Человеческая душа

Стоял холодный вечер. Один из тех вечеров, когда ночь сковывала небо так плотно, закрашивала края облаками так хмуро, что не было видно ни одной звезды. Скрывалась даже луна — она тонула в этой темноте, словно в ночном океане, словно парус вел ее на дно, а она следовала ему и опускалась все ниже и ниже. Один из тех вечеров, когда не скрипел под ногами снег, когда снежинки не укутывали разогретую поверхность земли слоем холодного белого одеяла, а ветер не властвовал больше над людьми и природой, а прятался за рядами однотипно-похожих, шаблонно-одинаковых, словно микроскопически-маленьких и душно-примитивных макетов микрорайона в виде пятиэтажек коричнево-серого цвета, в окнах которых иногда горел желто-оранжевый свет.

Одиноко блестел асфальт небольших дорожек. Тех извилистых путей между зданиями, проходивших под окнами первых этажей, под окнами, которые скрывались за решетками в виде белого заржавевшего солнца, лучами которого были прутья. И пути эти, как и свет решетчатых звезд, резали район за районом, препарировали землю, ландшафт, сгибали природу по воле сурового и грубого камня, а после — одиноко светлели каплями растаявшего снега. И уходили вперед. Далеко. Далеко. За исчерченный домами горизонт.

Ночь. Детская площадка тоже опустела. Качели уже давно не скрипели, а их краска так резко встречалась с ржавчиной, что постепенно сливалась с ней. Изменившаяся за последние несколько лет, площадка стала напоминать заросший курган с крестами неизвестно чьей религии, вокруг которого порой появлялись черти. Зато вдоль кургана прекрасно смотрелись небрежно расставленные, словно разбросанные ребенком по улице, машины. Они вписывались в картину района ровно настолько, что их еще раз можно было назвать прекрасными. Каждая из них потом завелась бы и, под ругань владельца, отправилась в путь. И запахло бы выхлопным газом, будто только он и остался.

Молодой человек медленно шел вдоль края дороги. Он шаркал подошвой по асфальту и не замечал холода, бившего по телу. Зимний вечер казался таким обыкновенно-одинаковым, что не было даже смысла замечать снег. Мир, сам мир превратился для него в грязный, смешанный с землей и гнилью снег, в звук шаркающей подошвы, в проехавшую по трассе невдалеке машину, в темноту.

Если бы так шел каждый человек. Если бы мир был в груди одного или во всем мире был бы он один, ничего бы не изменилось. Под сиянием темноты равны и те, кто вместе, и те, кто одинок. Тяжелая походка заставляла двигаться планету чуть быстрее. Если бы все в мире направились в одну сторону, они никогда не смотрели бы друг другу в спину, они видели бы только то, что впереди, и шли бы так бесконечно вперед, никогда и не найдя выход.

Представлял ли когда-нибудь человек свое будущее? Понимал ли он, что, если спустя поколения, пятиэтажки станут музейным экспонатом, никто и никогда не поймет, что невозможно было уместить талант в тридцать пять квадратных метров? Что тиски людей были возведены людьми?

На повороте к своему подъезду молодой человек остановился. Осмотрелся. На углу разбили светофор. И он мерцал. А под ним — снег, чьи-то следы, постепенно тающие. И снова грязь, лужа, стертый пешеходный переход, мусор. И асфальт. Асфальт, уходящий далеко вперед.

Ровно пять шагов от поворота к подъезду. Молодой человек достал ключи, снова шаркнул ногой по бетонной ступеньке. Открыл дверь. Помещение, напоминающее темный подвал, наполнилось светом его голубых глаза. Но он только моргнул, опустил голову и зашел внутрь. Со скрипом, медленно, тяжело закрылась за ним дверь. Не сразу, конечно, сначала остановилась. А потом хлопнула. Как и всегда.

На лестнице он споткнулся. Почти упал, но успел выставить руки вперед. Поднялся. Отряхнулся. И только тогда заметил, какой вонью наполнялся подъезд. На улице не было слышно вообще никакого запаха, а вот в здании — будто помои, мусор выбрасывали внутрь; будто сточные канавы проходили вдоль стен, сдоль лестницы, смешиваясь и перемешиваясь. Словно грязь, вся грязь света пряталась в темноте здания, там, где не жил никто, но в месте, через которое проходил каждый.

Окно в стене было таким маленьким, что уж лучше бы его не было вовсе.

На втором этаже он остановился. Остановился напротив первой двери, снова достал ключи. В доме было тихо. Пусто. Света на этажах, на лестнице и в подъезде не было. Не было давно.

Он повернул ручку, открыв дверь. Стало теплее. И запах приятнее.

И вдруг свет из коридора этой небольшой квартиры коснулся его плеча. Свет его собственного дома, отражения его души. Маленькие убежища таких маленьких людей. Маленькие судьбы на холсте бесконечного времени. И кисть, что выводила красочную линию каждого.

Его коснулся не только свет. Что-то еще.

Не теряя ни секунды, молодой человек закрыл за собой. Дверь поддалась не с первого раза, как всегда, но он хлопнул погромче. После — скинул куртку, быстро стянул старые черные ботинки и рванулся к рабочему столу, заваленному бумагами, карандашами и краской. На ходу он включил в комнате свет, подбежал к многочисленным бумагам и одним движением смахнул их.

С полки он достал новый лист, положил на стол. Достал карандаш. И занялся наброском.

Стучало сердце. Еще не успело тело привыкнуть к теплу, но уже кипела кровь, а он рисовал. Рисовал и не замечал всего этого, потому что этого не видел. И этого не было. Не было, не существовало, не имело значения! Были только карандаш и кисть. Бумага, одна бумага. Бумага и карандаш.

Квартира была скудной. Однокомнатной. С облезшими обоями, пыльными старыми окнами, которые пропускали холод так, словно их вовсе не было. У потолка была негорящая люстра со сломавшимися лампочками. Грязь на полу, особенно у входной двери, куча посуды в раковине, уродливо-оранжевый свет. Квартира была больше похоже на то, что осталось от улицы, только на что-то перекрашенное; ее собрали из тех же деталей, но исковеркали так, что узнать было невозможно. Это сделала душа человека.

Побледнев, молодой человек быстро водил карандашом по листу, стараясь сделать набросок как можно правильнее. Идеальнее со своей точки зрения. Он дрожал, иногда рука срывалась, но он все равно продолжал рисовать. Идеи! Мир в его голове! Бесконечное пространство, которое нужно было заполнить! Мир, который он собирал из своих деталей!

Пришлось порвать лист. Первый набросок не получился, надежда была на второй. Впереди целая ночь, была целая ночь, чтобы создать, наконец, то, к чему сходилась вся Вселенная одного конкретного человека. Туда сводилось и его прошлое, его настоящее и будущее. Точка, которую стоило бы обвести.

— Браво, ты прекрасно рисуешь! — сказал однажды он сам себе.

— Браво! — повторил уже кто-то другой. — А Вы действительно будущий маэстро, попомните мои слова!

— Прекрасно! — сказал третий спустя еще какое-то время. — Вы будете неповторимым художником!

— Неповторимым! — заявлял он сам себе тогда же.

Так и началась эта история. История, которая возникла так далеко и так близко, что невозможно от нее отступить ни на шаг. Это история, которая привела молодого человека к тому месту, за которым он сидел. Прекрасный, замечательный рассказ о том, как один конкретный человек дошел от угла своего же дома до своей квартиры!

Прошло время. Нет, немного. Менее года. И тогда ему повторили.

— Постойте… помните, я говорил, как это прекрасно? — сказал ему первый. — Так забудьте! Вы сделали стократ лучше! Браво!

— Браво! — повторил второй. — А Вы действительно будущий маэстро! Попомните мои слова!

— Не кистью! — сам себе внушал он. — Не кистью я вывел эту картину!

И время шло дальше.

Но стоило только помнить. Помнить легенду, которая была явью. Явью потому, что у парка, мимо которого проходил молодой человек почти каждый день, он видел ей подтверждение: небольшую ямку, где раньше стоял дуб.

Дуб стоял там с самого начала времен. Дуб стоял там так долго, что никто не помнил, когда его впервые упомянули. Он был стар, огромен, под его кроной играли дети, а он закрывал их от солнца, дождя и снега, закрывал их только он один. Потому что это был могучий дуб, красивый, стоящий целого леса.

Но однажды вековое дерево встретил мальчик. Видимо, школьник, прогуливающий занятия. Или, может, он только ждал начала этих занятий. Как бы мальчик туда ни попал, но он оказался перед дубом один. И сначала он долго на него смотрел. А потом решил его нарисовать.

Мальчик не был художником. Он даже карандаш держал чуть ли не в первый раз. Но он не был слепым. Он видел, как велик и прекрасен дуб, поэтому и взялся его изобразить. Когда человек видел настоящую красоту, кем бы он ни был, но он мог ее запечатлеть. Он мог ее увековечить. Так, как сделал тогда этот мальчик.

Он приходил рисовать ежедневно. Рисовал, рисовал и рисовал, изображая каждую веточку в отдельности, изображая так, как видел. Многовековой, бесконечный дуб приобретал краску, он появлялся, вырисовывался на бумаге — то дерево, которое невозможно было снести ни одним ураганом. То дерево, чьей силе не было равных.

Мальчик закончил его рисовать с рассветом. Он, сидя на траве, отложил уже десятый сточенный карандаш и, наконец, осмотрел рисунок целиком. После — он посмотрел на дуб. А тот — зачах. Не спасли его ни многие века, ни твердая кора. Его убил рисунок.

Легенда, которая стала явью. Так говорил и первый, и второй, и третий. Так было всегда.

День сменялся днем. Снова лились дни, и снова шло время от угла дома до другого угла этого же дома. Снова свет передвигался по улице, из одного конца в другой, по одним и тем же бесконечным, скучным дорогам, которые никогда не менялись.

И снова повторил он себе эти же слова, пытаясь развеять тьму, занявшую его небольшой мирок:

— Нет, это хорошо.

И тогда ответили ему:

— Прекрасно! Браво!

— Браво! — повторил второй. — А Вы действительно будущий маэстро! Попомните мои слова!

— Не ставьте крест, Вы — свет нового поколения!

И он, сдавшись, поверил. Поверил в сказанные ему слова. Поверил, может, не всему, но большинству. И этого хватило, чтобы он сделал шаг в ту сторону, в которую его подталкивали. Этого хватило, чтобы изменилась жизнь и свелась к одной улице, к углу дома, к подъезду, лестнице, двери и квартире.

Так время пошло заново. Но теперь — в других красках.

— Ну, хорошо… — сказал первый. — Вас ждет… впереди… что-то.

— Вы будущий… — сказал второй. — Вы… будущий маэстро!

— Отлично, — сказал третий.

А времени прошло уже слишком много. Времени прошло так много, что не было даже отдыха. Не было идей и светлого луча — только тьма и угол дома. Время, как обещали, шло, но маэстро шел вместе с ним, шел за руку. Оно был на другом конце улицы и вечно уходило в закат, пока кто-то пытался его догнать. Пока он пытался его догнать.

И в ответ на это было слышно:

— Браво! Вы действительно будущий маэстро!

— Браво! Попомните мои слова!

— Браво! Браво!

— Будущий! Маэстро!

Но будущее становилось все более ничтожным и расплывчатым. Все короче становилась улица. Только воздух оставался всегда тем же, вечно одинаковым и холодным. В мире, кроме него, больше не было ничего, что так обжигало, успокаивая, его душу.

Молодой человек положил карандаш на стол прямо рядом с рисунком. Он все сидел за столом, но теперь только смотрел на то, что удалось ему изобразить. В маленькой своей комнатке. В мире, который он никогда не хотел. Рассматривая мир, о котором он мечтал. Худшее из наказаний — молчаливое наблюдение. Каторга, на которую сослал его маэстро, когда он поверил; одиночество в закрытом стеклянным колпаке, сквозь который можно было наблюдать другие миры, как бы умирая.

Он вскрикнул. Вскрикнул, резко встал и одним движением скинул со стола и рисунок, и неудавшиеся наброски, и карандаш, и что-то еще очень важное. Скинул туда же, где лежали предыдущие: и удавшиеся рисунки, и нет. Он бросился их топтать, топтать и терзать так, как терзали они его. Он высыпал на пол все свои карандаши и кисточки. Достал всю гуашь, все краски и тоже ссыпал их на пол, оставив там, у ног. Он всю ночь разбирался со своим прошлым — с той мечтой, которая убила его задолго до того, как он понял, что такое смерть.

Но потом — все закончилось. Когда не осталось больше ничего, что делало из него художника, внезапно стало тихо. Тихо не так, как было нужно, а противоестественно тихо. Невозможно тихо. Не было слышно вообще ничего: ни единого шороха, ни звука, ни ветра, ни дыхания, ни мыши, ни мира. Все стало ничем.

Что будет с человеком, если душа его сгорит, но он останется жив? Увидит ли он рассвет, о котором бесконечно мечтал? А если он никогда не смог бы коснуться этого света, может ли пламя сгорающей его души показать хоть тень того, о чем человек всю жизнь только и думал?

Огонь всепоглощающ. Он пожирает и оставляет пепел от всего, что ему достается. Даже тот дуб из легенды сгорел в огне. Все убивает огонь — пепел же становится той основой, на которой будут жить другие.

Молодой человек стоял, пока не было слышно ни звука, и смотрел в окно, где поднималось солнце. Он ничего не слышал и не чувствовал. Постепенно он понимал, что даже видеть было труднее с каждым новым лучом поднимающегося светила, но смотрел он только на него, не отрываясь.

Не изменилась улица. Угол дома остался таким же, как и площадка. Стало лишь светлее. Будто кто-то зажег костер.

Молодой человек стоял и смотрел за тем, как карабкалось солнце все выше. Всего несколько вдохов ему оставалось, чтобы насладиться этим светом, но он знал — это то, к чему он никогда не притронется. Вся его жизнь до этого мгновения была попыткой построить лестницу к самому небу. Лестницу, которую, как ему обещали, построить будет нелегко, но возможно — она уже стоит в будущем, в конце улицы! Он ее и строил.

А теперь, в абсолютной тишине, он понимал, что никогда не построил бы ее. Понимал, что все годы его работы не заложили даже кирпичика в основание пути. Все свелось к тому, что он, снова, как мальчишка, стоял и смотрел снизу вверх.

— Браво, маэстро! — луч солнца коснулся его лба. — Вы всю душу вложили в то, ради чего были созданы, ничего не добившись! Маэстро! Вы великолепны! Только Вы смогли все отведенное время заниматься тем, что Вам предназначено, убиваясь о собственную скалу! О, мой маэстро! Вы не стоили ни одной написанной Вами картины! Вы считали, что видите мир так, как видит его художник, но видели его так, как видит мир тля. Каждый на этой планете найдет себе место, Вы это знаете. Но не Вы, к сожалению. Вода точит камень, конечно. Но Вы не вода и даже не камень. Вы кисточка, которую бросили в океан с желанием найти клад. Думаете, Вы шли к ничему всю свою жизнь? Нет, что Вы! Вы шли к тому, чтобы понять это! Вы каждый день упорно трудились просто так, ради шутки Вселенной, ведь Вы же знаете, что мир — не сказка в книжке, где всего можно добиться упорством. В Вас есть упорство, но нет света. Так что смело перечеркните все свои работы — да-да, я не шучу! — перечеркните то, над чем Вы старались, потому что света Вы никогда не увидите! Не бойтесь, маэстро! Все это закончилось! Вы были созданы, чтобы умереть в своей мечте, — похвально! Жаль, что Вы ничего не добились. Жаль, что все это невозможно. Жаль, что Вы изначально стали грызть скалу, которая Вам не по зубам! Конечно, Вы не нашли бы в мире больше ничего прекраснее, чем эта скала, но таково было Ваше предназначение: мечтать о свете и никогда его не достать. О, маэстро! Не сжигайте Вашу душу. Она все равно ничего не стоит.