоходом? – еще больше проникся собеседник.
      Колька кивнул головой и назвал статью.
       - Годидзе! – искренне изумился тот. – По этой статье — до вы­шака было! Уважаю!.. Тогда слушай сюда. Сего­дня Яковлевича не жди. Сегодня четверг. Завтра его тоже не будет. Приходи в понедельник, прямо с утра подгребай. Побазарим. – выплюнув остаток сигаре­ты, повторил: - Уважаю!
 
                                                       *
 
       За окном снова пошел снег. Колька встал дивана. «Как много изменилось… Менеджеры, продюсеры… К Богу повернулись, библию на каждом углу прода­ют. Другая страна, опять вспомнились слова Сереги. Другая, чужая что ли? Или я в ней чужой…».
       Бабка открыла дверь его комнаты:
       - Собрался что ли? Рубашку новую одел?
       - Ба, может не стоит? Чего я пойду. Может быть ты одна, без меня…
       - Нет, пойдем! – осталась непреклонной она, - Одевайся, как раз к концу заутренней поспеем…
       Служба подходила к концу. Люди молодые, пожилые, совсем старики, по­сле опуста священника крестясь, напоследок клали поклоны на алтарь и расхо­дились. Колька помог бабке зажечь и поставить свечи, а потом был оставлен ею дожидаться у дверей притвора.
       Прошло десять минут. От недавнего присутствия большого количества лю­дей воздух был тяжел. У Кольки закружилась голова. Взгляд сам собой остано­вился на «праздничной иконе», на какую молились уходящие, но там вместо лика святого, он увидел Антона. Колька зажмурился. Мысли путались. Он сно­ва взглянул на икону – на него смотрели Наташкины глаза. Моргнул – перед ним возникла искаженная в злобной улыбке физиономия лагерного бугра…
- Ну, все. Пойдем. – появилась перед ним  бабка. – Батюшка ждет.
       - Ба, может быть в следующий раз, - завел старую песню Колька.
       - Иди, говорю, - подтолкнула вперед его бабка.
       Священник, еще совсем не старый, в длинном хитоне, с расчесанными по плечам волосами и с аккуратно подстриженными усами и бородой, подвел его к аналою.
       - Слушаю тебя отрок.
       - Владыка!.. – следуя строгим бабкиным наставлениям, начал Колька, но голос от волнения сорвался.
       - Не волнуйся, - по-доброму улыбнулся священник. – Отвечай на мои во­просы. Говори, что лежит камнем на душе? Что мучает тебя, в чём хочешь покаяться перед Господом Нашим?
       - Сидел я, - взял себя в руки Колька.
      - То не грех – то наказанье Господне. Сотворивши деяние злонамеренное, прими кару Всевышнего с благодарностью.
      - Не совсем злонамеренное… Глупость сделал… Не подумал…
      - Смирись и не посылай проклятья на обидчика своего. На все Воля Божья. Да покарает перст Господень того, кто презрел тебя. - нараспев говорил свя­щенник.
       - Я и не обижаюсь… Сам виноват, думать надо было тогда.
       - В чем еще чувствуешь грех свой? Не обижал ли близких своих. Умеешь ли быть благодарен им?
       - Это родителей?.. – потер лоб Колька. –  Они,.. – подумал он про мать и бабку. – Они у меня хорошие… Такие, как надо.
       - Не был ли завистлив, зложелателен, злораден? Не относился ли к людям с презрением?
       Колька решительно замотал головой.
       - Не предавался ли унынию, отчаянию, не допускал мысли о самоубийстве?
       Колька вздрогнул.
       - И не знаю, как это… Так, чтобы хотеть – не было. А думать, думал ино­гда… И там, и потом здесь… Больше не буду, - закончил он детским обещани­ем.
       - Не разрушал ли себя излишествами: пьянством, развратом?.. Избегал ли соблазнов?
       - Нет, не было такого. Выпить, конечно, могу, но так чтобы… Нет! А про соблазны…
       - Исповедуйся, кайся!
       - Я, как это сказать, - Колька до боли сжал указательный палец в своей ла­дони. – Было дело. Про соблазны... Спал с женой… Чужой!
       - То не твой грех, отрок, а греховодное деяние распутницы. – священник взял большой серебряный крест. - Теперь подумай: каков грех присущ тебе в наибольшей степени? Как это случилось, что ты оскорблял Бога? Будем мо­литься о том, чтобы Господь дал нам плоды покаяния, даровал перемены в жиз­ни. Да освятится Имя Его, да будет Воля Его.
       Он трижды осенил Кольку крестом и предложил приложиться к нему губа­ми.
       - Во Имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.                                                    
                                                              *                                                         
       Снег, сыпавший всю ночь и утро, почти перестал идти, последние, запоз­давшие снежинки медленно кружились и тихо падали на землю. Сверкая в сво­ей непорочной, белой чистоте, точно расширилась, воздух с легким морозцем был свеж и вкусен.
       - Шапку-то, одень! – толкнула внука в бок бабка.
       Колька улыбнулся себе и своей забывчивости, нахлобучил шапку на самые уши.
       У подъезда дома они встретили бабку Варвару. Подняв воротник дохи, она стояла и смотрела на кое-как убранный от снега двор, и завидев соседей загово­рила:
       - Куда же это дело годиться! Разве так убирают! Я в окно специально на­блюдала: ровно десять минут дворник лопатой греб и все! Надо звонить. Ведь не пройти, не проехать…
       Заметив на лице Кольки улыбку, махнула рукой и отвернулась:
       - Непутевые все, не путёвые и есть!..