Тенистый пруд

Блокнот

Было за полночь. В проходняке понемногу стало свободнее – кто-то из зэков, почифирив, ушёл в свой отряд, кто-то, пожав руку Бродяге – седому зэку, решил отдохнуть. Завтра рабочая смена.
- Боря, ты блокнот этот возьми, мне там одна фраза нравится, я её написал, и она мне помогала выдержать срок,- сказал Бродяга невысокому человеку со шрамом во всю щёку.
- Говорят, что на зоне нельзя из своего ничего оставлять, такая примета, - сказал приятель.
- Я на зону не вернусь, Серый. Только чую, а чуйка у меня крутая, сам знаешь, что свой жизненный путь скоро завершу. На воле, посмотрю на красавицу родимую – волю.
- Чего ты, Бродяга! – Серый закашлялся.
Утром первая смена ушла на работу. Бродяга освободился в этот день.
Вечером Серый полез в свою тумбочку, и наткнулся на подаренный Бродягой блокнот, на первой его странице аккуратно было написано: «Ничего не потеряно, пока потеряно не всё». «Умно!»- подумал Серый. И спросил у шныря, как Бродяга чувствовал себя перед выходом. «Шутил всё» - вспоминая, сказал низенький шнырь,- «да кашлял сильно, видать простудился».

Голуби

Шли семидесятые годы. Жили в ту пору в провинции в основном небогато. Наверное, были в каждом городке свои подпольные богачи, но узнать о них было достаточно сложно. Никто не выпячивался. Мне в ту пору было десять лет. Я ходил в школу, а летом забавы дворовые были весьма однообразными. Ходили мы на речку, купались, загорали. Играли в футбол.
В нашем дворе жил Вовка – голубятник. Во флигельке, где кроме него жила его мать и младший брат, всегда было тихо. Сам Вовка был нас старше лет на пять. Голубей у него было немного, но он ухаживал за ними с любовью. Небольшая голубятня, которую он соорудил прямо на крыше своего флигелька, была основным его сокровищем. С голубями он проводил всё своё свободное время. Со сверстниками, как я заметил, он особенно не общался. Худой, коротконогий, как колобок, с интересом глядел он на небо, особенно когда его голуби выходили «до точки» в его глубине.
Как то попросил Вовка меня и Лёшку, моего одногодку, посторожить возле корыта. Делал он такую ловушку для сизарей, которые стаями летали над нашим домом, а жили под крышей здания почты расположенной по соседству с нашим двором. Корыто было огромное для наших мальчишеских глаз, один её край был приподнят за счёт палки, к которой был примотан шнур, а под корытом было насыпано зерно. Шнур лежал на земле, и был протянут к лавке, метров за пятнадцать от западни, где мы с Лёшкой и находились в ожидании голубей. Прилетели несколько воробьёв, покрутились возле края корыта, быстренько склевали по паре зернышек, и пугливо озираясь, улетели. Потом крупный сизарь прилетел, и стал важно прохаживаться возле корыта, точно размышляя, есть ли смысл рисковать. Улетел. Два молоденьких сизаря, прилетевшие почти следом быстро юркнули под корыто, и Лёшка шипящим голосом произнёс:
- Давай!
А я всё медлил. Тогда сам Лёшка схватил за шнур протянутый от корыта привязанный к палке и резко дёрнул его, корыто грохнулось о землю, оставляя под собой оглушённых сизарей. Лёшка, маленький, в рубахе навыпуск, захлопал в ладоши.
Стали ждать Вовку. Он пришёл через полчаса. Привычно поднял край корыта, пошарил под ним рукой, и вытащил оглушённого сизаря. Потом другой рукой поднял корыто, и отбросил западню в сторону. Второй сизарь лежал возле зёрен. Прибило его краем корыта.
- Этого выбросите, - сказал Вовка.
И ушёл, неся в руках сизаря.
Мы с Лёшкой глядели на мёртвую птицу. Делать было нечего. Вовка был для нас авторитетом.
- Выбросим на помойку, - сказал Лёшка.
Я только кивнул головой, но ни шагу к голубю не сделал.
Лёшка тоже стоял точно оглушённый.
Пятно крови возле головки птицы, её скрюченная, точно окаменевшая фигурка, беспомощно скомканная силой удара - всё это было страшно.
Эта смерть, бессмысленная, творцами которой были мы, оглушила и меня, и Лёшку.
Позже сизаря мы закопали в соседском саду, возле яблони, и никогда старались не вспоминать эту историю. Обходили и корыто, сторонились Вовку, насвистывающего своим ярким голубям. Какая то непонятная была теперь для нас его любовь к ним.

Просьба

В кабинет начальника отряда солнечные лучи проникали привольно и весело, может потому лейтенант Макаров был в благодушном настроении. Шла весна. Перед ним стоял Крытник - опаснейший человек с точки зрения сотрудников колонии, два побега за плечами, и соответствующие добавки сроков за них. Макарову всё хотелось найти время и поговорить с Васильевым, такая была фамилия у Крытника, почему он бежал, ведь читая дело Крытника лейтенант понимал, что каждый его побег практически мог закончиться смертью. Да и на воле Крытник в бегах был немного... Но вот сегодняшняя его просьба заставила задуматься. Крытник просил о простом - вынести кота за зону. Это было ещё удивительнее тем, что в зоне не рекомендовало начальство присутствие животных - но так уж получилось, что Крытника не хотели беспокоить - лишь бы жил спокойно. Его не выпускали в рабочую зону, был он парикмахером - и потому имел отдельное помещение, где и выходил кота забредшего в запретную зону, где был он покусан овчарками, в таком виде и передали расконвойники Крытнику кота - но вырос он сильным и независимым, Крытник подкармливал его, как мог. Тащил из столовой рыбку, кусочки мяса. К коту все привыкли. За независимый нрав звали его зэки Графом. Но судьба снова вонзила в Графа свои клыки - на этот раз крыса покусала кота. И он умирал...
- Если умрёт, то зачем Графа за зону? - спросил лейтенант.
- Пусть умрёт на воле, - сказал Крытник, и очень внимательно посмотрел на Макарова, глаза его почти зелёные, были, точно щёлочки. "Чем то они похожи - кот и Крытник", - поймал себя на мысли лейтенант.
Крытник вышел из кабинета, а оставшись один лейтенант позвонил начальнику оперативной части, и стараясь говорить с юмором изложил просьбу зэка.
- Это личное. Выполните, - негромко, но очень серьёзно сказал майор.
После работы лейтенант вынес больного кота за зону. Положил на зелёную траву, и точно прощаясь, погладил чёрного кота, кот очень внимательно поглядел на человека, и закрыл глаза.
Свежий вечерний воздух степи окружающей колонию туманил мозг ослабевшего Графа, он мяукал, точно зовя своего хозяина, потом затих, точно заснул.
В этот вечер до самой вечерней проверки Крытник не уходил из локального сектора, он ходил по нему, точно заведенный на неопределённое время робот, иногда останавливался, прислушивался, и ему чудилось мяуканье кота, он прислушивался опять, но было тихо, и только звуки зоны, привычные за годы неволи нарушали эту тишину.

Тенистый пруд

Пруд этот и впрямь был необычен - от стоявших в застывшем хороводе вокруг воды огромных дубов вода выглядела потемневшей, а от одиноких листьев, упавших с деревьев веяло таинственным покоем.
Хотелось искупаться, погрузиться в эту глубину воды без остатка, почувствовать её свежесть, снять с себя усталость, и поплыть куда-нибудь к другому берегу, туда, где у родника одинокая женщина набирала в ведро, черпая кружкой, студёную водицу - неподалёку были тихие дачи, точно потонувшие в зелени деревьев.
И в этой природной купели покоя не было ничего, чтобы его как-то нарушило. Этот мир точно прислушивался к лету, наслаждался им, берёг тепло мира.