История кладбищенского стража

Дневник.
Memento mori.
Серые... Нет, голубые, но холодные. Очень холодные, с ледяной рябью на зрачках. Холодные глаза улыбаются из-под сени светлых рениц. Улыбаясь глазами, хочет что-то сказать, но уста безмолвны. Они почему-то никогда не говорят. На сильной молодой шее темнеет безобразная линия. Ясно. Висельник. В эту ночь ко мне пришел висельник.
Падение. Когда они приходят пробуждение наступает так, словно ты падаешь, всасываешься назад. Я давно привык(ла) к ним, но в этот раз все гораздо сильнее, утомительнее. Возможно, мы были знакомы? Нет, эта душа, такая юная, сильная, непременно запомнилась бы. И почему именно такие души уходят через самопроизвольное насилие? Как глупо выразил(а). Насилие - всегда самопроизвол. В юности мы слишком спешим, движимые гормонами решаем все на первых порывах и... Постойте, что я говорю? Смешно. И самонадеянно. Мне и самому(ой), едва минуло двадцать два, могу ли я осуждать молодость? Но хватит о себе. Этот дневник должен помочь мне не сойти с ума с моей новой работой. Но в нем я не хочу писать о себе. Отчасти, потому что в моей скудной биографии нет ничего примечательного. Отчасти от того, что я не люблю говорить о себе.
О чем же мне тогда писать? Позволят ли они поделиться их историями? Их жизни, проносящиеся перед глазами в видениях снов, представили бы больший интерес. Например, история той девочки. Она была первой из них. Мне было лет двенадцать, тринадцать, когда она пришла. Она выходила из ямы для слива.
В слив уходила вся канализационная вода. И все, что смывалось водой. С протянутых ко мне тонких ручек стекало дерьмо, а она все плакала и плакала. Звала маму... А меня единственное, что беспокоило, так это ее вонь. Худшая на свете, убивающая живое вонь. Во сне я, пятясь от нее, больше всего на свете боялся(лась) только того, что она коснется и заразит меня своей вонью. Когда наконец проснулся(лась), покрывший меня озноб был вызван скорее отвращением, чем страхом. Я никому не говорил(а) об этой девочке, приходившей во снах, но с той ночи она сопровождала каждый мой сон. Конечно, со временем я к ней привык(ла), как привыкаешь ко всему. Мы даже будто подружились, если так можно сказать. Я всегда видел(а) осознанные сны, но порой я мог(ла) заблудиться в запутанных коридорах подсознания, переходя из одного сна в другой. Как ни странно, но девочка стала помогать мне находить выход из сна, после чего я либо просыпался(лась), либо переходил(а) в более спокойные для сознания сны. Со временем девочка просто перестала приходить. Может быть, она нашла маму? Позднее я правда узнал(а), что всякие молдо и медиумы, которых не уставала приглашать в дом мама, также любили заглянуть к сливу. Там они читали молитву или сквозь стиснутые зубы скрипели заклятья, и может это благодаря их усердию девочка больше не приходила. Не знаю, на самом деле я даже не заметил(а) ее исчезновения. К тому времени в мои сны проникли уже множество других пришельцев.
У всех умерших людей есть одно общее сходство, они всегда молчат. Их уста не в силах разомкнуть живое слово, но иногда они улыбаются, порой даже беззвучно смеются. Некоторые плачут. Ладно, многие плачут. Но чаще всего на лицах мертвецов, особенно умерших совсем недавно, стоит одно выражение. Ничего. Да, на их лицах одно безразличие. Назвать ли это выражение покоем? Если покой ужасен, то тогда это он отражается в бесцветных глазах и окутывает тесно сомкнутые губы мертвых душ.
Но он улыбался. Этот молодой висельник, пришедший в мою пятую ночь на кладбищенской сторожке, улыбался и поведал мне свою историю. Поведал не словами, а видениями, быстрыми, прекрасными, бросающими в дрожь видениями своей короткой, но яркой, как метнувшаяся из костра в ночной воздух искра, жизни. Пожалуй, я нашел(ла), чем заполнить дневник. Я, сторож кладбища. И моя работа - быть посредником меж двух миров. Мне двадцать два года, и мне позволили наняться сторожем, потому что не узнали в моем теле, в моем голосе, женщину. Я рожден(а), чтобы жизни напоминать о смерти. И это первая история кладбищенского стража.
I
Выведя в дневнике жирным шрифтом заглавие, Айым задумчиво уставилась в пространство перед собой. Она думала, позволит ли он написать свою историю. Не рассердить ли его бестактное вмешательство в всегда бесценное, особенно для них, прошлое. Потому что только оно у них и остается.
Мелькнувшая случайно мысль рассмешила девушку и ее губы криво усмехнулись. Соблюдение конфиденциальности, вот что пришло ей на ум. И несмотря на сначала казавшейся нелепой, мысль воплотилась в реальность, а девушка продолжила писать в дневник, сутуло опустив свои широкие и худые плечи. Завивающиеся черные локоны то и дело падали ей на глаза, и она быстро смахивала их, продолжая в нахлынувшем азарте жадно писать.
Вот, что она написала:
Я изменю имя висельника и имена других людей, чьи кармическии линии сплелись с его судьбой. Поэтому здесь и в дальнейшем я буду именовать висельника... (карандаш в грубоватых пальцах замер, задрожав на кончике), ...я буду именовать висельника Сирилом. Конечно, это не остановит тех, кто лично или понаслышке был знаком с его историей, от того, чтобы установить идентичность описанной истории с ее настоящим прототипом. Но, будучи стражем мертвых, я обязан(а) уважать права покойных не меньше, (а то и больше), прав живых.
История Сирила пришла мне в видении прошлой ночью. Я шел(ла) по пустынной и пыльной дороге. Я узнал(а) в ней улицу айыла, (деревни), в которой родился(ась) и провела большую часть детства. Поэтому на душе было покойно, хотя вокруг царствовало безмолвие. Вдруг на обочине я заметил(а) блекло-желтый трактор и приблизился(ась) к нему. Краска на выпуклом кузове расходилась кое-где крупными трещинами, но хотя трактор и был старым, но с чисто блестевшими стеклами в окнах выглядел довольно опрятно. Вдруг в душе заледенело. Я знал(а), когда появляется это чувство холода. Поэтому спокойно поднял(а) глаза на возникшего из ниоткуда его. Он стоял, упираясь согнутой в колене ногой на огромное заднее колесо трактора. Он смотрел молча, а серые, нет, голубые, и удивительно холодные глаза любопытно разглядывали меня. И только глаза улыбались. Мне стало понятно, что он знает мою тайну. Смущенно опустил(а) взгляд. Как ни смешно, но даже их, познавших по ту сторону истину, иногда сбивал с толку мой внешний вид. Но Сирил угадал. Он отпрянул от трактора и подошел ко мне. Лицом к лицу, глаза в глаза. Такие прозрачно-голубые, словно осколки чистого льда. Глаза открыли свои зеркальные дверцы, за ними я заглянул(а) в душу мертвеца.
Первый день весны. Бескрайняя степь бежит за горизонт, сливаясь там с безоблачным небом. Позади горизонт закрывают, такие близкие отсюда, горы. Они, как набегающие друг на друга морские волны, застыли, оканчиваясь пенкой белоснежных вершин. Земля под подошвой мягкая, покладистая. Ростки свежей травы доверчиво выглянули из-под почвы к согревающим, но еще очень робко, лучам солнца. Привычным движением он ловко вскакивает в седло своего нетерпеливо рывшего землю копытами айгыра, (жеребца). Носком ноги чуть толкает вздымающийся бок. Молодой скакун тут же срывается с места. Вместе, скакун и всадник, они сливаются в одно, стремительно летящую вперед жизнь. Сирил скачет в сторону железной дороги. Там, на станции, его уже давно ждут.
Солнце начинает припекать, когда на горизонте прорисовывается корпус железнодорожной станции: жалко разваливающегося, похожего на заброшку здания. Зорким глазом Сирил замечает два крошечных пятнышка, ожидающих на скамье станции. Носком кроссовка стучит по боку айгыра два раза и умное животное переходит из рыси в галоп. Они скачут вдоль ржавой железной дороги, рассекая собой землю в густую пыль. Ожидающие поднимаются к нему на встречу. Когда он приближается, в поднятом разогнавшимся скакуном облаке пыли слышен недовольный женский кашель. Когда пыль спадает Сирил разглядывает две женские фигуры, обернувшиеся к нему. Потупив взор под их пристальными взглядами, он прячет выступившую улыбку под козырьком кепки. Что не говори, шаардыктар, (городские).
Но не стоит и дальше мешкать с заждавшимися гостями. Он быстро спускается и слегка кивнув головой той, что казалась постарше, берет, или, точнее сказать, молча вырывает у нее из рук чемодан и набитую до краев сумку. На вторую, помоложе, он намеренно даже не взглядывает. Женщина постарше сначала опешила такому бестактному поведению юноши. Но, присмотревшись в загорелое лицо под козырьком кепки, она восторженно восклицает:
-Каким жигитом ты стал, Сирил! Я даже не узнала тебя, так ты вырос!
-Кандайсынар? (Как вы?) - буркнул он и поспешно зашагал, свободной рукой ведя коня за узду.
Сирил злился за неожиданную для него самого неловкость, которую он проявил, но не мог ничего с этим поделать. Его отправили встретить приехавшую из города тетю, которую он за всю жизнь видел лишь пару раз. Она оказалась еще достаточно привлекательной молодой женщиной и если бы он не знал, что та, вторая, была ее дочкой, то принял бы их за сестер. Тетку звали Канышай, а имя своей кузины Сирил не помнил. Кузина выглядела старше, чем он предполагал. Искоса бросает на нее взгляд и тут же отводит его. Густые, короткие копны волос девочки-подростка блестели на солнце ядовито-фиолетовым цветом.
-"Шаардыктар"-снова удивленно повторяет про себя Сирил.
Девочка, понуро опустив голову, шагает возле мамы и фиолетовые волосы красиво обрамляют ее совершенно белое лицо. Сзади лохматой головки возвышается большой походной рюкзак. Сирилу хочется предложить ей понести его, но язык как-то не поворачивается заговорить. А просто забрать рюкзак, как он проделал это с тетей Канышай, Сирил не решается. Он то и дело взглядывает на нее и замечает, как она с восхищением глянула на его Гектора. Молодой жеребчик двухлетка, Сирил гордился своим айгыром, о котором сам заботился с самого появления жеребенка на свет. Тренируя жеребца, он не пользовался кнутом, поэтому Гектор до сих всех дичился и слушался только своего хозяина. Нет, не так, Гектор слушался только своего друга, Сирила.
-Чемодан с сумкой тяжелые очень. Привяжи к седлу, к чему нести самому? - улыбнувшись обращается к Сирилу тетя Канышай.
Но он лишь коротко качает головой, с сильным акцентом на русском, при произношении смягчая и как-то коверкая гласные, говорит: "Мыне не тежело."
Услышав его, девочка не может сдержаться и хихикает. Канышай бросает на нее строгий взгляд, а щеки бедняги Сирила, сквозь загар, покрывает алая краска. Он отделяется от них и уходит один чуть поодаль, вперед. Девочке смешно и странно видеть парня с типичной русской внешностью, но который при этом не в силах нормально говорить на русском. Она теперь бросает лукавые взгляды на угрюмо опустившего голову Сирила. Ей не хотелось обидеть его, но кажется она уже сделала это. Жеребец, которого ведет Сирил был очень красивый и она уже мечтает, как бы упросить маму разрешить ей покататься на коне.
-"Может, он меня научить ездить на лошадях?" - рассматривает она сильные руки Сирила.
Он, широкоплечий и коренастый, с легкостью несет их чемодан и сумку с гостинцами одной рукой, когда как они вместе с мамой еле-как тащили их, пока добирались. Ее всегда пугала физическая сила в парнях. Но он, хоть и старше ее, казался таким стеснительным и робким, что Агнис, (так мы будем ее называть), без всякого смущения прожигает глазами его спину и проступающие сквозь ткань футболки, тугие мышцы. Затылком чувствуя на себе ее взгляды, Сирил краснеет еще больше. Он уже почти ненавидит эту фиолетововолосую. И вдруг чутким ухом ловит, как Агнис украдкой шепчет маме:
-Кто это такой?
-Ты его не помнишь? - мягко смеется Канышай. - Это Сирил, старший сын моего брата и твой кузен.
Агнис, округлив глаза и вытянув нижнюю губку вперед, делает удивленную мину, а ее мама весело проговаривает шедшему впереди Сирилу:
-Сирил, ты, наверное, не помнишь мою дочку, Агнис? Вы и виделись-то только раз.
Обернувшись Сирил качает головой, пытается улыбнуться, про себя во всю проклиная "орус-шаардыктырды", (русских-городских). Он больше не взглядывал на странную девочку сзади. И если не считать монолог Канышай, с чрезмерным энтузиазмом вслух ностальгировавшей по возвращению в родной дом, весь оставшийся путь они шагают молча.
Зазвеневший будильник на телефоне останавливает быстро черкавший карандаш в руке. Айым поднимается со своего стола, служивший в крохотной каморке одновременно и обеденным, и письменным. Она прячет дневник в выдвижной ящик и собирается на выход. Будильник возвещает о том, что пришло время обхода могил. Кладбище, которое сторожит Айым, довольно большое и поначалу на обход всей территории у нее уходило часа два-три. Сейчас же, уже изучив всю местность, Айым успевала завершить обход за час. Это единственное христианское кладбище в округе и поэтому навещавшие покойных имеют обычай оставлять на специальных столиках у надгробий рюмку с водкой, накрыв ее ломтем хлеба. И сюда часто наведываются бездомные, чтобы испить за покойную душу, а настигнувшей их за этим занятием Айым положено было прогонять нарушителей. Но она всегда закрывала глаза на это, несмотря на риск быть уволенной. Мертвым эта водка уже ни к чему, она и так слишком мучала при жизни многих из них. А для бездомных... Может оно и вредно, но, окажись Айым на их месте, думала она, наверняка единственное, чего бы ей хотелось, так это бы напиться. Что действительно пресекала Айым, так это кражу цветов и подарков для захароненных. Ей часто приходилось ловить за этим делом не только бездомных, но и вполне здоровых и нормально одетых молодых людей. Когда это произошло в первый раз, в непроглядной темноте одной безлунной ночью, сердце Айым чуть не остановилось. Мощный луч фонаря поймал в дрожащий поток света живое движение. Она чуть не вскрикнула, увидев живого человека, но вовремя вспомнила, КТО ОНА ДЛЯ НИХ, и своим глухим голосом грозно проорала заслонившемуся руками от потока света мужчине остановиться. Тогда уличенный бросился на утек и в погоне за ним Айым зацепилась за что-то и упала, сильно ушибив левую ступню. Легкая боль в ступне до сих пор напоминает о себе при каждом шаге. Айым знала, что такова была цена за то, чтобы дух кладбища принял ее.
Выходя из сторожевого домика, Айым уже перестает быть собой. Наружу выходит высокий молодой парень в униформе охраны. У порога, как всегда, поджидает Дух кладбища.
II
-Здравствуй, Дух! - приветствует парень трущуюся у его ног кошку.
Дух был первым, кто встретил у кладбищенских ворот приехавшего по объявлению на работу парня. Это большая кошка, пышная, длинная шерсть торчит по сторонам грязно-белыми клочьями. Но самое примечательное в Духе, это глаза. Большие и разных цветов, одно ярко голубое, а второе искристо зеленое. Парень сразу понял, что в такой оболочке его мог встретить только сам дух кладбища. Так он и стал называть кошку, и скоро они подружились. Несмотря на то, что Дух, как, впрочем, все кошки, имел обыкновение по своему желанию появляться и исчезать, по утрам он всегда приходил к порогу сторожки, терпеливо ожидая угощения от своего нового приятеля. Вот и сейчас парень достает из специально прихваченного с этой целью пакетика ломтик ливерной колбасы. Дух в одно мгновенье расправляется с ним, и снова, широко облизывая чумазую мордочку, просительно смотрит разноцветными дужками круглых глаз.
-Ну что, не наелся? - хрипловато смеется новый сторож. - Хорошо. Но учти, эта последняя. - протягивает он кошке еще один ломтик, прекрасно сознавая, что кошка не отстанет от него пока пакетик с колбасой не опустеет.
Благодарно мурлыча, Дух еще некоторое время сопровождает его на обходе кладбища, пока, как и всегда, незаметным образом не исчезает, оставив парня бродит одного. Очень высокий и стройный, молодой парень с его утонченными чертами и мягкими движениями казалось никак не вписывался в картину окружающей его атмосферы смерти. Он глубоко вдыхает застывшее в воздухе спокойствие, свойственное этому месту, пока, чуть похрамывая на левую ногу, шагает по дороге. Скоро дорога переходит в узко извивающуюся среди крестов и надгробных плит тропинку. Как странно, проходя мимо богато украшенных мавзолеев парень никогда не чувствовал ничего необычного, когда как вблизи от простых холмиков, с торчащими из них полусгнившими крестами, на него всегда опускалась тяжесть. По той же причине парень во время обхода старается держаться подальше от могилы с портретом безобразной, как будто подслеповатой старухи. Именно возле нее он упал и ушиб свою ногу, преследуя “траурных” воров. Проходя мимо нее, у него неизменно болели суставы, или неожиданно начинало, царапая, стрелять в сердце. При том, что кроме ушиба ступни у него не наблюдалось никаких проблем со здоровьем.
Кроме вышеописанной могилы беспокойство парня вызывало еще та часть кладбища, которое было отведено для захоронения детей. Поначалу ему было просто жутко проходить там, где на него со всех сторон смотрело море детских глаз. Захоронены были разные возрасты: от подростков до настоящих малюток, на единственных успевших быть заснятыми фотографиях которых изображены, искаженные плачем первого дня на свете, крохотные лица. Но жуть, охватывающая при виде неестественного симбиоза едва наступившей жизни и смерти, не шла в сравнении с тем, что здесь творилось. Дети остаются детьми. Даже после смерти. Пока сторож проходил мимо маленьких холмиков захоронений у него два раза сам по себе включался плеер на телефоне, так что раскаты любимого рока чуть не спровоцировали у него сердечный приступ. Также у него постоянно то неизвестно каким образом отстегивалась и падала с ремня связка служебных ключей, то терялся фонарик, чтобы снова быть найденным на обратном пути. Призраки детей были шаловливыми, но безобидными, и вскоре сторож привык к их мелким пакостям. Хотя и искренне радовался, что его домик находиться далеко от этого участка кладбища.
Несмотря на все это парню даже не приходило в голову бросить свою новую работу. Как ни странно, но общество мертвых было ему гораздо приятнее окружения живых. И хотя вид этого особенно, утонченно красивого молодого человека в униформе охранника всегда вызывал у посетителей кладбища чувство диссонанса, никто и не подозревал о той гармонии, что воцарялась в его душе, пока он бродил в одиночку среди надгробных плит.
Окончив обход, парень, еще не дойдя до сторожки, слышит звуки сигналящей машины.
-“Наверняка вернулся смотритель, он всегда приезжает после полудня,” - думает он, вытаскивая из-за пояса связку с ключами.
Так и есть: у ворот стоит старенький запорожец неприятно-бирюзового цвета. Смотритель приезжал на нем каждый день, чтобы проверить состояние кладбища. Открыв скрипучие ворота, парень бежит в сторожку за письменным отчетом. До выхода на службу он и не имел представления, что бюрократичное расточительство макулатуры добралось и до сторожей. Вручая отчет смотрителю, такому же старенькому и скрипучему, как и его машина, парень скромно опускает глаза и тихо говорит:
-Никаких происшествий не было. Ночь прошла спокойно, то есть...
Смотритель настороженно прищуривает на парня один глаз.
-То есть из живых ночью никого не было... - конфузясь еще больше, проговаривает он.
Смотритель неодобрительно качает головой, приняв это за неподобающую шутку.
-Паспорт принес? - говорит он скрипучим голосом.
-Ох, нет! Кажется, снова забыл... - еще ниже понурив головой отвечает он.
-Так дела не пойдут, Айбек. - парень вздрагивает, услышав, как его назвали, - Мне дела нет до всех этих отчетов, но нагрянет проверка, эх... - вздыхает смотритель.
Немного помолчав, парень робко спрашивает:
-Нельзя ли мне сходить в магазин, пока вы здесь?
Смотритель, смотря не на него, а куда-то вдаль, резко кивает и только в след уже захромавшему к воротам парню бросает строгое:
-Не задерживайся. Я пришел ненадолго.
Ближайший магазин находится в двадцати минутах ходьбы. Это большой гипермаркет, куда ходят скупаться все жители городка Т. У парня бурчит желудок, а в портативном холодильнике сторожки кроме кончика ливерной колбасы Духа и прокисшего молока ничего нет. Поэтому приходиться идти за продуктами, как бы ему не хотелось избежать встречи с ней. Она — это просившая милостыню у входа в гипермаркет цыганка древнего вида. Он всегда давал ей мелочь, выходя с покупками из гипермаркета. А однажды она обратилась к нему со словами:
-Девушка, а девушка? Подойди сюда, кое-что скажу.
Он вздрагивает. Но останавливается. Цыганка же только весело смеется, заметив застывший в нем страх и широко улыбаясь добавляет:
-Не бойся. Я не скажу никому о твоем секрете.
Воровато оглядываясь на прохожих, (не услышал ли еще кто ее слов?), он нерешительно спрашивает у цыганки:
-Вы ко мне обратились?
-К тебе, а к кому-же, красавица.
От произнесенного последним у него кружится душа.
-“Как она узнала?” - сокрушенно думает он, осторожно подходя к ней. Вслух же грубовато спрашивает. - Что вам нужно?
-Ты знаешь, ты не думай, что все потеряно, милая! Я знаю, мужчины любуются тобой...
-Что? Нет... - отчаянно машет он головой.
-Не надо, я-то вижу! - улыбнулась старуха еще шире, обнажив ряд удивительно прямых, белых зубов. - Ты смотри, будет еще мужчина, который полюбит тебя. Не отчаивайся!
И тут парень, охранявший Айым от внешнего мира, исчезает. Перед старухой улыбается она.
-Спасибо.
-Дай бабушке денежку, милая! - протягивает старуха руку.
Айым не ожидала такого результата. Казалось, у нее просили оплату за благое пожелание. Она часто ходила в этот гипермаркет и уже давно замечала, что бабушка приезжает и уезжает отсюда не иначе как на такси и Айым отдавала ей мелочь скорее не от жалости, а от стыда. У нее всегда возникало это чувство, стыд, когда бывало, что продавец намеренно обсчитывал ее, дав недостаточно сдачи, или когда она ловила кого-нибудь на наглой лжи. Она никогда не осмеливалась сказать о неправильной сдаче или устыдить уличенного в обмане, но ей всегда становилось стыдно за чужой грех. Чувствуя какое-то разочарование, она снова полезла за кошельком и всунула ей оставшуюся мелочь. И все же шагая назад, она была уже не высоким широкоплечим парнем с непривычно длинными для здешних, вьющимися волосами. К сожалению, она поверила старой цыганке.
Тем же вечером Айым встретила его. Это произошло еще до того, как она устроилась на работу и поэтому вечерами могла свободно гулять по парку. Айым сидела на скамейке стараясь читать раскрытую перед собой книгу, но мысленно вновь и вновь возвращалась к своему разговору накануне с цыганкой. Она удивленно моргала бессмысленным строчкам в книге, когда почувствовала на себе пристальный взгляд. Подняв глаза, она встретилась взглядами с проезжавшим на велосипеде мужчиной. Он не спускал с нее глаз, и она смущенно спряталась за книгу, осторожно наблюдая поверх нее за последующими действиями велосипедиста. Он проехал дальше. Айым облегченно выдохнула. Но вдруг велосипед развернулся и подкатил прямо к ней. Сердце бешено забилось. И замерло. На велосипеде сидел мужчина среднего возраста, такого же среднего роста и вообще ничем не примечательный со стороны.
-Извините,.. - неуверенно обратился он к ней, - Вы не знаете, где здесь находится кондитерская? Я недавно приехал и не знаю, где и что здесь находится.
Забывшее было как стучаться, сердце снова вернулось в привычный ритм. Он всего лишь хотел спросить дорогу. Книга убрана в сторону, с места Айым поднимается одетый в просторную куртку и в рваные джинсы парень. Он, приветливо улыбаясь, объясняет мужчине как добраться до кондитерской. Но на лице последнего появляется неудовлетворенное выражение, и тихо шепнув: “Ну ладно, если найду.” мужчина снова садиться за свой велик, когда внутри парня протестуя, уговаривая, говорит голос Айым: “Может цыганка права и это он? Может, наконец-то?!”. Теряя чувство реальности, он вскакивает с места и догоняет его со словами: “Давайте я вас провожу.”
С тех пор прошло уже больше полугода, но Айым до сих пор при выходе наружу боится натолкнуться на Сашу. Так звали мужчину на велосипеде. По крайней мере так он представился. Впоследствии Айым понимала, что мужчине, который врал ей буквально на каждом слове, и при этом так неумело и глупо, что попадался почти сразу же, нельзя было довериться ни в чем. Например, в день их знакомства он представился москвичом, приехавшим в Кыргызстан на командировку. Позже, однако выяснилось, что он родился и вырос в Т., а в Москву ездил лишь однажды, на подработку, много лет назад. Таким же загадочным образом менялся и возраст, и вид деятельности Саши, который сначала был только выпустившимся студентом, потом стало известно, что он уже не в первый раз оканчивал вуз. В итоге Айым пришлось смириться с тем, что возраст Саши с большой скоростью приближается к тридцати. Хотя в соцсетях, на которых она с трудом уговорила его добавить себя в друзья, сообщалось, что пользователю Alex уже давно за тридцать. Ей была безразлична разница в возрасте, но ее смущал факт того, что он очевидно врет ей и при том постоянно. Она закрывала на это глаза, потому ли, что на нее снова действовало чувство стыда за других или она настолько верила, (и хотела верить), предсказанию, однажды случайно соскользнувшему с уст цыганки. Но одно известно точно, Айым была благодарна Саше прежде всего за то, что он словно не замечал ничего странного в ней. Даже когда он впервые узнал, как ее зовут, он быстро отвел взгляд в сторону, задумавшись, но потом просто сказал:
-Интересно.
На самом деле, Айым не имеет право обвинять Сашу в обмане, ведь и сама так и не сказала ему в чем заключалось это “интересно”. Они встретились всего лишь три раза, но он был единственным человеком мужского пола, проявившим к ней “интерес”. Под воздействием сего интереса он часто задавал ей разные вопросы и Айым стыдно вспоминать, как честно и безоговорочно отвечала она на все его вопросы, будто у нее не было другого выбора, как отвечать, как снова брать трубку на его звонки и опять выходить на встречу. Ведь цыганка обещала, что она скоро встретить свою судьбу. А вдруг это ее последний шанс?
На вторую их встречу она решилась надеть платье. Снова. Столько лет спустя. Мама Айым и прежде была сильно обеспокоена неожиданному счастью дочери. Но увидев ее в тот вечер, стоящую перед зеркалом и испуганно разглядывающую странное отражение в зеркале, она не вытерпела и сердито бросила:
-Ты выглядишь просто глупо.
Голос Айым дрожал, когда она ответила:
-Вы же сами хотели, чтобы я одевалась, как девочка.
Мама поспешно поправила:
-Тебе не идет этот цвет.
Затем, устало махнув головой, словно говоря: “Делай, как знаешь!” она ушла продолжить просмотр оставленного сериала.
По словам матери, Айым всегда была упряма, как ее покойный отец. В итоге она все равно вышла на свидание в платье. Она даже покрыла губы тонким слоем блеска. Готовясь таким образом, она смело откинула прочь горькое воспоминание, как ее, еще в школьные годы, погнали однажды уличные мальчишки, кидаясь в нее маленькими петардами, которые продаются в комках у школ. Одна попала ей в голову и отлетев, зарвалась возле самого уха. К счастью, своевременное лечение вернуло слух. Но после этого она еще долго сжималась в страхе, когда ей случалось ходить по пустынным улицам в одиночку. Ей все казалось, что сзади ее преследуют дети, беспрестанно крича свое: “Сдохни, гомосек!”
***
-Ты такая красивая! - в голосе Саши слышно искреннее восхищение.
-Тебе вправду нравится? - ловя на себе взгляды прохожих, Айым уже сильно жалеет о своем легкомысленном решении нарядиться.
Но он берет ее за руку и ведет по дорожке парка. Сердце в судорожном экстазе готово вырваться из груди. Впервые Айым шагает, держась с кем-то за руку. Белое пальто, накинутое поверх розового платья, должно было скрыть широкие и по-мужски угловатые плечи. Шарф на шее прячет выступающий кадык. Вьющиеся черные волосы гирляндами раскинуты по плечам, и она должна быть красивой, она чувствует это по взглядам, которые не может оторвать от нее Саша. Поэтому решает больше не обращать внимание на недоумение в чужих глазах. Но один неприятный инцидент налетом оседает на всем ее настроении, когда они устроились на одной из скамеек. Саша, так неотрывно державший ее руку и весь прильнувший к ней, так что Айым приходилось несколько откидываться назад, чтобы хоть как-то сохранить остатки приличной дистанции, как вдруг он, словно ошпаренный, отскакивает и резко отворачивается от нее. Айым оберачивается, и видит, как несколько женщин улыбаясь подходят к ней. В близи она узнает в них своих тетушки и все это время, пока она обменивается с женщинами приветствиями и пожеланиями, Саша делает вид, будто и незнаком с ней.
-Почему ты отвернулся, когда подошли мои тети? - пытается она рассмеяться после их ухода.
-Я подумал, что будет неудобно. - уклончиво отвечает он, не глядя ей в глаза.
Наступает молчание. Айым предлагает пройтись чтобы развеять неприятный осадок после такой реакции Саши. Гуляя среди высоких деревьев, в платье, как настоящая красивая девушка, ей, слишком легко и слишком быстро, удается не думать о произошедшем. На дороге им на встречу вырастает компания кыргызских парней. Заметив их, Саша снова бросает ее руку и отходит от нее на несколько шагов. Но в этот раз она и не думает обижаться на это, так как и у нее самой задерживается дыхание, когда они проходят мимо этих парней. Она чувствует по спине их недоброжелательные взгляды, пока они с Сашей не сворачивают в лесок.
-”Пронесло.” - выдохнув думает она. Позади никакого преследования.
Они идут вглубь леска, туда, где никого нет. Она счастливо расцветает под потоком комплиментов, которыми Саша снова стал забрасывать ее, даже больше не обращая внимания на некоторые нестыковки в его рассказах о себе. Пусть вчера он и был журналистом, а сегодня утверждает, что занимается иностранными проектами, расплывчато упоминая что-то о видеоконференциях, не все ли равно? В конце концов никто не идеален и у всех есть свои слабости, например многие любят приврать. А самое главное, Саша принимает ее такой, какая она есть, и без лишних вопросов.
-У тебя очень интересная внешность. Значит ты и там такая, интересная?
Почти без лишних вопросов. Они продолжают идти вглубь чащи и безлюдье вокруг уже начинает больше тревожить, чем радовать Айым. Она впервые с признательностью природе раздумывает о своем физическом превосходстве, когда Саша в который раз напоминает о большой кровати, находящейся в его квартире неподалеку. Сердце ее радостно вздрагивает, когда в кармане пальто звонит телефон.
-Это мама. К сожалению, мне пора домой. - плохо скрывая радостную улыбку говорит она Саше.
При прощании он пытается поцеловать ее, от чего она уворачивается упоминанием о страшном коронавирусе. В счастливом подъеме она возвращается домой одна, к счастью, Саша и не подумал предложить провожать ее.
-“Может, в моем положении у меня и нет выбора, может это действительно мой последний шанс. Но лучше я буду одна, в уповании на будущее, чем вот так, с ним, сожалея о настоящем.” - написала она в своем дневнике на следующий день. Сразу после того, как объяснила Саше, что они с ним могут стать хорошими друзьями.
***
Парень облегченно вздыхает, видя, что стульчик со стоявшим перед ним коробкой для подаяний, постоянное место деятельности цыганки, пуст. Он быстро входит за автоматически открывшиеся двери гипермаркета, надеясь успеть уйти до того, как цыганка вернется. Он твердо решил больше не давать ей повода развешивать язык, называя при всех его девушкой. Скорее всего Саша просто оказался одним из тех прохожих, кто случайно услышал их с цыганкой разговор. Но Айым больше не выйдет наружу. Внешность парня будет защищать ее. Всегда.
Вернувшись на кладбище, парню приходится долго выслушивать ворчание смотрителя, прежде чем он, взяв с Айбека обещание в следующее дежурство не забыть о паспорте, укатывает на таком же, как и он сам, ворчливо громыхающем старом запорожце. Паспорт необходим для заполнения документов для устройства на работу, и смотритель не взял бы парня, не будь такой острой нужды в стороже. Работа велась посменно, и те два дня, которые не сторожил Айбек, смотрителю приходилось самому выходить на смену. На самом деле паспорт был у парня с собой. Он боялся показывать его. То имя, и тот пол, что обозначены в нем могут, нет, несомненно помешают ему продолжать работу здесь. И хотя непьющий и физически здоровый Айбек был для смотрителя настоящей находкой, кто предугадает реакцию последнего когда правда всплывет наружу?
Спровадив наконец смотрителя, парень входит в сторожку и сразу вытаскивает свои закупки из полиэтиленового пакета: творожок, коробок с молоком, готовые хлопья и пара яблок - типичные продукты его рациона. Не забыл и о колбасе для своего мохнатого компаньона. Ковыряя ложкой свой любимый творожок, он с грустью думает о предстоящем серьезном разговоре со смотрителем.
-Лучше бы я с самого начала сказала правду. - горький вздох вырывается уже из груди Айым.
Она снова может быть собой, ведь вокруг никого из живых. Запихав в рот полную ложку творога, она видит, как ложка во рту трясется на конце.
-“Верный признак подступающих рыданий.” - шутит про себя, как тут всю кожу покрывают мерзкие мурашки. Она вздрагивает, выронив ложку.
Резко наступивший холод говорит только об одном: в сторожку зашел кто-то из них.
III
Дневник.
Он недоволен. Это отчетливо читается в опущенных уголках тонких губ, холодных глазах. При приближении легкие все сильнее сковывает хрустящий лед. Я боюсь. Дрожа окоченевшими руками, я с трудом вытащил(а) дневник из ящика стола, когда он нагнулся с поцелуем на ледяных устах (мертвые вселяются в живых через открытый рот). Сирил вошел в меня. Как же это мерзко стать в самом прямом смысле марионеткой в чужих руках...
Я думал(а), что он разозлился за сделанную о нем запись и уничтожит дневник. Но я ошибался(ась). Сирил хочет кое-что уточнить. Под его контролем я, на первой открывшейся странице дневника, безвольно вывел(а) непослушной рукой ниже следующие строки:
Сыро. Скользко. Идет дождь. В день самой первой встречи шел дождь.
Мне восемь лет. Продолжаем играть с соседскими ребятами несмотря на холодный моросящий дождик. Шлепающие брызги луж пачкают комьями грязи одежду, когда бежишь. Когда стоишь, кроссовки приятно засасывает липкая и вязкая под ногами грязь. Догонялки в самом разгаре и жалкому дождику не остановить вопли и веселый смех. Играют все, и девчонки тоже. Только одна, приехавшая сегодня к нам в гости, из города, сидит, одиноко следя со скамейки за всеобщей игрой. Я время от времени взглядываю на нее, с гордостью заметив с каким восхищением смотрят на меня большие, круглые, пуговки-глаз девочки. Она с самого начала игры не сводит с меня их. В нашей компании есть малыши одного с ней возраста, и они тоже играют. Точнее только мешаются под ногами, падая и плача, но все время упрямо возвращаясь в игру, нет бы сидеть, как она. Во все время игры эта девочка даже не сдвинулась с места. Конечно, она другая, не похожа на наших. Наши бегают в испачканных, даже кое-где дырявых шортах и платьицах, лица у них чумазые, с носа постоянно течет, и потекшую слишком далеко сопельку усердно вылизывают языком... Фу! У городской же девочки лицо беленькое, чистое, только слишком серьезное. На ее красивом красном пальто ни единого пятнышка грязи. Почему наши малыши не могут быть такими же аккуратными?
-Ты водишь! - налетает на меня одноклассница Айко, чуть ли не касаясь моего лица своим, испачканным серыми брызгами от луж.
-“Даже если они такие, то что говорить о малышах.”- думаю я, и со стыдом рассматриваю свои собственные, затонувшие в лайе (грязи), кроссовки.
Брезгливо отворачиваюсь от них и хочу снова поймать на себе взгляд девочки в красном пальто. Но ее уже нет на прежнем месте. Ушла.
Нацарапав с большим трудом все это, Сирил покидает тело Айым тем же путем, которым вошел. Опрокинутый стульчик лежит рядом с согнувшейся на полу Айым. Не в силах подняться она долго расходится лающе-хриплым кашлем. Есть две причины, по которым она ненавидит быть чужим носителем. Во-первых, это потеря индивидуальности. Точнее, ты не теряешь свою личность, но и не становишься кем-то другим. Твое сознание и сознание вселившегося сливаются в одно, все ваши воспоминания и чувства становятся едиными, рождая новую, третью личность. Вторая причина ненависти является послевкусие вторжения. Став на некоторое время этой третьей личностью, уход духа похож на извлечение собственной души, после которого остается один пустой сосуд. И всасывающее чувство опустошения не проходит сразу, оно длится день, два, смотря на длительность самого процесса слияния.
Приступ кашля начал ослабевать и Айым быстро шарит рукой по столу в поисках сотового. Нащупав наконец плоский прямоугольник аппарата, она из последних сил водит непослушными пальцами по экрану, ставя будильник на 18.00. Ей нельзя пропустить вечерний обход кладбища. Расправившись с этим, она снова растягивается на полу. Веки тяжело опускаются на внешний мир. Айым засыпает.
***
Автобус. Его пропихивают насилу через угловатые плечи, острые локти и пузатые животы. Общая масса разных частей разных тел замыкает плотной и постоянно движущейся, толкающейся и неприятно пахнущей живой стеной. Даже окон не видно. Ничего. Он привык к такому многолюдью, в 11-ом автобусе всегда час пик, так как только он едет из Т. до самой столицы.
-“Если считать остановки мне нужно будет слезть на... - преодолевая зевоту задумывается он. - Надо слезть на 15-ой... Нет, - встряхивает сонной головой, - на 16-ой остановке. Главное не уснуть.”
Его уже успевают пропихнуть к самому хвосту транспорта и тут, все руки и плечи, разом стряхивает. Наконец насытившийся, автобус трогается с места. Веки тяжелой занавесью падают на глаза. Хватка держащейся за поручень руки ослабевает. Снова тряхнув длинными прядями, он даже рад не дающему чтобы упасть места столпотворению вокруг. Даже ревущий в ушах хард-рок не спасает от незыблемо надвигающегося сна. Это все еще действуют последствия вчерашнего слияния. Внутри парень от души поблагодарил за это Сирила.
В поле зрение неожиданно бросается редкое для битком заполненных автобусов явление: свободное место. Не успел он его заметить, как проскользнувшая у него под мышкой женщина поспешно занимает его. Лениво наблюдает за севшей женщиной. Вдруг ноздри острого носика женщины быстро-быстро задвигались, совсем как у какого-то очаровательного грызуна, и капризно сморщив носик, она также быстро поднимается со своего места и протискивается дальше в угол. И только тут парень с недоумением замечает, словно закрытое от людской толкотни невидимым барьером, открытое пространство вокруг освободившегося места. Вокруг нельзя сделать лишнего движения, не задев ближнего, но при этом никто не желает пересечь невидимую границу вокруг этого пустого сиденья. На сиденье по соседству расположился хмурый мужчина. Парень еще некоторое время стоит, ожидая не приблизятся ли откуда апашки (бабули), -очень коварные существа, норовящие найти любой повод для хулы в адрес молодежи. Но, не найдя таких, он бессильно опускается на свободное сиденье рядом с хмурым мужчиной.
Он думает тот час уснуть, но холодный сквозняк дует прямо в размягченное утомлением лицо. Кто-то полностью сдвинул маленькую форточку в окне, несмотря на холодное февральское утро. Группа старшеклассниц неподалеку то и дело бросает на него любопытные взгляды, хихикая между собой. Хотя его внешность всегда привлекала внимание молоденьких девушек, он чувствует, что что-то не так и неловко оглядывает свою одежду. Рванные джинсы, аккуратные кеды и длинный плащ, (с утра моросило) выглядят как обычно. Кепка и большие накладные наушники, надетые поверх нее, не обнаруживают в отражении потухшего экрана телефона ничего странного. Убедившись в этом, он отворачивается, решая больше не обращать внимания на школьниц. Его глаза встречаются с глазами сидящего рядом мужчины.
-“Я воистину сильно измотан, раз не понял все сразу.” - надвигает пониже козырек кепки, пряча взор от налитых кровью глаз соседа.
И тут до узких ноздрей парня доходит причина странного поведения окружающих. Вонь. Огромная, (почему-то ему в голову приходит именно это слово), непереносимая, человеческая вонь. Оно исходит от не мывшегося, вероятно месяцами, посеревшего тела, от нахлобученных в несколько слоев, в напрасной попытке защититься от холода, рванных лохмотьев. Вонь исторгалась из пропитанной алкоголем кожи, из каждой прокоптившейся грязью поры на ней. Но страшнее вони озлобленный взгляд черных глаз. Скорее это даже не глаза, а до неестественности черные, в кровяных прожилках, щелочки, озлобленно сверкающие под набухшими от постоянного отравления веками. Парень уже думает последовать примеру женщины, как в долю секунды улавливает во взгляде его помимо злобы что-то еще. Глаза сидящего рядом бомжа блеснули, и он отвернул свое лицо от парня.
-“Он и сам знает, как от него несет. И ему до боли стыдно за это.” - понимает парень.
Обаяние, как и другие чувства восприятия, притупляется на некоторое время после слияния, поэтому он не сразу почувствовал запах. Но благо закону справедливости, его чувства вернулись как раз вовремя, чтобы насладить его всем богатством палитры амбре своего соседа. Бомж скорбно сжимается под гнетом осуждающих взглядов остальных. Неожиданно пропитый голос начинает скрежетать матерные слова. В них слышится угроза кому-то неопределенному, или попросту, всем. Стоящие рядом школьницы испуганно шарахаются от этого. Границы открытого пространства вокруг них с бомжом расширяются еще больше. А парню ничего не остается, как умереть от лезущей в ноздри вони. Он останется сидеть здесь, даже если пропустит свою остановку. Ведь подняться раньше этого мужчины значило бы оскорбить и подавно замурованное глубоко под землю, человеческое достоинство. Да, достоинство есть у всех. И у отверженных. Парень понимал это как никто лучше.
 Делая звук в наушниках погромче, он наконец позволяет векам сомкнуться.
-“Сколько в нем боли.” - думает он, с закрытыми глазами еще отчетливее осязая исходящий от бомжа негатив. Страх, отвращение, презрение текут мерзкой массой к ним со стороны остальных пассажиров. Но тут его внутреннее осязание улавливает что-то другое, сильно отличное от всех остальных эмоций. Открыв глаза, он поворачивает голову налево, откуда шел прилив этой необыкновенной энергии. Там он находит пару прекрасных бархатных глаз. Они удивленно расширены, а на пухлых алых губах застыла полуулыбка, полуирония.
Судорожно отворачивается. Слишком быстро, чтобы оставаться незамеченным. Слишком быстро, чтобы оставаться безразличным.
Кто она?
***
Дневник.
Сегодня пришлось ехать в Бишкек, чтобы вернуть ключи хозяину арендуемой квартиры. Я не был(а) в городе с самого начала карантина. Так безлюдно, так спокойно... Но в автобусе людей было даже больше, чем обычно. Сидел(а) возле одного бомжа. Настоящая пытка! Хорошо я уже имел(а) некоторый иммунитет к различного рода запахам благодаря знакомству с духом девочки из выгребной ямы. Бедняга бомж... Положение таких, как он - следствие несовершенной системы, но людишки, (ах, эти мерзкие людишки!) тут же осуждают, презирают, отвергают и изолируют, хотя на его месте мог оказаться любой из них, здоровых и нормальных. (Задумывается. Добавляет.) Любой из них мог оказаться и на моем месте.
Но было и кое-что другое. Она. Странно, не знаю, как описать. Я будто встречал(а) ее где-то прежде. Звучит хуже, чем-когда было у меня в мыслях. Но я уверен(на) в этом - мы уже встречались.
За всю дорогу взглянул(а) на нее только три раза. Первый раз, когда только почувствовал на себе ее взгляд. Эта была красивая молодая женщина. Я сразу же отвернулся(ась). Но все же успел(а) поймать это странное выражение, застывшее на ее лице: глаза широко раскрыты, а губы улыбаются в скептическом изгибе, сочетая зрелую неприступность с детской открытостью.
Я отвернулся(ась) и сидел(а), как дура(к), не смея снова поднять на нее взгляд. Но я чувствовал(а) затылком, спиной, что она все еще смотрит на меня, и, вероятно, улыбается. Я надеялся(ась) только, что она не сойдет с автобуса раньше меня, и мне удастся при выходе разглядеть получше ее лицо. Но произошло другое.
Когда бомж наконец встал и сошел с автобуса, я с облегчением сделал(а) вдох. И чуть не поперхнулся(ась). Женщина с бархатными глазами стояла прямо надо мной! Я боковым зрением заметил(а), что она совсем маленького роста, а тяжелая коса темных волос опускается ей ниже колен. Я чувствовал(а), как ее глаза ходят по мне, неспешно, бесцеремонно разглядывая меня. Я подумал(а), что может так она молча укоряет не уступающего места перед ней парня?  После бомжа сиденье справа никто не хотел занимать... Я уже намеревался(ась) подняться со своего места, как вдруг женщина с длинной косой, словно предугадав мое действие, сама садится рядом, на место, которым все так брезговали. Удивленный, я не смог не взглянуть на нее снова. Она улыбнулась мне. Ее красный ротик как будто приоткрылся, но автобус остановился и ожившее движение выходивших и входивших масс поглотило ее слова, если она что-то и сказала. Оторвав взгляд от алых губ, я рассеяно узнал(а) за окном свою остановку. Вскочив, безжалостно пробил(а) себе путь и крикнув водителю отчаянное: “Стойте!”, уже на выходе оглянулся в последний раз на то место, где сидела она. Сердце остановилось. Ее не было там. Она поднялась и теперь, держась обеими руками за спинку сиденья, грустно провожала меня глазами. Водитель что-то громко проворчал, и я был(а) вынужден выйти.
Захлопнув на этом дневник, он лег прямо на покрывавший пол дешевый, но новый ковер. Квартира, которую он арендовал в Бишкеке вовремя учебы в университете, не отличалась особо богатой обстановкой. Жалкие занавески, компактных размеров шкаф в углу, и, очевидно, самое дорогое в комнате - телевизор. Широкий плазменный экран его висит на стене перед парнем. Кроватей в комнате нет, вместо них он расстилал на ковре жер тошоки (матрасы ручной работы), которые к этому времени уже тоже увез домой. Но ему и не требовалось никаких элементов роскоши, за все время учебы он ни разу даже не включал телевизор, а единственное что ему было нужно - это свет, чтобы читать, как он любит, ночи напролет.
Еще немного полежав, он снова открывает дневник на оставленном месте. Твердой рукой выводит: “Если увижу ее еще хоть раз, узнаю ее имя.”
***
Пять утра. На улице еще очень темно. В окне сторожки одиноко горит свет. С замирающим сердцем Айым стучит в дверь. В кулаке она сжимает паспорт.
За дверью слышится грохот, сильный кашель. В сильном волнении она даже перестает дышать. Открывает дверь смотритель. Даже в тусклом свете единственной лампочки видно, как сильно поплохел старик. На дряблой коже под глазами выдавлены огромные ямы, сморщенное лицо землянисто-однородного цвета, морщины в ней как будто стали глубже.
-Вы в порядке? - испуганно вырывается у стоящего перед стариком парня.
-Приболел. - глухой кашель. - Заходи, Айбек. У меня к тебе просьба. - пропускает он парня внутрь.
-Я принес паспорт. - решает он тут же выложить главное, не откладывая.
-Хорошо. Бланки здесь. - указывает смотритель на стол, где лежат какие-то бумажки. - Отдашь, как заполнишь. А сейчас мне пора. - тяжело ступая проходит он к скрюченной вешалке у двери.
-Значит, сейчас вам бланки не нужны? - невольно прозвучали радостные нотки в голосе парня.
-Нет, сейчас некогда. Надо в больницу, не то насовсем перееду сюда. - хмурый смех старика перерастает в новый приступ кашля.
Он слабо качнулся в сторону и молодой человек еле успевает подбежать к нему, чтобы тот мог на него опереться и не упасть. Сухопарые пальцы старика больно цепляются за жилистое плечо.
-Может, вас проводить? - озабоченно спрашивает он смотрителя.
- Нет, Айбек, спасибо. Но у меня к тебе вот какая просьба. - впервые смотритель смотрит в лицо своему новому сторожу.
Парень работает сторожем на кладбище уже вторую неделю, а смотритель, как ни странно, еще ни разу не посмотрел ему в лицо. Ему сразу не понравился и длинный хвостик завивающихся черных волос, и эта ненужная, лишняя, даже противоестественная, сказал бы он, грациозность, скользившая в каждом движении парня. Но особенно сильно его сердила чрезмерная стеснительность Айбека, все время молча принимавшего все его ворчания. А если и говорившего, то очень тихо, неизменно скромно опуская глаза вниз. Сейчас же, посмотрев на него прямо, смотритель с восхищением замечает, красоту его глаз. Огромные, иссиня черные, в обрамлении веера длинных, завивающихся на концах ресниц. Из глубин их мрака старик узревает свое собственное блаженное лицо. Непрерывный взгляд смотрителя снова смущает парня, и длинные ресницы опускаются вниз.
-Какие у тебя глаза. В них покоя много. - отстраненно проговаривает старик. Вырвавшийся из горла хриплый кашель возвращает его в мир насущный. - О чем это я говорил? Ах, да! Будь другом, Айбек, отдежурь две смены подряд. Мне надобно подлечиться, не то насовсем придется переехать сюда! - повторяет он свою шутку, но больше не смотрит парню в глаза.
-Ох, ну да, конечно! Вы же знаете, я только рад подольше задержать здесь! - искреннее радуется парень, чем только усиливает к себе неприязнь смотрителя.
-“Странный ты парниша, Айбек!” - по обыкновению нахмурившись думает он, уже сидя за рулем машины.
Проводив смотрителя и заперев за ним ворота, парень заходит в сторожку. Кладбище открывается в семь утра и у него есть еще немного времени подремать. Не смотря на сильную усталость, ему долго не удается уснуть из-за мыслей о поджидавших на столе бланков. Казнь отложена, но ненадолго. Его беспокоило болезненное состояние старика, но еще больше волновало то, что через четыре дня смотритель вылечится и вернется и когда прояснятся все детали, его скорее всего выгонят со службы. В таких мрачных раздумьях он метается в постели и только сон начинает прокрадываться к уголку глаз, как зазвеневший будильник окончательно рассеивает полудрёму.
Свежий утренний воздух снаружи отвлекает. Светло-сиреневое небо обещает безоблачный день. Сегодня лицо парня впервые за долгое время не съёжилось от уже ставшей привычной боли в ступне, когда он поднялся на ноги. Отечность спала, и, безболезненная, ходьба снова стала приятной. У дверей его, как всегда, ждет Дух. Только завидя парня кошка уже начинает облизываться в предвкушении. Угостив ее, парень открывает скрипучие ворота для посетителей и привычным маршрутом отправляется на обход кладбища. Когда он только устроился на работу, кладбище еще покрывал толстый ковер хрумкающего под ногами снега. Сейчас весь снег уже растаял, растекшись, кое-где в тени, грязней кашицей, и кладбище обнажило скрюченные ветки низкорослых деревьев и худую, после объятий долгого холода, землю.
-Хотя зима сама, как сон природы, больше подходит к тишине кладбища, даже такое голое и неприглядное, как сейчас, оно дает моей душе умиротворение. - обращается сторож к сопровождающему его Духу. -  Я буду скучать по этому покою. - вздыхает он, мысленно вернувшись к бланкам.
Уже обойдя почти четверть территории, он с любопытством отмечает, что Дух продолжает быстро перебирать пушистыми лапками возле него, будто и не собираясь исчезать.
-“Наверное, он понимает, что скоро я уйду. - грустно улыбается парень. - Кто тебя тогда станет подкармливать, дружок? Уж точно не этот скряга смотритель...” -думает он, как Дух вдруг замирает на полушаге, согнутая лапка кошки застывает в воздухе, а хвост тревожно задирается. Навострив уши Дух оборачивает пушистую головку в ту сторону, откуда они пришли.
-Что с тобой, Дух? Кого-то нашел?
В ответ Дух что-то тихо мяукнул. Приподняв морду носом вверх, он прикрывает веками и голубой, и зеленый глаза, жадно вдыхая зашевелившимися ноздрями воздух. Вдруг его глаза широко раскрываются. Парню чудится в разноцветных дужках глаз удивленное выражение. Кошка, быстро засеменив мягкими белыми лапками, бежит туда, куда ее влек запах. Уже отойдя на приличное расстоянии, Дух оглядывается на наблюдавшего за ним парня и как будто молчаливо спрашивает, чего тот ждет. Парень тихо усмехается, но все же следует за кошкой. Внутри у него просыпается давно покинутое детское чувство ожидания чуда. Внезапно кошка останавливается, и, словно почуяв опасность, быстро прыгает в кусты с боку. Он хотел было позвать кошку назад, но слышит, как скрепит открывающаяся калитка. Дух привел его назад, к главным воротам кладбища. Устало склонившийся в бок старый остов сторожки загораживает парню разглядеть, кто открыл калитку. Он проходит дальше, чтобы встретить посетителя. Тем временем звук торопливых шагов приближается и мимо парня пролетает так быстро, что даже не замечает его, маленькая фигурка. Он сразу узнает в ней женщину, которую встретил в автобусе. Да, это ее волосы следует за ней длинной косой, пока она, не оглядываясь по сторонам, целеустремленно уносится прочь. По ее уверенной походке становится ясно, что она уже бывала здесь, и не раз.
-“Может поэтому у меня такое ощущение, будто я видел ее раньше. - проносится у него мысль. - Нет, если бы я встретил ее на кладбище, то запомнил бы.”
Он и сам не заметил, как все это время следовал, крадучись неслышными шагами, по пятам за женщиной, пока она не останавливается возле одного из могильных холмиков. Парень сразу узнает, кому принадлежит эта могила. Над могилой нет ни креста, ни мраморной плиты. Но не эти признаки стали для него опознавательными. Он узнает запах, свежий, порывистый. Как ветер, принесший капли влаги посреди знойного полудня.
-Сирил. - шепчет он.
Услышав голос, женщина легко вздрагивает в плечах, оборачивается к нему.
-Кто вы? - в ее голосе отчетливо проступает страх.
-Я сторож этого кладбища. - он не хотел, ноги сами несут его к женщине возле могилы самоубийцы.
-Вы знали его? - отступает она на шаг, когда парень, не желая этого, приближается к ней почти вплотную.
Вблизи ей удается разглядеть большие черные глаза и тонкий, утонченный профиль. Страх отступает и ее лицо проясняется.
-Я помню вас! - в улыбке расцветает женщина. - Вчера вы ездили в Бишкек на 11-ом автобусе, я права?
-Да, вы правы. - в робкой улыбке опускаются завитые ресницы. Но он тут же поднимает глаза на ее лицо. - Я тоже помню вас.
-Так вы здесь работаете?
-Да.
-Странно.
-Почему? - неловкая улыбка мелькает на тонких губах парня.
-Не знаю. - не уверенно пожимает она плечами. - Как-то не подходит вам, такому молодому и работать... - она замолкает.
-В таком мрачном месте? - договаривает он за нее.
Женщина молча кивает и снова смотрит на голый холмик коричневой земли. Темные глаза в свете утреннего солнца кажутся светло карими, но очаровывает в них не цвет, а форма. Приятно округляющиеся к верху, они имеют невинный, как у олененка, вид.
-Ты очень красивая. Темно-коричневый - самый красивый цвет. - слышит парень и вдруг осознает, что это прошептали его губы.
Лицо женщины переменилось: легкий румянец облекла мертвенная бледность, глаза застыли в ужасе. Не поднимая головы, она спрашивает глухим голосом.
-Что вы сказали?
-Не знаю. - испуганный не меньше женщины, парень растерянно смотрит на нее. - “Да что ты несешь? Хватит, ты пугаешь людей!” - бешено кричит на него внутренний голос.
Порывисто отвернувшись от нее, он стремительно шагает дальше по тропинке меж могил, прочь от нее, как его окликает голос женщины.
-Постойте! Я хотела кое-что спросить у вас!
-Да. - с трудом останавливает он себя и с еще большим усилием оборачивает голову к ней. У него такое чувство, будто над ним нависает угроза.
-Вы случайно не курите?
-Нет. - удивленно отвечает сторож.
-Как жаль. Просто, - она стыдливо улыбается, этим как бы стараясь примирить парня с собой. - Я часто видела, как другие здесь наливают прямо у могилки две рюмки, а затем выпивают одну за душу покойного. Он, - указывает взглядом на могилу, - он любил курить эти сигареты. - сказав это, женщина вытаскивает из кармана пальто пачку сигарет. - Может ему было бы приятно, если кто-нибудь выкурил бы с ним одну. - замолкает она, опустив взгляд вниз.
-Ему все равно. - снова осторожно подходит к ней сторож. - Для них главное, чтобы о них помнили близкие. А после смерти близких им все в этом мире становится безразлично, и они идут дальше.
-Дальше? Думаете, это дальше есть? - она хочет придать лицу скептически-насмешливое выражение, но у нее сомнительно получается.
-Да. И думаю, и.… - он хотел сказать “знаю”, но вовремя остановился.
-А для самоубийц? Что с ними? - слышится в ее вопросе требовательным тон.
-И они тоже, идут дальше. Но у них это занимает больше времени, требуемого для восстановления. Понимаете, насилие всегда нарушает основной закон природы - гармонию. Душам, умершим насильственной смертью, приходиться долго скитаться, прежде чем они будут готовы к дальнейшему преобразованию. Им нужно простить, перед тем как начать новую, более совершенную форму жизни.
Для убийц преобразование после смерти даже тяжелее. После смерти душам открывается истина и вся правда, скрываемая при жизни за лицемерием, всплывает наружу. Убийцам тяжело простить себя, ведь их судит ни кто-либо другой, а самый беспристрастный, внутренний судья. Этого судью еще именуют совестью.
Но самое худшее, что может быть - это самоубийство. Самоубийство требует двойного прощение, так как самоубийца это и жертва, и убийца в одном лице.
Не сводя со сторожа ошеломленных глаз, женщина молча слушает, хотя на ее алых губах снова играет ироничная улыбка.
-“Странная она.” - разглядывает в близи парень ее лицо, понимая, что на деле она не старше его, как показалось ему ранее.
Дело в том, что от алой помады на губах до легкого аромата дорогих духов, от пленительно обволакивающего пальто до узких сапог на высоких каблуках, все в ней неизвестно как, но говорило о мужчине. Это и вечная ирония в улыбке превращали молодую девушку в молодую женщину. Думая об этом, парень сам того не сознавая берет у нее из рук пачку сигарет и привычным движением вытащив одну, сжимает ее зубами. Женщина вытаскивает из кармана пальто маленькую черную зажигалку, поджигает острым пламенем открытый конец сигареты.
-Значит, вы все-таки курите?
-Похоже, что так. - проговаривает он. Вдохнув едкий дым расходится кашлем. Сигарета выпала на землю.
Женщина звонко смеется, пока какая-то новая мысль не омрачает ее лица, и даже не замечает, как белые щеки сторожа беспощадно краснеют ярким пунцом. Он хочет уйти под землю и не может сойти с одного места. Замолчав, она поднимает с земли выпавшую сигарету, выкидывает ее в урну у дорожки. Вернувшись, женщина опускается на колени рядом с могилой, и кладет пачку сигарет с зажигалкой на холмик, и маленькой ручкой делает торопливое, утаенное движение, которое парень, однако, замечает. Она нежно пригладила голую землю на холмике. Поднявшись, она, не обтряхивая испачканных брюк, таким же скорым шагом, каким пришла, уходит по дорожке к выходу. Сторож с тоской следит за ее удаляющейся фигуркой, но тут женщина, точно также, как немногим ранее сделала это кошка, останавливается и оборачивает к нему головку:
-Сторож, вы идете?
Он идет.
IV
Они вошли в накренившуюся от ветхости сторожку не сговариваясь, будто так и следовало сделать. С самой встречи с этой маленькой женщиной, сторож чувствовал себя странно, непонятно. В бессилии он сразу опускается на стул перед столом. Женщина застывает на одном месте и потерянно оглядывается кругом:
-Что я здесь делаю? - в растерянном голосе ее слышен непритворный испуг.
-Вы пришли сюда, потому что так следовало. - коротко отвечает ей сторож.
-Там, у могилки вы сказали кое-что. - тихо проговаривает она, не решаясь сойти с одного места. - Вы сказали: Сирил. Что это значит?
-Не что, а кто. Это имя человека, захороненного в той могиле.
-Нет, не может быть. - энергично качает она головой. - Я знаю кто там похоронен. Его зовут по-другому.
-Да, я знаю. Его настоящее имя … - сторож называет имя висельника.
При звуке его женщина на глазах вся сжимается в один комок боли. И тогда из самого нутра ее вырывается страшный, звериный крик. Сжав руки на груди, медленно опускается она на пол. Из ее глаз текут крупные слезы, губы беспрерывно шепчут:
-Нет, нет, нет...
Насколько странным это бы не показалось, но сторож никак не реагирует на внезапное отчаяние женщины. Он слишком измотан, чтобы сообразить, что происходит вокруг него на данный момент. Больше всего сейчас ему хочется, чтобы она ушла, и он смог лечь на кровать и уснуть. Поэтому он говорит:
-Пожалуйста, уйдите.
-Что? - сквозь слезы спрашивает она.
-Мне плохо, мне нехорошо рядом с вами. Уйдите пожалуйста.
Женщина настолько ошарашена услышанным, что перестает плакать.
-Вы сами позвали меня! - почти обиженно восклицает она.
-Я вас не звал. - безразлично говорит парень.
-Но как же? Что я здесь делаю? - снова задает она свой первоначальный вопрос.
Холод вторгается резко, без предупреждений. И тогда сторожу становится все ясно.
-Сирил, он здесь.
-Зачем вы так... - губы растягиваются уголками вниз и она прячет лицо руками, дрожит в стиснутых рыданиях.
Ему хочется поскорее избавиться от непрошенных гостей, поэтому он просто достает из внутреннего кармана куртки свой дневник и протягивает его женщине, тронув ее за плечо.
-Что это? - отнимает она руки от раскрасневшегося лица.
-Просто прочтите.
-Я не понимаю.
-Я тоже ничего не понимаю. Но знаю, что он не отпустит нас, пока мы не сделаем чего-то, что ему нужно.
-Вам плохо? Вы так страшно побледнели!
-Пожалуйста, просто прочтите это! Он будет питаться мной, пока вы здесь... Если хотите помочь мне, читайте! - отчаянно просит он.
Женщина еще мгновение смотрит в нерешительности на протянутую ей тетрадь, потом на лице ее появляется твердость. Она берет дневник стража и прочитывает вслух:
-Серые... Нет, голубые,..
-Прошу, читайте про себя! - резко перебивает ее сторож и упав на стул опускает налившуюся свинцом голову на твердую поверхность стола.
Он больше не слышит ее голоса. Она послушно читает написанное в дневнике про себя. В воцарившейся тишине он не может сопротивляться дальше. Веки непреодолимо опускаются. ОН УХОДИТ В ТРАНС.
***
Я помню тот промозглый дождливый день, когда увидела Сирила в первый раз.
Из разговоров родственников мне не все было понятно, в айыле все говорят только на кыргызском. Наверное, поэтому было так скучно, и я одиноко слонялась по кухне, мешаясь под ногами у готовивших ужин всяких тетушек и келинок (невесток), и докучая маме постоянными:
-Апа-аа, когда мы поедем домой?
-Агнис, мы же только приехали. Иди, поиграй с другими детьми.
-Там дождь.
-Не преувеличивай. Только капает. Видишь, все ребята на улице. Ступай, тебе будет весело.
И одев меня в пальто и красивые новые сапожки, которые купил мне папа, прогоняет из теплой и сухой кухни на слякоть и грязь улицы. Насупившись, я выхожу на ничем не огражденный, как и у всех соседей, простор двора. Так что двор сразу переходит на главную дорогу улицы. Выйдя на нее, измеряю недовольным взглядом бегающих на широкой и не асфальтированной дороге детей. У всех, как у одного, замызганные, счастливые лица. Среди прочих в глаза бросается высокий и стройный, как молодое деревце, большой мальчик. В нем узнается тот мальчик, который был вместе со встречавшими нас с мамой родственниками. К ним обращались, как к родным, хотя выглядели они иначе: высокие, светлые и голубоглазые, как дети русских. Я усаживаюсь на сыроватую скамейку и начинаю наблюдать как он ловко, играючи изворачивается из рук догонявших его девчонок, а потом, отбежав на безопасное расстояние, сам же снова подходит к ним, дразня задиристой улыбкой. Почему-то догоняют только девочки.
Одна из тех, что постарше, подбегает ко мне на скамейку, покровительски нагибается надо мной, уперевшись худыми руками на коленки. И вдруг пребольно мнет меня за щеки своими тонкими и твердыми пальцами. От таких ласк я хмурюсь еще больше, на что она лишь звонким голосом смеется. Подняв меня со скамьи, она подводит меня к остальным и повторяя: “Бар, чурка!”, (“Иди, побегай!”), тихо подталкивает меня к другим маленьким детям. Они, младшие, бегают сами по себе, отдельной группой играя по правилам, одним им известным. Но в возросшем азарте старшие то и дело набегают на них, и, не заметив, сбивают с ног. Подбегающие к упавшим эжеке, (сестры), ласками и утешениями пытаются угомонить ревущих от боли и обиды малышей. Все старшие девочки здесь эжеке для малышей и смотрят за ними сообща. Наблюдая, как упавшие в грязь затем ревут навзрыд, глотая сопли, я еще крепче цепляюсь за руку, которая хочет протолкнуть меня к ним. Но в конце концов тонкая рука вырывается из моей цепкой хватки, и старшая девочка нетерпеливо присоединяется к остальным. Презрительно оглядев ноющих сверстников, я, ни на секунду не задумавшись, бегу за ней. Вдруг нога застревает в тягучей грязи, поскользнувшись падаю на одно колено. Начинаю хныкать скорее не от боли, а от ужаса: мама будет ругаться, если увидит мои брюки в грязи. Отбежавшая от меня девочка возвращается на звуки моих хныканий. “Иий, байкушум! Бутту, ыйлаба!” (“Ах, бедная моя! Все, не плачь!”) - от проявленной жалости мне только еще больше хочется заплакать. Уже в слезах смотрю на эжеке, как к ней сзади подбегает и дергает за косичку похожий на русского, большой мальчик.
-Сирил, азыр сага! - с криками бежит за ним девочка, совсем забыв про меня.
Мальчик корчит ей рожу и подмигивает мне. Застыдившись перед ним за слезы, я чувствую, как горят мои щеки. Мальчик с девочкой убегают дальше и понимая, что мне не поспеть за ними я, гордо шмыгнув, ухожу назад к скамейке. Буду подальше от брызг и слякоти глупых игр. Сирил больше не обращает на меня внимания, лишь только изредка взглядывая на меня. Почему-то больше всех остальных он дразнит одну девочку с длинными светлыми косичками. Это брат и сестра, понимаю я, настолько они похожи друг на друга. Смотря, как девочка гоняется за братом, кричавшим ей: “Альби-ии-на - мали-ии-на!”, я думаю, почему ее это обижает.
-“Это же так красиво, быть малиной.” - начинаю я мысленно представлять, как сама игралась бы с Сирилом, будь он моим братом.
Однако вскоре мне становится слишком скучно сидеть без дела. Встаю и обтряхиваю застывшую грязь с брюк, решив на свой страх и риск вернуться к маме. В кухне, расположенной отдельно от большого дома, тоже царят шум и суматоха из-за смеха и беспрерывной болтовни женщин, стука и скрипа множества ножей. Они крошат на деревянных досках невкусные овощи, при виде которых у меня вырывается тяжкий вздох. Сегодня мама непременно заставит меня есть это. Летний домик, как еще называют эту кухню, всего-то и состоит из одной единственной комнаты. Никогда не застывающая печь находится под навесом снаружи и бедным келинкам то и дело приходится метаться из домика к печи и обратно, держа в напряженных руках полные кукурузы или свежего картофеля, разноцветные таваки, (глубокие и большие чаши). К счастью, мама со своими сестрами настолько увлечены разговором, что даже не замечает грязи на моих брюках. Я думаю снова завести старую песенку: “Качан уйго барабыз?!”(“Когда мы поедем домой?!”) и замучить маму до победного “Азыр!”(“Сейчас!”), как вдруг среди общего гама до моего слуха доходят чьи-то тоненькие голоса. Странный звук приводит меня к древнему и круглому столу из дерева, на ощупь гладкому, как будто покрытому маслом. Здесь у стола звуки перерастают в отчетливое мяуканье крошечных глоток, но по сторонам я не замечаю никого, кто-бы мог издавать их. Тут на ум приходит быстрая догадка. Заглядываю под стол и удивленно-восторженно вскрикиваю:
-Апа, мышыктар! (Мама, кошки!)
Под столом пряталась большая корзина с маленькими котятами. Как их много: раз, два, три, четыре... Считаю их вытянутым указательным пальцем. Семь... Семеро котят!
-Апа, апа, жети мышык бар экен! (Мама, мама, здесь семь кошек!) - снова кричу я маме, которая неподалеку крошит овощи вместе с остальными женщинами за большим прямоугольным столом. - Мен озум санадым. (Я сама посчитала.) - с гордостью добавляю.
-Иий, молодец! Бар ойно. (Иди играй.) - даже не посмотрела она на мою находку.
Показательно надувшись, я опускаюсь на колени и лезу под стол. Тяну руку к корзине. Приманивающим движением вращая большой палец по подушечкам указательного и среднего, тихо шепчу:
-Кис-кис-кис!
Тот, что с полосками на пушистой шубке, неловко выкарабкивается из корзины на мой зов и засеменив ко мне начинает беспощадно нападать на руку, не больно, но рьяно кусая за пытавшиеся погладить его пальцы. Я смеюсь, пока один очень старательный укус...
-Ой! - обиженно отрываю пульсирующий от острой боли палец. - Нехороший котенок!
Отвернувшись от полосатого дикаря, начинаю искать себе нового друга среди его братьев и сестер. Вот этот пухлый, с рыжеватой шерстью, хороший котенок, он не кусается. Правда он вообще ни на что не реагирует, только хлопает маленькими ушками и продолжает равномерно поднимать надутый животик во сне. Ах, а эта белоснежная прелесть! Маленький, тоненький котеночек! Уж это точно девочка! Но она совсем не хочет, чтобы ее гладили и все время убегает от меня. В конце концов она прячется от меня под обтрепанного вида диван, стоящий напротив стола. Опускаюсь у дивана на пол и засунув голову под грязную обивку, пытаюсь дотянуться до виднеющегося в темноте комочка с блестящими глазами. Но предательница только еще дальше уходит от тянущейся к ней руки. Снаружи уже слышатся недовольные окрики матери, и, окончательно потеряв терпение, я оставляю попытки достать белого котенка. Вернувшись к корзине, вижу, что на месте остался спать только рыжий толстячок, остальные котята разбрелись по всем углам кухни. Глупыши всюду лазают, самонадеянно подвергая себя опасности быть ежеминутно раздавленным невнимательной ступней взрослого или тяжело опустившимся на пол таваком. Я принимаюсь за миссию спасения котят, но пока я гоняюсь за одними, те, что были уже возвращены в корзину, снова легкомысленно вылезают и мне постоянно приходится отлавливать непослушных проказников.
-Эй, тут же котенок! - кричу я одной взрослой простофиле в платке, чуть не бросившей мешок с редиской на котенка.
Мое возмущение вызывает у нее лишь смех, и пока я уношу спасенного котенка, (черного, с белым пятнышком на лбу), дверь на кухню открывается, пустив еще одну взрослую. За ней внутрь проскальзывает большая, полосатая кошка. Величаво и неспеша, кошка проходит к вытащенной из-под стола корзине и ловко прыгнув туда, разваливается в немом наслаждении. Котята, которых мне никак не удавалось собрать вместе, вдруг сами, мяукая жалобными голосами, прибегают и лезут со всех сторон к маме-кошке. Даже Белоснежка выползает из своего укрытия под диваном, а рыжий толстячок наконец просыпается. Торопливо толкая друг-дружку, они жадно присасываются к розовым сосочкам на животе кошки, довольно повернувшейся на бок. Обжора толстячок и полосатый дикарь - самые сильные, и бессовестно пользуясь своим преимуществом расталкивают своих братьев и сестер, по дважды и по трижды присасываясь к материнской груди. Бедная Белоснежка ходит кругами и жалобно мяукает тоненьким голоском. У нее никак не получается пробиться среди остальных голодных голов, но кошку это кажется даже не волнует. Возмущенная такой несправедливостью, я уверенно отрываю рыжего с полосатым от сосочков, отчего кошка кажется удивленно ахнула, а мама снова закричала:
-Агнис, оставь в покое котят! Пусть сосут молоко, а ты позови детей к столу. Ужин готов.
Мне ничего не остается, как подчиниться. Но я с торжеством замечаю, что Белоснежка уже пробралась к освободившемуся соску и теперь жадно сосет молоко вместе с остальными.
Выйдя из кухни, я удивляюсь быстро наступившей снаружи темноте, и только падающий из широких окон большого дома свет освещает широкий двор. На улице, где до этого играли в догонялки дети, больше никого нет. Дождь перестал идти. Грязь замерзла на холодном ночном воздухе и больше не липнет к сапогам, когда я ступаю по опустевшей дороге. Глаза скоро привыкают к темноте, и я с легкостью различаю стволы возвышающихся по краям от дороги деревьев. Легкий ветерок пробегает по веткам и деревья начинают загадочно шептаться меж собой. Заворожённая, я прислушиваюсь к их беседам, время от времени покрикивая:
-Балдар, тамак даяр! Жургуло! (Кушать готово, дети! Пошлите!)
На мои окрики никто не отзывается, и мне приходится идти по дороге дальше. Днем я бы никогда не решилась уйти в одиночку так далеко от дома, но я слишком горда тем, что взрослые доверились мне и разрешили выйти на улицу в такую темень. Подняв голову на небо, невольно восклицаю. Надо мной раскинулось огромное множество звезд, сверкающих так близко, что, мне кажется, подпрыгнешь, и можно достать одну звезду рукой. Я никогда не видела так много звезд у себя дома. Внезапно обнаруженные, звезды, кажется, защищают меня под собой от темноты и если еще и оставался какой-то страх, то он окончательно развевается в мерцающем свете звезд. Весело подпрыгивая, я продолжаю идти вперед по незнакомой ночной дороге.
-Балдар! Тамак! Жургуло! (Дети! Ужин! Пойдемте!)
Вдруг меня останавливает тревожный, неприятный звук. Он исходит из-за густых кустов возле водонапорной колонки. Днем я видела, как запыхавшиеся от бега дети бегали туда и пили воду, прикладываясь губами прямо к железной трубе. Но сейчас, в темноте, все выглядит иначе. Страшный звук повторяется и я, охнув, вздрагиваю. Злобный рявк невидимого существа бросается на меня из кустов, но я не могу сдвинуться и беспомощно стою на месте, стараясь не сводить глаз с опасного движения в зарослях куста. Рык угрожающе нарастает, и, припав огромной грудью к земле, ко мне крадется настоящий... Волк.
-Кет! (Уходи!) - угрожающе кричу крадущемуся из темноты, чтобы скрыть за показным гневом страх.
Волк рычит еще громче, но больше не смеет приближаться. Оглянувшись по сторонам, вижу на земле мелкую гальку и наклоняюсь, чтобы сгрести камушки в ладонь. Волк, увидев, что я делаю, начинает остервенело лаять. И, хотя мне страшно, кидаться в волка камнями все равно жалко. Волки слишком похожи на хороших собак. Волк, кажется, догадался о безвредности камушков в моей руке, потому что он перестает лаять и, снова пригнувшись грудью к земле, ползет в мою сторону.
-Кет! - угрожающе замахиваюсь рукой.
Собака откидывается на задние лапы в нападающей позе перед прыжком и бросается на ребенка. Глаза ребенка застывают в широко раскрытом ужасе.
***
Ей кажется, что она выпрыгнула из видения вместе с бешено стучащимся сердцем. Высокий белый лоб покрыла холодная испарина. Прямо над собой она видит прежнюю, полопавшуюся местами, штукатурку голого потолка. Она снова в сторожке.
Айым содрогается, вспомнив весь ужас застывшего перед прыжком собаки ребенка. Она сама чувствовала этот страх. Она сама была этим ребенком, девочкой, Агнис... Агнис Сирила...
Судорожно вздохнув, Айым вытирает тыльной стороной ладони липкий пот со лба. Вдруг, где-то с боку, что-то начинает вибрировать, что-то теплое, живое. Приподняв облегченную, как после тяжелой болезни, голову, она обнаруживает свернувшегося комочком Духа у себя под боком. Сонно моргая, кошка коротко мяукнула в приветствии.
-Ах, малыш! Кто тебя впустил, а, Дух?
Умные глаза, один голубой и другой зеленый, неспешно указывают ей на стол. Там, сидя на стуле, спит девушка, голова ее устало опущена на сложенные на столе руки. Она сидит спиной к Айым, и та видит, как по тонкому стану тяжело опускается до самого пола толстая коса темных волос.
-Агнис! - вырывается у Айым удивленный вздох.
От этого хрупкие плечи девушки легко вздрагивают. Она медленно поднимает голову и поворачивается профилем к Айым. Круглая головка девушки, под тяжестью волос, всегда наклонена вперед, и эта поза кажется Айым немного скорбной.
-Вы проснулись. - тихо произносит девушка и поворачивается на стуле лицом к сторожу.
-Да. Это вы перенесли меня на кровать?
Девушка кивает. Алая помада стерлась с губ, и теперь оставались только наивно расширяющиеся к верху глаза. Обтягивающее пальто и сапоги исчезли, она сидит в помятой белой блузе и в классических штанах, а пола касаются маленькие босые стопы.
-Вы это видели? - спрашивает она сторожа.
-Что?
-Меня, меня в детстве. Как я впервые приехала в айыл, а потом, собака, прыгнула... - отрывисто произносит она, не сводя испуганных глаз со сторожа. - Я видела вас во сне. Во сне мы были вместе. В том дне из прошлого.
-Я не знаю. - растерянно качает головой сторож. - У меня никогда не было такого с живыми.
-Что значит, с живыми? - парень замечает, как девушка всем телом встрепенулась при услышанном.
-Не важно. Спасибо, что уложили меня в постель, но теперь вам пора.
-Я никуда не уйду! - соскакивает девушка со стула.
-Что значит, не уйду? - удивленно моргает парень.
-Я не уйду, пока вы не объясните, что все это значит! - берет со стола она дневник сторожа и бросает к нему в постель. Лежавший в постели Дух при этом шарахается в сторону.- Вы видите призраков! - кричит она, словно предъявляя обвинение.
Парень выпрямляется в постели, с облегчением отметив, что вся одежда осталась на нем и под пристальным взглядом девушки сконфуженно вылезает из постели. Она отступает на шаг, когда сторож поднимается на ноги.
-Угрожаете не уйти, а сами боитесь меня. - хмуро улыбнулся он ей.
-Почему вы пишите там о нас, о нем? - указывает девушка взглядом на дневник.
-Вы и сами должны знать, если прочитали все.
-Вы сумасшедший?
-Нет. Сумасшедшая вы, если хотите остаться в кладбищенской сторожке, наедине с незнакомым мужчиной.
-Мужчиной? - тихо заглядывает она в глаза сторожу.
Резко отвернувшись, парень грубым, не терпящим возражений голосом требует:
-Оставьте меня в покое! Вы перешли уже все границы дозволенного...
-Я не хотела обидеть...
-Уходите! Вон! - не оборачиваясь кричит сторож.
-Я видела его. - тихо проронил голос Агнис.
Спина сторожа напрягается, и поняв этим, что он внимательно слушает, Агнис продолжает:
-Я видела его, Сирила. Так ведь вы его называете, не так ли? - искоса взглядывает она на брошенный в постель дневник. - Вы же видели его тоже, правда?
-Когда? - устремляет сторож на девушку быстрый взгляд.
-Я видела его сегодня, утром, когда вы... - она опускает глаза на пол. - странно себя вели. На кладбище, у могилки, а потом и в сторожке. В каждом вашем движении, в каждом брошенном взгляде, походке я видела его! Даже голос ваш как будто походил на его голос. - замолкнув, она поднимает взгляд на сторожа и долго смотрит ему прямо в глаза, прорезаясь взглядом в самое нутро. - Даже тогда, в автобусе, я видела не вас. Я видела Сирила, хотя поняла это только сейчас.
-Но это не то. - разочарованно мотает головой сторож. - Я думал, что вы увидели его, прямо как сейчас видите меня.
-А вы их видите так?
Сторож кивает.
-Я тоже, я тоже хочу увидеть его так! Вы мне сможете помочь? - дрожащим голосом спрашивает Агнис.
Сторож хочет рассмеяться, но вдруг замечает за спиной у девушки тень. В сторожке внезапно похолодало.
***
Воздух режет свистящий звук. Темнота содрогается от визга, полного боли. Айым физически чувствует эту чужую боль. Еще один свистящий взмах кнутом и, скулившее и дергающееся длинными лапами на земле, уносится прочь. Мальчик предостерегающе хлещет кнутом еще пару раз по голой земле, и только когда теплая пыль от нее поднимается и щекотно касается ноздрей, девочка вздрагивает. Это легкое колебание в маленьком теле девочки, как рябь на луже от дуновения ветерка, успокаивает Сирила. Он осторожно подходит и утешительно касается плеча Агнис.
-Корктунбу? (Испугалась?)
Девочка отрицательно качает головой.
-Тиштеген жокпу? (Не покусал?)
Девочка снова молча качает.
Окончательно успокоившись, Сирил смешливо улыбается ей в лицо:
-Карангындан эч коркпойсунбу сен? (Ты совсем не боишься, что ли, темноты?)
-Коркпойм. (Не боюсь.) - угрюмо произносит она.
Вытянув наконец хоть слово из девочки, Сирил удовлетворительно кивает ей козырьком кепки. Протягивает ей открытую ладонью вверх руку:
-Жур уйго. Сени бары издей жатпайбы. (Пошли домой. Тебя все потеряли.)
Агнис плохо видно в темноте, но она чувствует, как мальчик улыбается в своей задиристой манере из-под козырька. Медленно и недоверчиво, но всё-таки хватается за протянутую руку. Айым немой тенью следует за ними, пятилетней девочкой и восьмилетним мальчиком, шагающими взявшись за руки, одни в ночной тишине среди звезд.
-Сирил байке? (Брат Сирил?) - тихим голосом вдруг заговаривает Агнис.
-Оу? (А?)
-Сиз апамга мен карышкырдан коркон жоктугум жонундо айтпайсызбы, ээ? (Вы не расскажете маме, что я не испугалась волка, да?)
Сирил беззвучно смеется, но кивает ей.
-Айтпайм. (Не расскажу.)
***
-Это Сирил прогнал собаку, которая чуть не напала на тебя в детстве.
Прошло не больше минуты, наверное, даже меньше, как сторож заметил тень за спиной Агнис, и вот ее уже нет. Девушка удивленно оглядывается и не заметив позади себя ничего примечательного, удивленно спрашивает:
-Куда ты так долго смотрел?
-Ты ничего не почувствовала?
-Только сильный холод. И мурашки по спине. - потом, призадумавшись, восклицает, - Это он приходил?!
-Ты ему очень дорога. - устало опускается парень на стоящий поблизости шаткий стул.
И не замечая, как побледнела Агнис, он продолжает говорить:
-Обычно покойные приходят, если у них остались какие-то связи с прежней жизнью в виде неразрешенных проблем. Ну, то есть то, что известно всем благодаря сериалам и фильмам. Также им остаются дороги судьбы людей, которых они очень любили при жизни, и они приходят к ним во снах, в видениях, пытаясь указать им на нависший над ними дамоклов меч. Но Сирил не пытается никого предостеречь и у него нет никаких просьб связи с неразрешенными проблемами. Каждое видение и каждое воспоминание Сирила всегда приводит к одному и тому же: к тебе, Агнис.
Только сказав это, парень наконец замечает, как страшно побелело лицо девушки. Низко понурив голову, она смотрит невидящим взглядом куда-то сквозь пол.
- Агнис, ты в порядке?
-А может он хочет, чтобы ты узнал, как все было на самом деле? - не отрывая от пола взгляда, шепчет она синими устами. - Чтобы все узнали, как на самом деле все было. Если он хочет этого, тогда я расскажу.
V
-Я очень люблю своего мужа. Теперь, на расстоянии от него это стало еще понятнее, или не так, чувствительнее, что ли? Знаешь, у него очень красивые глаза. Мама говорит, что он похож на лягушонка, и может она даже права, его большим прекрасным глазам действительно свойственна некая лягушачья выпуклость, да и носик у него чуть вздернут и гордые крылья его всегда очень заметно вздымаются, когда он дышит. Особенно когда он чем-то взволнован или в гневе. Однако сходство не ограничивается одним только лицом, строение длинных и гибких конечностей также имеет, если подумать, характерную черту представителей амфибий. Поэтому он так хорошо плавает... Ведь мы живем на море, ты когда-нибудь бывал на море? Нет? Это прекрасно, это настоящее чудо, сверкающее, живое и сколько бы мы не гуляли по берегу его у меня все равно дух захватывало при каждой встрече, как в первый раз. Представляешь, я всегда мечтала о море и теперь живу... - сияние, на миг озарившее округленные к верху, темно-карие глаза, вдруг покинули их и Агнис вся, как будто, поникла, выдыхает, - Жила там. - задумавшись, она замолкает. Потом, встрепенувшись, спрашивает уже более бодро.-Так, и о чем это я? Ах да, муж. Это странно, но мне кажется, что нужно непременно рассказать о нем, так будет правильнее. Да, - утвердительно кивает, - я люблю своего мужа. И тем не менее, я ушла от него спустя девять лет совместного брака.
Сторож кладбища с трудом водружает обратно отвисшую было челюсть. В недоверии молча разглядывает эту еще не до конца оформившуюся, как у подростка, фигуру. И делает к ней шаг, два, словно в близи ему удастся разгадать, в чем подвох. Чрезмерно женственные духи почти развеялись и без каблуков она с трудом доходит ему до груди. Алая помада, эта ужасная помада, стерлась и он никак не мог поверить в то, что сказал ему только что этот почти что ребенок. Долго стоя перед ней так, он все-таки решается и спрашивает осторожно:
-Сколько тебе лет?
-Двадцать пять. - без промедления поступает ответ. Затем Агнис весело улыбается. - Но без макияжа выгляжу, как школьница, я знаю.
Быстро посчитав в уме, парень с озабоченностью взглядывает на нее. Агнис не было и восемнадцати, когда она вышла замуж.
-Почему ты ушла от мужа? - просто спрашивает и вдруг спохватившись, как всегда сконфуженно опустив глаза, добавляет, - Если тебе удобно говорить...
-О, ну да. Я потому и начала рассказывать о нем, так как хочу говорить об этом. Мы с мужем любим друг друга, но просто характерами не сошлись и слишком расходимся в религиозных взглядах.
-Что? - недоуменно расширяются черные глаза парня.
-Да, да. Я знаю о чем ты думаешь. Куда они глядели все эти годы... Но так бывает. Я вдруг просто подумала, что не смогла бы растить ребенка в доме с такими жесткими взглядами.
-Ре..ребенка? - от неожиданности он даже начал заикаться.
-Да.- отстранённо вздыхает она. - Ребенок будет... Прости, прости пожалуйста! Не надо было мне сбрасывать свои проблемы...
Резко отворачивается она, и вдруг выбегает прямо босиком из сторожки. Он кидается следом и замирает у порога. Во дворе перед кладбищенской сторожкой никого нет.
Какое-то движение у него в ногах заставляет его содрогнуться все телом. Это всего лишь Дух трется вздымленной шерстью об его ноги. Заглядывая ему в глаза, кошка кротко мяукнула.
-Агнис! - слабым голосом зовет в безмолвии кладбища парень.
Снаружи только начинает светать и он зябко съежился от свежего порыва утреннего ветра. Взволнованный и удивленный, он решает захватить пальто и сапоги девушки, чтобы вернуть хозяйке, прежде чем выбежать на поиски. Но как долго он не искал ее вещей, со спешным грохотом обшаривая почти все углы и закоулки небольшой комнатки, он так и не смог найти даже следа недавнего присутствия беглянки. И только легкий аромат ее духов еще оставался напоминать о ней. Оставив надежду найти одежду Агнис, сторож снова выбежал из домика и еще долго бродил по кладбищу, своим тоскливым зовом способный напугать других посетителей. Но, на благо юноши, из живых людей он был там один.