Глава 5. внедрение науки. начало

ГЛАВА V. ВНЕДРЕНИЕ НАУКИ.

«Когда я получил сегодня утром письмо мистера Эдвардса, - сказал Трант, отвечая на вопросы, которые ему задавали, - мне сразу стало ясно, что привлекательность объявления, которое он вложил, зависит от напоминания Еве Зильбер о каком-то событии. имеет первостепенное значение для нее самой, но также, судя по использованной формулировке, имеет также народное или национальное значение. Вы также сказали мне, что 30 октября был особенным праздником для мисс Зильбер. Я обнаружил, что это была дата царского манифеста о свободе и объявления амнистии политическим заключенным. Меня сразу осенило: Ева Зильбер была русской. Разница между семнадцатым, указанным в рекламе, и тридцатым - тринадцатью днями - это как раз разница между старым календарем, используемым в России, и нашим.

«Перед тем, как пойти в библиотеку Крерара, было ясно, что мы имеем дело с русскими революционными интригами», - продолжил он. «В библиотеке я получил ключ от шифра и перевел рекламу, получив имя Меян и его адрес, а также имя и адрес Дмитрия Василия, известного писателя-революционера. К моему удивлению, Василий ничего не знал ни о каком революционере по имени Меян. Было немыслимо, чтобы революционный эмиссар приехал в Чикаго, а он не знал об этом. Пришлось немедленно найти Меян.

«Моим первым прямым ударом был стук, который мы слышали в этом доме. Было слишком много предположить, что в двух отдельных случаях этот стук должен быть слышен, и в каждом случае он присутствует отцом Евы и никаким другим обнаруживаемым агентом, и что он все же не должен иметь к этому никакого отношения. Очевидно, это должен был быть Герман Зильбер, который стучал молотком в доме Евы и здесь, в этом доме. Было также очевидно, что Герман Зильбер был «вашим» в рекламе.

«Проверить Мейан, которого мы нашли в салоне, было несложно, - сказал Трант. «Я договорился, чтобы он подслушал, как кто-нибудь говорит об аресте в Варшаве, которая сразу же показалась бы рассадником русских революционеров либо революционеру, либо полицейскому агенту; но эта идея, безусловно, вызвала бы положительную и прямо противоположную реакцию, если бы этот человек был настоящим революционером или если бы он был шпионом. Пульс Мейан настолько учащался и замедлялся - как при приятном раздражении, - что я почувствовал, что получил подтверждение своих подозрений, хотя тогда у меня не было информации, которая позволила бы мне разоблачить этого человека. Чтобы добиться этого, я разыскал Дмитрия Василия. Он познакомил меня с Муниковым, который был другом Зильбера до его заключения, и вместе с ними я узнал историю Германа Зильбера и его дочери.

«Я объяснил Муникову и Василию, что методы психологической лаборатории будут столь же эффективны при выявлении шпиона среди настоящих людей, как я много раз доказывал их эффективность при осуждении преступника.

«Каждая эмоция воздействует на пульс, который усиливается в радости и ослабевает в печали, меняется с гневом и отчаянием; и поскольку каждое малейшее изменение, которое он претерпевает, может быть обнаружено и зарегистрировано сфигмографом - я был уверен, что если я смогу проверить троих мужчин вместе, попросив мисс Зильбер рассказать историю своего отца вслух, я смогу окончательно определить, сравнив записи двух истинные революционеры с Мейаном, действительно ли он симпатизировал революционной партии. Я договорился с Муниковым и Василием, чтобы они приехали сюда со мной сегодня вечером, и после приезда Меяна они оставили нас здесь и отправились к нему как представители революционного движения, чтобы спросить его верительные грамоты.