Американское турне

2 октября 1922 года пароход, "Париж" миновав статую Свободы, вошел в Нью-Йоркскую гавань. В американских газетах появились сообщения о возвращении знаменитой танцовщицы на родину с мужем, русским поэтом Сергеем Есениным.На пароходе Есенин и Ветлугин (секретарь Айседоры) составили заявление, в котором говорилось, что Есенин и Дункан не вмешиваются в вопросы политики, что они работают только в области искусства, и они убеждены в том, что Россия и Америка способны понять друг друга.И все же, несмотря на это, знакомство Есенина с Америкой началось с неприятностей. Супругам не разрешили сойти на берег, им пришлось провести ночь на пароходе: Вашингтон получил сведения о том, что те прибыли в Америку как большевистские агитаторы.А на следующий день на Эллис-Айленде эмиграционные власти в течение почти двух часов допрашивали Айседору Дункан, так как ее и Есенина принимали за большевистских агентов.В конечном итоге, после взятия с поэта расписки не петь «Интернационала», как он сделал это в Берлине, и не принимать участия ни в каких политических делах, супругам разрешили ступить на землю Нью-Йорка.Во время поездки Айседоры по Америке начал проявляться безрассудный нрав Есенина. Он решил, что Америка встретила его


12 ноября 1922 года Есенин написал из Нью-Йорка Анатолию Мариенгофу: «Как рад я, что ты не со мной здесь в Америке, не в этом отвратительнейшем Нью-Йорке. Было бы так плохо, что хоть повеситься». Поэт разочаровался в американцах: «Никак не желаю говорить на этом проклятом английском языке». За время пребывания в США Есенин почти ничего не написал.15 января 1923 года состоялось последнее выступление Айседоры. Она сообщила журналистам, что уезжает в Россию и никогда больше не вернется в Америку, хотя Америка — ее родина. Рассказывая о своей московской школе, Айседора сказала: «Такая школа невозможна в Америке, потому что в Америке нет демократии… До тех пор, пока есть дети богатых и дети бедных, демократии быть не может… Тех, кого мир называет гениальными людьми, — это люди, которые смотрят на мир глазами детей. Вот гений (она повернулась к мужу). Безрассудный, как старатель, сильный, полный жизни, поэтический! Вот молодая Россия».Безрассудство Есенина проявилось еще раз в январе 1923 года на вечере русско-еврейских поэтов. Читая отрывок из поэмы «Страна негодяев», поэт сказал что-то о «жидах», после чего произошел скандал. Есенин был, видимо, изрядно пьян, ударил Айседору, и его вынуждены были удерживать силой. В жизни, в отношениях с людьми литератор не был антисемитом, но когда выпивал, он мог высказываться в антисемитском духе.


не так, как подобает и злился за это на Айседору, по всякому случаю оскорбляя ее и ее страну. В газетах было много скандальных сообщений, более или менее преувеличенных, но в них было достаточно правды, чтобы сделать жизнь совершенно невыносимой.Впечатления С. Есенина о поездке по Европе и Америке

Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Всё курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца,
Проходимец и джентльмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково – бизнесмен.
На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льёт.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жульё.
Если хочешь здесь душу выржать,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она - мировая биржа,
Вот они – подлецы всех стран.

Эти люди – гнилая рыба,
Вся Америка – жадная пасть.
Но Россия – вот это глыба!
Лишь бы только - Советская власть «ЖЕЛЕЗНЫЙ  МИРГОРОД», очерк, написанный по впечатлениям от поездки С. Есенина в Америку.

В США С. Есенин находился 4 месяца – с 3 октября 1922 года по 3 февраля 1923 года вместе с А. Дункан.

… Владычество доллара съело в них все стремления к каким-либо сложным вопросам. Американец всецело погружается в «Business» и остального знать не желает. Искусство Америки на самой низшей ступени развития. Там до сих пор остается неразрешенным вопрос: нравственно или безнравственно поставить памятник Эдгару По. Все это свидетельствует о том, что американцы — народ весьма молодой и не вполне сложившийся. Та громадная культура машин, которая создала славу Америке, есть только результат работы индустриальных творцов и ничуть не похожа на органическое выявление гения народа. Народ Америки — только честный исполнитель заданных ему чертежей и их последователь…

…Свет иногда бывает страшен. Море огня с Бродвея освещает в Нью-Йорке толпы продажных и беспринципных журналистов. У нас таких и на порог не пускают, несмотря на то что мы живем чуть ли не при керосиновых лампах, а зачастую и совсем без огня.

Сила железобетона, громада зданий стеснили мозг американца и сузили его зрение. Нравы американцев напоминают незабвенной гоголевской памяти нравы Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича.

Как у последних не было города лучше Полтавы, так и у первых нет лучше и культурней страны, чем Америка.

— Слушайте, — говорил мне один американец, — я знаю Европу. Не спорьте со мною. Я изъездил Италию и Грецию. Я видел Парфенон. Но все это для меня не ново. Знаете ли вы, что в штате Теннесси у нас есть Парфенон гораздо новей и лучше?

От таких слов и смеяться и плакать хочется. Эти слова замечательно характеризуют Америку во всем, что составляет ее культуру внутреннюю. Европа курит и бросает, Америка подбирает окурки, но из этих окурков растет что-то грандиозное.

И.И. ШНЕЙДЕРУ, 21 июня 1922 г., Висбаден.

…Германия? Об этом поговорим после, когда увидимся, но жизнь не здесь, а у нас. Здесь действительно медленный грустный закат, о котором говорит Шпенглер. Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем, чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не воняем так трупно, как воняют внутри они. Никакой революции здесь быть не может.

Все зашло в тупик. Спасет и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы…

А.М. САХАРОВУ, 1 июля 1922 г., Дюссельдорф.

…Родные мои! Хорошие!

Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин доллар, на искусство начхать — самое высшее мюзик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно. Ну и е… я их тоже с высокой лестницы. Если рынок книжный — Европа, а критик — Львов-Рогачевский, то глупо же ведь писать стихи им в угоду и по их вкусу. Здесь все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как голова Мариенгофа. Птички какают с разрешения и сидят, где им позволено. Ну, куда же нам с такой непристойной поэзией?

Это, знаете ли, невежливо так же, как коммунизм. Порой мне хочется послать все это к е…  матери и навострить лыжи обратно. Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину. Конечно, кой-где нас знают, кой-где есть стихи переведенные, мои и Толькины, но на кой все это, когда их никто не читает.

А.Б. МАРИЕНГОФУ, 9 июля 1922 г., Остенде.

…Милый мой, самый близкий, родной и хороший, так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы, обратно в Россию, к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору. Здесь такая тоска, такая бездарнейшая «северянинщина» жизни, что просто хочется послать это все к энтой матери.

Сейчас сижу в Остенде. Паршивейшее Белль – Голландское море и свиные тупые морды европейцев. От изобилия вин в сих краях я бросил пить и тяну только сельтер. Очень много думаю и не знаю, что придумать.

Там, из Москвы, нам казалось, что Европа – это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а теперь отсюда я вижу: Боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может. Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему взору это понравилось бы, а потом, думаю, и ты бы стал хлопать себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище. Все эти люди, которые снуют быстрей ящериц, не люди – могильные черви, дома их гробы, а материк – склеп. Кто здесь жил, тот давно умер, и помним его только мы, ибо черви помнить не могут.

А.Б. МАРИЕНГОФУ, Не позднее сентября 1922 г., Париж.

…Знаете ли Вы, милостивый государь, Европу? Нет! Вы не знаете Европы. Боже мой, какое впечатление, как бьется сердце… О нет, Вы не знаете Европы!

Во-первых, Боже мой, такая гадость однообразия, такая духовная нищета, что блевать хочется. Сердце бьется, бьется самой отчаяннейшей ненавистью, так и чешется, но, к горю моему, один такой ненавистный мне в этом случае, но прекрасный поэт Эрман сказал, что почесать его нечем.

А.Б. МАРИЕНГОФУ, 12 ноября 1922 г., Нью-Йорк.

Милый мой Толя! Как рад я, что ты не со мной здесь в Америке, не в этом отвратительнейшем Нью-Йорке. Было бы так плохо, что хоть повеситься…

…Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва. В чикагские «сто тысяч улиц» можно загонять только свиней. На то там, вероятно, и лучшая бойня в мире…

…Раньше подогревало то при всех российских лишениях, что вот, мол, «заграница», а теперь, как увидел, молю Бога не умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно, значение его для всех, как значение Изы Кремер, только с тою разницей, что Иза Кремер жить может на свое пение, а тут хоть помирай с голоду.

Я понимаю теперь, очень понимаю кричащих о производственном искусстве.

В этом есть отход от ненужного. И правда, на кой черт людям нужна эта душа, которую у нас в России на пуды меряют. Совершенно лишняя штука эта душа, всегда в валенках, с грязными волосами и бородой Аксенова. С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки…

…Сегодня в американской газете видел очень большую статью с фотографией о Камерном театре, но что там написано, не знаю, за не…   никак не желаю говорить на этом проклятом аглицком языке. Кроме русского, никакого другого не признаю и держу себя так, что ежели кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски…

…Боже мой, лучше было есть глазами дым, плакать от него, но только бы не здесь, не здесь. Все равно при этой культуре «железа и электричества» здесь у каждого полтора фунта грязи в носу.

А.Б. КУСИКОВУ,  7 февраля 1923 г. Атлантический океан.

Милый Сандро!

Пишу тебе с парохода, на котором возвращаюсь в Париж. Едем вдвоем с Изадорой. Ветлугин остался в Америке. Хочет пытать судьбу по своим «Запискам», подражая человеку с коронковыми зубами.

Об Америке расскажу после. Дрянь ужаснейшая, внешне типом сплошное Баку, внутри Захер – Менский, если повенчать с Серпинской.

Вот что, душа моя! Слышал я, что ты был в Москве.Мне оч<ень> бы хотелось знать кой-что о моих делах. Толя мне писал,  что Кожеб <аткин> и Айзенш <тат> из магазина выбыли. Мне интересно, на каком полозу теперь в нем я, ибо об этом в письме он по рассеянности забыл сообщить.

Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все  и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это ****ское снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей-Богу, не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу.

Теперь, когда от револбции остались только х…  да трубка, теперь, когда там жмут руки тем и лижут жопы, кого раньше расстреливали, теперь стало очевидно, что мы и были будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать.

Слушай, душа моя! Ведь и раньше еще, там в Москве, когда мы к ним приходили, они даже стула не предлагали нам присесть. А теперь — теперь злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь. Ну да ладно, оставим этот разговор про ТЕтку. Пришли мне, душа моя, лучше, что привез из Москвы нового… И в письме опиши все. Только гадостей,

которые говорят обо мне, не пиши. Запиши их лучше у себя «на стенке над кроватью». Напиши мне что-нибудь хорошее, теплое и веселое, как друг. Сам видишь, как я матерюсь. Значит, больно и тошно.

Твой Сергей
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
+
 
 
-
 
 
 
-
 
 
 
-
 

 
    

 
 
-
 

 

 
 
-
 

 

 
 
 
+
 
 
-
 
 
 
 
 
 

 
 
 


 

 

 


 


 


На пароходе Есенин и Ветлугин (секретарь Айседоры) составили заявление, в котором говорилось, что Есенин и Дункан не вмешиваются в вопросы политики, что они работают только в области искусства, и они убеждены в том, что Россия и Америка способны понять друг друга.


 


 


 


 


И все же, несмотря на это, знакомство Есенина с Америкой началось с неприятностей. Супругам не разрешили сойти на берег, им пришлось провести ночь на пароходе: Вашингтон получил сведения о том, что те прибыли в Америку как большевистские агитаторы.


 


 


 


 


 


 


 


 


 


Во время поездки Айседоры по Америке начал проявляться безрассудный нрав Есенина. Он решил, что Америка встретила его


 


15 января 1923 года состоялось последнее выступление Айседоры. Она сообщила журналистам, что уезжает в Россию и никогда больше не вернется в Америку, хотя Америка — ее родина. Рассказывая о своей московской школе, Айседора сказала: «Такая школа невозможна в Америке, потому что в Америке нет демократии… До тех пор, пока есть дети богатых и дети бедных, демократии быть не может… Тех, кого мир называет гениальными людьми, — это люди, которые смотрят на мир глазами детей. Вот гений (она повернулась к мужу). Безрассудный, как старатель, сильный, полный жизни, поэтический! Вот молодая Россия».


Безрассудство Есенина проявилось еще раз в январе 1923 года на вечере русско-еврейских поэтов. Читая отрывок из поэмы «Страна негодяев», поэт сказал что-то о «жидах», после чего произошел скандал. Есенин был, видимо, изрядно пьян, ударил Айседору, и его вынуждены были удерживать силой. В жизни, в отношениях с людьми литератор не был антисемитом, но когда выпивал, он мог высказываться в антисемитском духе.


не так, как подобает и злился за это на Айседору, по всякому случаю оскорбляя ее и ее страну. В газетах было много скандальных сообщений, более или менее преувеличенных, но в них было достаточно правды, чтобы сделать жизнь совершенно невыносимой.


 


 


 


 


У Есенина было несколько причин обидеться на Америку. Он не знал английского языка и, будучи мнительным по натуре, постоянно воображал, что американцы над ним смеются. Языковый барьер помешал планам Есенина покорить Америку своими стихами. Ему не удалось достигнуть всемирной известности, о которой он мечтал. Это было его Ватерлоо.Есенин решил привлечь к себе внимание, устраивая скандалы. В Москве люди могли возмущаться его поведением, но эти же люди слушали, понимали и ценили его стихи. В Америке скандалы приводили только к изоляции. Вот почему Есенин вернулся из-за границы раздраженным и злым.
Была и другая причина обижаться на Америку — алкоголь. Есенин приехал в Америку во время «сухого закона». Им пришлось, где придется, доставать и потреблять плохое вино, которого, как образно сказала Айседора, когда покидала неблагодарную Америку, хватило бы «убить слона». От спиртного, выпитого в Соединенных Штатах, здоровье Есенина начало окончательно разрушаться.
7 октября 1922 года Айседора дала первое из четырех намеченных представлений в Карнеги-холл. Первый после пятилетнего перерыва концерт в Нью-Йорке получил в печати благоприятные отзывы.
По несчастью, успеху ее турне помешало то, что Айседора не нашла в себе силы удержаться от выступлений после концертов. Она с нескрываемым сочувствием рассказывала о России и призывала к дружбе между американским и русским народами. Лекции Айседоры Дункан, а также её прозрачные танцевальные костюмы не могли понравиться жителям американских городов — пуританам, ненавидевшим большевиков. Газеты сообщали, что в Бостоне «Айседора танцевала в алой накидке и называла себя красной. Многие зрители, шокированные ее наготой, покинули зал».Несмотря на большую рекламу, которой сопровождались выступления Айседоры, ее «большевистские» лекции возмущали публику. Это могло привести к запрету ее выступлений и расторжению контрактов.В скором времени Айседоре запретили выступать в Бостоне, а в начале декабря из-за протестов прихожан отменили выступление в одной из церквей.Айседора побывала с концертами в городах Балтимор, Бостон, Чикаго, Мемфис, Нью-Йорк, Филадельфия, Толедо, расположенных на востоке и в центре США. Есенин следовал за своей женой из города в город.