Сколько до осени дней...

Среди ночи раздался телефонный звонок. Поднимаю трубку и тут же едва не роняю от крика, что извергается неровными порциями из её недр.
- Говорите потише. - Прошу я. - Вас невозможно понять.
- Это ты! Ты! Всё из-за тебя!
- Кто вы? Что случилось?
- Киоск! Они приехали и сожгли!
- Киоск? Кто сжёг? Почему из-за меня? Я там с осени не работаю!
- Дружки твои!!!
- Ыть-ыть-ыть... - Крик оборвался, предоставив телефонной линии возможность продолжить монолог на понятном ей одной наречии, а я пошла досыпать.

***

  Роддом. Юный интерн, отсрочивая неизбежное, нервно щиплет пушок на своих персиковых щеках. Получив задание провести опрос, он долго вытирает ноги о несуществующий коврик у двери палаты, робко стучится и, только расслышав: «Да заходите уже, что вы там топчетесь!», переступает низкий порог.  Сменив цвет щёк на более яркий, покрывается испариной, семенит к ближней кровати и задаёт свой вопрос:
- Девушка! Ответьте, пожалуйста, на что именно у вас был токсикоз?

Польщённая подзабытым в стенах клиники обращением, будущая мамаша хохочет до дрожи в отёкших скулах и, шмыгая раздутым до размера спелой сливы носом, поудобнее укладывается рядом с тугим шаром собственного живота:
- О чём ты, милый?! Про то, из-за чего меня выворачивало наизнанку? Так при взгляде на мужа! Вишь, до чего меня довёл, супостат!

Новоиспечённый доктор был готов провалиться на том самом месте, с которого задал свой вопрос, а женщины, радуясь возможности отвлечься от предстоящих страхов, наперебой кокетничают, засмущав парня до мокрых подмышек. Но вскоре, растрогавшись, жалеют его и ласково, почти совсем уже по-матерински, успокаивают, угощают, - кто яблочком, кто конфеткой, а, дабы помочь молоденькому парнишке, пытаются припомнить, как и что было поначалу. Принимаются рассказывать, - только успевай записывать! - удивляются переменам, которые произошли в их теле, как бы самостоятельно, без их в том участия.
На свете всё на всё похоже, мало чем отличаются одна от другой и причуды дам в интересном положении.  Кому-то желалось погрызть мел, кому-то нафталин, иной делалось дурно при взгляде на свекровь, а мне же, стыдно сказать, начинало тошнить при виде рекламы некой фирмы, название которой означало не что иное, как «причину, оправдание, разумный повод». То ли двигатель торговли барахлил, то ли коричневые цвета рекламы вызывали ощущения, противные тем, что возникают при виде шоколада, но приступы дурноты давали о себе знать исключительно в те мгновения, когда вышеупомянутая контора напоминала о себе любым, доступным ей способом. И пока, недоверчиво поглядывая  на меня, интерн мусолил кончик ручки во рту, пытаясь обосновать столь необычные причины токсикоза, жирным пятном на поверхности прозрачного бульона памяти, неожиданно всплыло...

Это было в конце весны 1991 года. Бассейн, в котором мы работали, распустил служащих по домам. Пришлось придумывать, чем перебиться до осени. Тяжёлого физического труда я не страшилась, но, по причине свежепорванной косой мышцы живота, его необходимо было избегать некоторое время, а посему, пришлось сменить амплуа и поработать в торговле. Для меня это дело было новым, а потому интересным.
 
Древний киоск, внешне похожий чуть ли не на скворечник в центре трамвайного кольца окраины города, внутри оказался поистине крошечным. Локти представляли угрозу выставленным в его витрине яствам, а спина упиралась в дверь, ключа от которой мне не выдали. Таким манером, лавочник, владелец хором, гордо именовавший себя хозяином, старался обезопасить товар от посягательств как снаружи, так и извне.

При знакомстве, на вопрос, хозяином чего он себя возомнил, высокий молодой человек невнятной наружности глянул на меня, как на диковинную рыбу, и промямлил нечто невразумительное про вложенные в товар деньги.
- Ну, да, конечно... - Неопределённо покивала я, но согласилась называть его исключительно по имени.
Ровно в восемь утра меня допускали к рабочему месту, и через шестнадцать часов, после подсчёта товара и выручки, я выныривала на поверхность, как и положено, совершенно мокрой.

Несмотря на то, что точек, подобных этой, поблизости было довольно много, народ ломился именно ко мне. За шутками и стопроцентно верно выданной сдачей.
- Она не обманывает! Можешь не пересчитывать! - Гордо говорили друг другу работяги, которые относились ко мне, как ко внезапно обретённому сокровищу. Зарплату в те времена выдавали одной бумажкой на двоих, а разменять недавно отпечатанные пятитысячные купюры, кроме как в киоске, было негде. Я соглашалась помочь и без покупки, но на такое решались нечасто. Устоять против надписи, которую я соорудила в минуту вдохновения, было немыслимо:
"Клуб любителей водки. Кто кого? Она нас или мы её?!"
Кажется... нет, я почти уверена, что это была первая подобная реклама в городе. Как любая, она неприкрыто, бесстыдно поощряла человеческие пороки, и за эту свою честность пользовалась сумасшедшим успехом.
Пока продавцы соседних киосков маялись от безделья, подле моего стояла длинная весёлая очередь. Каждый, кто подходил, считал своим долгом уверить, что «мы её победим, а не наоборот», и убеждённость, с которой говорились эти слова, радовали не так, как этого можно было бы ожидать от, пусть временного, но работника прилавка.

Как только сорокаградустный родник иссякал, часовщик и сапожник из соседних будок подгребали к окошку. Рассматривая мои круги под глазами и черные от денег руки, они сочувственно предлагали:
- Квасу принести?

Я благодарно кивала и выпивала, не отрываясь, столько, сколько могла,  совершенно не думая о том, что, даже если будет очень нужно, выйти из своего временного заточения не смогу.

Ровно в двадцать ноль-ноль прибывал «хозяин» с матушкой, прожжённой гражданкой ушлой наружности, ветераном торгового дела с одна тысяча девятьсот какого-то года. Азарт, с которым эта женщина пыталась меня уличить в недостаче бы, по-истину великолепен. Было приятно видеть её рвение, которое казалось сродни страстной любви к делу, но не алчности. Как-то раз, к концу рабочей недели, когда, вконец рассерженная то ли моей ловкостью, то ли своей неспособностью её разоблачить, мамаша взревела с победным кличем.
- Ага! Ошибка! - Услыхала я и, порешив, что где-то просчиталась, готовилась расстаться с заработком, но оказалось, что его лишилась не я. В одной из упаковок обнаружилось на две плитки шоколада больше, чем положено, и их, конечно, никто не собирался возвращать.

Редко кто, проходя мимо киоска, не останавливался, чтобы прочитать надпись на картонке. Женщины, молодые и не очень, которые так рьяно боролись с пьянством мужей, тоже покупали «бутылочку беленькой». При этом лица их становились мягкими, масляными, готовыми и понять, и простить, да, - мало ли ещё на что.

В какой-то из дней, в толпе, среди десятков наспех отмытых тел и подведённых сажей глаз рабочих шинного завода, я выхватила знакомый взгляд и окликнула:
- Кузнечик!!! Ты?!
  Он повернулся.
- Ты!!!
Было видно, как он пытается собраться с мыслями. Я смотрела на него, - худого, поникшего, нескладного, и, раз за разом, повторяла:
- Кузнечик... милый, да как же так?

Много лет тому назад, девчонки отпихивали друг друга от замочной скважины, чтобы хоть одним глазком поглядеть, как тренируется смешанная пара по спортивной акробатике - Татьяна Кривцова и Вячеслав Кузнецов. Они были Чемпионами СССР, Европы, мира!
- Кузнечик! - Едва не плачу я.
Его взгляд светлеет, и он узнаёт меня, в конце концов. Я не могу удержать слёз, ответные текут по его впалым серым щекам. Он осматривает свои ладони с огрызенными ногтями, словно впервые, - щурится на собственное отражение в витрине, и выходит из очереди, а я... я не могу выбежать, чтобы остановить его. У меня нет ключа от двери!!!
Натруженные, сильные, красивые руки, крепкие полукружия икр, обтянутые трико, светлые волосы, тёмные брови, и беспомощные... совершенно растерянные глаза. Таким он был. Этот мальчишка знал, как надрывать сердце работой, и больше ничего кроме. Окутанный славой, увитый лавровыми венками, он оказался беспомощен перед восхищением толпы, - лицемерной, ловкой, жадной до сопричастности. Он ей скоро наскучил, и она ушла дальше, в поисках следующей жертвы обожания, а Кузнечик, совершенно сбитый ею с толку, остался на обочине, сшибая мелочь у тех, кто краем уха слыхал о его победах.

Карусель длинных дней в заточении киоска, и незаметных, мимолётных, бесчувственных ночей, была бы вовсе уж невыносимой, если бы часть малого времени, которое оставалось на отдых и сон, приходилось бы тратить на дорогу до дома. К счастью, знакомый водитель маршрутки, совершая последний рейс, собирал нас, своих соседей, и с песнями, открытыми настежь окнами, развозил по домам. Наговорившись за день, рассаживались кто где, наслаждаясь молчанием. Мы с Юрой Клинских обычно оказывались друг напротив друга и улыбались, - жалобно, отрешённо, по-родственному. Наш водитель, поглядывая через зеркало в салон, старался развеселить нас, и, бывало, кружил по круговому перекрёстку, как на детском аттракционе, - один раз, второй третий, четвёртый.  Пока кто-то из нас не замечал его шалости. Выруливая на нужную дорогу, хохотал озорно, а после сладко и беззастенчиво зевал. Он окончил «на отлично» исторический факультет университета, но, чтобы прокормить жену и маленькую дочь, работал водителем, без выходных. На маршрут выезжал в четыре утра, и у  каждой остановки успокаивал неловких старушек, наговаривая в микрофон:
- Бабулечка, не спешите, а то упадёте! Я обожду, мне ещё целый день кататься.
 
Когда подъезжали к моему подъезду, открывая двери, он каждый раз просил:
- Бросай ты этот киоск, не твоё это! Не на то училась!
- А ты, сам?! - Возражала я.
- Так я мужик, я должен семью кормить, а ты - девушка.  Не трать жизнь на ерунду.

Однажды под вечер, презрев трамвайные рельсы, киоск окружили три машины. Группа товарищей крепкого телосложения организованно спешилась и строем двинулась к скворечнику. Завидев меня в окошке, напряжение на лицах сменилось растерянностью и удивлением.
- О! Это ты?! Твоё?
- Ребята! Привет! Да ну, откуда! Работаю я тут! - Улыбки, рукопожатия, объятия до хруста в позвоночнике. - Вот, спасибо, на место встал!
Оглядываю парней. С одним мы когда-то плавали по соседним дорожкам, с другим отрабатывали элементы в зале дзюдо,  с третьим отбивали до бумажной каши центр мишени в тире.
- Говорят, ты тут нечто невообразимое устроила, клиенты все к тебе бегут, соседи жалуются, нас вот позвали.
- А то! Ещё бы им не бежать! - Гордо соглашаюсь я, и предлагаю прочесть вывеску. Парни смеются, и, прежде чем уехать, интересуются:
- Что тебе у тебя купить?
- Да не надо! Зачем?!
- Надо-надо, когда ещё увидимся...

Мы расстаёмся, обнявшись на прощание ещё раз. Я обвожу взглядом товар, метко плююсь в окно, и принимаюсь подсчитывать, сколько ещё осталось до осени дней.

-------------------------
повод - резон;
Людвиг Морицевич Метцль, родился в 1854 году в Праге, основатель первого в России рекламного агентства «Центральная контора объявлений» в Петербурге  в 1878, автор фразы «Рекалама - двигатель торговли»:
психология коричневого цвета в рекламе: ассоциация с грязью;
Вячеслав Иванович Кузнецов  (24 июля 1957 - 5 ноября 1999 Воронеж);
Юрий Хой «Сектор Газа»