Двое, один, двое

 Я стоял на перекрёстке. Дождь прошёл. И на листьях деревьев повисли драгоценные прозрачные капли. Весна. Моё любимое время года.

   И вот, она. Переходит улицу. Синие джинсики, дурацкий хвостик. Совершенно не в моём вкусе. Не мой типаж. Слишком... бледненькая, слишком простенькая; грудь маловата. Чёлочка. И этот ужасный белобрысый хвостик. Ненавижу эти хвостики - олицетворение какой - то ущербности, серости и посредственности!

   А сердце забилось так сладко - сладко. С чего бы, собственно? Как - то так забавно семенили её маленькие ножки. Какой - то такой прозрачный и детский был у неё взгляд. И хвостик, дурацкий хвостик, качался при ходьбе из стороны в сторону.

   Я резко двинулся ей наперерез. Ни минуты не раздумывая, что я ей сейчас скажу.

   Она удивлённо покосилась на меня своими детскими прозрачными глазами. Замедлила свои семенящие шажки.

   - Что - то хотели? - сказала, будто пропела.

   - Не..ет. Вернее, да. Да. Хотел, - я улыбнулся во весь рот, как придурок, честное слово, - Я хотел Вас спросить.

   Она вопросительно смотрела на меня снизу вверх. Я теперь заметил, какая она низенькая по сравнению со мной.

   - Да. Я хотел спросить, - продолжил я, - Вам нравится весна?

   - Да. А что? - её глаза стали ещё более удивлённо смотреть на меня, вверх.

   - О, это очень хорошо, - выдохнул я, - Многие ведь больше любят лето. Постоянная погода, тепло... И так далее. А я вот очень люблю именно весну. Здорово, что Вы её тоже любите.

   - Здорово? Почему? - "пела" она.

   - Ну - у... Не знаю. Просто так. Мне показалось это важным.

   Я продолжал бестолково улыбаться. И вдруг она улыбнулась мне тоже.

   - Что же дальше? - спросила она вполне миролюбиво и даже весело.

   - Давайте я вас провожу. Пожалуйста.

   - Куда проводите? - ироничным тоном спросила она.

   - Ну, куда Вы там идёте. Туда и провожу, - бойко отвечал я.

   - А если я иду к жениху, на свидание? - задорно продолжала она.

   - Этот  вариант я как - то не продумал, - пожал я плечами.

   А думал я в этот момент, если честно: "Ну, если ты в этих штанишках и с хвостиком бежишь ещё и на свидание, это, прям вообще, беда."

   Мы молча смотрели друг на друга и улыбались.

   - Ладно. Я не иду на свидание, - сказала она наконец, - Я иду домой. Хотите, можете проводить.

 И кивнула в сторону дорожки, влево, белобрысый хвостик при этом опять запрыгал из стороны в сторону.

   Мы пошли с ней рядом.

   - Я - Макс, - представился я.

   - Лина, - улыбнулась она.

   "Имя такое же простенько - безликое, как и джинсики", - подумал я в этот момент, - "Чего я прусь - то вообще за ней?"

   - Далеко живёте, Лина? - спросил я.

   - Да, неблизко, - отвечала она.

   - Любите ходить пешком?

   - Да.

   - Я тоже, - обрадовался я, как идиот.

   Мы с ней шли какими - то дворами и закоулками, говорили и говорили о чём - то. Она много жестикулировала. И я с необъяснимой нежностью наблюдал за тем, как взлетают и опускаются её руки с маленькими ладошками.

   - Оставите мне телефон? - спросил я среди разговора, ни с того ни с сего.

   - Давай на "ты", - предложила она с улыбкой и стала диктовать номер.

   - Лина, а как твоё полное имя? - спроси я, пока вбивал её номер в свой телефон.

   - Евангелина, - как - то робко произнесла она, - Только я не люблю, когда меня называют полным именем или Евой, поэтому для всех я просто - Лина.

   Я машинально покивал и мы пошли дальше болтая и смеясь.

   - Вот и пришли, - указала она рукой на трёхэтажный старый дом на пересечении двух улиц. Обычный жёлтый дом. Такой же обычный и даже невзрачный, как и она сама, со своей причёской, одёжкой и чуть подкрашенными ресничками.

   Я вдруг обнял её порывисто и поцеловал куда - то в висок. Она не отстранилась, и даже засмеялась.

   - Ну, пока, - махнула она мне рукой.

   - Пока, Ева, - ответил я и зашагал дальше по улице.



   Немного опишем внешний вид наших героев, их род занятий и образ жизни.

   Макс. Максим Попов. Высокий брюнет лет тридцати. Хорошо сложен. Широкие плечи. Прямой нос. Густые тёмные брови, проницательный взгляд тёмно - карих глаз. Лицо кажется строгим. Но, когда улыбается, улыбка выходит совсем мальчишеской, открытой, задорной. Он служащий в банке. Не шикует, но и не беден. Не очень амбициозен, поэтому шаги вверх по карьерной лестнице его интересуют только исходя из повышения зарплаты. Живёт в центре города, в хорошей, просторной, благоустроенной квартире. Родителей нет. Умерли ещё лет семь назад. От них осталась небольшая квартирка. Как раз её он и продал потом, добавил денег и купил эту, получше. Живёт он один, братьев и сестёр нет, холост и никогда не был женат. Есть несколько друзей и старая бабушка по маминой линии, которую он навещает пару раз в неделю в её домике на окраине города. Девушки на Максима заглядываются, а он - на них. Много было разных пассий, но всё - ничего серьёзного. При этом, женщин Максим любит ярких, эффектных, с изюминкой; стильных, тех, на которых не только он, а пол улицы оборачивается; этаких "штучек". С такими и встречается время от времени. Ведь он умеет обаять, удачно пошутить и, в то же время, производит впечатление человека серьёзного и надёжного.

   Лина. Евангелина. Ева. Маленькая блондиночка. Прямые пепельные волосы до плеч, светло - голубые большие глаза. Несколько бледненькая. Такая... простушка. Ничего выдающегося ни в лице, ни в фигуре, ни в походке или манерах... Вечный хвостик на затылке, джинсы или легенцы, свитера, футболочки. Минимум макияжа. Ногти без лака, коротко остриженные. Бессменные малюсенькие золотые серёжки в ушах. Работает продавцом в магазине одежды. 26 лет. Живёт с мамой. Не замужем и никогда не была. Есть старшая сестра Зоя, старше Лины на 6 лет. Сестра живёт отдельно в квартире оставшейся от бабушки, со своим сыном Арсением десяти лет; муж ушёл ещё лет пять назад. У Зои с Линой разные отцы. Зоин жив, живёт в другом городе, бросил их с мамой, когда Зоя была грудной. Ничем не помогал и не общался. Линин был очень добрым, хорошим человеком, умер 10 лет назад.

   Несмотря на не очень примечательную внешность, поклонники, "женихи", у Лины всегда были. Может быть благодаря её счастливому характеру. Она всегда была очень открытой, смешливой и общительной. С ней рядом всегда было легко и тепло.

   Зоя, сестра, Была во многом её противоположностью, при некотором внешнем сходстве. Зоя тоже пепельная блондинка с большими голубыми глазами, только кудрявая, тоже невысокого роста; в то же время, Зоя, очевидно, была другой. Более яркая, более энергичная, более импульсивная. К тому же, Зоя уже много лет работала управляющей в небольшом цехе по производству мебели, то есть целыми днями командовала мужиками - работниками. Плюс отпечаток наложило и то, что одна тянула сына, муж ушёл и только его и видели, ни привета, ни ответа, ни  денежных переводов, семья небогатая, от мамы поэтому ждать помощи тоже не приходится. Вот и вышло, как у многих наших женщин: "я и тёлка, я и бык, я и баба, и мужик." То есть характер у Зоси сложился твёрдый, почти мужской. При этом у неё - то отбоя от поклонников вообще не было.За несколько стервозной и даже порой злой Зойкой бегали всегда в пять раз больше, чем за Линой. Как то так горели у неё (у Зои) глаза, как то так поворачивала она голову, как то так несла на себе даже рабочий халат, что невольно провожали её взглядами мужчины. Но после ухода мужа разочаровалась Зося в мужских добродетелях и дальше мимолётных романов дело у неё не шло. Да и не хотелось.

   Сестру она любила, маму тоже. Жалела их всегда. А себя только изредка и тайком, чтоб никто и не догадался...

   Мать Зои и Лины - Наталия Ивановна Проскурикова, ещё довольно молодая женщина, вполне сохранившая свою привлекательность. Внешне как раз именно Зоя больше похожа на неё. Работает Наталия Ивановна швеёй в ателье. Вместе с дочерью Линой поддерживает порядок в их старенькой малогабаритной двушке. Часто раздражается и плачет... Ещё чаще вспоминает Витю, умершего мужа, отца Лины...

   Арсений, сын Зои, мальчик бойкий, неусидчивый, чем доставляет маме много хлопот, но очень добрый, искренний, что подкупает всех вокруг. Папу он вспоминает редко, ещё реже - вслух, чтоб не ранить мать.



   Как потом всё быстро закрутилось! Одно свидание, второе, третье... Он смотрел тёплым взглядом на её милый дурацкий хвостик. Он улыбался, видя её улыбку. Она казалась ему самой сексуальной и красивой в своих джинсиках. Он быстро познакомил её с друзьями, с бабушкой. Она его - с мамой, сестрой и племянником. Жизнь Макса разделилась на "до" встречи с ней" и "после".

   Солнце освещало это лето словно другим каким - то сиянием.

   Он целовал её маленькие ладошки и у него замирало сердце. Её голос, смех, звучали необыкновенной музыкой для него.

   Никогда никого он не любил так, как любил свою Еву. Кстати, он звал её всегда именно Евой, не Линой. И хотя она сказала когда - то, что не любит того, чтобы её так называли, в его устах это имя звучало для неё по - особенному. "Ева". Как первая женщина. Первая во всём мире. И то, что так её зовёт только он один тоже было как - то по - особому приятно.

   Очень быстро, уже в начале осени, они перебрались полностью жить к Максу, правда, какую - то часть вещей Ева всё же оставила у мамы, ведь к Наталии Ивановне они часто ходили в гости и оставались ночевать. Маме нравился Макс, но она очень скучала по своей Линочке.

   Зимой сыграли скромную свадьбу. Съездили отдохнуть. Всё тихо, мирно. Просто, понятно. Раньше Макс и подумать не мог, что именно такая жизнь сделает его счастливым. Но он был счастлив.

   

   Он (Максим) всегда с большим любопытством наблюдал за семьёй своей Евы. Ведь в этой семье родилась и выросла его любимая женщина. К тому же, его всегда живо интересовали различные людские психотипы, в том числе и в силу рода его деятельности. Напомним, что Макс работал в банке, причём работал он не только с бумажками и цифрами, но и с клиентами. То, на сколько хорошо он может разобраться в психологии того или иного человека, а значит и найти к нему подход, зачастую прямо зависел успех его работы.

   Так вот, Максим наблюдал за родными Лины, своей Евы. Какие же интересные и, надо сказать, довольно достоверные выводы он сделал для себя о её близких? И из чего, собственно, он их сделал?

   Он понял, что Наталия Ивановна, мама Евы, очень добрая женщина, безумно любящая своих дочерей. Это было видно по всему. Особенно же, именно для Макса, в каких - то мелочах. Потому что он очень любил подмечать в поведении людей как раз некие мелочи.

   Будучи в обществе Наталии Ивановны, он заметил, как, если кто - то из дочерей болеет или просто озяб, Наталия Ивановна сразу же найдёт и принесёт плед, заботливо им укроет; нальёт чай или кофе. Причём всегда точно знает и помнит, кто что больше любит, и сколько кому сахара, и кому нужно добавить молока или сливок, кому - нет. Это касалось и внука её Арсения, и обеих дочерей, и его - зятя. Наталия Ивановна всегда подметит если кто - то из семьи чем - то расстроен, и не просто спросит: "В чём дело?", а непременно предложит помощь и поможет всем, чем только в силах, даже в ущерб себе.

   Например, однажды, они были у неё в гостях, и Наталия Ивановна заметила, что её старшая дочь, Зоя, пошмыгивает носом, подкашливает и украдкой щупает себе лоб.

   - Тебе бы отлежаться пару дней, Зой. Ты простыла, - ласково начала Наталия Ивановна, - Я ведь знаю, ты, если только пару дней отлежишься, потом быстро выздоравливаешь.

   - Не получится, мам, - отозвалась Зоя.

   - Почему? У тебя же выходные как раз завтра и послезавтра, - удивилась мать.

   - Да, - чуть вздохнула Зоя, - но мне же нужно ещё завтра встретить Арсешу после школы, они - то по субботам учатся, приготовить ему, проверить уроки, потом отвезти к репетитору. Потом футбольную форму его привести в порядок, послезавтра тренировка. Кстати, вот, в воскресенье на тренировку ещё надо его подбросить и потом в кино, я ему обещала...

   - Постой - ка, - прервала её мама, - А мы - то на что?

   - Но у тебя ведь смены в эти выходные и у Линки тоже, - возразила Зоя.

   - Ничего, - отмахнулась Наталия Ивановна, - я могу и отпроситься со своих смен, ничего страшного. Ты оставайся - ка у меня тут, еда есть, отдыхай, выздоравливай. А я на два дня к тебе. И всё, что надо там с Арсюшкой сделаю!

   - Да ну, мам. Зачем? Я сама, - сопротивлялась Зоя.

Но Наталия Ивановна настаивала. И всё - таки настояла на своём. Макс знал: ей это не просто, на сменах она потеряет несколько тысяч, а денег у неё немного. Но, это Наталия Ивановна.

   При  этом, мама, он заметил, была человеком с весьма хрупкой нервной системой. Она могла, иной раз, довольно часто, задуматься ни с того ни с сего и уйти тихо в кухню поплакать. Муж вспомнился - знали все, или жалко кого - то стало ей в семье, а может, в мире... Или кто - то обронил невзначай неосторожное слово и не заметил, а оно зацепилось за её расстроенные нервы и вывело из равновесия...



   Зоя, как уже говорилось чуть раньше, щупала лоб, когда заболеет, украдкой. И много чего она делала так же, тайком, чтоб никто лишний раз не заметил, что ей больно, плохо. А если и жаловалась на что - то, то не оттого, чтобы вызвать жалость, а больше просто от разговорчивости. Скажет и пожалеет, что сказала. А чаще всего от неё всё слышишь: "Я сама. Я справлюсь. Я уже решила этот вопрос", да "Всё в порядке. Разберусь." Этакий маленький железный человечек. А глаза -  то у железного человечка горят огнём, и она понимает хорошую шутку, и притащила к себе домой облезлого чёрного котёнка, выходила и зовёт теперь ласково Лолочкой, и покупает ей каждый день молоко...

Так что железный стержень у Зойки внутри - он не природный. Он вбит туда, заколочен ей самой, пришлось ей его туда вколотить.

   Мальчик её, Арсений, растёт мужчиной, несмотря на то, что нет у него ни отца, ни дедушки. Это редкость и заслуга Зои, она не позволяет ему капризничать, ныть, притворно жаловаться и "нюнить", чтоб получить желаемое. Умеет быть мамой и... тёплой, и строгой.

Арсений очень открытый. Он не скрывает нужду в мужском внимании и потому очень привязан к Максу, вечно что - то рассказывает ему, о чём - то спрашивает... Как Макс думает, достаточно ли он, Арсений, тренируется, на что ещё сделать упор, сильно ли влетит им с другом за драку в школе? И так далее.

   

   Лина, его Евочка, всё же самый мягкий человек в этой семье. Скажет ли ей старшая сестра резкое слово, смолчит, не ответит, не затаит зла, обиды. Попросят ли о чём, хоть Зойка, хоть он, всегда кажется рада исполнить, будь то просьба что - то приготовить или ехать через весь город, везти ему на работу забытые документы. "Нет проблем!" И всё с такой улыбкой, что трудно даже заподозрить, что ей что - то в тягость. Ни на маму, ни на Зою, ни на племянника, ни на него, Максима, ни разу не помнит он, чтобы она даже повысила голос.

   И на вопрос Макса: "Чего тебе хочется?", про ужин ли, про подарок, про поездку ли, про всё, она всегда сначала выпалит, будто в шутку, с улыбкой: "Чтобы ты был счастлив", а потом уже задумается по - настоящему над вопросом. Только Максим убеждён, нет в этом, уже традиционном её, первом ответе, никакой шутки, нет.

   Любит ли её Максим? Да. ДА. И ещё раз - Да. Он никогда и не думал, что можно так любить. Когда он целует её мягкие белые волосы (а он просто обожает целовать её сверху в макушку, нагнётся, и поцелует, она ведь низенькая...) его грудь просто распирает от тепла и нежности. Она всегда желанна для него как женщина и её простые обтягивающие джинсики сводят его с ума так, как не сводила не одна женщина, ни в одном самом сногсшибательном наряде! Ему постоянно хочется её обнять, приласкать, усадить себе на колени, погладить её маленькие ладони... Он словно боится, что стоит только ему выпустить её из своего "круга защиты", и с ней может что - то случиться. Ведь она такая хрупкая, маленькая, нежная, безобидная! Когда она смотрит на него своими добрыми детскими глазами, у него просто дух захватывает и комок подкатывает к горлу, будто каждый раз он заглядывает в глаза ангелу.

   И, в то же время, она для него женщина. Женщина! Его Ева.

   Иногда Макс приходит домой с работы, а она стоит уже на пороге в одних трусиках и улыбается хитро! И сразу запрыгивает на него, обвивает ногами и страстно целует в губы! И они занимаются любовью тогда просто здесь, у порога, даже не перебираясь ни в одну из комнат.

   Макс давно понял: "Секс по любви - это особенный секс! Секс, в который вкладываешь душу, оставляет тоже что - то в душе, а не только на простынях."

   Макс любит дарить Еве подарки. И не только большие, дорогие, по праздникам, но и всякие дурацкие мелочи, ни с того ни с сего, просто так. Фигурку белого котёнка, маленькую сумочку, подушку с бахромой... И обожает подарки от неё, все, без исключения: связанный ею свитер, рубашки, парфюм. Ему кажется прекрасным всё, что она дарит, потому что он уверен на сто процентов, к подарку прилагается её любовь. Он видит не свитер, а её ручки, вязавшие его. Не рубашку, а Евино сосредоточенное лицо, когда она выбирала её, милый взгляд...

   И ещё они мечтают. Мечтают вместе.



   Макс.: О чём же мы мечтали тогда с ней? Да ни о чём особенном. О том, о чём мечтают миллионы людей. Но для меня это всё - таки были мечты необыкновенные. Потому что мы говорили о них с ней.   

   Мы говорили с Евой о детях. Мы мечтали, что у нас будут мальчик и девочка. И даже придумали им имена, хотя никакой беременности ещё не было и не намечалось. Мы решили назвать девочку Варечкой, а мальчика Мишей. Ева говорила, что хочет, чтобы детки были похожи на меня, "тёмненькие с карими глазами", - уточняла она, своим мягким певучим голосочком. А я, напротив, хотел, чтобы дети были в неё, особенно если будет девочка. Чтобы такие же белые волосики и голубые глаза, и такая же маленькая чтобы была, в маму, как куколка!

   Ева говорила, что никогда не сможет стать строгой мамой и будет жутко баловать детей. А я ей говорил, что этого не позволю, шутя, конечно. Я знал, всё я ей позволю. Всё, что угодно, лишь бы она всегда была вот такая: весёлая и счастливая.

   Ещё мы мечтали с Евой слетать в Париж. И я серьёзно пообещал ей это исполнить, не позднее, чем через год. И мы могли часами торчать с ней в интернете, выбирая, куда пойдём в Париже!

   Мы мечтали о старости вместе, на лавочке, у клумбы. Эту мечту особенно любила Ева, даже зажмуривалась от удовольствия и поджимала ноги в кресле, когда мы говорили об этом.

   Ева никогда не была тряпичницей. И даже модницей она не была. У неё всегда был только необходимый минимум в вещах, ничего лишнего. И не потому, что она экономила. Или я не подарил бы ей чего? Просто вещи, одежда, сами по себе были ей неинтересны. Зато, она могла не на шутку заморочиться из - за какой - то одной, вроде бы и не очень нужной, но любимой вещицы, которая почему - либо становилась ей дорога.

   Так, однажды, в воскресенье, она перерыла весь наш дом в поисках зелёного платка, который я уже даже не помнил как выглядит. Но я честно и исправно пытался помочь ей в поисках.

   - Он очень нужен? - спросил я наконец, уже несколько отчаявшись.

   - Я купила его на следующий день после нашего с тобой знакомства. Ты знаешь, я редко покупаю вещи просто так. А тут увидела этот зелёный платочек в витрине и купила, просто под настроение. Я о тебе тогда думала. Прямо в тот момент. Он мне очень дорог, этот платок.

   Ева говорила всё это так серьёзно, без улыбки и даже тени самоиронии. Я не мог ей ничего возразить.

   - Так, может, ты его у мамы забыла? - пришла мне в голову мысль.

   - А может, - согласилась Ева, - Поехали, поищем. А?

   - Прямо сейчас? - удивился я.

   - Ну, если можно.

   - Можно, - согласился я и улыбнулся. И тогда улыбнулась и она.

    Мы приехали домой к Наталии Ивановне. Ева поцеловала маму и сразу направилась к старенькому шкафу, где ещё оставались некоторые её вещи.

   - Что случилось? Что - то потеряла? - спросила её мама.

   - Да,... так, - отозвалась Ева, - Ищу зелёный платок. Давно покупала. Но он мне очень дорог...

   - Вы специально за этим приехали? - шёпотом обратилась Наталия Ивановна ко мне.

   Я покивал в ответ. И развёл руками. Мы обменялись понимающими взглядами. Ева в это время продолжала сосредоточенно перебирать вещи в шкафу.

   - Линочка. Ну, может, потом найдётся, - вновь подошла к ней мать, - Ну, мало ли, куда могли засунуть. Сама же говоришь - давно покупала.

   - Мам, это важно, - непривычно твёрдо ответила Ева, - Я должна его найти.

   - Может, кофе пока? - засуетилась, как обычно, Наталия Ивановна.

   - Нет - нет, - отказался я, мы только платок найдём и поедем, у нас сегодня гости.

   - И пока не найдём, не поедем, - спокойно, но твёрдо вновь произнесла Ева.

   - Что на неё нашло? - зашептала мама, ловя мой взгляд.

Но я только и мог, что пожать плечами.

   - Нашёлся! - выкрикнула обрадованно моя жена, - Нашёлся, Макс!!

Она подскочила и обняла меня крепко. Мама улыбалась. А я гладил Еву по спине, ничего не понимал и был счастлив.



   Помню ещё, мы сидели с ней на диване, смотрели кино и ели мороженое. Я ел аккуратно, а Ева, как всегда, вся обкапалась. Любая другая женщина, вероятнее всего, вызвала бы у меня лишь раздражение своей неряшливостью, а Ева умиляла. Мне было смешно от того, как она не глядя несла ложку ко рту, роняла на себя подтаявшее мороженое и даже не замечала этого. Я тихонько косился на неё с улыбкой, наблюдал за тем, как она ест.

   - Евочка, ты обкапалась, - сообщил я ей, когда она доела последнюю ложку.

   - Ой, - спохватилась она и побежала переодеваться.

Вернувшись, забралась с ногами на диван, прижалась ко мне так уютненько.

   В фильме показывали змей. И Ева смотрела с большим интересом. Ей очень нравились змеи. В отличие от большинства женщин, испытывающих по отношению к этим существам страх или же отвращение, Ева считала их красивыми, грациозными и даже приятными на ощупь. Она их ничуть не боялась. И когда мы однажды ходили в террариум с ней и её племянником Арсением, то она с удовольствием брала змей в руки!

   - Макс, а давай заведём змею. Ну, змейку, - неожиданно обратилась ко мне Ева.

   - Угу, - усмехнулся я, - И крокодила. Ну, крокодильчика.

   - Ну, Макс, - Ева шутливо толкнула меня, - Ну, правда, маленькую змейку, безопасную. Ну, живут же у многих.

   - Я, конечно, понимаю, что ты занимешься тем, чем тебе и положено, убалтываешь меня на знакомство и дружбу со змеёй,... - улыбнулся я. 

  - Почему мне положено? - не поняла жена.

   - Ну, Ева, змей...

   - Ой, очень умно, - поддразнила она меня в ответ, - Ну, Макс, маленькую змейку, - продолжала жена.

   - Да Евусь, заводи, кого хочешь, хоть слона, - смеясь согласился я, -Ты у меня женщина удивительная, не душишь, не шипишь, ядом не брызжешь. Заведи, конечно, хоть змею. Кто - то ж в доме должен это делать.

   - Серьёзно? - переспросила Ева.

   - Да, серьёзно, серьёзно, - подтвердил я, - только МАЛЕНЬКУЮ и БЕЗОПАСНУЮ.

   Ева подпрыгнула на диване и захлопала в ладоши, как маленькая.

   А я бы и крокодила ей купил, честное слово, лишь бы она вот так радовалась.



   И мы завели змею. Ну, змейку. Примерно метра полтора, даже чуть меньше. Маисового полоза или гурата ярко - оранжевого, очень красивого цвета! Ева всё держала свою змейку в руках, гладила её кожу, любовалась ею.

   - Эта змея совсем безопасна, неядовита, к тому же и вовсе не кусается. Ну, разумеется, если не делать ей больно. Такие змейки даже вместе с кошками в доме живут. И прекрасно уживаются, - воодушевлённо рассказывала мне Ева.

   - Я не стану кормить твоего зверя мышками, - предупредил я.

   - Ладно, ладно, - легко соглашалась Ева. И я был просто поражён тем, с каким хладнокровием моя милая и нежная жена скармливала мышек своей любимице. Кто бы мог подумать?!

   - Максим, а ведь мы должны придумать ей имя, нашей красавице, -  обратилась ко мне Ева.

   - Это змее - то?! - уточнил я, отрываясь от страницы новостей в айпаде.

   - Конечно. А как же?!

   - Я не знаю змеиных имён, - смеялся я, - Но, думаю, что нужно что - нибудь необычное... И чтобы были шипящие звуки...

   - Угу. Шиза, например? - смеясь предложила Ева.

   - Шиза - отличное имя! Особенно для домашней змеи, - согласился я полусерьёзным тоном.

   - А ласково я буду звать её Шизочкой, или Шизик, - улыбаясь проговорила жена.

   - Теперь нас не только двое. С нами ещё Шиза, - продолжал я.

   - Это всё - таки больше моя Шиза, - в тон мне отвечала Ева.

   - Это да! Могу теперь говорить мужикам на работе: У моей - то - Шиза!

   И имя прижилось.



   Эту ночь я запомнил на всю жизнь. Все эти мелкие и незначительные детали... Начиная ещё с самого вечера. Тогда я даже не думал, что обращаю на это внимание, а потом выяснилось, что отчего - то помню целую кучу подробностей. Вплоть до того, как располагались складки на шторах... Да... Складки на шторах. Я в точности их помню. И то, что третья слева была шире всех остальных, помню.

   Я помню, что когда пил перед сном воду, стакан был чуть запотевшим с правой стороны...

   Помню, что когда Ева скинула тапочки, лажась в постель, то левая залетела чуть дальше под диван, а правая осталась больше на виду.

   И ещё множество подобных подробностей осталось в моей голове.

   В тот вечер мы с Евочкой отправились в гости к Наталии Ивановне. Просто так. Ева соскучилась по маме, и мы пошли.

   Наталия Ивановна накормила нас вкусным ужином. Запечённым картофелем с курицей и с сыром, моим любимым шоколадным пудингом...

   Мы посмеялись над Евиной привязанностью к её змейке - Шизе. Наталия Ивановна, как всегда, завела разговор о том, что пора бы заиметь детей. А мы с Евой уже и не "соскакивали с темы", а мило улыбались, переглядывались и согласно кивали, потому что уже и сами пришли к такому решению.

   Поговорили об успехах Арсюшки в школе и в секции...

   - Оставайтесь - ка ночевать, - заботливо предложила Наталия Ивановна. Она, по своему обыкновению, точно уловила усталость на наших с женой лицах. Да и сытный ужин сыграл свою роль. Мы и правда оба уже дико хотели спать.

   - Да. Останемся. Ладно? - с радостью согласилась Ева, и я не стал возражать.

   Наталия Ивановна дала нам бельё, и как мы не возражали, сама расстелила постель. Я выпил полстакана воды и мы легли спать.

   А утром, рано - рано утром, когда ещё и не думало рассветать, я проснулся от того, что было что - то холодное, что - то невероятно холодное под моей рукой. Это ни с чем не сравнимое ощущение я не забуду теперь уже никогда. Это Ева, моя Евочка, была такой неправдоподобно холодной. Я моментально проснулся, вскочил в постели и тряхнул её за плечо. "Ева!" - выкрикнул я каким - то несвоим, глухим, незнакомым мне голосом. Она не дрогнула, не шевельнулась. Ужас испытал я в этот момент. Соскочив с дивана я включил свет. И ужас мой усилился во сто крат, когда я увидел её неподвижное, застывшее лицо. Лицо моеё жены. "Ева!!" - закричал я ещё раз, уже громче. Только, мне казалось, что мой крик не разносится по комнате, а будто каким - то образом уходит внутрь меня самого. Я почувствовал дрожь во всём теле, ноги подгибались. Но я пересилил себя  и ринулся к дивану. Это потому, что в душе у меня ещё теплилась какая - то надежда... Я схватил Еву, приподнял её, встряхнул. Я помню, как её волосы, её красивые белокурые волосы, рассыпАлись при этом вокруг абсолютно безмятежного... мёртвого лица.

   Вбежала Наталия Ивановна, заспанная, в одной ночной сорочке. Она стала рядом молча, как вкопанная. И я увидел, как её добрые глаза моментально наполнились удивлением, тревогой, а затем... Таким же ужасом, как, наверное, и у меня.

   - Что с ней?! - выкрикнула наконец Наталия Ивановна. И её голоса я тоже не узнал.

   Я всё ещё держал Еву чуть приподнятой за её хрупкие плечики... Я приблизил ухо к её холодной груди и замер.

   - Она не дышит, - ужасным шёпотом вымолвил я.

   - Как не дышит? Как это не дышит? - всполошилась Наталия Ивановна, вышла из ступора. Она протянула к Еве дрожащие руки. Но я закричал:

   - Скорую! Да скорее же! Скорую!

   И мама бросилась к телефону.

   Не своим, надломленным, глухим голосом диктовала в трубку фамилию, имя, отчество, возраст, адрес...

   А меня уже начало противно, мелко трясти.

   Потому что я уже понимал: Ева умерла. Умерла. И волосы у меня вставали дыбом от этой мысли.

   - Она умерла, - прошептал я наконец.

   - Как?... Как? Почему? - своим новым страшным голосом спрашивала Наталия Ивановна. И всё прижимала стиснутые руки к груди. Смотрела жалкими, испуганными глазами на мёртвое лицо своей дочери.

   Потом упала рядом с ней на колени и стала трясти её за плечо, повторять снова и снова, заливаясь слезами: "Как? Почему? А? Почему?"

   А я сидел на краю постели рядом и гладил Евину холодную руку, словно успокаивал её, Еву.

   Приехала скорая. Это было уже как в тумане. Они сухо констатировали смерть. Сухо продиктовали мне телефон морга.

   У меня всё плыло перед глазами. А рядом дрожала и всхлипывала ЕЁ безутешная мать, похожая в своём горе одновременно на старушку и на маленькую испуганную девочку.

   И она всё спрашивала и спрашивала, заглядывая мне в глаза: "От чего она... умерла? А? Почему?" А я отвечал ей снова и снова, из раза в раз, всё одно и то же: "Сам не понимаю. Действительно. Что же случилось." И она замолкала на несколько минут и всё повторялось сначала. Я старался отвечать ей как можно более ровно, из последних сил сдерживал дрожь в голосе, прятал полные слёз глаза. Я понимал. Как бы не было великО моё горе, оно несравнимо с горем матери... И я знал, самое страшное ещё впереди. Пройдёт шок. Первое впечатление от внезапного... несчастья. И вот тогда осознание потери, безвозвратной утраты, отчаяния... накроет всех с головой. И поэтому я щадил её, щадил, как мог, бедную Евочкину маму. И повторял, как попугай: " Сам не понимаю. Что же случилось?" Это было похоже на какой - то кошмарный сон... Или на безумие. Мне правда казалось, что я схожу с ума.

   Потом выяснилось - у Евы ночью произошла внезапная остановка сердца. Причина неясна. Просто её жизнь закончилась. ПРОСТО ЗАКОНЧИЛАСЬ. И не суждено уже сбыться её мечтам о детях,... о Париже,... о старости вдвоём... и клумбах. Равнодушно смотрит на меня оранжевая змейка Шиза, в ожидании очередного кормления живыми мышками. И я безжалостно бросаю их ей на съедение, как делала раньше Ева, теперь я тоже так могу, как выясняется.


   Сегодня поминки. И мы сидим все в доме Наталии Ивановны. Я в этой самой комнате, где мы ночевали тогда с Евой. В той комнате, где она в последний раз так просто, так уютно уснула. В той комнате, где она умерла.

   И я больше не могу держаться. Я сжал руки в замок, до боли, так, что они, кажется, приросли одна к другой; упёрся взглядом в диван, тот самый диван, нагнул голову и сижу не шевелясь. Родственники уже разошлись, Наталия Ивановна прилегла в другой комнате. С ней там Арсений. Рядом со мной только Зоя. Я сижу, а слёзы из моих глаз падают мне на стиснутые руки и на пол. Зойка стоит рядом и гладит меня по волосам. Тихо. Молча. И её слёзы тоже падают вниз, мне на волосы и на мои руки...

   
   Мы стоим посреди обувного магазина. Я, Зойка, Арсений. Мы все выбираем себе обувь. Да, вот так. Ева умерла. А нам всем по - прежнему нужна обувь. Мы теперь часто делаем что - то вместе. Мне кажется, когда я рядом с Евиными близкими, я как будто снова чуть - чуть с ней... И, по - моему, Зое тоже кажется, что рядом со мной,... она чуть - чуть с Евой.

   Арсению уже выбрали кросовки и он изображает перед зеркалом как будет бить по мячу. Я тоже уже определился с выбором туфель. А вот Зойка всё примеряет: "Красные? Или голубые? Или, может, классические чёрные?" - бубнит она, сосредоточенно глядя на ногу; в зеркало; на туфлю в руке.

   Она выбрала красные.

   Мы вышли с покупками на улицу. Я проводил их до Наталии Ивановны, где Зоя оставила Арсения, погостить, на выходные, и теперь я провожал Зойку.

   Мы шли по сумеречной улице, рядом, как старые друзья. Я так чувствовал и уверен, что и она так же чувствовала.

   - Какие планы на вечер? - спросила Зоя.

   - О! Грандиозные, - откликнулся я, - Нажрусь перед телевизором пельменей, пялясь в какой - нибудь сериал. Под него же и засну, с набитым до отказа пельменями пузом. Как тебе?

   - Здо-о-орово, - издевательски улыбнувшись, протянула Зойка.

   - У тебя программа поинтересней? - подтруниваю я в ответ.

   - Ой, да! - притворно восхищённым тоном продолжает она, - И ты можешь тоже быть участником этой программы; ко мне зайдёт одна подруга, мы нажрёмся дерьмового коньяка с хренОвой закуской, в том числе, у меня есть пельмени.

   - Вот так перспектива, - "восхищаюсь" я.

   - Ну! Соглашайся, - продолжает Зоя.

   - А компания как? - осведомляюсь я, - Ну, подружка - то весёлая?

   - Дура и зануда, - утвердительно при этом кивая, констатирует Зоська, - Ну. О чём тут думать? Дешманский коньяк, гора пельменей для несварения и тупая бубнящая баба.

   - Я согласен, - вздыхая, киваю я.

   -  Нет, правда, зайдёшь? - уже серьёзнее спрашивает Зойка.

   - Конечно, тоже серьёзно и печально соглашаюсь я.

   И мы идём к Зойке.

   Дома Зоя переодевается в домашнее платье, быстрым движением скручивает волосы на затылке, и варит замороженные пельмени. Я скромно сижу на стульчике в её кухне.

   Затрезвонил Зойкин мобильник. Она прижала трубку  ухом к плечу, продолжает помешивать пельмени.

   Положив трубку, Зося смотрит на меня повеселевшими глазами.

   - Не придёт подружка, - сообщает она.

   - А что такое? - интересуюсь я.

   - У ребёнка её диатез на жопе, - говорит Зойка, её глаза смеются.

   - И... что? - не понимаю я.

   - И всё. Трандец, - констатирует Зоя, - Будет дуть ему на жопу. Коньяк пить не придёт.

   - Серьёзно? - смеюсь я.

   - Серьёзней некуда, - разводит руками Зоя.

   Мне вдруг становится по - настоящему хорошо, легко, как давно уже не было.

   Я разливаю коньяк по двум бокалам. Зойка раскладывает по тарелкам пельмени. Есть хочется. Но мы выпиваем каждый свою порцию коньяка и почему - то не закусываем.

   Зойка сидит рядом и вдруг просто утыкается лбом мне в плечо. Я вздрагиваю слегка. Плачет? Да нет. Просто уткнулась лбом и сидит. А я смотрю сверху на её светлые кудряшки и чувствую их запах... Запах женских волос, её тела...

   Я стискиваю её тонкое запястье и она поднимает на меня свои голубые глаза. Я вскочил со стула и она вместе со мной. Я прижимаю к себе её хрупкое тёплое тельце в тоненьком домашнем платьице. А она смотрит, не отрываясь, мне в глаза. Я чувствую как бьётся её сердце... И вот мы уже целуемся. Я открываю глаза. Кажется, она хочет что - то сказать. И я ужасно боюсь того, что она может сейчас что - то сказать. Её губы уже шевелятся...

   И тогда говорю я. Я говорю: "Молчи, Зоя. Молчи. Ничего сейчас не говори, пожалуйста". И она послушно молчит, прикрывает глаза... И мы снова бросаемся вместе в пропасть, прижимаясь друг к другу. Я тону. Я захлёбываюсь в её запахе. Такой страсти я не испытывал давно, да и она, похоже, тоже.

   
   Бледное утро заглядывает в окно, будто украдкой. Размытый, растушёванный рассветный луч солнца ещё вяло, как бы нехотя, проползает в комнату. Тихо карабкается: с подоконника на пол, с пола на кровать, по белой простыне... И прижимается наконец к её обнажённой ноге. Зоя спит. Сначала я слежу за лучом; потом любуюсь её узкой спиной, покатыми плечами, ножкой... Потихоньку приподнимаюсь и заглядываю в лицо. И тогда меня захлёстывает нежность. Такая нежность, какую, наверное, можно испытывать лишь к собственному ребёнку... Её лицо во сне потеряло всю свою жёсткость. Губы чуть приоткрыты, брови слегка сведены, что называется "домиком", от ресниц тень на зарозовевших ото сна щеках. Она производит сейчас впечатление абсолютной беззащитности, уязвимости, обнажённости - в прямом и переносном смысле... Я затаил дыхание и едва только, что не плАчу, глядя на неё.

   Вдруг её ресницы дрогнули и глаза открылись. И ещё целых несколько мгновений он была вс такая же - нежная, беспомощно - нежная... Её глаза смотрели на меня как - то по - детски преданно, открыто... Потом лицо разгладилось, взгляд стал строже. "Доброе утро", - твёрдо произнесла Зоя и чуть улыбнулась.

   - Очень доброе, - искренне выдохнул я.

   Мы одновременно потянулись друг к другу и обнялись. Обнялись, мне кажется, как могли бы обняться лишь самые близкие люди на Земле.

   Потом Зоя стала собираться. Бодро, деловито она двигалась по комнате, заправляла постель, одевалась, что - то прибирала и поправляла, иногда задорно подмигивая мне, этак игриво и даже сексуально. Но передо мной всё ещё стояло её то, утренее лицо.


   Зоя стоит перед зеркалом, большим, почти в рост, одна. Расчёсывает волосы и говорит сама с собой. В полный голос.

   - Что я сделала? Что я делаю?! Встречаюсь с мужем умершей сестры. (Голос прерывается). Люблю... Сплю. С мужем умершей сестры. Он относился ко мен как к родной. И вот. Мы делим постель.

   Я никому не верила. Ни одному мужику я, бл..., не верила! А ему верю. Безоговорочно верю. (Она делает большую паузу и вновь продолжает):

   - Почему? Почему я так верю ему? Потому что мы вместе предаём память моей сестры?

   Зоя пытливо вглядывается в свои глаза в зеркале, пытается отыскать в них честный ответ на этот вопрос.

   - Нет, - продолжает она, - Нет. Я восхищаюсь им. Восхищаюсь. А тому, кем восхищаешься, невозможно не верить.

   И я чувствую его боль. И она созвучна с моей. Я жалею его. Как жалею себя. Жалею. И люблю его.

   Зоя опускает руку со щёткой, всё это время она продолжала расчёсывать, не замечая, давно уже расчёсанные свои локоны.

   - И ещё, его любит мой сын, - уже тихо, напоследок, говорит она себе в зеркале.

   
   Я, вот уже который раз ночую  у Зои. Да - а. И мама её об этом знает. Знает. Смотрит на всё чуть испуганными глазами и молчит. А что тут скажешь? И пацанчик этот, Арсений, всё понимает. Ну, или почти всё. Ведь теперь, даже когда он дома. я тоже иногда остаюсь у Зоси. Не могу уйти вечером. Не могу, и всё тут. И что он думает, интересно? "Этот дядька, дядя Максим... Макс. Муж умершей тёти Лины, ходит теперь к моей маме. Спит с ней. " Прямо мороз по коже. А смотрит он на меня всё так же, как раньше, открыто, просто, доверчиво, с уважением. Спрашивает обо всёсм моего мнения. Рассказывает мне о своих мальчишеских делах. И от этого мне ещё хуже. От того, что мы с этим милым парнишкой так симпатичны друг другу. От того, что Я симпатичен ему по - прежнему. Я ведь вижу, знаю: всё этому пацану с нами ясно.

   Думаю об этом всё это утро, лёжа в уютной постели рядом с Зоськой. Она спит. ОНА ТАК ОЧАРОВАТЕЛЬНО СПИТ, и ещё немного, и я совсем не смогу отрваться от неё.

   До боли стиснув зубы вскакиваю с постели. Всё. Надо кончать. Потом уже не смогу. Никаких совместных завтраков, прогулок, посиделок... Ухожу, и всё!

   Быстро, судорожно одеваюсь, стараясь при этом чудом сохранять тишину. Но Зося всё равно просыпается и, как всегда, первые мгновения смотрит на меня своими беззащитными глазами. Потом взгляд становится привычно твёрдым, осознанным, чуть  игривым:

   - Ты уходишь, - севшим со сна голосом произносит она. И я стискиваю вновь до боли зубы, отвожу глаза, чтобы не броситься назад, к ней.

   - Да, жёстко произношу я.

   - Спешишь куда - то? - осведомляется Зоя, выскальзывает из постели, надевает халат.

   Я подхожу к ней близко, вплотную, гораздо ближе, чем следовало бы.

   - Зой, я не могу так больше, - быстро произношу я, - Я ухожу сейчас, - я зачем - то указываю на дверь, будто иначе она не поймёт, - Ухожу совсем. Не надо больше ничего. Нельзя так. Это всё неправильно. И это надо остановить прямо сейчас, чтобы не было поздно.

   И Зоя... просто согласно кивает в ответ.

   - Ты прав, - грустно, но твёрдо говорит она, - Молодец. Я бы сама не решилась. Но, ты прав.

   Она не плачет. Просто проводит рукой по лицу, словно смахивает что - то. Запахивает халат.

   - Давай. Всё. Без сцен... Просто... Всё. Пока. Уходи.

   И делает приглашающий жест в сторону двери. Я поворачиваюсь и вижу в дверном проёме Арсения. Заспанное, мальчишечье лицо, всклокоченные волосы... и невероятно открытый испуганный взгляд.

   - Мам, он что, уходит? - спрашивает мальчуган у Зоси.

   - Да. Да, Арсеш. Так нужно, - стараясь говорить максимально спокойно, отвечает она. И не смотрит при этом сыну в глаза. Я это замечаю.

   - Кому нужно? - почти вскрикивает Арсений, - Зачем нужно, мам?! Что ты говоришь?

   Мы с Зоей молчим, не смотрим друг на друга. Её взгляд упирается куда - то в угол, в пол. А я не могу отрвать глаз от Арсения.

   - Почему он уходит? - говорит он матери, как будто меня здесь нет. Я понимаю почему. Ему неловко передо мной за свои эмоции, - Почему он уходит? - повторяет Арсений, подойдя ближе к Зое, почти вплотную, - Пусть останется. Мама. Пусть он останется. Я хочу, чтобы он остался! - последние слова выходят у него совсем по - детски... и... с надрывом! Мне становится больно. Я смотрю в лицо Зоси. Ох, как она старается сохранять хладнокровие. Я вижу, ощущаю кожей её нечеловеческие усилия. Арсений взял её за руки, смотрит ей прямо в глаза. Её лицо невероятно напряжено, губы вздрагивают... И я не выдерживаю. Просто обнимаю их двоих. И тихо говорю: "Я никуда не уйду. Совсем. Я останусь насовсем."

   Арсений наконец смотрит на меня влажными, счастливыми глазами. А лицо Зои... О, Господи!... Лицо Зои расслабляется и становится трогательно растерянным, беззащитным... Таким, какое бывает у неё лишь с самыми близкими, лишь в редкие мгновения. И я обожаю это её лицо.

   - Правда? - переспрашивает у меня Арсешка. Я киваю согласно в ответ.


   Мы живём с Зоей и Арсением. Мы - семья. Я счастлив. Я отвратительно счастлив. И я каждый день проклинаю себя за это счастье. Я презираю и ненавижу себя за него. Я каждый день смотрю в сияющие, радостные глаза Зои и при этом волна радости накрывает и меня с головой. А чему мы радуемся с ней? Чему? Тому, что ежесекундно предаём вместе память Евы?

   "Я люблю Зою. Люблю", - честно признаюсь я самому себе. "Но ведь это ужасно. Отвратительно. Я заполняю пустоту, образовавшуюся во мне со смерти Евы, её родной сестрой! Смогла ли бы Ева простить нам это? Да не в этом дело. Как нам простить себя?"

   
       Я захожу в комнату и вижу.... Вижу, как Зоя достаёт из шкафа и накидывает себе на плечи платок. Смотрится в зеркало. Это зелёный платок. Это ТОТ зелёный платок Евы!

   Будто что - то огненное проносится у меня перед глазами, падает пеленою сверху вниз.

   - Что ты делаешь? - отвратительным, незнакомым мне самому голосом, произношу я.

   Зоя поворачивается в мою сторону. У неё сейчас холодные, злые глаза.

   - Примеряю Линин платок, - спокойно произносит она. И ждёт.

   Одним рывком я сдёргиваю платок с её плеч.

   - Прекрати, - цежу я сквозь зубы, - Что ещё ЕЁ ты примеришь?

   - Оо, - Зоин голос всё так же спокоен, в нём лёд, - А что я примерила? Её жизнь? Её мужчину? Её счастье?

   Я чувствую как дёргается у меня щека. Зоя смотрит мне прямо в лицо.

   - Тааак, - продолжает она, - А ты, значит, выходит, тут совсем не при чём? Я, значит, змея, Иуда, сестра - предательница, заполучившая мужа умершей сестры?! Да?! Да! Да! Так и есть!- вдруг переходит она на крик,- Так и есть! - продолжает она и яростно рвёт из моих рук платок. А я держу, крепко - крепко. Смотрю в упор.

   - Ты думаешь, ты один тут страдаешь?! - выкрикивает Зося мне в лицо, - Ты один, да?! Горем со мной меряешься?! Кому больнее Еву предавать?! (Она назвала сестру Евой, как звал только я, и это сейчас как пощёчина). А потом я чувствую настоящую пощёчину. Зоя ударила меня по лицу. Сильно, с удовольствием. - Не смей!! - выпалила она, - Не смей думать, что ты любил её больше, что предал больше, что виноват больше!!! Не смей!!! Она - моя сестра!

   Зойка рыдает, произнося эти слова и бьёт меня снова и снова, но уже не попадает, ловлю её руки... Мы порвали платок... Я схватил Зосю за плечи. Встряхнул. Откинул в сторону...

   Она очень маленькая. Отлетела легко. Упала. Ударилась о стену и стол. Сильно. Я не подошёл. Она вскочила. Бросилась с кулаками. Я сдавил ей руки в запястьях. Зоя вскрикнула. Я отпустил руки.

   Она отходит к стене. Садится тихо на пол, поджав ноги. Смотрит на меня. Худенькие плечи дрожат. Глаза мокрые... И уже не злые.

   Я сел рядом. Плечом к плечу. Зоська прижалась ко мне своей кудрявой головой. Я обнял её.

   - Легче тебе стало? - спросил тихо.

   - Да, - честно сказала она и всхлипнула.

   - И мне, - признался я.

   Зоя усмехнулась скваозь слёзы.

   - Встретились два одиночества. Да? - вздохнул я.

   Она кивнула и тепелее прижалась ко мне.



   

   






   

 



   



    


   





    Я стоял на перекрёстке. Дождь прошёл. И на листьях деревьев повисли драгоценные прозрачные капли. Весна. Моё любимое время года.

   И вот, она. Переходит улицу. Синие джинсики, дурацкий хвостик. Совершенно не в моём вкусе. Не мой типаж. Слишком... бледненькая, слишком простенькая; грудь маловата. Чёлочка. И этот ужасный белобрысый хвостик. Ненавижу эти хвостики - олицетворение какой - то ущербности, серости и посредственности!

   А сердце забилось так сладко - сладко. С чего бы, собственно? Как - то так забавно семенили её маленькие ножки. Какой - то такой прозрачный и детский был у неё взгляд. И хвостик, дурацкий хвостик, качался при ходьбе из стороны в сторону.

   Я резко двинулся ей наперерез. Ни минуты не раздумывая, что я ей сейчас скажу.

   Она удивлённо покосилась на меня своими дтскими прозрачными глазами. Замедлила свои семенящие шажки.

   - Что - то хотели? - сказала, будто пропела.

   - Не..ет. Вернее, да. Да. Хотел, - я улыбнулся во весь рот, как придурок, честное слово, - Я хотел Вас спросить.

   Она вопросительно смотрела на меня снизу вверх. Я теперь заметил, какая она низенькая по сравнению со мной.

   - Да. Я хотел спросить, - продолжил я, - Вам нравится весна?

   - Да. А что? - её глаза стали ещё более удивлённо смотреть на меня, вверх.

   - О, это очень хорошо, - выдохнул я, - Многие ведь больше любят лето. Постоянная погода, тепло... И так далее. А я вот очень люблю именно весну. Здорово, что Вы её тоже любите.

   - Хдорово? Почему? - "пела" она.

   - Ну - у... Не знаю. Просто так. Мне показалось это важным.

   Я продолжал бестолково улыбаться. И вдруг она улыбнулась мне тоже.

   - Что же дальше? - спросила она вполне миролюбиво и даже весело.

   - Давайте я вас провожу. Пожалуйста.

   - Куда проводите? - ироничным тоном спросила она.

   - Ну, куда Вы там идёте. Туда и провожу, - бойко отвечал я.

   - А если я иду к жениху, на свидание? - задорно продолжала она.

   - Этот  вариант я как - то не продумал, - пожал я плечами.

   А думал я в этот момент, если честно: "Ну, если ты в этих штанишках и с хвостиком бежишь ещё и на свидание, это, прям вообще, беда."

   Мы молча смотрели друг на друга и улыбались.

   - Ладно. Я не иду на свидание, - сказала она наконец, - Я иду домой. Хотите, можете проводить.

 И кивнула в сторону дорожки, влево, белобрысый хвостик при этом опять запрыгал из стороны в сторону.

   Мы пошли с ней рядом.

   - Я - Макс, - представился я.

   - Лина, - улыбнулась она.

   "Имя такое же простенько - безликое, как и джинсики", - подумал я в этот момент, - "Чего я прусь - то вообще за ней?"

   - Далеко живёте, Лина? - спрсил я.

   - Да, неблизко, - отвечала она.

   - Любите ходить пешком?

   - Да.

   - Я тоже, - обрадовался я, как идиот.

   Мы с ней шли какими - то дворами и закоулками, говорили и говорили о чём - то. Она много жестикулировала. И я с необъяснимой нежностью наблюдал за тем, как взлетают и опускаются её руки с маленькими ладошками.

   - Оставите мне телефон? - спросил я среди разговора, ни с того ни с сего.

   - Давай на "ты", - предложила она с улыбкой и стала диктовать номер.

   - Лина, а как твоё полное имя? - спроси я, пока вбивал её номер в свой телефон.

   - Евангелина, - как - то робко произнесла она, - Только я не люблю, когда меня называют полным именем или Евой, поэтому для всех я просто - Лина.

   Я машинально покивал и мы пошли дальше болтая и смеясь.

   - Вот и пришли, - указала она рукой на трёхэтажный старый дом на пересечении двух улиц. Обычный жёлтый дом. Такой же обычный и даже невзрачный, как и она сама, со своей причёской, одёжкой и чуть подкрашенными ресничками.

   Я вдруг обнял её порывисто и поцеловал куда - то в висок. Она не отстранилась, и даже засмеялась.

   - Ну, пока, - махнула она мне рукой.

   - Пока, Ева, - ответил я и зашагал дальше по улице.



   Немного опишем внешний вид наших героев, их род занятий и образ жизни.

   Макс. Максим Попов. Высокий брюнет лет тридцати. Хорошо сложен. Широкие плечи. Прямой нос. Густые тёмные брови, проницательный взгляд тёмно - карих глаз. Лицо кажется строгим. Но, когда улыбается, улыбка выходит совсем мальчишеской, открытой, задорной. Он служащий в банке. Не шикует, но и не беден. Не очень амбициозен, поэтому шаги вверх по карьрной лестнице его интересуют только исходя из повышения зарплаты. Живёт в центре города, в хорошей, просторной, благоустроенной квартире. Родителей нет. Умерли ещё лет семь назад. От них осталась небольшая квартирка. Как раз её он и продал потом, добавил денег и купил эту, получше. Живёт он один, братьев и сестёр нет, холост и никогда не был женат. Есть несколько друзей и старая бабушка по маминой линии, которую он навещает пару раз в неделю в её домике на окраине города. Девушки на Максима заглядываются, а он - на них. Много было разных пассий, но всё - ничего сорьёзного. При этом, женщин Максим любит ярких, эффектных, с изюминкой; стильных, тех, на которых не только он, а полулицы оборачивается; этаких "штучек". С такими и встречается время от времени. Ведь он умеет обаять, удачно пошутить и, в то же время, производит впечатление человека серьёзного и надёжного.

   Лина. Евангелина. Ева. Маленькая блондиночка. Прямые пепельные волосы до плеч, светло - голубые большие глаза. Несколько бледнеькая. Такая... простушка. Ничего выдающегося ни в лице, ни в фигуре, ни в походке или манерах... Вечный хвостик на затылке, джинсы или легенцы, свитера, футболочки. Минимум макияжа. Ногти без лака, коротко остриженные. Бессменные малюсенькие золотые серёжки в ушах. Работает продавцом в магазине одежды. 26 лет. Живёт с мамой. Не замужем и никогда не была. Есть старшая сестра Зоя, старше Лины на 6 лет. Сестра живёт отдельно в квартире оставшейся от бабушки, со своим сыном Арсением десяти лет; муж ушёл ещё лет пять назад. У Зои с Линой разные отцы. Зоин жив, живёт в другом городе, бросил их с мамой, когда Зоя была грудной. Ничем не помогал и не общался. Линин был очень добрым, хорошим человеком, умер 10 лет назад.

   Несмотря на не очень примечательную внешность, поклонники, "женихи", у Лины всегда были. Может быть благодаря её счастливому характеру. Она всегда была очень открытой, смешливой и общительной. С ней рядом всегда было легко и тепло.

   Зоя, сестра, Была во многом её противоположностью, при некотором внешнем сходстве. Зоя тоже пепельная блондинка с большими голубыми глазами, только кудрявая, тоже невысокого роста; в то же время, Зоя, очевидно, была другой. Более яркая, более энергичная, более импульсивная. К тому же, Зоя уже много лет работала управляющей в небольшом цехе по производству мебели, то есть целыми днями командовала мужиками - работниками. Плюс отпечаток наложило и то, что одна тянула сына, муж ушёл и только его и видели, ни привета, ни ответа, ни  денежных переводов, семья небогатая, от мамы поэтому ждать помощи тоже не приходится. Вот и вышло, как у многих наших женщин: "я и тёлка, я и бык, я и баба, и мужик." То есть характер у Зоси сложился твёрдый, почти мужской. При этом у неё - то отбоя от поклонников вообще не было.За несколько стервозной и даже порой злой Зойкой бегали всегда в пять раз больше, чем за Линой. Как то так горели у неё (у Зои) глаза, как то так поворачивала она голову, как то так несла на себе даже рабочий халат, что невольно провожали её взглядами мужчины. Но после ухода мужа разочаровалась Зося в мужских добродетелях и дальше мимолётных романов дело у неё не шло. Да и не хотелось.

   Сестру она любила, маму тоже. Жалела их всегда. А себя только изредка и тайком, чтоб никто и не догадался...

   Мать Зои и Лины - Наталия Ивановна Проскурикова, ещё довольно молодая женщина, вполне сохранившая свою привлекательность. Внешне как раз именно Зоя больше похожа на неё. Работает Наталия Ивановна швеёй в ателье. Вместе с дочерью Линой поддерживает порядок в их старенькой малогабаритной двушке. Часто раздражается и плачет... Ещё чаще вспоминает Витю, умершего мужа, отца Лины...

   Арсений, сын Зои, мальчик бойкий, неусидчивый, чем доставляет маме много хлопот, но очень добрый, искренний, что подкупает всех вокруг. Папу он вспоминает редко, ещё реже - вслух, чтоб не ранить мать.



   Как потом всё быстро закрутилось! Одно свидание, второе, третье... Он смотрел тёплым взглядом на её милый дурацкий хвостик. Он улыбался, видя её улыбку. Она казалась ему самой сексуальной и красивой в своих джинсиках. Он быстро познакомил её с друзьями, с бабушкой. Она его - с мамой, сестрой и племянником. Жизнь Макса разделилась на "до" встречи с ней" и "после".

   Солнце освещало это лето словно другим каким - то сиянием.

   Он целовал её маленькие ладошки и у него замирало сердце. Её голос, смех, звучали необыкновенной музыкой для него.

   Никогда никого он не любил так, как любил свою Еву. Кстати, он звал её всегда именно Евой, не Линой. И хотя она сказала когда - то, что не любит того, чтобы её так называли, в его устах это имя звучало для неё по - особенному. "Ева". Как первая женщина. Первая во всём мире. И то, что так её зовёт только он один тоже было как - то по - особому приятно.

   Очень быстро, уже в начале осени, они перебрались полностью жить к Максу, правда, какую - то часть вещей Ева всё же оставила у мамы, ведь к Наталии Ивановне они часто ходили в гости и оставались ночевать. Маме нравился Макс, но она очень скучала по своей Линочке.

   Зимой сыграли скромную свадьбу. Съездили отдохнуть. Всё тихо, мирно. Просто, понятно. Раньше Макс и подумать не мог, что именно такая жизнь сделает его счастливым. Но он был счастлив.

   

   Он (Максим) всегда с большим любопытством наблюдал за семьёй своей Евы. Ведь в этой семье родилась и выросла его любимая женщина. К тому же, его всегда живо интересовали различные людские психотипы, в том числе и в силу рода его деятельности. Напомним, что Макс работал в банке, причём работал он не только с бумажками и цыфрами, но и с клиентами. То, на сколько хорошо он может разобраться в психологии того или иного человека, а значит и найти к нему подход, зачастую прямо зависел успех его работы.

   Так вот, Максим наблюдал за родными Лины, своей Евы. Какие же интересные и, надо сказать, довольно достоверные выводы он сделал для себя о её близких? И из чего, собственно, он их сделал?

   Он понял, что Наталия Ивановна, мама Евы, очень добрая женщина, безумно любящая своих дочерей. Это было видно по всему. Особенно же, именно для Макса, в каких - то мелочах. Потому что он очень любил подмечать в поведении людей как раз некие мелочи.

   Будучи в обществе Наталии Ивановны, он заметил, как, если кто - то из дочерей болеет или просто озяб, Наталия Ивановна сразу же найдёт и принесёт плед, заботливо им укроет; нальёт чай или кофе. Причём всегда точно знает и помнит, кто что больше любит, и сколько кому сахара, и кому нужно добавить молока или сливок, кому - нет. Это касалось и внука её Арсения, и обеих дочерей, и его - зятя. Наталия Ивановна всегда подметит если кто - то из семьи чем - то расстрен, и не просто спросит: "В чём дело?", а непременно предложит помощь и поможет всем, чем только в силах, даже в ущерб себе.

   Например, однажды, они были у неё в гостях, и Наталия Ивановна заметила, что её старшая дочь, Зоя, пошмыгивает носом, подкашливает и украдкой щупает себе лоб.

   - Тебе бы отлежаться пару дней, Зой. Ты простыла, - ласково начала Наталия Ивановна, - Я ведь знаю, ты, если только пару дней отлежишься, потом быстро выздоравливаешь.

   - Не получится, мам, - отзвалась Зоя.

   - Почему? У тебя же выходные как раз завтра и послезавтра, - удивилась мать.

   - Да, - чуть вздохнула Зоя, - но мне же нужно ещё завтра встретить Арсешу после школы, они - то по субботам учатся, приготовить ему, проверить уроки, потом отвезти к репетитору. Потом футбольную форму его привести в порядок, послезавтра тренировка. Кстати, вот, в воскресенье на тренировку ещё надо его подбросить и потом в кино, я ему обещала...

   - Постой - ка, - прервала её мама, - А мы - то на что?

   - Но у тебя ведь смены в эти выходные и у Линки тоже, - возразила Зоя.

   - Ничего, - отмахнулась Наталия Ивановна, - я могу и отпроситься со своих смен, ничего страшного. Ты оставайся - ка у меня тут, еда есть, отдыхай, выздоравливай. А я на два дня к тебе. И всё, что надо там с Арсюшкой сделаю!

   - Да ну, мам. Зачем? Я сама, - сопротивлялась Зоя.

Но Наталия Ивановна настаивала. И всё - таки настояла на своём. Макс знал: ей это не просто, на сменах она потеряет несколько тысяч, а денег у неё немного. Но, это Наталия Ивановна.

   При  этом, мама, он заметил, была человеком с весьма хрупкой нервной системой. Она могла, иной раз, довольно часто, задуматься ни с того ни с сего и уйти тихо в кухню поплакать. Муж вспомнился - знали все, или жалко кого - то стало ей в семье, а может, в мире... Или кто - то обронил невзначай неосторожное слово и не заметил, а оно зацепилось за её расстроенные нервы и вывело из равновесия...



   Зоя, как уже говорилось чуть раньше, щупала лоб, когда заболеет, украдкой. И много чего она делала так же, тайком, чтоб никто лишний раз не заметил, что ей больно, плохо. А если и жаловалась на что - то, то не оттого, чтобы вызвать жалость, а больше просто от разговорчивости. Скажет и пожалеет, что сказала. А чаще всего от неё всё слышишь: "Я сама. Я справлюсь. Я уже решила этот вопрос", да "Всё в порядке. Разберусь." Этакий маленький железный человечек. А глаза -  то у железного человечка горят огнём, и она понимает хорошую шутку, и притащила к себе домой облезлого чёрного котёнка, выходила и зовёт теперь ласково Лолочкой, и покупает ей каждый день молоко...

Так что железный стержень у Зойки внутри - он не природный. Он вбит туда, заколочен ей самой, пришлось ей его туда вколотить.

   Мальчик её, Арсений, растёт мужчиной, несмотря на то, что нет у него ни отца, ни дедушки. Это редкость и заслуга Зои, она не позволяет ему капризничать, ныть, притворно жаловаться и "нюнить", чтоб получить желаемое. Умеет быть мамой и... тёплой, и строгой.

Арсений очень открытый. Он не скрывает нужду в мужском внимании и потому очень привязан к Максу, вечно что - то рассказывает ему, о чём - то спрашивает... Как Макс думает, достаточно ли он, Арсений, тренируется, на что ещё сделать упор, сильно ли влетит им с другом за драку в школе? И так далее.

   

   Лина, его Евочка, всё же самый мягкий человек в этой семье. Скажет ли ей старшая сестра резкое слово, смолчит, не ответит, не затаит зла, обиды. Попросят ли о чём, хоть Зойка, хоть он, всегда кажется рада исполнить, будь то просьба что - то приготовить или ехать через весь город, везти ему на работу забытые документы. "Нет проблем!" И всё с такой улыбкой, что трудно даже заподозрить, что ей что - то в тягость. Ни на маму, ни на Зою, ни на племянника, ни на него, Максима, ни разу не помнит он, чтобы она даже повысила голос.

   И на вопрос Макса: "Чего тебе хочется?", про ужин ли, про подарок, про поездку ли, про всё, она всегда сначала выпалит, будто в шутку, с улыбкой: "Чтобы ты был счастлив", а потом уже задумается по - настоящему над вопросом. Только Максим убеждён, нет в этом, уже традиционном её, первом ответе, никакой шутки, нет.

   Любит ли её Максим? Да. ДА. И ещё раз - Да. Он никогда и не думал, что можно так любить. Когда он целует её мягкие белые волосы (а он просто обожает целовать её сверху в макушку, нагнётся, и поцелует, она ведь низенькая...) его грудь просто распирает от тепла и нежности. Она всегда желанна для него как женщина и её простые обтягивающие джинсики сводят его с ума так, как не сводила не одна женщина, ни в одном самом сногсшибательном наряде! Ему постоянно хочется её обнять, приласкать, усадить себе на колени, погладить её маленькие ладони... Он словно боится, что стоит только ему выпустить её из своего "круга защиты", и с ней может что - то случиться. Ведь она такая хрупкая, маленькая, нежная, безобидная! Когда она смотрит на него своими добрыми детскими глазами, у него просто дух захватывает и комок подкатывает к горлу, будто каждый раз он заглядывает в глаза ангелу.

   И, в то же время, она для него женщина. Женщина! Его Ева.

   Иногда Макс приходит домой с работы, а она стоит уже на пороге в одних трусиках и улыбается хитро! И сразу запрыгивает на него, обвивает ногами и страстно целует в губы! И они занимаются любовью тогда просто здесь, у порога, даже не перебираясь ни в одну из комнат.

   Макс давно понял: "Секс по любви - это особенный секс! Секс, в который вкладываешь душу, оставляет тоже что - то в душе, а не только на простынях."

   Макс любит дарить Еве подарки. И не только большие, дорогие, по праздникам, но и всякие дурацкие мелочи, ни с того ни с сего, просто так. Фигурку белого котёнка, маленькую сумочку, подушку с бахромой... И обожает подарки от неё, все, без исключения: связанный ею свитер, рубашки, парфюм. Ему кажется прекрасным всё, что она дарит, потому что он уверен на сто процентов, к подарку прилагается её любовь. Он видит не свитер, а её ручки, вязавшие его. Не рубашку, а Евино сосредоточенное лицо, когда она выбирала её, милый взгляд...

   И ещё они мечтают. Мечтают вместе.



   Макс.: О чём же мы мечтали тогда с ней? Да ни о чём особенном. О том, о чём мечтают миллионы людей. Но для меня это всё - таки были мечты необыкновенные. Потому что мы говорили о них с ней.   

   Мы говорили с Евой о детях. Мы мечтали, что у нас будут мальчик и девочка. И даже придумали им имена, хотя никакой беременности ещё не было и не намечалось. Мы решили назвать девочку Варечкой, а мальчика Мишей. Ева говорила, что хочет, чтобы детки были похожи на меня, "тёмненькие с карими глазами", - уточняла она, своим мягким певучим голосочком. А я, напротив, хотел, чтобы дети были в неё, особенно если будет девочка. Чтобы такие же белые волосики и голубые глаза, и такая же маленькая чтобы была, в маму, как куколка!

   Ева говорила, что никогда не сможет стать строгой мамой и будет жутко баловать детей. А я ей говорил, что этого не позволю, шутя, конечно. Я знал, всё я ей позволю. Всё, что угодно, лишь бы она всегда была вот такая: весёлая и счастливая.

   Ещё мы мечтали с Евой слетать в Париж. И я серьёзно пообещал ей это исплнить, не позднее, чем через год. И мы могли часами торчать с ней в интернете, выбирая, куда пойдём в Париже!

   Мы мечтали о старости вместе, на лавочке, у клумбы. Эту мечту особенно любила Ева, даже зажмуривалась от удовольствия и поджимала ноги в кресле, когда мы говорили об этом.

   Ева никогда не была тряпичницей. И даже модницей она не была. У неё всегда был только необходимый минимум в вещах, ничего лишнего. И не потому, что она экономила. Или я не подарил бы ей чего? Просто вещи, одежда, сами по себе были ей неинтересны. Зато, она могла не на шутку заморочиться из - за какой - то одной, вроде бы и не очень нужной, но любимой вещицы, которая почему - либо становилась ей дорога.

   Так, однажды, в воскресенье, она перерыла весь наш дом в поисках зелёного платка, который я уже даже не помнил как выглядит. Но я честно и исправно пытался помочь ей в поисках.

   - Он очень нужен? - спросил я наконец, уже несколько отчаявшись.

   - Я купила его на следующий день после нашего с тобой знакомства. Ты знаешь, я редко покупаю вещи просто так. А тут увидела этот зелёный платочек в витрине и купила, просто под настроение. Я о тебе тогда думала. Прямо в тот момент. Он мне очень дорог, этот платок.

   Ева говорила всё это так сорьёзно, без улыбки и даже тени самоиронии. Я не мог ей ничего возразить.

   - Так, может, ты его у мамы забыла? - пришла мне в голову мысль.

   - А может, - согласилась Ева, - Поехали, поищем. А?

   - Прямо сейчас? - удивился я.

   - Ну, если можно.

   - Можно, - согласился я и улыбнулся. И тогда улыбнулась и она.

    Мы приехали домой к Наталии Ивановне. Ева поцеловала маму и сразу направилась к старенькому шкафу, где ещё оставались некоторые её вещи.

   - Что случилось? Что - то потеряла? - спросила её мама.

   - Да,... так, - отозвалась Ева, - Ищу зелёный платок. Давно покупала. Но он мне очень дорог...

   - Вы специально за этим приехали? - шёпотом обратилась Наталия Ивановна ко мне.

   Я покивал в ответ. И развёл руками. Мы обменялись понимающими взглядами. Ева в это время продолжала сосредоточенно перебирать вещи в шкафу.

   - Линочка. Ну, может, потом найдётся, - вновь подошла к ней мать, - Ну, мало ли, куда могли засунуть. Сама же говоришь - давно покупала.

   - Мам, это важно, - непривычно твёрдо ответила Ева, - Я должна его найти.

   - Может, кофе пока? - засуетилась, как обычно, Наталия Ивановна.

   - Нет - нет, - отказался я, мы только платок найдём и поедем, у нас сегодня гости.

   - И пока не найдём, не поедем, - спокойно, но твёрдо вновь произнесла Ева.

   - Что на неё нашло? - зашептала мама, ловя мой взгляд.

Но я только и мог, что пожать плечами.

   - Нашёлся! - выкрикнула обрадованно моя жена, - Нашёлся, Макс!!

Она подскочила и обняла меня крепко. Мама улыбалась. А я гладил Еву по спине, ничего не понимал и был счастлив.



   Помню ещё, мы сидели с ней на диване, смотрели кино и ели мороженое. Я ел аккуратно, а Ева, как всегда, вся обкапалась. Любая другая женщина, вероятнее всего, вызвала бы у меня лишь раздражение своей неряшливостью, а Ева умиляла. Мне было смешно от того, как она не глядя несла ложку ко рту, роняла на себя подтаявшее мороженое и даже не замечала этого. Я тихонько косился на неё с улыбкой, наблюдал за тем, как она ест.

   - Евочка, ты обкапалась, - сообщил я ей, когда она доела последнюю ложку.

   - Ой, - спохватилась она и побежала переодеваться.

Вернувшись, забралась с ногами на диван, прижалась ко мне так уютненько.

   В фильме показывали змей. И Ева смотрела с большим интересом. Ей очень нравились змеи. В отличие от большинства женщин, испытывающих по отношению к этим существам страх или же отвращение, Ева считала их красивыми, грациозными и даже приятными на ощупь. Она их ничуть не боялась. И когда мы однажды ходили в террариум с ней и её племянником Арсением, то она с удовольствием брала змей в руки!

   - Макс, а давай заведём змею. Ну, змейку, - неожиданно обратилась ко мне Ева.

   - Угу, - усмехнулся я, - И крокодила. Ну, крокодильчика.

   - Ну, Макс, - Ева шутливо толкнула меня, - Ну, правда, маленькую змейку, безопасную. Ну, живут же у многих.

   - Я, конечно, понимаю, что ты занимаешься тем, чем тебе и положено, убалтываешь меня на знакомство и дружбу со змеёй,... - улыбнулся я. 

  - Почему мне положено? - не поняла жена.

   - Ну, Ева, змей...

   - Ой, очень умно, - поддразнила она меня в ответ, - Ну, Макс, маленькую змейку, - продолжала жена.

   - Да Евусь, заводи, кого хочешь, хоть слона, - смеясь согласился я, -Ты у меня женщина удивительная, не душишь, не шипишь, ядом не брызжешь. Заведи, конечно, хоть змею. Кто - то ж в доме должен это делать.

   - Серьёзно? - переспросила Ева.

   - Да, серьёзно, серьёзно, - подтвердил я, - только МАЛЕНЬКУЮ и БЕЗОПАСНУЮ.

   Ева подпрыгнула на диване и захлопала в ладоши, как маленькая.

   А я бы и крокодила ей купил, честное слово, лишь бы она вот так радовалась.



   И мы завели змею. Ну, змейку. Примерно метра полтора, даже чуть меньше. Маисового полоза или гурата ярко - оранжевого, очень красивого цвета! Ева всё держала свою змейку в руках, гладила её кожу, любовалась ею.

   - Эта змея совсем безопасна, не ядовита, к тому же и вовсе не кусается. Ну, разумеется, если не делать ей больно. Такие змейки даже вместе с кошками в доме живут. И прекрасно уживаются, - воодушевлённо рассказывала мне Ева.

   - Я не стану кормить твоего зверя мышками, - предупредил я.

   - Ладно, ладно, - легко соглашалась Ева. И я был просто поражён тем, с каким хладнокровием моя милая и нежная жена скармливала мышек своей любимице. Кто бы мог подумать?!

   - Максим, а ведь мы должны придумать ей имя, нашей красавице, -  обратилась ко мне Ева.

   - Это змее - то?! - уточнил я, отрываясь от страницы новостей в айпаде.

   - Конечно. А как же?!

   - Я не знаю змеиных имён, - смеялся я, - Но, думаю, что нужно что - нибудь необычное... И чтобы были шипящие звуки...

   - Угу. Шиза, например? - смеясь предложила Ева.

   - Шиза - отличное имя! Особенно для домашней змеи, - согласился я полусерьёзным тоном.

   - А ласково я буду звать её Шизочкой, или Шизик, - улыбаясь проговорила жена.

   - Теперь нас не только двое. С нами ещё Шиза, - продолжал я.

   - Это всё - таки больше моя Шиза, - в тон мне отвечала Ева.

   - Это да! Могу теперь говорить мужикам на работе: У моей - то - Шиза!

   И имя прижилось.



   Эту ночь я запомнил на всю жизнь. Все эти мелкие и незначительные детали... Начиная ещё с самого вечера. Тогда я даже не думал, что обращаю на это внимание, а потом выяснилось, что отчего - то помню целую кучу подробностей. Вплоть до того, как располагались складки на шторах... Да... Складки на шторах. Я в точности их помню. И то, что третья слева была шире всех остальных, помню.

   Я помню, что когда пил перед сном воду, стакан был чуть запотевшим с правой стороны...

   Помню, что когда Ева скинула тапочки, лажась в постель, то левая залетела чуть дальше под диван, а правая осталась больше на виду.

   И ещё множество подобных подробностей осталось в моей голове.

   В тот вечер мы с Евочкой отправились в гости к Наталии Ивановне. Просто так. Ева соскучилась по маме, и мы пошли.

   Наталия Ивановна накормила нас вкусным ужином. Запечённым картофелем с курицей и с сыром, моим любимым шоколадным пудингом...

   Мы посмеялись над Евиной привязанностью к её змейке - Шизе. Наталия Ивановна, как всегда, завела разговор о том, что пора бы заиметь детей. А мы с Евой уже и не "соскакивали с темы", а мило улыбались, переглядывались и согласно кивали, потому что уже и сами пришли к такому решению.

   Поговорили об успехах Арсюшки в школе и в секции...

   - Оставайтесь - ка ночевать, - заботливо предложила Наталия Ивановна. Она, по своему обыкновению, точно уловила усталость на наших с женой лицах. Да и сытный ужин сыграл свою роль. Мы и правда оба уже дико хотели спать.

   - Да. Останемся. Ладно? - с радостью согласилась Ева, и я не стал возражать.

   Наталия Ивановна дала нам бельё, и как мы не возражали, сама расстелила постель. Я выпил полстакана воды и мы легли спать.

   А утром, рано - рано утром, когда ещё и не думало рассветать, я проснулся от того, что было что - то холодное, что - то невероятно холодное под моей рукой. Это ни с чем не сравнимое ощущение я не забуду теперь уже никогда. Это Ева, моя Евочка, была такой неправдоподобно холодной. Я моментально проснулся, вскочил в постели и тряхнул её за плечо. "Ева!" - выкрикнул я каким - то несвоим, глухим, незнакомым мне голосом. Она не дрогнула, не шевельнулась. Ужас испытал я в этот момент. Соскочив с дивана я включил свет. И ужас мой усилился во сто крат, когда я увидел её неподвижное, застывшее лицо. Лицо моеё жены. "Ева!!" - закричал я ещё раз, уже громче. Только, мне казалось, что мой крик не разносится по комнате, а будто каким - то образом уходит внутрь меня самого. Я почувствовал дрожь во всём теле, ноги подгибались. Но я пересилил себя  и ринулся к дивану. Это потому, что в душе у меня ещё теплилась какая - то надежда... Я схватил Еву, приподнял её, встряхнул. Я помню, как её волосы, её красивые белокурые волосы, рассыпАлись при этом вокруг абсолютно безмятежного... мёртвого лица.

   Вбежала Наталия Ивановна, заспанная, в одной ночной сорочке. Она стала рядом молча, как вкопанная. И я увидел, как её добрые глаза моментально наполнились удивлением, тревогой, а затем... Таким же ужасом, как, наверное, и у меня.

   - Что с ней?! - выкрикнула наконец Наталия Ивановна. И её голоса я тоже не узнал.

   Я всё ещё держал Еву чуть приподнятой за её хрупкие плечики... Я приблизил ухо к её холодной груди и замер.

   - Она не дышит, - ужасным шёпотом вымолвил я.

   - Как не дышит? Как это не дышит? - всполошилась Наталия Ивановна, вышла из ступора. Она протянула к Еве дрожащие руки. Но я закричал:

   - Скорую! Да скорее же! Скорую!

   И мама бросилась к телефону.

   Не своим, надломленным, глухим голосом диктовала в трубку фамилию, имя, отчество, возраст, адрес...

   А меня уже начало противно, мелко трясти.

   Потому что я уже понимал: Ева умерла. Умерла. И волосы у меня вставали дыбом от этой мысли.

   - Она умерла, - прошептал я наконец.

   - Как?... Как? Почему? - своим новым страшным голосом спрашивала Наталия Ивановна. И всё прижимала стиснутые руки к груди. Смотрела жалкими, испуганными глазами на мёртвое лицо своей дочери.

   Потом упала рядом с ней на колени и стала трясти её за плечо, повторять снова и снова, заливаясь слезами: "Как? Почему? А? Почему?"

   А я сидел на краю постели рядом и гладил Евину холодную руку, словно успокаивал её, Еву.

   Приехала скорая. Это было уже как в тумане. Они сухо констатировали смерть. Сухо продиктовали мне телефон морга.

   У меня всё плыло перед глазами. А рядом дрожала и всхлипывала ЕЁ безутешная мать, похожая в своём горе одновременно на старушку и на маленькую испуганную девочку.

   И она всё спрашивала и спрашивала, заглядывая мне в глаза: "От чего она... умерла? А? Почему?" А я отвечал ей снова и снова, из раза в раз, всё одно и то же: "Сам не понимаю. Действительно. Что же случилось." И она замолкала на несколько минут и всё повторялось сначала. Я старался отвечать ей как можно более ровно, из последних сил сдерживал дрожь в голосе, прятал полные слёз глаза. Я понимал. Как бы не было великО моё горе, оно несравнимо с горем матери... И я знал, самое страшное ещё впереди. Пройдёт шок. Первое впечатление от внезапного... несчастья. И вот тогда осознание потери, безвозвратной утраты, отчаяния... накроет всех с головой. И поэтому я щадил её, щадил, как мог, бедную Евочкину маму. И повторял, как попугай: " Сам не понимаю. Что же случилось?" Это было похоже на какой - то кошмарный сон... Или на безумие. Мне правда казалось, что я схожу с ума.

   Потом выяснилось - у Евы ночью произошла внезапная остановка сердца. Причина неясна. Просто её жизнь закончилась. ПРОСТО ЗАКОНЧИЛАСЬ. И не суждено уже сбыться её мечтам о детях,... о Париже,... о старости вдвоём... и клумбах. Равнодушно смотрит на меня оранжевая змейка Шиза, в ожидании очередного кормления живыми мышками. И я безжалостно бросаю их ей на съедение, как делала раньше Ева, теперь я тоже так могу, как выясняется.


   Сегодня поминки. И мы сидим все в доме Наталии Ивановны. Я в этой самой комнате, где мы ночевали тогда с Евой. В той комнате, где она в последний раз так просто, так уютно уснула. В той комнате, где она умерла.

   И я больше не могу держаться. Я сжал руки в замок, до боли, так, что они, кажется, приросли одна к другой; упёрся взглядом в диван, тот самый диван, нагнул голову и сижу не шевелясь. Родственники уже разошлись, Наталия Ивановна прилегла в другой комнате. С ней там Арсений. Рядом со мной только Зоя. Я сижу, а слёзы из моих глаз падают мне на стиснутые руки и на пол. Зойка стоит рядом и гладит меня по волосам. Тихо. Молча. И её слёзы тоже падают вниз, мне на волосы и на мои руки...

   
   Мы стоим посреди обувного магазина. Я, Зойка, Арсений. Мы все выбираем себе обувь. Да, вот так. Ева умерла. А нам всем по - прежнему нужна обувь. Мы теперь часто делаем что - то вместе. Мне кажется, когда я рядом с Евиными близкими, я как будто снова чуть - чуть с ней... И, по - моему, Зое тоже кажется, что рядом со мной,... она чуть - чуть с Евой.

   Арсению уже выбрали кросовки и он изображает перед зеркалом как будет бить по мячу. Я тоже уже определился с выбором туфель. А вот Зойка всё примеряет: "Красные? Или голубые? Или, может, классические чёрные?" - бубнит она, сосредоточенно глядя на ногу; в зеркало; на туфлю в руке.

   Она выбрала красные.

   Мы вышли с покупками на улицу. Я проводил их до Наталии Ивановны, где Зоя оставила Арсения, погостить, на выходные, и теперь я провожал Зойку.

   Мы шли по сумеречной улице, рядом, как старые друзья. Я так чувствовал и уверен, что и она так же чувствовала.

   - Какие планы на вечер? - спросила Зоя.

   - О! Грандиозные, - откликнулся я, - Нажрусь перед телевизором пельменей, пялясь в какой - нибудь сериал. Под него же и засну, с набитым до отказа пельменями пузом. Как тебе?

   - Здо-о-орово, - издевательски улыбнувшись, протянула Зойка.

   - У тебя программа поинтересней? - подтруниваю я в ответ.

   - Ой, да! - притворно восхищённым тоном продолжает она, - И ты можешь тоже быть участником этой программы; ко мне зайдёт одна подруга, мы нажрёмся дерьмового коньяка с хренОвой закуской, в том числе, у меня есть пельмени.

   - Вот так перспектива, - "восхищаюсь" я.

   - Ну! Соглашайся, - продолжает Зоя.

   - А компания как? - осведомляюсь я, - Ну, подружка - то весёлая?

   - Дура и зануда, - утвердительно при этом кивая, констатирует Зоська, - Ну. О чём тут думать? Дешманский коньяк, гора пельменей для несварения и тупая бубнящая баба.

   - Я согласен, - вздыхая, киваю я.

   -  Нет, правда, зайдёшь? - уже серьёзнее спрашивает Зойка.

   - Конечно, тоже серьёзно и печально соглашаюсь я.

   И мы идём к Зойке.

   Дома Зоя переодевается в домашнее платье, быстрым движением скручивает волосы на затылке, и варит замороженные пельмени. Я скромно сижу на стульчике в её кухне.

   Затрезвонил Зойкин мобильник. Она прижала трубку  ухом к плечу, продолжает помешивать пельмени.

   Положив трубку, Зося смотрит на меня повеселевшими глазами.

   - Не придёт подружка, - сообщает она.

   - А что такое? - интересуюсь я.

   - У ребёнка её диатез на жопе, - говорит Зойка, её глаза смеются.

   - И... что? - не понимаю я.

   - И всё. Капец, - констатирует Зоя, - Будет дуть ему на жопу. Коньяк пить не придёт.

   - Серьёзно? - смеюсь я.

   - Серьёзней некуда, - разводит руками Зоя.

   Мне вдруг становится по - настоящему хорошо, легко, как давно уже не было.

   Я разливаю коньяк по двум бокалам. Зойка раскладывает по тарелкам пельмени. Есть хочется. Но мы выпиваем каждый свою порцию коньяка и почему - то не закусываем.

   Зойка сидит рядом и вдруг просто утыкается лбом мне в плечо. Я вздрагиваю слегка. Плачет? Да нет. Просто уткнулась лбом и сидит. А я смотрю сверху на её светлые кудряшки и чувствую их запах... Запах женских волос, её тела...

   Я стискиваю её тонкое запястье и она поднимает на меня свои голубые глаза. Я вскочил со стула и она вместе со мной. Я прижимаю к себе её хрупкое тёплое тельце в тоненьком домашнем платьице. А она смотрит, не отрываясь, мне в глаза. Я чувствую как бьётся её сердце... И вот мы уже целуемся. Я открываю глаза. Кажется, она хочет что - то сказать. И я ужасно боюсь того, что она может сейчас что - то сказать. Её губы уже шевелятся...

   И тогда говорю я. Я говорю: "Молчи, Зоя. Молчи. Ничего сейчас не говори, пожалуйста". И она послушно молчит, прикрывает глаза... И мы снова бросаемся вместе в пропасть, прижимаясь друг к другу. Я тону. Я захлёбываюсь в её запахе. Такой страсти я не испытывал давно, да и она, похоже, тоже.

   
   Бледное утро заглядывает в окно, будто украдкой. Размытый, растушёванный рассветный луч солнца ещё вяло, как бы нехотя, проползает в комнату. Тихо карабкается: с подоконника на пол, с пола на кровать, по белой простыне... И прижимается наконец к её обнажённой ноге. Зоя спит. Сначала я слежу за лучом; потом любуюсь её узкой спиной, покатыми плечами, ножкой... Потихоньку приподнимаюсь и заглядываю в лицо. И тогда меня захлёстывает нежность. Такая нежность, какую, наверное, можно испытывать лишь к собственному ребёнку... Её лицо во сне потеряло всю свою жёсткость. Губы чуть приоткрыты, брови слегка сведены, что называется "домиком", от ресниц тень на зарозовевших ото сна щеках. Она производит сейчас впечатление абсолютной беззащитности, уязвимости, обнажённости - в прямом и переносном смысле... Я затаил дыхание и едва только, что не плАчу, глядя на неё.

   Вдруг её ресницы дрогнули и глаза открылись. И ещё целых несколько мгновений он была всё такая же - нежная, беспомощно - нежная... Её глаза смотрели на меня как - то по - детски преданно, открыто... Потом лицо разгладилось, взгляд стал строже. "Доброе утро", - твёрдо произнесла Зоя и чуть улыбнулась.

   - Очень доброе, - искренне выдохнул я.

   Мы одновременно потянулись друг к другу и обнялись. Обнялись, мне кажется, как могли бы обняться лишь самые близкие люди на Земле.

   Потом Зоя стала собираться. Бодро, деловито она двигалась по комнате, заправляла постель, одевалась, что - то прибирала и поправляла, иногда задорно подмигивая мне, этак игриво и даже сексуально. Но передо мной всё ещё стояло её то, утреннее лицо.


   Зоя стоит перед зеркалом, большим, почти в рост, одна. Расчёсывает волосы и говорит сама с собой. В полный голос.

   - Что я сделала? Что я делаю?! Встречаюсь с мужем умершей сестры. (Голос прерывается). Люблю... Сплю. С мужем умершей сестры. Он относился ко мне как к родной. И вот. Мы делим постель.

   Я никому не верила. Ни одному мужику я, бл..., не верила! А ему верю. Безоговорочно верю. (Она делает большую паузу и вновь продолжает):

   - Почему? Почему я так верю ему? Потому что мы вместе предаём память моей сестры?

   Зоя пытливо вглядывается в свои глаза в зеркале, пытается отыскать в них честный ответ на этот вопрос.

   - Нет, - продолжает она, - Нет. Я восхищаюсь им. Восхищаюсь. А тому, кем восхищаешься, невозможно не верить.

   И я чувствую его боль. И она созвучна с моей. Я жалею его. Как жалею себя. Жалею. И люблю его.

   Зоя опускает руку со щёткой, всё это время она продолжала расчёсывать, не замечая, давно уже расчёсанные свои локоны.

   - И ещё, его любит мой сын, - уже тихо, напоследок, говорит она себе в зеркале.

   
   Я, вот уже который раз ночую  у Зои. Да - а. И мама её об этом знает. Знает. Смотрит на всё чуть испуганными глазами и молчит. А что тут скажешь? И пацанчик этот, Арсений, всё понимает. Ну, или почти всё. Ведь теперь, даже когда он дома. я тоже иногда остаюсь у Зоси. Не могу уйти вечером. Не могу, и всё тут. И что он думает, интересно? "Этот дядька, дядя Максим... Макс. Муж умершей тёти Лины, ходит теперь к моей маме. Спит с ней. " Прямо мороз по коже. А смотрит он на меня всё так же, как раньше, открыто, просто, доверчиво, с уважением. Спрашивает обо всём моего мнения. Рассказывает мне о своих мальчишеских делах. И от этого мне ещё хуже. От того, что мы с этим милым парнишкой так симпатичны друг другу. От того, что Я симпатичен ему по - прежнему. Я ведь вижу, знаю: всё этому пацану с нами ясно.

   Думаю об этом всё это утро, лёжа в уютной постели рядом с Зоськой. Она спит. ОНА ТАК ОЧАРОВАТЕЛЬНО СПИТ, и ещё немного, и я совсем не смогу оторваться от неё.

   До боли стиснув зубы вскакиваю с постели. Всё. Надо кончать. Потом уже не смогу. Никаких совместных завтраков, прогулок, посиделок... Ухожу, и всё!

   Быстро, судорожно одеваюсь, стараясь при этом чудом сохранять тишину. Но Зося всё равно просыпается и, как всегда, первые мгновения смотрит на меня своими беззащитными глазами. Потом взгляд становится привычно твёрдым, осознанным, чуть  игривым:

   - Ты уходишь, - севшим со сна голосом произносит она. И я стискиваю вновь до боли зубы, отвожу глаза, чтобы не броситься назад, к ней.

   - Да, жёстко произношу я.

   - Спешишь куда - то? - осведомляется Зоя, выскальзывает из постели, надевает халат.

   Я подхожу к ней близко, вплотную, гораздо ближе, чем следовало бы.

   - Зой, я не могу так больше, - быстро произношу я, - Я ухожу сейчас, - я зачем - то указываю на дверь, будто иначе она не поймёт, - Ухожу совсем. Не надо больше ничего. Нельзя так. Это всё неправильно. И это надо остановить прямо сейчас, чтобы не было поздно.

   И Зоя... просто согласно кивает в ответ.

   - Ты прав, - грустно, но твёрдо говорит она, - Молодец. Я бы сама не решилась. Но, ты прав.

   Она не плачет. Просто проводит рукой по лицу, словно смахивает что - то. Запахивает халат.

   - Давай. Всё. Без сцен... Просто... Всё. Пока. Уходи.

   И делает приглашающий жест в сторону двери. Я поворачиваюсь и вижу в дверном проёме Арсения. Заспанное, мальчишечье лицо, всклокоченные волосы... и невероятно открытый испуганный взгляд.

   - Мам, он что, уходит? - спрашивает мальчуган у Зоси.

   - Да. Да, Арсеш. Так нужно, - стараясь говорить максимально спокойно, отвечает она. И не смотрит при этом сыну в глаза. Я это замечаю.

   - Кому нужно? - почти вскрикивает Арсений, - Зачем нужно, мам?! Что ты говоришь?

   Мы с Зоей молчим, не смотрим друг на друга. Её взгляд упирается куда - то в угол, в пол. А я не могу оторвать глаз от Арсения.

   - Почему он уходит? - говорит он матери, как будто меня здесь нет. Я понимаю почему. Ему неловко передо мной за свои эмоции, - Почему он уходит? - повторяет Арсений, подойдя ближе к Зое, почти вплотную, - Пусть останется. Мама. Пусть он останется. Я хочу, чтобы он остался! - последние слова выходят у него совсем по - детски... и... с надрывом! Мне становится больно. Я смотрю в лицо Зоси. Ох, как она старается сохранять хладнокровие. Я вижу, ощущаю кожей её нечеловеческие усилия. Арсений взял её за руки, смотрит ей прямо в глаза. Её лицо невероятно напряжено, губы вздрагивают... И я не выдерживаю. Просто обнимаю их двоих. И тихо говорю: "Я никуда не уйду. Совсем. Я останусь насовсем."

   Арсений наконец смотрит на меня влажными, счастливыми глазами. А лицо Зои... О, Господи!... Лицо Зои расслабляется и становится трогательно растерянным, беззащитным... Таким, какое бывает у неё лишь с самыми близкими, лишь в редкие мгновения. И я обожаю это её лицо.

   - Правда? - переспрашивает у меня Арсешка. Я киваю согласно в ответ.


   Мы живём с Зоей и Арсением. Мы - семья. Я счастлив. Я отвратительно счастлив. И я каждый день проклинаю себя за это счастье. Я презираю и ненавижу себя за него. Я каждый день смотрю в сияющие, радостные глаза Зои и при этом волна радости накрывает и меня с головой. А чему мы радуемся с ней? Чему? Тому, что ежесекундно предаём вместе память Евы?

   "Я люблю Зою. Люблю", - честно признаюсь я самому себе. "Но ведь это ужасно. Отвратительно. Я заполняю пустоту, образовавшуюся во мне со смерти Евы, её родной сестрой! Смогла ли бы Ева простить нам это? Да не в этом дело. Как нам простить себя?"

   
       Я захожу в комнату и вижу.... Вижу, как Зоя достаёт из шкафа и накидывает себе на плечи платок. Смотрится в зеркало. Это зелёный платок. Это ТОТ зелёный платок Евы!

   Будто что - то огненное проносится у меня перед глазами, падает пеленою сверху вниз.

   - Что ты делаешь? - отвратительным, незнакомым мне самому голосом, произношу я.

   Зоя поворачивается в мою сторону. У неё сейчас холодные, злые глаза.

   - Примеряю Линин платок, - спокойно произносит она. И ждёт.

   Одним рывком я сдёргиваю платок с её плеч.

   - Прекрати, - цежу я сквозь зубы, - Что ещё ЕЁ ты примеришь?

   - Оо, - Зоин голос всё так же спокоен, в нём лёд, - А что я примерила? Её жизнь? Её мужчину? Её счастье?

   Я чувствую как дёргается у меня щека. Зоя смотрит мне прямо в лицо.

   - Тааак, - продолжает она, - А ты, значит, выходит, тут совсем не при чём? Я, значит, змея, Иуда, сестра - предательница, заполучившая мужа умершей сестры?! Да?! Да! Да! Так и есть!- вдруг переходит она на крик,- Так и есть! - продолжает она и яростно рвёт из моих рук платок. А я держу, крепко - крепко. Смотрю в упор.

   - Ты думаешь, ты один тут страдаешь?! - выкрикивает Зося мне в лицо, - Ты один, да?! Горем со мной меряешься?! Кому больнее Еву предавать?! (Она назвала сестру Евой, как звал только я, и это сейчас как пощёчина). А потом я чувствую настоящую пощёчину. Зоя ударила меня по лицу. Сильно, с удовольствием. - Не смей!! - выпалила она, - Не смей думать, что ты любил её больше, что предал больше, что виноват больше!!! Не смей!!! Она - моя сестра!

   Зойка рыдает, произнося эти слова и бьёт меня снова и снова, но уже не попадает, ловлю её руки... Мы порвали платок... Я схватил Зосю за плечи. Встряхнул. Откинул в сторону...

   Она очень маленькая. Отлетела легко. Упала. Ударилась о стену и стол. Сильно. Я не подошёл. Она вскочила. Бросилась с кулаками. Я сдавил ей руки в запястьях. Зоя вскрикнула. Я отпустил руки.

   Она отходит к стене. Садится тихо на пол, поджав ноги. Смотрит на меня. Худенькие плечи дрожат. Глаза мокрые... И уже не злые.

   Я сел рядом. Плечом к плечу. Зоська прижалась ко мне своей кудрявой головой. Я обнял её.

   - Легче тебе стало? - спросил тихо.

   - Да, - честно сказала она и всхлипнула.

   - И мне, - признался я.

   Зоя усмехнулась сквозь слёзы.

   - Встретились два одиночества. Да? - вздохнул я.

   Она кивнула и теплее прижалась ко мне.